Этапность иллюзии

                ВАЛЕРИЙ   МАРТЫНОВ




                ЭТАПНОСТЬ ИЛЛЮЗИИ





               
              Иллюзия – искажённое восприятие действительности,
              основанное на обмане чувств; принятие кажущегося,
               мнимого за действительное.       
                (Словарь русского языка).
      

                1




Она стояла в проёме двери, скрестив руки на груди. Демонстративно. Что бросилось в глаза – расслабленность тела, довольство и гордость: здесь, на её вымечтанной территории всё по-другому. Чувство долга – другое, законы, - так они ещё не писаны. Её мир держится…А на каких позициях держится мир любой женщины, как не на любви, не на детях, не на работе, приносящей моральное удовлетворение, не на доме? Не на неуёмном, наконец, желании нравиться?
Конечно, есть и четвёртая, и пятая, и двадцатая позиции, но в любой из них присутствует слово любовь.
Мама дорогая, почему я назвал её «Она»,- видимо потому, что до тех пор, пока женщина не станет понятной, прозрачной на просвет, открытой, как консервная банка, и «Она» в том числе, все они сливаются в некую студенистую однородную массу, с одиночным вкраплением ягод. Текущий облик не слишком хорошо приспособлен для выражения любого рода эмоций. В Наташи, Тани, Катерины потом они оформляются.
Колеблется воздух, потрескивает, корчится уже снулый листок на яблони.
Не отмолчаться. От чего отмолчаться? От жизни? От новостей?
Жить надо по принципу: квитый-битый трагедию с комедией ломать нечего.
В жизни нет ни единого словечка правды, как бы подробно эта самая жизнь не изображалась.
Чтобы выловить ягоду из компота, ложка требуется. Еврейская, с дырочками. И необходимость что-то простить. Не без этого. И укрепиться. И, не дай бог, не удержаться на краю, сотни способов есть у женщины завлечь любого в свою пучину.
Исподлобья гляжу. Всё, чего опасаюсь, всё, на что надеюсь, появляется и исчезает на моём лице.
Бренной плотью женщина обрастает, когда душу прятать научится. Когда перед ней не нужно притворяться. И, когда ради неё, всё ставится на одну карту.
Странно, я будто чем-то недоволен. По идее, радоваться нужно.
Хорошо бы в жизни не было крайностей. Без них проще.
- Ну, чего уставился, чего таращишься? – вроде как, шепот сзади. - Демонстрировать свои слабые стороны – как минимум непрофессионально. Все жаждут чуда.
Спокойствие, сказал я себе.
Так вот, я был один, стоял и рассуждал, сколько времени понадобится, чтобы достигнуть понимания, не изменяя самому себе. Для понимания разговор нужен. Разговор не для того, чтобы понравиться.
Мать честная, за считанные минуты жизнь вверх тормашками стала. Ванька-встанька. Качай её в любую сторону.
Ещё на подходе к дому нужно было кричать, теперь бы сухотка немотой не клинила бы. Не получалось крика.
Пришёл, не придавай ничему значения. Не хлюпик какой-то на душу. Не с изъяном, а хотя бы и с оным. Не граф.
Понимания захотел? Так полное понимание между мужчиной и женщиной будет, когда у кур вырастут зубы.
Причём здесь куры?
А притом, что ты, то есть – я, – благородная душа, совмещаю в себе, одновременно бываю и свиньёй, и козлом, и ещё бог знает кем. Я ведь преспокойно наблюдаю за тем, что происходит вокруг, и в то же время вокруг моей головы ореол искателя истины как бы соткан.
Мне наплевать, что я некрасив, немолод, неловок.
Торопыга. Нельзя в два счёта ни что-то серьёзное рассказать, ни понять, что и почём продаётся.
Жизнь есть жизнь. И цена ей – опять же жизнь. Как ни крути.
Можно работать, можно не работать, можно любить, можно не любить, не любя жить легче, можно учиться, можно вообще за жизнь ни одну книгу не открыть, можно прожить, и ничего тяжелее карандаша или стопки в руках не держать. И это всё одно жизнью назовут.
Но если честно, то для меня настоящая жизнь – это возможность быть там, где хочу, делать то, что именно я хочу.
Захотел – пришёл.
Нет, я не сошёл с ума. Мне плевать, если кто-то посчитает, что одной клёпки в голове нет, да. я недалёк от этого, не трахнутый, но малость чудной. Все клёпки у меня дома, половина того, что должно быть – без разницы.
Нас не звали, а мы припёрлись.
С этой женщиной у меня не было начала. Не было точки отсчёта.
Выгода и прибыль главенствуют в мире. Какая мне выгода от моего визита? Никакой нет выгоды. Так сказать, разный возрастно-житейский уровень. И прибыли ни на грош.
Всё равно в сегодняшнем что-то необычное. Было то, что раньше никогда не замечал, я никак не мог вспомнить, что видел по пути, шёл, словно был погружён куда-то.
С точки зрения последовательности всё непонятно.
Все женщины разного окраса, с крылышками или без оных, разных габаритов, разного темперамента. Тоска их по-разному захлёстывает. По-разному впадают в прострацию.
Молчаливые они или шумные до крикливости, они готовые всё и всех перекроить. В меру расчётливые. Над их массой простёрт полог тайны. Может, тайны-то никакой и нет, но разгадать – всё равно хочется!
А уж что там внутри, - одному богу известно. И то навряд ли. Этого не знает никто. Кисель напрогляд не смотрится. Никаких сил не хватит, сорвать с женщины целиком покрывало тайны.
Прекрасная мысль, сравнить женщину с киселём. Причём такую, которую разгадать предстоит: скуластую, глазастую, симпатичную.
Я ни с кем по поводу женщин не спорю. Ничью сторону не принимаю. Попусту не ломаю голову. Я на своей стороне.
Женщина на одной чашке весов на своей стороне, я – на другой чашке, тоже своей.
Внутренний голос говорит и говорит, а что говорит – не понять. Предупредить хочет, скорее всего. Страдание никогда не длится долго. и радость не бывает бесконечной. В этом направлении текут мысли. За одними мыслями прячутся другие.
Жалко.
Жалко – чего?
Здрасьте пожалуйста, начну сначала, я не успел по-настоящему осмыслить событие.
У женщины есть эквивалент всему хорошему. Не без этого. Эта на слово не поверит.
Стоит, щурит глаза. Всматривается. Как бы намекает: не стой столбом, говори, предлагай. Что получится, посмотрю.
«Смотри, смотри. Мне от тебя ничего не надо. А вот я могу чем-то помочь. Гвоздь вбить».
Помимо двух глаз у женщины есть и мистический третий глаз, который открывается в период полового созревания. Этим глазом женщина враз выхватывает из толпы предмет своего обожания. Тысячелетия отшлифовали программу обольщения, программу обольщать и очаровывать.
«Не за этим же я сюда припёрся, чтобы меня обольстили?»
Я тут же понял, насколько это глупый вопрос.
«Я уж совсем зарапортовался. Возвёл женщину в ранг божества. Я ли это? Где мой всегдашний скептицизм?»
Как это говорится, пока заботы и нужду из чашки высербаешь, никакой правды не захочется.
Привычные мысли в привычном русле. Всё упростить хочется.
Она неуверенно опускает дрогнувшие ресницы. Терпеливо ждёт объяснений: чего пришёл? Чувствуется, не терпит уклончивости. Вновь поглядела на меня. Пытливо глядит. Огонёк в глазах то меркнет, то разгорается. Непонятное веселье в глазах. Смешливость. Ни дать, ни взять светлячок иструхшей гнилушки.
Иструхшая гнилушка светит в темноте, что, у неё темно внутри? Что за глупое пришло на ум сравнение – Она и иструхшая гнилушка? Вполне аппетитная дамочка с недоступными мне мирами. У такой и отстранённость, и закрытость, и непредсказуемость, - всё тайны.
Стою с открытыми глазами – она здесь, если глаза закрыть, ужасно интересно, в темноте во что она превратится? Во сне, в темноте процесс обратный.
Цинично думаю. Жизнь таким сделала. Нет, не до последней черты. Конечно, потратили немало средств на меня, не жалели слов, бумаги, под бока кулаками тыкали, - только бы я был, как все. Такой и есть: как все, в меру.
С чего возомнил, что у неё катастрофа случилась, её жизнь катастрофична? Результат любой катастрофы – упрощение. Переезд не есть упрощение. Переезд своего рода улучшение. Всё иначе устраивается.
Ишь, прищурилась, прочитать хочет по глазам что-то важное.
Это, наверное, ужасно пошло молча стоять, когда тебя рассматривают. Пошло испытывать разрушительную зависть к более удачливому человеку, пошло сдерживать раздражение. Ни первого, - разрушительной жалости, у меня не было, ни второго – раздражения, как такового. Я был спокоен как слон, как удав, только что проглотивший барана. Хвастаться своей жизнью любой дурак может, любой дурак, если он умный и трезвый, способный заглянуть в будущее. Это не про меня.
Нет, это поступать по-свински, прийти и стоять, молча разглядывать, проворачивать в мозгу нелепицы. Прикидывать, что и как.
Почему она втемяшила себе, если б не втемяшила в голову, то не приехала б сюда, что обретёт здесь счастье? А я чем отличаюсь? Ничем не лучше.
Деньги и дурак заработать может, а вот спокойствие… оно не каждому даётся. Этой все должны подчиняться.
Время потянуть нужно. Как странно, что начинаю чувствовать время в самый неподходящий момент. Время идёт, а я стою дурак дураком. Решения, с кондачка предложить свои услуги, не приветствуются. Зорче вглядись.
Она не терпит пренебрежения. А я и не пренебрёг. Явился – не запылился. Я сам ненавижу явную нетерпимость.
Конечно, что, почём и для чего, я сходу не определю, я слишком мало знаю, а из того, что знаю, что видел, окончательный вывод мне не сделать. Я не эксперт.
В чём в чём, а в усложнении собственной жизни я преуспел, сам создавал трудности, сам и успешно, и не очень, преодолевал барьеры. Это разнообразило жизнь. Чёрт бы эти все разнообразия побрал.
На чьей стороне я у жизни: на стороне свободных демократических всепрощаек, сволочей, разваливших страну, или принял сторону твердолобых обывателей?
Голосуй не голосуй, большинством голосов ничего не решить. Большинству на деле плевать, как и что, чем живёт верхушка, до её уровня большинство никогда не поднимется. Лишь бы был кусок хлеба, желательно с маслом, лишь бы телевизор показывал, была бы работа, дом, возможность куда-нибудь съездить. Побольше мещанских штучек, побольше.
Мысли какие-то навязчивые. Они свойственны типу с мрачным, тяжёлым настроем души.
Ещё должна царствовать справедливость. Не среднесуточная, а всеобъемлющая. Конечно, представления о ней разное. Одним, отнять и поделить, не обойдёшься.
Кто-то ждёт, когда придёт барин и рассудит, кто-то уповает на бога, кто-то смело справедливость устанавливает. Всё в жизни – самообслуживание, всё – хождение по кругу. Зима – лето, тепло – холод. Всё в ощущениях.
Благо, когда сознание сытое. Только при сытом сознании можно в пучок завязать все связующие нити.
Нет, как бы не связывал, но выдуманная нитка справедливости всегда не натянутой оказывается. Каким бы ни было желание.

                2

Год начинается с холодов, и заканчивается холодами. Отчаяние рождения – крик, отчаяние ухода – протестный стон. Не стон, так слово. Понятно, о себе, о себе не всё сказал. И когда родился, тогда слов подходящих не знал, и перед уходом – все слова на пустяки истрачены.
Мучаюсь молча, не говоря никому слова. Внутреннее состояние усугубляется раздражительным страхом.
Многолюдье меня смущает. Если ни с чего оказываюсь центром, если все оборачиваются, словно бы показывают на меня пальцем, подстрекают к действию, то я скажу, скажу, что думаю. В силу своей способности скажу.
Не силён я в экономических законах, которые властвуют над человеком. Да и не витаю в облаках, не подвластны мне высокие материи. Хорошо бы заиметь способность вскрывать чужие мозги, знать, о чём каждый думает.
В глазах женщины, силящихся быть серьёзными, искорки загорелись, а у меня мурашки пробежали по спине. На секунду показалось, что Она не обделена была мужским вниманием, поднаторела в разгадывании загадок.
Любая женщина, какую бы цель она ни преследовала, так думаю, - чёрная звезда. Почему чёрная, - так такая звезда только с виду неподвижна. Внутри – кипение, внутри она в сто раз больший объём занимает. Чёрные звёзды параллельно всему движутся. Что, почему, - не сразу и разгадаешь.
Чёрное понемногу вытесняет светлое, оставляя тусклые воспоминания об радостных минутах.
Эх, сейчас бы пройтись по двору в пляс, зайчиком, как было в детском саду, с пальцами, приставленными к затылку…То-то удивилась бы. Глаза квадратными стали бы.
Как бы там ни было, но я цивилизованный мужчина. Лестно мне, что и меня приходится отгадывать.
Есть, есть во мне одна странность: в минуту, когда нужно собраться, сконцентрироваться на чём-то одном, я пускаюсь в ненужные рассуждения, отвлекаюсь на мелочи. Промежуточное возвожу в ранг основного.
Конечно, мне прошлое изобретать не надо, своё прошлое я помню, оно принадлежит мне. Даже то, от которого не мешало бы избавиться.
Лобовым вопросом меня не сбить, я не подставляюсь, чтобы меня в упор разглядывали, норовлю бочком подсунуться.
Лёгкая ирония. Чутьё молчит. Однако, хвалю свою наблюдательность. От волнения даже подташнивает.
Две основы у мужиков, две категории: на пиратов делятся, и на строителей. Пираты всё время посягают на чужое, на женщин, на собственность, на удовольствия. На абордаж с жизнью они. Пистолеты, сабли, горло готовы драть, отстаивая свою правоту.
Строители – муравьи жизни, те непрерывно гоношатся. Только они фундамент всего закладывают. А ведь если что-то красивое создано или украдено что-то, то это оценить кто-то должен.
Так что, промежуточное сословие ещё есть, оценщики?
Увы, подобные вопросы я не решаю. Решает тот, кто спокойно ходит по твёрдой земле.
Показалось, что мне подмигнули, как старому другу. Дескать, всё хорошо, не бери в голову. Всё не имеет ни значения, ни смысла. Для знакомства приходится говорить какие-то слова, желательно приятные. Говори.
Для меня чужая жизнь – промежуточные метания, я сам для кого-то – промежуточный. У промежуточного человека нет позиции, он весь в своих образах. Бзиками переполнен. Ереси бзиков необходимо признание. Память способна удерживать всякую ересь долго.
Странно устроен человек – может влюбиться, ни разу не видев объекта любви, по разговору, по фотографии, по ощущению. Он и сам толком не понимает, что и отчего. Озарение. Получил заряд. Новая связь образовалась. В какой-то момент внутри поменялся состав.
Человек состоит из воды, так вот, вода в момент «влюбился», в нём из мёртвой в разряд живой переходит. Иной заряд – другая реакция, другая реакция понуждает к перемене мыслей и поступков. Правильно поступаешь, неправильно – доказательства отложены на ближайшее потом.
«Потом» – это существование в виде снов. Снится один и тот же сон, в разных вариантах.
Долго же я барахтался в пучине каждодневности. Вроде как хотел отказаться от прошлого, от всего, что могло бы привязать к вчерашнему.
Мне казалось, я изменил не только манеру говорить, больше молчу, что не даю ни малейшей возможности приоткрыть кому бы то ни было свою тайну.
Не понимаю, как не задохнулся от скуки. Жил – осуществлял какую-то программу. Результат – одиночество. Щепетилен?
Счастливым может быть только умный и красивый человек.
Когда-то слышал, что количеством друзей определяют успешность и правильность жизни. Много друзей - всё в варенье, нет их – что-то не так. В изъявлениях доброжелательности много приторного. Умильные смешочки, восклицания «гениально», заставляют морщиться. У меня от крика «гениально» возникает душевное неудобство.
Лицо женщины приняло серьёзное выражение. Ей стало как бы не по себе, выходило, будто тайна, ведомая нам обоим, начала привязь устанавливать.
Хорошо бы было, если бы, распахнув калитку, кто-то сказал: «Сударь, оставь личные интересы у порога. Чужое жильё – казённый дом».
Глупость. Дребедень романтическая. Время стало другим. Слышать ничего не хочу про интересы.
Я пришёл, чтобы ещё одного друга заиметь?
Стоим, она молчит, я - молчу. Перехватило дух от предчувствия. В молодости всё вертелось с большой скоростью, тогда ничего не забывалось.
Могу мельчайшую подробность воскресить. Необходимости не было принимать чью-то сторону. В молодости я свою сторону защищал, на своей стороне стоял. Это позволяло любить многих, делать безрассудные набеги. Теперь не то.
Теперь, без разницы, на какой стороне стою. У меня никого нет. В этом истина.
Истина всегда истина, истина услаждает жизнь, она в том, что я живу. Стою, не лежу, вытянув ноги. Вижу, дышу. При полном отсутствии кого-то рядом.
Без паники, без паники. Всё в полном порядке. Свинтус я с дыркой в голове.
Почему жизнь всегда движется от чего-то, а не вспять?  Только вперёд. Неужели из-за того, что в прошлом помнится только плохое? Прошлое несовершенно? Так ведь плохое прошлое из себя непрерывно извергает хорошее настоящее. А настоящее беременеет будущим. Тоже сразу.
Длительное нахождение в полосе равнодушно-приветливого разбирательства, вело к грусти. Странно проходит жизнь: заурядно, неинтересно. Из-за пустяков начинаю беситься, млею от похвалы, мечусь. Тороплюсь, вырабатываю главную линию. Я, уличивший себя в пороках, тем не менее, отрицаю пороки в себе. Мне бы сменить имидж. Вкус у меня устарелый
Постоянно я настороже. А когда находишься в чём-то постоянно, то тупится ощущение.
Правильно, наилучший способ обороны – это нападение. Надо держаться своей роли.
Всякий старается обстоятельства подчинить. Но ведь я не всякий. Или всякий?
На обстоятельства и пожаловаться некому. Написать бы какой донос, как в тридцатые годы прошлого века писали доносы на человека, очернил бы обстоятельства, глядишь, их бы, обстоятельства, и отправили в «места не столь отдалённые», лет на пятнадцать. А за пятнадцать лет воды утечёт немерено.
Только хотение кого-то уличить, у меня нет. Плохо бывает от уличений.
Хорошо бы иметь гармонию, - внешнюю, равную внутренней. Без ненужных превращений.
Как говорится, ночь не обессудит, день не съест.
Всё-таки утро липкое, влажность в воздухе, если пощупать землю, то и земля потная. Ни с того, ни с сего не потеют. Я вспотел, и земля прониклась моим волнением. Пот – признак болезни.
Я щурюсь или утро, перешедшее в день, так и осталось сощуренным? Воздух густ, пахуч, терпк. Невозможно ни молчать, ни говорить. Будто кто-то насылает обволакивающие волны. Они накатывают, смывают, в их пене кувыркаются невысказанные слова.
Чувствую, отмякаю. Сытостью переполняюсь. Сытость как муть, она оседает на дно. Сытость должна, обязана, перерасти в благодарность. Она как слава, она стоит дороже денег. А может быть, это и не к чему. Ну, какая может быть идея в сытости?
«Дурак!» Это слово целиком определяет и особые приметы, и мои знания, и желания. Вот бы научились в паспорте, одним словом, исчерпывающе, сведения о человеке прописывать?
О чём ни подумаю, всё верно.
Всё верно – это потеха, выдумка, почти что живое и даже одушевлённое проявление. Оно, получив толчок, потом само движется, цепляется тонюсенькими лапками за все выступы, за любой предмет, стоит на него бросить взгляд.
Я умоляю, не мысли, а беллетристика! Бледный ангел передо мной.
Игра. Игра, которая утомляет. Игра, в которую перед зеркалом душу отвести можно. Кривляйся сколько хочешь, выворачивай себя. Перед зеркалом можно.
Иронизирую по отношению к самому себе. Это говорит, что не всё потеряно, не всё так уж и плохо, есть на что-то надеяться.
Что-то в это утро сместилось, как от лёгкого поворота калейдоскопа, всё улеглось новым порядком. Смешно, старое вдруг сделалось новым. Не для кого-то, для меня. Новым не всё сразу, а по отдельности, по какой-то ни к чему не привязанной отдельности.
И что удивительно, по этой улице ходил, даже в этот ещё пустой двор через забор заглядывал, в мыслях узор плёл. О чём тогда думал, не помню. Чтобы помнить, нужно было чьё-то внимание, чьё-то безоговорочное подтверждение. Кто-то должен был считать меня таким, каким сам себя я считал.
Не паук я, но мысленно плету паутину, хочу связать концы двух былинок. Узор не проявляется.
Моё прошлое не вписывается в новый узор.
Ну, и ладно. Можно, оказывается, жить, и не быть ни к чему привязанным. Ничто не поменяется, кроме смысла. А я, что, я похожесть на всех хочу сохранить. Похожесть – страх неискренности. Не настолько я наивен, чтобы во всё поверить.
Спросить бы у кого-то, но я понимал, что спросить не у кого. Рот лучше держать закрытым. О великом множестве вещей расспрашивать нельзя – смотри, оценивай, всматривайся в пустоту перед собой. Во всём новом сначала пустоты много. Пустоты обманного непонимания.
«Спасибо» нужно говорить, как только утром глаза открыл. Как только понял, что живой. Болит, что – не важно. Благодари боль.
За добро добром платить надо, за зло – злом, как к тебе, так и ты.
Моё рассудительное спокойствие мне нравилось
Никто ничего не понимает. Если кто и доходит до понимания, времени объяснить это всем не остаётся. Смертен человек.
Одно не могу объяснить, почему сейчас испытываю интерес? Не потому ли, что равнодушием преисполнен? А равнодушие, как известно, создаёт уют отношениям. Больше, меньше – не важно. Главное, при уюте не возникает прохладца высокомерия, ну, и зависти.
Многое случайно в человеческой жизни. Вот и я случайно сегодня решил зайти. Не зашёл бы, ничего в моей жизни не изменилось бы.
Конечно, не так всё. Она зачем-то переехала, я зачем-то пришёл. То есть, заслужили встречу. Карты так легли.
Между нами шла обоюдная игра в отгадки. Игра, заложенная в детстве самой природой.
Если только полностью отсутствует воображение, только тогда вымышленные придумки начинают главенствовать, и теряется смысл самой игры. Происходит смещение: в какой-то мере собственное стремление к поступку заменяется волей  инстинкта.
Глупость подумал-сказал. Глупость, но почему-то напряжённо вслушиваюсь в шорох улетающего последнего звука. Всхлип. Звук втягивает за собой что-то важное.
Игра – это ожидание наката гигантской волны-убийцы. До того, как накатит девятый вал, ноги омоет пена, обдаст тысячью брызг мелкая волна, слизнёт и унесёт в океанскую глубь весь сор волна предвестница. Только потом обрушится вал. Вставшая до неба волна – это предохранительная прививка от успокоения. От неё не укрыться.
Не уловить миг, во время которого происходит сближение, всё делается запутанным и перепутанным, происходит обмен всем.
Беги, пока есть возможность убежать, и есть куда бежать, где спасаться.
Странное, какое-то промежуточное положение. Не первое – ожидающее, не второе – всё объясняющее, а третье – странное.
Профан. Мысли, сидевшие в голове минут двадцать назад, пропали, взамен ничего не родилось. Фальши не надо.
А что надо? Совершенно неизвестно, кто в действительности выигрывает от моего прихода.
Мельком я на неё посмотрел, но этого оказалось достаточно, чтобы отметить, уловил, усугубилось, просквозило в её глазах минутное непонимание. Она ждала кого-то другого.
Спроси меня кого, не скажу. Подозреваю, но не скажу. Даже больше, тот, кого она ждёт, сюда никогда не придёт. Он уже не её. Знает она об этом? Если знает, то неужели интерпретировать ситуацию под себя хочет?
Женщина – хамелеон? Не знаю, какая она была, не понимаю, какая она есть сейчас, тем более что, в конечном счёте, откроется.
Чуть приоткрытые губы, гладкие, не накрашенные.
Увы-увы, она не избалована капризами. У такой женщины каждая минута на счету. Поспешно отдёрнул взгляд.
Нет, не в обычном понимании сострадающими глазами на меня смотрела женщина, сострадающими в том смысле, что если попаду в её капкан, то не освобожусь до той поры, пока с меня шкуру не снимут.
Какую-то околесицу несу. Так уж и позволю с себя шкуру снять. Чёрта с два! Не дамся. А хотя бы…Она просто смотрит, что-то решая про себя.
Чужой двор, чужие запахи, другие оттенки. Степень напряжённости уже не квадрат – куб.
Конечно, мы пересекались. Я знаю, как её зовут, кто она, зачем приехала, вернее, переехала.
Когда мне сказали, что Она переезжает, - не поверил!  Не в эту же трущобу! Я знаю, но по-прежнему определяю её как Она. В последний раз я видел её шесть месяцев назад. За эти шесть месяцев Она приняла решение. То ли уехала от мужа, то ли развелась, то ли они заключили негласный договор: за каждым своя жизнь сохраняется.
Я о многом догадываюсь. Не знаю, но догадываюсь. Знать всё нельзя, не за чем.
То, что они расстались без ругани, это, и к бабке ходить не надо. Ругань для неё – вне реальности. И в этой вне реальности есть своя логика, логика безумного поступка.

                3

Честно сказать, я была поражена.  Я – человек с опытом, пускай, в некоторых вопросах разбираюсь меньше, чем ребёнок, но это не мешает мне иметь собственное мнение. Я, скорее удивлена была, появлением этого человека на дворе. Кого-кого, но его, точно, не предполагала увидеть. Да ещё в такую рань. Не дал девушке досмотреть сон. Кстати, что снилось? Какое там, снилось. Провалилась в сон, как в яму. Да и все дни – суматошными были.
Из вчерашнего дня помнился лишь тот момент, когда бежала от автобусной остановки с зажатым в кулаке ключом от замка.
Я – собственница своего дома. В сумочке бумаги. На спине чувствую волнительно-знобливо гуляющую дрожь.  Сжимаю ладонь, пощупывая ключ.
Наконец-то, наконец-то.
Сама себе нравилась и не очень нравилась, потому что, казалось, открой рот, тут же должна излиться чувствами, лопнуть. Желание одно – скорее бы снять с двери чужой замок. Я давно купила свой.
Рассказывать, что меня переполняло, так слов не найти. Чем невозможней казалось происходящее, тем острее было наслаждение. Да, пускай думают, что из-за безрассудства переехала, безрассудство не доказывает силу желания изменить жизнь, оно лишь свидетельство неспособности терпеть. Но ведь я на полдороги не остановилась. Неясность собственных ощущений не заставило обобщать, не испугало.
Я имею право на перемены и благосклонность судьбы. Жизнь странно устроена: старые привязанности имеют свойство вытесняться новыми. Старые привязанности никогда не усиливаются. Так было, так и должно быть, так будет всегда.
Цена перемены – отрицание.
Всё время упрёки слышала: живу образами. Люди для меня некие носители своего опыта. Не испытываю чувств. Образ должен рождать чувство, но ведь и чувство должно перед глазами образ проявлять.
Непонятно, что происходит. Перехватила взгляд мужчины. Ощупывает цепко, пристально. Смотрит, и как бы, не смотрит. Поглощён в свои переживания. Зачем пришёл?
Совмещение любопытства с равнодушием, накладка одной фотографии на другую, прорезь рта, прищур глаза, седина в бороде. Полное отсутствие присутствия.
Хотя…Хотя неизвестно чем сегодняшнее утро может закончиться.
Все косточки ноют. Нет, так мучить себя нельзя. Но, если ждать помощи неоткуда, чтобы превратить шалаш если не во дворец, то хотя бы в сносную фигвам-хижину, куда пригласить гостей можно будет, то работать и работать надо.
Я превзошла саму себя. Я теперь свободная женщина, хозяйка. Я могу импровизировать действия.
Этот туповато и покорно стоит. Ждёт неизвестно чего. Да выдай себя каким-то движением!
Помнилось смешанное чувство удовлетворения и нетерпения, и неприязни: как длинен был мой путь к этому дому.
Зябко, показалось, что стою на крыльце невероятно долго. Утро прохладное. Хорошо, что без дождя. Выскочила в халате. Не накрашенная, на щеке отпечаток подушки. В пригоршне остаток сна зажат.
И бог с ним, что он обо мне подумал. Кому надо, тот всё про меня знает, кому только и дело, что влезть в чужую душу, мнение того меня не волнует. Привыкла к человеческим взглядам: всем всё равно, что есть я, что нет меня. Из-за этого не страдаю. Я во взглядах в первую очередь вижу незаинтересованность. Позевоту во взгляде отмечаю.
Странно себя чувствую.
Для женщины крайне важно уметь преображаться: быть лебедью, волчицей защищать своё логово, распускаться розой. Женщина всегда признательно за то, что её оценили.
Я допускаю для каждого его самостоятельную жизнь. Я готова соглашаться с любым проявлением жизни, лишь бы это меня не касалось.
Нет, я не равнодушна. Просто я теперь в некоем равновесии. Факт моего присутствия здесь уже обозначен приходом первого визитёра. Мухи слетаются на мёд. Этот первым застолбить территорию хочет.
Всё понятно. В буре чувств и желаний утонуть лестно.
Поморщилась от таких соображений. Беспокойство возникло. Этот же стоит и молчит. Конечно, через минуту всё утрясётся. Та неясность, что кружила над головой, ляжет под ноги.
Бежала я сюда от обломков прежней жизни. Не то чтобы жизнь была неудачным приключением, местами всё устраивало, временами полное удовлетворение испытывала, но владевшая мною цель, мгновения неосознанных желаний, мелькавшие тенями, вводили в искушения. Всё распадалось, и всё, тем не менее, было целым.
Это я так просто завернула. Бессовестная. Никаких обломков нет. Жизнь – не разбитый кувшин, не собираемый из отдельных кусочков рисунок, жизнь – это сто тысяч нитей, сплетённых, по-разному окрашенных, разной прочности, но они все начинались с одного места, с момента рождения.
Случайностям не стоит придавать большое значение.
Хорошо, когда счастливый жребий выпадает, хорошо, когда собственную роль знаешь. Хорошо смотреть на жизнь не сквозь увеличительное стекло.
Я не впечатлительная натура, не эксцентричная. Сквозь чего-то не смотрю.
Конечно, с годами чувство некой ревности росло, и желания менялись, и тоска начала селиться. Но об этом не сегодня думать. Сегодня - я хозяйка собственного дома.
Может быть, где-то, ближе к концу, мой поступок будет выглядеть сумасбродным, может быть, я пожалею, может быть, мой, не стеснённый никакими условностями характер, будут мне в вину ставить, нити начнут рваться. Запас памяти не безграничен, всё когда-нибудь заканчивается. Всё может быть. И мысли, что одно-другое пережить невозможно, пройдут, как болезнь, будто их и не было.
Нет, но не буду же я, стоя на крыльце, разбирать свою жизнь? Да, в моей жизни, в нашей совместной с моим бывшим мужем жизни, земной, ничем не отличимой от других человеческих жизней, было много поддельного. Была жизнь для форса. Чуть-чуть умиления, чуть-чуть нелюбви, чуть-чуть злобы. Все эти чуть-чуть копились-копились, слились в последнюю каплю, которая чашу терпения переполнила.
Не могут вечно царить мир и идилия.
И дети у меня есть – две девочки. Хоть в этом я не обделённая. И родители, слава богу, живы. Девочки мои у них сейчас. «Пускай, непутёвая мама перебесится не у них на глазах».
Покупка дома в другом городе – это, по мнению родителей, означало перебеситься.
Я не посвящала родителей в свою жизнь. Зачем? С них довольно и своих забот. Тем более, у матери мигрень, у неё голова разламывается.
Муж!? А что муж? От него никакого уюта. Домашности он не прибавил. Обыватель с серыми глазами. С годами всё больше рыжел. «Рыжий, рыжий – конопатый, убил бабушку лопатой».
Рыжий не даст себя увлечь, он знает, что ему нужно. Мне предан не был. Юбочник. Всё в нём было не моим, не для меня. Свадьбы как таковой не было. Он однажды уже праздновал пышную свадьбу – с куклами, машинами, кольцами, но из этого ничего не получилось. Так что моя свадебка келейной была.
Нет, всё-таки, я – святая женщина. Всё сама. Нет у меня ни злобы, ни раздражения. Я, если всех и не люблю, то понимаю. Я отдаю себя.
Копившуюся горечь и возмущение я старалась подавить. И теперь не хочу упрекать себя.
Может, это и к лучшему. Нет у меня с собой никаких напоминающих фотографий. Фотографии, как и чужие стены, копят чужие истории, несчастья, судьбы.
Ещё лет пять назад муж готов был каждый цветок опылить. Ничтожество. Добегался. Ума у мужиков не хватает понять, что каждая женщина соки в свою систему из мужчины тянет, сушит мужика. Все женщины заодно. Ненавидящие друг дружку, всё одно интуитивно, от каждого мужика, в общий улик нектар собирают. Мужчина – это отдельное дерево, он сам по себе, а женщины корнями связаны, перепутаны, представляют единую систему. Грибница в нас общая.
Размышлениями струны души какие-то тронула, зазвенели они, ожили. Воображение проснулось, вроде, как и сон отлетел.
Муж всё же и меня опылил два раза – этого достаточно. Могла бы самостоятельно обзавестись ребёнком, ни о каком замужестве и речи не вела бы. Теперь, по крайней мере, другого выбрала бы. Жить можно с кем угодно, а рожать – только от породистого самца.
Как наяву всё встало перед глазами: касания чувствую, ощущаю тепло ласки. Счастье, когда окружающие не раздражают. От воображаемой картины поёжилась.
Все эти разговоры о красивых поступках, о человечности, о духовности, о порядочности, о значительности и честности, разговоры про целомудрие и верность, всё это выеденного яйца не стоит. В этой пене наплавалась. Слово себе дала, хранить себя для кого-то, больше не буду.
Слава богу, дошло, тело живёт отдельно от человека, мысли – сами по себе, желаниями управлять нельзя. Желания, как волны океана, попробуй, останови девятый вал! Такое иногда нахлынет, - ого-го! Надо просто жить. Быть немного циничной, немножко праведницей. И святого, и грешного должно быть по чуть-чуть. Что попервоначалу раздражает, оно потом может счастьем оказаться.
Скрип половицы под ногой вернул к действительности. Возникшее беспокойство не проходило.
Я хочу получать удовольствия от самого процесса жизни. Нельзя ничего никому противопоставлять. Добро – зло, добрый поступок – отвратный, дал – отнял. Всё это чепуха. Знать надо всегда, откуда ноги растут. Думаю, прежде чем вывод делать, нужно проследить путь от зарождения до той минуты, когда всё невмоготу стало.
Захотела – возьми.
Только почему-то на то, что мне нужно, всегда другие претендентки зарятся.
Клац-клац, хвать-хвать!
Муж меня раздражал. Пустая жизнь с ним, пустые отношения. Без любви. Самая лучшая жизнь прошла.
Копился и копился реестр: бубнил, дулся, жаловался на жизнь, приходил пьяным, приставал, когда мне не хотелось. Бабник. Не моими духами от него разило. Глаза часто прятал. Не о чем с ним разговаривать, ничего общего.
И равнодушием это не назвать. Равнодушие ни к чему не обязывает. Что ещё бесило, так это то, что незамеченного другими, муж не видел. Я, бывало, скажу: «Посмотри, как красиво дерево осень раскрасила». Муж лишь покосится, буркнет: «Красота – в полезности, что толку от падающих листьев, дворникам лишняя забота». И так во всём. А если кто-то на тот же клён укажет, - тут уж он и Есенина вспомнит, и Тютчева с его грозой. Есенина и Тютчева из школьной программы только и помнил.
Муж лип не к девушкам, а к замужним женщинам. Не из-за трусости или робости, а просто отмеченные, распечатанные другими его волновали больше.
Ревности у меня не возникало. Равнодушие устойчивость первое время создавало, отношения поддерживало.
Вообще-то я считаю, что ошибки в отношениях человеку необходимы, только преодолевая свои заблуждения, человек человеком становится. Сам человек до всего дойти должен, сам. Растолковывать, особенно если к твоим рассуждениям не прислушиваются, бесполезно. Это дятел может себе позволить сушину долбить, у него голова на шее крепко сидит.
Чувствую, как машинально шевельнулись губы. Первый визитёр – мужчина, это хорошо. Улыбаюсь, вроде подчиняюсь чужой команде, положено гостя улыбкой встречать. А в душе пусто, в душе равнодушное кладбищенское одиночество. Это, наверное, из-за того, что наломалась вчера, выкидывала чужой хлам.
Убогая осенняя картина. Серо, пустынно. Да и не этого визитёра ждала. Может быть, впервые почувствовала, как неслышно в тишине начинала меня вязать маета, подталкивала в плечо, закрой дверь, дескать. Окружало безразличие, оно бесцеремонно теснило.
Была запёрта на всю длинную ночь, с усталости в душе темно было, за окном такая темень стояла, - хоть в глаз коли. Несоразмерно долго время тянулось.
Разве во сне время ощущается?
Знаю, что стоит поддаться, распустить нюни, как помимо рассудка в сознание войдёт ощущение прозорливости, всё уже в прошлом. Я б была полностью счастлива, если б хоть одна душа понимала меня полностью.
Настоящее – его нужность нужно доказать. Поступила правильно. Уехала – так уехала. От безысходности.  Прошлое исчезло, оно скоро рассеется из памяти.
Моё имя – Зоя, пускай оно никого не вводит в заблуждение своей короткостью, оно меня ко многому обязывало. Фальшивить оно не заставляло. Я могу уступить до определённой черты. Это не будет уступчивостью равнодушия. Что-то другое. На меня угодить трудно.
Я никогда не испытывала чувство зверя, загнанного в угол.
Мне трудно рассказывать о своём прошлом, о том, что помню. Я помню всё, но при этом кто-то должен дёргать верёвочки, чтобы память картины начала бы вырисовывать.
Тень от дерева бросает на лицо гостя отсветы, лицо его кажется бледным.
Почему ерунда всякая отмечается и запоминается?
А хорошо было бы, если б он заявил: «Я ваше утешение, я пришёл, чтобы любить. Забудьте плохое в вашей жизни».
Что я скажу на это?
Как попка не стану повторять: «Хочу любви, хочу любви». Один раз смёрзнется душа от обвинения, от равнодушного взгляда, второй раз, а потом отпустит. И почувствуешь, что не застит больше свет скопившаяся внутри боль, сердце как бы освободилось.
Было в жизни хорошее, было – плохое.  Моё обеспамятевшее сердце, принявшее горе жизни с нелюбимым мужчиной, томится не так, я знаю, чего хочу, сердце томится в ожидании какой-то иной радости. Прошлое провалилось в темноту.
Я не навязчивый человек.
Зо – я! Буква «я» на конце о чём-то говорит. Утверждающая буква. Если вслушаться, то станет понятно, что я на первом месте, главной в семье должна стоять. Уступчивость не для меня. Тем более, уступчивость равнодушию.
Зо – это от слова «зов». Снова повторю, пускай никого не вводит в заблуждение короткость имени. Оно – выдох. Оно в подоплёке фальшивить не позволит. Зоя сразу распознает и лицемерие, и надуманность, и, вообще, что скрывается за словом или взглядом.
Для Зои работать - так работать, а не разговоры разговаривать. Она не по делу ботать, (блатное словечко, отстранённое), не станет.
Как легко о себе думать отстранённо. Можно хвалить, можно осуждать, можно уступать в чём-то, можно, наконец, соединиться с кем угодно. Лишь бы тот в моё прошлое не лез, на худой конец, должен прошлое уважать.
Двое супружеско-человеческую гармонию обеспечивают. Без ревности к прошлому. Глупо требовать от партнёра всего сердца, всё сердце отдать нельзя. Что-то в заначке оставить надо. А вдруг?
И друзей, и врагов, всех, кто когда-то предал, кто меня оставил, всех тех, кого я оставила, я прощаю. Есть, конечно, исключение, так исключение, каким бы оно ни было, только подтверждает правило. Не буду говорить, что кого-то когда-то любила, след они свой проложили, внутри борозд много, святости поубавилось.
Всё же молчание неловко.
Нет, я не одинока. Смотря что считать одиночеством. Я не произвожу впечатление существа слабого и несчастного.
Змея каждый год сбрасывает кожу, вот и человеческую святость периодически менять надо. Вечного ничего нет. Сбросил кожу, - сбросил грехи.
Святошей никогда не была. Целоваться с мальчиками начала в пятом классе. Мне нравилось.
Всегда такие мысли меня посещали, или только сегодня утром на новом месте они пришли в голову? Не выспавшаяся я плохо соображаю. Честно сказать, я не изменилась. Правда, смотреть на всё стала другими глазами.
Чего там, настроение великолепное, хоть и усталость чувствуется, но всё чертовски хорошо. Что-то сделать бы такое…
Другого человека я ждала. Другого.
Отзвук вчерашней радости живёт внутри. А на него со всех сторон наступают сегодняшние заботы.
Почувствовала себя разбитой. Человеком, потерпевшим поражение. Непонятная тревога и страх начинают зреть: может, визитёр что-то знает такое, чего я не знаю? Может, разговор, какой был?
Планы строить не хотелось. Сонная вялость не проходила. Я и раньше испытывала такое. Бывало, решу что-то сделать, но с места не сдвинуться, оцепенение стопорило. Нельзя видеть и встречать самою себя в другом человеке. От этого быстро истощаются мотивы и побуждения.
Хорошо бы, пусть мысленно, но вернуться назад в мир, где лучшее было, там бы и остаться, - подумала Зоя.
Мысли мыслями, что им доверять, если они разобщены от тела. Раз бесполезно спорить с самой собой, то и полностью соглашаться с собой нельзя.
Временами казалось, что жизнь тянулась, не бесконечно долго, а уложилась в неделю, в считанное количество дней: школа, техникум, свадьба. Рождение одной дочери, второй. Мысли о дочерях тепло родили, словно у костерка разморило, захотелось потянуться. С трудом зевоту переборола.
Понимание поздно приходит. Поздно поняла, что моя жизнь вовсе не моя, что жизнь – это жалость к себе и огорчения. Всё - продукт несбывшихся грёз. Только в грёзах я становилась сама собой.
Мало кому дано понять страдания женщины, которой недостаёт чувства меры. Ну, мечешься от одной крайности к другой, от одной неудовлетворённости к точно такой же. И всё это прикрывается грёзами любви.
Грёзы – это свойство незримо присутствовать всюду. Это – освобождаясь от одного, иметь способность тут же заполнять отсутствие субстанцией неистребимости нового влечения.
Я ни на чём не циклююсь. Я не предавала жизнь, она меня, скажем так, не разочаровывала.
Дело ведь не в неумении схватить и держать: такие, как я, только с виду покладистые.
Самодовольство. Как же, все должны видеть. Подмигнуть бы, да что-то не получается.
Как собака вчера устала. Стоило зайти в дом, три раза обошла все комнаты, пощупала стены, поглядела в каждое окно, сразу в голове появились идеи, как я тут всё переделаю, зуд в руках возник: вынести весь накопившийся чужой хлам, оборвать старые обои. Окна-двери нараспашку, чтобы чужой запах, дух прежних хозяев, испарился.
Чужого мне ничего не надо. В этом доме всё будет моим, всё по моим задумкам.
Целую гору хлама на двор вынесла. Чудно, людям это было нужно, а мне – нет. Начала уже ближе к вечеру обои со стен обрывать. Сто слоёв. Газетами места проклеены были. Интересно читать некоторые заметки было. История.
Возилась – возилась, перестала руки и ноги чувствовать. За день настолько наломалась, поняла, если рвение дня три продержится, – месяц в лёжку придётся валяться. Вскипятила чайник. Посидела в тишине.
В сон провалилась.
Если бы не стук в калитку, до обеда проспала бы.
Нет, не этого человека ждала. Не этого.
Мысли, как паровоз на полном ходу, по рельсам летят. Хорошо, что искры не сыплются.
Не знаю, как кто, но привязчивость к кому-то конкретному у меня специфическая. Нервничаю? – да! Но ведь знаю, что делать надо. Вот и сюда приехала, чтобы заполучить своё. Опыт – друг ошибок. Зло – побуждение делать добро. Одно без другого не существует.
Ребяческий дух противоречия. Нет, распаляться ни из-за чего не стоит. Своеобразная общность в условиях одиночества ведёт в пропасть. Что главное в одиночестве, - надежда!
Не было бы темени, электрическую лампочку не изобрели бы. И лестницу, по которой в окно к возлюбленной лазать можно, и ещё многое чего.
Так что, зло существует для добра, а добро – для ещё большего добра с вкраплениями зла. Бесполезно сопротивляться, никто не отменял принцип противостояния.
Я вдруг ощутила себя если не счастливой, то по крайней мере не несчастной. Лучик солнца проник в тёмный уголок.
Я люблю – меня не любят, я не люблю, но меня домогаются. Телу приятно.
Вообще-то, всё перетекает: свет – тьмой делается, добро - злом, любовь в разочарование и нелюбовь переходит. Конец одного – началом другого делается. Это и не слияние, это – жизнь.
Главным добрым занятием женщины, меня в том числе, так думаю, должна быть способность влюблять в себя всех, кто попал в орбиту соприкосновения.  Но проделывать это так нужно, что сама как бы и ни причём. Отдавать чуть-чуть, получать – сколько возможно.
Чувствую, как моё прошлое тает, делается призрачным.
Ни судить, ни выгораживать, ни карать женщина не должна. Она первоначальный источник всего, носитель добра и зла одновременно. Что в конце пересилит, это от мужчины зависит. От того, кто был первым. Нет ответа на вопрос: не мужчина ли закладывает в женщину один из компонентов?
Все девушки до замужества - ангелы, и только замужество, потеря девственности, делают из нас мегер. Раскрывают всю двойственность мира.
Откликаться на все предложения невозможно. Пускай меня любят все. Любить безответно – это любить не безнадёжно, а вдруг?
Я свыклась с болью, поселившейся в сердце. Я хочу изведать её до конца. Выражение есть: «Испить чашу до конца…»
Вот же состояние, - будто гляжусь в зеркало, будто всё вокруг наполнилось невидимыми существами, будто визитёр раздробился в десятке отражений, и каждое задавало свой вопрос.
Нарастал ужас и восторг.
Непонятное родство, непонятное желание сберечь свою сущность. Я не инфантильная.
Обладать чем-то или кем-то, это не значит сердцем любить. Тело может откликнуться, а сердце не ворохнётся. Любовь в нелюбви может существовать.
Во мне зажгли искру, в меня вдохнули жизнь, я сделала попытку сама управлять своими страстями. Лошадь в оглоблях любви мчит вперёд, несётся к цели, я сижу в санях, по-настоящему ничего не делаю, дёргаю то за одну вожжу, то за другую. Лошадь несётся всё прямо и прямо.
Из-под копыт летят комья, не могут не лететь. В этом какая-то радость. Комья – ведь это чья-то безнадёжность. К тому, что отлетает в сторону, не может быть милосердия.
Это не мои мысли. Вернее, они мои ленивые мысли, но навеянные минутой, минутой перехода от света к тьме. Или, наоборот, от тьмы к свету. Далеко-далеко искорка просвета, вспыхнув, забрезжила, и минутное прозрение отпустило страх. Страх не получить.
Что, не получить?
Кажется, удивить меня ничем уже нельзя.
Если я равнодушна к кому-то, то не испытываю интереса, и смотрю на него полу отвернувшись, мимо него, как бы стыдясь показать своё отношение.
Чтобы всё было по-другому, в сердце свободное место должно оставаться.
Ну, свободного места у меня в сердце на десятерых хватит. Сердце у меня широкое.
Неумолчный колокол, зазвеневший вчера, который возвестил о радости жизни, о счастье, звал на великое празднество.
Стоит подумать, свернуть мысленно на боковую знакомую тропинку, уже зарастающую непонятно чем, - одно причудится, другое всплывёт в памяти. или брести всё прямо и прямо?
Вдогонку бежать за кем-то бесполезно. И за чем-то, наверное, тоже бессмысленно. Нужно идти победителем, решительно, так – как будто через толпу идёшь, ловя восхищённые взгляды, под которыми растёшь, растёшь, тянешь голову в облака. Все должны во мне победительницу видеть.
Ноет каждая косточка, болят мышцы. Наломалась сдуру. Посторонний шум слышен, но это в голове тукает и шумит кровь, посторонние мысли бесшумно вторгаются в круг сознания.
Подумалось что-то о выборе. Некоторым людям присуще делать ошибочный выбор.
Иногда мне бывает страшно. Иногда мне кажется, что меня преследуют.
Нет у меня ни к кому ненависти. Присутствие стоящего передо мной постороннего, не определяю как навязчивое. Он не угрожает моему одиночеству.
Как он смотрит, так на женщин не смотрят. Он не видит ни лицо, ни тело. Что, я икона для него? Сияние, исходящее от меня, его парализовало.
Через забор видна улочка. Утром она кажется выпуклой.
Пускай извинит, что встречаю в халате, в тапочках на босые ноги. Нисколько приниженной из-за этого себя не чувствую. Мне так удобно. Я же его не звала. Да и вообще, человек только-только начал обживаться.

                4

Я стоял и молча разглядывал женщину, проникнуть в неё пытался. Что-то разглядел, что-то понял. Рассовал по полочкам выводы. Женщина молчала.
Когда женщину оценивают, она всегда молчит, она сбивается в комок, всем своим существом, понимая ответственность происходящего в этот момент, она размениваться на мелочи не станет. Всё, о чём только что говорила – забыто, во взгляде томность, никаких резких движений. Вся в ожидании. Нимб начинает гореть вокруг головы. И ирония: поглядим, поглядим, к какому выводу придёшь.
А мужик, что, мужик – тугодум. Всё норовит взвесить. Мысли мужика похожи в этот момент на расплывающееся чернильное пятно.
Я из таких.
- С кем я?
Есть вопросы, на которые сходу не ответить. Действительность всегда относительна.
Моя действительность отличалась от её действительности. Мы – разные. Нашёл чем гордиться. Обижаться на неуловимый рок нельзя.
Мысленно вроде как хочу разъяснить очевидные истины. Кому разъяснить – женщине? Так она существо с другой планеты. Слышит, видит, чувствует по-другому.
Говорят же, женщина - сама природа. Сущность природы. А природа знает, как вести себя в той или иной ситуации. 
В этой женщине, как и в природе, в ней всё, и неуловимость, и текучесть, и серьёзность, и нарочитая призрачность. И взгляд исподлобья. Сплошные пласты, слои, прослойки. Из-под одного пробивается, просматривается другое.
Другой образ, другой человек, другая личина? Скорее, ловушка.
Ловушка настроена. Из чёрного зева потянул затаённый холодок.
Я решал про себя, я выбирал, боялся ошибиться. Выбирал, отметал, прикидывал. В какой-то момент просветления самому смешно стало, будто мне восемнадцать лет, и судьбу пришёл пытать. Боюсь ошибиться. Хотя, чего бояться, если сам пришёл, никто на верёвке не тащил. Любопытство привело.
Я не собираюсь врать, лжесвидетельствовать. Не собираюсь давать пустых обещаний.
Что-то было не так. Чего-то недоставало, может, излишек чего-то был. Какое-то несоответствие между внешним обликом: халат, тапочки, чуть ли не заспанное лицо, возникшие представления, и… магнетизм, рвущийся изнутри. Одно не соответствовало другому.
Что это, и как это понимать, какая связь между тем и тем, так ли всё обстоит на самом деле или это только предположение, мне предстояло разобраться. Для чего? А бог его знает.
Не под микроскопом разглядывать я собирался, не резать на кусочки, и, даже, не приставать с расспросами, просто я должен был решить для себя, что и почём. Зачем мне это нужно, я, повторюсь, не знал.
Я ценю в человеке уступчивость, сговорчивость, любезность и, отчасти, отстранённость.
Теперешнее время лишено иллюзий. Надо принимать вещи такими, какие они есть.   
Всегда считал, что человек - единое целое. Человек внутренний и его внешнее проявление соединены ниточками связи. Проявляется это в жестах, во взглядах, в игре глаз, в трепетности губ, в интонации, игривости голоса. Даже в том, что надето.
Добрый или злой, скорее, важно определить, не подлый ли этот человек, не держит ли он в кармане кукиш?
Я разглядываю, чувствую, что и меня изучают. Нравится или не нравится это нам обеим, не знаю. Не женщину перед собой вижу, а стеклянистый глаз со слипшимися ресницами.
Нет, всё-таки, прежде чем куда-то идти, надо бы заказать у распорядителя соответствующее настроение, программу, какую заиметь, что за чем выстроить, чтобы ничего случайного не выплеснулось. Обязательное не должно стать случайным.
Помимо моей воли я втянулся в чужие переживания. Делать оценки, - в этом нет радости. И в молчании, и в соглашении, и в отрицании есть частица моей неполноценности: не устраиваю сам себя, чувствую, не устрою таким и её.
Почему так, попал в зависимость?
Может быть, не я сам пришёл, а кто-то заставил меня идти, заставил участвовать в спектакле?
Какая роль мне отведена? В спектаклях не играл, но не пропадает чувство, что я как бы молодой, а молодому – всё трын-трава. Есть, есть разница: молодой и как бы молодой.
Мне вдруг стало наплевать на все приличия. Разным церемониям не обучен.
Сам не осознавая, придвинулся вплотную к жизни. Непойманная она – так можно поймать. И из ничего можно что-то получить, главное, чтобы это «ничего» - жило.
Стоит толково соврать, и «ничего» заживёт своей жизнью. Вот кругом все и врут, чтобы им поверили. Чтобы соврать, смелость тоже нужна. Вопрос не в смелости и трусости, третье что-то ещё есть.
Чего жду? Поощрительной улыбки, комплиментов, аплодисментов, широкого жеста, - проходи, заждалась? Раз так, то готов, должен принять всё, что она скажет, готов подчиниться всем прихотям и перепадам настроения. Удобно при этом будет или неудобно – неважно.
Не я причина переезда её сюда. Причину время откроет. Пока в этом дворе время стоит.
Вытянуть бы руки, ничего не видя, не слыша, я, водимый только предчувствием, с каким удовольствием начал бы шарить перед собой. Но ведь шарят, зная, что где-то, что-то лежит! А я ничего не знаю.
Никаких слов мне не нужно. Тишина. Покой. Вечность. Во всём этом моё одиночество пасётся. Затихло оно, ждёт. Нервы настороже.
Чего я хочу?
Могут два чужих нерва сжиться? Сжиться так, что наступит абсолютная близость?
Не верю. Чтобы это произошло, необходимо пройти путь близости, или как там его назвать по-другому, этот путь в другом времени, другими секундами измеряется.
Есть секунды внешние, те, которые часы показывают, а есть внутренние секунды, отсчёт которых сердце ведёт, они полнее. В них больше переживаний вмещается, они чувственнее, они вовсе не секунды, у них иной отсчёт чувств и мысли.
Если они другие, то и называться они по-особому должны.
Если секунда – прожитый день, то вместимость каждой секунды будет зависеть от видения. Теперешняя секунда не похожа на предыдущую, представления о начале дня и вечере того же дня, будут отличаться. Вспять, вспять начал мотать плёнку жизни мой аппарат.
И в этом отсчёте слова кажутся никчемными, принадлежащими другой жизни, вовсе не той, которую я живу. Нет у меня особой благодарности к жизни.
Нет такого человека, которому жизнь не нанесла бы рану. Не жалуюсь, вроде и живу, но перестал видеть очевидное. Закрыв глаза, вижу лишь то, что хочу видеть. Вижу всё чёрно-белым.
Да и плевать, хоть серо-буро-малиновым. Хоть в крапинку.
Неизбежность сводит. Главное, в этой неизбежности не нужно ни на что рассчитывать и не обольщаться.
Молчать надо. Заговорю – выверну нутро, словами вынесу наружу своё состояние. Не изведав ничего лучше, состоянием как бы и доволен. Оно нетронуто, упрятано глубоко внутри, и, ну-ка, на витрину теперь его выставлю, на обозрение, ещё и ценник прикреплю…
Стою на месте, а как бы лечу на лошади. Три метра лошадь одним прыжком может преодолеть. Тут же, три метра, как бесконечность, и пугает, и останавливает.
На лошадь ещё не взгромоздился. Куда мне! Так и седла у коня на спине нет. А без седла копчик отобью.
Ишь, ты, удобства захотел!
Снисходителен, спокоен, никакого раздражения. Делал глупости и раньше. Одной больше, одной меньше. Конечно, глупость раздражает, её трудно не заметить, и не всё равно, большая она, или маленькая.
Как-то проскользнуть надо, славировать, чтобы не застрять, чтобы не повиснуть на неточностях глупости. Лучше молчать.
Можно молчание словами передать? Записать?
Наверное, белый лист бумаги – это чьё-то молчание. Это всё невысказанное. Это те слова, которые ещё не придуманы.
Хорошо бы знать, как, не накручивая, двое определяют совместно прожитые годы? Конечно, любовь требует веры, правды и ясности, она не терпит обмана. Но ведь бывают и моменты, когда ничего уже не надо. Ни ясности, ни выяснения.
Как совершенно выброшенные на помойку отношения, с упущенными возможностями, с несказанными словами, с чередой недолюбленных ночей, как всё это делает людей чужими?
Чужими ли? Чужому без разницы, кто ты, какая у тебя цель, какие намерения. Не могут не интересоваться, прожившие несколько лет рядом, делами друг друга, не могут. И ревность в этом замешана, и досада, и желание похвастать.
Своими мыслями захотелось поделиться… А впрочем, зачем?
Сквозь призму прожитых годов, слово любовь мне теперь кажется самым обманным словом. Внутри этого слова нет человека с его страстями. Есть лишь заложенная бомба, когда рванёт – неизвестно.
Минируют человека с рождения? Нет, скорее всего, треклятая любовь мину подкладывает.
За спиной чужая калитка. Неустроенность из-за спины выглядывает. Связи-паутины где-то нацеплял. Почиститься бы.  Говорят, из сомневающегося мужика песок сыплется. Какой там песок, - сыплется разорванность, раздробленность, неустроенность, ненужность – всё, что приходит в голову, всё. что  с собой носишь и прячешь – это вываливается.
Сума через плечо, шелухи разной в ней полно, а рука не поднимается, подобно сеятелю, черпать эту шелуху, и разбрасывать. Не на каждом шагу, хотя бы, через три-пять шагов.
Рвать надо связи. Пауков полно. Паутина может быть ядовитой.
До поры до времени я об этом и не задумывался.
Шёл по жизни, сглаживал, спрямлял путь. С прямого пути искушения в сторону не увлекут.
До смешного прямолинейное утверждение. Не завися, не завидуя, не задолжав хотя бы копейку, не прожить жизни.
В чём-то я виноват, в чём-то - другие виноваты. Вина копит неудобства.  Или я брошу, или меня бросят, или в толчее жизни, что часто бывает, собьюсь с направления, потеряю ориентир. А там и попытка родится вернуться к началу, чтобы снова начать всё заново.
Круг, кольцо, спираль.
Зачем? Этот двор, это крыльцо, эта женщина?
Сделалось тревожно. Не кто-то, а я сам сунул палец в свой муравейник, заходило, забегало беспокойство. Вытащить бы скорее палец, так нет же, не хочется. Смотреть бы и смотреть, как сотни муравьёв облепили его, тысячами укусов выбирают из меня жизнь.
От тягот жизни мысленно не защититься, сумасбродные мысли из головы просто так не выкинуть, они причиняют боль, они срастаются с телом, они беспокоят.
Ни моя жизнь, ни чья-то не поддаётся исследованиям, она вечный вопрос. И в этом вопросе вещи часто не своими именами названы.
Состояние, при котором, нет чувства полнейшей защищённости, что, эти минуты минутами любви зовутся? Ничего особенного нет в ежедневной рутине, но почему одни готовы в лепёшку расшибиться, другие, ладно, если ненавистью не наполнятся? А я посередине повис…
Ушло напряжение.
Я молчал, и Она молчала. Мне казалось, что молчание длится невероятно долго. Год, век. Оно никогда не кончится. Не кончится хотя бы потому, что Она никогда не позволит себе первой раскрыться.
Странно, стоило начать думать, как оказался в тисках собственных придумок. Эти придумки въедались намертво, не выскрести их. Они опутывали. Что удивительно, так и молчание, затянувшаяся пауза, тоже нос или хвост совало в любопытстве, тоже пыталось слово выудить.
Всем что-то нужно. Следовательно, настороже надо быть. Иначе втянут меня в разборку.
Кислым пахнуло. Молчание – особая кислота, которая парализует, растворяет хотение.

                5

Мне показалось, что я слышу шипение брошенного горячего уголька в воду. П-ш-ш…Клубок белого пара поднялся в воздух.
Я так и не определил, тело или мозг, кто первым отреагировал на женщину? Она смотрела сверху вниз.
- Который час? – спросила Она.
Было, наверное, часов одиннадцать. По деревенским меркам – самый разгар начавшегося дня, по меркам отпускников – время пить утренний кофе, по моей мерке – время проветривания мозгов.
- Я на свежий воздух вышел после…
- Часов десять? - Она не дала мне возможность закончить фразу.- Я вчера уторкалась поздно, чистоту наводила, лишнее повыбрасывала. Долго не могла заснуть – мышь за обоями шуршала.
- Не мышь, домовой знак подавал.
- Может, и домовой, - благостно согласилась Она. – Нам с ним теперь вокруг себя устраиваться нужно.
- Нам с ним, - хмыкнул я, уточнил, - ну, как не примет? Начнёт шкодить: тарелки бить, вещи прятать, будить по ночам…
- Я – такая, в это не верю. Если что, думаю, договоримся. Я умею договариваться. Блюдечко с молоком буду ставить. Конечно, лобызаться с ним не намерена, но козни и зависть усмирю. Я – великодушна. В этом доме меня не предадут.
Тут мне показалось, что Она ответила снисходительно, с безмерной скукой, я оторвал её от важного дела, например, просмотра последнего сна. Мой визит – пустяковина.
Но я продолжал гнуть свою линию.
- Так эта куча ваших рук дело?
Говорил, а мозги почему-то не воспринимали ответные слова.
- А кто? Нет помощников. От хлама нужно избавляться. Всё сожгу. В замкнутом пространстве чужие вещи обременять будут.
Перебросились тремя фразами, а чувство такое, будто вхожу в подкорку, толкать начинаю её мысли. Но чувствую и сопротивление разреженного пространства.
Чего там, к женщине нужно прикладывать ровно столько усилий, сколько от неё хочешь получить нужного. А потом, успеть бы смотаться. Оказал услугу, и смывайся.
Смывайся! То есть, отсюда меня потоком, не важно каким: водным или воздушным, смыть должно. Причём, неприятнейшие воспоминания о себе я после себя не должен оставить.
«Не наследи!» Тоже одна из божественных заповедей.
Кому, кому, но не мне пытаться черпануть гущу человеческую со дна, не получится у меня.
Предметный хлам она может сжечь, а с хламом прежних отношений как поступит? Их чем выводить будет?
- Я вот читал, что свой дом строить нужно там, где змея греется.
- Кто знает, может, здесь когда-то был лес, и не факт, что на этом месте змея не лежала.
На все мои вопросы у этой женщины наготове ответы. Наверное. не один вечер просидела, обдумывая варианты.  Тот момент, когда жизнь кардинально менять нужно стало: переехать, развестись, ещё что-то проделать - главным стал. Прошлая жизнь неприятной стала. Жить, как жила раньше, она не хочет.
Вглядеться бы попристальнее в её глаза, как говорится, огонёк узнавания разглядеть. Что в них вспыхивает, что только тлеет?
А я зачем припёрся, щедрости проявления хочу испить? Ни разу за последнее время не находил щедрого человека, такого, как я сам, который мог бы простить все прегрешения.
Спрашивается, ей во имя чего прощать?
Могут многие прощать, да почему-то не прощают.
Одно хорошо, Она представление передо мной не разыгрывает.
Заело мою пластинку, ни мыслей в голове, ни звука выдавить из себя не могу. Она, она, она! Шорох только слышу. Не патефонная игла, шурша, скребёт по диску, а как бы со всех сторон наползают змеи-недруги.
- Я знаю, что мне здесь будет лучше.
Это она сказала как-то заковыристо-обидно, по смыслу, мол, тебе-то не всё равно!
«По отношению к чему – лучше?»
Искоренить ехидность не могу. А ей видно нравится подковырнуть-подцепить ноготком душевную струну, послушать ответное гудение.
То увеличивалось гудение, то медленно стихало, словно кто-то регулировал реостатом процесс. Я чего-то начал бояться. Бояться вызвать непредвиденную реакцию. Что-то должен предложить, но не знал что.
Мозг дрожит, прошил его ток, машина запустилась, начался процесс вычисления.
Ускоренно заходил маятник: туда – сюда, сюда – туда. Вверх – вниз. Вяжутся ниточки. Узелки, узелки.
Земля под ногами закачалась, мир начал двигаться.
Что я могу дать этой женщине? Восхвалять не умею. Помочь по мере сил в ремонте? Этого мало, но, во всяком случае, в этом польза есть. Думаю. Она согласится на помощь хлам всякий выбросить.
Всё вокруг неподвижно, всё в ожидании: двор, забор, дом. И двор, и забор, и всё её хозяйство вне национальности, ужиться смогут с кем угодно.
В груди то пустело, то она наполнялась неизвестно чем. В глазах, я чувствую, собачья преданность, вот-вот умиление слезу выбьет.
Коварное состояние. Хитрый я человек. Стою – выжидаю. Никак не святой. Святой сразу бы. как тот муравей, потащил бы в кучу хлама что-нибудь. Пролетарий и плебей я. Так и норовлю уклониться от проявления жалости.
Всё-таки, с какой целью я сюда явился?
Я давно себя чувствую подопытным человеком в огромном жизненном эксперименте. Эксперимент - спектакль. Все знают свои роли, лишь я не определился. Хотение не в счёт. Не «взаправду» живу.
Вроде, я свободен, как птица. Захотел – пошёл. Руки кверху поднял, глядишь, манна небесная свалится с неба.
Эх, сейчас бы поваляться на травке. Возможность, лежать и не шевелиться, ни на какую еду не променяю.
Надо быть мужественно-отважным человеком в теперешнее время, чтобы на день, на час окунуться в упоение счастья. Распасться, раздробиться на сто тысяч частичек, разлететься в разных направлениях. Хотя бы одна частица должна получить возжелаемое.
Надо рискнуть. Риск - благородное дело, но, рискуя, внезапно кончиться может запас счастья. Не существует на земле озёр счастья. Лужица, родничок, капелька росинки на листке. Испарина. Дунул сквознячок,- и нет ничего!
Кого уговариваю? Себя? Себя уговорить – плёвое дело.
Хоровод перед глазами, шлейф искорок, всё кружится, всё летает, собирается в комок, в пчелиный рой, снова разлетаются искорки.
Закрыл глаза, снова открыл. Неприятное ощущение, нет сил пошевелиться, не чувствую ни рук, ни ног. Будто мёртвый. Скорее, не мёртвый, а лунатиком стал. Способность двигаться потерял.
У лунатиков всё во сне происходит. Ночью. Значит, сплю. И сны одного другого тревожней, страшнее.
Какие-то колёса, бешено вращается вентилятор, неприятный душок, безостановочно открывается и захлопывается дверка, чёрный прямоугольник входа куда-то. Подсунул кирпич, заклинил дверь. Просунул осторожно голову, а там зев колодца. Глубоко-глубоко расплавленный свинец воды. Там, наверное, грешников испепеляют. Как это, - в воде и испепелять?
Кто грешен, кто виноват? Прежде чем выяснять, что делать. Надо выяснить, кто виноват. Смердит из колодца. Грешники не могут пахнуть по-другому. Оттуда и белёсая дымка ползёт.
Белёсая дымка неодолимой прозрачности становится преградой. Женщина в проёме двери словно бы висит в воздухе. Висеть может ведро на цепи под воротом. Правильно, вот же изогнутая рукоятка. Женщина в ведре, держится за цепь. Сейчас защёлку отброшу. Надо спустить её вниз, в ад прижизненный, за все её неведомые мне грехи.
С сердцем у меня что-то не в порядке. Заледенело, не трепыхается. Сунул бы кто внутрь руку, погрел бы его. Для запуска толчок нужен.
Внутрь сунуть, но нутро не мешок деда Мороза, знаем, ощущение от касания чужих рук помнится. Сам полезу в дедов мешок, обязательно дрянь вытащу.
Себя со стороны вижу. Глаз у меня яростен.
Нужно охладиться. Вода не глубоко внизу, а у поверхности. Стоит сунуть руку, зачерпнуть. Тянусь.
Тошно, хоть волком вой. Тошнит от жизни, от людей. От всех этих деловых и продуманных.
Не дотянуться мне, не узнать будущее. Главное – вести себя по-умному. Не навязываться, не настаивать, не давить, не обещать.
А и не надо. Зачем знать, что будет впереди?
Мозг, пускай, знает, но сердце не должно обманываться, оно должно быть в неведении, оставаться чистым.
Не вода в колодце - какая-то дрянь. Кисель. Вонючая жижа. А я думал, что надежду почерпну.
Готов был потерпеть, впереди у меня ничего ещё не было испорчено вчерашними переживаниями.
Вали, вали на вчерашнее. Вчера жил – радовался. Из вчерашних переживаний легко можно вычесть теперешнее. Вчера ведь пришло в голову оказать помощь.
Ничего не помню. Из головы всё вылетело. Не помню ни боли, ни прошлой любви, ни переживаний. Что-то всё-таки вроде было, какая-то потеря, но не помню.
Тишина. Покой. В душе пусто. Нет даже сожаления. Сожаление по чему-то? Я ненужно свободный. Дурное определение: ненужно, да ещё – свободный.
В этом состоянии в контакт можно вступить с кем угодно. Попасть в зависимость. Душу дьяволу в таком состоянии продают.
Кто от кого зависеть будет?
В голову пришло сравнение себя с футбольным мячом. Играли-играли этим мячом. Доигрались до того, что проткнули, спустили воздух. В угол отбросили, а я каким-то образом выкатился из угла. Согласно склонности своей личности.
Выкатился, и качусь себе тихонько. Качусь, люблю всех на свете. Куда-то попаду. Я в это верю. Потому что всё справедливо, не может быть не справедливым. И ещё, потому что всё предопределено.
Нет чётких границ. Сухарь или недоумок устанавливает границы. Проводит линии.
Не помню, зачем сюда пришёл.
Что-то смещается во мне – вниз, вбок.
Слабое потрескивание, шорох.
Нечего пялиться: женщина не в вечернем, какого-то особого покроя, платье, не в дорогущих побрякушках, не с макияжем, от которого глаза на лоб полезут. Эта на обозрение себя не выставляет, не ждёт похвалы и всяческих излияний. Она без прикрас, голое лицо, как только что снесённое яйцо, даже глаза не подведены.
Голое лица, значит, она беззащитна.
Как бы не так!
Не со столбом же я разговариваю? Не с человеческим фонарным столбом?
Тапочки, халат.
Не на красной дорожке какого-нибудь подиума она стоит, а в проёме дощатого пристроя к дому, в дверях сеней. На крутой лестнице о трёх ступенек. И дверь не сияет позолотой ручек и петель, перекошена, по всему, елозит по земле. Запор хиленький. Рвани сильнее - отскочит крючок. Не боится.
А что я хотел увидеть? Городская окраина. То ли город расширился, то ли деревня придвинулась. Дом, как дом, такой же, как и у большинства, может, и похуже. Внутри не был. Десяток лет простоит, прежде чем сумеет благополучно почить. Почить в бозе?
Коттедж хотел увидеть, каменный дворец, особняк из стекла и бетона? Распахнутые ворота, куда на белом коне въеду? Для коттеджа в кармане миллион нужен. Нет у меня белого коня.
Мысли, словно ветер гоняет. Ударит в лицо тяжёлой ладонью – ничего не помнится.
Какое там, ветер, обдувает меня человеческое дыхание. Было надышанное замкнутое человеческое пространство, в котором всё располагалось определённым образом, а я, открыв калитку, сквозняк сделал.
Пространство сдувается.
Дому меняться некуда, он своё отслужил. По всему, не здесь его рубили – перевезли откуда-то. Несколько хозяев сменил, было несколько точек отсчёта – эта последняя.
Бог с ним, с этим домом. Не дом рассматривать пришёл.
В хозяйке было что-то смутноватое, хитроватое, недосказанное. Она в меру степенна, в меру озорна, но как-то с заминкой. Не матрона.
Мне думалось, что, начиная что-то, она спохватывается, и снова начинает перекладывать. То, что я предложу, она в моём обрамлении, всё по-своему переложит.
Насмешливо на меня смотрит. Не видит во мне рыцаря. С ней взглядом не договоришься. Ни предварительно, никак. Не поддаётся расшифровки её взгляд. Для меня главное – не спешить, никаких догадок друг другу не выказывать.
Серые, холодные, большие глаза меня рассматривают. Не сквозь лупу, а сами глаза – луповатые, они увеличивают.
Ну и пусть Она здесь меня перетасует, как колоду карт, я, выйдя за ворота, снова свой бесприют сложу, как хочу.
Чувство всегда точно, если оно - правда.
В этом дворе прошлое неотменимо. Не моё оно.

                6

Мне надо стараться быть лучше. Кто бы поспорил с этим утверждением. Сегодня не стал хуже, чем вчера - разве это плохо? Хочешь, чтобы была польза, оставайся на своей стороне. А где она, моя сторона?
Никто не может объяснить, кто я, откуда я, что со мной происходит? Что-то стряслось, но что?
Начинаю опознавать себя, так сразу в голову приходит, что всё – выдумки. Во всех рассуждениях больше ума, чем навыка жить.
«А она думает, что будет здесь счастливой».
Для обретения счастья Она переехала. Если бы так! Она переехала сюда, чтобы исполнить налагаемые судьбой обязанности.
Почему судьба и переезд, обретение счастья и отодвинутое прошлое слепились в одно целое?
Судьба – придача богом жизни, счастье – тоже придача. У одних Бога может быть много, у кого-то - меньше, и счастливым в жизни можно быть больше или меньше. Плохо, когда жизнь превращается в погоню за счастьем. Бег, вылупив глаза, ни к чему не приводит. На всех его не хватит.
Нет, раз ирония не пропала, значит, не всё потеряно. Только не стоит носиться со своими представлениями о происходящем, как курица с яйцом, в лоб могу получить. Не от неё, так от кого-нибудь другого. Есть у неё кто-то, на кого она надеется?
Во все глаза – молчание.
Я, кажется, знаю, кого она ждёт.
Подумал, сильно сказано. Не думал я ни о чём. Целый час. Это такое счастье – молчать всем своим существом.
Первые минуты – это завязка всего предстоящего. Это как сучки срубать с дерева. Начинать надо от комля. Против шерсти только в армянских анекдотах всё делается.
Набраться терпения надо. Ни от чего отмахнуться нельзя. Всё потом своим пониманием обрастёт.
Не жду, на шею никто не бросится, сходу не начнут благодарить за мой неожиданный визит. Надо радоваться, что с высочайшего разрешения калитка оказалась не запёртой.
А если бы оказалась запёртой? Неужели начал бы стучать в оконное стекло? Развернулся бы, и отправился восвояси.
Ничего не имеет значения, ничто не может служить оправданием.
Забыл уже, какой я настоящий. Стою, упиваюсь забвением. Не сплю. Чего там, сон от яви отделяет небольшой промежуток действительности.
Получается, действительность сама по себе?
Из неё необходимо извлекать урок. Вопрос только в том, будет это происходить при моём участии или без меня? Без меня не желательно. Высший смысл – со мной. Высший смысл всего – рай!
Рай не после смерти.
Мимолётный взгляд, он может выхватить-подметить что-то особенное, для осознания время понадобится. Распорядиться временем – не все на это способны, но судить умение и неумение необходимо.
Покосился в сторону крыльца. Какое решительное выражение лица, словно Она готовится к драке.
Неужели я завидую ей, её высокому положению – как же, она так спокойно стоит на третьей ступеньки собственного крыльца? Завидую её благополучию? Мне в чём-то жаль её, купила дом-развалюху. Но говорить об этом нельзя. Не тактично. Хвалить тоже нельзя. Лучше – промолчать.
Вообще-то я не очень жадный. И впечатлений это касается.
Мой приход сюда – попытка обмануть себя. Она-то не собирается меня обманывать! Поэтому мне легко и весело.
Из этой женщины разность так и прёт. Соблазнить её сам бог велит, не грех.
Бросила один несчастливый дом, купила другой…Холод и безнравственность в поступке. Оболочка неспособности любить, обман поверхностности чувств тешить готова.
Способно ли Она принять то, что я скажу? У меня правило: действовать по обстоятельствам.
Она молчит. Она как бы сочувственно сжимает брови. Интересный жест. За те несколько минут, которые я провёл перед дверью, ни одного повтора. Искусство гостеприимства не терпит повторения.
Хочется отметить что-то благостное, примиряющее, правильное. Не хочу слышать долгих нравоучительных рассуждений.
Сейчас ошарашит широким жестом.
Со мной такое бывает, стою молча перед кем-то, а сам в это время летаю далеко-далеко. Никаких привязей, никаких корней. И что интересно, в это время я могу позволить себе всё. В этом состоянии я велик, всемогущ, отзываюсь на любой порыв.
Если часто вспоминать о ком-то, держать его образ в голове, тот человек это почувствует. Если он живой, конечно. Где бы он ни находился. Расстояния тут ни при чём.
- Неужели? - деланно удивляюсь собственному умозаключению. Как бы стал в тупик, теряюсь, не знаю, какой ключик подобрать. Убогим и корявым показалось уточнение.
А собственно, что происходит?
Мои воспоминания, мои мысли живущих людей не касаются. Так что тревога от меня не должна идти. Дурного слова я не произнёс. Я сам какое-то время назад тонул в житейском болоте, сам был чертовски недоволен собой и жизнью.
Обычный человек способен испортить жизнь как минимум себе и ближайшему окружению, как максимум – всем. Так что, понимаю всю тяжесть переживаний. Своих, но пристёгнутых к сонму чужих.
Воображение стало пристёгнутым.
Жизнь переходила в воспоминание с обратным знаком.
Наверное, проснулся я сегодня без предубеждения, но встал не с той ноги. Каждое утро понятие «та нога» меняет.
Не понимаю своего поведения.
Во рту горечь, кровь горячей волной прилила к вискам.
Если и рождалась неприязнь, то, точно, вываливать её на женщину на крыльце не собираюсь. Ни за кого не хватаюсь, сколько могу, держусь на плаву. Поплавок.
Барахтаюсь в условностях. Чужие посылы тех, кто помнит ещё меня, мало меня тревожат. Обстоятельства так сложились. Вот и мнусь возле крыльца.
Подозрения способны отравить существование.
Сказать, что я обескуражен – изрядное преуменьшение.
А и то, городить огород, на котором ничего не растёт, не посажено даже, нечего. Не в моих правилах, причиняя кому-то страдания, самоутверждаться. Я не хочу ухаживать за огородом, на котором, как морковка на грядках, страдания посажены.
Кому-то она стала чужой.
Бессмысленный разговор…
Страдания должны отозваться. Сожаление и облегчение. Ненависть и любовь.
Опять понесло! В глубине души я совершенно согласен, что спасителем мира не являюсь. Об этом думать, чересчур глупо.
Чего там, если не в состоянии увидеть и запомнить хоть какой-нибудь сон, то в спасители лезть нечего. Но, нет сна, нет и кошмаров.
Во рту копятся слова. Их надо выболтать. Иначе зубы испортятся.
Зубы – ладно. Железные поставят. Не проблема. Были бы деньги.
Щелчок в воздухе. Не иначе это непроизвольный звук восхищения. Какой же я хороший. Но никто не реагирует. Хотя, хотя, конечно же, Она польщена моим приходом. Без тщеславия с таким достоинством не держатся.
Дикая и мстительная. Упрямая. Чокнутая.
Узнать бы, подсмотреть весь процесс, как менялось её отношение к происходящему. Какая исходная точка?  Что её привело сюда? А меня?
Эти мысли, эти рассуждения, как бы ни о чём, создают атмосферу преддверия разговора, чтобы появилась возможность словесно излиться. Изливаются всегда вниз, с уступа на уступ.
Чтобы излиться, необходимо получить индульгенцию от грехов.
Обругал себя последним дураком за то, что выдумал такую нелепость.
Желание должно излиться словесно, желание должно преодолеть невидимую преграду невысказанного.
О, невысказанное - оно высоченная стена, из-за которой ничего не видно, и надо, надо в ней хотя бы проём проделать, лучше – разобрать стену по кирпичику.
Она ждёт каких-то слов, я чего-то тяну.
Признания оба ждём-с. Злорадство начинает шевелиться. Я – ладно, я давно осознал, что моё ожидание – мертво, я от него никогда не освобожусь.
Ни я её по имени не назвал, ни она меня. Хотя, начинать отсчёт с этого - глупо. Назвали имя – создали порог вранья. Невспоминаемое по отдельности, по кусочкам на божий свет, конечно, вытащить можно.
Прошлое, на то оно и прошлое, чтобы пережить его и отбросить, надо шагнуть куда-то.
И вся боль, которую вынес, и маета с тяготами они лишь в ощущениях останутся.
Слава богу, гирь на ногах нет, а то в ощущениях утонул бы. Стоит с головкой погрузиться в скорбь – кранты - чёрная ночь без просвета наступит.
Мысли по отношению к жизни были какими-то раздёрганными. Стог сена так выглядит, когда каждая проходившая мимо него животина, клок выхватывает. Не по какой-то системе стог объедается, а, где ухватил, оттуда и вытащил.
Я не знаю тех, кто, походя, из моего стога клочья выхватывал, также, ничего не знаю про её прошлое. Откуда мне взять отношения к ней?
В моей голове не то что путаница, а особая система напоминаний и сигналов. Моё время течёт иначе.
Женщина-мегера может высосать из мужика всю кровь, как паук из мухи.
Логика прихода сюда заключается в том, что я пришёл помочь. В этом последовательность моих шагов состоит, возникла в голове идея – пошёл. Какие-то представления о женщине имею.
Есть, как говорится, жизнь, и есть всё то, что накручено в мыслях об этой жизни – абстракция. И из абстракции, из ложных представлений, из непрожитой по-настоящему тягомотины, один-два эпизода укладываются в рамки. А всё остальное не соответствует.
Как-то ослабел. Отяжелел. Правильно, пересёк границу. В новую жизнь вступать надо обновлённым. Тащить за собой багаж представлений нечего было.
Знакомый прошлый мир перестал существовать, оттуда наставлений нечего ждать.
Следовательно, я для всех умер. Я – труп. Зомби.
Утро сулит какие-то надежды, но я знаю, что день их не оправдает. Так было, так и будет.
С неба течёт на землю свет. Даже если тучи на небе, свет копится вверху, чтобы потом околдовать своими красками.
В чём-то признаться надо. В чём? Признание должен вынести тот человек, которому признаёшься. А если он не в силах вынести признание? У меня есть опыт для того, чтобы перенести боль, а у неё?
Лицо её выражает отрешённость. Не проснулась?
Тень обиды, чувство долга? Ей следовало бы обидеться. Она имеет полное право обидеться: разбудил, не пойми для чего.
Странно. Минуту назад всё понимал, теперь ничего не разумею.
Минута какая-то, будто я – источник тревоги. Вот уж этот неизменный мой проклятый удел, беспокойство вызывать.
Слово «удел» само по себе беспокойное. Не к месту пришедшее на ум слово, потрясло. Удел – место правления. Не стоит говорить ничего.
Слышу, как внутри меня с тонким звоном рвутся струнки. Когда это я натянул их до предела? Настороженный взгляд женщины этому причина?
Да полно, переезд означает, что она ничего о себе теперь знать не хочет. Может, ей страшнее смерти упоминания, что было?
Словно через стекло пытаюсь прикоснуться, никак не удаётся теплоту почувствовать. Несуразица смеси восхищения и отторжения. Её пальцы щупают поверхность снаружи, я изнутри норовлю отпечаток в отпечаток приложиться, чтобы было соответствие.
Увы, нет тепла, нет покалывания в кончиках пальцев. Один есть способ, только воедино слившись, о другом можно получить возможность знать больше, чем о себе. Заместить собою его в себе.
Но ведь это циничное рассуждение.
Каким бы ни было рассуждение, но оно не сгибает, ни одна жилочка не дрогнула, ужаса не возникло.
Все, все, так или иначе, чувства проявляют. Кто-то не понимает, почему ему некомфортно, а кому-то – наплевать. Почему я решил, что понимаю лучше, что улавливаю невысказанные мысли, что способен остро отреагировать, даже лучше, чем тот.
«Тот» - бог какой-то, кажется, был в Древнем Египте.
Подумал о боге-Тоте пренебрежительно, вполне уверенный, что чувствую и понимаю всё, как оно есть и должно быть.
А скованность тогда откуда?
Попался на удочку, наживку проглотил. Действительность не так проста, как кажется с первого взгляда.
Женщина, не любя, любит любовь другого, так как себя любит в первую очередь.
Бред. Бред в озноб перешёл. Озноб, того и гляди, по слезе из глаз выжмет, как утопленник буду смотреть на мир сквозь толщу. Главное, не моргнуть, не сбросить со слезой ощущения.
Без ощущений останется пустота. А через пустоту ток понимания не пройдёт. Пустота аморальна. Она не лишает свободы, она лишает мук совести.
Не верю в воспитание. Характер – это врождённое.
Без мук совести, жизнь ненастоящей делается, никто не убедит, что тогда, в прошлом, я жил, а теперь прозябаю. Ни одно воспоминание не соответствует теперешней жизни, поэтому всё прожитое надо забыть.
Не получается. Надежда вытягивает воспоминания, самая крохотная надежда – побудитель.
Никого нельзя впускать в себя…. Все эти советы, сравнения…Нескончаемая круговерть мыслей…Круговерть раздражала.
Душами, душами соприкасаются люди. Чужую душу впустить надо, свою отправить. Взлететь высоко-высоко, к звёздам, и по лучу оттуда спикировать. Лучом целить надо в зрачок.
Явственно чую, как освобождается пространство воображения. Узкий канал надо использовать по своему усмотрению.
Я проникся непонятным чувством. Сильным, отчаянным. Чувством одиночества.
Одиноко. И вчера, и завтра, и всегда никого нет рядом.
Почему? Да потому, что меня бог создал таким. Никакого стыда не испытываю. Я – это я. Она – это она. Кто-то другой имеет свою формулу. Разобраться бы в этой механике.
Не нужно ломиться туда, где закрыты все двери.
Чушь про двери не сегодня пришла в голову, она лет двадцать назад зародилась.
И эта чушь, и раздвоение личности, и другой вздор. Всё пришло в голову, чтобы оправдать поведение.
Если я такой умный, почему нахожусь на обочине, почему не толкаюсь, почему не ловлю призывные взгляды, почему не получаю приглашений? Никто не поделился со мной улыбкой посвящённости, что, дескать, ты и я одной крови.
Жаль, что нет луны, что я не волк, что не нахожусь на опушке леса. Провыть бы зверем.
Всё, что было до того, всё, что было после – лишнее. Скорее бы…Фальшивы минуты ожидания, бесчувственны. К чему-то прибиться надо. Всё равно. Сожалений никаких. Но ведь хочется, хочется.
Нужно вести себя так, чтобы избежать кривотолков.
Разделяющее пространство перед каждым. Не цветущий луг: клевер, одуванчики, тысячелистник. Сотни порхающих бабочек. Кончики травинок связаны паутинками. Дурманящий аромат.
В разделяющем пространстве должны быть могилы. Уже не существующая жизнь, где не живут, но обитатели их в курсе происходящего.
Отовсюду взять бы самое сладкое и расстаться. Чтобы не мучиться. Говорить ни о чём не надо. Всё на уровне подсознания.
На секунду передо мной прояснилась жена. Я увидел её. Сидит, лепит пельмени. Вижу её руки, но никак не могу вспомнить её лицо. Пытаюсь, но не могу.
Ряды пельменей вижу. Один в один. Горку муки вижу. Клеёнку на столе. Халат. Пытаюсь перенести свой взгляд на лицо, пытаюсь отвести изображения перечисленных мелочей в сторону - не выходит. Никак не могу представить лицо жены. Не вижу её глаз.

                7

Раньше что-то не понимал, и теперь не понимаю. Какой смысл, чёрт побери, разбираться во всём, с помощью блефа добиваться признания на разрешение войти? Будто совершаю подвиг. Какой подвиг? Двусмысленно себя веду.
Смысл жизни – получать приятное и избегать давящего на душу. А откуда тогда боль?
Прошлое щурится на меня, усмехается. Оно уже всосало в себя мою память. В этом прошлом полно и других воспоминаний, более значимых, менее достойных для запоминания, но на каждого там, в прошлом, своя полочка. Своё место. Своя нить. Свой подсчёт. Своё время. Своя пауза. И одно действие – вычитание времени.
И никакого выхода. Нет, выход есть. Выход – слиться, затеряться среди людей, сравняться, быть, как все. Не цепенеть одиночкой.
От чего-то отказываюсь, потом к этому снова возвращаюсь. Всё то же, и всё другое. Не старею, а как тот помидор, наливаюсь мудростью.
Ноги не идут, зато голова ясная. Не зря же говорят, дурная голова ногам покою не даёт.
Я недоверчив ко всему новому ровно до тех пор, пока это новое не войдёт в моду. Ходить по гостям – новая мода. Но каково принимающим?
Гость что, гость пришёл с бутылкой, а хозяин должен выставит на стол закуску. Это при теперешней дороговизне. При нехватке всего
Ладно, пожалел. В советское время, при всеобщем дефиците, находилось, чем гостей потчевать.
А я вот и угостил бы, да не идут ко мне.
Хочу разозлиться, но не получается. Благо, что не дано человеку считывать чужие мысли. Я, пожалуй, лишнего наболтал.
Озаботился о людях. Держи карман шире. Люди и так обступают со всех сторон, продыха от них нет. Негде уединиться. Их определённое мнение не хуже цепей.
Недопустимая роскошь тратить время на обиды, да и на праздные мечтания. Делом, делом заниматься надо.
В переходный период, а теперешнее время такое, требуются люди, которые знают, чего хотят. Держать нос по ветру, уметь ориентироваться, обходить мели – это ли не самое главное?
Плевать на чужое мнение. Хамить – так отчасти, по необходимости. Что важнее, спонтанность или последовательность действий? Кто устанавливает очерёдность? Как велико количество претендентов?
Взять отчуждение, как оно появляется? Вначале оно незаметное, а потом начинает расти…Почему?
То, что может показаться поверхностному взгляду, не есть истина. Быть на высоте, когда это не стоит особого труда – штука нехитрая. Зубами вцепись, руками держись, наконец, привяжись к кому-нибудь.
Подняться наверх, спуститься вниз, была бы лестница, любая самая длинная лестница последней ступенькой заканчивается.
Уж поверьте мне, не избалованному капризностями, и то стало ясно: она-то знает, что за забором, откуда я появился, другой мир. Мир, отличный от её мира. И я посланник другого мира.
Поэтому она стоит, разглядывает меня.
Защитная реакция, чувствую, будит раздражение, как всегда, когда я чего-то не понимаю.
Мир, из которого я пришёл, достижим для неё, стоит открыть калитку. Её интересует, я кем послан, и с какой целью? Во всяком случае, то, что я могу сказать, она предполагает, от моих слов она не умилится, её представления о жизни иное, свой мир она будет оберегать всеми доступными способами.
Почему я так решил? Спроси, кто прямо, я лишь мотну головой в ответ. Я понятия не имею, как отвечать. Может, благословляющее промычу что-то. Всегда простодушно радуюсь возможности стоять на твёрдой земле. Радуюсь и возможности сунуть свой любопытный нос в незнакомый двор.
Нет, я не обижусь, если мне Она скажет, что у неё день не для приёмов. Нужно было купить цветов. Умилостивить. Явился – не запылился. К терпению взывает устремлённый на меня взгляд.
Прямолинейно ставлю вопросы. Чужой дух способствует легко осудить. Не потому ли, что кого-то, когда-то без обиняков уже осудили?
Что в первую очередь я разглядывал, когда подходил к дому? Фасад! Так и у человека лицо – как бы фасад. Хочется заглянуть внутрь. Голова как пим сибирский, как валенок, нет в ней ясности.
Спрашивать сам - не созрел, а отвечать на вопросы…так она ничего не спрашивает. Вот и вынужден стоять у входа в дом.
Доброта - добротою, но есть смысл указать место. Говорить не обязательно, для этого хватит жеста, взгляда, движения пальчиком.
Давно уяснил, что никому до меня нет дела, если, конечно, не выкину фокус. Так что к равнодушному нелюбопытству привык.
Что это такое - равнодушное нелюбопытство?
Подумал и запнулся, вздрогнул на равнодушном любопытстве.
Нас двое. Где двое, там обязательно присутствует тень третьего. Не люблю чётных чисел. Чётно - округло, всё заранее понятно. Нечётные числа создают непредсказуемость ситуации. Это в сто тысяч раз интереснее.
Ситуация какова – перед моим носом приоткрыли дверь, ведущую в иной мир, на сто раз настоящий, но меня дальше порога не пускают, я один не хочу идти, за руку никто не берёт, что делать?
Всё согласно потребительству: внимание обращать надо на то, что принесёт пользу. От чего есть толк. Что можно использовать.
Это не утверждения, это я высказал своё убеждение. Моё оно, не моё…
Неприятно в минуту осмысления смотреть на женщину снизу вверх. Тянется минута смутного недоверия и скоропалительного приговора.
Мне бы подождать надо было день-два, собрать информацию. Жизнь ведь непредсказуема даже в мелочах. Вот бы и появился шанс осознать. Хотя, не факт, что и правильным ответ был бы и обязательно верным.
Что бы там ни было, но мы успели перекинуться парой слов. Ни о чём. Для порядка. Это уже хорошо.
Когда вот так стоишь и смотришь, прозорливость какая-то появляется. На секунду делаешься умнее себя вчерашнего, потом опять тупеешь. И снова, и снова…Синусоида какая-то. Будто выколачивают меня, как пыльный мешок, содержимое проверяют.
Чуть приметное покачивание головой. Одобряет? Не она ко мне пришла, а я к ней. Мне одобрение и разрешение от неё нужно.
Если честно, то я сам не знаю, что мне нужно. Жизнь обмялась, чуть-чуть отуманилась, развлечений мне не надо. Я человек аскетического склада, умею обходиться минимальным: не последний кусок доедаю. Безграничная свобода мне не нужна. Не свобода от кого-то, от чьего-то влияния, я понимаю, что при наличии или отсутствии свободы я останусь в проигрыше. В любом случае.
А разве может быть случай любой? Случай всегда касается кого-то конкретного. Он – единственный.
Быть собой – это одно, но примерить на себя личину другого человека – это всё равно, что взбираться на высокую гору. Взберёшься – ширь, видно далеко. Но ведь ещё и спуститься надо целёхоньким.
Возникшее чувство отсвечивало какое-то пространство. мысли ловко проскальзывали сквозь пасти настороженных ловушек. Память сохраняла не только рисунок дня, но и штрихи минут, с их запахами и звуками.
В такие минуты глаза обездвиживаются, стекленеют, и сам уплываешь, куда нормальному человеку и не снится, не мечтается попасть.
Всё во мне, и никого рядом. Оторопь минутной была. Подсказать некому. Соображение, ещё не проявившееся, смутило. Жду, жду. Не созрело условие узнавания. Не расколдовался.
«Разве я похож на человека, который обижается? И как бы я выглядел с букетом?»
Жалостью и не пахнет, благородством – тем более. От несправедливости не маюсь. Никакие клятвы мне не нужны. Не верю в них. Свои тайны нужно держать при себе.
Неожиданно и нелогично. Я не завожу романов. И вкусы у меня очень своеобразные. Держаться от меня нужно подальше.
Поспешно действую, без достаточных оснований?
А Она молча смотрит. Словно считает своим долгом составить обо мне собственное мнение. Никакого притворства.
Сквознячком потянуло, холодок как из преисподней.
Хорошо посидеть вечерком в тишине, в одиночестве, на крылечке. Часик свободного времени для этого выделить. Закурить, проследить, как струйка дыма растворяется в воздухе.
«Счастливая она или несчастливая?»
Мысли раскололись, рассыпались. Я чуть ли не замотал головой. Мне здесь не рады. Из-за этого тягостное, неловкое смятение.
Мысли опять вернулись к женщине напротив. Несчастные щепетильны, гордостью до горла переполнены. Они освобождаться от этой самой гордости не намерены.
«Нет же, она не в крайнем положении. Всё обдумала. Так сказать, умеренно взбалмошная. Возраст взбалмошности у неё наступил. Других ощущений захотелось».
Взгляд, будто она прочитала мои мысли, взгляд совершенно другого человека, не того, что минутой назад, стоял напротив.
«Ради бога, перестань ересь нести».
Я уже и пожалел, что рассуждения приняли такой оборот. Ничего определённого не утверждаю. Рискую вдвойне.
«Её сужу, пытаюсь оценить…А сам-то? Все предположения надо было строить дома. Недостаток фантазии выгнал посмотреть? Кстати, он же и лишает радости страха. Чего сюда припёрся? Жизненного пространства не хватало? Тесно стало в своём закутке? Окоп не успел вырыть? Смолоду надо было готовиться к старости».
Чем-то пахнуло незнакомым. Глаза защипало. Сейчас заслезятся. Проклятая аллергия. Теперь все ею мучаются. Почувствовал себя маленьким, будто стою у забора, вжав лицо между досками, стараюсь дотянуться до ягод смородины. В соседском огороде они вкуснее.
Ничего нового в мыслях. Обрывки. Раньше думалось непрерывно, теперь всё с чередованием провалов. Из-за этого ничего и не помнится.
Стоит менять жизнь, не стоит, раньше об этом надо было думать, или, вообще, перестать строить планы. Одно ясно, раньше было всё как-то иначе.
Своего ничего нет, не приходит в голову особенное что-то. Все мысли - подуманные кем-то.
«Да не трусь! Никто убивать не будет. Не станут клещами слова тащить».
Пришёл в гости – держи себя бодро, оптимистом. Плохое настроение иначе воспримут как оскорбление.
Гмыкнул. Вопросительно глядит на меня женщина. Не спускает глаз. Что примечательного отыскала?
«Резко затормозил в своих размышлениях перед её спокойствием? Инерция – страшная вещь, выплеснуть может что угодно».
Щёлки глаз блестят на меня как-то прозорливо. Нет, я совсем не промах, всё замечаю.
«Кстати, о чём она может думать? Покопаться бы в её голове. Наверное, считает, что у меня дело к ней. Клин решил подбить. Из-за этого в глазах искорки. Успокойся, какой клин в моём возрасте?».
«Может, все мужики ей противны? Может, она зарок дала никого не любить? Без содрогания, которое умело скрывает, не может о нас думать? Может, всё у неё подчинено одной цели? Кто знает, кто знает…»
«Спроси, чего молчать? Скажи что-нибудь».
Слушательница рядом. Именно ей можно поведать о том, что привело сюда желание помочь обжиться. А что молчу, так это характерная реакция торможения, удивился. В удивлении значительна сила переживания.
И до того было переживание, и теперь, не пенёк же я. А переживания должны кончаться заслуженной наградой. Награда от женщины – одна.
Игра слов опасна. Слова могут заморочить голову. Гнать лишнее из головы надо.
Стою, как бы тасую колоду карт, тасую прошлых людей.
Справедливость подобного заключения хотя и сомнительна, но она венчает всю суету и мешанину в голове.
Прозрачен её взгляд, полон холодного огня. Непонятно, чего в её взгляде больше…
Вот они мысли, рождённые одиночеством! То никого не хотел видеть, правда, и тогда не совсем всех исключал из своей жизни, просто тогда себя не хотел ставить с теми, кто был рядом. Себя было жалко. А собственная жалость – это утраченное счастье. Утраченное счастье замыливает глаза.
Почему ушедшая жалость как бы перешла в ощущения, и я начал обращать внимание на разную мелочь: скрученный листок заметил, муравьёв, травку, изогнутую тень, даже способность появилась за угол заглядывать?
Мир, что ли, сменил угол наклона? Может, я, как паяц, сто движений успел проделать: наклонился, полежал на земельке, повертел по сторонам головой. Хотел все разглядеть, и хотел показать себя с лучшей стороны.
Странное это соображение удерживало на месте. Как дерево я пустил корни, укоренился, и корни не позволяли перейти черту свободы.
Свобода и любовь разоблачительны. В чём? Чем?
Наверное, тем, что ненароком выставляют самое откровенно-характерное, тайную слабость, которая, кстати, формируется не вдруг, а спустя время.
Разве это нормальное объяснение? Мне ничего не кажется. Свобода – это когда я думаю так, и другие об этом задумываются.
Пожал плечами. Прекрасно понимаю, что от мыслей просто так не избавиться. Я явно чего-то хочу. Все несуразности жизни сплавились воедино. Глух я к доводам, касающимся общности. Какие-то истины, азбучные для многих, мне недоступны.
Стоит с моё пожить, пообщаться, потолковать с разными людьми, то и неволей прихожу к выводу, что многие корчат из себя чуть ли не аристократию. А шушера всегда шушерой и остаётся.
Но свободы стало столько, что первоначальный закон свободы – не мешать соседу, не действует. Хорошо, что частично сохранились остатки напоминания, намёки. Жизнь, исчезни я, и без меня продолжится. Жизнь всегда найдёт способ напомнить о себе, что она есть.
Она в каждом углу, в каждой секунде – жизнь.
Я никого не обидел. Она не в настроении.
Что-то мысли не в ту степь. Какой-то петушино-цветастый смысл мелькнул, будто петух на ограду попытался взлететь, чтобы там прокукарекать. Смысл то ли лукавым оказался, то ли тайна в нём непонято-непомерной оказалась. Пробуксовали на месте мои мысли, не сумел за петушиный хвост уцепиться.
Одно и то же. Одно и то же. Оборот проделало время. Проделало мимо уже покосившихся вех.
Стоим, разглядываем друг друга.
Вехами отмечались когда-то по-особому запомнившиеся события. Не означает ли покосившаяся веха, что того времени уже нет? Осталось только всеобщее время, а не моё собственное.
В провале, в промежутке, в безвременье, на краю, сбоку, снова и снова готов повторять затверженное, без разницы, своё или чужое, украденное или мучительно рождённое самим собой - я хочу перемен!
Нравится это ей или нет, мне всё равно.
Хотеть не вредно, вредно не хотеть.
Я – здоров. Не на сто процентов, но вполне, чтобы вспомнить каждый значимый отрезок моей прожитой жизни. Я не хочу пытать судьбу, давать ей повод к пересмотру того, что было.
Лучше листать пухлую, читанную и перечитанную, с засаленными страничными уголками тетрадь, чем из раза в раз пробегать глазами короткую запись начала и конца, пялиться на черту между датами.
Никак не могу свыкнуться, что мне не тридцать лет. Что меня уже уценили.
У меня, кажется, характер изменился. За несколько минут стал другим.
Нагородил воз и маленькую тележку. С советом пришёл. Поздно советовать, когда решение принято. Всё-таки, кто присоветовал ей так называемую деревенскую идиллию? Была бы усадьба, где гвоздь ни во что вбивать не надо, а здесь…вредно над этим размышлять.
Чтобы огород до ума довести, минимум три года вверх задом стоять надо. Помыкается, да и сбежит.  Или…Ничего не могу исторгнуть из себя, кроме пошлых мыслей. Объяснений жду. 
Держи карман шире, как говорится, так тебе и бросятся на шею с распростёртыми объятиями, начнут слезами изливаться, сыпать словами, объяснять свой поступок.
Но ведь и я не заявлю во всеуслышание: «Я пришёл с советом, как жить. Поступай, как я».
Экстрасенс, хренов, Чумак новоявленный. Руками ещё помаши. Нужно отключить инстинкт, стереть программу воспитания.
Оставь иронию, оставь свои замечания при себе. Я никого поддевать не собираюсь.
Что было до, и что есть теперь? Я никогда не покажу два снимка, в разное время проявленных. Не заставлю сличать.
Внутри усмехнулся, ну, нет, нет у меня никакой корысти. Пришёл, потому что переехал человек, может, помочь ему в чём-то по-соседски нужно, с меня не убудет. Время свободное есть. Всё-таки, я независимый человек.
Я, во всяком случае, перед ней ни в чём не виноват, первородного греха за мной нет, и человеческие грехи не принёс с собой. Ничего из запрещённого не свалил в кучу перед входом.

                8

Считать вину или грехи, пальцев не хватит на руках. Хотя, впрочем, пальцы занять для счёта можно у соседа.  Чисто из сентиментальных соображений, из любви к разнообразию, готов переключиться на иные размышления.
Странно, произнесу фразу, как бы отстранюсь от неё, как тут же улавливаю другой смысл сказанного. О конкретном предмете рассказывать – гораздо менее увлекательное занятие. Куда заведёт, что получится на самом деле, никто не знает.
Что по тому или иному поводу говорили другие - интерес к этому отсутствует. Нищий независим от вещей, как и молчун от непроизнесённых слов. Вокруг меня всегда удручающе пусто, и здесь весельем не пахнет.
Ничего определённого не утверждаю. Но опасность чувствую. Это нечто вроде психической болезни. Не понять. чем всё закончится.
Кто-то взял меня на заметку, я ли подставился сам, но двусмысленность ситуации непостижимая.
Во рту слюна и вкус съеденного пирожка. Из дому не голодный вышел, но запах возле кулинарии заставил туда зайти. Купил пирожок с повидлом, съел. Вкус прогорклого масла во рту.
Такое ощущение, что вкус на дрожжах поднимается. Скоро сил не хватит держать рот закрытым. Языком не пошевелить.
Так о чём это я?
Что-то о вине размышлял, о месте человека. Так, думается, место человеку может указать тот, кто сам знает своё место. Кто битым был, кого хоть и валили на землю, но кто сумел подняться.
Поддразнивающий тон размышлений. Вроде, он служит защитой. Не слишком всё убедительно. Но одно ясно – всё повторяется. Давно или только сейчас, но, в самом деле, всё, что уготовано судьбой было, всё испытано.
Место человека там, где он по-настоящему прожил свою жизнь, он и только он. Где всё-всё собралось как бы в волшебный хрустальный шар, шар отразился в зрачках, закрепился в памяти, и, глядя внутрь себя, с помощью этого шара, можно, настроившись, вернуть все переживания.
Вот что странно, из меня вытекает прошлое, мысленно, настоящее перебираю, что-то стараюсь отбросить, забыть. По моим рассуждениям выходит, я – исток, болото, дающее начало разумному потоку, озеро, ледник? Но я никак не рог изобилия, из которого просыпаются щедроты, польются молочные реки.
Да, я что-то строил, копал землю, потел, куда-то что-то тащил, забивал дыры, пытался раздвинуть берега. Временами радовался, как же, результат усилия виден: стоит вспять вернуться к себе прошлому, как есть что с чем сравнить.
А с чего ж тогда ощущение, что всё время как бы вираж прохожу? Ничего не смыслю ни о чём, не от мира сего, но как выясняется, цепко схватывал всё, что происходило кругом. Получается, пришёл сюда - вышел из-за поворота?
Ничего нет такого особенного, ради чего стоило переживать, но и разочаровываться не в чем. Оглянулся назад - улыбнись. Нет же сзади чего-то такого, из ряда вон.
Оно так. Стремился куда-то, лез, пыхтел, уставал – отдыхал, снова лез, торопился, как бы успеть, и что? И что?
Если бы я понимал, что такое моя жизнь, я бы никогда не оказался в этом городе, никогда бы не шагнул на дорогу, приведшую к этому состоянию.
Люди должны относиться друг к другу с симпатией, уважать… Но не колотиться в диких страстях. Как-то так.
Время настало, своим долгом считаю разъяснить кое-какие вещи. От мужика требуется известная доля ответственности и честности в отношениях.
Но только не оправдываться!
Одно, второе, третье. Всё косо сзади, криво, недоделано. И непропадающее желание проникнуться чужим существованием. Так сказать, постигнуть.
Моя жизнь, всего-навсего, лишь прикосновение к чужому миру. Всего лишь. И что бы я ни натворил, в хорошем и плохом смысле, всё это вместе со мной пропадёт. Всё было по распорядку, ни шагу в сторону. Все пункты, кажется, соблюдал. Во всём была строгая последовательность. И оценки мне ставили. И я других оценивал
Ухает сердце, ноет.
Болото может высохнуть, ледник растаять, озеро превратиться в болото. Речка может обмелеть, исчезнуть. Как и всякий человек, я не вечен.
Как бы ни был заселён мой мир, вода рассуждений течёт себе и течёт, мимо всего. С истока не видно устье, и не всякому удастся хотя бы на минуту задержаться в горловине воронки, куда последней каплей прольёшься.
Думаю, мои глаза открылись лишь потому, что я отрёкся от прошлого.
Моё русло на протяжении многих километров-годов было узким. Гремел я каменьями, пенился, буруны на дне ущелья поднимал. Вылиться хотелось. Что толку, - берега отвесные.
Помотало по свету. Райской жизнь моя не была. Не жалуюсь, не сравниваю. С протянутой рукой не ходил, в долг ни у кого не брал. Никого не убил. В тюрьме не сидел.
Вроде, никого в жизни, по-крупному, не обидел. Мелочи не в счёт. Не обделил никого при дележе в свою пользу.
Так почему не проходит ощущение бесконечного одиночества? Ой, как нелегко жить под этой вывеской. Как бы не зачахнуть под гнётом проклятия.
Качается маятник: то чрезмерная весёлость, то депрессия. Вверх – вниз, взлёт – падение. Никак не удержаться на уровне, где я был самим собой.
Ладно, плакаться. Была способность отгораживаться от всего плохого. Ну, катится мир в пропасть, коль не в силах препятствовать этому, катись вместе со всеми. Нытиков хватает и без меня. Нытьём не застрахуешься.
Считал, что знаю жизнь, что уверенно разбираюсь в людях, думал, какая дурацкая несправедливость, что именно я, всегда мечтавший о невероятном, прозябаю непризнанным. По первому впечатлению я, кажется, нелюдим. Дальше первых впечатлений никто теперь и не будет разбираться. Времени не хватает.
Маска у меня на лице или притворство неравнодушия?
Иронизирую, а самому? Тошно ведь.
Паузу умеет держать эта женщина.
Мысль неприятно поразила. Рано ведь пришёл. Не прибрано. Заявился без предупреждения. Поди, всё разбросано. Что всё? Дом пуст. Ремонт нужен.
Глядит с неподдельным интересом. Пусть смотрит, как хочет. Я же не учёный пень. И смысл жизни с собой не принёс. Пришёл с пустыми руками. А она подарок ждёт на новоселье.
Всё-таки, дурная привычка, стоять и молча пристально изучать друг друга. Многие грешат этим. Я – не исключение. Нет бы, расшаркаться в любезности, новыми глазами на всё посмотреть.
Осознание у меня происходит мгновенно, но предшествует этому длительный процесс.
За секунду до осознания предохранитель срабатывает, что-то нажимает на спусковой курок.
Стою, как олицетворение беды и надежды.
Постигнуть чего-то хочу? Нет же, скорее, отторгнуть. Себя в прошлом. Мне не надо признание со стороны.
Она не спрашивает, я не лезу с вопросами. Оба выжидаем.
Выжидать – для меня норма. Некуда стремиться. Вперёд и вверх? Лишь бы тиски невыносимости не сжали. Я ж не стальной брусок, и жизнь моя не огранённый камень, моё время мелким песком просыпается меж пальцев. Сухая рука – песок полностью вытечет, мокрая ладонь – что-то прилипшим останется.
Думаю, ни у кого песок времени полностью с ладони не сваливается. Достаточно остаётся на ладони песчинок, чтобы сличить былые хотения с результатом.
Мне вовсе не надо, чтобы сердце из груди выскакивало, чтобы восторг всё время чувствовал, чтобы ощущение полёта было. Но и не надо, чтобы скучно было, чтобы скулы от скуки сводило.
Обычно схватываю всё на лету, а сейчас неувязочка. Как раз сейчас такой момент, пусть убедится, что на меня положиться можно, не подведу.
Я ведь не жадничаю, не про элементарную жадность говорю, когда снега зимой не выпросить, и куском хлеба с тобой не поделятся. Такая жадность - крохоборство. Я своим временем не жадничаю, во времени всегда что-то не достаёт. Пришёл, - что-то принёс.
Никто не неволит. Хочешь – бери, не хочешь – могу сказать «спасибо». Время для меня не лимитировано. Мог бы - прошёлся на голове, не нравится - могу уйти. Демократия. Демократия во всём.
А вот для главного разговора почему-то всегда нет времени. Но ведь и главный разговор – это не диалог, записанный аршинными буквами на рулоне обоев. Главное может быть вскользь произнесено, не сразу оно свой смысл откроет.
Я визитёр, хозяйка должна быть предупредительной.  Иначе последствия непредсказуемы.
Укор поблёк.
Взгляд снова проворно обегает двор, утыкается в выгороженный закуток у забора, снова неказистость сеней фиксирует.
Приходится терпеть. Не надо спешить. Мне так хорошо, что даже страшно. Не надо рассматривать связь между моим сегодняшним визитом и какими-то далеко идущими намерениями. Но и нельзя ничего комкать.
Рука не дрожит. Рука не холодная. Это признак жизни. Нет ощущения греха. Если что и всплывает в памяти, то оно не нуждается в уточнении. Счастливый человек боится потерять своё счастье.
Рука не дрожит, а внутренняя дрожь есть. Тихо вокруг, но треск какой-то слышен. Может, свечка времени горит, потрескивает? Не чадит, не коптит.
А может, земля потрескивает под ногами, вот-вот разверзнется? На болоте стоять на одном месте долго нельзя – засосёт.
Переступил.
Глупость думать, что всё в этой жизни решается любовью.
Тут же послышался смех. В сознании что-то проступило. Удивительно, на лица нет памяти, а смех помнится. Голос остаётся один и тот же.
Чей смех?
Чтобы его понять, необходимо в глаза заглянуть смеющемуся. Лица как раз и не видно.
Вороньё что-то раскричалось. Круги делают в небе.
Сердце противно бьётся. Оно велит соответствовать. Скорее всего, первый порыв охотности проходит. Охотность отвоёвывает свободу, рождая ощущения.
Не брюзжать. Этого только не хватало! Не парить в облаках, не ссылаться на причины, не оправдываться. Стараться не упустить ни одного аромата, вобрать в себя все запахи. У каждого есть своя зона влияния, на спорные территории я не претендую.
От непонятного у меня своя защита, своя стратегия выживания.
Как это важно, если человек, на которого возлагаешь надежды, не подводит!
Наверное, чтобы ощутить себя свободным, достаточно сделать несколько шагов в нужном направлении. Нужно проснуться. Нужно не забывать про дверь, в которую вошёл, чтобы через неё и выйти, без позволения.
Зеркало, зеркало перед собой надо иметь. В отражение смотреть. В отражении могут указатели привидеться.
Но ведь зеркало не слишком объективный прибор. Смотря какое. Случайное зеркало может случайно показать часть тайны.
Сумбурный перескок мыслей. Мыслей ни о чём. Они не запоминаются. На проход плывут.
Ясное дело, в отражении ни черта не происходит. Отражение вторично, оно бездушно, в нём нет отваги.
Чтобы быть счастливым хотя бы на день, надо набраться мужества, переступить через себя, через свои убеждения.
Оно, конечно, не в первый день заводить знакомство нужно. Хотя, как знать, первый замах всегда качественнее, полено раскалывать надо сразу, потихонечку тюкать – устанешь больше. Да и щепками насоришь вокруг.
Перескок мыслей заставил чертыхнуться.
Нет, нет у меня оснований не верить в искренность происходящего. Понесло в мыслях, повитал в облаках, пора надеть и осмысленное выражение. Пускай Она почувствует, что я знаю нечто такое, чего не знает никто. Знаю, но до поры, до времени помалкиваю.
Может, ей плевать на то, что я знаю? Может, этих знаний у неё в сто раз больше? Но ведь было ей плохо, раз переехать надумала. Почему ей было плохо? Ну-ка, спроси?
Она молчит, я – молчу.
Чтобы совершить поступок, надо сильно любить себя или хотя бы немного любить.
Конечно, жизнь стала другой. Раньше селились на хуторах, на расстоянии друг от друга. Раньше прокладывали дороги, соизмеряясь с местностью. Теперь дороги прямые. Дома – только правильной формы. Теперь по непонятным причинам сбиваемся в кучу. Многоэтажки своего рода сверхобщества. Всё, что сверх, всё - империи сверхобщества. А империи имеют свойство разваливаться. Исчезать. СССР развалился.
 Природа не терпит прямых линий. «Всё сверх» - отягощает. На переломе личность едва ли уцелеет.
Личностью был Иисус. Его спустя две тысячи лет помнят. Он бессмертен.
Каркаю как зловещая птица, как вестник тёмных сил.
Какими бы неоспоримыми доводами не прикрывался, всё одно виноватым окажусь.
Много, немного. Нелепо сравнивать несравнимое. В каждой деревне, в каждом городишке есть личности, единицы. 
«Север» - стрелка компаса всегда на север показывает. Лидер должен быть каждодневно впереди всех остальных. Он – человек, все остальные – народ.
Человек, так сказать, - жертвует собой, показывая, как надо или не надо жить.
Я не умею жить. От этого беспокойство в глазах. Не люблю глядеть в зеркало, всегда торопливо отвожу взгляд. Однако сентиментальность мне не чужда, слезлив в душе. Пришёл в этот мир работать, а вот же, стою, вздыхаю.
По кому?
У каждого человека есть где-то близнец. Каждый – половинка чего-то целого. Все ищут свою вторую половинку.
Почему именно человек - половинка? Может, кто-то четвертинка, или шестая доля? Кто больше шастает по миру, тот и раздроблен на мелкие доли. Так оно и правильно. Так легче уцелеть.
А случай куда деть? У случая должно быть своё место. Случайное всегда вызывает любопытство.
Нет, я своим существованием отрицаю веру в жизнь. Глядя на моё постное лицо, у всякого опустятся руки и иссякнут силы.
Я ни с кем не спорю. Спор безмолвен. Я не судья, Она не подсудимая. Поэтому, сознавая тщету слов, храним молчание.
Молчание молчанию рознь. Одно - настороженно-выпытывающее, другое – вызывающее.
Бог его знает, в чём предназначение? Почему одних стыд пробивает, другим – всё как с гуся вода? Никому ничего доказать невозможно. И не надо.
Пришёл, а Она пускай ломает голову, как ей заблагорассудится. Я сделал дело – пришёл. Если мужчина дело делает, женщина снисходительна ко всему остальному. Надеюсь, это Она понимает?
Надеюсь? По какому праву надеюсь? Кто дал право на надежду? Что с моего лица Она может считать?
Интересно…
Моё лицо голо, нет чёрных очков на глазах. Уши торчат как локаторы.
У меня и опасения никакого не было: так или не так воспримет человек мой приход. Так, не так, перетакивать не буду.
Как говориться, лишь бы попасть, лишь бы зацепиться. Я, открывая калитку во двор, освобождался от своего одиночества. Одинокий всегда беспощаден. Интуитивно понимал, что новое что-то откроется, большее, ибо нет предела совершенству. Совершенство или самоутверждение через чужие рогатки пропустить надо.
Всё идёт по закону. Я должен быть готов ко всему.
Живущие на одной улице – соседи. В одном городе тоже все соседи. Кто она, теперешняя соседка? Хваткая дама, знающая себе цену, оступившаяся, желающая начать новую жизнь?
Брошенка, сама ли, или её оставили? По виду - довольная. Владычица, ступившая на песок своей, своей вотчины, приобретённого ею необитаемого до сей поры острова. И он, этот остров, её. Дом за забором, чем не остров?
Дорога от калитки к дому куда ведёт? Кто-то скажет, что нет никакой дороги – всего лишь пять-шесть шагов. Но странная вещь, вечность во мне не вызывает ничего, кроме страха и раздражения. Сколько усилий потребуется для каждого шага?
Вечность – не вечность, какая разница, жив же.
В вечности для отдельного человека нет ценности. Нет никакой ценности.
Только сейчас разглядел, она стоит и чему-то смеётся. Не явно, не показывая зубы. Вот только чему смеётся она? Моей попытке завязать знакомство, или так проявляет неназойливость к моему приходу? Так благодарит за внимание?
Многое зависит от манеры поведения, от манеры держать себя. Не комплексуй: симпатия и антипатия на коротком поводке друг к другу.
Что-то в глазах всё поплыло. Лицо напротив бледное и зыбкое, как отражение в пыльном зеркале.

                9

Первое, что пришло на ум, так сравнение. Когда-то в школе историк рассказывал про помещицу Салтычиху, готовую карать и миловать. А эта, кто? Тоже заимела своё владение. Крепостных душ бы с десяток. Как бы она ими управляла: туда пальцем показала бы, здесь заставила б убраться. А у двери лакей в ливрее. Но не впечатляет дом. Ладно, ей здесь жить. Не ты же подбил её на покупку этого дома? Колумб в юбке, Америки открывательница? Кто-то здесь станет ей ближе всех на свете. Землю обетованную нашла…
Забавляюсь. Кажется, у меня поднялось настроение. Не зря пришёл. Понимаю, что чувство благодарности в ней не атрофировано. Вышла же на крыльцо.
Увидел себя как бы со стороны. Жалкое зрелище. Стою, хмурюсь. Шёл, еле перебирал ногами. голова опущена, глаза – долу.
Свалил опять всё в кучу. Что общего между Салтычихой и Колумбом в юбке? Скептически, свысока делаю замечания. Хорошо, что усмешку научился прятать. Уловила бы она мою усмешку, погнала бы со двора поганой метлой.
Встреча двух людей случайна. Это я только думаю, что сам решил прийти. Как бы не так! Могут быть последствия, может необозначенная никакими рамками случайность растаять в воздухе, вернуться в небытиё, сгинуть, не пережив нахождения на свету.
Почему же не говорю о том, что заранее рисовал себе, как она откроет дверь, как удивится. Как посмотрит. Как пригласит пить чай. И фраза первая, придуманная, на языке вертится.
Всё в этой жизни пустяки, кроме самой жизни. И эти пустяки чудовищно разбухают, если смотреть на них не в упор, а отстранённо, с высоты или из отдаления.
Понимание того, что в одной лодке с кем-то некомфортно, соображение этого приходит потом, когда сквозь дырки в днище вода хлестать начинает, когда посудина вот-вот готова потонуть, когда лихорадочно черпаешь и черпаешь воду, когда кипишь злобой и яростью, когда страх отступает.
Молчаливый обмен информацией хорош тем, что контролируешь и подчиняешь себя сам. Она спрашивает, я отвечаю. Тишина вокруг. Но она ведь не спрашивает!
Минуту, две минуты стою у калитки, а, кажется, что стою вечность. Я просто пришёл, она просто вышла посмотреть, кто пришёл. Всё просто – настолько просто, что элементарная амёба давно бы приняла решение.
Когда это я переполнился осторожностью, стал таким?
Почему стал? «Таким» я был всегда.
Всё вокруг смутно. На что-то надо решиться. Никто ничего не знает наверняка. А это рождает сомнения.
Другой бы, не я, давно бы распинался в признательности, всей палитрой красок разрисовал бы дом, хозяйку, патокой вымазал бы все углы. Мне чужда сентиментальность. Что есть, то и есть. Что вижу, то и говорю.
Где найти такого чудака, кто мою галиматью не примет близко к сердцу, не обидится? И Она, наверное, подумала, что накатил с утра, и пришёл знакомиться.
Кому хуже, мне или ей? Ночью, одна в доме, где шуршит что-то, потрескивает, темнота высвечивает силуэты в углах. Всё ужимается.
Никогда не поверю, что в голову ей не приходила мысль о неразумности покупки этого дома. Или она, как Иван-дурак из сказки, прыгнула в котёл с кипятком, надеясь всё-всё получить на блюдечке с золотой каёмочкой?
Памятливость - штука неразборчивая, она складывает всё когда-то виденное, слышанное ворохом, кучей, и не понятно, как безошибочно потом нужное вытаскивается на свет божий, всякая мелочь.
И на веру ведь принимается, и в благоговейном восхищении рассматривается, и сам находишь, что вытащенное, отражает суть твоей личности, и суть движения управляющих жизнью сил.
Наконец немного пришёл в себя. Тем не менее, чувствую так, будто что-то украл.
Сто мелких движений и манипуляций: туда шагнул, там наклонился, что-то подобрал, что-то согнул, что-то помял, вывернул наизнанку, отстранил на вытянутую руку, оценил… Не понравилось, снова в обратном порядке проделал это же. Себе доказываю или каким-то сиюминутным обстоятельствам?
В одну минуту перемена происходит. Прежняя жизнь оказывается скрытой под ворохом, она уводит с собой тяготы и уныние, оставляя после себя наэлектризованный ожиданием воздух.
Предполагаю, что мне будут подражать? Оно так, тот, кто будет подражать, зла мне не сделает. Нет вокруг никого. Тишина.
Но дело вообще не в этом, а в том, что я не то стою на дорожке к дому, не то на краю пропасти, вдыхаю аромат чужого подворья. На протяжении нескольких минут дошло, понял, узнал, принял в себя много больше, чем за предыдущую неделю. Я готов до отказа заполнить впечатлениями все промежутки своей души.
Никогда раньше не интересовался иллюзиями. Что они и как их едят, все эти запахи, ниоткуда пришедшие воспоминания, ожидание чего-то – это, оказывается, чрезвычайно важно. Важнее, чем сделать первый шаг. Только не надо сравнивать. Сравнивая, я не приму верного решения.
Я хочу так, как сам хочу.
Годы давят. День стал миражём. Накопленные знания гнут в дугу. Поэтому, наверное, никак не могу сделать шага.
В каком направлении? Могу только отступать и отступать. Два шага назад. и закрою калитку.
В эту минуту я – бомж: нет у меня дома, нет жены, нет друзей. Может быть, идя сюда, я прошёл мимо чего-то значимого? Посмотрел, и не узнал.
Но ведь отчаяния нет. Я не потерялся. Да и ничто не давит на меня. Я лёгок, как пёрышко. Дунь кто сильнее, точно, взлечу.
Чего у меня нет, то украли у меня. Мне бы спрятаться. Чтобы никто – ни один человек – не знал про меня ничего.
Интересно, осень была или лето, когда Колумб Америку открыл? Так там зимы не бывает. Там и осени, такой, какая теперь стоит здесь, нет. Хорошо, день без дождя.
Опять почему-то подумалось, что покупать жильё нужно такое, где и гвоздь вбивать не нужно. Косметический ремонт в виде подкрашенной, какой-никакой завитушки, расставить свою мебель – и всё.
Открывать, переезжать, покупать лучше всего в лето. Только незаземлённые людишки способны на шаг вне времени. У них жизнь совсем не та и вовсе не совпадает с каноническим житиём совка, то бишь, советского человека. И Она, и я – продукт советского строя.
Чтобы жить счастливо, надо жить скрытно. Строй вокруг себя заборы. Окна шторами затяни. Поведение паиньки бессмысленно, ни для чего оно. Я – ладно, мне по барабану, но она?
Было время, когда женщины меняли местожительство, чтобы продукт любви скрыть. Сейчас на всё смотрят похожими на яйцо, невидящими глазами. Стыд глаза не выест.
Кричат петухи, клёхтают куры, брешут собаки. И город. и не город. Деревня. Пригород. По улице редкий народ ходит.
Красок в отношениях не хватает. Обесцветились отношения. Стихов никто не пишет. Серо. Всё само по себе. Отношения втиснуты в интересы.
Странно. Одни и те же глаза, а взглянул, и представление совсем другое. Это говорит о слепоте чувств. О боли от неполучения. Известное состояние, когда хочешь, но не даётся.
Взгляд мой – сродни вою немого. У немого губы в движении, а у бесчувственного глаза бегают. Какое там, бегают – тускло-оловянный ровный взгляд.
Не сравнивай, не делай выводы. Не посматривай взглядом шизофреника: я один понимаю, один праведник, а все задыхаются от несвободы.
Совок я, совок!
В две секунды меня охватила нервозность, растерянность и уныние.
Совок бывшим не бывает. Репутацию совка надо поддерживать. Пока не стал покойником. У совка в подсознании закрепилась способность выжить и тяга к перемене, получить всё и сразу.
Незаземлённые людишки – шатуны. Перекати-поле не сами по себе, а ветер обстоятельств их гонит. Все остальные, ну, не все, большинство, так или иначе, привязаны к земле. Что-то у себя никакую привязь не замечал.
В чём выражена привязь? В любовании, в желании стоять внаклонку, в каждодневной сутолоке? Незаземлённые всегда над. Они знают, что им надо, у них и часа не пропадёт.
«Они» и «Она» чем-то связаны. Родственные души. Связь не может быть вечной. Несу околесицу. Привык всегда не соглашаться, теперь инстинктивно отвергаю все свои же предположения.
Три минуты, а перебрал столько, что иному и за месяц весь этот бред в голову не придёт. Минуты конечны. Особенно при самоуправляемой демократии. Какая к чёрту демократия, тиран я по отношению к самому себе. Садист.  Если бы минуты были длинною в жизнь, это было бы ужасно.
Приписал или присвоил право высказывать суждения? Моё суждение характеризует не то, что я вижу, а меня, мой взгляд, моё отношение.
И в мыслях нет начинать новую жизнь.
Время останавливается, когда лежу на спине под деревом, высматриваю сквозь листву в небе звезду. По тому, как раскачивается вершина, движение замечается. Ощущение оттенков счастья, причём, не вверху, а во мне самом бродить начинает.
Нет, не дано мне различать оттенки цвета. Может, иное время для меня настало?
Тоталитаризм сталинский пережил, хрущёвскую оттепель с её оттайками в галошах переждал, брежневский застой не отравил, горбачёвская перестройка не придавила своей непредсказуемостью. Павловская денежная реформа полностью не разорила. Ну, украло какие-то накопления государство, ну, взросли на краже-опаре олигархи, не променял же я свой ваучер на килограмм сахара? Уцелел в лихие девяностые. С протянутой рукой не ходил. Делаю то, что мне нравится, что другим не во вред. Как-то подстраиваюсь под запросы других.
Не, не, нет, снова – не. По кругу хожу, заело пластинку. Сто кругов по одной борозде, глядишь, ощущение смерти растворится, по-другому чувство абсолютной безопасности высветится, как-никак, жизнь исполнение приговора отложила.
То самое для всех, но иное для меня? Все другое переживают, а что, не могу сказать. Что-что, но демократию я не принял. Хорошо, что полки магазинов заполнены, безграничная свобода кругом для проявления своих страстей, но не слишком ли всё низменное наверх вывернули? Всё на продажу.
Не мне, отжившему, судить. Я – пережиток другой, ушедшей эпохи, когда любовь была любовью, когда верили, что в детстве душу можно засеять добром.
Вот же время: никто не лишился аппетита, никто сломя голову не бежит к набатному колоколу, чтобы бить тревогу.
Вздохнул. Всё складывается неплохо. Совсем неплохо для такого везучего, как я.
Осень провоцирует на философию, на сравнения?
Волны нервного-неровного света. Кой чёрт привёл меня на это подворье?
Не чёрт привёл, а собственная дурь, неспособность радоваться, обижаться, даже ревновать. Полнейший отрыв от реальности.
Ничего, это не помешает. Выдержу, если меня незаслуженно пнут. Из железобетона вылит. Считаю, что окружающий мир лучше всего познать пробуя.
На зубок. Это ничего, что своих зубов во рту почти не осталось – протезы. Протезы не чувствительны. Так и кончики пальцев давно омертвели. И запахи не улавливаю.
Выламываюсь, выделываюсь, хочу казаться лучше.
Я привык жить в собственном мире, но, думаю, отлично дополню чей-нибудь другой мир. Счастлив не тот, кто живёт правильно, а тот. кто живёт так, как ему хочется.
Мели Емеля, твоя неделя!
Снова повторюсь, что никто ничего не знает наверняка. Тускло горит моя лампочка, лишь изредка растёт накал.
Она предприняла решительный шаг, купила дом. Поступок для женщины. Год или два года этот дом пустовал. Старики, хозяева, умерли, дети, на что и сподобились, так на косметический предпродажный ремонт – фундамент укрепили, один пролёт забора подновили. Ну, на воротах «Продаётся» написали.
По какому признаку покупается дом? Если есть из чего выбирать, наверное, главным приятие места должно быть. Цена – само собой.
 Зашёл – ворохнулось что-то тёплое в груди – покупай.
Мне же, когда зашёл на двор, неприглядность тамбура, сеней, в глаза бросилась, да и дом не здесь рубили, а привезли откуда-то. И участок возле дома больно запущен.
Почему она выбрала именно этот дом? В чём приятие участка?
Скорее всего, мысль-струйка пролилась, водоворотик покрутил на одном месте, пену поднял, водопад сбросил вниз, очищение произвёл: она поняла, что она не такая, что здесь жизнь будет другой. Случай предоставит ей такое право. Она сделала ровно то, что для последовательности и убедительности должна была сделать.
Геройство совершила. Геройский подвиг умалять нельзя.
Иронизирую, а внутри боязнь. Боюсь хорошего отношения к себе. Лучше поспорить, а она послушает. Если послушает. Если пустит на порог. Кругом «если».
Никаких гарантий. Думается обрывками фраз. Чуть ли не путаюсь в сетях собственных слов.
Могу обозвать себя, как угодно. Ну, навешаю ярлык. Мне плевать, мне поклонение требуется.
В размышлениях я – ханжа. Сукин сын, ничем не отличимый от таких же дуроломов. Есть во мне червоточинка. Червь живёт во мне.
Шагнуть из вчерашнего в сегодняшнее, держа в уме завтрашнее, на такие переходы не всякая женщина способна.
Человек крепкой психикой должен обладать. Она выгребла себя из прошлого. Отдышалась. Снова зажить намерена. Только вот сбудутся ли её сны-пожелания? Хотя, новое в прежнем времени умиротворяет.
Новое, новое. Всё новое – хорошо забытое старое. Человек ничему не научается. Что, тот, кто информирован больше, он живёт лучше?
Да большинству плевать, большинство предпочло бы вообще ничего не знать.
«Знать» - всё равно, что ходить по краю пропасти.
Плыви по течению, шевели лапками.
Ну и что, мне плевать, если плыть по течению, высшую степень презрения для кого-то означает.
И любить себя, и презирать себя – проявления крайности.
Я притворно зевнул. Почему-то слишком остро почувствовал время. Тут уж не в минутах дело, а годы за спиной встали. Пять лет назад, каким был я, получили с женой квартиру... Время пролетело как один миг. И дальше оно летит в непонятное завтра.
В непонятном завтра атмосфера заряжена электричеством, душе некомфортно, душа старается покинуть тело.
Мне как-то… не то что всё равно, но часы растеклись, никак мне не выстроить их в стройный ряд.
Всё со временем ставит человек себе в упрёк. Задним умом он силён.
Взгляд скользит, тенью за ним скользит время. Цепляется за любой выступ. Однообразие, многообразие – всё разрослось, запуталось, всё в постоянном изменении. Всё жаждет взаимности.
Конечно, это – блажь. Но ведь блажь может сбыться.
А, - махнул в душе рукой, - не мне здесь жить.
Когда видишь на воротах надпись «Продаётся», проходя мимо, так и тянет заглянуть и во двор, и в окно. Чужая жизнь притягательна, она оставляет после себя следы. И не в следах на виду дело, а в едва уловленном полузверином запахе прошлого.
Как легавая собака, подчас, стойку делаю. Ногу поднял, а куда поставить, сколько так стоять - не знаю. Всё назначенное судьбой передо мной маячит.
Время разваливает, оно, будто клинья вгоняет в глыбу жизни, трещины плодит. Трещины по ночам ширятся. На свету их и не разглядеть.
А эта женщина ночами спит. Она не слышит шорох сыплющейся в провал земли. Она поняла, что выжить можно лишь в новом качестве. Её измена прошлому – её новая жизнь. Тот, кто не захочет перемен – вымрет.
Чувство вины мучает? Себя в жертву принести готов? Подвиг совершить?
Правильно. Подвиг – искупление.
Не всё так просто. Живя на одном месте, как пень, обрастаешь связями, накоплениями, скарбом. Стронься - яма останется на прошлом месте, а куда прикажете девать воз добра? С собой тащить груз на новое место? На такой подвиг сил много надо. Риск есть в любом переезде.
Страдания до принятия решения и сомнения после переезда вроде бы разные вещи, как состояния сытого и голодного, но и то и то не даёт чувствовать себя победителем. 
Не по совету переезд должен совершаться. Не для того, чтобы доказать или сбежать от беды, уйти в тень на какое-то время, а чтобы остаться самим собой. Самой собой.
Когда долго живёшь на одном месте – кровь густеет, шастаешь по закоулкам страны – кровь перестаёт свертываться. Малейшая душевная царапина – кровь вытечет по капле.
Спешить в жизни надо, спешить. Шустрых, ловких, циничных вокруг полно.
Размышления – это отрава, размышления множат тоску, которая может захлестнуть, накрыть волной с головой. И не вынырнешь.
Поспорь, поспорь. Спор заканчивается подобием примирения.
Родственность душ не объятиями устанавливается. Нужного человека встречаешь, может, самое большее - раз или два раза в жизни.
Уметь перечёркивать надо свою прежнюю жизнь. сжигать черновики. Начинать всё с белого листа. Всё с начала.
Где-то слышал, что Господь закрывает дверь, но оставляет приоткрытым окно.
Что за глупые мысли в голове: хорошее всегда обречено.
Сожалея, недоумевая, пошлёпал губами.
Говоруны не церемонятся, они не следят за реакцией, они всех раскидывают по углам, всех строят по струнке. Те, которые взахлёб рассказывают, как им хорошо на новом месте, их нужно обходить стороной. Сторониться надо безудержно счастливых.
Стою. Молчу. На веру то или иное измышление не приму. Размахивать флагом не буду.
Есть такая форма самоизлечения от депрессии – говорить. Говорить «да», говорить «нет». «Да» всегда доставляет удовольствие собеседнику. Облегчает общение.
Не всякий уподобится полководцу, который на сто раз обдумывает, что и как, по карте измерит расстояния, прикинет, как оно лучше. Не стратег я - обычный человек.
Тишину любит принятое решение.

                10

«Стоит и молчит. Критически оглядывает двор. Нос ещё сморщи!  Не глядите, не вам здесь гнездо вить. Не в том дворе судьбу шукаешь, молодой человек. Что бы ни сказали по поводу переезда, не соглашусь. Можно здесь жить, можно, вы же живёте. Захочешь – приживёшься везде, не делай зла, я так чувствую. Этот город будет моим, в здесь осяду. До конца. Я вовсе не странная. С какой стороны ни глянь. Очень простая и прямая. Как стрела. Выпустили - полетела».
Зоя словно бы услышала свой напрягшийся голос. На секунду зажмурилась. Слабо, неуловимо вздрогнула, плавно качнувшись, прильнула к косяку двери, стянула на груди ворот халата, словно опустила заслонку амбразуры, куда могла залететь шальная пуля, закрылась.
Осознание сказанного придёт потом. Вот и, «в этом городе оседают», картинку прояснило: медленно-медленно она тонет. Пласт воды, где течение сильное, где могло бы снести, она проскользнула. Стоялая вода дна наверх не вытолкнет.
Нервная лихота-озноб, всё-таки осень, сыро, не выспалась, отпустила. Она не воспринимала происходящее как некую неизбежность, за несколько часов ужилась с нею совершенно естественно.
Неизбежность была настолько очевидна, что Зое было неважно, как её видели другие.
Нет, взглядом со стороны, ни себя, ни дом, Зоя не видела, она только почувствовала, что под оценивающим взглядом мужчины как бы пустеет.
Вчера её распирало довольство, сегодня оно уменьшилось, сузилось, и странное ощущение ступора налило руки и ноги бессилием: ни говорить, ни сделать шаг навстречу не получилось бы.
Устанавливалась распоряжающаяся всем молчанка. Оценивающая, всепроникающая. Не враждебная, вроде, не чужие уже, но осмелеть не выходит, на воробьиный скок не придвинуться навстречу.
Язык как отнялся. Неудобство в том, что объяснять придётся. Сравнивать что-то с чем-то.
Одно дело перед подружкой свои, ни к чему не обязывающие, намерения выкладывать, там, если что и не так скажешь, сойдёт. Совсем по-другому себя перед мужчиной надо вести.
Раннее пробуждение не ко времени пустоту в душе создало, не ощущала Зоя никакой привязанности. Даже уважение к себе уменьшилось. Но Зоя не сердилась.
Непонятное душевное зрение останавливало Зою, удерживало. Паузу она держать могла. Надо дождаться, пока гость соблагоизволит объяснить свой приход. Не из-за чувства благодарности пришёл, не за что ещё благодарить. Не приласкали.
Ишь, уловил мысли, затоптался на месте, кашлянул, будто поперхнулся, слово застряло внутри.
Что удивительно, знает же, как зовут, но не обмолвился ни разу. Пойми этих, мужиков. Я точно знаю, что передо мной стоит Вадим Андреевич, в общем, когда гуляли в одной компании, он впечатление произвёл. Нас же знакомили. Он видел, с кем я тогда была. Эх, мужики-мужики, ничего вам не стоит свести вчерашний день с сегодняшним, свести и забыть.
Но и я хороша, хочу что-то ответить, но слова застревают в горле. Да и нужного слова на ум не приходит. Это ничего, что своим молчанием задеваю его.
Редко какая мысль приводит женщину в отчаяние. Поступок – да. Но зачем же страдать, право же, молчание превосходит всякое понимание.
Чем-то и его устраивает эта ситуация.
Что двигает женщиной, не всякому мужчине понять.  Из другого теста мужчины слеплены. Их устремления, которые составляют смысл жизни, что-то вроде набора: работа, завоевание приглянувшейся бабы, хорошо поесть. Я чувствую, что своим молчанием задеваю его.
Ему на работу ходить не надо, пенсии, по всему, хватает. У него всё в прошлом. Но что удивительно, он меня не стесняет. Где он стоит, оттуда теплом несёт.
Я не могу пройти мимо жизни. Жизнь не единожды касалась меня, коснётся и ещё. Ну, и пусть, что она, в конце концов, меня обманет. Я – хорошая. Хороших наказывают.
А всё же, отчего неуют?
Каждый хорош, когда носом к стенке спит.
Мысли как приклеенные, понятно, сонные они. Они живут во мне, они возбуждаются только любопытством, а не чем-нибудь иным, а особого любопытства пока нет.  Следовательно, всё остальное отступило куда-то, за порогом калитки осталось, приобрело характер полусна. Свои вещи не привезла, так и любопытство шапочное.
Воздух всё одно с приходом этого человека утончается. Вчера был намного гуще.
Плюнь. Расслабься. Рассуждения ни к чему не приведут. То, что происходит, оно намного сильнее. Оно само по себе. В нём порядок жизни.
Взгляд глаз Вадима Андреевича смущает, чужею от него. Взгляд чего-то ожидает, ищет, требует и в то же время своим холодом отталкивает.
Я и раньше, на том ещё чаепитии, отметила для себя, что он может держать дистанцию.
Пока нет никаких неудобств. Чуть-чуть всё перекошенным кажется.
Тень по лицу, пробегающая усмешка. Осуждает, дом не нравится. Какой выбрала, тот и мой. Я уже прикинула, где что будет. И вообще, мне не интересно чужое суждение по поводу дома.
Стоит, склонил голову к своему правому плечу, как бы прислушивается.
Смотри-смотри, скоро привыкнешь. Ни на что внимание обращать не будешь. Всё будешь воспринимать под наклоном.
Кое-что о его жизни знаю. Вдовец. Родился неудачно, не вовремя. Человек он неглупый, но здесь не в своей стихии. Интереса не вызывает. Живёт своей жизнью. Что-то пишет.
Одинаковое количество букв в словах «усадьба» и «а судьба». Воскликну когда-нибудь: «А, судьба», точно, наверное, перед глазами этот двор проявится, эта усадьба всплывёт в памяти.
Свой угол.
Так и надо жить, жить, отвернувшись в свой угол.
Осторожно ощупываю лицо. Всё на месте.
Были бы у меня крылья, скорее всего, улетела бы дальше, но так как два хвоста имею, двух дочерей, то, вой не вой, а обживаться здесь придётся.
Какая-то явь в этом есть. Ни утешения, ни сюсюканья мне не надо, милосердия участия, участия в любви – да мне плевать на холодное участие, нет его как такового.
Странно себя чувствую, будто уговариваю саму себя, пытаюсь убедить, что всё хорошо.
Одной долей сердца жалею, хочу подчиняться обстоятельствам, хочу выторговать уступки. У кого?
Нет желания взъяриться. Ситуация вполне устраивает. Чтобы вывести из прострации, нужно щёлкнуть пальцами перед носом.
Щёлкну, а в ответ?
Невозможно жить в прошлом и настоящем, что-то предпочесть надо.
Я выбрала настоящее. Я ничему не принадлежу.
И на самом деле – всё отлично. У меня есть своя крыша, своя газовая плита, своя кастрюля. Свой диван.
Об одном надо помнить: чрезмерное восхищение нередко пахнет нехорошим.
Мне самой важно не пройти мимо, вовремя поднять глаза, не пропустить знак или жест.
Стою, молчу. Нет, мысленно тру переводную картинку перед собой. Тру, тру. Задерживаю дыхание. Вот сейчас во всей красе из воздуха тонкая плёночка изображения появится. Новое знание откроется.
Что хочу увидеть? Понятно, его, кого впустила в сердце, и ещё картину ближайшего будущего, и прямой ответ услышать на вопрос «за что?», который объяснит непрерывность чередований хорошо – плохо.
Мужикам хорошо, для них главное – держи хвост пистолетом. Надуманные искания всё равно, что тьфу…
Осторожно, осторожно, не сори слюной.
Знак свыше всегда читается в молчании. Молчание словами, рисунками, музыкой не передать. Молчать можно одной. Лучше молчать вдвоём.
Нет, вдвоём это уже не молчание. Как бы ни слились двое, но между ними линия соприкосновения или разделения сохраняется. Может, это и есть линия молчания?
Не восхищение, не потрясение – ожидание заставляет молчать. Так как не то произнесённое слово, разрушит, взорвёт всю картину. Слово – бомба.
Я прислушиваюсь. Различаю какие-то звуки, шелест. Из тишины они еле слышны.
Не хочу нажимать на взрыватель. Не женское это дело.
Для женщины главное, чтобы вчерашнее ужилось с сегодняшним. Пока молчу, пока не признаю, не узаконю вслух, не переложу своё на чьи-нибудь плечи, до тех пор мне надеяться можно на благоприятный конец.
Терпеливо жду. И раз, и два раза фарш из букв провернулся в голове, вот-вот шнек мясорубки выдавит внятный вопрос.
Вопрос так и останется повисшим в воздухе. Не спрошу. Совру, утешительно выражаясь, малость прикинусь – не объяснять же, что вспыхнула, обожгла тоска по…Не знаю по чему.
Держать себя надо достойно, на лице ни капли скорби, никаких гримас нервной усталости. Никто не умер, никто не загнан в угол. Я хочу жить своей жизнью, ни от кого не завися, никому не быть в тягость. Не хочу жить на чужой счёт.
Стремление понять смысл игры окружающих людей, а большинство жизнь понимает как игру по утверждённым правилам, не поддаётся осмыслению.
Это в школе и в техникуме цифры для меня не были загадкой. Задачи решала. Там границы возможного твёрдо были очерчены.
А в жизни в оглобли границ не хочется запрягаться. Выдумки не дают безропотно подчиняться правилам.
Не выдумки, а томление. Хочется же. Томление, говорят, взгляд глаз уподобляет взгляду побитой или раненой собаки.
Всего на минуту задумалась, а стала точно глухонемая.
Взгляд, взгляд ищу. Что-то в госте есть раздражающее, колючки цепляют. Красивые ягодки крыжовника, да висят на ветках с шипами.
Вопросительно соображаю. Предчувствие каких-то неприятностей.
Достоялась, в голове что-то скрипнуло. Доску от забора оторвали, дверка сама собой распахнулась, домовой зубами скрежетнул?
Мне что-то вспомнить надо. Восстановить всё в деталях. По годам, по месяцам. По ощущениям.
Неужели я сплю? Нет, глаза открыты. Соображаю. Даже говорю.
Любой вопрос сейчас лишён смысла. Ответ заранее известен. Моя собственность здесь. Эта моя реальность.
Я вежливее или он? Он молчит, я – молчу. Чьё молчание добрее? 
Что-то вера в хороших людей пошатнулась. Не испытываю наслаждения от пустых разговоров. Лучше одной помолчать. Кидаться под поезд истории не в моих правилах: колёса железные, рельсы – холодные, машинист, скорее всего, не заметит.
Это только одну Анну Каренину Толстой обессмертил, бессчётно женщин, ничем не хуже, под колёсами истории сгинуло, и что?  Кто о них помнит?
Внутри меня кто-то или что-то плачет еле слышно. Неужели, по моему прошлому?
С неотразимой навязчивостью крутится в голове одна мысль, о чём она, - не ясно.
А у визитёра на лице написана досада и раздражение, как же, его не так приняли. Дорожку до калитки ковром не выстлали. Из-за этого и остановился.
Ну и стой.
Пускай побудет какое-то время в заблуждении. Худого слова не скажу, если он меня за язык не потянет.
Унылое чувство. Несвойственно мне жаловаться, но вот подишь ты…
Все люди – фальшивые.

                11

Стою, разглядываю бессмысленно гостя, так же как иногда смотрю на облака на небе, на красивое платье на ком-то. Чужое, оно бездумно смывает собственную растерянность, и рождает почти враждебный интерес. Внутри бессмысленная пустота. Если не абсолютный ноль, что-то близкое к нему. И небо стало под стать, холодным выглядит. С такого неба снег или дождь может пойти.
Почему пришёл он, а не тот, кто обязан был прийти? В линию моих размышлений вторгся чужой, и я не могу не думать о нём.
Оскорбительно думать о человеке плохо, если не понимаешь цели его поступка.
Кто-то должен растолковать, подсказать, объяснить. Это и только это заставляет надеяться.
Смотрю и не вижу, глаза, будто на дне колодца, в тёмной глубине, сужается канал света, мерещится пятно света перед глазами.
Краем глаза проследить бы за реакцией, когда тот. кого жду, узнал о моём приезде.
Ничто не должно угнетать сердце. Новое должно сулить счастье. Важно, чтобы обыкновенный человек в разряд необыкновенного перешёл, чтобы никто не догадался, что держу в тайне от всех.
А этому хватит меня разглядывать. Губы у него дрогнули. Что-то сказать хочет
Показалось. Но на секунду необъяснимое ощущение, странная дрожь замешательством отозвалась.
Мне, что и надо, так не показывать вида, что плохо. Изводись не изводись, а терпеть надо. Кому, что на роду написано, тот то и кушает.
На людях будь умницей, а, оставшись одна, тоже не раскисай.
Думалось короткими фразами. Налицо причины тревоги и горя, но бодрость духа обрела. Значит, будет и благополучие.
Нам половинок не надо. За своё борись, зубами грызи.
Все счастливые минуты помнились, Зоя сознавала, что что-то не так. Миг беспамятной минуты, прострел, скручивал, хотелось лапки кверху поднять. От беспричинности. Сама себе показалась не доступной своему же разуму.
Мышление чувственное. А всё чувственное сомнению должно подвергаться. Скептиком надо быть. Не верить, не соглашаться, не судить саму себя. Не докапываться до истины. Истина что требует - покоя.
Дурное ощущение. Отмахнуться хочется. Что-то раздражает. Комар не звенит, мух нет, день только начался, а вот мир словно бы медленно-медленно поворачивается, меняя очертания, подсовывая непонятное, мир разъединялся.
Почему в эту минуту дом перестал радовать? Опасная минута.
Странную картину мы производим: один стоит у калитки. Молчит. Вторая ворот халата стягивает. И при том. всё естественно и органично.
Приятие или неприятие, любовь или нелюбовь… Всегда надо помнить, что женщина двойственна, она может душой не принять, но телом поделится, а может, наоборот, душевно пожалеть и при этом позавидовать.
Есть такое в нас. Меня бы многое устроило, если бы другие дорогу не перебегали. Есть в нас особое отношение к миру: на всё смотрим сверху вниз. Как я сейчас на посетителя. Не агрессивно, скорее, нейтрально.
Я вот думала, что измениться можно прыжком, переехать в другое место, разлюбить, заставить себя не думать. Время что, время – скачок от одного деления до другого. И переход от любви к ненависти – скачок. Никакой плавности.
И смотреть на всё надо не в упор, а сбоку.
Стиснула губы. Молчание поневоле заставит пристально разглядывать что попало, думать всякие нелепицы.
Подаренный первоначальный день жизни – кольцо. Кольцо к кольцу, всю прошлую жизнь собирала фигуру: если кольца одинаковые – то цилиндр, если размеры колец уменьшались или росли, то пирамидку. Магнитная фигура всё время выходила. Всё пыталась определить, справа или слева плюс у неё? В какую сторону я росла?
Наверное, рост происходил в сторону плюса, в сторону – хорошо. Полюсов - хорошо и плохо, у кольца нет, а у фигуры есть.
 Моргнула. Кольцо щеколды калитки, за которое держался гость, лопнуло. Повисло в воздухе. Раскручиваться начало. Полетело вдоль периметра забора. Ясно, оно сообщало - свой пришёл.
Вспомнились первые минуты. Как калитка меня отметила.
Когда с продавцом первый раз заходила на двор, кольцо на щеколде шероховато-поржавелым показалось, а вчера оно гладким, обычным, захватанным сотнями прикосновений было. Почему-то сейчас внимания на него не обратила.
Плохо разговаривать сама с собой.
Возможности низать слова, нет. То, что словом выразить нельзя, можно прочувствовать в молчании.
Кольцо как висело, так и висит. Мгновение пробуксовало. У малокровных людей точечки и кружочки перед глазами мельтешат. Порционно остановленный свет отодвинул назад вчерашнее. Вчерашнее стало более отдалённым.
Оно перестало быть недоступным, чем-то таким, что возбуждает в душе то отчаяние, то надежду. Чувствую, понемногу отстаю от жизни.
Разрыв во впечатлениях образовался. Чистое пространство и время передо мной. Не бывала там, но буду.
 Всё стало другим. Этот свет перешёл в тот. «Тот» свет преподносился как что-то тёмное, а на деле он ничем не отличается от «этого» света.
Мне глубоко наплевать, что все почему-то осуждают, что сюда перебралась. Перебралась, потому что он должен быть моим. Здесь я, здесь он. Здесь тот, кто должен был ещё вчера прийти, но не пришёл. Не ослепла я от любви. А, хотя бы, и ослепла, только на ощупь понять можно привидевшееся.
А ведь звонила. Сказала: «Я здесь».
В ответ ни слова.
Чтобы понять и проснуться, не хватает петушиного крика. Вчерашнее не кричит петухом, только – сегодняшнее. Надо подчиниться и своему назначению, и возникшей ситуации. Думай, не думай, всё, в конце концов, на свои места станет.
Ищу узнавания. Внимаю немоте. Странно, этот визитёр заставляет представлять что-то ещё не бывшее со мной, заставляет прислушиваться к тишине, откуда шорох шагов, голос вот-вот донесётся.
Тишина пугает, предупреждает. Боязнь рождает. Кого бояться, или что?
Чувствую, что зрачки глаз сузились, кошачьими стали. Из тени чужими глазами на свет божий смотрю, смотрю, вспоминая.
Свет ровный, тишина густая, мир без колючек. Небо и земля. Шум, если он и доносится, то ровным гулом, не раздражающим. Всё, в сущности, очень просто, жить можно, если не накручивать себя. Живи собою
Жить собою не получится. Сколь медленно ни обсасывай конфету, удовольствие кончится. Удовольствие в выдумке, в точной мере, в способности любить, в инстинктах, запрятанных от чужих глаз.
Ничего не надо выяснять. Выяснение – игра воображения. Выяснение убивает любовь.
С какой-то унылой монашеской неторопливостью думается. Сухо и отчуждённо. Не касаемо. Именно, не касаемость тревогу вызывает. Подвох, подвоха жду.
Никто ничего не рассказывает, не задают вопросы. Почему я забегаю вперёд? Почему сама решила сюда приехать? Почему вообразила неизбежное?
Дятел бесконечно долбит сушину, «почему» неотвязно ввинчиваются в мозг.
Чувствую шум злых слов в голове, горькая сухость вяжет рот.
Оно мне надо с утра наполняться раздражением? Дело делать надо, а не распутывать клубок чувств.
Нет ведь недовольства собой. Нет желания доказать. О чём бы спросить?
Снисходительно надо относиться к чужим слабостям, с иронией. Не терять присутствия духа, скрытно наслаждаться.
Поступками двигает любовь, та любовь, о которой пишут стихи, толстенные тома прозы, в которой выдумка и настоящее переплелись.
Кому как, но для меня мир – это двое, напротив друг друга. Один - гость, одна – хозяйка.
Будь что будет. Махнуть рукой надо на всё.
О многом не говорится, но подразумевается. Хорошо это или плохо прийти помочь? У человека не пропало желание помочь. Из благодарности, что он – человек.
Живя долго на одном месте, в окружении одних и тех же людей, оказываешься засыпанной словами, взглядами, льстивыми улыбками, перестаёшь видеть и чувствовать себя саму.
На это объяснений не последует.
Слова одного достаточно, улыбки, намёка, чтобы переворот в сознании произошёл.
Все стараются нашептать в ухо, а этот стоит молча.
То-то и оно.
Лишнее опасается сказать?
Помочь можно деньгами, что-то отдать, что-то подарить, помочь можно на словах, не сделав и шага навстречу.
Так, наверное, проще.
Можно всё разрушить, промолчав.
Наверное, самая помощь, когда помочь нечем, но есть немножко потребность участия.
От этих слов, потребность участия, стало зябко. Может, стало зябко из-за того, что не выспалась? Ещё не хватало подцепить простуду. Вчера, окна-двери нараспашку, сквозняки были.
Почему-то подумалось, что гость хочет утешить, оградить от прошлого.
Особо думать об этом нечего. Моё решение вызрело давно, оно в голове само поселилось. Просто, я откладывала его осуществление.
Странная всё же пустота засела во мне. как это, наверное, хорошо жить, а не выживать. Жить, а не проживать каждый день с одной мыслью: прошёл день, ничего не произошло, ну и ладно.
Чего там, жизнь оглядываться назад не любит, она напориста, в какой-то мере беспамятная. Утолить любопытство можно один раз.
Раз Он не пришёл, пускай, оглядывается, а мне в прошлом делать нечего.
С годами всё чаще ищу причину неудач в прошлом и не нахожу. То, что прошлое не безошибочно, в этом нет никаких сомнений.
Ошибки – ошибками, жизнь – жизнью. Понятно, что всё время ждала чудо. А две дочери – это не чудо? А то, что без ругани развелись – это не чудо? То, что этот дом бывший муж помог купить…
Чудо, что родители живые.
Из таких чуд жизнь и состоит. Я сама для кого-то – чудо!
Дура раньше была, не хотела понять, что любое ожидание вычитает из меня дни сомнений, дни нелюбви, часы осуждения. Время жизни укорачивается. Съёживается.
Тянула-тянула с принятием решения. Кому, какое дело, каково мне жилось?
Кто легко относится к жизни, тот многое может себе позволить.
Ничего не хочу говорить про мужа. Теперь он – сам по себе, я, - наконец-то, свободная.
Смущение вызывает вот что, дело вот в чём, если бы я, допустим, встретила Вадима Андреевича на улице дня два назад, и пригласила заходить, это было бы серьёзно и обязывало, но ведь такого не было.
«Ага, - пронеслась торжествующая мыслишка, родив радость и испуг. - Ага! Меня смущение волнует».
Вроде как перед глазами прояснилось. Солнечный луч сдвинулся. Куда рассеялись мысли? Если всё пойдёт вспять, то добраться можно до первых минут, когда начала себя помнить. А если бы память укладывалась в три прожитые дня, что сверх трёх дней, то – чернота?
Каким отношение ко всему было бы?
В черноте меня не было бы. И его не было бы. Кого его? Игоря?
Неожиданный приход Вадима Андреевича – суета ни к чему не обязывающего мероприятия. Это-то и будит воображение. Неопределённость погружения. Он наверняка что-то слышал обо мне.
Мне всё равно, кто, что обо мне говорит. Жизнь мне дана не для того, чтоб я решала, кто прав, кто как ко мне относится.
Все люди чем-то похожи друг на друга.
По сути, ему не до меня. Мои соображения висят на тоненькой ниточке, взмах, и всё полетит вверх тормашками. Но тень останется, останется и фантом присутствия. Ничего не рухнет в пропасть. Тикают часы, не кончается время.
Мне нужно всего лишь шагнуть со ступеньки вниз, чтобы вывести гостя из ступора.
Ничтожные намёки улавливаю. Их достаточно для осмысления разделяющего или, наоборот, сближающего, пространства. В молчании оно быстро осваивается.
Освоить – пол дела, необходимо переварить, только тогда вопросы исчезнут.
Он вот не замечает, что я рвусь, что сейчас я как бы разорившаяся. Ничего у меня нет, нечем похвастаться. Но я не кем-то обглоданная, не кость на помойке. На моих костях мясо сохранилось.
Хорошо бы было, если бы они пришли вдвоём. Игоря не хватает.
Богатой мне не быть, но, в смысле, что теперь время только мне принадлежит, разве это не достаток? Никто не мешает жизнь устроить.
Чувствую, что глаза как бы оживляются, блик грустного отсвета завесу тени опускает.
Не чувствуется пренебрежения. Успела или не успела в этой жизни, это не вопрос. Жизнь не поторопить.
Млеть начинает в предощущении нутро.
Комедия. Зелёное пятнышко из завесы тени мигает, будто заманивает. Не хочешь, да засмотришься.
Нет ни жёлтого огонька, ни красного. Один зелёный горит. Маняще светит. Вроде как сигнализирует, что всё будет хорошо.
Конечно, малость опростоволосилась. Не было такого, чтобы без причины меня оставляли. Я – могла, меня – нет. Пока не оставили, но отодвинулись.
Я не совсем дура. Не мне одной жизнь фигу показала. Сотни, если не тысячи в это же время в глубокой яме сидят. А у меня дом, двор, калитка с защёлкой. Я выплыву.
Я налегке приехала. Одеяло, простынь и подушка. Жадность не моя стихия. Могу отшвырнуть, могу по милости случая забыть.
Я – владелица усадьбы. Старосветская помещица. Это значит, что я в состоянии к прошлой своей жизни, к тому насыщенному раствору, который вытолкнул меня на поверхность и волной выбросил сюда, я могу добавить для вкуса соли, и, не переставая мешать, по выпавшему осадку, определю будущее.
Теперь, когда, казалось бы, путь открыт, когда в голове промелькнуло всё передуманное, Зоя с удивлением ощутила в себе нарастающее желание противостоять попыткам пересмотра прошлого.
С будущим понятно – ноги в руки, и за работу.


                12

Надо же, я уловил нечто полу понятное, некий вызов или намёк. Раз взглянул на женщину, второй раз. В две секунды охватила нервозность, что-то типа растерянности и отчаяния.
Полу понятное вызвало странное чувство: словно что-то связало меня с этим местом. Такое со мной бывает. Непонятное приятие. Почему – объяснить не могу.
Внезапно почувствовал, что мой глаз – это окуляр мозга. Я хочу разглядеть то, что мозг уже себе представил. Я выискиваю тонкости оттенков. Что произошло, почему произошло, когда? Она пока была просто «Она». Не мог назвать по имени. Она в эти минуты не вызывала желания двигаться. Стоял, прислушивался, думал ни о чём.
Испытывал безграничное одиночество так, как никто его не испытывал, но – не больше, чем следовало. И понимал, что некому за меня молиться.
Дело не в том, что не хожу в церковь, верю или не верю - я не знаю, у кого, что просить. Тот, к кому возносятся просьбы, слишком много слов выслушал на протяжении тысячелетий.  Сколько ни целуй стекло иконы, оно не пропустит сквозь себя вкус губ.  Удивить и порадовать бога я ничем не могу.
Не хочу, чтобы это выглядело оправданием. Не влюбчив, чтобы мгновению ощущения поверить. Но почему сразу бога вспомнил? А глаза, какого цвета у бога?
Настроение не соответствует общему положению дела, нет причины для тревоги. Самочувствие вполне терпимое. Сохранять бодрость духа в минуту шаткого равновесия – это уже что-то. Я отдаю себе отчёт в том, что являюсь неповторимой личностью. Я – наблюдатель.
Жил до сих пор спокойно, ни от кого не зависел, ничьё мнение не интересовало, и вот, с точки зрения морали и религии нахожусь в полу подвешенном состоянии.
Поэтому, наверное, как бы тяжело мне не было, в своей грусти я находил почти приятность. Не переполняюсь жалкими словами это раз. Богач в одном - дарую и способен презирать это же. Это два. Благодарю, что живой, что у меня были часы растворения в ком-то.
Толку-то от скупых, тщательно обдуманных фраз. Они равнодушны. Они требуют особого слуха. Особый слух только при перемене отношений возникает.
Мне хочется разобраться, что за чувство возникло. И если оно настоящее – каково оно на практике.
Никто меня не обожал, и не собирается обожать. Я не блаженненький, чтобы направо и налево раздавать поучения. Я не хранитель какой-то тайны. Но ведь я и не червяк, способный пролезть глубоко-глубоко внутрь.
Тем не менее, любая встреча будит во мне желание понять, кто передо мной.
Мысли вдруг оборвались. Забыл слова. Яблоко перестало быть яблоком. Немного шумело в голове.
Я почему-то почувствовал, что могу так стоять и час, и два часа, стоять и внимать, мало понимая происходящее.
Что-то несоединимое, подозрительно несоединимое настойчиво требовало чего-то.
Любопытство и протест, скорее, протест любопытства, и, странно, «она» ничего не спрашивала, а как будто просила о чём-то. И я знал, о чём.
Знаю, но не скажу. Ведь стоит открыть рот, как спокойствие взорвётся.
Я просто решил ждать, не делая ничего особенного. Я и пришёл сюда ничего не делать. Просто пришёл.
Стою, сунул руку в карман. Шевелю пальцами, будто   пересчитываю мелочь.
Наверное, стоя у ворот, я выгляжу как нищий, просящий у хозяйки подаяние. Копеечку или кусок хлеба. Мне в детстве несколько раз приходилось подаяние погорельцам давать. Переживал стыд и неловкость, скуку непонимания и желание поскорее отделаться. Остро испытывал чувство жалости, которое тогда только-только формировалось.
Марево перед глазами, всё плывёт. Лицо напротив кривится, искажается, напоминая рисунки к сказкам. Блеск глаз ожидающий. Невозможно долго выдержать.
Неловко стоять в вопросительном молчании. Неловко, когда тебя молча рассматривают, строя догадки. Не строя, а догадываясь. Чувство, будто поднимается тесто на опаре, вот-вот полезет через край, спор возникнет. Утомительно желание сдерживать противоречия.
Нечто дёргает за поводки. Важно не понестись вскачь. Полезно испытывать смену разнообразных, полузабытых ощущений, в которых, я делаюсь, сам себе интересен.
Притворство не картина, оно рамкой чужих слов не должно украшаться. Притворство – молчаливая беседа, которая не привлекает ничьего внимания со стороны.
Она подняла голову, вроде как улыбнулась. Немного не так, как мне бы хотелось. Улыбка показалась мне нездешней, далёкой. Привезённой откуда-то.
Её трудно объяснить. Слова, описывающие её, в размазню превратятся.
Всё принадлежит прошлому. Любовь когда-никогда ржавеет, и дружба тоже ржавеет. Вино не ржавеет, оно – киснет.
Мне показалось, что Она умеет смотреть на людей как бы сверху и издали, отстранившись. И теперь ведь стоит на верхней ступеньке, не спускается. А сверху, то, что внизу, всё видится маленьким и незначительным.
Это мне снизу таинственной она кажется.
Я не понимал, сами мысли в голове думаются, или я заставляю себя думать? Переживаю, вернее, пережёвываю простенькое, то, что не на виду, а таится за пологом выделывания.
Учтиво пытаюсь улыбнуться. Лишь бы скрыть своё отчаяние. В мыслях хотелось исчезнуть, раствориться, перестать быть видимым.
С кем я?
Ни с кем, ничью сторону не принимаю. Пафос мне не присущ, восхищаться особо нечем. Но и мысленно убивать никого не буду. Не кровожаден.
Ещё недавно мог предположить всё что угодно. А вот, подишь ты, незначительное стало принимать угрожающие размеры.
«Сейчас она спросит. Сейчас спросит».
Своим приходом, я застал её врасплох. Она смущена. Она несколько не так выглядит. Что-то сказать про дом, про огород, - наверняка это противоречие вызовет. Воображать не стоит, подождать надо. Попал в глупое положение в первый визит, любопытство, - оно ничего нового не сулит.
У нас вечно говорят не то, не о том. Делают не для себя, не что бы удобно было, а – напоказ. Сам этим грешен. Внутри происходит что-то такое… странное…Нехорошее что-то.
Смелое утверждение. Каждый здравомыслящий человек, находясь в положении, подобном моему, почувствует себя, всё равно, что тонущий.
Хочется оттолкнуться от чего-то другого, чтобы всплыть, и хватить ртом воздуху. Руку выкинуть вверх, чтобы заметили.
Тонущий человек готов освободиться от всего лишнего. И не скрытая пружина непонятного, а желание жить, заставляют говорить и действовать именно так, а не иначе.
Пьяное счастье предощущения, возбуждает желание что-то делать. Поступок нужен. Движение.
Странная мысль, что мой приход принимается как что-то выдающееся. Она принимает его как подарок.
Молчание – соглашение.
Кого-то презирают, кем-то восхищаются.
Любопытство и опасение. Снисхождением и не пахнет. Роль наблюдателя утомляет. Она вызывает смутное сознание зависимости от того, кого хочу понять.
Понимать и не понимать можно по-разному. В минуту обретённое понимание может рухнуть.
Хочется сказать, чтобы она не подумала обо мне странного. Да, я нарушаю правила. Иначе нельзя. Готов согласиться, что особой симпатии не вызываю. Но всегда стараюсь не делать так, чтобы меня ненавидели. Я лучше уйду.
Она, что, мысль мою уловила? Её губы сложились в неопределённую гримасу. Кашлянула в кулачок. Нет, она не из тех женщин, кого смутить можно.
Утро сегодня какое-то особое. Утро движения души.
Душу стоит только стронуть с места, стоит ей набрать инерцию, как неделю, а то и месяц, неизвестность сигналы будет подавать.
Слугою иногда необходимо побыть у неизвестности для того, чтобы набраться впечатлений. Интерес, интерес надо возбудить.
Мне захотелось прикоснуться к плечу женщины, успокоить её.
Прозрачно хотение женщины. Её действие просчитать можно до миллиметра. Но она не трус.
Опыта жизни у меня достаточно. Если и не перегружен я этим опытом, то, думаю, накопленного добра хватит, чтобы начать оценивать. Вопрос вот в чём, а прирос этот опыт ко мне, свой он, личными домыслами дополнен, или так и остался мой опыт чужим?
Со многим не согласен. Не что иное, как несогласие, ощущение разлада формирует, рождает тревогу.
Гордость ощущаю, никто другой не пришёл, а я здесь. Эта гордость её любопытством подкрепляется. Как же, её взгляд оценивающий!
Излишни слова. Они все будут неправдивы. Стоять бы и молчать.
Но и время как будто остановилось. Время тоже в недоумении, не понимает, в какую сторону отсчёт вести. Застывшее время несогласие и близкую скуку предвещает.
Подул ветерок, пятно от лучка солнца передвинулось. Шашку лучик норовит провести в дамки. Идёт игра. Не к моим ногам солнечное пятно движется, оно вот-вот осветит дверной проём, её. И тогда Она, ещё более непонятная в необыкновенном свете, лишит меня точки опоры.
Ощущение какой-то неловкости или опасности?
Нет, простыми словами такую женщину не пронять. Значительных слов нет в моём запасе. Все слова – банальны. В произнесённых словах чувствуется торопливость и раздражение, в непроизнесённых – бескровный, негреющий огонь, который изуродовать всё способен.
В раскрытии смысла каждого слова таится загадка. Зло порождает зло. Стоит перерезать нитку слов, как строчка расползётся, рассыплется на буквы. В жизни так и бывает.
Бог с ними, с этими загадками!
Шелест слышен. Рассеянно слушаю шелест. Смотрю вперёд не своими глазами. Впереди всё не похожее ни на что.
Похожее должно вызывать приятность, непохожее – интерес.
Она прищурила глаза, облизала губы. Она держит паузу. Конечно, когда облизывают губы, улыбка не может скользнуть по губам.
Несогласие с кем-то, не заставляет кого-то высмеивать, злорадства не рождает из-за того, что у кого-то через пень-колоду жизнь идёт.
Её прошлая жизнь была печальной и сырой. Детям в сырости жить плохо. Что-то незаметно, чтобы она плакала о прошлом. У неё возможность появилась.
Конечно, мужики не все сплошь подлецы и лицемеры, но и вертопрахов среди нас предостаточно. Живём согласно обычаям. Обычаи сами по себе не служат оправданием.
Я согласен с утверждением, раз себе не нужен, так и никому не нужен.
Моё несогласие заставляет отойти в сторону от действительности и жить в своих мыслях.
Простодушия хочется, человечности, к чёрту позёрство. В пределах доступности хочется остановить выбор на чем-то одном.
Стоим. Молчим. Между нами неизбывная, ужасная грусть и боль в глазах. Бежать мне надо. Бежать отсюда.
Скучно думать о бесполезности существования, о напрасности всего.
Чувствую примерно так. Чего кричать?
Пришёл – и испугался, словно передо мной развёрзлась пропасть.
Мысли-то мои не новаторские. Ленивой иронией наполнены. Попахивают равнодушием. Я вызываю впечатление не то чтобы заплутавшегося в трёх соснах человека, а человека, который хочет что-то сказать, но никак не находит нужные слова. Соглядатаи таковы, они холодно и пристально рассматривают, но не делают попытки что-то предотвратить.
Мне бы только подразнить. Мне бы только избавиться от тревожного настроения. Мне бы только былую внутреннюю свободу обрести.
Сейчас я не ограничен во времени. Время – нитка, его можно намотать на катушку.
А ну как Она поймёт во мне не то, что нужно понимать, станет снисходительна? Шага не сделал, а такие мысли.
Пришёл будто бы наниматься на работу, а оказывается, далеко идущие планы зреют в голове. Заскочил куда-то далеко вперёд.
Я жду возражений или приглашения? Понимаю, что эти минуты, теперь просыпающиеся вниз, в закрома памяти, тонким слоем пыли полку устилают, потом не раз вспомнятся.
Позывы начать говорить, кем-то пока сдерживаются. Это хорошо. Снова отметил, что у неё грустный взгляд, куда-то сквозь калитку.
Куражусь-кочевряжусь. Норовлю умалить свои сомнения. Двулик, двусмыслен.
К ручке, что ли, припасть, поцеловать?
Легче, легче на поворотах, как говорят в нашей деревне.
Я ошарашенно молчу. Оглушён тишиной. В голове гулко и пусто.
Чеканное лицо, не вижу тени приязни, внимания и настоящего любопытства.
Хотелось бы проникнуть в её судьбу. Призрачно-вязкое желание появилось.
Ни на чём сосредоточиться не могу. А может, и вправду, уйти?
Прихоть это или не прихоть, но мысль холодком прошлась по черепушке.
В одиночку ничего не решить. Предмета борьбы у одиночки нет. Плевать. Ловко и роскошно жить циником. «За» или «против» я по жизни? Скорее всего – «против». Потому что не терплю пренебрежения.
Причём тут пренебрежение? Обижаться – дело лёгкое и даже полезное, надул губы – пофырчи, сплюнь, очисти душу до новой обиды.
А она человек, лишённый любопытства. Может, ей плевать на чужой выбор? Такая кивнёт. испытывая облегчение, и продолжит жить.
Чувствую неловкость.
Есть такая область жизни, не до конца понятная, но именно там проходит порог перемен. Надо набраться сил, объединиться хотя бы с тишиной, с ночной темнотой, с кем-то, чтобы начать действовать против кого-то, или что-то сломать.
Исходя из таких рассуждений, выходит, что я пришёл, чтобы объединиться не за, а против.
Любопытно, но, прежде чем что-то увидеть, всегда это мысленно представить надо, как нечто. Только почти всегда, представление не сходится с реальностью.
Хорошо обсуждать то, чего я не знаю, о чём не имею представления, или имею лишь смутное представление. Лишь на это не жалко времени.
Странно звучит - нет времени! Меня не будет, а часы вселенной будут тикать. Чтобы что-то произошло, для меня, по крайней мере, достаточно сильно захотеть, и шевельнуть пальцем. Попытка нужна. Воспринимаю только то, к чему подготовила жизнь.
Ощущение тесноты появилось. Снова поймал на себе как бы умоляющий, неопределённый взгляд. Что-то тревожное, и, тем не менее, энергия исходит от женщины. Тесно ей тут будет за покосившимся забором.
Мне нужно разорвать круг. До этого смотрел на жизнь одними глазами, теперь включил незадействованное воображение. Будто кто-то подсказал: раз не хочешь меняться, то будешь терпеть.
Нельзя находиться в атмосфере, отравленной угаром, и не угореть самому. А чем я лучше других?
Тем не менее, способность наблюдать за собой со стороны, сравнивать себя с кем-то, у меня ограниченная.
Она со странной улыбкой, я бы сказал материнской, смотрела то на меня, то на ворота, то на щелястый покосившийся забор. Это было неприятно. Сравнение шло меня с неодушевлёнными предметами.
Немой допрос она ведёт. Порасспросить людей надо, люди рассказать немало любопытного могут. Одни - одно, другие – другое. А кто-то комок смысла слепит.
Никак ни на чём не сосредоточиться.
Я искренне хочу помочь. Искренний человек всю свою неловкость выставит, а это смешно выглядит. Времена теперь такие. На смех поднимать по любому поводу.
Обыденное дело. Автоматически, независимо от желания идёт процесс. Каждый - подопытный кролик под окуляром микроскопа.
Что я хочу увидеть? Из-за того, что Она переехала, её прошлая жизнь не переместилась на новое место, всё её окружение осталось на прежнем месте. Её там нет, вместо неё пустотой зияет её место. Оно скоро чем-то заплывает.
Переезд – это убирание одной подпорки из-под крыши прошлого. Может, там и произошло обрушение кровли, но это ровным счётом не имеет значения здесь.
Как бы это ни звучало оскорбительно, но хотение – средство возбуждения фантазии, удовлетворение потребности в сопереживании.
Сопереживание как моль, которая день ото дня проедает ткань жизни. В конце концов, дыра получится.
Жаль, что я как бы в двух лицах. Одно лицо говорит и думает о прошлом, второе – только завтрашним днём интересуется. Третья ипостась лица нужна, чтобы полоскать сегодняшнее. Сегодняшнее не тряпка, которую отмыть надо.
Только третьему лицу ни в чём не откажут. Увы, желание быть третьим невыполнимо.
А у меня желание подловить на противоречии. Так она молчит. Разве можно разглядеть, что прячется у женщины в глубине зрачков?
Она ко всему относится спокойно. Пришёл – ну, и хорошо. Дальше, что?

                13

Мысли обрывочны, являются неожиданно, вне связи с происходящим. Но они намекающие, подразумевающие, «склизкие». Вот именно, не скользкие, а «склизкие». Не ухватишь их.
В котле головы каша, всё упрело, неведомые думы вырываются пузырьками наверх. Сам на себя смотрю со стороны, насколько же я износился, постарел, выдумываю проблемы на ровном месте.
Чувствую себя подавленным. Какая-то опасность таится. Это возбуждает, растёт необходимость самообороны. Против кого или чего?
Шёл, в общем-то, равнодушно относился к хозяйке, помощь хотел предложить, а тут в глаза бросилась её независимость, и понеслось…
К чему это я опять? Опять куда-то в сторону меня повело.
Всё во дворе дома с надписью «Продаётся» разбито, раздроблено на крохотные кусочки, томится. Каждый кусочек сам по себе, в каждом какое-то знаковое событие, не зачёркнутое. Чтобы изжить что-то, необходимо это «что-то» сшевелить, перевернуть, оставить на нём свой след.
Свой, чужой. А если сам изжился? Не обманывай сам себя. Спина-то зрячая, на затылке глаза есть.
Ленивые мысли ползут, взгляд ленивых глаз вновь пробежался по двору. Непонимание и никакого возмущения. Смешно пытаться поставить себя на её место.
Посторонние мысли постороннего человека. Случайные они или нет, но они наползают со стороны, без связи с чем-то.
Ноги словно чужие. Нарушилась связь между ногами и головой. Мысленно делаю шаг вперёд, туда, где мрак и тишина.
Постороннему невозможно достучаться до сознания, так как даже возвышая человека над действительностью, посторонние мысли обращают внимание в первую очередь на неприбранность, на грязь
Купить дом, желанной или нежеланной, неожидаемой или восставшей, как птица Феникс из пепла, переехать из столичного мегаполиса в зачуханную провинцию – это поступок для женщины. Это на грани помешательства. Причины следует всегда искать не вне, а внутри, в обстоятельствах, в желании. 
Помешательство у женщины – всегда с любовью связано. С какими-то надеждами, с планами переустройства личной жизни, с погружением в абсолютное блаженство. В вере.
Лишь это способно увлечь в сторону, оторвать от привычного, к которому притерпелась.
Жаль, что теперь не плетут лапти. Из меня бы хороший лапотник вышел бы, умею плести, набиваю строки так плотно, что самому не выбраться, не растечься словам.
Смотрю, прищурясь, рассматриваю непонятное.
Вроде как задремал на минуту, очнулся, никого рядом, но чувствую прикосновение к плечу. И забыли обо мне, и не забыли. Ведь всех забывают, кто не оправдал надежд или же выкрутас недозволенный совершил.
Верю зверю, себе – погожу. Полное безразличие. Самоугодливые мысли.
Грёзы – это способность подключить сознание и подсознание к духу, это череда таинственных шагов взросления, осмысливания. Шагов от ощущения простоты.
Сколько можно думать о всякой ерунде? Но почему-то думать о другом невозможно.
Вроде, женщине ничего не надо, всё есть, всё устраивает: дом, муж, дети. И вдруг, непонятно что происходит: зов тела, простейший, инстинктивный, а он рушит таинственность.  Разгорается идея нового чувства. Появляется мужчина, - пробуждается любовь. Кажется, и не искала мужчину для удовлетворения своей потребности в любви. Остальное – лишь следствие этого. Возникла идея, способная выразиться в поступок.
Примитивно мыслю. Чёрт побери, что я готов себе внушить?
Лучше бы, наверное, не размышлять, не строить теорий. Под тяжестью разоблачений меняю облик.
Нет, пустую голову набить чем-то надо.
Моргнул, соринка постороннего видения выпала из глаза. И улыбку можно так же с лица согнать. Что-то удерживает на краю.
Поступок важен, и важна сущность поступка. Сущность заключается в том, что отчаяние пропадает. Сущность – это когда перестаёт глодать собственное нутро червь.
Вздохнул поглубже. Каждая мысль отдаётся эхом. Никак не получается прогнать видение.
То ли я меняюсь, то ли поменялось отношение ко мне других.
Нет, не атрофировалось нутро, без слов разгадываю всё, что происходит.
Полудрёма обостряет чувства, она склонна к бессоннице, она заставляет бдить. Бдить – это накладно для организма.
Только не смеяться, только осознать, что я – это – я, мои чувства всегда будут моими. Я не выдумал себя, я таким родился. Сколько бы ни сыпали сахару в мой стакан с чаем, слаще мысли не будут.
Одиночество, ночь без сна часто воспринимаю как опасность. Душа сна меня всегда окутывает тенью. И подозрения свои щупальца простирает, на кончиках смертоносный яд таится.
Имею привычку невольно, бессознательно подмечать всё кругом. Краем глаза слежу за происходящим.
Как рассудил, так и поступил. Ни о чём не думаю. Вне себя от счастья или вне себя от пустоты?
Какая-то недоведённость. Будь она неладна. Сухи чувства в мыслях. Неудовлетворённость мучает.  Готов изменить мир здесь и сейчас?
Тишина. Ни да, ни нет.
Грустная, хорошая зависть сулит удачу. Та, что зовётся белой. Белую зависть, обычно, с большой осторожностью комментирую. Ибо преждевременные надежды имеют свойство не сбываться.
Самого себя начинаю воспринимать как абстракцию. Выползаю из себя, заполняю пространство. Не установилась пока граница между… Между чем и чем?
Взбрык может случиться и после безобманной радости, ею ведь не конкретно на ком-то отыгрываются.
Сжал пальцы правой руки в кулак, ударил по левой ладони. Точка.
Давешняя решимость и нетерпение сменились безразличием.
Не я, а кто-то со стороны, упивается несчастьем другого, как же, неповторимое его несчастье, естественное, не режиссированное действие, правдивое до озноба, оно любопытство вызывает. Мне подсказывают, за лицом, за выражением лица понаблюдай. Кино бесплатное.
Чёрная полоса у человека – уважь, отступи, сыграй в игру. В игре в поддавки тоже победитель есть.
Недоверие и гордость, неловкость и ответственность, и ещё что-то, и ещё что-то, в чём сходу не разберусь. Всё течёт своим чередом.
Мысли, не преобразованные в слова, есть только мысли. Ничто. Ничто необычное, что может заставить сомневаться, возникнуть не должно. На самом деле всё не так просто.
Улыбаться не хочется, но чувствую себя отлично. Снизошло спокойствие.
Смотреть на женщину не то чтобы не хотелось, а нет сил, смотреть на того, о котором думалось по-разному. И хороший он, и плохой, и так себе.
Женщину любят такой, какая она есть. Нечего прилагать к ней свои, взятые с неба представления о любви, о достоинствах и недостатках.
Всё-таки очень хорошо, что мысли не читаются. Страх божий, если б наоборот было, все поубивали бы друг дружку.
Стою, словно парализованный. Руки-ноги не слушаются. Пронзительное беззвучие давит. Ни глаза привыкнуть не могут, не говоря про уши – заложило их.
Не должен я никого презирать, ни старого, ни малого, и отталкивать нельзя, а вдруг пригодится. Каждый, кто приходит, он несёт себя в дар, не просто так приходит. Важен не подарок, а приход.
Но вместо радостного волнения гложет какая-то неудовлетворённость.
Истинные побуждения людей иногда открываются. Терпения набраться надо. Мне, например, часто кажется, что иду, а впереди, навстречу мне, маячит фигура. Ускоряю шаг, и фигура начинает торопиться. Дойдёт до того, что носом к носу почти столкнёмся. Помутнение проходит. Вздрогну. Фигура – это я сам. Шёл отражённо от чего-то к себе самому. Как в зеркале.
Секунду не различаешь ничего.
Ничто так не приводит в себя, как самая что ни на есть будничная фраза или мысль. Только она может подавить растерянность, помочь рассмотреть, что происходит вокруг, и поспособствовать выступить с кем-то единым фронтом против кого-то.
Скрыть что-то от самого себя хочется. Многое придумывается для самообмана, для того чтобы уютней жилось.
Ничего в этом плохого нет. Редко кто из множества концов бессмысленности нить привязи вытащит.
«Возможно, ты и прав».
Послышалось или Она это произнесла? Уловила? Что, Она способна читать мысли?
Сразу почувствовал, что остался как бы один во всём мире, почувствовал себя одиноким, как бывает в минуту предельной тоски.
Небо вверху как бы стеклянное, никуда не исчезло, но солнца нет – за облако солнце спряталось. Ни звука не слышно. Чередование, что было четверть часа назад, помнится, а четверть часа до этой четверти – запамятовал. Провал в памяти.
«Кажется, я против самого себя что-то имею?» - «Нет, на ум ничего не приходит». – «Если хорошо подумать?» - «Поставить бы тебя на четыре кости, и прогнать в таком виде по экватору?» - «Почему по экватору?» - «Так путь длиннее».
Была бы закрытой калитка, поцеловал бы дверной пробой и побрёл бы на автобусную остановку, не клятый, не мятый. Ничем не обиженный. Разве что, чуть с грустинкой от упущенного знакомства.
Но ведь это совсем не то, как если бы меня позвали и не открыли дверь, или замок, свернувшейся собачонкой, чернел бы на двери.
Так и то, мало ли что у кого, отменили встречу - в другой раз пригласят. Чувствуй себя спокойно. Нечего бояться. Неутолённое, несбывшееся желание, по каким угодно причинам, есть только факт.
Что бы ни происходило, долго не жалей ни о чём.
Внутренне морщусь, будто бы устыдился «яканья». Хотя, не слышу отзыва, но в горле першить начало.
Как говорится, в начале было слово. Если называть вещи своими именами, то всё станет очевидным.
Она должна с невероятной полнотой ощущать направленное мною на неё доверие. Незатейливое, без задних мыслей, пусть, и минутное, но ведь оно просит благоговения.
С какой стати она должна это почувствовать? Неуместно подумал. Хотя, разглядывать и не думать невозможно.
Есть задние мысли, значит, есть и передние помыслы. С передними мыслями, наверное, встречаются на уровне побуждений простоты. Без углубления нелепостей. Чтобы о себе напомнить.
Жизнь ко мне так, а я фертом пройдусь. Выкину фокус.
Ощущение было необъяснимое. Слишком я спокоен для торжественного события. А какая торжественность в моём приходе?
Всему чуждому надо противопоставить общение и выдумку. С общением понятно, за этим и пришёл, а как с выдумкой?
Нет ничего случайного. Решения принимаются заранее. Не освящены они какой-то сверхзадачей. А я что-то жду.
Не хватало ещё, чтобы с первой минуты поселилось разочарование, доходящее до ненависти.
Да ладно, ненавидеть можно за что-то. Ничего такого страшного не сделал, чтобы меня ни с того ни с сего начали ненавидеть.
Отношение ко мне как к гостю? Нежданный гость хуже татарина. Не отсюда ли и равнодушие? Она что-то другое ждёт. Может же быть так, что у неё другие ценности, другая внутренняя организация, другое общение, другие отношения? С Марса прилетела.
Иронизирую, значит, не всё так страшно. А что колеблюсь, так выпутаться из ситуации хочу.
Это вовсе не каприз, что я заявился сюда. Прибежал как на пожар. На пожаре тоже: кому-то погреться охота, кому-то тушить надо.
Кто-то думает, что я доволен жизнью. Вовсе нет! Это только кажется.
Как бы там ни было, но своим приходом я неосознанно сблизил наши жизни. Её, неизвестно далёкая жизнь, и моя, вдоль и поперёк перепаханная, чуточку стали ближе.
Я её молчанием допущен к соучастию.
Появление меня здесь – вылет бабочки из кокона. Незаметное развитие, жизнь происходит в коконе. До упора доразвивался. Тесно стало в своём коконе. Грыз, грыз стенки, наконец-то на божий свет выбрался. Наигрался сам с собой. Так сказать, в рот жизни насмотрелся, пришло время выбирать.
А где получают уроки те, кому выбирать нужно? Есть такая школа жизненного понимания или нет? Вот то-то и оно! Известное русское перепутье – камень и три расходящиеся дороги.
Стой, чеши тыкву: там мёртвым будешь, здесь – пахать и пахать, а третья дорога в неизвестность ведёт. Тоже сладкое не предвидится.
Шмель не на всякий цветок садится.
Дай бог, чтобы так оно и было, как я задумал.
Желание возникло ощупать себя, чтобы понять, что так ударило в голову.
Нечто странное чувствуется в жизни. Зачем в жизни неопределённости, зачем она так закручена, запутана? Присматривайся, не присматривайся, - всё выглядит подозрительным. Всё на выдумках построено.
На небо глядя, страстями не наполняешься – высоко оно, пешком не доберёшься. Всё ненужное оттуда валится вниз: тучи дождём падают, облака туманами в низинах стелются, камни, не задерживаясь, из космоса прилетают. Всё просто.
Всё просто? А что, простота и упрощение – признак ума?
Наивно мыслю.
Конечно, жизнь была бы намного понятней без путаников, которые навязывают своё мнение.
Страшное изрекают – не верь.
Не нахожу, о чём говорить.
И так правильно, и так не совсем уж ересь. Во всём двуличность. Нелестная двуличность.
Как её понимать?
Сложившееся впечатление – чувство человека, наглотавшегося дымом, который выел мысли. В глазах резь, тошнота, выворачивает наизнанку. Состояние немоты. Где уж тут удовлетворять потребность сегодняшнего желания.
Человека, отличающегося от нормы, нужно как-то выделять, вешать на шею ботало, чтобы, пошевелился тот, а звон и напомнит, кто перед тобой.
Как бы погрузился в полумрак. Стёкла окна отсвечивают, точно чьи-то глаза подсматривают за нами.
Вот накручиваю, вот накручиваю. Всё никак рост не прекращается. Накрутки – болезнь роста.
Хорошо бы, конечно, появляться из неоткуда, сказать что-нибудь, нечто-поражающее, фокус продемонстрировать, чтобы челюсти отвисли, чтобы глаза плошками стали, а потом помахать ручкой, и исчезнуть.
Глупые детские мысли. Как мухи перед глазами мелькают. С чем всё связано, - скорее всего, - предчувствие опасности.
Нет золотого петушка, который бы, поворачиваясь на спице, показывал, с какой стороны ждать каверзу.
Не торопись, не накручивай лишнего. Пьяненькое состояние. Никого спасать я не собираюсь. Даже не смогу заставить расслабиться и внимать. В разговоре, обычно, друг друга толком не слышат, каждый собой поглощен. Все поправляют, направляют, глаголют. Будто живём в исправительном интернате. Скорее всего, в болоте, где в хоре лягушек отдельное кваканье не слышно.
Вот бы все голоса людей записать одновременно и прокрутить. Впечатляющая какофония была бы.
Нет, какая-нибудь лягушка квакает наособицу. Кто-то обязан был бы так делать. Кому-то солгать и спрятаться, на роду написано.
 Мне-то, какое дело до кого-то?
Привычный, намётанный взгляд подметит, что мне есть дело до всего, в чём есть оттенки чувств и настроений.
У меня наваждение, что мои слова проживать будут. Как бы не так. Захватить чужое внимание - постараться нужно. В бой рвутся только за правду. Визит – компромисс ради спокойствия души. Без деловых соображений он, ознакомительный. Поторопился изжить нетерпение. Так сказать, инстинкт удовлетворить.
Выходит, не её, так кого-то другого отыскал бы. Мне нужно выговориться. Нет, я не навязываюсь. Вообразил, бог знает что.
Осторожненький я. Боюсь, чтобы не подслушали мои мысли. Мысли могут отразиться эхом. В лесу эхо из дупла вылетает, а у человека смысл эха глазами распознаётся.
Внешне жизнь любого в какой-то мере понятна. Есть, что с чем сравнивать. По образу и подобию она строится. Можно отрегулировать её согласно внешним обстоятельствам. Но есть, есть и внутренняя жизнь, закрытая, та, что похожа на обособленную монастырскую, или на жизнь в строгой колонии.
Люди не дураки страдать на пустом месте, им кошмары ни к чему. А жизнь что, она может любой фортель выкинуть. В ней страх – побочный эффект.
В тишине мысли звучат внушительно. Гордость поднимается.
Гордость – это чувство, сосредоточенное на ком-то одном, оно очерствляет сердце, особый вид эгоизма рождает.
А страх загадочным образом не проходит. Она заражает страхом.
Хорошо бы страх маленькими порциями получать.
Нет, я не разучился смотреть.
Предполагать можно что угодно. Изменить я не в состоянии. Поэтому надейся на себя, и не придавай себе ни в чём большого значения. Не преувеличивай. Хочешь поговорить, - говори короткими фразами, порциями выдавай слова.
Мгновение отведено на колебание. Лишь это мгновение решает всё. Если не получится, то в следующее мгновение колебаний ничего не получится.
Впрочем, я могу и ошибаться.
С припуском плюс один-два дня всё узнается. Земля полнится слухами.
На меня как бы накатило: то ли не с той ноги встал, то ли меня понесло как лошадь, которую никак не остановить.
Конечно, на новом месте не сразу разглядишь, что и почём, привыкнуть нужно, прежде чем, как говорится, по именам всех различать.
Главное, не осатанеть.
Эйфория пройдёт. Да и не всегда она возникает. Эйфория сменяется пресыщением. Пресыщение – скукой. В скуке как бы не свихнуться. И тут самое правильное – бежать. И от себя самого, и от всех.
Подружиться с самим собой, когда находишься в неописуемом состоянии, то ли блаженства, то ли транса, когда никого не замечаешь, - не удастся.
До боли, до рези в глазах можно всматриваться в тишину, совершенно неподвижную, без отражений.
Время в человеческой жизни должно всё в тугой узел завязывать, собирать воедино. Ан, нет, странные жизни, в конце концов, вырисовываются, покалеченные какие-то: живёт-живёт человек, а потом жизнь разваливается.
Глупость сморозил. Как это жизнь у живого человека, вдруг, да и развалилась? Другой стала, - может быть?
Да и другой не может стать. Человек тот же, а жизнь – другая? Любопытства больше стало?
Хорошо бы вытряхнуть из головы мозг, промыть его…
Можно промыть и, не вытряхивая, но для этого воля должна быть.
Не смею думать ни о чём. Фактов не хватает. Я не могу заглядывать за предел: не пережил полностью крах, не могу отбросить собственные противоречивые точки зрения.
В голове клочья фраз. Разные выверты. Мысли крутятся вокруг женщины. Не какой-то конкретно, а вокруг обобщённого образа. Например, той женщины, которая производит на свет мужскую особь, не подозревая, что эта особь достанется сопернице, сначала не думает и не переживает, а потом жалеет об этом.
Все мысли оттого, что скучно жил? Странная какая-то скука. У одного меня такая, или, и другие ею подвержены?
Смотрю и ничего не вижу. А что хотел бы увидеть?
Хочу многого, а чаще всего на ум приходят слова «не надо».

                14

Для меня давно ничего нет. Нет нигде, ни в соседнем дворе, ни на окраине страны, ни на другом конце земного шара, если у земного шара есть конец. Я в яме нахожусь. Готов весь мир обругать. Ни от кого нет сочувствия, ни поддержки. Я даже слов подыскать не могу, какими это «ничего» охарактеризовать.
Прибедняюсь, конечно. Каждую деталь из прожитого могу вспомнить, но собрать что-то целое, чтобы было отчётливо, не выходит. Размывает память.
Хочется, чтобы пожалели. Неизлечимо болен одиночеством. Не ищу, не жажду, и неприятно чувствую, что время ускорилось. А всё из-за того, что недооценивал себя. Жизнь – штука серьёзная, не для забав она.
Я сегодняшний не нравлюсь себе вчерашнему. Вчерашний - чувствую себя обманутым, обокраденным.
Глаза широко открыты, губы закушены, как будто крик боли сдерживаю. Нет, скорее всего, частицу жалости к себе самому пытаюсь удержать.
Чем дольше смотрю, тем меньше мне кажется, будто она что-то хорошее скажет. Вокруг неё тоска клубится. Эту тоску объяснить даже самому себе не могу.
Я устарел, всё не моё. В моём часовом механизме какой-то винтик неисправен. Вот всё и разладилось. Это, конечно, мелодрама. Понимаю: для меня всё кончено. Не развернуться мне. Интереса настоящего нет, да и простора нет.
Обострилась тяга к справедливости и добру.
Дешёвый цинизм. Нельзя каждое слово воспринимать всерьёз.
Женщина смотрит на меня, словно желает подготовить к важному известию. Понятно, какому.
Провал в памяти. Не помню того, что было вчера, словно странное «вчера» провёл в потустороннем мире, под водой, в пещере.
Не понимаю, отчего чувство вины и укор совести, гнетут?
Не украл, никого не убил…
Ладно, хватит этого самобичевания. Восторг и пафос, так в исповедальню отправляйся.
Город полон звуков, добродушно ворчит вдалеке. Шум, движение, а я прислушиваюсь, ничем не волнуюсь.
Да, нет, город не добродушен, он кричит, сам себя перекричать норовит. У города тоже слов подходящих в запасе нет.
Умею не выдавать себя. Роль слушателя и бесстрастного наблюдателя со стороны исполняю. Пора, пора активность проявить.
Что-то душно стало. Оттянул рукою ворот рубахи от шеи.
 «Ничего» - ожидание перемены судьбы. Но вот же, сдвинуться с места никак не могу, или не желаю. Ну, никак не заглянуть за угол перемен. Односторонен процесс. Бог так рассудил.
То ли двор, то ли женщина источают иронию, которая окутывает, не даёт сделать шаг. Во власти дурмана нахожусь, немощи, что ли.
Пришёл сюда – надоело или устал молчать? Любопытство привело? Любопытство – своего рода храбрость, а как же, сунуть нос туда, где тебя не ждут, где его могут прищемить. Всё из-за остатка болезни страсти. Болезнь раздражает. Ей нечем возразить. Долгое время так было.
Если честно, то молчание даёт какую-то силу. В глазах кого-то я выгляжу таинственным. Что это такое, как ни объясняй, не поймут. Но вечного ничего нет. Морочить голову можно короткое время. Что-то мне ещё не знакомо, что-то надо узнать. Покров таинственности, значительности в собственных глазах тает.
Думаю в этом направлении. Воинственность какая-то появилась. Шашку в руки, и ну, крушить бы всё подряд. Забор на дрова изрубил бы.
Боевой пыл быстро прошёл. Хаос окружающей действительности шашкой не изрубить, себя в этом хаосе не найти, за чужими мыслями всегда скрыты непонятные чувства.
Когда в жизни всё тик-так, всё сложилось – это одно, а если нет?
С одной стороны, с другой стороны, как ни крути, крутая перемена судьбы – каприз, прихоть заевшегося человека, который сам не знает, чего хочет.
Чего там, живу – притворяюсь. Где-то далеко витаю. Тем не менее – снисходителен. И к поворотам судьбы готов. За любым углом впереди не страшнее, чем за пройденным уже поворотом.
В потоке я чего-то неуловимого, в потоке того, что не укладывается в голове. Сколько всего проходит рядом и даже сквозь меня незамеченным.
Но ведь верил в своё предназначение. Свято верил, верил, как только мог.
Вроде разумный человек, трезвыми глазами смотрю на окружающее, а на душе мутно. Тень подозрения травит.
Ладно, всё одно точка начала забыта. Нет начала. Сразу перенёсся в мир фатальности.
Заранее, казалось бы, обдумывал слова, с какими обращусь к женщине: и что глубоко уважаю её, скажу, и предложу дружбу и помощь… Отчего ж, стоило порог калитки переступить, как понял, что все слова неуместны и ничтожны. Новых же слов не придумывается.
Странно, сам с собой разговариваю разными голосами: то голос жалобный, с нотками искреннейшего горя, то высокий, просящий. И нет ни к чему привязи. И изнутри не связан. Снаружи – может быть. Блаженненький какой-то.
Свободы хочу и испуга греха боюсь.
При испуге часы жизни останавливаются. Мир замирает. В этот миг хорошо бы заглянуть в собственную душу.
Вот, говорят, что ответы на все вопросы в Библии можно найти, а я осилил всего несколько страниц текста. Всё там непонятно. Всё, как в жизни, нуждается в объяснении. Поводырь нужен, чтобы многостраничье одолеть.
Что-то, где-то, зачем-то…Машинально философствую не от ума, а от воображения. Умствую.
Умствуют только неудачники, несчастливые. Счастливым это не надо, они живут молча. О счастье не кричат.
Въедаюсь в жизнь, как мышь в сыр.
Временами, правда, переживаю бессловесную тоску. Замираю, будто кто-то остановил, за мгновение до того, вот-вот готов был упасть в провал.
Не боюсь, но что-то раздражает, что - я не знаю.
К чему объясняться народу в любви? Себя люби, тогда такую любовь другие заметят, может, поверят, а может, и нет.
Всё равно, ужас и сладость, в той или иной мере, испытать придётся.
Жадный – отчасти, трус – в какой-то мере, сдерживать себя, управлять своими мыслями, не могу. Так и чужую мысль принимаю на веру. Не готов, не готов раскошелиться на чужое.
Привык надеяться на себя самого, отсутствие близкого человека, с которым мог бы всё обсудить, всё выяснить, и которому можно было бы признаться в чём-то - в этом ли причина снисходительности?
Пристрастен к себе?
Но ведь из-за этого биться головой об стену бесполезно, голова от этого лучше соображать не начнёт.
Вихрь мнений, суждений, теорий хороводом кружится. Всё на одном месте. Всасывает в себя разные разности, создавая ощущение пустоты. Кипение происходит, но пар не выпускается, не согревает бесполезное движение.
Давно искал случай посмотреть на себя чужими глазами. Непонятно, почему её выбрал?
Её выбрал, а она дверь не распахивает. Так и непонятно, сколько дверей открывать надо. Нет ручек на дверях.
Подумал так, и будто споткнулся обо что-то, о противоречие.
Верующий, неверующий,- какая разница? Быть или казаться – всё это прикрывается словами, тоненьким покрывалом, которое никак щитом не бывает. Некоторые веруют не потому, что бога возлюбили, а от отчаяния. Отвлечённым, недоступным, непостижимым, безразличным, не источником любви тот, на облаках, кажется.
Вроде бы начинаю осваиваться. Врастать в землю. Но понимаю, что корни не пущу. Не та почва. Земля выскальзывает из-под ног.
Понятно, почему на дверях нет ручек - они вращающиеся. Толкнул, и пошёл.
Беспредметность мыслей не укладывается в слова. Из-за этого и молчание. Молчание в тоску не переходит. Нет и ощущения бездонности.
Она меня фотографирует своим взглядом. Сжимает губы, ироничные морщинки в уголках рта. Зрачков не вижу.
Объединиться нужно с кем-то, не важно, на какой почве. На почве неприязни, на почве любви ли, на почве приятия или негодования. Ничего хорошего это в отдалённом будущем не сулит, но на каком-то отрезке очень даже значимо. Потому что всем время от времени свидетели нужны, взгляд со стороны.
Что-то настойчиво рвалось в душу, грозило её заполонить. Где-то в пустом пространстве души жили скудные воспоминания, жила память несбывшейся жизни.
Таит от оттепели сосулька жизни: кап-кап-кап.
Гляжу прямо перед собой. Гляжу будто в темноту, в которой ничего разглядеть невозможно.
Повеяло холодком, как всегда бывало, когда мысленно приближался к чему-то запутанному.
Жизнь не выставленный на витрине окорок, от которого можно тоненькими ломтями отрезать то или иное событие.
К осознанию необходимости перемен каждый своим путём приходит. Труднопредставимо это. Одолевает настроение пережитого, представления о том или ином мучает. Не само то или иное, а представление о том или ином.
Больно впечатлительный. Не дёргайся, не притворяйся, будто тебя тошнит. Не обманывай доверия. Не проявляй злую демонстрацию. Своё сумасбродство, которое вот-вот готово заявить в полный голос, задави.
Кто всё время диктует? Кому неймётся?
Придёт время, сам отдам себя на волю судьбы. И дураку ясно, что всё происходит само собой.
Правильно, жизнь соткана из множества решений, и все они, я так считаю, принимались мною от чистого сердца. Я приноравливался к каждой очередной роли.
Не эксперт в человеческих отношениях, но есть ощущение, что и сумасбродство нужно организму в качестве топлива.
Нет никакого сумасбродства, нет места зависти. Доброжелательность и справедливость торжествуют. Не надо отсиживаться в своём углу, ждать, уповать на бога – шагнул раз, шагни и второй раз.
Легко соглашаюсь, легко уступаю, над злостью у меня порой преобладает удивление.
Переезд всеобщее удивление не может возбудить. Какие чувства руководят? Всё оправдать хочется.
Воздух полон неизъяснимой тоски.
Для чего всё? Для того чтобы несуразность сжечь в топке своих же суждений? Глядишь, некоторое количество тепла выделится. Чтобы жизнь погреть.
Да, сейчас бы не мешало руки протянуть к костерку, погреть ладони.
Есть доля правды в суждениях. Толкотня на одном месте задела. Не в силах совладать с разочарованием. Готов призвать на помощь все свои бессмысленные рассуждения.
Хотя, хотя дурацкие обобщения ничего, кроме вреда, не принесут.
Почему мне кажется, что когда-то давно жил я в другом месте, другой жизнью? А потом забыл о прошлом, стал жить как сейчас, ничего не зная и не подозревая?
Играю спасительную роль посредника. Роль посредника, - когда всё кончится, смогу выйти из своего угла и спокойно зашагать, и шагать себе дальше.
Никого ведь не уничтожил.
До появления человека шёл дождь, гремели громы, никто не втискивал в рамки законов жизнь. Развитие шло, подчиняясь инстинктам самосохранения. Появился человек, начал строить радужные планы, сантиметр придумал, стал вымерять и высчитывать, реки поворачивать, городов понастроил. Таблички ко всему прикрепил, разными ограничениями сам себя обвешал.
Не получу я ничего в этой жизни, надеяться надо, что получу в той. Жди следующего раза.
Будто я не такой? Из одного теста нас всех лепили.
Актёр, фокусник, трепло. Ради чего?
С беспечной уверенностью в глубине души считаю, что родился не вовремя. Раньше нужно было лет на двадцать приходить в этот мир, ещё лучше с теперешними знаниями перенестись бы в век девятнадцатый, или того раньше. Вот бы произвёл фурор.
Ага, во все времена хватало таких полудурков. Ты здесь потому, что искал твой предок покой!
Что-то я какой-то встревоженный. Будто экзамен держать пришёл. Вызубрил ответ, и пришёл. А, может, время подошло, за время упущенное ответить пришёл?
Сам себя не понимаю, а выставляю себя этаким клоуном. Воздерживаться надо от премудростей. Нечего рядиться индейцем: петушиные перья нацепил, расшаркиваюсь, лицо в боевой раскраске. А власть-то над собой потерял.
Родился бы раньше, глядишь, на войне убили бы, или в сталинскую мясорубку попал бы: с одного этапа на другой, да в лагерь.
Ну, не хочется говорить. Чувство неприязни тлеет.
Брюзжать и быть недовольным жизненными ситуациями, хорошего в этом мало. Тем не менее, иду на приключения, не задумываясь.
Нет, но мне кажется, что в жизни пригодилось бы публичное обсуждение текущего момента. Кто, зачем и почему поступает так, а не иначе. Это было бы хорошим самовоспитанием. Меньше ошибок делали бы.
Что мне надо – наилучшим образом связать всё.
Вообще всё чаще является предо мной что-то воображаемое, будто из сна приходящее. И не надо бы видеть, а вижу. Мелочи какие-то. А разве мелочи должны отягощать память?
Раз мелочи помнятся, значит, не достиг пика определённости в своей жизни. Определённость состоит в том, что я ни в чём не отхожу от установок, говорю одно и то же. И молчу всегда одинаково. И оценки даю сходные.
А что заставляет сравнивать? Что я, допустим, хочу получить? Какой довесок?
В ленинградскую блокаду любой довесок хлеба жизнь спасал, не спасал, так продлевал, а теперь? Голода нет. Может, есть голод отсутствия простого человеческого общения? Такого, чтобы влечения были сходными, с одинаковой силой.
Не могу ответить. Ни «да», ни «нет», ни «за», ни «против». Из-за усвоенных мнений комплексую.
Уж таков я.
Что и остаётся, так пожать плечами. Дескать, зря, не зря, это Богу видней.
Будто сам себя поддразниваю, будто отголоски былых времён сердят меня. Поди выражение недовольство на лице появилось?
Вообще-то, если имеешь в душе некий стержень, вокруг которого здоровые устремления сбиваются, те, что оберегают от проступков, то разглядеть разделяющую черту труда не составит. В бездну ненужных страстей не свалюсь.
Всё время рассуждаю, между прочим, как-то всё время, забывая о главном, не договаривая.
Даже если всё вокруг кажется бессмысленным, не обращаю внимания. Всё само-собой рассасывается. Не становлюсь выжитым лимоном.
Соглашусь, паника от усталости.
Странное напряжение не проходит. Ручей разделяет. Необходимо перейти на другой берег, перескочить, но из-за того, что берег топкий, два метра кажутся непреодолимыми.
Иду, иду вдоль воды, вдыхаю запахи, сыплется сверху зола перетёртых суждений, окрашивая серым воздух. Нет ничего подозрительного, но невесомое давление взгляда напротив робость внушает.
Стесняющий взгляд, понимаю, что владелица такого взгляда раскусила меня, знает, что я хочу.
И в то же время я интуитивно чувствую, что она как будто прислушивается к собственному впечатлению.
Если буду на одном месте стоять да думать о смысле жизни, ничего не получу. Толку не будет, стоять и затыкать вокруг себя дыры. Так ещё больше важного потеряю.
Неудачники всегда искренние люди. У них крайние суждения: любят – так любят, ненавидят – так полной мерой.
Всё – согласно закону природы. Только вот эти законы нигде не пропечатаны. Неписанные они, и из-за этого трактуются, кому, как заблагорассудится, в широком понимании.
С чувством страха жду вопроса.
Она молчит.
Запутался, мил человек! Хочешь куда-то идти – иди. Не знаешь – молчи. Мир потерял связь с тобой. Вот и хаос в душе.
Пришёл не вовремя? Разговор следует перенести лет на десять? Тогда оба созреем для разговора, тогда придёт время?
Ну, не на десять лет, на год. За год она обживётся новым пониманием.
Пока же пустырь нас разделяет, может, океан.
Волны судьбы несут над океаном человеческих страстей. Кружится голова. Надо всё делать не как тебе удобней, а как полагается.
Что тут непонятного? В тебе не нуждаются.
Силюсь уловить послания. Заинтересован в происходящем до такой степени, что теряю ощущение места. Стронуть душу с места, особенно больную душу, это большой риск.
Стронуть душу! Шагу шагнуть не могу, а туда же. Моралист, несчастный. Моралистом быть просто. Моралист корректирует отношения. Сдёргивает маски, снова надевает, свою бесцветность так маскирует.
Да, в какой-то момент порядок вещей изменился. Не хочу в этом признаваться, но это так. Что-то сдвинулось. Честно смотреть людям в глаза, нет моих сил. Вот ведь странно, никто не попрекает, никто не осуждает, а при разговоре не смотрю в глаза собеседника. Не смотрю, но краем, боковым зрением, интуитивно всё вижу. Парадокс.
Что-то из меня хотят выудить, какие-то подробности узнать, так и вижу, как тянется рука, входит-погружается в меня, с самого дна норовя подчерпнуть ком ила. Осадка во мне полно. И это на грани сна и бодрствования. Между ними.
Сейчас скажет: «Рассказывай? Стесняться нечего. Говори всё, что на сердце лежит. У тебя там много чего накопилось».
Гоню прочь все мысли. Не обозначил словом процесс, его как бы и нет. Предполагать можно всё, что угодно, толку-то с этих предположений.
Моя способность соображать, и без того не очень-то из ряда вон выходящая, совсем пропадает. Вместо того чтобы думать, я озираюсь.
Нельзя, нельзя допустить, чтобы взашей начали подталкивать. Кому бы то ни было. Сам должен сделать первый шаг.
Ну, не ни с чего же вдруг затуманилось нутро, взор обратился вдаль, уткнулся-упёрся в тучку, облако, зацепился за камень, обнял дерево. Всё замедлилось. С чем-то разлучили, понимаю.
Почему такие мысли приходят в голову, - видимо в ритм, в резонанс с колебаниями земли начал жить. Ничего хорошего от этого нет, свистопляска последнее, что осталось, вытрясет.
Никто ни о чём не расспрашивает. Обращаются только по делу, а раз дела нет, то и молчание.
Немо слышу, как Она мысленно сказала:
- Передо мной, должно быть, очень одинокий человек.
Не вопрос в словах, а констатация.
Какую-то лишнюю благодарность почувствовал. И настороженность стала сильней.
Лишнее - враг необходимого. Не то чтобы враг, но необходимое делает скучным, напрягает. Усиливается ожидание катастрофы. Только начну что-то забывать, тут же кто-то напоминает.
Земля не взорвётся, потоп не смоет страну, американцы бомбу не сбросят - просто одно желание сменяется другим. И новое желание окажется сильнее возможности его выполнить.
Взгляд женщины измеряющий. Сантиметр ли она прикладывает, шаблон ли есть, лампочкой какой освещает, но она своим взглядом щекочет, что ли.
Вообще внимательный взгляд женщины опасен, он выспрашивает, он создаёт представление, правильное или искажённое, а бог его знает, в её голову не проникнуть.
Женщина никогда не упрощает. Нет границ её воображению.
Время пульсирует, растягивается. Тишина стала долгой. Бояться мне нечего. Всё должно идти, как идёт.
Я ждал предельных откровений, но, кажется, их не последует. Не хочется быть жёстко обманутым.
Я и так продвинулся так далеко, как может продвинуться человек в состоянии омертвелости.
Не понять, что движет женщиной, когда она уходит от одной любви в другую, уходит не одна, а с детьми? Необходимость перемены чувствует? Или поле ей новое надо для взращивания семян, поле, где она сможет разбросать семена недолюбленности?
Цинично мыслю. Цинично, но честно. Пускай, глупо, но и глупость полезна.
Теряю представление о том, где кончается правда и начинается ложь, где добро и где зло. Справедливость и несправедливость – колеблющееся марево, оно лишает будущего.
Это, конечно, высшее соображение. Такие соображения обрушились на меня после смерти жены. Времени свободного стало – хоть завались. И не стало того угла, в который можно было поплакаться. Остался один на один с целым миром.
Чтобы прийти в норму, стукнул кулаком себя по лбу. Не по-настоящему, а мысленно. Самое последнее дело, таким манером выбивать из головы выдумки.
Всё – хорошее и плохое сваливается, как снег на голову. Ничего не угрожает. До какого-то времени живёшь, как говорится, без руля и ветрил, уподобляясь котёнку, готовый подсунуться под руку: один подтолкнёт, другой – блюдечко с молоком подсунет, третий погладит. Ценишь недоговоренность. Внезапность – радует. Всё – вопрос внимания и осознания.
Что интересно, не дожидаюсь конечного результата. За минуту до свершения, меняю мнение. Берегусь?
Мне не страшно. Слышу, как оглушительно бьётся сердце. Растворяюсь в этом биении.
Свобода – кружит голову. Всё – пустяки. Нет места чрезвычайному волнению. Потом пауза наступает. Она может длиться и год, и два. Слишком простой и сытой кажется жизнь. Зачем голову ломать?
День – ночь. Кто – день, кто – ночь? Небо и земля. Опять непонятное. Женщине – женское, мужчине – мужское. Но, непонятно каким образом, я оказался на другой стороне ручья. Сам ли перебрёл, боженька перенёс? Жизнь ли, ни с того ни с сего, потребовала взаимности, и что? Инстинкт взыграл? Привязчивости женщина захотела, преданности? Расчистить авгиевы конюшни понадобилось? С долгами расплатиться?
Долги копятся, как бы праведно кто ни жил. Долги платить надо. Следовательно, что-то менять нужно.
Что, сколько и кому я должен?
Когда не знаешь, что менять – соври. Намерения в слова облеки. Жалкие желания упрячь в иносказания. Соври, но так, чтобы не запутаться, не забыть, что говорил вчера или позавчера, когда-то ведь давал обещания. Враньё, оно распознаваемое, завравшийся напускает на себя важность. Однако, знай, свой путь вехами вранья не отчекрыжишь.
Да, ладно. Мир катится и катится, всё движется, как хорошо отлаженные часы.
Затянувшееся молчание всегда кажется сытным, по шейку наевшимся. Как же, опыт кляпом купорит выход словам.
О каком опыте речь? Каждый день – он новый. Встреча с человеком открывает новый путь к успеху.
Любая маленькая победа, не над собой, а над теми, кто окружает, над местом, где живёшь, входит составной частью в понятие успеха. Успех или неуспех, победа или поражение, во всяком случае, должны куда-то вести. Однако не всякий успех шаг к счастью.
Поражение иной раз, сдача позиций, не сопротивление, ощущается как временное, что-то малозначительное, казус, на который стоит махнуть рукой, как он перестаёт вспоминаться.
Сглотнул слюну. В тишине мысли прозвучали, будто я их произнёс словами в бочку. Оглушили они.
Машинально, как бы защищаясь, приподнял левое плечо, как бы уклоняясь от удара-вопроса.
Всхлип-визг.
Час тому назад отсутствовало сознание зависимости, не было никаких неясных надежд. Был человеком вполне зрелым.
Тогда и сейчас. Напряжённое ожидание.
И не хочешь, а сам готовишь поле боя. До поры до времени, не понимая этого. На ровном месте биться легче, так вот, загодя не мешало бы камни убрать, обойти окрест, чтобы в случае чего, знать, куда отойти.
Только ведь во всё трудно проникнуть, только заручиться поддержкой на все случаи нельзя, только опасность приходит подчас не с той стороны, откуда ждёшь. На круговую оборону нет сил, тем более, нет возможностей наступать по всему фронту.

                15

Думал, что перенёсся на другой берег. Было такое впечатление, что первоначальный берег, где столько прожито и передумано, отодвигается от меня.
Цели, планы, надежды, мысли – всё сделалось чужим, словно были мною брошены на том берегу.
Как бы ни таился, как бы не прятал свои устремления, найдётся тот, кто насквозь любого рассмотрит. Любой для него – облупленное яйцо, без скорлупы. Вкрутую сваренное или в мешочек?
Укрепа во мне нет. Не разобрался в себе. Сердце терзают сомнения. Сбить с толку труда не составит.
Я не таился, когда шёл по улице. Шёл открыто, словно не подозревал, что могут возникнуть препятствия. Словно те препятствия – не главное. Я даже не обсасывал те или иные мысли, мысли – не конфеты, чтобы сладость во рту почувствовать.
Что будет, как будет, - начни раскладывать по полочкам, лучше никуда не ходить, ничего не предпринимать. Сороконожка голову сломала бы, стоило ей задуматься, с какой ноги начать шагать.
Двойственен во всём я. В одну минуту перескок мыслей происходит, вид занятости сходу меняется, важное - неважным заменяется. Значит, и неважное внутри отлёживалось, свою пору ждало и дождалось.
А озабоченность – это всего лишь один из пузырьков, выпущенных наружу, внутри миллионы озабоченностей ждут своей очереди.
Не понимаю ещё толком, каково это быть между собой вчерашним и тем, которым шёл по дороге к этому дому. Мысли мотаются, сам туда-сюда виляю. О справедливости задумываюсь.
Поднеси кто-то нож к горлу – все озабоченности как рукой смоет, главной одна задача станет - жизнь сохранить.
Нарваться в жизни можно на что угодно, на то, что не поддаётся описанию и классификации, что, как говориться, высушит и вывернет.
Сто раз говорил и говорю. Я же не просил родить меня. Завели мои часы, а теперь я и сам свой будильник ставлю, чтобы проснуться ко времени, к определённому часу.
Зачем?
Разум то подгоняет, то тормозит. Иногда тело и разум в противоположных направлениях двигаются. Тем не менее, ни на минуточку не забывается желание застолбить за собой новую территорию. Увы, предъявить право на владение куском земли получается только в момент ухода.
Со стороны смотреть, если не вдаваться в частности, я шёл по жизни, занимая одну позицию за другой. От чего-то к чему-то. Торопливо шёл. В то же время сзади оставались окопы, траншеи, рвы, воронки прошлых полей битв. Наверняка там и убитые были, и мародёры пошарили, и искалеченные не мною лично, но при моём участии, с моего позволения, были. Как без этого? Лучше я при этом становился – это вопрос? Каждый новый шаг при достижении определённого состояния, требует побеждать и себя, и противника.
Жизнь – игра. А игра,- никогда не знаешь, чем она закончится, победишь или проиграешь.
И в победе, и в поражении едва ли только моё счастье или несчастье. Полного счастья не бывает.
В другое время, может быть, я оставил бы после себя какие-нибудь записи. Я написал бы, как мучительно знать, что жизнь была враждебна ко мне, ненавистна, что горечь порой застилала глаза кровавой пеленой непонимания, и всё же память, какая-никакая, в любом случае, сохранится. Мучиться за мою честь никому не придётся.
Пафосно сказал. А самому скулить охота.
Таков удел посредника.
Душа перемен просит. Душа ведь просит чего-то неповторимого, сугубо индивидуального. Она использует, ведя, направляя к высшему счастью.
Счастье счастью рознь. Свинье достаточно корыта, наполненного жратвой, и лужи, в которой можно поваляться в жару.
Опять неприкрытый цинизм.
Душа открывает дверь, она порог сглаживает, чтобы на первом шаге не споткнулся. Не на базар, не на торжище, где вначале можно попробовать, а только потом купить, у неё обозначенный путь.
Знать бы с первого шага, где он, обозначенный путь, и каков?
Стараюсь шутить. Шучу для того, чтобы себя успокоить. Шутки плоские и бессмысленные. Но ведь не желаю никому зла.
А она стоит, поджав губы, сто раз, наверное, с ног до головы осмотрела.
Интуитивно, наверное, страх вечной безвестности сидит в каждом из нас, человек боится, боится, что ничего после себя не оставит, ни клочка, ни горсточки не дойдёт до будущего.
Не из-за этого ли я прислушиваюсь и присматриваюсь к окружающему, вижу себя в стороне от всех в обычной роли зрителя.
С одной стороны, такая роль полезна, - она сближает со всеми. С другой стороны, иногда чувствую себя иностранцем, не совсем так понимаю говоривших. Мне с ними трудно. Не на моём языке они разговаривают. Знакомое что-то хочу поймать. Зацепиться хоть за что-то, чтобы вставить своё.
Люди говорят одно, а думают совершенно по-другому. Внутри у каждого всё не такое, как видится первоначально. Если и спросишь у кого-нибудь, о чём он думает, тот неопределённо пожмёт плечами, посмотрит на тебя, будто ты шпион, не выговорит, но я пойму по губам, что он хочет сказать: «Я не умею думать».
Они не умеют думать, но много говорят. Я много думаю, а разговаривать не научился.
Незатейливый каламбур сложился, от него хоть ухмылка родилась.
Непонимание настораживает. Не сумел составить о человеке мнение – опаска появляется: как ему полностью довериться, как на него положиться, он в любую минуту предаст.
Странен я, для кого-то несносен. Странные все, кто вокруг, трудно их понимать.
А ведь хочется раскрыться, выговориться, ничего не таить. Но боязнь быть не понятым, останавливает.
Боязнь – своего рода болезнь, может, неизлечимая, может, как-то лечится. Добротой, например.
Не проходит ощущение, что на меня порой глядят ожидающими взглядами. Ждут, что открою какую-то тайну или сморожу чушь, после которой из себя ничего представлять не буду.
Ноль без палочки, может, единичку без ноля.
Стараюсь раскрыть как можно шире глаза, но, то ли глазницы слишком малы, то ли природа глаза шорами наделила, не выходит ни вглубь далеко заглянуть, ни вдали всё напросвет разглядеть.
Хорошо бы жить-находиться где-нибудь в центре, где равномерное давление со всех сторон. Когда жизнь обминает равномерно, не так больно.
Любой разговор, это – вяканье. Это упражнение в красноречии.
И всё же я порой изумляюсь минуте, которая бросает меня в омут сначала непонимания, а потом радости полного наполнения, той радости, что рождает гордость: вот же, вот же удивительно сильное впечатление.
И как потом вспоминается эта необыкновенная минута, какой дорогой покажется.
И, тем не менее, чувствую удивительную лёгкость. Свалилась гора с плеч, под которой корчился долгое время.
Всё-таки, это странно. Ни одну проблему не решил, изменений к лучшему нет, а я, как дурачок, готов рот в улыбке щерить.
Неохота говорить. Медленно, с трудом слова достаются из загашника. Не хватает смелости на жест. Жест уместен, когда впечатлениями переполнишься. Разбираться в чувствах, что, почём, мешает нерешительность.
Как бы темно не было, но солнечный свет и из-за туч чувствуется, тот свет никому не дано выключить. Но ведь в закрытую дверь луч солнце не входит.
Голова постоянно чем-то занята. То, что было в ней когда-то, оставило после себя намётки вкраплений. Их не сдвинуть. Не могу провести границы: что хочу – и чего не хочу. Слеп. В темноте никак не нащупать эту границу.
Осень во всём.
На траве ржавчина появилась. Паутина висит. Паутины и летом полно.
Бесплодны мудрствования.
Я не любил, а размышлял о любви, я не жил, а всего лишь примерялся к жизни. Поступок нужен.
На донышке зрачков глаз, может, и горит искорка души, но застывшую маску на лице та искорка костром не растопит.
Жизненный путь прописан. Вся умность, выливающаяся из меня, все эти монологи, они не мною писаны, это заранее, ещё до моего рождения на пластинке был написан текст, пластинку бог раскрутил с первым моим криком.
Да, вкраплены посторонние шумы, треск чего-то, скрежет, - так, может, то зубы скрипели у того, кто пружину патефона заводил? Он знал последствия. Он знал, на сколько оборотов заводу пружины хватит.
Мне в рамках продержаться надо, чтобы не исчезнуть, чтобы не делать кому-то больно.
Скорее всего, цепь событийная где-то порвалась. Не знаю, насколько нужно вернуться назад, чтобы всё связать. Должен что-то определить для себя. Что хочу, что нужно.
С чего начать? Полный тупик. Я не знаю, чего хочу! Отключили меня от хотелки.
Сложность настроения в чём, - я думаю совсем иначе. У меня есть главная идея. Правда, я не знаю смысла неясных надежд, в чём они, но они есть. Без них мыслить не стоит. А раз они есть, то окружающие думают, что со мной нужно быть осторожнее.
Сколько раз слышал бесшабашно неопределимые произнесённые победителем слова «раз живём». После этих слов можно было и в прорубь прыгнуть.
Жизнь от этих слов укорачивалась на воробьиный скок. Передёргивало ощущение холода.
Победитель, конечно, всё первым пробует, а времени купить, у него нет. У победителя и денег-то нет, они ему не нужны. Пробуя, победитель позицию занимает.
В принципе, ему и позиции не нужны - ракета зелёная выпущена, бежать вперёд нужно. Беги и ори. Завоёванные позиции заградительный отряд обживёт. Заградительный отряд между теперешним и прошлым пулемёты выставит.
А я где в этой мешанине?
Спорить не хочу. Могут озадачить вопросом, на который нет у меня ответа. В споре обычно задаётся вопрос, на который сам не сумел найти ответ, вот и пересылается он чужаку, вот и наблюдаешь любопытно как бы издалека, как он выпутается.
Своё отчуждённое мнение есть, но оно должно подкрепиться чужим суждением. Так сказать, для проверки, для противовеса.
Туда метнусь, сюда – бессмысленно всё. Помню, в детстве игрушек не было, так нам надували пузырь заколотой свиньи, горошину внутрь клали, высыхая, пузырь гремушку заменял.
И человека, взрослого, надутого чужими мнениями, с горошиной внутри, трясут для отпугивающего шума.
Иные раздражают уже только тем, что они есть, что смотрят не так.
Я очень спокойно выстраиваю мысли. Что я хочу, что от меня хотят? Эти вопросы наполняют голову мутью, от которой нарастает негодование, и всё вокруг делается непримиримо чуждым. Пренебрежителен и усмешлив вопрос. Чем я миру должен услужить? А мир мне?
Надо жить просто. Как говорится, истина не требует украшений. И нечего проверять то, что другие на себе проверили. Бренчит то, что внутри пустое.
В конце концов, нужно определиться. Что толку в правоте, если от неё, как от козла молока?
В сущности, хоть и прожил много, но я сам себя мало знаю. Многому не верю, не понимаю. Притворяюсь. Мнительный. Жду, жду прикосновений.

                16

Туман наполнял голову. Всё стараюсь подметить. И смешное и всё то, что отталкивало.
То меня мучала злость на самого себя, то приступы непонятного бескорыстия одолевали, всех пожалеть готов. Странные превращения. Наверное, всё зависит от минуты, какая она.
Тянет и отталкивает. Попробовать хочется, и уколоться боюсь. Всё так, а хочется, чтобы окружающее иным стало.
Не совершенна моя интуиция, никак она не может соединить нас. Желание пообщаться слабо. Более того, желание вроде и есть, а что-то останавливает.
Не верб в себя. Может, из-за того. что не живу, а догниваю? Неудачник.
Странно подчас думается, в череде минут, выпавшая счастливая минута – эта минута, потерянная кем-то, и я её нашёл. Не отнёс в бюро находок, а присвоил. Найдёныши приносят счастье.
Из найдёнышей и склеивается сосуд жизни. Он хоть и драгоценным выходит, но, по сути, разбитым.
Если подумать, то в эту минуту, сколько всего произошло в мире: и радостного, и горестного, и трагического, и комического. По чуть-чуть взять, и то вкраплений предостаточно будет. Насыщенная текстура. Но ведь чужие вкрапления ослабляют материал. Лучше быть бесцветным, с тяжёлым телом, но крепким умом.
Лучше – хуже, разве в этом дело?
Какая разница, допустим, как я заполучил яблоко? Сорвал, выхватил из-под руки, украл. В минуту кражи невидимыми путами меня привязали к яблоку. Я и яблоко стали одним целым. Никуда не надо двигаться. Яблоко – место назначения.
И так во всём.
Земля вращается. Хочу я этого или не хочу, знаю об этом или не знаю. Никого не интересует, в какую сторону живу я. Я не стою на одном месте, я живу в одну из сторон.
Жизнь будет намного проще, мне так кажется, если принадлежишь группке, по интересам, по возможностям. Но и в группке надо осмотрительно себя вести.
Отношения между людьми куда-то заводят. Есть от них добро, нет – только я сам, на своей шкуре спустя какое-то время почувствую перемены.
Прилив какой-то грусти. Не отягощающей, а наоборот, лёгкой. Эта грусть желание говорить вызывала. Забраться бы на макушку дерева, и прыгнуть вниз. Чтобы разом прекратить все страдания.
Отчаяние в душе накопилось, вот-вот оно прорвётся наружу. Чтобы совладать с собой, стиснул руки.
Молчу, потому что мнения не совпадают. Как исправить разницу, не знаю. Надо бы уйти. Тогда сберегу и нервы и время.
Страдаю весьма забавно. Молча страдаю, не возбуждая ни жалости, ни снисхождения. Наоборот, мне кажется, что своим поведением понуждаю желание дразнить.
Внешне ни капельки не взволнован. Приятнее себя чувствовал бы, если б что-то ворохнулось в груди.
Чего-то не понимаю. Непонимающие должны задавать вопросы, я же молчу. Про себя обыгрываю ситуацию, но это скучно. И мне скучно, и ей скучно. Никак не совпасть в отношениях.
Чтобы совпасть, надо подстраиваться друг под друга, чувства должны меняться. А я никак не пойму, что во мне движется, что остановилось.
Скука робость усиливает, зависимость. Реальное делает выдуманным. Грустно становится. От грусти люди тяжелеют. Трудно им висеть между пространством. Невыносимо ждать срыва. Срыв воспламеняет, сбрасывает. Ничего не остаётся. Ничегошеньки.
Надо бы сказать как-то иначе, другими словами, но в голове шум, сквозь этот шум слова не могут пробиться. Чувствую себя виноватым.
Мыслю примитивно. Во всём – противоречия. Когда-то сказанное, кем-то сказанное эхом вернулось. Вроде как возмущаюсь, но не совсем понятно чему.
Откуда мне знать, что правильно, а что – нет? Я же не учитель, не прочитал все энциклопедии, не фокусник. Дураки да невежды только сведущи во всём. Кто поумнее, те часто ошибаются.
Какой-то символический свет, робкий-робкий, в щель между досками пробивается.
Состояние, будто каждая частица тела живёт отдельно: сердце колотится так, что слышны его удары. И ведь не унять его. А дыхание, наоборот, утишилось. Понятно, волнение. Того и гляди, проснётся весёлый задор.
Чего жду? На что надеюсь?
Моя жизнь – это моя жизнь, её жизнь – её и больше ничья. Хорошо бы чётко знать, чего хочу. Тогда, нравится кому-то, не нравится, неважно, кто, что думает – живи, как хочешь.
Обхватить бы голову обеими руками, ощутить её как постороннее тело, лишившиеся опоры, и поплыть бы в бесконечное пространство.
Тем не менее, голова варит. Ведь именно голова продумала всё.
А вот если бы я сам себе позволил говорить то, что думаю, наверное, это было бы чудовищно.
Странность завораживает. Приграничное состояние. Утешать никого не надо.
Думается, но не так, как бывает, когда перегружен впечатлениями, и они давят. Какое-то тихое отчаяние. Будто не проснулся и не понимаю – где я.
Возникшее отчаяние неожиданно, непонятно и удивляет.
Скрип вырываемого гвоздя из доски слышится. Дырку в заборе проделывает. Кто? Кому не хватает воздуху? Скрипит, потому что сопротивляется. Разъединить, чтобы стать понятнее.
Каждый требует особой оценки.
Я же пришёл сюда не затем, чтобы оценить.
Нужность есть во всём.  Только эта нужность сразу не открывается, поэтому вкладывать своё, выкладываться на полную катушку, тратиться, расходовать себя нужно экономно. Рвануть с первых метров, а потом язык на плечо, и тащись позади всех. И будут на тебя пальцем показывать. И будешь играть унизительную роль, ничего не умеющего.
Не хочется быть особо отмеченным, тем, кого заклинанием принудили, или какой другой силой. Сочувствовать, не сочувствуя – это свойственно завистникам. У завистника и рот гузкой или звездой сжимается.
О чём только не думается. Нет бы, быстренько прошагать несколько метров, - нет же, по сантиметру изучаю путь к цели. Какова цель?
Если хочу оказаться на удобном месте в жизни, для этого не надо выпендриваться, походить на суковатое полено, которое никуда не пристроить: как ни положи, выпирает.
Размышляю, чтобы не говорить. Смотрю прямо перед собой, будто гляжу в зеркало или медь самовара, и отражение там понимает моё молчание. Кипит в голове – зато рот на замке.
Молчать стыдно. Молчать неумно. Мир – театр. Миру увеселения подавай. Побольше эмоций. Мир готов всех в должники записать.
Хорошего, хороших вещей и людей – мало. Раз-два и обчёлся. По пальцам можно пересчитать. И меня кто-то не относит к хорошим.
Мысль эта, видимо, не даёт покоя.
Понимаю, что всё слишком поздно, так ведь бывает со всеми добрыми делами. Но ведь желание быть здесь, просто быть, ни к чему не стремясь, овладело мной.
Здравый смысл твердит одно, что счастье получают один раз. Всего один раз.
Один счастье получает легко, другой за такое же счастье жизнью расплачивается.
Бессмысленны минуты. Мои заветные желания ни на кого не влияют.
А всё же, какой была исходная мысль, та, которая цепочку последующих шагов построила? Ведь она надежду вселила. Значит, то был светлый период. Но ведь не может период тоски и скуки, тупиковой загнанности, погнать вперёд? Или может?
Надо думать о земле, на которой живу, о людях, которые рядом. Необходимо честно к самому себе относиться. Знать границы дозволенного.  Жизнь не только сегодняшний день.
То-то и оно. Я, как и всякий, живу сейчас. Прошлое – мертво, будущее – зыбко. Шестое чувство ничего не подсказывает.
А что должно подсказать шестое чувство? Права любить никто не даёт, но и никто не отнимает. А если совесть нечиста, не значит ли это, что ты недостоин какого-то чистого чувства?
Шучу? Как-то странно. Шучу, чтобы себя успокоить. Шутки мои плоские и бессмысленные. От них веселее не становится.
Осень. На невидимой паутине качается жёлтый лист.
Нет представления, что может обрушиться на мою голову, какие неприятности подстерегают за порогом.
В мире процент урождённых дураков не меняется. В школе четыре процента двоечников. А вот, есть статистика, скольких дураками по убеждению сделал телевизор?
Всё-таки странно устроен мозг, перескоки с одного на другое непредсказуемые.
Ну, не могу до конца разобраться, чего хочу. В душе полный хаос. Понимание приходит, когда уже ничего не исправить.
Молчу, понимаю, что ей нечем ответить. Заперта она изнутри.
Кстати говоря, в строчках о мире иносказательно грязи много, желчи много. Мир запутан, первоначальные проявления в мире всегда лишь в намёках. Цинично о мире вслух рассуждать, если печёшься о своём благополучии.
Уши впускают внутрь неведомо кем сказанные слова. Образ за образом выплывает из тишины. Выплывает и тут же пропадает. Никакой связи нет.
Всё непонятно. Начинаю жалеть себя и злиться на окружающее.
Не получается открыть дверь в окружающее.
«Не в этом дело. Не в этом дело. В жизни главное уже сказано и сделано».
«Зачем я здесь?»
«А что, какого чёрта прикидываться, будто не знаю, зачем пришёл?»
Задумался, так это шаг назад – за это расстрел. Моё место тут же кто-то займёт.
Надо спешить.
Всё просто. Я ничего не хочу знать. Неинтересно мне.
Заранее ничего не пойму, даже если от напряжения сведу вместе глаза. И ведь при этом ощущение возникло, если не оглядываться, что не дорога надвигается, бежит навстречу, в меня, а я надвигаюсь, разрастаясь горой, пожираю пространство.
Спереди ем, сзади всё, как у утки, валится. Стремление отвоевать только возрастает. Это стремление, не останови, заведёт туда, куда и не хотел бы забредать.
Робость моя больше на безразличие походит.
Свой путь, конечно, отличен от своеобычного решения. Своеобычный путь нормальному человеку неподъёмен, нормальному человеку и в голову не придёт поменять шило на мыло или наоборот.
Было время, и я был своим среди своих, и чувствовал в себе волны, которыми мог прощупывать пространство. Правильно, теперь былые дни сомкнулись над головой, как стоячая вода.
Чего вот я попёрся с этим ознакомительным визитом? Наверно, ищу козла отпущения. Найду – сразу легче станет.
Один-ноль в мою пользу, или ноль-один, я проигрываю? Не могу я, одновременно, и выигрывать, и проигрывать. По определению соображений нет – интуиция приказала. Хорошо ещё, что эта интуиция не приказала дом спалить. Служебного рвения хватило бы.
Сегодня не думалось ни о каком завтра. Сегодня нужно в главном разобраться. Главное – это не то, что будет когда-то, завтра или через неделю, я живой – это главное. Кто не согласен с этим, пускай хоть поубивают друг друга.
Для нормального человека результат в первую очередь важен. Не что-то эфемерно далёкое, не журавль в небе, не непредсказуемый завтрашний день. Во всём у нормального человека корысть. Какое-то интеллектуальное общение у него на втором, если не на пятом, месте. У него интеллектуальная жизнь телевизором подпитывается.
Я, значит, ненормальный!
В чём отгадка происходящего, произошедшего? Первоначальный толчок в чём? Не сразу понимание приходит, что за всё взыщется. Что-то не так – сам виноват. Чем взыскивается виноватость, - да мучениями. Маетой души, болезнями сердца, внутренней тягомотиной.
Озираюсь с изумлением. Что со мной? Словно не я это был всего лишь пару минут назад. Исчез куда-то, и вдруг проявился. Там, где был, наверное, век прожил, но на самом деле прошло не больше двух минут.
Почему-то вспомнилось, как меня маленького целовали, щекотали, заставляли здороваться. Кулачком стучал себе в грудь, и, шепелявя, произносил: «Я – господин». Прикосновения тогда были невыносимы. Теперь такое общение зовётся тактильным. Мне, ой как, этого тактильного общения не хватает.
Неровности и несходство характеров время сглаживает. Переменчивость настроения – не самое страшное.
Избавился от одного, как тут же всплывает новое что-то. Ничем не лучшее.
Возможно, слишком много сил затратил на свои думы. Внутри всё онемело. Вроде как сплю.
Открыл глаза. а она смотрит на меня. Смотрит как на тень. И я смотрю на неё снизу вверх.
Нет объяснений тому, что со мной происходит. Это дано свыше. Кем, за что, - а это не дано знать. Это откроется в последнюю минуту. И в промежутке от первого слова до последнего должно быть много-много пробелов осмысления и итожащих сумм.
Я оттолкнулся от своего житейского берега, сижу в лодке, веслом взмахнул, и собираюсь пристать к чужому берегу.
Интересно, с возвратом в прежнюю жизнь или окончательно подался в путешественники? Сам ли гребу, или нанял перевозчика?
По моему лицу навряд ли можно что-то выяснить. Ни чрезвычайно важного, ни чего-то решающего. Вопросы если и ставлю, то неопределённые. И, тем не менее, какой-то высший, не поддающийся толкованию смысл, был в моём визите.
Через что-то один раз стоит перешагнуть. Отодвинуть рукой в сторону что-то мешающее, не задуматься, не замереть, не начать шарить глазами по земле, выискивая, куда бы поставить ногу.
В общем, только стоит начать мыслить, как и на чужое мнение плевать стану, и на то, какое впечатление произвожу.
Вокруг обман, неудачи, ожидание беды.
Для прорыва нужна концентрация не только всех знаний, но и всей своей сволочности, что ли. Безжалостности.

                17

«Муж объелся груш. Не надо лгать друг другу, тогда бы, как такового, и развода не было бы, и краха надежд. Ложь во спасение, - с нею удобнее жить какое-то время, но я не искала удобств, - думала Зоя. - Я не знаю, что такое удобства. Всё время под кого-то приходилось подстраиваться.
Умом-то я всё понимаю, но тело, тело женщины, кричит: «Нет, нет!»
 Всё это означает отрицание многих вещей.
Именем разума многое в жизни поносится, низводится ни во что.
Я – живая. Мне повезло. Думается, сама ничего не выбираю. Судьба ведёт. Бывает, ночью лежу в холодном поту и думаю. Где настоящая любовь? Куда она запропастилась? Надоели мне навязанные роли – матери, жены, домашней работницы… я сама ничегошеньки не выбирала.
Есть интуитивное убеждение. Я, во всяком случае, примирилась с мыслью, что рано или поздно желание просто быть, ни к чему не стремясь, ничего не менять, никуда не уезжать, сделается основным.
Надо, чтобы ни мои желания, ни чьи-то, больше ни на кого не влияли.
Я считаю, что нашла точку, в которой сошлись все пути. Точка – это мой дом.
Весь большой прошлый мир теперь будет заключён в маленьком мире этого дома.
Я вовсе не набожный человек в общепринятом смысле, но, по-моему, переезд – единственный поступок, который не противоречит божьей заповеди.
От жизни, какой бы она ни была, всегда остаётся что-то. Винить я не имею права, но кто-то или что-то такое право винить имеет.
В последнее время я думаю только о себе. В этом вся беда. Хотя, о себе думать, свойственно многим. Чего там, - всем!
Ускользает лишь одно «то самое», что-то неподвластное, что остаётся, не знаю, как это назвать, неоплаченный долг, что ли.
Я сама сюда приехала. Сама. Всё, давно решённое, волновать не должно. Отчего же тогда приход гостя всколыхнул тоску и смятение и в то же время жадное любопытство пробудил?
Почему мне показалось, что я с ним могу говорить откровенно, ничего не боясь?
Сколько бы лет вместе ни прожили двое, но друг друга так и не узнают полностью.
Наверное, всё потому, что вокруг человека его замкнутый мир существует. Пустота внутри матрёшки. И эти мирки один внутри другого.
Вроде и извлечь можно, но стоит извлечь, как замкнутый мир расширится и поглотит то, что его окружало. Внутреннее всегда больше наружного.
Мы с мужем не сошлись душами. Разные мы. Я в одну сторону тянула, он – в другую. Нашим душам не хватило места. Взорвало изнутри. Я устала от раздвоения вечного непонимания. Переставала понимать, где настоящее, где подделка. Себя утратила напрочь.
Для того чтобы всё упорядочилось, время должно пройти. Время расставляет всё по своим местам».
Зоя незаметно облизнула губы кончиком сухого языка. Конечно же, волнение. Оно, проклятое. На всё теперь приходится смотреть как-то по-другому. Легче быть нелицеприятной.
Наверное, легче со стороны смотреть, воображать себя на чьём-то месте.
Всё вроде бы просто, и всё запутано донельзя. Могут люди не просто встречаться друг с другом, а по какому-то родству душ?
Не знаю, из каких источников, чёрных или светлых, нам дана возможность черпать силу, чтобы не размениваться, всегда оставаться женщиной, не мучиться ежеминутно необходимостью делать выбор? Я не одна такая. Многие теряют себя.
У опыта нет дна. Следовательно, оттолкнуться не от чего.
Врагами с мужем не стали, расстались друзьями. Для женщины – расстаться друзьями – злость, фарс, трагедия. Хотя в отношении мужа, расстаться друзьями, оказалось – благо. Может, потом, когда и он и я станем более умными, когда потребуется, допустим, дочь выводить в люди, осколки дружбы-любви понадобятся.
Несчастной, по крайней мере, я себя не чувствовала. Умствовать не пришлось. Да и неуместные слова, неудобные, не говорились.
Нет, я не несчастливая. Я верю себе сама.
Кресло может быть удобным, туфли, кровать. Про человека как-то язык не поворачивается сказать, что он удобен. 
Удобен, значит, неодушевлён. И кулаком помять его можно, как подушку, и переложить-переставить с места на место, и засунуть куда-нибудь, пусть полежит до времени, и одолжить. Чего там, удобная вещь, если аккуратно пользоваться, только незаметнее делается, домашнее.
Удобным человеком попользоваться можно какое-то время. Побыл возле него, поплавал в отношениях, и заменил, как туфли.
Цинично мыслю. В рассуждении есть что-то на редкость трезвое, оно мешает.
Не люблю, когда расспрашивают. Хорошо, что пришелец ничего не говорит..
Слава богу, у меня есть время на сотворение собственного мира. Слава богу, я могу заглянуть за факты: пережила крах, собственную точку зрения не отстояла, но и не размазалась кашицей.
Муж хотел молчаливой любви. Его морщило от моих слов. Спрашивать о чём-то было бесполезно. Он поднимал руки вверх, разводил в стороны, будто разгонял туман, намереваясь выплыть из него.
Почему это слово «любил» всё время оказывается, как бы приклеенным к языку? Неположенное оно, является ниоткуда и никуда уходит.
Мне много раз говорили, что у меня есть талант «чувствовать жизнь». Что это такое – не знаю. Раз говорят, что-то есть. Это природный дар.
В той или иной ситуации слово «любил» в сочетании с определяющим словом: любил молча, любил не искренне, купался в любви (это не про меня), страстная любовь, мучительная, всепожирающая, обманная, - слово «любил» - оказывалось недосказанным. Любил – любила. А толку?
Я не хочу ничего знать о любви других, какая у кого. У меня должна быть моя просто любовь. Она всю меня должна заполнить. Всю. Моментально.
Не верю, когда говорят, что взрослеют постепенно. Нет, взрослеешь моментально. Миг – и ты взрослая. Миг – и любовь пришла.
Я, наверное, сентиментально-старомодная. Конечно, приласкай меня, точно слезу пущу, растрогаюсь. Признания всегда волнуют. В волнении могу душу обнажить, выжать из себя, как из апельсина, сок страсти. Не жалко, в жажду сок освежает.
Зоя усмехнулась.
Как муж удивился, когда я сказала, что нам надо пожить отдельно.
- Что-о? - спросил он. - Что? А, впрочем…
Его «что-о», долго-долго звенящее в воздухе «о», комариный писк, не родило жалости.
Ни сердце не остановилось, ни сознания никто не потерял. Ни он, ни я не подумали в ту минуту, каково будет дочерям. Мне, честно сказать, было не до них. Одет, обут ребёнок, накормлен, - что ещё нужно?
Моё решение не обескуражило мужа, он не обиделся, никакой подавленности или какого иного проявления. Раз согласился, значит, и сам думал о возможности разрыва связи.
Нам скучно стало вместе. В этом состоянии никто не проигрывает, никто не в выигрыше. Никто не прощает, никто не просит прощения.
Всё переживается в одиночку. В одиночку нет настоящего покаяния, нет перед тобой закрытой двери, в которую толкаться нужно.
Его комната, моя комната. Общий коридор. На кухню в разное время заходим. Он для себя что-то готовит, я в кастрюльку не заглядываю, я варю – не прячу, пускай, ест.
Дочери – скитальцы, свободные жители. Могут ходить, где угодно.
Жить без обязательств намного проще. Ещё бы при этом зов тела удовлетворялся бы.
Муж смотрел на меня с молчаливым упрёком. Он молча оценивал моё несовершенство, непредсказуемость, непрактичность. Я стала раздражать его. Но мы ладили.
Муж стал относиться ко мне как к другу, хорошему знакомому. Разговаривали между собой мало. Сталкивались в кухне или коридоре, он выставлял перед собой руку, выгораживая пространство.  Нет, подарки дарил, поздравлял, приходили гости – никто не мог заподозрить, что мы холодны друг к другу. То, что он не прикасался ко мне, это ведь явно не выказывалось.
Человек, который не прикасается, хотя должен по своим обязанностям, должен исполнять право супруга, не может быть рядом. Впереди – да, сзади – в какой-то мере, но такое положение никого в семье не устраивает. Пускай, даже если это минимально семья.
Было время, я пыталась донести до мужа свои чувствования, но встречала лишь усмешку, которая обижала.
Мы не подписывали хартию свободных отношений. Толкаться на одном месте, - всё равно ведь захочется или шею вытянуть, чтобы дальше поглядеть, или подпрыгнуть, закрутиться спиралью, чтобы вынесло на новый уровень.
Живёшь-живёшь, смотришь-смотришь, ты смотришь, на тебя глядят – раз, и пришло решение. Решение или кажимость решения, но всё одно поезд тронулся. Станция поползла назад, а вместе с ней всё прошлое.
Я всегда думала, что инициатором развода должен выступать мужчина. Он более свободен, у него запросов в простоте больше. Встал, отряхнулся, да и пошёл. Женщина детей для себя рожает, и, тем не менее, больше привязана к дому. Мужчину же всегда что-то не устраивать в женщине должно, он охотник по своей сути.  Что-то не устраивать, но и что-то должно притягивать. А нам, женщинам, ведь много не надо, нам только любовь подавай.
Почему так, почему никогда мысль до конца не довести? Ускользает она.
В минуту я могла оказаться переполненной ощущением близости чего-то в самой себе, к чему долго-долго пыталась приблизиться. Тогда наступало ощущение вознесения, точного слова этому чувству ни разу не подыскала, а потом воспоминания утрачивались.
Сколько бы ни перебирала слова, но в остатке сухой ком из слов застревал в горле.
Вот ведь мой муж ни разу не заставил меня истово испытать восторг, я не помню, шептала ли хоть раз во время близости нежные слова. Механическая работа не приносит удовлетворения. Механическая работа приедается. Поэтому, наверное, я перестала интересовать его как женщина.
Моя в этом вина. Я хотела быть испытателем неизведанного, он же на роль подопытного кролика не подходил. Встряхни бутылку шампанского, нагрей её, открыв, содержимое выплеснется неудержимо наружу.
И моё содержимое находилось долго в закрытой бутылке. И выплеснулось частично. Ни радости, ни гордости при этом. Ни понимания, как жить, как вести себя. Никакого утешения.
Всё не так. Выговариваясь, обнимая саму себя, я делюсь своим страхом. Во всём обман. Ничего важнее этого сейчас нет.
Нет, милостыней не отделаться перед женщиной. Сколько бы милостыню ни подавали, всё будет мало.
Иногда закрою глаза и вижу, как из воздуха проявляются лица. Хочу дотронуться, но воздух трогать бесполезно – изображение рябью ускользает. Рябь улеглась, - лица снова оказываются напротив.
Почему-то гнетущее чувство невозврата одолевало: сколько всего пришлось подавить в себе, скольким пришлось поступиться.
Понятно, переживаемое уплотняет день. Не день, а время.
Забыться, забыться. Невозможно забыться, потому что в минуту осмысления свою земную сущность начинаю острее ощущать.
Из глаз, проявившихся в воздухе лиц, как бы крутящиеся искры вылетали, прожигали, с коротким шипением гасли.
Постоянно нарушаю внутренние законы и связи. Почему человек должен притворяться не тем, что он есть на самом деле? Раздвоенность, противоречивость. Не кругами надо ходить по жизни, а идти прямо и прямо.
То-то и оно, у того, кто идёт прямо, нет своей жизни. Что мне до жизни других людей? У меня своя собственная жизнь, которую нужно прожить.
Вот, улыбка как бы проявилась. Испытываю холодок. Как бы ни поступила, а холодок в себе не растоплю. Улыбка, за которой нет подлинного чувства, скорее всего, перейдёт в гримасу.
Много раз думала, пришла к выводу, что не бывает любви на всю жизнь. Счастье не может быть бесконечным. Счастье – пустое чувство, от которого жиреешь, которое постоянно кормить надо.
Почему-то подумалось о дистанции, которую правильно необходимо соблюдать. В душе надо держать расстояние, чтобы не обжечься, чтобы встречи были сладостнее, чтобы знать, чего хочу, чтобы время подумать было.
Процесс думанья отнимает уйму времени. Расточительно использовать то, чего отмерено мало: нет, чтобы самой жить, я наблюдаю, брожу мыслями. Если бы позволено было выбирать, с кем жить, где жить, как…
Рано или поздно приходит решение? Смотря какое. Сначала кажется рано, а потом «рано» вынужденным покажется, влечение пропадает, осознание «поздно» ему на смену приходит.
Для всего предлог нужен.
Нет, ощущение странной и чужой само по себе – чудовищно.
Сама с собой начинаю говорить в минуту душевной тревоги. В минуту радости редко разговор происходит.
Иногда, кажется, что я без малого прожила сотню лет и выборочно пытаюсь сама себе объяснить, что за люди были возле меня, насколько глубоко мы проросли душами, что получила, что утратила.
Я хотела с мужем испытать что-то невероятное, неизведанное. Что-то жадное, такое, чтобы потерялось сознание, вплоть до остановки сердца. Увы.
Тело обнажать перед мужиками труда не составляет. Ни зазорного в этом ничего нет, ни стыдного. Тело давно бунтует. А вот душа… Душа зверьком забилась в угол клетки. Не в межрёберном пространстве, а клетке - на отдалении, в другом измерении, в параллельном мире.
Странное состояние – не видеть себя.
Физически давно раздвоилась.
Одна я, когда убираюсь в доме: варю, мою, чищу. Тогда в перерывах бывают и проявления нежности, припадки. Слово «припадки» точное, оно отображает нелепые поползновения. Сама раскрывалась, сама провоцировала мужа на близость.
Честно сказать, положа руку на сердце, мужа не любила. Ни-ког-да! В моём представлении любить – это значит думать о том человеке всё время: днём, ночью, утром, только открыв глаза, вечером – представлять себе взгляд, прикосновение. Раз этого нет, то всё мне кажется неверным, скорее, не таким, как надо.
Благодарить мужа за то, что он позволил родить от себя дочерей, - так родить можно от кого бы то ни было, для себя, только свистни – сбегутся.
Но ведь он и помог поднять их на ноги. Не жалел денег. Ничего не выторговывал.
Спорить с ним по поводу любви – бесполезно. Он скользко отмалчивался, у него не было в запасе нужных слов. Тапочки, диван, телевизор. Конечно, работа. Обидное снисхождение. Чуть ли не ирония: как же, нелепые обвинения, стыдно-бесстыдные вопросы, как отвечать на них, в школе не учили.
- Время требует простоты. Неужели я тебя не устраиваю?
- Успокойся, уймись. Всё хорошо. Чего тебе не хватает?
- Ты сам не веришь тому, что говоришь.
- Почему же?
Муж пытался обнять.
- Не трогай меня, - говорила я, отклоняясь. - Не трогай, я же вижу, что противна тебе.
- Ты хочешь сделать из меня героя.
А это его вскользь брошенное: «Сантехник ёршик для прочистки носит».
Я предала свои чувства, он не поделился своими переживаниями?
Все живут, в конечном счёте, ради престижа, ради цели, которая ничуть не хуже жизненных целей других людей. Со стороны кажется, что многие блуждают по своей жизни, тычутся, шарахаются от препятствий. И продолжают жить.
Есть, есть на свете что-то подлинное, которое веру в собственной душе крепит.
«У меня, - думала Зоя, - не хватало решимости сказать правду о своих чувствах, не было уверенности, что все женщины так чувствуют, так переживают. Своё навязать мужику нельзя. Не получится, чтобы он был похож на тебя. Да и не надо. Не надо навязываться. Но почему-то суждения мужа больно задевали».
Чего хочет женщина - простоты. В первую очередь – простоты. И в любви, и в отношениях. Чтобы пожалел, чтобы посочувствовал. Приласкал. Слово хорошее сказал. Прикосновений женщина ждёт.
Страшно, когда в какой-то момент почувствуешь, что в тебе что-то умерло. Это недоумение вызывает. Умерли надежды на счастливое будущее, на то, что ты желанна. И это не жалость к себе рождает, а презрение: как же, облапаную многими, проститутку домогаются, а я как бы и не нужна.
Самой платить – как-то не убедительно звучит, а чтобы тебе любовью за любовь благодарили – не выходит.
Чувства разбились сами собой. Цветочный горшок тоже ни с чего, бывает, трескается, хотя его никто не трогал.
«Что же я такая несчастливая? Что же у меня не как у всех?»
Такие мысли царапали. Назойливые мысли изо дня в день они скребли, бередили, отравляли раздражающим мутным ядом. Нутро протестовало. А протест – это новое настроение, это всё поднимающееся чувство чужой по отношению к мужу.
На разных языках вёлся разговор. Люди разные. Разные люди чего только не учудят.
О многом можно говорить, но тарелка супа должна быть в меру горячей в обед на столе. Одно из правил сохранения семьи. Этому учила бабушка. Учила не стучать пятками при ходьбе, - спугнёшь счастье.
Мысли – всё равно как смотришься в разные источники, светлые и темные они. Кто-то в темноте шарить любит, кто-то замечает в жизни только светлую сторону. Кто-то даёт обещания без малейшего намёка выполнить, кто-то, кровь из носа, но роковое мгновение задержит.
Нет, какая-то любовь была первое время. И страсть была. Муж любил молча, как-то безрадостно, вроде как хмурясь. Исполнял обязанность. Он уклонялся от поцелуев. Он смотрел куда-то в стену. Если Зоя и перехватывала взгляд, то поражалась неприятному блеску.
Она попыталась выспросить, что он чувствует, но ни на один вопрос не получила ответа.
Сделав дело, справив нужду, после обязаловки, муж просто отваливался в сторону. Лежал молча. Потом засыпал.
Она вскоре стала чувствовать его нежелание спать в одной постели, стала чувствовать свою вину перед ним. Не прощёная вина сделала их чужими.
Зоя чувствовала себя как некая абстракция, как картина, которой первое время восхищались, а потом лишь коротко посматривали, чтобы убедиться, на месте ли она.
Смирилась? – отчасти. Как бы там ни было, но нелюбовь не помешала рождению хороших детей.



                18

Противная штука – досада на себя. Прицепится, что тот репей, не оторвать. И различия тебя прошлого и тебя же теперешнего, как бы нивелируются. Досада – хищник. Она углубляет морщины, она резко очерчивает ноздри, она делает дыхание порывистым. Она заставляет жалеть себя.
Но я как бы и ни при чём. Главное, не зациклиться на чём-то одном, бери и с правого, и виноватого не обходи стороной. Будь, как говорится, человеком. Человек не стал бы человеком, если бы он не был всеядным.
Внешние проявления лишены смысла.
Есть ли более важная цель, чем цель объединения без всякой задней мысли? С кем? Ради чего?
На колени бы стать перед тайной. Истово попросить кого-нибудь: помогите разгадать, помогите полюбить. Для души, для высшего смысла. Кричать при этом необязательно, вовсе не нужно. Немо, немо начать бы любить.
Существует же где-то место, к которому надо пробиться, прийти.
Показалось, что из-за плеча женщины кто-то пучит глаза. Спросить не спрашивает. Чего спрашивать, если в состоянии понять, прочитать, уловить смысл без слов.
Это я тороплюсь выжечь внутри накопившиеся слова, выжечь как можно больше, подбрасываю и подкладываю в огонь, сердечная печка от этого накаляется, буро темнеет, испуская жар.
Вот же минута! Хочется душой распластаться, хочется услышать ответные слова. А кто их произнесёт, если я молчу?
Равнодушно скользнуть взглядом по лицу, могут. Равнодушие отзовётся оторопью, болью, немотой, переходящей в злость.
К чёрту злость. Нельзя быть бессердечным существом. Любой порыв должен быть оценён. А иначе что, иначе весь день пройдёт под гнётом неудовольствия. И мысли всё о примирении. Тягостно, тягостно непереносимое молчание.
А ведь ни в чём не провинился. Ни перед прошлым, ни перед будущим, ни в настоящем.
Не должна, не должна жизнь восстать против меня. Не должна.
Что-то таится от меня, уклоняется, будто надо мной тяготит вина перед всеми людьми. И Зоя об этом знает.
Наконец-то я её назвал по имени. Она, кажется, собиралась ответить, но передумала и, вздохнув, покачала головой.
Томит какая-то душевная неопределённость, обострившееся одиночество, какая-то ожидаемая боязнь: кирпич на голову не свалится, это – точно.
Кричи, зови – она с крыльца не сойдёт. И соседи не отзовутся, соседям всё равно, что происходит у соседей. Чужие страсти проносятся мимо вороньей стаей, ничуть не задевая своей тревогой.
Потряс головой, глубоко вздохнул, надеясь очиститься, прийти в соответствие, но мути внутри накопилось столько, что она только поплескалась, намочила всё, что могло мокнуть, комком подступила к горлу.
Состояние маеты – неиспаримое состояние.
Вот же дурь, так дурь.
С помощью космической памяти, памяти предков, надеюсь спастись, перестав чувствовать себя неприкаянной частицей случайности в мире. Я – не-я.
Мне никто ничего не объяснит. Я не могу объяснить. Бежать надо со всех ног, но не бежится.
Бог с ним, что своего места в жизни нет.
Раздражения нет, ощущения конца нет. Простенько и трезво мыслю. Почему-то подумалось, что тот, кто мысленно неутомимо старается подогнать под себя любые отклонения, он никогда не станет никого мучить наяву, ни бесцельными ссорами, ни подозрениями. Он сострадать не научен.
Что с того, что мыслю, ковыряюсь в прошлом, пытаюсь судьбу вожжой сдать назад, на попятный?  Всё одно я не прошлый, а сегодняшний. В сегодняшнем что-то хочу найти.
Грустно почему-то.
Минуту назад хотелось услышать доброе слово, этого казалось достаточно, а спустя минуту, этого как бы и мало. Доброе слово – всё равно, как глоток свежего воздуха… А потом, чем потом дышать?
Хочется что-то вспомнить. Без зла, без осуждения. Чтобы искренность проявилась. А искренность появляется, если подкатит к сердцу ком, если сил хватит его вытолкнуть.
Я теперешний, должен почужеть к прошлому. Не плевать на прошлое, а, именно, отстраниться от прошлого. А иначе никак. Иначе не отыскать своё место, не жизнь будет, а сплошная манерность. Видимость. На потребу модному течению. Манерность для того, чтобы скрыть свои недостатки.
Жизненные дороги разбегаются в разные стороны. Вот бы дознаться, какая куда ведёт. Хорошо бы, изначально, ступить на дорогу, ведущую в правильном направлении.
Ага, для меня в правильном направлении, для кого-то она – тупик.
Какая-то доверчивость и настороженность. Что принесёт следующий миг, неясно.
Допекает всякая чепуха: то жара, то людская молва, то – не пойми что. Некуда бедняге деться. А как славно жить со свежей головой, быть никому не обязанным.
Полное удовольствие, когда тебя любят чёрт знает за что, не думая, что из себя этот чёрт представляет.
У меня резкое отрицание долга перед кем бы то ни было. Я ничего не занимал у человечества. Не понимаю, чем я должен услужить, так как не знаю, чего недостаёт человечеству.
На Земле всё есть для жизни. Что это «всё», - не разумею. Есть всё, но всем я почему-то не владею. Вкладывать всего себя в жизнь, без заначки чего-то на чёрный день, не в моих правилах. Мешок сухарей, огрызков прожитых дней, казалось бы, добро, ношу за плечами. Жалко бросить. Ношу с растерянной покорностью.
Похрустывает ноша за плечами, вышвырнуть бы всю эту дребедень, оставить самое необходимое, но не могу. Подчиняюсь золотому правилу: своё носи с собой.
Витаю мыслями где-то далеко, хочу открыть или уже открываю для себя что-то новое. Как человек не полностью задубевший, улавливаю и во взгляде женщины, и в промежутке несделанных шагов, какую-то опасность, но какую, различить из-за её отдалённости, не могу.
Почему-то в эту минуту свет, всюду проникающий, заставил обратить на себя внимание. Он придавал отбрасываемым теням от предметов разные формы.
Свет вливался на двор из щелей забора, из прозоров между листьями. Он как бы будил уснувшую прежнюю жизнь, освобождал старые понятия из прежнего тесного времени.
От собственной нечуткости делается совестно. Не умею кавалерствовать, разучился развлекать, ухаживать. Тюфяк деревенский. Деревенею, когда соловьиную руладу требуется воспроизвести.
Дыхание превращается не в голос. Земля под ногами ходуном заходила. Сухо, тускло рассказываю. Не остроумец. С кондачка, с бухты-барахты не разберусь в происходящем.
Никого ни хвалить, ни ругать не хочется. Начни хвалить, - в паутину сплетен попаду. Да и с умилением беда, оно зачастую остаётся только в памяти, как чувство оно пропадает.
Закавыка выходит с этими обладаниями.
Опять понесло! Всё-таки хорошо, что у каждого есть свой потолок возможностей. Можно до бесконечности стучаться головой в этот потолок, если нет уверенности, что натуга поможет.
Стучись, стучись, может, окончательно выбью невыносимую пустоту в душе и скуку ожидания, тянущую, как боль. Думается против воли. Само по себе, и как бы по принуждению.
Всё не так: тень стала блёклой, в пояснице боль проявилась, защемление нерва сигнализирует – нечего долго стоять на одном месте, двигайся.
Куда двигаться? Ничего придумать не могу. Моего мнения тут не спрашивают. Вот если бы Она начала падать с крыльца, было бы неплохо, тут я свою заботу проявил бы. Для неё тоже полезно было бы почувствовать приятие.
Не сам себя должен одобрить, а кто-то со стороны подтолкнуть к ответу, к поступку. Коллектив воспитывает, коллектив направляет. А если я не в коллективе? Если не чувствую душу? Если тоскою душа заменена?
Сама по себе тоска, в душе ли она гнездится – бог его знает? Не понять ведь, с чего вдруг доселе ясное, оказывается, как бы туманом подёрнуто.
Что-то подзуживает, свербит внутри. Не удивлюсь, если из облака прольётся дождь или прогромыхает гром, или молния ударит, наказывая, в дерево.
То ли провалился в далёкое прошлое, то ли, наоборот, всплыл, вернулся издалека. Вернулся с отголосками прошлого.
Улавливаю забытые запахи. Молчание начинает строить мост. Правильно, чем реже проваливаюсь в те времена, которые казались лучшими, тем больше чувствую теперешнюю жизнь, освобождаюсь от груза прожитых годов.
Пытаюсь прислушаться к себе. Пожелтевшие страницы прошлого оживают. Внутри что-то глухо ворочается. Нет, дороги мыслей не асфальтированы, они усыпаны осколками стекла разбитых надежд. Некуда босую ногу поставить, порежу.
Странно, подумал о том, что никогда не ходил в хорошей обуви: кирзовые сапоги, «болотники» выше колен, скороходовские сандалеты, валенки, - ещё что-то подобное приходило на память. Дело не в том, что не мог купить хорошую обувь, всё дело в том, что носить, как положено, не мог. Некуда ходить в такой обуви было.
Как-то жена купила лаковые туфли. Глянец, - хоть смотрись в поверхность. А мне в голову пришло пылью их натереть – больно вызывающими выглядели.
Мне казалось. что я бормочу пришедшие в голову мысли. Не могу это объяснить как следует, но… для меня в этом был какой-то смысл. Тянул я фразы из слов, как резинку.
Набирал в грудь воздуха, закрывал глаза и выдыхал.
Сладкую похвалу такое действие не вызовет.
Полоумный лепет, от него становилось ещё скучнее. Коленце какое-нибудь выбросить требовалось. Убрать с лица кислую мину, прикрыть растерянность насмешливой улыбкой.
Хотя, и полоумный лепет, и кислая мина, и ясное-неясное – всё это оригинальность, а она, по своей сути, – глупость, которая первоначально в глаза не бросается. Глупость при молчании сходит за чудачество.
Плету, невесть что. Был бы на лугу, среди цветочков, в романтическом настроении: птички поют, бабочки вьются, стрекозы летают, ветерок обдувает, я – отстранённый полностью от правды жизни, вот тогда можно было бы прикидываться глупцом.
А там, за спиной, так и хочется поднять руку над плечом, сжать пальцы в кулак, указать за спину, за калитку, - жизнь не сахар. Там пренебрегают романтиками.
В этом городе, с купеческой родословной, вскачь не живут. Двери, окна наглухо закрыты, уж, пускай, она поверит мне. Кого сразу не примут, тому не пробиться.
У меня и кривая усмешечка, и посматриваю по сторонам, потому что хочу уловить не равнодушное лицо, хотя бы одно заинтересовавшееся мной.
Бесполезно.
Я говорю это и себе, и ей. Этим заявлением то ли сильнее затягиваю жизненные узелки, то ли понемногу распутываю.
Если что-то произойдёт в этот момент, я, точно, провалюсь под землю.
Правильно, должно быть хотя бы одно заинтересовавшееся лицо. Не с конвейера сходят люди, не колёсики они часового механизма, не в один день созданы по образцу и подобию.
Странно, бури хочу.
«Буря мглою небо кроет…»
Чувство приподнятости охватило. Собственные переживания всколыхнули. Соль попала в саднящую рану. Хотя, физическая боль, из всех болей, самая низшая по градации.
Часы! Нужно остановить все часы. Чтобы они не тикали, не били. Чтобы остановилось время. Чтобы ничего раньше времени не происходило.
Что-то приобрёл, что-то утратил. Я – это не я.
Мне не хватает света. Не солнечного. Чего-то другого. Зрачки в щёлочки сжались.
Ничего не вспоминается, а вспомнить надо. Вся память пропала.
Самомнения много. Резких слов не говорю, чего пудрить людей пылью словарного запаса. Открой долго стоявшую на полке книгу, хлопни обложкой – облако пыли поднимется.
Равнодушие на равнодушие. Понемногу ко всему привыкнуть можно. А надо бы всякого обласкать и за хорошее, и за не совсем хорошее, но содеянное по силе необходимости.
Шёл вот сюда по улице мимо одноэтажных, будем говорить, уютных домиков в три окна, и у некоторых ставни сохранились на окнах. Такое и в двадцать первом веке!
Телевизор, интернет – это окна в другой мир, а ставни на окнах – это защита от действительности. Так и живём. Сломя голову бежим за Европой, стараясь не замечать, что под носом.
Что сзади, что впереди, что оставил, что найти хочу – не ясно. Не в коллективе. Коллектив научить не сумеет. Каждый научается отдельно, сам. Методом проб и ошибок.
И тоска должна быть не просто тоской, а предметной, по кому-то или чему-то. Желание она должна рождать, соединиться с кем-то.
Не выходит. Выходит только мечтать, смотреть, вздыхать.

                19
    
Нечто беспокойное поселилось внутри. Я – чудной человек, не могу вспомнить недавно пережитое впечатление, что там впечатление, слово нужное другой раз на ум не приходит.
Что и остаётся, так смотреть в небо, нервно щёлкать пальцами, напряжённо соображать, что беспокоит.
Что-то острее, чем любопытство, будило желание проследить за реакцией женщины. Она привлекает чем-то, чего нет в других.
Других?!
Хмыкнул. Знаток женщин нашёлся. Наглотался жизни, - пережёвывай, как жвачку. Не по зубам предмет – отойди в сторону. Принимать и любить надо без жалости. Чуть ворохнулся микроб жалости – всё, имитация начнётся.
Путаюсь в неясных, но не враждебных мыслях. Обо всём думается, и ни о чём конкретно. О себе думалось с досадой, нахожу, что веду себя не так, как следовало бы.
Ничего подобного ещё не испытывал. Чудная жизнь. Подъёмы, спуски.
Качели раскачиваю: туда – сюда, вверх – вниз. Я ли себя обманываю, меня обманывают, не пускают, на расстоянии вытянутой руки держат?
Повторюсь, не способен к переменам, - отойди в сторону.
Мне бы, чтобы не мучиться и не колебаться, просто взять и придвинуться, крепко обнять, сказать: «С приездом», а там как будет.
Это в мечтах! В мечтах я могу и дальнейшее представить, как Она согласно кивнёт, закроет глаза. Будут чуть подрагивать плечи. Она что-то ещё скажет. Обязана сказать. Что-то про неприбранность в доме.
Потом никто никого укорять не будет. Не будет допытываться.
Всё выше и выше карабкаюсь в мыслях. Подбираюсь к вершине.
Как буду спускаться? Сердца не хватит ждать с оглядкой на прошлое.
Искус, конечно, сладок, особенно, если он под запретом.
А вдруг Она спросит, с чего это я такой? Не просто спросит, а с гневливой пристальностью осудит, мол, отвечай, не увиливай? Отвечай честно, зачем пришёл?
Я-то знаю, что в такой ситуации слова неуместны. Что я, дурак набитый, ничего такого не держал в голове, это всё сейчас придумалось.
Вот он удел человека, раздражённого неутолённым честолюбием, обиженного действительностью.
Если раздражение долго держать в себе, оно разбухнет. Сдержать его никак не удастся. Если раздражение в крик не перейдёт, взорвусь.
Возражать нет желания. Нет умиления – и хорошо, нет, значит, охмеляющего подобострастия. При тускловатом блёске зрение не портится, всё видится так, как оно и должно быть.
Как бы жестоко меня ни обманывали, повторюсь, я продолжал верить. Это нелегко, трудно перетерпеть. Но ведь некому рассказывать. Некому.
Что-то мешает сдержать слово, не лезть в душу. Это что-то из ряда неподвластного мне.
Утро милосерднее дня. Утром всё видится по-другому. Физическое удовольствие присутствует.
Утро может посулить что угодно.
Хотелось что-нибудь сделать. Бездействие не успокаивало, недовольство собой превращалось в чувство вражды к себе, а потом, знаю, оно перекинется на кого-то другого.
Отгадку происходящего не в себе искать надо, а на стороне. Того бы вычислить, кто двигает мною, подобно шахматной пешке, с квадрата на квадрат. В ферзи мне не пройти. Где-нибудь на полпути сшибут. Конь лягнёт, или офицер выскочит неожиданно.
Не с женщиной, стоящей на верней ступеньки крыльца, я играю в шахматы, с судьбой. Вокруг моей судьбы злокозненные силы завистников плетут силки. Только бы я не соединился ни с кем.
Ой, спрашивается, кому я нужен?
Нет желания говорить, и не хотелось слушать. Все силы трачу, чтобы себя сдерживать. Где уж тут предугадать поступки кого-то.
Вроде, как бы нахожусь в лесу. В лесу хорошо. Это открытое пространство настраивает на покорность. Простор убеждает: верь и покоряйся, обязан верить. Он обязанность ставит вне ошибок.
«Надо знать, где что взять».
Что толку с того, что обожаю лес, часами могу ходить, особенно осенью. Шуршат под ногами листья, деревья в синеве, на сквозняке, на просвете. Зелень ёлок, позолота желтизны листьев берёз. Грибы. Грибы. Крепыш боровик торчит из мха.
В лесу и мысли не возникнет, чтобы соврать. 
Жить надо честно. Кто спорит? Человек ошибся, но, если искренне раскаивается в ошибке – он честен? Отчасти.
Смешон я, если женщину в душе осуждаю за нелепое желание переехать сюда. И ведь не отмахнуться от этого.  Невозможно не приврать.
Привередлив, смешон в обобщениях. Небрежен в мелочах. Мыслю по непонятному образцу. Кто-то же подсунул образец…Кто?
Чувствую, что мне плохо, так плохо, как ещё никогда раньше не чувствовал.
А с чего, спрашивается, плохо?
Настроение смущает, вроде как унижает, но ведь ничего не стоит внушить, что я благородно поступаю.
Как бы и всё равно. Может, я просто устал? Но ведь не устал, не втаскивал рояль на пятый этаж.
Реальность давит. Чего мучиться вопросом: есть бог или нет? Жить надо.
Голова не думает, тело полно ощущений. Нечего отвлекаться на пустяки.
Виляю хвостом, убит ожиданием, вроде как оправдываюсь, напускная искренность.
Для человека важно первое впечатление. Не цепенеть, не застывать в недоумении, не перебирать лихорадочно минуты до того, как что-то случится, или, что хуже, после.
 Не перемена важна, а моё воображение о ней. Так сказать, моя привязанность к предмету.
То, что могло случиться, казалось ничтожным. Грустно, я нуждаюсь в обыкновенном сочувствии, хочу помолчать.
Хорошо бы. появилась такая возможность, чтобы всё можно было бы купить. Где взять деньги?
Купил и используй в своё удовольствие.
Не в себе я сегодня. С нервами не всё в порядке. Были, кажется, иные размышления? Ну, и что? Если что не так, можно и повиноватиться перед собой. Главное опомниться вовремя.
Всё из благодарности. Прислушиваюсь, обрадовано заколотится сердце, или невесть что сожмёт его? Раз на раз не приходится. Лисёнок из норы иной раз выскочит не раздумывая, а бывает, высунет мордочку, и долго принюхивается, и присматривается. Поди, разбери, что в непонятном большом мире не так.
Живёт у меня внутри тяга к традициям, не нарочным, а порядочности хочется, долг исполнить свой. И не разовым воздушным сиюминутным пузырём из неведомых глубин это поднимается на поверхность, а торчит как бы занозой где-то рядышком. Наверное, всё же, годами пузырь во мне раздувался, жил сам собой, набирал с годами прочность. Содержимое его всё чаще напоминало о чём-то.
Забывшись, даже головой покивал, этак подтверждающее, мол упрёки, ёшкин корень, - мелочи. Хоть святым будь, а за меня – никто не подумает.
О чём это я?
Ни от чего отказаться просто так нельзя, всё – милость божья. Во всём искать знак внимания и благодарности нужно. Раз живу, значит, на что-то сгожусь. У жизни есть чутьё на то, нужен я или нет.
Если есть во мне первородный грех, если я из промежуточного поколения, какой чёрт заниматься мной по-полной?
Если сейчас что-то начнётся, надо успеть раньше зажмурить глаза. Так и свои чувства зажмуриваешь. Ничего не видно – это спасение.
Больше надумаю, чем нагрешу. Промежуточный я, вот и нерешительный. Промежуточные сами от себя не бегут. Но ведь и те, кто считает себя интересным, не от мира сего, они заняты тем, что норовят доказать всем и каждому эту свою интересность.
Чего об этом спорить. Нельзя пощупать, того, значит, и нет. Нет и предмета спора.
Всё зависит от того, какая кровь изначально в каждого влита. Замешана она на родительской любви, парой-тройкой капель гордостью разбавлена, стойкость в тебя влили, примешали чуток интереса к жизни – ты, как парусник, полетишь вперёд и вперёд.
А, правда, чего, праведного или грешного во мне больше?
С самим собой спорить и доказывать не хочется.
Мой механизм здравомыслия, переоценки ценностей должен срабатывать в любое время, он непричастность должен ощущать каж-до-ми-нут-но. Внутренне отстраниться от того, что было, и что будет, - не в этом ли мудрость веков заключается?
Завышенная самооценка, заниженная, но она какая-никакая должна быть. Мне бы разглядеть и освоить – в этом состоит задача. По определённой грани, не сползая на частности, должен я пройти по жизни.
Мысли печальные, мысли торопливые, как будто предоставлена мне возможность черпануть со дна отложения остатков знаний таких же, как я, тугодумов. Черпаю, черпаю, всё никак не удаётся главную суть со дна поднять.
Прилило к вискам, грудь раздалась от беспричинного воодушевления. Широты неимоверной стала, может вместить в себя всю доброту мира.
Страшное произойдёт, закрою глаза.
Каждый из людей - звено в цепи времени, а раз так, то он получает от предыдущих поколений мудрость и его мудрость наследуется кем-то. Ничто не должно прерываться.
Но ведь что-то же должно в остатке быть, что никому не пригодилось? Я должен это осмыслить во что бы то ни стало. До крошечки ничего нельзя использовать. Остаток не сор, остаток жизни человека на совок не сметёшь, не выбросишь, и болотную топь не засыплешь: кисель в кисель, сколько ни лей, он гуще не станет. Остатки не допускают поношения.
Как-то дурковато себя почувствовал. Глаза будто проваливались в череп. Начинаю болеть изнутри. А надо прийти в себя. Всё обдумать.
Никак не получается определиться. Память выключили.
На минуту отяжелел, сесть бы, где стою, с трудом превозмог желание.
С остатками, без остатков, распрямившись, чуть сутулясь – лишь бы не на коленях стоять. А хотя бы и на коленях, изначально каплю терпения в кровь влили. Живи и терпи. Терпи столько, сколько отмерено.
В голове шарики не в ту сторону крутились. Один задел за другой.
Смогу я убить человека?
Вот о чём неожиданно подумалось.
Убить, наверное, всякий способен, если его довести до крайней точки кипения.
А как сделать так, чтобы к этой самой крайней точки не подходить?
Думая об одном, тут же перескакиваю на другое. Во всём двойственность. Две руки, две ноги, два глаза, две линии движения мысли. Свобода, и зависть, рождённая свободой. Хорошо, что не злая.
Начну, допустим, думать про женщин, тут же воспоминания о жене в голову приходят. Её долгая болезнь, последние два дня. Потухшие глаза. Глаза без блеска. Больно об этом вспоминать.
Думается, ничего загадочного в жизни нет, да и в смерти. Она как бы итожит всё. Живи просто – всё станет понятным.
Я не ошибаюсь. Моё «я» выведет куда надо. Я верю в себя.
Гляжу на дерево над головой. Лоскуток неба проглядывает меж ветвей.
Во всём свой порядок. Пока есть силы, не надо сомневаться.
Загадочным что-то покажется - это ничего, это ничего, если перед этим запрос невыполнимый возник: откуда, почему, мне такое не надо? Это всё для того, чтобы позабавить, чтобы поиграть тобою, жизнь козни свои строит. Роль доверчивой простушки она перестаёт играть.
Жизни нравится так развлекаться, это позволяет и мне отдохнуть от бесплодных дум о себе самом.
А в думах что, в думах скрыто желание отомстить за несуразицу, за печальную неизбежность жить так, как не хотелось бы, но приходится жить.
И жизнь, и женщина, и желания – все на букву «ж». И жадность жизни тоже из этой оперы.  Всем уготована роль подчиняться. Исключения – это ненормальность.
Я к жизни отношусь с уважением. Не из вежливости, а с лёгкой настороженностью, от предчувствия открытия.
Ощущения уродливы. Но они гармоничны. Всё неправильно, но одно к другому подходит без зазоров. Всё имеет свой порядок.
Я прав, кто-то – неправ.
Просветление, озарение сознания похожи на вспышку молнии на фоне чернеющего неба. Лишь на долю секунды закрою глаза, как, бывало, разгляжу картину иного мира, кадр за кадром промелькнут, создавая привязь, и сотни тончайших нитей в моей руке вдруг ни с чего превращаются в пучок бечёвок от грозди воздушных шаров. Шаров – надежд. Я не должен сомневаться.
Я не становлюсь умнее, я становлюсь осмотрительнее. Спрашивать или нет, я решаю, а отвечать или нет – её забота.
Почувствовал смутную тревогу; надо понять, к чему она.
Плевать. Не нужно ничего, ни внимания, ни, тем более, злобы, ни подачек судьбы, ни любви непонятной, сыт я по горло собственными измышлениями, не нужно меня впутывать в чью бы то ни было историю.
Поудивлялся собственному удивлению. Чего там, одиночество, как ожидание первого снега, непереносимо.
Что-то упустил, что-то проглядел, жил как бы с закрытыми глазами, а мир между тем корчится.
Поспешно перебираю воспоминания. Понятия не имею почему. Мне много раз обещали разное – но никогда не выполняли. Или выполняли? Кто бы попытался разубедить меня, отговорить от бредовых мыслей.
Бог свидетель, я сейчас так растерян, что, если бы мог раствориться в воздухе, я бы так и сделал.
Ума набраться – дело хорошее. С умом осмотрительнее становишься.
Мир, пускай, корчится. Я не Емеля, чтобы в проруби ловить щуку. Хотелось бы, но не дано. Лунка узкая, лёд толстый, руки не так заточены. Не под ловлю щук.
Моя судьба – не простая рыбка. Она с зубами, с колючими плавниками, слизью покрытая. Не так уж и наивна моя судьба, чтобы ведром её в проруби, зачерпнуть можно было.  В руках, точно, не удержишь.
Я, говорят, похож на деда, которого никогда не видел: дед умер вечером того же дня, когда я родился. Дед был лишенец. Такую категорию бедолаг, не принявших советскую власть, породила революция. Семья деда была обложена со всех сторон: помогать им никто не мог, жить в столичных городах нельзя, голосовать нельзя, детям учиться в институтах нельзя. Сплошные «не», сплошь запреты. От деда осталась одна фотография, хоть глаз на ней не видно было, но и ничего арестантского в облике, сколько я ни присматривался, не нашёл. Хорошо, что деда не расстреляли, не сослали на Соловки. А мог бы он там сгинуть. Мог.
Был бы тогда я, это вопрос!
Вот откуда источник моей неудовлетворённости, ненависти к подчинению кому-то бы ни было.
Ни упрашивать, ни умолять, ни строить домыслы не хочу. И учительствовать не желаю.
В голове, будто рой мух. Летают, жужжат. Встряхнёшь головой, вроде, всё приходит в норму.
С чего вспоминается то, чего я вообще никогда не видел? Не один, не два, много пластов надо мной.
Вроде как вспомнил все запахи и звуки, которыми мой мир был наполнен. И что? Пережил все чувства – растерянность и страх… И что?
Неспособность меня воспринять истину, представшую передо мной, кроется в духовной основе. Я несчастный, потерянный, измученный человек. Похоже, я всё потерял. Здоров и пуст. Ни мыслей толковых, ни желаний. Животное. Существо, загнивающее изнутри.
Человек с больным воображением. Без ауры ясности.
За пару лет моего одиночества один пласт смыло, и не я высунул голову из своего окопа, чтобы осмотреться, а неведомая мне сила вывернула мой окоп, вывернула так, что дно стало верхушкой холма, и я беззащитный, зажав уши, зажмурив глаза, выставлен на обозрение.
Хорошо, не на посмешище.
Ну, и как я выгляжу? Приятно было бы узнать мнение неглупого человека. Симпатичен я в его представлениях или нет?
Впрочем, не всё ли равно. Симпатичен – так головой звёзды достану, значимостью переполнюсь. А на нет и суда нет. Олухом себя не чувствую. Не нуль, не несуществующий нигде нуль.
Человек всегда должен быть посередине. Мир снизу и вторичный мир вверху – они не естественное проявление.
Где бы ни ступил, всюду после меня дырки остаются. Обманутым себя чувствую. И от мечты только шевелящийся хвостик сквозь дыры замечается.
Что-то про окопы думалось.
Вроде бы, удобно лежать на дне окопа. Лишь бы сверху не лило, да внизу не хлюпало. Хорошо бы из окопа не давать никому о себе знать. Нет ни для кого. Сквозь землю не видно. Ни пить, ни есть, обойтись без этого можно.
Однако в окопе свои чувства, взволновавшие, не выразить, - нет слушателей. Не могу говорить того, что не чувствую. Нет веских слов, таких, чтобы они остались надолго в памяти, да и мысли мелкие. Мысли – мухи. Им и место в голове, пускай, там кружатся и роятся.
Но всё-таки что-то должно торчать поверх бруствера. На всякий случай. Вдруг засыплет. Или наползёт пласт, накроет крышкой. Заживо похоронит.
Шест всегда ставить надо, веху приметную.
Любую жертву со своей стороны я считаю более значительной. Любая жертва с моей стороны – это частичная потеря свободы. Поползновения извне несут мне, «многоякому», гибель.
Иногда выскажусь, вначале не придам значения, что сказал, но в душу западёт слово и потом неожиданно отзовётся.
Какой-то из моих «я» обречён на гибель, но какой-то кусок меня, я знаю, кому-то очень нужен.
Дневная я птица или ночная? Глазами, какой из них, смотрю на мир? Часть птиц умеют жить ночью, часть днём, разных пород они, и привычки разные.
Я не птица. Я удивляться могу. И сам, и меня могут удивлять. И ещё жадность у меня не на последнем месте.
Ну, и нечего лезть ко мне с увещеваниями. Я аморален, но не хочу выслушивать по этому поводу упрёки. Как-нибудь проживу.
                20

Я ли сам раскрыл глаза, кто-то познакомил меня с новыми ценностями, прирастил богатство, суждено ли мне его утратить, мне никогда уже не видеть оставленный за калиткой прежний мир таким, какой он был.
Так вот, когда я открыл калитку, я понял, что всё должно кончиться именно так, а не иначе. Что так, я не знал. Раннее это было подозрение, позднее, - чужое мне недоумение сформулировало вопрос: «Зачем она купила этот дом?»
Дом был построен при царе - Горохе. Огород запущен. Забор гнилой. Куча мусора.
Широкий взмах рукой.
- Заходите!
Невольно захотелось оглянуться, кому, кроме меня, предназначаются «заходите»? Я ж не Змей Горыныч о трёх головах, но с одним туловищем.
Жест покровительственный, жест снисходительный, жест разрешающий. Вращение Земли остановлено. Развитие прекращено. Всё в мире подавил этот жест.
Примириться надо с печальной неизбежностью, что разрешение жить или нет, определяет женщина. И она же скрытое желание мести пестует.
Чувственные люди, к коим себя отношу, любопытны. Они забавляются любопытством.
Ни одной здравой мысли в голове о том. как надо действовать. Привязь моя с миром за забором оборвалась. Все путеводные нити, по которым двигался сюда, оборвались, нового придумать не могу.
Сзади меня как бы с лязгом упал занавес. Путь отрезан.
- Ничему не удивляйтесь. Прежние хозяева оставили всю мебель. Рухлядь, правда, но один диван почти новый. Свет есть, газ есть. Что-то выбросила. Вчера разгребла лишнее. Ухайдакалась. Спала без задних ног. Ничего не слышала.
- На новом месте и без задних ног? А домовой?
Её глаза недоверчиво сузились. Так на свою тень непонимающе смотрит собака.
- Я ему в блюдечко молоко налила. Мы с ним общий язык найдём.
После этих слов ощутимо почувствовал, что её неопределённость осталась в прошлом. Любые мои противоречивые измышления она побьёт сходу. Она – свободна. Она ближе к правде, весомее её доводы, все мои догадки не тяжелее выеденного яйца, - скорлупа пустая.
- Но почему этот дом?
- Знаете (про себя отметил, что она на «вы» ко мне обращается), калитку открыла, шаг на двор сделала, и приятие возникло. Моё!
Нет, тут не привычная игра успокаивания себя, здесь вырисовывается уменье служить своему решению. Не обычная птичка – прыг-скок, прыгнула - склевала, а воодушевлённая жаждой поменять всё как можно скорее женщина, готовая отрубить хвосты, распутать узлы и жить.
- Но ведь дому сто лет. Участок запущен. Столько сил вложить нужно, чтобы навести порядок. Хотя, глаза боятся – руки делают.
- Вы ничего не понимаете. Я впервые свой дом заимела. Свой дом! Это прочувствовать нужно. - Она как будто с трепетом ожидала, что я начну отговаривать. Но слова, какие бы ни были сказаны, не смутят её, не испугают. Упрямство это – отчасти. Хитрость? – скорее, она «себе на уме». - Неужели не понятно? Не понимать – моя прерогатива. Я в том возрасте, когда мне что и остаётся, так - не понимать.
Вся штука в том, что я когда-то испытывал похожее чувство, когда сам приехал сюда. Я понимал, что она имеет в виду. Хочет, чтобы город её другом стал.
Но нотка враждебности по отношению к самой себе улавливалась.
Произнесённые слова «прерогатива» и «возраст» больно резанули слух. Она с туповатой медлительностью процедила их вслух сквозь зубы. Редко какая женщина в разговоре упоминает слово «возраст».
Откровенна в меру, но не болтлива. Она не будет первому попавшемуся своё нутро выворачивать. Одно заметил, что глаза живо реагировали на слова: то холодно светлели, когда чувствовала подвох, то, как бы растекались прогретой лужицей.
Уловил, что в какую-то минуту она как-то странно обмякла и глубоко-глубоко вздохнула. По лицу разлилась усталость - так, словно она не смогла себя контролировать
- Шуточки бы вам всё. Насмешечка чувствуется. Погодите, как всё устрою – ахнете. По деньгам и дом. Имела бы в кармане сто миллионов – купила бы особняк. А тут я постепенно сделаю так, как хочу. Крыша и стены есть. Не шалаш. Оно – моё. Все чувствуют себя призванными давать советы, размещать на жёрдочках, согласно вкусам. Все слишком уж хорошо всё понимают, аж противно. Что есть, что должно быть, что будет. Я вот ничего не понимаю…
- Хорошо, хорошо. Но ведь, сколько денег ещё в этот дом вложить надо, чтобы всё до ума довести? Может, стоило подкопить, и купить получше?
Она отлично понимала, куда я клоню, что у меня на уме. И понимала, как с этим следует обращаться.
Своим непониманием видно достал её. Она как-то подсохла, глаза её остановились. Она вздрогнула, спина выпрямилась, плечи подались вперёд. Мысленно она послала меня далеко-далеко. Чего, мол, пристал, как репей? Не тебе здесь жить. Сказано, всё давно распланировано!
Будущее для неё понятно, каждый шаг выверен. И с этим всем мириться придётся. Как говорится, зарядись предчувствием неизбежности новых откровений. Никакой разницы между картиной, открывшейся сейчас и какой-нибудь картиной ближайшего будущего.
Её мечта должна исполниться здесь. И не жалеть её надо, чего здесь было жалеть, спрашивается? Ты – это ты, она, – то-то и оно, она – наособицу.
Мне кажется, мы, в какой-то мере, любим острые моменты: не мешали, так жизнь только из них и состояла б.
Глупая ситуация, нелепая. Пришёл – молчи, не давай советы. Не мешай ей обдумывать будущее, видеть себя в нём счастливой женщиной. Дом будет настроенным капканом, не мышеловкой. Мышеловка – слишком просто.
А вдруг!? Дураку понятно, что её жалость и моя ходит своими неисповедимыми путями, подсунешься с ней не вовремя, человек без настроения – получу отпор. Мне, что и остаётся, так быть походной сумкой, куда складывают впечатления, идеи, мнения. До поры до времени они будут лежать себе тихо, не напоминая ни о чём. До поры до времени.
Впору закинуть голову и потрясти ею, как бы не понимая, что происходит, какой мир окружает, и какая нелёгкая привела сюда.
Непонимающему всё растолковать нужно. Или сразу выставить за дверь, как какую-нибудь грубую бездушную, эгоистическую свинью.
Ну, и выставляла б…
Умно говорить разучился. Мне бы только спрашивать. Но до бесконечности спрашивать нельзя.
Она хочет построить новый мир. А я разве не хочу? Взять самое лучшее из прошлого, и начать жить по-новому.
Она посмотрела на меня пустым, невидящим взглядом. Таким взглядом меня часто разглядывают в очереди. Покачала головой. И ничего не сказала.
Уж ли не салон какой она надумала создать? Уж не роль хозяйки-распорядительницы себе отвела? Уж не законодательницей моды себя выставить хочет?
Роль охотника на слонов на сафари мне не подходит.
Эта женщина всё основательно делает. Ей никакого дела нет до морали. Или есть? Она, кажется, легко завязывает отношения, непосредственна и общительна.
С чего я это вывел?
Стоп! Где это я слышал, почему в памяти услужливо всплыло утверждение, что в супружестве не ищут счастья, а исполняют обязанность.
 Обязанность есть во всём. Короткий поводок или длинная привязь – всё одно это ограничение.
Любовь – страдание, надежда – маленькое утешение, вера – поклонение и готовность верить всё равно во что.
Любая вера лучше, чем отсутствие всякой веры.
Зарядиться бы её оптимизмом, краем глаза заглянуть наперёд, во что всё это выльется?
Почувствовал в себе обилие бодрости. Бессовестно жаловаться на жизнь, когда всё хорошо.
Эта женщина если любит, то любит стойко, без тревог и метаний, без резких переходов от обожания к сомнениям. Она влюбляется просто так, безо всякой логики. Хоть тресни, а то любовью назовут.
Утренним, не терпящим сомнений умом я определил, что мне надо именно в эту минуту. Я как бы оправдал все прошлые неудачи, и заморочки в будущем. Они, конечно, будут.
В таком случае говорят: «Сначала стелешь, потом ложишься». Наоборот не бывает.
Вру ведь самому себе. Какой может быть новый мир, если прошлое так и будет командовать?
Лучше промолчу, не буду поддерживать уверенность в том, что деревня-пригород лучшее место на земле.
Тем не менее, молчание становилось тягостней. Росла неловкость. Молчаливый уговор, не касаться главного, не говорить о том, кого она ждала, незримо существовал. Правила приличия, правила поведения мною выдерживались.
Не знаю, неужели её не пугает перспектива одиночества в этом доме? Не настолько же простодушна вера в чудеса? Восприятие жизни в одиночку это - прихоть судьбы или её прихоть?
В размышлениях вступил на скользкий путь.
Себе эти вопросы ставить надо, себе.
Стихию принятого решения просто так не остановить. Её можно при желании направить в менее опасное русло, но чем руководствоваться?
Вот опять отметил для себя, как на минуту её лицо стало мягким, не иначе что-то хорошее вспомнилось, затем губы сомкнулись в прямую черту, брови сдвинулись. Не хватало, чтобы искры из глаз посыпались.
Нет, снова что-то вроде улыбки на лице угнездилось.
Случайность и судьба предполагают мучения. Не следует торопиться верить всему услышанному. У меня есть сомнения, а у неё – нет. Спала ночь, как говорит, без задних ног. Не испугалась тишины одиночества. Страх ей неведом?
Мысли отдаются в голове странным эхом. Барабанные перепонки с трудом выдерживают напор. Но голова не болит. Голова ясная. Происходящее кажется ненастоящим.
Как сорока стрекочу вопросами, прыгаю перед блестящей пуговицей. Шалею от собственных умозаключений.
Подумал о времени. Что-то изменилось, а я понятия не имею, что?
«Вчера» видится как размытое пятно. «Сегодня» - разбухает и разбухает, непонятно чем напиталось. Место надо определить, куда ткнуть надо, чтобы что-то вышло. Хочу ни о чём не думать, но как только это хотение пришло в голову, тут же стало тоскливо.
Граница сна и яви, полубредовое состояние. Привязались слова какой-то бессмысленной песенки, «…если сильно захотеть, что-нибудь получится…»
Чужая жизнь – перевёрнутое изображение собственного воображения. Я не собираюсь жить её жизнью, моя дорога, видимо, проходит не здесь, что-то здесь не так.
- Что важно уяснить?
- Что и для чего?
- Для сути.
- Сути понять нельзя. Сути нет. Есть целесообразность.
- Почему?
- Пустота требует наполнения.
- Суть наполнения пустоты невозможно объяснить.
- Я не жалуюсь.
- Не хотите говорить, не надо. Значит, соглашаетесь.
- Может быть… А может, и нет.
Усмешка снова посетила. Молчаливый диалог. Ослеплено моргнул. Комедию играю. В уклончивости всегда есть что-то унизительное. Расплылся в неизвестности непознанного.
Жить надо хорошо. Кто против этого утверждения? Только те, кто хорошо живёт, не понимают тех, кто плохо живут. Не принимают их. Им понимание как бы и не надо.
Бог его знает, с кем я мысленно разговариваю? И мысли-то какие-то сытые, не голодные, не обременённые ничем.
Никого ведь не удивляет ни с того ни с сего упавший с дерева листок. Разве что взглядом его проведёшь.
Листок сам по себе жить не может. Хоть солнца для него много, но листку подпитка нужна, раз сок не дошёл, он стал лишним – отвалился. Дерево знает, что сохранять, сколько сохранять. Лишнее – оно вредное. Природа не позволит кому-то жить за чужой счёт.
Странно, она, приехав сюда, отвалилась от того дерева, где до этого жила. Там подпитка кончилась.
О чём бы ни говорила женщина, но всё сведёт, в конце концов, на разговор о любви и счастье. Для себя.
Счастья она хочет за чей счёт? Такая постановка смысла не имеет, за чей счёт – без разницы. Где-то убыло, а у неё прибавилось. Счастье из всего нужно выдавливать: из земли, из травы, из покупки дома.
Это слишком буквально.
Невозможно определить, чем заняты подспудные мысли при машинальных действиях, которые производятся поспешно, при этом имеется в виду что-то другое.
Моё поведение странное: пришёл, для чего? Важное дело впереди?

                21

Вопрошающая неуверенность недоумения заставляет задуматься. Многое мне не нравится. И я кому-то не нравлюсь. Неважно, всё не важно. Это моя жизнь. Я не хочу в ней пропадать.
Перед глазами зеркало. В этой вещи есть что-то мистическое. Видишь в нём как бы себя со стороны, но непонятно чьими глазами. Трудно смотреть, когда упрёк читается. Конечно, отражение в стекле – имитация жизни.
Где бы зеркало ни лежало, где бы ни висело, то место в первую очередь притягивает мой взгляд к себе, и сердце тоска сожмёт. Перераспределение взаимоисключающих желаний в пространстве. Хоть на секунду, но исчезнешь в стеклянной пучине времени.
А впрочем, всё равно. Но если всё равно, то зачем глядеться в стекло? Глупо. Несчётно глупостей за жизнь сделал.
Не к добру мужику самого себя разглядывать. Либо деньги потеряешь, либо жениться не удастся. Либо ошизеешь.
Ни того, ни того не боюсь. Лишних денег нет, чтобы терять, невесты не снятся.
Я не сентиментален, не толстокож. Не люблю витийствовать и умничать. Бурно радоваться не могу. Никудышный из меня теоретик, участия в сомнительных экспериментах избегаю. И не подвижник я, чтобы довольствоваться малым. Не какой-то индийский йог, который, вкушая семь зёрнышек риса, полон жизни, я так не проживу.
Подумал так, и неприкаянно улыбнулся. Какие бы сердитые слова не произносил, или думал сердито, но по-настоящему сердиться не могу. За словом в карман, правда, не полезу. Возражений жду, но, так как молчу, то кто возражать будет?
Отвёл взгляд в сторону. Нет, не хочу похищать ничью душевную энергию.
Всё-таки мыслю не глобально, брожу по руслу речушки, по колено воды, на дне полно камней мелких суждений, запинаюсь за них. Эти камни-суждения, не мною высыпанные на дно, должны когда-никогда приятным песочком стать. И станут… После меня.
Мою жизнь стесняют не только камни на дне, но и ещё много разных мелочей, которые многие не берут во внимание: канавы перестали чистить, на любом перекрёстке лужи, тротуары почему-то всегда ниже уровня дороги. Разговор всё больше на повышенных тонах. Всё больше крика. Возражения не принимаются, - начинается ругань.
Глупость и самолюбие тесно переплелись. Я благодарю своих родителей за то, что они вложили в меня, развили чувство недоверия к людям, и оно подсказывает, как себя вести.
Мне одного не достаёт - умения найти общий язык. Не щука я в омуте. Но ведь и не карась.
Пообщаться бы с тем, кто знает обо мне всё, не всё – так многое. Для этого побывать, наверное, надо в небесной канцелярии. Но понимаю, торопиться туда не следует. На земле не всё выполнил.
Опять же вопрос, а, сколько и чего мне надо за жизнь переделать для того, чтобы основательно устроиться в этой самой жизни, чтобы не пополнить ряды озлобленных? Без списочка не обойтись. Какая-нибудь мелочь будет упущена, и все благие намерения коту под хвост.
Есть во мне нечто такое, что сковывает людей – невозможно передо мной исповедоваться, согреться возле, извиниться невозможно передо мной.
Нет у меня системы, которая определяет, как жить. Знаю одно, что надо выдержать всё, как бы кто ни дразнил.
Получается, с одной стороны, я абсолютно нормальный. С другой стороны, явно какое-то отклонение в понимании. Но и у абсолютно нормального есть свои закидоны. Жить спокойно надо, не забивать голову дурью.
Всё непросто.
Как говорится, верь и найдёшь свою долю счастья. Я ведь не продукт дурной наследственности. Если хотите – отражение, если хотите - копия.
Отражение – это ответ. То есть, я жажду получить ответ на всё, и для меня существует справедливость. То есть, в той или иной мере я нахлебался несправедливости, и кто-то, виновник моих терзаний, должен быть наказан.
Опротивело притворяться. Мне не подходит жертвенное служение жизни. Червячок неверия внутри завёлся. Все мысли вне связи с тем, что надо бы делать. Надо бы, но не делаю.
Надо ждать, вот и всё. Терпеливо ждать, пока не наступит нужный момент. Силой ничего не добьёшься. Голова повёрнутой должна быть в сторону, куда всё течёт.
Мысли бессвязные, как прибрежные волны, разбиваются о валуны неясных суждений, они подавляют чувства, где уж тут о поступках думать.
Нет, надо на всё глядеть беспристрастно. Только тогда можно будет понять, что делать.
Никто не знает, что делать. Что именно, когда, для чего.
Плохо я понимаю людей при первой встрече. Время мне нужно, чтобы о человеке сделать какие-то выводы. Тугодум.
Необходимость убеждать самого себя – это не лучшая черта характера, но она удерживает на краю.
Пришёл к выводу: ни кричать, ни ругаться, ни доказывать не стоит. Ждать и только ждать.
Если делаешь что-то, делай старательно, с любовью, до такой степени, чтобы заставить других полюбить себя.
Получается, куда бы я ни пошёл, за собой несу свою вину. Для чего? Чтобы подбросить кому-то, отдать в залог, обменять?
Несправедливо. Обидела меня несправедливостью жизнь. Чем больше буду об этом думать, тем более едкой станет обида.
Упрекнуть некого. Колкость по отношению к самому себе – не пробьёт. И утешить самого себя не удастся.
Минуты тишины – минуты листания самого себя как блокнота записей. Много лишнего, много надуманного. И нет почему-то на листках итожащих записей, выводов, чего-то такого, что стоило бы прочитать, как стало бы ясно – есть польза или на ветер пущено время.
Снова уловил в лице женщины перемену. Искру озарения, что ли. В эту минуту она что-то открыла для себя. Лицо сразу смягчилось.
Что, скакать козликом из-за порыва восторга нужно?
Насколько понимаю, любовь и дружба штуки добровольные и ни в каких посредниках не нуждаются. Но ведь сходятся совершенно чужие люди. Мир меняется. Новый мир должен целиком принять обоих.
А как же то, с чем сражался, все прошлые невзгоды и напасти? Тот багаж, который пронёс до этого дня? Что, его придётся вывались на вторую половину с первого дня?
Вот и нечего качать головой. Качай не качай, решить ничего нельзя.
Коль независим, то мне ничто не мешает выбрать из множества рекомендаций лучшее продолжение. Лучшее – не всегда красивое. Это то, что по душе, что отклик должно родить.
Листок из блокнота можно вырвать и сжечь. Ничего и не останется – кучка пепла, а как вырвать из памяти минуту осмысления, которая переворот произвела?
Я не оригинал, в меру глуп, в меру хвастун, хочу чем-нибудь выделить себя. Чем выделить, если и так жизнь выделила? Один.
Подозрение множит подозрения. Столь обыкновенное внешне, оказывается не таким уж и простым. Самым очевидным можно захлебнуться, утонуть в своих же суждениях. Хорошо, что хожу по руслу, где воды по колено.
Поток жизни течёт мимо. У него своё русло. И если, допустим, моя канавка много ниже по горизонту, то не дано мне влиться в общий поток. Зальёт мою канавку чужим отстоем.
Как бы хорошо вернуться к самому себе в то время, когда мыслей о проблемах не было. Когда дожди были дождями. Погода не была причиной ломки и томления, когда женщина вызывала желание, а не ожидание от неё подвоха.
«Сирота я, сирота».
Грустное чувство сиротства. Всем чужой. Всем мешаю. Играет мною жизнь.
А чего больше у жизни – плюсов или минусов? Собрать вместе плюсы – на это время потребуется. И для минусов своё время надо. И чтобы взять себя в руки – тоже время надо. А потерять враз всё, на это секунды хватит.
Вроде, решаю сам за себя. Вот и надо жить, как получится.
Хочу взять вину на себя, но это будет ложью. Это неправдоподобно, это бессмысленно.
С мужским притворством проблем гораздо больше, все мужики пытаются что-то изобразить из себя. Мужчина боится одиночества. Для него одиночество – расплата за грехи. А у женщины?
Вон, стоит передо мной женщина. Старательно облизала губы, неторопливо раздвинула их – бело блеснули зубы. Как бы ни наряжалась она, какими бы словами ни прикрывалась, она хочет, чтобы кто-то приласкал её.
Что в этом плохого? Уж с ней не будешь говорить в небрежно шутливом тоне. Она не примет шуточек.
Закрыл глаза. Мне показалось, что провалился в бездну. Сколько падение длилось – не знаю.
Мысли перескакивают через слова. Я-то нисколько не расстроен, не опечален, я не сохну от зависти, что кто-то войдёт в этот дом не так, как я. Войдёт желанным.
Ишь, как поджала губы. Глаза прикрыла ресницами. Самолюбива. К ней нужно относиться серьёзно.
Эта женщина не из тех, кто дарит себя. Она сама строит свою жизнь. При этом забирает что-то у других. Другие не могут не отдавать ей хоть что-то.
Женщина – брошенка. Большая разница: сама ушла и, если от неё ушли. Сама ушла, - в этом бесстыдство силы. Чтобы уйти от женщины, нужны причины.
У женщины-одиночки, скорее всего, завышенные требования.  Принца ей надо на белом коне. Не принца, так хотя бы того, кто спасёт от одиночества, заставит забыть страх перед холодной подушкой. Участь старой девы заставляет действовать.
При чём тут старая дева? Это девятнадцатый век. Домострой.
Одиночка неприятно ярко смотрит на мир, боится молчания, боится восприятия жизни, боится новых случайностей и прихотей проявлений судьбы, нового повтора, который удвоенно вернёт мучения страха одиноких вечерних часов.
Зорко приходится вглядываться и прислушиваться к тишине. Именно тишина и одиночество вечера сводит ожидания к минимуму. Принц на белом коне – это в загашнике, а готовность отдать последний пятак на приманку – это настоящее.
Она задумалась. Рассеянно глядит в пространство перед собой. Чем дольше гляжу, тем меньше понимаю, что правда, что нет.
О чём-то подумалось, о непонятном, суть его не ухватить, как тут же неприятно забилось сердце.
Загадочность на себя напускаю, загадочность. А ведь во всём повторы: и в мыслях, и в словах, и в поступках. Это чтобы скрыть тревогу. Слава богу, не капризен. Сыт, одет, обут, и, тем не менее, хочу перемен. Хочу, чтобы моя жизнь, если и не полетела б к чёрту, то, хотя бы, стала другой.   
Сам с собою – один, на людях – меняю одёжку. Вместилище нескольких жильцов. Коммунальная квартира. Любой человек – внутри по ощущению коммунальная квартира с заставленным хламом коридором, кухней и местами общего пользования.
Обстоятельства минутных разностей заставляют уживаться. А если бы не обстоятельства? Если бы не было общей кухни, где волей-неволей, чтобы с голоду не умереть, жильцы в своих кастрюльках пищу готовят?
 Человеческие грехи – мнимые грехи. Они – чьё-то суждение: я не такой, как все, из-за этого со мной трудно, у меня завышенные требования. Транжира, скупой, грязнуля, не умеющий любить, и ещё, и ещё, и ещё. Забавный. Временами – душка.
Мгновенно почувствовал, что её жизнь отличается от прозябания других. Ей не нужно ничего объяснять или показывать. Её бесстрастность не унылое безразличие. Просматривается что-то искреннее и живое.
А двор затопила тишина. Все звуки где-то далеко. Тишина двора поглощала всё. Она сглатывала всё подчистую.
Сердят слова. Слова мешают наблюдать и отстраняться от действительности. Слова и забавляют.
Не знаешь, что сказать – молчи. Не понимаешь происходящее – молчи. Обидели чем – молчи. Молчи, молчи. Никто не отнимет право играть роль.
За неумелую игру роли жизнь и наказывает.
Часто, прихожу куда-то, и как бы узнаю место. И место, скорее всего, узнаёт меня. Начинает наблюдать за мной.  И не что-то, не деревья, не дом, а сама земля. У земли миллионы-миллионов глаз. Точной информации, абсолютно точной, не существует. Всё – приблизительно. На то и свобода, чтобы как заблагорассудится, распоряжаться всем.
Церемоний никто не любит. Есть разумное желание – действуй. И уверенность появится, и настрой соответствующий, и обстоятельства сложатся, и ничто мешать не будет.
Неудачи только усиливают тягу к свободе проявления. Могу, как угодно распоряжаться своими чувствами, своими мыслями, своими желаниями. А если нет стремления, стать лучше и совершеннее? Если хочется быть, как все?
Нет, встряски нужны. И страхи нужны. Нужны для того, чтобы кислятину разогнать.
Кому охота быть выжатым жизнью, как лимон? Жить в состоянии, когда всё удручает и наводит тоску. Не тогда ли принимается решение бежать? Грусть и тоска искушают к переменам.
Всё для чего-то. А ведь и надуманное, и показное тоже для чего-то, хотя бы для того, чтобы выглядеть важным. Нечего голову дрянью забивать. 
Нормальная кровь в человеке, - значит, и человек нормальный. Значит, он во что-то верит. Без веры жизни не прожить.
Но ведь что-то всегда мешает, усиливает злое отношение к окружающему.
Не все искательницы принцев удовлетворяют запросы мужчин. От некоторых впору шарахнуться в сторону. Холодной энергии полны. Голод в глазах. Голод, несмотря на разные ухищрения, диету, подтяжки, любовь к побрякушкам. Вызов всем и всему чувствуется. Хищницы.
О, глаза многих женщин утратили блеск. И как только успеваю рассмотреть. И у неё они холодными стали. И во мне веселья поубавилось.
Вот она провела ночь в одиночестве, в тишине одиночества, страх был, но ведь она, по всему, перед её страхом никому не позвонила. Или приглашала кого-то?
Для этого нужно сломать спесь своего характера. Если не ломать характер, то никак не остаться сама с собой.
Тихое уныние наплыло. Хотя было в нём что-то утешительное, но скрывало оно обречённость непонимания.
Вот она решила жить тихой жизнью, в городке, где её воспоминаний нет, где, как она считает, всё подлинно, не прикрыто выдумкой. Здесь не шалеют от зависти. Копайся себе потихоньку на огороде. Создавай уют. Парк Юрского периода населяй динозаврами.
И, тем не менее, она что-то потеряла. И я потерял. Почесал лоб. Задумался. Потерь у меня полно. Если составить полный список – толстенная тетрадь будет. С чем-то легко расставался, что-то с кровью отрывал. А она?
Бом-м-м, бом-м-м. Колокола зазвонили. Действующая церковь есть. Службы проходят.
Я-то в бога верю или в судьбу? Язычник или православный? Коль сомневаюсь во всём – язычник. Самоуверен – это от православия.
Если таким, какой я есть, меня сотворил Бог, и всех остальных тоже, то почему каждый из нас должен подстраиваться, вести себя так, как предписывают законы, писаные властью? Власть – это те, кто в силу причин оказался сверху. В силу причин он лучше? Чем?
Бог в меня свои заповеди при рождении вложил.
Звук колоколов, говорят, разгоняет нечисть.
Если б можно было начать всё заново, наверное, моя жизнь не отличалась от прежней. Я сросся с прошлым. Пусть кто-то снова обманет. Я кого-то обману – всё равно не смогу быть никем, кроме самого себя.
По моему телу, бог знает от чего, понеслись муравьи. Рыжие или чёрные, не знаю, но только от ощущения их ползания сердце ударилось в рёбра. В горле пересохло.
Всё объясняется просто, никто не пророк. Если даже и знаю много, и рассказать хочется, но появляется ощущение неловкости, что ли.
В чём главная мужская сила: на душе кошки скребутся, а ты не подавай виду. Нахрап – нахрапом, но уважение имей.
Так как бог создал женщину из ребра мужчины, больше материала не нашлось, то у мужика были, и зачатки изначальной совести, и запретная зона. Не всё вместе с ребром из Адама изъяли. Угрызения совести мужику не чуждо. Женщина чутко реагирует на проявления угрызений совести.
Вопрос вот в чём, а задал ли я хотя бы один раз дерзкий вопрос, прямой и честный? Не из тех, что крутятся на языке, а выстраданный? По-настоящему сделал хоть раз попытку с кем-нибудь сблизиться?
Назойливо о прямом и честном вопросе думается, сродни он злой осенней мухе.
Не верю сам себе. Непонятно моё отношение, наблюдаю за собой, и не понимаю.
С переездом более-менее понятно. Переезд замышляется, если что-то типа болезни цепляется. Болезни разные бывают, и душевные в том числе, и лихорадки разные. И непричастность покорного ожидания. Чтобы избавиться, необходим сдвиг. Переезд. Не надо впадать в отчаяние без причины. В этом случае, болезнь остаётся на прошлом месте.
По этому поводу в голове никаких мыслей. Мысль, только что пришедшая в голову, наводит на новую мысль, выбивает подобно бильярдному шару застывшую на месте мысль прошлую, главное, прицелиться нужно так, чтобы отскоком в лузу шар послать. И кто-то должен шар вытащить, выпутать из сетки
Два столкнувшихся шара – щелчок, и ощущение маленькой мести.
Удивительное ощущение, словно стучусь в закрытую дверцу собственного сознания, прошу-умоляю открыть её, край надо.
Почему тогда стук не слышен? От дятла, когда долбит сушину, - треск стоит на весь околоток.
Пытаюсь понять, в чём именно я прав, и не только просто прав, а совершенно, абсолютно прав.
Люди по натуре своей скупы. Я ничем не лучше.
Смущает и раздражает ощущение отчуждённости. Оно кого угодно всосёт в себя. Я не независим, а в тысячу раз крепче привязан чужим мнением. Но вот же, не обладаю грубой дерзостью говорить в лицо всё, что думаю. Из-за этого, наверное, и раздражение, и чувство одиночества, и тоскливая зависть.
Луны нет, а то и днём бы волком выл. Хочется отплатить за всё.
Возможность самоувлечённо самостоятельно мыслить, рассуждать вслух, на ощупь перебирать в голове разные мелочи, отбирать нужные, и складывать, складывать первоначальный контур рисунка – это важно в юные годы. Тогда возносишься над всем с глуповатым торжеством. Тогда вдруг воткнёшься взглядом, сердцем почувствуешь нужность процесса.
В моём теперешнем возрасте, если что и добавляется к картине жизни, так я заполняю отдельные пустые места. Не места, а клетки кроссворда. Почему они остались пустыми, это не ко мне вопрос, на этот вопрос ответит тот, кто последующий узор составлять будет.
Странно и то, что сегодня, допустим, не знаю ответа на вопрос. Даже если в клеточке кроссворда есть буквы, не могу сообразить, а назавтра – только глянул – ответ готов.
Хорошо, что интерес к жизни не потерял. Случись проявление обратного, сидел бы в пустой клетке своей квартиры, перебирал бы прожитое, страдал бы из-за уязвлённой собственной несостоятельности. Нет ничего хуже, знать, что кто-то в эту минуту восхищается жизнью.
Правильно, внешне всё хорошо, но если заглянуть внутрь человека, то разглядишь гору фарфоровых осколков, которые наполняют каждого. Осколков несбывшихся надежд.
А почему именно фарфоровых осколков? Почему не черепков от глиняного горшка, или какую-нибудь смятую алюминиевую плошку позапрошлого века?
Уклончиво молчу. Слов внутри много, но то ли они слишком тяжелы, то ли скользкие, подцепить языком невозможно, никак не удаётся вытолкнуть их наружу. Охолодел весь. Старательно прячу мёрзлую улыбку.
Мёрзлая улыбка – хорошее определение.
Нечего сказать. Ни слова в ответ. Это не затянувшееся обвинение. Я ни на кого не в обиде. Просто мне никак не проникнуть в заповедное пространство.
Из-за этого и недоумевающее ожидание. Слов жду. Сам не говорю, а от неё жду слов.
Вот ведь, это удел маленького человека, который занят собой, копается в своих делишках, натоптал тропку, и ходит по ней, боясь свернуть, как же, змеи ползают в траве, вдруг, укусят.
Таких, как я, стоит толкнуть в обстоятельства, как контора начинает писать: это не так, там непорядок, подправить, добавить, - и так до бесконечности.
Причуды свойственны слабым людям. Нет в этом их вины. Но потешаться ни над кем нельзя.
Что-то есть в ней, непонимающе хочется щёлкнуть пальцами, скривиться, словно клюкву во рту раздавил, есть что-то раздражающее любопытство.
В лоб, прямо не спросишь, какой она человек? Глупо. Никто про себя не скажет плохое. Да и, судя по тому, как она держится, она уже почувствовала себя чем-то более значимой, чем до переезда сюда. И намерена держаться этого чувства.
Почему я так решил? Решил, и всё. Ход решения мне самому пока непонятен. В любом человеке есть глубоко спрятанное что-то тёмненькое, болючее, своё, пережитое, которое только для себя. Для сверки с суждениями остальных. Нет, не для сверки, а для напоминания.
Я своего настоящего лишён. Забыл. Кто я есть. А тот, кто забыл, кто он есть – мираж, иллюзия. Приучить такого человека нельзя.
Но если об одном и том же твердить, если одно и то же держать в заначке, оно потеряет первоначальную значимость.
Её – это её, моё – останется моим. Жить надо без споров. Жить надо размеренной жизнью, в которой ничего не происходит. А иначе жизнь растянется до бесконечности.
Мне неведомо угрызение совести, или – ведомо? Компромисс и я несовместим. Думается, если твёрдо стоишь на ногах, о каком компромиссе речь? Скорее, о цене речь вести надо.
Оценщик нашёлся! В торгаши не гож. С самим собой справиться не могу.  И без вмешательства природа всё, что ей положено, выполнит. Так или не так? Так хотеть не вредно, вредно не хотеть.
Что-то неприятное, что-то мелькнувшее и тут же скрывшееся, скоро исчезнувшее, не бросившееся в глаза, но на миг проявившееся, заставило насторожиться.
Первый признак того, что мне не по себе – это возникшая нервозность, рассеянность. Существо, которое сидит во мне, то, которое заведует подсознанием, начало решать трудный вопрос. Оно решает, я прислушиваюсь к происходящему внутри, посматриваю на окружающее.
Долго такое молчание не может продолжаться. Но рассказать о произошедшем, о возникших ощущениях, о переживаниях я, чёрт возьми, никогда не расскажу женщине, стоящей напротив. Почему? Не знаю.
Не знаю, даже если допустить, какую-то в будущем связь между нами.
Она тревожит непохожестью.
Мыслю неправильно, и говорю не по существу. Хорошо многие говорят, говорят так, что смущают.
Смущение будит вызов или упрёк.
Нет, всё-таки, вывихнутые у меня мозги.

                22

Чтобы жизнь оценивать, тут я не специалист. Цена не в денежном эквиваленте волнует, важнее, сколько здоровья и душевных сил затратил, сколько вынес, сколько я способен вынести, и чего вынести. Зыбко отражение. Мысли – вода, прошлое – вода. Дунь, плюнь – рябь пойдёт. Что удивительно, рябь только на воде бывает.
По этому поводу и по другим придумать ничего не могу. Вылетают мысли из головы. Не ложатся они подобно кирпичам в стены, и не одна к одной мысли, а рваные они, без начала и без конца.
И по весу разные. Некоторая мысль настолько тяжела, что как бы сотрясает, аж прогнёшься.
Чумные мысли оставляют после себя ряды и ряды могил несбывшихся надежд. В одиночку переживал и переживаю свои страхи. Сам вытираю себе слёзы.
Я чуть не прослезился, подумать только, философствовать начал. Наверное, мне есть за что ненавидеть и любить жизнь одновременно. Любить и ненавидеть – это призыв к справедливости. Чтобы ни происходило, - я сам так хотел.
Нет никакой гарантии, что если кому-то доверюсь, то тот человек будет со мной до конца жизни. В коридорчик одиночества бесконечного молчания я уйду один. И даже если я захочу что-то кому-то отдать, это скорее всего не совпадёт с тем, что от меня ожидают.
И к бабке ходить не надо, всё будет так.
Думаю о себе по привычке. Не жалею, не осуждаю, взашей никуда сам себя не толкаю. Это и страшно, и, буду говорить прямо, угнетает своей беспомощностью. Потому что оказываюсь как бы вырванным из обычного, не понимаю мотива. Жить надо, а не думать о том, как жить.
Обидное чувство, не такая вышла жизнь. А какая она должна была быть? На что, изначально, я предназначался? А, не знаешь!? Вот и успокойся.
Моя вина не больше, чем вина десятков тысяч таких же, один раз задумавшихся людей.
Смешно, наверное, себя веду. И глупо, и смешно. Как никто.
Округляя глаза, рассказывают люди выдумки. Ну, кто поверит, что, допустим, я жалею о не так прожитых годах? Прожитые годы – ярмо, ошейник, знак принадлежности. Меня заводит проявление несправедливости. Несправедливо поступает тот, кто не испытал чувство любви. Это и меня касается.
Я боюсь увидеть что-то лучшее, что не сумею понять.
Где моя хвалёная интуиция? Почему, чёрт возьми, я не могу самому себе сказать «нет»? Единственный способ оставаться самим собой, никуда не ходить, ни с кем не встречаться, притвориться высохшим листом на ветке. Если пришёл, будь добр, играй по правилам.
Это позволит рассмотреть всё в новом свете. Я же хочу обновления?
Слепец.
Почему мне показалось, что любезность её деланная? Что ей без разницы, кто-то неизбежно должен прийти, и без разницы: приятным или нет, будет общение. Она своего дождётся.
Каким-то тайным языком разговариваю. Мысли растворяются в воздухе без следа. Мысли – призраки.
Это сбивает с толку, это раздражает.
Что-то повлияло. Плохо или хорошо, - сразу не разберусь.
Чтобы получить долгожданную связь, необходимо развести костерок-теплинку, дым от него, поднимаясь к небу, создаст канал, по которому душа сумеет подняться на необходимый для неё уровень, и получит разъяснения.
Что, заняться разжиганием костра? Тут вот, прямо перед крыльцом.
Воображение выключилось. Стою, смотрю, ничего не вижу. Но чувствую. какая-то новая пружина начинает потрескивать, заводится внутри меня. Куда она меня вытолкнет? Что должен делать?
А если я сейчас исчезну? Совсем! Наверняка, никто не заплачет, ничьё сердце не опустеет. А тоска, которая заполнила меня – она от неспособности плакать.
Когда-нибудь всё должно произойти. Вполне возможно, что всё уже происходит. Я в процессе. Раз процесс пошёл, то среда, в которой нахожусь, благоприятная. Бог с ним, что нет у меня практической сметки, человеческие потребности до сих пор в намётках. Нет ни первого, ни второго, ни чего-то ещё, - так я идеальный объект для процесса. В этом процессе зарождается что-то новое.
Что ни говори, но город не вполне удобен для стариков, пенсионеров, отдыхающих. Он как бы не для отживших людей. Не мёртвых, но тех, чьи интересы – огород, земля и размышления о бренности всего.
Тишина внушает тревогу. Что-то должно произойти.
Атмосферу процесса нельзя представить. А что можно? Состояние независимости тоже во мраке. Из-за своего комплекса неполноценности любое проникновение в состояние мне неподвластно. Созерцатель я.
Закрыл глаза, прислушался к себе. Гулко стучит сердце. В ушах звон. Голова казалась огромным чугунком, пустой. Сколь угодно ваты набей в чугунок, весу не добавится.
Что-то вроде шагов слышится за калиткой. Зловещий скрип кольца. Перестаю дышать. Я слышу стук своего сердца, оно бьётся не внутри, а снаружи. Поворачиваться нельзя. Кто-то вот-вот войдёт, чёрная тень втиснется вслед мне.
Думаю обо всём сразу. Это значит ни о чём конкретно. Уставился в землю.
Есть необходимость заговорить, но не хочется пустоту вокруг заполнять ненужными словами.
Всё же, если пристанут, спросят, о чем думается, отвечу: «Ни о чём. В чём твой выбор? Я никакого выбора не сделал».
Я даже не думаю. И не дремлю. Я не хочу говорить.
Минутой молчания нужно завладеть так, чтобы в любую секунду мог втиснуться внутрь, настроить её созвучно или согласно своему желанию.
Высшее проявление, - когда пришло понимание, без всякого расспрашивания. То есть, стал чёрной дырой, все тайные думы, ощущения, желания, даже намётки желаний всех тех, кто попал в зону действия моей ауры, передались бы мне, я заглотал всё сразу, и не просто так, чтобы набить желудок, а всё прошло сквозь сита грохота, всё на фракции разделилось.
Хорошо бы так было. Явные желания – они, конечно, на сетке с крупной ячейкой останутся. От явных желаний подвоха нет. Мелочь, что скопится на последнем поддоне, её лучше сразу смыть, не копаться в ней. Всё одно в грязи там все, да и обстоятельства и взгляды на мир там свои.
Ощущаю пристальный взгляд со стороны. Вроде как недовольный чем-то взгляд, будто бы взгляд человека – победителя.
Чудно одновременно проживать две жизни, чувствовать и за себя, и за ещё кого-то, и отражать в своих глазах, и отражаться в чужих глазах. И ничего не делать.
И всё это, когда принимать какое-то решение нужно.
Страшное не безобразно.
Но ведь страха у меня нет. Нет фобий. Ни замкнутого пространства помещения, ни высоты, ни дорог не боюсь. Как первобытный человек подчиняюсь обстоятельствам. Нет у меня намерения, куда-то вторгаться без спроса.
Вот же, стою на месте, а как бы иду. И не просто иду, а поднимаюсь на эскалаторе вверх, и опускаюсь на этом же эскалаторе глубоко вниз. Раздвоение растягивания какое-то.
Удивить, кажется, нечем. Живу как бы по своей глупости. Всё когда-то видел. Я сам видел или моими глазами кто-то другой смотрел, пропечатал на плёнку, и при рождении её в меня вложили, - без ответа этот вопрос. А вот разгрузить себя от впечатлений хочется.
Про инопланетян много говорят, но вживую, за руку, ни одного не привели на показ. И мои мысли пока никто не отловил во вселенной.
Странное впечатление. Нигде нет мне места. Лишний. Не сосчитан. Из-за этого не знаю, что делать. А может быть, не хочу ничего делать? Хочу обмануть себя.
Перед глазами, будто во сне, шаркая лапками по песку, длинной вереницей-лентой шли муравьи. Вереница начиналась из-за камня возле яблони и скрывалась в щели фундамента дома. Наверное, из подвала к камню был прокопан лаз, и муравьи просто ходили по кругу.
Трудно смириться с мыслью, хочется быть любезным, вежливеньким и благодушным, но что-то должно произойти, я чувствовал это всей кожей, как иные люди чувствуют приближение грозы.
Я пришёл на этот двор, потому что мир, в котором жил, стал тесен, свалился с плеч тяжелый груз, наполнился завидным предвкушением. Нет, на меня не показывали пальцами, но я доверился внешним переменам.
Стою, глядя перед собой с надменностью верблюда. Нельзя допускать, чтобы принимали за кого-то.
Сколько себя помню, у нас в доме было не принято выказывать вслух любовь, подсовывать голову под поглаживание. Сто раз не напоминали, - одного раза хватало. Если говорили, то с одинаковой безмятежностью для всех, не поднимая глаз.
Искушение сюда привело? Искушение велико. Искушение говорить, искушение слушать, читать, любоваться собой. Жить со всеми добавлениями, вкраплениями, отступлениями.
Когда в себе не уверен, становишься слабым. Из-за этого, даже про себя, не называю её по имени. Удивительно.
Ничего удивительного нет. Внутри всё спрессовано. Втиснуться новому определению трудно. Нежелание сильнее желания. Как бы и не надо. Вжиться бескорыстно в чужую жизнь, не многим это дано.
Привык находиться посередине. И не нашим, и не вашим. Как дерьмо в проруби, - оно всегда поверху плавает: снизу вода, сверху – небо. Кому-то кажется, что я знаю много, но это напускное. Напускная загадочность.
Она широким жестом позвала в дом, я же никак не могу оторвать ногу от земли. Боюсь? Чего боюсь? Потерять привязь с моим миром? Так весь мой мир в кулаке у меня. Он не какой-то там мыльный мой мир, чтобы проскользнуть сквозь пальцы.
 Пока чувствую свой кулак, провал беспамятства в бездне процесса мне не грозит.
Где зеркало есть? Где на себя посмотреть бы? Осколок бы, какой.
В голове дикая каша. Мясо отстаёт от костей. Скоро перед крыльцом скелет стоять будет.
Раздвоение какое-то – в воздухе увидел самого себя – неестественно блестят глаза. На щеке ощущение прикосновения паутины. Чёрт, подумал я. Мутит от предчувствия.
Сколь долго можно расписывать секундное ощущение? Слово одно вслух проговоришь – пару секунд пролетит. А мысленно за секунду может промелькнуть картина прожитых годов.
Отмотка плёнки жизни назад и вперёд даром не проходит. За всё надо платить. Чем больше ощущений, тем больше они требуют отплаты. За новое расплачиваюсь прошлым.
Прежний я или новый?
Глубоко вздохнул. Нет, жизнь не кончилась.
Куда бы я ни зашёл, откуда бы ни вышел, передо мной никого. Пуст коридорчик, по которому пройти нужно. И взлететь невозможно, низок потолок моих возможностей.
Не макушка, а сплошные шишки. Сколько шишек, столько было попыток взлететь. И ни разу не пробил потолок. Ни разу не высунул голову за предел.
Много воображал? Так воображение не означает, что я широко осведомлён о чём-то. И репутации за мной никакой нет.
Не знаю, в чём тут дело, но чудится мне, что чудится, я не понимаю, но последние минуты отличаются от прежних стандартных минут повседневности.
«Что я больше всего люблю делать?»
«Когда как. Люблю, чтобы было весело. По крайней мере, не скучно. И чтобы не надо было ни о чём париться».
«Давно не встречала по-настоящему приятного человека».
Неужели мне послышалось это? Неужели это Она сказала?
Лучшее проявление жизни, оно любит таиться. Оно имеет право вообразить себя той личностью, которая что-то значит в эпохе. Оно как бы из тумана проступает. Упущенные возможности потом вспоминаются, сожаление потом ощущается.
Жизнь - белое на белом, чёрное на чёрном. Всматриваться и вдумываться нужно, чтобы различить и почувствовать теплоту приятия присутствия чего-то для меня важного.
Во всём – жизнь. И в измене жизнь, и в непонимании, и когда ты отвергнут. Нельзя недооценивать ничьи страдания.
Конец терпимости, когда никогда, приходит. Появляется отторжение.
Прищурился, кончиками пальцев попытался пощупать воздух. Втянул носом запах. Ноздри раздулись. Ощущение, будто всё разглядываю издали, с расстояния километра.
Мне показалось, что-то увидел. Увидел то, что словами не рассказать.
Не покидает ощущение, что спасти что-то надо. Спуститься по лестнице вниз, догнать что-то или кого-то, собрать разбросанные когда-то впечатления. Но ноги вросли в землю. Гулливера лежащим связали, а меня стоя скрутили.
Мои мысли текли лениво, не было в них порядка. Пришёл, неизвестно за чем, нос захотел всунуть в чужую жизнь. Больно любопытен.
И ирония, и жалость, и вообще, бог знает что. Кто-то что-то пытается мне втолковать, а я сопротивляюсь.
Интуиция, сущное моё, имеет в виду, подлинное, а я всё норовлю казаться лучше.
Кожа пошла мурашками. Кончиками пальцев прикоснулась вечность. Страшненькая штука – эта вечность. Знать будущее? На кой? Жизнь короткая, случай имеет право быть.
Бери всё, что захочешь, но «всё» нужно и переварить.
Справедливость подразумевает порку. За что? За надменность, за пренебрежение, за отступничество? Как это волнительно, наверное, присутствовать при порке нечестивца.
Не сам себя порешь, порет власть.
Власть – это двуглавый орёл.
На гербе двуглавый орёл, головы у него смотрят в разные стороны. Лицемер?
Причём здесь орёл? Я же не в зоопарке, там, в птицах и зверях, человеческие черты можно улавливать.
Голова сама собой клонится к правому плечу. За правым плечом, кажется, ангел хранитель стоит. Шёпот хочу уловить, подсказку. Но недоверие к тому, что могут мне сказать, уже созрело. Подсказка налаженный распорядок может изменить.
Спорить и доказывать я не намерен. Я, временами, что-то непонятное и ненужное. Не могу вспомнить забытое, сосредоточенность на ерунде у меня, как у полоумного. Не вчера ведь живу, а сегодня, и через забор в завтра заглядываю.
Стоять неподвижно - тяжело. Движение какое-нибудь нужно: тряхнул головой, пробую согнуть шею, - не надет ли на неё хомут? Шея гнётся, почему-то больше вперёд.
Беспокойство возникло не оттого, что шея не так гнётся, беспокойство со стороной связано: сумею втиснуться, куда следует, или нет, посажу грядку раннего редиса, или у других покупать придётся? Бесполезное занятие в чужом огороде заводить свою грядку.
Что есть – оно есть, а что возможно будет – оно в представлении. Жалуюсь по привычке.  Я такой же, как все.
Нет, я не кровожаден. Не распутник. Я знаю, что ничего не будет между мной и женщиной по имени «Она». Глаза сузились, стоило её вспомнить. А чего вспоминать, когда она стоит в пяти шагах. Дурашливо улыбаюсь. Неприлично она молчит. Из-за этого и возникают смешные желания. В каждом живёт выдумка, в каждом.
Без разбору правых и левых подзуживать, для потасовки, не буду. А червячок внутри шевелится.
Не признаю ненависть. Ненависть – грозовая туча, закрывающая полностью небо. Я могу озлиться, подуться на кого-то какое-то время, но просвет всё время должен быть перед глазами. Какая бы чёрная туча ни висела, но голубизна обязана край её размывать.
Удивительные ощущения возникают, словно кто-то хочет подтолкнуть, навести на мысль, которая вот-вот хвост свой покажет.
До какого-то периода чувствовал поддержку, доброжелательный взгляд в спину упирался, кто-то вёл вперёд. И вот я стою у закрытой двери. Не перед калиткой ворот, переехавшей сюда женщины, а перед очередной, свернувшей в сторону мыслью, дверка маячит.
Что-то подсказывает, ломиться в неё нельзя. Стучать головой или кулаком в неё бесполезно.  На стук крючки и запоры плотнее в пробои заскочат, замуруют вход намертво. Не хуже стального сейфа. Ключей-то у меня нет. И никакие ухищрения потом не помогут. Но дверь открыть надо. А что за дверью? Клад? Кощеево бессмертие? Театр Буратино? Рай? Ад? Что?
Сам не верю тому, что нагородил.
Моё лицо плывёт, как масло на сковородке. Дурацкое отражение.
Не знаю, куда себя деть. Вроде бы оживился, но оживился в пределах видимости, а за пределом?
Это всё из-за того, что не умею давать взятки.
На ум пришла ерунда: пчёла любит взятки, и человек любит подарки, значит, что-то пчелиное есть в человеке. Значит, если человек ужалит другого человека, он избавляется от жадности.
Вслух такое не сказать, потому что эту мысль словами не закрепить.
Мало кто позволит себе говорить, что он думает.
Не негодую по этому поводу, есть маленькое преувеличение, но оно от угара. Угорел, неподвижно стоя. От взгляда угорел.
И, тем не менее, способность крикнуть, и не только крикнуть, но и движением каким проявить себя, этого я не утерял.
Мысли, от них хочется приподнять плечи, загородиться. Они какие-то торопливые, словно бы перегретые, словно бы обжигают. Не противные, но, малость, пугающие.
Умею я видеть ясные вещи? Честно скажу, - не умею.
Я из тех, кто обрастёт мхом, пылью покроется, сломает голову в попытке пристроить запятую во фразе «Наказать нельзя помиловать». И я же из тех, у кого нет ни малейшего сходства с тем, кто я есть, и что хочу. Знак равенства некуда втискивать. Вымышленный я совсем не тот.
Мысли-то - разоблачающие. Я не верю во внезапное перерождение. Мне и не надо это самое перерождение.
Внутренние метания почти незаметные колебания для постороннего глаза. Произойдёт очередное крушение, всё равно я должен выстоять.
Готов выставить палец, чтобы на него села божья коровка, чтобы она успела доползти до кончика моего пальца, чтобы я, поднеся палец к губам, прошептал своё желание: «Божия коровка, улети на небо, принеси мне хлеба: чёрного и белого, только не горелого. Хочу, чтобы у меня, что бы мне…»
Я хотел бы всё время находиться в чисто подметённом световом круге, где мельчайшую песчинку разглядеть можно, кто бы ни входил, кто бы ни выходил из этого круга, - все они, оживляя, не должны приносить и уносить непонятное. Они должны оживлять знакомое. И только.
Мотивы приятия, мотивы равнодушия, разногласия, - кому они интересны?
Мысли мои неотступно крутятся вокруг одного – как жить? Будто занозу загнал. Отвлечённые соображения, конечно, были, но из раза в раз заноза всё глубже заседает в сознании. Зудит что-то внутри, нет покоя.
Что я должен знать? Зачем мне, допустим, знать, что вся жизнь моя выеденного яйца не стоит, что она, по сути, коту под хвост?
Из-за этого я и не люблю кошек, потому что у них под хвостами чьи-то жизни.
Мои мысли для самоуслаждения.
Зеркало, луч света, экран. Справедливость отражения возведена в абсолют. Правда - только из первых рук. Цена истины тогда возрастает неимоверно. Цена за святотатство, за сладкую надежду, за возможность упиться ею. Подвожу черту под знаменателем. Не нужен мне дробный остаток. Целенькое число в ответе хочется получить.
Жизни неведомо такое состояние, как ничья. Каждый играет до конца.
Почему-то перед глазами возникла рука с зажатой в ладони ложкой. Слышу стук ложки о стенку кастрюльки. Не я, кто-то мешает жидкую манную кашу. Люблю жидкую манную кашу. Сладенькую. Губа не дура.
Почему нет тени от руки на стене? Тени нет, потому что не хочу перемен. Кто, куда, зачем, - ничто не должно волновать.
Думаю всё не о том, рядом с тем, что интересно, но вглубь пробиться нет сил.
Предательская спешка: мысль бежит от меня, и мысль бежит ко мне. Чем дольше стою, тем ближе пододвигаюсь.
Самовозгораться не могу. Греть меня надо, заводить, накручивать и накручивать пружину.
По поводу накручивания пружины, мыслей в голове никаких не было. Собственно говоря, и по другим поводам правильных мыслей в голове не придумывалось.
Падение всегда подразумевает дно, низшую точку, поверхность приземления, наконец, что-то, обо что можно опереться-оттолкнуться, чтобы начать подъём. Момент перехода – смена лживых оболочек. Но ведь момент – это что-то короткое, это - вспышка, это – озарение.  Расставание с грехом лицемерия.
И, наконец, про цену забывать нельзя.
Всё имеет цену. Продавая - не продешевить бы, покупая - получить бы в любом количестве дешевле. Сдачу можно не пересчитывать.
Лишён я рассудочности души. С помощью разума можно бороться за свои чувства, за своё место под солнцем. Но рассудок и душа, думаю, в разных углах клетки у меня.
Утреннее солнце, вечернее солнце. В восходе отражается вчерашний день, в закате, конечно же, день минувший видится. Подвох есть и во вчерашнем дне, и сегодняшнее утро намекает, что не всё гладко будет.
Конечно, везде жить можно. Любое место может стать благоприятным для тела, а вот, что касается души…
Что должно коснуться, но не коснулось…
Рассуждения лицемера. Ущербного лицемера, который не может уловить разницу значений продешевить и дешевле.
Что, из-за этого краски мира побледнеют? Галиматья полная. Ущербность свою от пары слов не почувствую. Жду, кто-то слюной захлебнётся?
Общество не перестанет существовать и от более существенных ляпов. Если знаешь, каких трудов стоит заработать копейку, не станешь ею разбрасываться. Кстати, накорми нищего, он бунтовать не будет.
Что, мой бунт от голода?
Понятие времени исчезло. Вчера было вчера, каким будет завтра – не знаю. Сегодня – оно ещё ничем не скреплено. Держится еле-еле.
Плевать, не улавливаю что-то, так подозреваю. Подозревать – быть всё время на стрёме, ожидая подвох.
Про копейку сразу вспомнил, а о чувствах, об отношениях, о приятии и неприятии, наконец, о любви, вокруг которой столько копий сломано, не озаботился. Пренебрегаю. Возраст не тот. «Это» не считается темой разговора. Пренебрегаю или не умею говорить? Высокомерие в себе взрастил.
Над кем насмехаюсь? Так над самим собой.
Посмотри вокруг, всё стремится попасться на глаза. Как можно не видеть очевидного?
Небо – осеннее. Серо-свинцовым оно хочет стать. Хочет. Секунду назад оно было голубым. Моя секунда – моя очередная глупость. Моргнул – вот и нет секунды. А облако надо мной то же самое.
Когда у всех, и у меня в том числе, всё относительно хорошо, то и приходят в голову разные глупости.

                23

Неужели меня действительно заботит то, о чём подумал? Упрёка не слышу, своего лица не вижу. Особые слова благодарности ни я не скажу, ни мне не скажут.
Молчать невежливо, но так и не решил, что мешает говорить. Будто разбираюсь и разбираюсь в том, что знаю. Навязывать своё никому не хочу.
Нахожусь в центре плоского диска-пространства. Диск вращается, не может не вращаться, крутится рывками: то ускорится, то чуть ли не останавливается – тогда всё, что находится на нём, сбивается в кучу. А потом снова вращение, снова цепочка иллюзорных мыслей.
 Живу долго, много чего видел, а всё в какие-то дикие мысли складывается. Я же заранее согласен со своей любой ересью.
Страдалец. Чистоплюй. Двусмысленностью переполнен. Живу в ожидании удара. Кажется, весь мир навострил уши, сотни взглядов нацелились с желанием высмеять. Ничего, найдётся тот, кто-то ведро с водой приготовил, чтобы вдохновенный огонь погасить.
А и то, если кого-то можно разделить без остатка, то он ни для кого интереса не представляет. Нуль без палочки. Что-то всегда в заначке должно быть.
А она вновь скользнула по моему лицу и уставилась в надзаборное пространство. Её взгляд был пустым, без желания отыскать во мне что-то интересное.
Наверное, не дождусь, когда глаза её оживут, когда в них забрезжит мысль.
Она хоть и уехала, но оставила себя в прошлом. Её прошлое, её место похоже на неё. Вон, малозаметная тень маячит в дверном проёме.
Не может такого быть, чтобы человек, хотя бы минуту, не находился под чьим-нибудь взглядом. Глаз вокруг достаточно. Сочувствующих, раздевающих, понимающих и не очень понимающих. Я что, я – переживаю боль.
В этом состоянии нет защиты, боль ослабляет, боль подразумевает ответную жалость. Стоит подсунуться, как обнаружишь мотив, ту силу, которая останавливает на краю, и, которая же, позволяет сделать шаг в пропасть.
Подсунуться у меня не получается
Что должно остаться – останется, что было не моим, то пропадёт. Сам, сам определю.
А тогда, какого чёрта надеюсь на что-то? Мои надежды мало кто понимает..
Думается не по обязанности, и не в порядке самозащиты. Ни злости мысли не вызывают, ни иронии, ни тяжелее от них не становится, ни облегчения они не приносят. Зачем, вообще, они?
Наверное, мысли для того, чтобы я, допустим, жил в страхе, чтобы челночно ходил от того, прошлого, что было, к тому далекому, враждебному, что через страх воспринимается: всё равно куда идти, лишь бы не стоять на месте, лишь бы окунуться в безумство свободы.
А какая же это свобода, если мысль к мысли присоединяется звеном в цепь? Если каждый прикован к изначальному кольцу, накрепко ввинченному в столп своей системы веры.
Молчание – это особое состязание не словами, а взглядами. Оно устанавливается для того, чтобы подумать, поучиться. Через улыбочки, через едва уловимые шевеления губ получить информацию.
Одних жалко, о других упрощённо думается. Нечто близкое к унынию.
И что?
А ничего.
Кто-то идёт в церковь, побеседовать с Богом, кому-то дьявол дорогу указывает. А кто-то топчется на месте, топчется, хотя ему кажется, что он бежит впереди всех.
Жалко, что у меня нет человека, с которым мог бы откровенно говорить о себе, обо всём. Должны быть у каждого ключи, которыми тайну своей жизни открыть можно. Не ключи, так отмычки.
У меня нет таких ключей, нет, и не было. Может, я их ищу? Удача отвернулась. Не смотрит в мою сторону.
Я, в общем, неплохой человек. За какие качества достоин уважения? Я не мешок для мусора…
А чего искать-то? Хватай первый подвернувшийся лом, и круши всё подряд. Лом не в прямом смысле, не железяку подбирать надо, а научения многих и многих людей.
Хотя толку от многогласия никакого. От крика, от визга, от обличения чувство разума съедет окончательно с катушек. Добро и зло заменит третья сила, и эта равнодействующая сила заставит жить не так, как я хочу.
Я хочу приключений. Мало их у меня было!
В моей заначке хранилось желание узнать новых людей. Особенно в последнее время жажда какая-то появилась к бродяжничеству. Путь должен пройти. От себя к себе. Не знаю, из-за незнания путаница в голове.
Дух в голове засел. Дух с разумом как-то связался. Раз пристал, на всю жизнь это..
Одно и то же, одно и то же. Ни слова, ни мысли не пьянят. Несокрушимо верю, что моя истина - единственная.
Чепуха лезет в голову, что-то театрально угнетающее. Но должна же быть разоблачающая минута. Именно такая минута подскажет слова, нанижет их на нитку, возбудит чувства. Гнев толкает к поступку. Особое настроение создаёт.
«Я чего-то боюсь». Сознался сам себе. Было обидно чувствовать себя трусом. Вдвойне обидно, если это заметит женщина.
«Счастливее тот, кто глупее».
Себя невозможно спрятать.
Конечно, тот, кто прочитывается, пролистывается без усилия, тот – неинтересен. Когда заранее знаешь каждое движение, слово, можешь предугадать поступок, как бы ни был тот человек удобен, но его легко словить на противоречиях. С таким трудно отмалчиваться.
Ну, и что?
Ощущением своей оторванности от людей полнюсь? Если так уж одинок, купи кусок мрамора, и высекай собственный бюст. Чтобы исключительность свою прочувствовать. Можно ведь и награду, какую, изобразить. Пуговицу блестящую.
Голос души тих. Тих, потому что не своими словами душа говорит. Невежда я, все по сравнению со мной умнее.
Те, кто умнее, нет у них потребности, думать, как я. Так это и хорошо.
Поёжился. Чего теперь каяться? Ощущение раздетости. Не наготы, а больше, чем наготы – вывернутости. О существовании вывернутости я и не подозревал.
Понятно, замечтался.
В этом ли состоянии или несколько ином, но придётся принимать самые глубокие решения. Чем глубокие решения отличаются от мелких решений?
Я ничего плохого не сделал, поэтому нет у меня никакого права ни раскаиваться, ни о чём-либо сожалеть.
Хожу как бы по кругу, через определённые отрезки, в заранее условленных точках должен отыскать для себя запрятанное сообщение. Этим сообщением может быть человек, им может быть цитата из книги, происшествие какое-то, и я должен смысл понять.
Не цену выставить, а смысл понять. Понятый смысл отговорит от ошибок.
Тут бы рассердиться на себя за то, что такой непонятливый, зацикленный, осторожный. А ведь одного хочу - устроиться удобно в жизни. Но не знаю как. Или забегаю наперёд, или тащусь сзади.
Тех, кого обгоняю – те люди скучными почему-то кажутся, кого догнать не могу – те люди непонятны мне. Живу не так, как мог бы.
Словно в унисон моим мыслям, вздохнул ветер.
Вот и ветер не может меня понять, словно я делаю перевод с иностранного.
Легче всего всё списать на мистические склонности, но ведь двумя ногами стою на земле.
Тут же подумалось: собаки лают по-разному, на разных языках, или одинаково? А петухи как поют?
Хоть бы кто меня пожалел.
Усмехнулся с ироническим сожалением.
Сколько напастей припасено для человека? Бог троицу любит, изба без четырёх углов не строится. У звезды пять лучей. У недели семь дней. Есть ещё и чёртова дюжина.
На каждом лежит обязанность быть умником, всё знать. Без важничанья, без самодовольства. А посредственность куда отнести? Такую, как я?
Я вроде пятна у жизни. Жизнь ко мне пристала или я к ней?
Несправедливости полно. Поэтому и жизнь несправедлива. Слабину где-то она попустила. Выпал я из нормальной жизни. Выпал, вот и расслабься, повеселись. Перестань быть добреньким.
Неприятное будущее – кому его охота знать? Жизнь – мясорубка, страшненькая машина. Не я первый для неё предназначен, не я и последний. Гадать страшно, сколько жизней мясорубка перекрутила, сколько сгинуло, не объявившись.
Несёт в мыслях, несёт. А ведь стоит на минутку замолчать, окунуться в тишину межвременья, как тут же пронзит дикая мысль о двойственности всего: и убеждений, и натуры, и цинизма вместе с ненавистью, и равнодушия, и хитрости.
В человеке зверино-птичьей сущности полно. Мало для человека пересечения душами, ему и телом владеть хочется. Голубиная кротость, как навоз в проруби, сверху держится, пока течение не появится.
Вот, женщина переехала на новое место, а кто её знает на новом месте? Никто. Кого хотела бы она видеть? Я знаю кого, знаю, как его зовут, но в полубредовом состоянии не могу выговорить имя. Никак не вспомню.
Если вспомню, то тогда нужно будет делиться воспоминаниями. Воспоминания – отматывание всего-всего назад, всё равно, что плыть против течения. Отпихивать льдины, отдувать мусор.
Невозможно вспоминать по обязанности. Что-то должно напомнить. То, что хоронил внутри, оно должно наружу выплыть.
Гляди, как бы губа не раздулась от натуги. Целым хочу остаться. Вот и приходится вертеть головой, прикидывать, куда бы лучше пристать.
Потряхивать начало, желание возникло немедленно что-то сделать. Догадка меня сюда привела. Всё обиняком узнаётся, нет бы прямо жизнь говорила, а то, мол, догадайся сам. А если я убогий, если не доходит сразу?
Каким бы ни был ярким мир, в котором живу, задерживаться в нём не хочется, тянет посмотреть, что творится в других мирах.
А какое сегодня число? Какой день недели? Точно помню, что с утра была пятница. Пятница, питница, пьяница.
Вроде как раздражён?
Ничего подобного.
Бессловесность не порок.
Порок – бессилие?
Порок, что живу не так?
Чувствую. что-то ко мне возвращается. Прошлые запахи, шум, ощущения. Чувствую, что лицо похудело, сам как будто вырос. Характер в ноги свалился. Как это – характер в ноги свалился? Придумается же? Фантазирую, а при слабом характере все нелепости – яд.
Трезв, как стёклышко. Ни в одном глазу. Сжал пальцы в кулак, разжал. Вот бы научиться, в кулаке зажимать все беды. Где там, сосульку долго не продержу – растает, вытечет водой.
Сосулька из-за того и вытекает, что брезгует в моей ладони находиться.
Что-то я хочу услышать. Моргнул, сто блёсток сразу погасли. У меня глаза замёрзли.
Качнулось ведро, струя воды вылетела, обдала. Пшик. Струйка дыма вверх уползла, лужа растеклась под ногами. Потушен жар.
Разница в возрасте подчас делает разговор невозможным. Что-то говорится, но смысл слова подразумевает разный подход. Одному подчинилось одно, другой прошёл мимо, ничуть не погрешив своим самолюбием. Один готов простить, другой не обращает внимания на слова, ждёт дел.
Под словом «другой» я подразумеваю женщину.
Независимость одного перед другим даёт свободу суждений, поступков. Стоит отдалиться чуть по расстоянию, уменьшить влияние ощущения, как завязывается незримая борьба.
Не мысли, а наитие. Сгусток чего-то непрозрачного. Он тяжёл и отвратителен. Дышать становится трудно.
Независимая женщина, свободная от обязательств парализует, создаёт вокруг себя пустоту, притягивает, подводит к краю – это самое ужасное, что может быть. Но ведь женщина, которую не ревнуют, чувствует себя ущербной. Чтобы с ней общаться, надо предварительно собраться с духом, полностью отрешиться от всего суетного, замуровать все выходы, отрезать путь к отступлению.
Почему мне кажется, что этот дом может поглотить меня? Замурует в себе?
 К чёрту угрызения совести.
Все мои угрызения остались за калиткой. Машинально пропасть перешагнул. Я даже не заметил, какой ширины она была. И дна не рассмотрел. В тот момент я не жалел себя. Я даже не знал, чего хочу. Охотником ли я себя чувствовал или загнанной дичью, которая в последнем усилии перескочила провал, спасаясь от охотника.
А Она нервничает. Что с нею, спросить не могу. Моё дело не раздражать её, чтобы не выставила за калитку.
Кажется, что смотрит снисходительно, равнодушно, чуть усмешливо. Насильственная улыбка. И под этим взглядом проклюнулся и тянется вверх росток интереса. Растёт, как нарыв, тукает что-то внутри, дёргает. Слов не подберу. Интерес какой-то одеждой прикрыт должен быть. Голый интерес отвратен.
Внутри всё перемешалось. Границы пропали. Моя сущность – мои чувства, моя жизнь растворились не понять в чём. Космос всё поглотил.
Какое-то спасительное видение. Хорошо, что оно длится недолго. Роковое мгновение не даёт прочной защиты от обитающего внутри интереса.
Забыть нужно о вдохновении. Никакого вдохновения. Никаких переживаний. Навалилась слабость, жалость к себе пронзила. Нет сил, больше терпеть. А что терпеть? Не на дыбе распят, не выкручивают мне суставы, не полосуют кнутом.
Шапку долой и кланяйся!
Необыкновенные слова просились на язык. Сколько и каких слов накоплено?
Снова отметил для себя, что её глаза поменяли цвет, стали голубовато-зелёными, потом высветлились, пытливость в них появилась.
Понятно, не тот человек пришёл. Из-за этого и снисходительность, и взгляд как бы издалека и свысока со здравым смыслом. И ощущение, что видит она насквозь, что умнее, что не хочет замок отпирать.
Есть ли универсальная отмычка от всех замков? Двери за замками маленькие тайны скрывают. А чтобы их все сразу узнать, надо главный замок сбить. Но это неосуществимо.
Вспомнилось суждение: «Прежде женщина должна лечь на душу, а потом в постель».
К женщине привыкнуть нужно. Изжить изумление. Женщина должна стать отдушиной, деревом-оберегом, в чьё дупло выговориться можно, спрятать маету души, при этом облегчение почувствовать. Женщина должна позволить освободиться от пут.
При этом без разницы, понимает она весь процесс или нет. Понимание её, в общем-то, и не нужно. Умение выслушивать, не прерывая – этого хватит.
Методично нужно пробивать брешь. Не лапать и пятнать руками, а искать зазор, куда душа протиснется. Всё - предчувствие чего-то.
Многие ненавидят действительность. Если и не ненавидят, то не понимают. Чтобы вызвать восторг, говори напрямую. Это не всегда удаётся, но необходимо. Бескорыстие приветствуется. Не делай хорошую мину при плохой игре.
Сам себя убеждаю.
Это вывод, это всё, что я вынес из прошлого?
Предчувствие обычно сопровождается приступами тоски, радости и страха, и неистовостью какой-то. Не выпендриванием, а растворением.
Цель оправдывает средства. Всё ради того, чтобы уцелеть. Чтобы выжить, все средства хороши. Жизнь становится всё более щедрой на события.
Прислушиваюсь к себе. Думаю. что со мной, кто я? Может, это не я, а кто-то другой?
Шучу. А всё серьёзно. Шутками-прибаутками о серьёзном не говорят.
Одно дело – выживать в привычной среде, тут всё понятно, но, если приходится выживать возле чужих людей? Обидно ведь чувствовать себя изгоем.
Во внимание не получается принять, что они обживались десятки лет. Я согласен всё и сразу получить, этого хочется. Как тут не согласиться, что бескорыстие – это маленькая глупость.
Шорох, щёлканье, потрескивание – всё движется. Стоять на месте – это против природы. И бог с ним, что от скуки, помногу раз перебирается одно и то же, от этого только растёт количество раздражающих впечатлений. Лёгкость, с какой принимается решение, поспешность, раздражает.
Раздражает, что многое, по-моему, делается не так. И чей-то пыл хочется охладить, и свой поумерить.
Бытие определяет сознание. А с чем сознание дальше согласуется? С волей, с душой, с непонятно чем?
Нет, стоит на себя посмотреть со стороны. Возможность такая бы появилась. Кажется, я никого не люблю, притворяюсь. Кругом зеркала. Сотни блёсток росы. Блёстки, блёстки. Всюду отражения.
Я соглашусь, что в состоянии сделать женщине больно. Сделать больно той, кто свяжется со мной. Такой у меня характер. Эгоист. Люблю себя.
Многое надо распутать. Невозможно, не разобравшись со старым, начинать что-то новое. В любом случае должен ждать.
Зеркало.
Зеркало – по сути - лужа в рамке. Дикарь, нависнув над лужей, корчил рожи отражению, хомо сапиенс - этот никак не может налюбоваться на своё личико в стекле.
Не раз, было: пытаюсь рассказать, верчусь вокруг себя, с лучшей стороны стараюсь себя показать. Слушают как будто охотно, но, чувствуется, интерес-то – минутный. За интересом вражда, как бы хуже не стало. Люди не отдают себе отчёта, до какой степени и чему они сочувствуют.
А мне важно отражение своё в глазах напротив увидеть.
 В отражении всегда есть доля трагедийности. Обезьянья сущность во мне осталась.
Возможно, я сгущаю краски, потому что вряд ли жизнь отдельного человека по отношению ко всему человечеству есть трагедия. В мире царит равновесие. Бог и Сатана. Хорошее и плохое. Я и моё отражение. Ни зло не абсолютно несправедливо, ни добро не так уж и благо оно.
Конечно, легче, наверное, убедить человека в том, что он – дрянь. Пара-тройка примеров, сомнение в самом себе вызвать, жизнь человека вылущить, подобно горошине из стручка. Как известно, горошина вне стручка сохнет скорее. И поверит человек, что всё плохо.
Нет, дразнить никого не стоит.
Доля вкуса у меня есть. Не без того. Ощущаю всё так, как надо. Беда в одном, мои измышления – упражнения в острословии не всем по душе. Люблю пережёвывать долго одно и то же. Потерял смысл жизни, нитка привязи меня к жизни оборвалась, не совсем, но на одной волосинке пока держится.
Мнения других, есть только их мнения. Это вовсе не трагедия. Иногда пытаюсь что-то совершить приятное для себя, но до крайности не дохожу.
Нет, всё-таки, приятно иной раз подставить голову под любящую руку. Как ни покажется странным, но я, замкнутый, в общем-то, человек, люблю переток чужого тепла почувствовать. Хотя, не могу истолковать, зачем так поступаю.
Иные мысли холодок изумления вызывают. Иные намагничивают молчаливое напряжение внимания, да так, что дрожать руки начинают.
Может быть, из-за того, что всё время идёт процесс пожирания одних другими: воздух выдыхаем отравленный, за пазухой камень наготове, пальцы на руке загибаются к себе?
Может быть, в момент прикосновения, враждебность уменьшается, оттенок мрачной действительности утрачивается, больше розовости и голубизны, небесных оттенков, разливается вокруг?
Светлее становится. Угрюмость отодвигается. О недомолвках забывается, безнадёга, корчась, исчезает

                24

Жизнь моя не по душе мне, но, задавив чувства самого себя, подчиниться, приходится жизни.
В глазах засветилось что-то похожее на торжество.
Возникла особая минута. Минута края, когда стоишь на краю обрыва, но не понимаешь этого.
Момент, когда если что и спрашивают, то понимаешь, спрашивают из любопытства, но хочется, чтобы ещё спросили, и ещё, и ещё.
И что тут важно, успеваешь разглядеть мелькнувший краешек, чего – непонятно, но от видения никак не отделаться.
Один, размышляю, ничего не понимая, всё проходит мимо, ничто ни с чем не соединяется. Фантомы кругом, бестелесные образования.
Все эти зачем, почему, всего лишь отклик на остатки, обрывки когда-то произнесённых фраз. И я же, тут же, всё-всё прекрасно понимаю, зачем всё это нужно. Без ошибок убеждаюсь в своей правоте. Неестественность напряжения как бы и ни при чём.
Процесс смещения. Непонятно, из каких соображений. Что-то неуловимое, но чего не исправить. И инстинкт, и опыт об этом говорят.
Утро тягуче-безвкусное. Пока никаких перемен. Никак не уловить ход времени.
Если всё так принято, то чего рассуждать, что будет дальше? Поживём – увидим. Не в том смысле, что заранее озаботился, таскаю сноп соломки с собой, случись чего, подстелю.
Если я ничем не связан с человеком, то и тайн от него у меня не должно быть. Заинтересованность друг в друге минутная.
Взгляд споткнулся на первой ступеньке крыльца. Ощутил себя карликом, которому взобраться на эту ступеньку будет трудно.
Лезть на рожон, - для этого много ума не надо. Лучше придерживаться пресловутого правила – «перебьёмся!»  Зачем карабкаться туда, где не ждут. Предчувствие хорошая штука.
Почувствовал себя небывало скучно и как бы бессильным. Неловко и неопределённо. Мысли какие-то обиженные, суетливые и бессвязные. Одним словом, ненадёжные. Но в слова не переходящие.
Что-то кончено. Что-то, суть чего не могу уловить, делает настроение тревожным. Это «что-то» как будто знакомо, что-то подобное испытывал, а вот что - не вспомнить. Отсюда, наверное, что-то вроде испуга нахлынуло.
Старое время по душе, в чём бы оно не проявлялось. И новое время, конечно, доверие пробудит, но оно, время, должно стать старым.
Стучит в правом виске. Вот они где, часы жизни.
И испуг притворный, и никаких часов нет в голове.
Животные на глаза не надеются, с помощью запаха определяют, кто есть кто. Муравьи усиками ощупывают. Мои пальцы потеряли чувствительность, усиков, подобных муравьиным, у меня нет. Чувствую, что таю, уменьшаюсь, будто ошмёток тающего в луже снега. Ничего, весь не растаю. Не так прост, каким кажусь. Притворяюсь.
Любой человек – задача со многими неизвестными. Нет такой задачи, которую кто-то не решил бы.
Подумав об этом, я решил, что всё не так и плохо. Стоять и просто глазеть, - не самое лучшее
Я – человек другого склада. Мысли плавно перетекают из одной колбы в другую. Как в песочных часах. А кто переворачивает мои часы?
Нагромождение ответов, качаются строчки вверх-вниз, словно в падающем зеркале. Уже и женщина не стоит на одном месте.
В пространство, в стену дома надо смотреть. И то, и то, по крайней мере, не пустое, а чистое.
Думается как бы в полудремоте. Довольно равнодушно.
Ну, не надуваюсь я от мыслей, как воздушный шарик, не в состоянии взлететь.
Солнце на мутноватом небе отчего-то потускнело. Оно, наверное, чтобы не показывать меня во всей оголённости, не будить жалость, взяло и спряталось за облако. Мне только не за что укрыться.
Интересно бы посмотреть на себя со стороны, своё отражение увидеть. Я – это не совсем я, а вот отражение – это реально то, что я есть на самом деле. Я - человек, лишённый уверенности.
Минутами начинаю слышать тишину. Тишина позволяет жить по инерции. Потом уже, на исходе, она потребует оправданий и объяснений, а где их взять, эти оправдания, на ощупь не вытащишь из заплечного мешка. Бог его знает, что в том мешке накопилось, а вот таскаю всё, не бросаю.
Ничего перед собой не вижу. Полосы, пятна. Точечки, точечки. Каждая точечка, если рассмотреть её под лупой, есть уменьшенная картинка двора.
Картинка или картина висит на стене провинциального музея. Картина Репина – «Приехали». Покосившийся щелястый забор, он каждой серой рейкой уходит, словно живой, в дымку. И этой же дымкой всё преломляется.
Наконец-то исчерпывающее определение родилось. Впечатление полного абсурда.
Ощущение абсурда – ощущение вскочившего на носу прыщика. Так и хочется мизинцем почесать то место.
Рассеянно смотрю. Не знаю, что делать с руками. Протянуть в восторге вперёд, засунуть в карманы? Убеждения ведь в ладонях не сжать. Да и есть ли у меня сейчас убеждения?
Нет убеждений – отсюда равнодушие к жизни.
Она смотрит как-то слишком пристально. Не может же она догадаться, о чём я думаю. Неприятно находиться перед тем человеком, для которого ты совсем не загадка.
Подумал так, и тут же начал рассматривать эту мысль. Никакой ясности.
Наверное, что-то от язычника во мне осталось: идол для меня небо и земля, да та же берёза на опушке, огонь в костре, но никак не копейки в кармане. И страдать попусту не хочу, и переживать.
Так никто этого не хочет. Разве какой-нибудь мазохист.  Что вот интересно, худо мне, но всё равно не тянет идти в церковь отбить поклоны. Я изредка хожу туда, когда нет службы, когда можно одному постоять перед иконой, поразмышлять над тем, что за боль читается в глазах святых. Спрашивающие глаза как бы молят каждого оглянуться на себя. В крайностях я живу. Каким родился, - не стал лучше, и не стану.
Нет выхода у внутреннего тайного огоня,- вот тебе и исходная точка пробоя защиты.
Не раз ловил пару-тройку косых взглядов какой-нибудь полоумной старухи, разгадавшей мой розыгрыш кающегося у иконы. Среди множества просящих для себя благ у бога, почувствовать себя просветлённым как-то мне стыдно.
Сколько было в моей жизни перекрёстков? Два, пять? Двадцать пять? Правильно я выбирал направления? Почему так, по одному пути есть желание шагать, а по второму – нет?
Не знаю, что сыграло свою роль, может, одиночество, в котором распад связи времён чувствовал сильнее?
Вроде бы, казалось, что всё наладилось, успокоился, доживать не так уж и долго осталось, хотя, кто об этом ведает, все заботы позади, я могу поделиться своей уверенностью
Губы дрогнули в странной полуулыбке.
Пустота действует умиротворяюще. Тот, кто озабочен моей судьбой, не так уж и плохо ко мне относится.
Но что-то не так, нет же, никакого попустительства: чуть шагнул шире, как тут же почувствовал рывок, шею сдавила петля – не забывайся, попустили, о контрасте не забывай. Не момент перемены важен, а преддверие момента.
О чём подумала Она, перед тем как выйти на крыльцо? Это меня волнует? Я о чём думал, открывая калитку? Честно ответь. На какую лошадку поставил?
Я далёк от понимания сущности происходящего. Свободен в принятии решения, но трудно воспринимаю информацию. Хотя, все формальности перед жизнью у меня соблюдены. Не люблю самотёка. Самотёк – крушение устоев жизни.
Стою и прислушиваюсь, как во мне отстаивается что-то новое.
«Господи, спаси меня и помилуй!»
Всё, в конце концов, сводится к судьбе. Предназначение и случайность – происки судьбы. Случайность или предопределённость?
Для начала хотел бы я встретиться и переброситься парой фраз с тем, кто написал сценарий моей жизни. Да, многое предопределено, многое в жизненную программу укладывается, но ведь, как говорится, случай правит бал, многое случайно.
Случайное – это как бы прорвавшийся сквознячок в незакрытую форточку. Претензии к тому, кто не закрыл.
Встретился бы со сценаристом, а что бы я спросил? Конечно, в первую очередь о том, что меня ждёт. Намёк нужен.
Нет, не случайно человек оказывается в том или ином месте. Остроту впечатлений нужно притупить. Обиды – по боку. Ирония и горечь слов – это, скорее всего, фальшь. Что-то нужно понять, чему-то обрадоваться, кому-то помочь. Всё не случайно.
Жую, жую одно и то же. Так, наверное, не мною заведено. Кем?
Я доволен, в принципе, доволен потому, что мне плевать на многое. Что-то не так у меня, - так и у других не лучше.
Незнание будущего – оно для того, чтобы человек искал и искал ответы на вопрос, что мешает ему жить? А мешает, боязнь быть не как все, боязнь отстать или потеряться, и вера каждого в то, что он ничуть не хуже того ничтожества, которое окружает, которое возомнило о себе слишком много.
Мысли, зацепившись одна за другую, звякнули жесткими нотками.
Это вот и отгораживает, это уверение непроницаемую перегородку возводит. Заставляет бояться реального ужаса, и ошпаривает, как кипятком, выдуманным ужасом.
Но ведь я всё делаю для того, чтобы удобно жить было.
Так что бы я спросил у сценариста? Спросить, нашлось бы что, как его найти, сценариста моей жизни? Мне бы только в его глаза посмотреть.
Понимаю, что тот разговор коренным образом изменил бы мой взгляд на окружающую действительность. Полюса поменяли бы знаки. А на кой мне знать, где какой полюс? Когда пузо греешь на песочке, не всё ли равно, в какую сторону ноги протянуты, лишь бы под солнцем они находились. 
Мне бы научиться отточить чувства приятия и неприятия, чтобы не ошибаться в людях. Мне бы способность верблюда получить – наедаться и напиваться на неделю, чтобы неделями никого не видеть.
«Крайние суждения нужны для того, чтобы уничтожать обмолвки красивостей предыдущих предположений».
Подумал так, и мысленно усмехнулся: откуда, что приходит?
Усмешка изгнала из памяти память о прошлом? Усмешка не успокоительное средство, она хоть и рождает смутную надежду, но желание стращать полностью не уничтожает.
Непонятно, действительность стала дружелюбнее ко мне? Поступаю я сообразно со своими интересами?
Хочется узнать всё и сразу. Где та вязанка соломки, которую  загодя надо подстелить?
Мне надо что-то выиграть. Но ведь, в конце концов, думал я, все в проигрыше окажемся, все там будем. В лотерею с судьбой играть бесполезно. Удачу можно ждать до морковкина заговенья.
Урок жизни я оплатил дорого – потерял веру. Но того, чему тот урок должен был научить, не понял. И не пойму. Для жизни вселенского масштаба, я – игрушка. Не чувствую, когда жизнь играет со мной, а когда играет мною.
Чего, допустим, суетиться насчёт завтрашнего дня? Если не сильно занят сегодня, если жизнь не организована идеально, то и возникают мысли о пресловутом завтра, где всё будет по-другому. Лучше? Хотелось бы.
В этом суждении что-то всё совсем не так. В «завтра» никого не хочется ни звать, ни видеть там тех, кто неприятен сегодня. В «завтра» нужно встречать новое. Никого не узнать, ни от кого не заразиться тоской, и не услышать в спину сказанное осуждение.
Всё – дурь. Жизнь не обходится без страстей, без клеветы, без ревности и ещё без многих «без». С «без» или без уловок, в жизнь кто-то будет постоянно пристально всматриваться. Лицо не разглядеть, картинка раскачивается, ощущение хлопающей на ветру двери не пропадает.
Ощущение давящего взгляда в спину не проходит.
К ругани, и к похвальбе привыкнуть можно. Но почему иногда внезапно что-то остановит, словно наткнулся на что-то? Остановился, ни мыслей, ни желаний, измятым себя чувствуешь, выпотрошенным, захватанным грязными руками?
Вслушиваясь в себя, вдруг ощутил, что в мире ни черта не изменилось. Кроме, пожалуй, того, что прожил чьё-то чужое время.
Прошло полминуты, прежде чем переварил своё соображение.
 Ясно, не вписываюсь в эту жизнь. Подбросили меня в гнездо жизни. Кукушонок.
Кукушонок, выживая, избавляется от соседей, чтобы, в конце концов, оказаться на пустынном острове собственного «я».
Плевать!
Важно изучить правила поведения в каждом конкретном случае, так сказать, закон примерить на себя. В рамках приличия.
Странно, нет у меня чувства неловкости. И Она не вызывающе стоит. Не ощущаю на себе я насмешливого, понимающего взгляда. Скорее, это взгляд кошки, просившей ласку.
Кошки. Сейчас потянется, расправит лапы во всю длину, с лёгким шипением выпустит воздух.
Но брови ведь изогнуты озабоченно.
Большее или меньшее напряжение во взгляде? Что выражает взгляд? Опасение за свою независимость, боязнь словесного осуждения, недоверие к тому, что я собираюсь сделать? Не сделать, а что могу сказать. Но ведь в её планы я не собираюсь вмешиваться. Её время течёт по-прежнему в её русле.
Исток реки времени один, начинается с рождения. Река так и называется «Время». Множество проток, имеющих имена и безымянных, образуют гирла устья. Вот уж где заблудиться можно.
Исток, устье… А я где?
Во время моих хождений и по улицам, и на автостанции, слышал разные суждения, что дом намеревается купить особа, желающая сменить городские удобства на возможность вкусить прелести деревенской жизни.
Что за особа, отчего возникли намерения менять шило на мыло, - меня мало волновало. Уши у меня так поставлены, улавливать оттенки и намёки.
Половинчатость, ни город, ни деревня, позволяет вслух обсуждать происходящее.
Наверное, половинчатость и меня в этот двор привела. С каким-то предубеждением.
В первый момент эти «новосёлы» производят жалкое впечатление, жалкое или жалящее, не всё ли равно, не умиляют они. Дух перехватывает от жалости, а не от любопытства.
«Новосёлы» делают всё, что приходится делать, не притворяются, хотя бы первое время. Против аборигенов они, конечно, испорченными кажутся, где родился, там и пригодился, - этот принцип не работает, инстинкт самосохранения прикручен.
Бог его знает, как и когда улавливается время, когда день начинает, как бы извиняться, за свою бесхарактерность, за то, что он не столь понятен и ясен. День бывает добрым и злым.
В злой день всё катится псу под хвост, всё обваливается: горшки трескаются, вёдра ни с чего течь начинают, атмосфера сгущается, насильственной делается. На ровном месте спотыкаешься.  Агрессия появляется. Торопишь такой день, изжить его скорее хочется.
Опять стало надсадно и появилось ощущение пустоты.
Простить неизвестность, значит, постоянно мучиться. Но ведь не хочется находиться между большим и указательными пальцами, не дай бог, как какого-нибудь жучка стиснешь.
Жуткая какая-то философия. Скорее, бред.
Чем всё это кончится, у знахарки, какой бы, узнать. Надо, чтобы встревоженная совесть, успокоилась.
Стоим молча, обмениваемся взглядами. Так смотрят друг на друга жильцы коммунальной квартиры, встречающиеся в длинном коридоре раз в два дня. О чём-то спросить надо, но никак не припомнить, о чём. Из-за этого пусто и настороженно.
В каком смысле пусто и настороженно? Не интересны друг другу?
Молчим, а каждый думает, что он не боится, что с ним будет, озадачивает непонятное, что было, как оказались здесь, что готов услышать.
Кошусь опять на женщину. Между бровей залегла складка. Взгляд, взгляд. Так может смотреть женщина, боящаяся сказать своим взглядом слишком много. Нутру человека виднее, как выглядеть. Уголки губ дрогнули в насмешливой, необидной улыбке.
Ей объяснять ничего не надо.
Собрать бы мысли в кулак, и сделать до крыльца ровно столько шагов, сколько в кулаке окажется здравых суждений.
Стою, а нутряная тоска давит. Никому не объяснить это состояние. Болела бы рука или нога – нечего и говорить, для той боли слова найдутся. А когда нутро не на месте…
 Между прочим, довольно красивая женщина. Тесно ей стоять в проёме. Пожалей, пожалей. Может, ей только моей жалости и не хватает для счастья. Может, от моей жалости ей сделается приятно и весело.
Женщина боится не решительных действий мужчины, а своей уступчивости, да пересудов.
Только не эта.
Схватить бы её, сжать руками, держать до тех пор, пока она не запросит пощады, или не начнёт выползать из своей кожи, оголяясь изнанкой. Мужчине нужен жар женского тела и свет души.
Вдобавок, не мешало бы присвоить её кожу.
А кожа-то на что?
Дурашка, все женщины, даже самые лучшие, действуют на нервы, если только, конечно, ими не восхищаться.
Как бык впёрся во двор и замер, выхода не вижу.
«Садист ты, братец, как есть садист».
Голова шумит, с трудом удерживаю её.
Как ни крути, но было утром ощущение праздника. Были такие минуты, какие никак не вычеркнуть из памяти. Память хитро устроена, она картинку отражения отбрасывает вглубь, отдаляет, как бы из тумана пропечатывает.
Переезд – зигзаг в попытке получить ложку сладкого. Прошлые хлопоты, мёртвое пространство, непонимание, двусмысленность, покорность нетребовательности – всё взбунтовалось. Был человек дичью, стал охотником. То его гнали как какую-нибудь корову в стадо хворостиной, а тут вдруг взбрык произошёл.
Может, не взбрык, а появилось, взросло слепое чувство хотения тепла. И это хотение повело. Хотение росло и пухло. До какого-то времени из себя ничего не представляя. Оно проходило стадию за стадией. От нехотения однообразия, до ожидания чуда.
Сколько эта женщина провела бессонных ночей в минутах беспощадного суда над собой?
Чтобы исполнились надежды, выполняй три заповеди: с огнём не водись, с водой не дружись, ветру не верь. Правильно, ещё и глаза закрыть, и уши зажать. Не есть и не пить.
Но ведь понимаю, что это не моё. Никогда моим не будет. Как это ни назвать, хоть чудом доброты назови, хоть чем угодно, но маяком во мраке светить мне никакое чудо не будет. Мне бы отогреться душой, на минутку постоять под лучом надежды, укрепиться морально.
Дерево под землёй имеет корни, так и надежда в подсознании имеет такие же корни, они питают даже тогда, когда всё плохо.
Беспощадны минуты, непривычно суровы, беспощадны слова, которые выдавливает из себя память, ставя на место.
В особом мире живёт память, доступ ко всем закуткам ограничен. Что-то ревностно оберегает меня от самого себя. Вот уж бред так бред!
Прошлое горой нависло, глыбой. Издали смотреть – сплошной монолит. Без трещин, без террас, без проходов. Противность во всём. Раньше был переполнен ощущением близости чужих людей и близости себя к ним, теперь же никак не удаётся приблизиться к этому состоянию.
Ситуация, какую в той или иной мере испытал когда-то каждый. Конечно, с каждым разом всё утяжеляется, лёгкость пропадает. Всё труднее из ситуации выходить.
Каково это быть между собой прошедшим и тем, кто будет завтра? Вот и мотает, вот и теряешь сам себя.
Жую и жую одно и то же, того и гляди, выплюну свой язык.
Всё идёт к чёрту в момент раздрая. Кто враг, кто самый родной для меня человек – непонятно. Туман перед глазами. И именно в такие минуты определяется цена молчания, которым дорожить приходится.
Один период сменяется другим. Прожитый кусок жизни, ни в каком виде, больше не повторится. Хорошее само заменится лучшим, плохое, в силу приобретённого опыта, усвоенным приёмам, научением, змеёй подколодной дальний угол займёт. Плохое - своё время выжидать будет.
Незаметно подкрадывается тот момент, когда приходит понимание, что можно потерять мир. Целый мир. Из прошлой жизни ничего высосать больше нельзя. Никогда не повторится время, когда безоговорочно я верил в счастье.
Я согласен, что все мы, городские, с жиру бесимся. Городским присуща уверенность, что жизнь начинается всегда со следующего понедельника: и сахар слаще будет, и солнце по-другому засветит, птички радостно запоют. Вчерашний день можно будет вычеркнуть. Прихоть он, каприз.
У меня, наверное, на лице маска отчуждённого выражения, та маска носится подобно щиту, которым я собираюсь обороняться, хотя на меня никто нападать не собирается.
Спасительное видение жду. Хотя оно не поможет против тех сил, которые распоряжаются роковым мгновением. Нет защиты от роковых сил.
В первые день-два ничего необычного не началось, то ничто и не начнётся. Будь уверен, проверено, под тем или иным предлогом, розовые очки снять придётся. Город – ловец, он расставит сети, он не теряет надежды поймать и уничтожить.
Я давно понял, что никакого права на что-нибудь не имею. Перестал понимать настроение момента, дальше своего носа видеть не получается, всему как-то враз разучился. Что знал – забыл. Ничего неохота.
С чего ж тогда запретную зону пересёк: хоть из-под земли достань, но дай краем глаза позабавиться чужими страстями? Чтобы переживания выжимали сок и слёзы, чтобы дыхание остановилось, чтобы совесть чуть-чуть смутилась.
Город, конечно, расширяет границу запретной зоны. Он выталкивает.  Чувство не проходит, что полной мерой нахлебался: что одному жизнь, то другому - смерть.
А для меня, что?
В деревне прошлая жизнь власти не имеет. Имеет значение, насколько ты самостоятельный и умный, насколько умеешь приспособиться. Сам должен стоять на ногах, ни на кого не опираться. Не требовать лишнего.
Того, кто угодничает, принимает всё за чистую монету, радуется любому сочувствию, кто готов уступить, угодить, кто добреньким норовит быть, раздаривает себя направо и налево, худодырым обзовут. С заначкой в деревне жить надо.

                25

«Одно дело – говорить, другое – думать, - подумала Зоя. Она никак не могла избавиться от ощущения присутствия ещё кого-то, что с кем-то, помимо молчавшего визитёра, разговаривает, и что странно, вроде как понимает с кем. С лицом мужского пола, это точно. И ощущение такое, что он о ней всё знает. Всю подноготную, читает все её мысли. И молча, разговаривая, она убеждает не себя, его. - Я не какая-то там особенная. Если разрежу палец, - кровь пойдёт».
Секунд десять молча смотрела на визитёра. Смотрела без выражения. Бесстрастно. Только дрожь в уголках губ выдавала чувства.
 «С чего это становлюсь такой щепетильной? А ты о чём подумал? - обратилась мысленно она к визитёру. -  Ну, перебралась сюда. Моё отношение к себе не поменялось. Не здравомыслящая? Ну, и пусть. За любовь расплачиваться надо. И за нелюбовь, тоже».
Вроде как кто-то хихикнул.
«Есть вещи. Которые не зависят от того, что и кто думает по тому или иному поводу. Меняются они независимо от чьего-то хотения. И никто не знает, что произойдёт. Расплачиваться, так или иначе, приходится всем. Я приобрела первоклассный дом. Получила надежду. Я верю, что всё будет так, как задумала».
- Во что я верю, а какие слова мимо ушей пропускаю – это моё личное дело, - на реплику кого-то ответила Зоя. - Опыт, какой никакой, имею. Не думаешь ли ты, что я совершила сделку?
-  Сделку, не сделку…Никто ни в чём не виноват. У каждого своя причина. Чему суждено исчезнуть, то исчезнет, чему суждено появиться – появится. Ты про свою любовь не волнуйся.
- Я не волнуюсь. Ничего! - бесцветным голосом ответила Зоя, нисколько не удивившись. - Увидишь – все будет хорошо.
Зоя не сразу уловила смысл молчаливо произнесённых слов. Она нисколько не сожалела.
- Сделка – это коммерция. Завышенная самооценка заставляет торговаться. Дорого берёшь. Игорь…
Зоя не хотела вслух проговаривать дорогое для неё имя. Оно представлялось каким-то совершенно отдельным миром. Она и хотела вселиться туда, и хотела бы тот мир перенести во двор, но что-то останавливало.
- Имя вслух не погань.
Вслух, конечно, Зоя не отважилась бы сказать такое. Она сделала открытие: образ, который захватил, казалось бы, её всю, как бы скользнул по времени назад.
- Ну, уж…
- Не хочу играть так, как положено, как в любовную игру играют все.
- Как это? Поясни?
- А так, словно не присутствовать. Мысленно не переселиться. Там совсем не как здесь.
Зоя тут же поняла, что ответила неверно. Скажи она как-то иначе, и можно было бы вытянуть «правду». «Правда» заключалась в том, что Игорь, тот, кого имя она запретила вслух поганить, не пришёл. А она надеялась.
Вчера допоздна ждала. Во рту стало неприятно. Она бессильна что-то изменить. Желания входили в неё через вход и уходили через выход. Не через калитку.
Зоя отчётливо представляла себе лицо Игоря, слышала его недоговоренные фразы, слышала бессвязность строчек стихов о любви, которые создавали впечатление глубокого страдания мятущейся натуры.
Не пришёл.
Закрыла глаза. Представила часы, проведённые вместе. Из-за этого охватило безнадёжное, досадливое раздражение. Она докажет свою правоту. Она, не связанная никакими обязательствами, способна на многое.
«Не ожесточай своего сердца перед Господом».
Снова послышалось?
Никогда по-настоящему не приглядывалась к самой себе. Любопытство воздушным пузырьком поднялось на поверхность из глубины души и лопнуло.
Тот, кто вызывал Зою на откровенность, с кем она продолжала вести спор, вчера поздно вечером проявился в зеркале. Она хотела зеркало одним из первых предметов вынести на двор, или поставить в сенях к стене, но мысль, что не во что смотреться будет, как никак она – женщина, заставила её только смахнуть пыль со стекла.
Смахнула пыль. Села на минутку передохнуть. Конечно, надо было повесить какую-нибудь тряпку на зеркало, чтобы ничто не отражалось в стекле, до тех пор, пока она горячей водой с порошком не отмоет в нём все прошлые образы, да как-то излишним это показалось, несущественным, что ли.
Присела на минутку, но просидела-то минут пять, пристально вглядываясь в отображение. Вполне ничего: светло-каштановые волосы, симпатичная девушка. Потом пахнуло чем-то приторным. Табаком или сгоревшей свечкой. Засвербило в носу. Стоило закрыть глаза, как будто провалилась куда-то. В сон, в беспамятство, в иллюзии. Когда открыла глаза, в зеркале что-то мелькнуло, и от стены возле зеркала отдались звуки голоса.
Она смотрела в стекло таким взглядом, каким пытаются высмотреть значимое из тумана. Губы приоткрылись, обнажив полоску зубов. Она так и сидела, не двигаясь, ничего не видя.
Реальность покинула её. Сцепленные пальцы замыкали кольцо.
Почему-то подумалось, что она предала саму себя. Но предала, потому что не было выбора. Потому что возникшая неугомонность толкала обосноваться здесь.
Любовь? Влюблённость? Влюблённость - скверная штука, она научает жить во лжи: плакать, когда не хочется плакать, улыбаться, когда хочется плакать.
Обида на мужа, как же, послушать его, так будто он подобрал на помойке и осчастливил. Вёл бы себя по-другому, Зоя бы и не обманывала.
У мужика всегда женщина виновата. Даже если он и не говорит об этом. Не говорит, но подразумевает.
Работа на первом месте. Послушаешь, так и друзей полно. А ведь знаю, что у него никого нет, кроме меня. Жалко его. Только «жалко» и «любовь» качаться на весах долго не будут. Любовь перевесит. Хорошо знать, что кому-то нужна…
Разуверилась, что женщина напостоянно требуется. На время – да. Это только женщина может посвятить любимому человеку всю жизнь.
Давать советы все горазды, распорядиться собственной жизнью куда как труднее.
Тишина сводит с ума. Она усиливает одинокую бесконечность. Ухватить что-то надо. но ничего подходящего нет. Есть лабиринт жизни и мыслей. В нём даже на стены не обопрёшься. Всё проваливается в пустоту.
Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы кто-то брался улаживать проблемы за тебя. Советчики лезут во всё. Неприятно это.
И муж всё приговаривал: «Не бери в голову, пропускай мимо ушей». А это его унизительное - «крошка».
Последнее время, только рот его куриной гузкой начинает складываться, чтобы произнести «крошка», как заорать хотелось. Не крошка я, не ссохшаяся горошина. Не снисходить до меня надо, а любить.
Зоя подняла голову: вот же, муж проявился, они встретились взглядами, его глаза смотрят хладнокровно и испытующе. Бог его знает, что у него внутри творится.
С чего начался разговор?
- Я не могу больше так жить. Не могу только из благодарности выносить тяжесть атмосферы дома. Зависеть надоело. Я хочу быть хозяйкой.
Тон сухой и сдержанный. Она ступила в поток мыслей, в реку, в океан, в период прилива. Удержаться на ногах трудно.
Несёт. Никакой взаимосвязи. Перестали существовать возможности где-то за пределами общепринятой морали. Промелькнувшая тень на лице спрятала чувства. Хорошо бы вспомнить, что она в это время делала? Где стояла? Это важно.
Разговор шёл на кухне. Она стояла у балконной двери, теребила штору. Штора помогала оставаться спокойной, не выдавать волнение.
- Жить отдельно? - уточнил муж. - Принимать у себя, но никак не бегать на свидания? Похвальное решение.
- Много ты понимаешь.
- Почему так долго тянула? Я ждал этих слов раньше.
- Не была уверена, что проживу одна.
- И где жить думаешь…одна?
- Уеду…Ты обязан мне выделить денег на покупку дома, чтобы не судиться, не разменивать твою родительскую квартиру. Давай, расстанемся по-хорошему.
- А дочки?
Разговор поражал невозмутимостью. Я шла напролом. Муж, казалось, не верил ни одному слову. Он говорил намёками. Его намёки были сокрушительной правдой. Моё заявление для него было верхом абсурда. Мне предоставлена свобода, он не ревнует, он не спрашивает, куда ушла, откуда пришла. Он, наконец, не домогается. Он хочет лишь одного, чтобы кто-то варил, стирал, убирал. Просто присутствовал, был тенью.
- Дочки пока поживут у моих родителей, пока устроюсь.
- Ты к кому-то едешь? - уточнил муж. - К тому, с кем провела отпуск?
- Да, я еду к нему.
Зоя чувствовала, что где-то рядом таится опасность. Условной системой себя оплела. Та система страдала от нехватки убедительности. Колодец, яма, пропасть. Не бывает, чтобы при принятии решения, всё было гладко. Тем не менее, с ней ничего серьёзного не может произойти. Жертвой она не может быть. Она сделана из другого теста.
- А он знает? Авантюрность твоего решения за гранью.
- Я так решила.
- И с домом определилась?
- Предложений полно…Пойми, мы стали чужими. Когда-то, может быть, любила. Полагалась на тебя. Я не хочу, чтобы мы расстались врагами. Может, расставшись, поймём, чего не хватало, чтобы жить вместе.
- Бред.
- Ты по-настоящему не любил меня. Нянька, прачка, кухарка, - только не я. как женщина. Кто я такая, ты никогда толком не слушал, сразу обрывал разговор. Ты не пускал меня внутрь себя.
Этот довод показался Зое самым убедительным. Почему-то подумалось, что заплачь она, муж обрадуется её слезам.
- Что ж, вложение денег в недвижимость, самое выгодное вложение. Хочешь пожить одна – поживи. Разберись в себе. Вернёшься, тот дом будет вместо дачи.
Зоя, после таких слов, посмотрела на мужа непонимающими глазами. Или он не в состоянии её услышать, или недопонял? Недопонимание – болезнь. Во всём у него привычка делать вещи, в которые он верит.
Тем не менее, досада возникла. На кого? На себя?
А каково было, когда муж, как ни в чём небывало, предложил ей переспать на прощание, потому что он, видите ли, соскучился?
Наплывшее воспоминание разрушило благостное настроение.
 Он её использовал. С самого начала.
После её слов, что между ними ничего больше не осталось, в глазах мужа Зое причудился страх и озлобленность. Он ни слова больше не сказал.
Ей необходимо было побыть одной, чтобы никто не трогал.
На второй или третий день после отъезда, ей уже казалось, что если она переступит порог той, прежней квартиры, то неминуемо задохнётся в тоске. Она не представляла, как попросить что-то из мебели. Бывшая, «наша квартира», как любил повторять муж, спустя три дня, стала его квартирой.
И всё же, всё же, на минуту ощутила себя выставленной. Нет, процесс развода она не станет затевать. И опись имущества для дележа не составит.
Зоя почувствовала, как у неё раздуваются ноздри, как выпрямляется спина, как глаза уподобились буравчикам: ничего им не стоило проделать дырки.
Она тихонько усмехнулась. Морщинки в уголках глаз едва заметно задрожали.
Очнулась, почему-то в руке оказался нож. Когда успела его взять? Хотя, чему удивляться, обои им надрезала.
Женщина по натуре хищница, в бреду – колдунья.
Тень от одного, и тень другой какое-то время пересекались.
Зеркало норовило выманить душу на свет Божий. Наверное, между душами людей и вещей нет различия.
Ей бы как-то проявить себя: засмеяться, прикоснуться к стеклу кончиками пальцев, показать свою невозмутимость, даже тщеславие, которое беспокойство умаляет, а она просто молча сидела.
Нет, через стекло не поведаешь, о чём переживаешь. Стекло не пропустит то, что словами не выразишь, для этого нужно соприкасаться телами, гореть в одном огне, дышать через раз. Надо просто видеть, чувствовать.
Из кусочков, из частичек, из молекул и атомов, из чувства стыда и неполноценности, из беспамятства, и ещё многих и многих «без» складывается прожигающее мгновение.
Это у неё. Она привыкла ждать. Ждала, как положено, а потом сделалось всё равно.
А у мужа? Его безучастие поражало. Ничего особенного.
Никакого испуга не возникло. Зоя читала, что в зеркале долго сохраняются образы тех, кто духу дома был приятен, а стены, понятно, впитали слова.
Всё это были детали прошлого. Они сложились так, как сложились. Подробности, когда это касается дела, подробности несущественны. Требовалось выглядеть достаточно беззаботной.
Зачем придираться? Пройдёт какое-то время, всё станет на свои места. Ни о чём не надо радоваться и ни о чём не жалеть.
Да, есть вещи, о которых умалчивают, не заговаривают нигде, но те вещи жизненно необходимы, потому что жажда нового сидит в человеке. Жажда нового выпихивает человека на простор неизвестного.
О чём бы Зоя не думала, всё одно мысли переходили на воспоминания о тех незабываемых двух неделях, которые она провела с Игорем.
Ей хотелось оказаться в короткости тех одномерных дней, поразивших своей ирреальностью. Ирреальность тянуться долго не может.
Если бы Зоя придерживалась закона природы, то первое, что она сделала, так встретилась с Игорем. Сама. Не ждала бы, когда он придёт.
Странно, но она не могла вспомнить, какими словами звал Игорь её к себе? Конечно же, звал. И место первого свидания описывал. Они ведь не два сговорившихся подростка, втайне от всех наметивших встречу.
Чем дальше, тем больше открывалось мелочей, слабо улавливаемых, но не стираемых временем. Она и не заметила, как они оплели.
Где-нибудь в парке на скамейке, в кафе они бы встретились. Села бы она с ним рядом, взяла его за руку, спросила бы, что случилось, не сердится ли он. Главное, посмотреть в глаза. Попросить прощение за то, что ничего не говоря никому, перебралась сюда.
Три дня, как приехала, и ни одного звонка, ни одного сообщения.
Игорь знает, что отношений с мужем нет, что муж – чужой.
Глядя в глаза, трудно увильнуть от ответа. Главное – нащупать верный тон. С мужчинами надо разговаривать просительно. Делать вид, что не замечаешь недоверие.
Конечно, хорошо бы заплакать, плач был бы уместен, но лить слёзы - ей не дано.
Цель у неё сейчас - ободрать обои, отскоблить, ошпарить стены.
Обещал приехать отец. Он поможет, подскажет с чего начать. На первое время деньги есть.
Нет, но получается, что она с мужем какой-то паршивый договор заключили. Будет толк от этого договора, ещё надо посмотреть.
Всё как бы стёрлось из памяти. Но Зоя знала, что всё где-то сохранилось, что-то подсказывало, что пережитое вернётся, вернётся, когда она будет в состоянии всё осмыслить.
Покой нужен для осмысления.
- Покой тебе обеспечен. Ты работу бросила. Муженёк цел и невредим, с квартирой, его быстро к рукам приберут.
- Я – не мать одиночка, я – не брошенка, я сама ушла.
- Тем хуже.
Бог его знает, чей голос слышала Зоя. Только поджилки у неё не тряслись, и никакого ужаса она не испытывала. В её словах ощущалось больше здравого смысла.
- Ты устала от мужа, муж устал от тебя не меньше.
- У нас разные весовые категории усталости, - пошутила Зоя.
- А ведь муж мог и поколотить тебя, когда ты счастливая из отпуска приехала. Из глаз брызгало довольство.
- Мог бы, мог бы, - передразнила Зоя. - Попробовал бы. Если нет понимания, то место надо освободить.
- И пробовать нечего. Как миленькая успокоилась бы.
Нет, зеркало требовалось занавесить. Выносить в сени уже поздно. Раз такой разговор начался, его до логического конца довести нужно.
По спине бегали мурашки. Тишина стала давящей. Шевелящаяся тень перебирала слова.
- Что касается Игоря…
Зоя встрепенулась, настороженно посмотрела на то место стены, откуда, как ей казалось, слышался голос.
От любого, но только не из стены она хотела слышать продолжение.
На короткое время как бы оцепенела.
На стене тикали ходики. Часы, как ни в чём не бывало, отмеряли время. Вчера пружину накрутила, завела, чтобы начался отсчёт её времени.
Тяготит вина. Зоя была переполнена ощущением былой близости. Из кого бы выудить новости? Сколько бы она ни уверяла себя, что всё хорошо, но что-то пошло не так. Раз сама не понимаешь, думала Зоя, кто-то должен разжевать. Но, разве можно поделиться тем, что есть между мной и Игорем?
Ничего особенного нет, только то, что бывает между мужчиной и женщиной, когда они увлеклись друг другом. Заурядная интрижка.
Молчать, - только больше в пучину обиды погружаться.
Игорь одинок. Зоя поняла это сразу. В глубине его души таилось холодное одиночество нелюбви, которое он прикрывал красивыми строчками стихов. В глубине души Игоря была боль неумения любить. Эта боль таилась и в улыбке, добродушной, зовущей, и в безучастности. Он не мог жить без тайн. Но свои тайны ему были не под силу.
Теперь-то понимала, что Игорь - слабый человек. Он жил желаниями. Желание – направление к цели.
Слабый, сильный…Не в этом дело.
Зоя хочет навести мост над провалом, но все её попытки неудачны.
Усмехнулась, почувствовала, что переигрывает. Это такая теперь форма её существования. Усмешка теперь стала привычной. Возврат к прошлому всегда в тягость. Форма должна наполниться смыслом.
Она первая заинтересовалась Игорем. Он понравился.
Когда Игорь одиноко сидел на скамейке в парке, Зоя подошла, беспечно спросила:
- В чём каемся? Какие проблемы?
Игорь за её беспечным тоном уловил волнение.
- Мои проблемы может разрешить только женщина. Помогите мне решить их. Я чувствую, вы это сможете.
За словами Игоря Зоя почувствовала желание общения. Согласие на всё. Непонятно с чего, но она повела себя неправильно. Она села рядом с мужчиной, погладила его по голове. Всё это проделала молча. В ту минуту она не знала слов, которые могли помочь. Но интуитивно поступила правильно. Догадка женщины заключается в поступке.
Не глазами всё видится, не в глазах отражаются чувства, а в первом порыве.
Всего на неделю отпустил её муж, чтобы успокоила нервы. Недели хватило.
Зоя тогда поняла, что приехала в Дом отдыха для того, чтобы обмануть себя, сесть на скамейку, утешить, не кого-то, а именно этого человека. Разумный довод. Конечно, погладить по голове, способ утешения довольно своеобразный, но не она принимает утешение, а мужчина от неё. Поделиться – было её правилом.
Игорь ей охотно подыгрывал. Он всё понял и всё одобрил. Он предоставил ей одержать победу, и довёл её до того, что она не смогла вовремя остановиться.
Они сидели вдвоём, пытаясь угадать то, что оба знали. Нельзя передумывать часто то, что очевидно.
Правил без исключения не бывает. Исключения – это отклик на немой призыв, который каждая женщина слышит, который подтверждает: да, мы нужны друг другу. Я это вижу, я это чувствую, я этого хочу.
Сколько же она красивых слов наслушалась. Зоя утвердилась в своём мнении, что настоящего любовника разогревать не надо, что лирические понятия, как мыло, - скользки. Она тогда окончательно уяснила, что изображать обиженную, какой она хотела всё время выглядеть перед мужем, не стоит. Это некрасиво. Если с мужем недоступно окунуться в омут счастья, то всегда можно найти несколько иной спуск к соблазнительному омуту в другом месте.
Чтобы избежать угрызений совести, уберечь себя от них, надо просто плюнуть на то, что о тебе подумает кто-то. Просто плюнуть. И не надо на себя брать ни чью вину.
Не надо демонстративно выказывать привязанность. Демонстративное проявление – спектакль, а спектакль, когда никогда, кончается. В спектакле играют артисты, они не живут, а изображают. Когда что-то изображается, то, по логике, что-то и скрывается. Любовь в нелюбви, например.
Любовь в нелюбви – это темнота не сумерек, не серость заходившей тучи, не подвальный мрак, а что-то на грани падения в пропасть, когда нет уже ничего. Ни чувств, ни голосов, ни самой жизни.
Понимание приносит облегчение и одновременный испуг. Стоит сознанию раскрепоститься, это неминуемо приведёт к бесконечному спору самой с собой.
Хотя спор, как и вещий сон, причинить вреда не может.
Приятная банальная интрижка оказалась кусачей, привела к решению пожить от мужа отдельно.


                26

Иногда делаются умозаключения, от которых в дрожь бросает. Вот и сейчас подумалось, кому лучше оттого, что она переехала?
Мужу – точно хуже, ребёнку – хуже, ей самой – хуже, хотя не подаёт виду. И мне хуже – стою, как дурак: ни одной светлой мысли. Только об этом подумал, - бац, тень наползла, отклик-эхо, будто из дупла.
Женщина мешает жить так, как хочется жить. Не сразу, а спустя какое-то время. Любой её поступок, просьба просит объяснений. Объяснений – ладно, но приходится за всё платить. Никогда не знаешь, что будет дальше. Вот и расплачиваешься своими нервами, чувствами, которые охлаждаются, если не замораживаются. А в ответ: «Ты мне жизнь сломал».
Будто жизнь – палка. Палки, и те, бывают разными. Попробуй, сломай берёзовый стяжёк, или дубовый посох?
Какая-то леность в мыслях. Много сил истратил, не понять на что.
И уходить, не ухожу, и вперёд не продвигаюсь. Но тянет шажок вперёд сделать, тянет, как тянет приложить к тёплой печке замёрзшие ладони. Так не только к тёплой печке тянет, тянет и в тень, если долго на пекле стоишь под солнцем.
Стою на пекле или морозит меня? Странно, не правда ли, об этом думать?
А всё из-за чего, - неподатлив, мысленно толку то, что толком не знаю. Приятность в этом чувствую, люблю, когда настоящие думы сходу выразить нельзя.
Вот и не затыкай уши, то, что нужно, само подаст голос. И глаза щурить нечего.
Оно, конечно, противоречия во всём. И в естественном есть противоречия. Стоит открыть глаза шире, прислушаться, отстраниться, перестать жалеть, - как тут же что-нибудь наигранное и фальшивое высмотрю.
Смотрю и не вижу, слушаю и не слышу. Вернее, слушаю голос, но никак не слова. Внутри меня нашёптывание идёт.
А что бы поменяло, если б, как Наполеон, пять действий сразу проделывал?
Всё у меня вдогонку: мысль сначала, а потом поступок, наоборот: сотворю чего-нибудь, а потом задним умом переживаю.
Чувствую, что хочется что-то сказать. Слова должны заполнить не пустоту, не выдавить тишину, а разрушить привычку волноваться.
Неужели я волнуюсь? Неужели волнение заставляет прислушиваться к чему-то, что я один могу услышать?
При всей несуразности такого предположения я вынужден был признать, что воспринимаю это едва ли не как измену самому себе, всей моей жизни, какую прожил.
А она стоит, щёлкнула пальцами. Этим хочет сказать, что в мире всё не так, как хотелось бы.
Я с этим соглашусь.
Оттолкнуться требуется от чего-то, как бы скольжу во времени назад, оставаясь на месте.
Ненависть к прошлому? Ничего особенного – это бегство от действительности. Безнадёжно вздохнул, прикрыл на миг глаза.
Свихнулся?
Свихнуться совсем не весело. Не весело для кого? Свихнувшемуся всё равно, а меня, что ни говори, заботит мнение окружающих.
Объяснять что-либо бесполезно. Впал в ступор. Ощущение падения в бездну. Отпихнуться от неприятного не удаётся. Схватил бы кто за плечи, встряхнул, вытряс бы, как ссохшийся горох, ненужные мысли. Да лучше бы я выругался, высказал ей всё, что думаю.
Могу свободно дышать, могу шевелиться. Что-то чувствую. Тишина кругом, - и бог с ней.
Она переехала. Несомненно, это - поступок. Не слабая она, не сломленная. Не бегство это от самой себя. Она хочет быть настоящей, вот в чём дело. Проснулось стремление к совершенству.
Вскинул на неё глаза, смотрю несколько мгновений. Её просто так не поймаешь. Перехватил её взгляд. Во взгляде читалось, что так смотришь, будто подозреваешь в чём-то? Признайся честно, о чём сейчас думаешь? Я не сирота, я не хочу жалости.
Мне только показалось, что Она смотрела на меня. Она смотрела мимо меня, сквозь меня, словно за моей спиной увидела что-то особенное, из-за чего даже губы её сдвинулись гузкой.
Почему так тихо? Как будто за минуту до теперешней минуты сообщили, что завтра придут американцы. Предстоит, или в плен сдаваться, или бежать.
А мне плевать, я спокоен как слон. Я ещё кому-то нужен. Спустя минуту, никто лишний не забредёт на двор. Здесь Она и я.
Наверняка кто-то присутствует при нашем молчании, вернее, разговоре без слов, ещё вернее, при моём немом монологе. Слышу смех, струйка воды звенит, полная холодных пузырьков.
Удивительно, но я слышу свой голос. Я могу говорить, не разжимая губ. Звуки существуют отражением мысли. Эхом. Странно это.
Землёй пахнет. Затхлый запах только что перевёрнутого пласта.
Почему я оправдать её хочу? Сразу, не разобравшись. Может, из-за того, что уличить мне её не в чем? Фактов нет. Белый лист бумаги, пока на нём не написали или не нарисовали всякое, глаз не притягивает. Долго лежащая без дела бумага или полинять должна, или пожелтеть. Всё процессу старения подвержено.
Конечно, переезд – это неосознанная до конца попытка поделиться чувствами, жалоба на неправильность жизни, не без того, и возможность услышать ободряющее: не всё так плохо.
Есть разница между тем, когда говорят, что всё не так хорошо, и тем, что не всё так плохо?
Нужно прислушаться к оттенку голоса, есть надежда в голосе, или нет.
Бог его знает, в какой момент Она (никак язык не поворачивается назвать её по имени) услышала призыв: «Беги. Уезжай. Уважай себя».
Может, какие-то другие слова были? От чего-то отпихнуться надо.
Да не отпихнуться надо, а расковырять всё до сердцевины. До того места, где росток жизни притаился.
А я? Я живу и жду. Просто жду.
Я никого не хочу обидеть, ни в коем случае. Боже упаси!
В голове короткое замыкание. Как-то раньше с аргументами проблем не было. Нечего накручивать. Всё просто. Я пришёл.
Я смотрел на неё чуть снизу вверх, не моргая. Взгляд её открытый, чуть испытующий. Почему-то мне невозможно было отвести глаза от дверного проёма. Страх это детский, предощущение скрипа половицы в темноте длинного коридора, чудовище переминается за её спиной.
В силу опыта, в силу того что считаю себя битым жизнью, пришёл к выводу, что каждому когда-никогда нужно сесть перед чистым листом бумаги, взять карандаш или ручку. За бездушную пишущую машинку, в клавиши которой тыкать пальцем приходится, садиться не стоит. Честно надо написать, каким был до некоего знакового момента, каким стал после встречи с тем-то и тем-то, что приобрёл, чего лишился, что хотел получить. Только честно писать нужно. Не заигрывать с судьбой. Начни флиртовать с судьбой – она всё разметает в клочья.
При этом никого сволочить не надо. Ведь и меня тоже кто-то сволочью в душе обзывает, тоже не уважает, не любит, относится хуже, чем я этого заслуживаю.
Кому нести написанное? Это вот и главное, написать не проблема, а кто читать будет, кто похвалит или осудит? Кто печать поставит?
Обидно образумиться для того, чтобы, как говориться, не отходя от кассы, тут же к твоему носу поднесли кулак – понюхай.
Бумага, говорят, стерпит всё. Но ведь и карандашу, если полной мерой довериться, то он завести может в дебри: покорность, безволие возведёт в абсолют. Агрессию может оправдать. Рука водит карандашом или карандаш рукой?
Чувства в слова трудно перевести. Если не предвзято подходить.
Мой бред не игра с огнём.
Несогласие с чем-то привычным появляется тогда, когда есть, что с чем сравнивать. Когда на горизонте совершенность появляется. Что странно, линию горизонта невозможно пересечь. Совершенство границ не имеет.
Занёс карандаш над листом. Прежде чем первое слово ляжет на лист, сколько разных образов в голове возникнет. И образов, и запахов. Прямых и зашифрованных. Всё переосмысление требует. И согласие с «несогласием» схлестнутся в поединке. О чём каждое думает на сон грядущий, то бумаге, скорее всего, неведомым останется. Невелик запас слов.
Неведомое – та тишина, которая приближает к совершенству. Тишина – отсутствие торопливости и чувства досады.
Жил, жил, думал-думал, впечатлений набрался, а уверенности ни на грош. Нет внутреннего равновесия, устойчивости, способности отметать всё ненужное в сторону.
Интерес должен быть не раздражающим, а у меня он как у зануды со своими приёмами.
Стиль разговора и раздумываний выработался какой-то шутливо-кокетливый. Любуюсь я собой, что ли? Чему любоваться? Можно позавидовать тому, кто обо всём просто говорит. Мои же заключения бесцельны. Всё – вымысел.
Я ждал, когда, наконец, Она начнёт выспрашивать, и я своих несколько вопросов задам. Главный из них, почему она решилась на переезд? Я бы из насиженного угла не поехал.
Правильно, я – трус, на поступок не гож.
Она не изменила ни выражения лица, ни позы. Взгляд излучает не имеющее точного названия, извечно женское, что любой вопрос в зародыше останавливает. Такое честностью тоже назвать трудно.
Нагрешила много?
Как это говорится: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься». Что-то в этом роде.
Молчу, будто прислушиваюсь к чему-то.
Однообразные мысли в это утро. Вялые, заторможенные. Немытые какие-то, будто захватанные десятком чумазых рук.
Раз немытые мысли, то и живёт в них страх подцепить какую-нибудь болезнь.
Страхов полно: страх перед жизнью, страх темноты, страх одиночества. Есть ещё страх отсутствия стремления перемен.
Хорошо, что тихо. Тишина требует, чтобы я подумал о своём месте, о себе, о пространстве довольства, которое никак не может быть замкнутым.
Иногда думается настолько отвлечённо, что дрёма какая-то наваливается. Мошки перед глазами мельтешат, калейдоскоп картинок в голове, а потом какой-нибудь толчок, неважно, изнутри или снаружи, и это в спасительную дрожь понимания самого себя выливается.
Будто проделал круг и вернулся в реальность.
Сердитое размышление в любопытство перерождается, в интерес. Вот и смотришь на всё вопросительно, ожидая какого-то подвоха.
Сколько времени занимает возвращение в реальность! Уйма. Сколько людей при этом остаются по сторонам. Теряются.
Всё, что не оформилось должным образом, оно неопределённо, оно никак не станет центром или точкой кристаллизации, на которую, или которая, будет притягивать.
Сам с собой вожусь. А с кем ещё возиться? Жизнь – это и есть возня с самим собой, ублажить себя хочется. Это важно для меня.
К себе отношение – одно, к тому, кому сочувствую, - наполовину меньшее. Сочувствие – снисхождение. Как бы закидываю удочку, на крючок рыбку поймать хочу.
А между тем играю глупую роль. То ли обиженного, то ли обидчика. И это без намерений. Без желания поставить на место.
Не получилось, - так что, зарыдать должен? От счастья или от потери?
Нет подходящих слов.
Если бы мысли были зрительно видимыми, интересно, как бы они расплывались в воздухе? В облака, в тучи собирались бы на небе? А оттуда, в каком виде проливались бы на землю?
Посмотришь вокруг, пожуёшь губами, в попытке проглотить ком. Не тошнит, ну, и ладно.
У каждого свой выбор слов в попытке определения, кто он есть на самом деле. При этом всё имеет значение. Главное – являюсь ли я сам собой, есть у меня право думать по-своему?
Объяснять что-либо бесполезно. Что я чувствую, по сути, мало кого волнует. Не волнует вовсе.
Вроде, и не сплю. Вроде, как наполовину проснулся. С трудом понимаю реальность. Удивиться толком не могу.
Судя по тому, насколько тень придвинулась к крыльцу, прошло совсем немного времени, а, кажется, что вечность простоял. Какое-то сумасшествие. Вспоминаются совсем не те подробности.
Почему нельзя найти управу на собственную жизнь, чтобы толк остался, а бестолочь пропала?
Понимаю, что хожу вокруг да около чего-то важного, значительного, но в последнюю секунду всё как бы ускользает. Следовательно, признать надо разделяющие границы. Необходимо держаться на расстоянии. Необходимость держаться на расстоянии – это большое понимание жизни.
Не всё целиком видится, а фрагментами. Вот лицо женщины потеряло краски оживления, она прищурила глаза. Что-то вспомнила. Её мысли не здесь. Значит, веду себя не так, и, должно быть, смешон.
Чем ей не по нраву?
Глупо, смешно и унизительно вообразить, что мне обрадуются.
Слишком высокого мнения о себе, о своей проницательности. Умерь пыл. В душе, повторюсь, я – трус. Какую бы версию не выдвинул, в любой из них будет червоточина. То-то и оно, весь дрожу от сознания собственной трусости. Соберись и подумай, но в голове гулко, как в бочке.
Прижал пальцы к вискам. Не от головной боли. Просто так. В попытке затолкать мысли в череп.

                27

Червоточина - признак спелости.  А то, что я долго над всем размышляю, это в плюс занести надо.
Раз в плюс занёс, бери бумагу и напиши хоть что-то. Пусть бумага полежит. Перечитай потом написанное, и сожги.
Что-то ненастоящее во мне бурлит. Хотя, какое там бурлит, - ворочается. Старость расти стала. Именно она на всё происходящее дико смотрит. Пока терпит. А там, кто его знает, задираться мне не к лицу.
Всё, что горожу, с точки зрения здравого смысла, ничего не стоит. Ни о конце жизни, ни о начале чего-то нового, глупо заикаться. Всё непрерывно, всё катится в одном направлении, хотя со временем остаётся всё меньше из того, что было в начале.
И в начале, и в конце в этом мире всё может случиться. Всё что угодно.
Никто не спрашивает, что я могу терпеть, а чего не могу, никто не знает, о чём думаю, так же как я сам не знаю, кто управляет моим ситуационным процессом.
Не по себе мне как-то. Не скажу, что для этого есть какие-то веские доводы, но… Кажется, ввязываюсь во что-то. Ощущение ненормальности усиливалось.
На её лице высочайшая непоколебимость чувств. Она смотрит вдаль, поверх моей головы, как бы получая подпитку от моего молчания.
Всё вроде бы само по себе, накатывает, разрушает немилосердно.
Понять жизнь нельзя. Смысл её в чём? Жить, чтобы зарабатывать деньги для того, чтобы жить. «Чтобы» обрывает смерть.
Она, снова язык не поворачивается назвать её по имени, а ведь знаю, знаю имя, имя та штука, за которую зацепиться можно, Она в какой-то момент жизни устала от нелюбви. Хочется её оправдать.
 Нет враждебного чувства к ней, но нет и опьяняющего возбуждения чувственности, которое рождает мстительное желание.
Произношу «Она». как бы вставляю клин перед следующим словом. Для чего? Подчёркиваю этим, что она не от мира сего?
Намёки, полунамёки, недоговорки. Всё ненастоящее. Игра.
Обида! Кто-то обидел. Жалкие с сумасшедшинкой глаза. Из-за чего приняла решение переехать? Она устала от себя, от своей тоски, от ожиданий, от беспощадного движения времени. От людей, которые окружали, которые до какого-то времени были нужными.
Главное, Она устала от людей. И я от этого устал. И меня перестали радовать маленькие радости. Но желания уехать у меня нет. В этом разница.
Глупо, смешно и унизительно пытаться определить причину, которая сподвигла женщину на поступок. В форме поступка нет смысла.
Маленькие радости и большая обида.
Про маленькие каждодневные радости не хотелось думать. Толку-то с них. Как приходят, так и пропадают неизвестно куда. Маятник движется, вверх-вниз, то скрывает, то вновь показывает два отверстия. Из одного тянется унылая мысль, которая не даёт покоя. Мысль почему-то видимая.
А второе отверстие для чего?
Может, глаза у неё открылись, выгода в том, что переезд лишает страх подпитки. Какой страх? Боязнь чего? Боязнь играть роль?
Человеческие отношения имеют запас прочности, но не беспредельный. Особых неудобств от этого нет.
Умничай, философствуй.
Нагородить в размышлениях можно такого, что продраться сквозь частокол нагороженного не враз и получится.
Вот ещё что странно, мне редко приходилось испытывать настоящее пронзительное чувство жалости. То или иное – один из вариантов жизни. Почему-то другой раз смотрю на калеку, и его не жаль. Жаль, но как-то так. Без мистики ужаса. Воображаемое снисходительное представление не вызывает особых чувств, идёт поверх страха: со мной такое не может приключиться.
Всё почему-то поначалу свежо, а потом «свежо» хочется послать к чёрту.
Как говорится, ничто так не выдаёт личного успеха, как снисходительность к кому-то. И нищего не жаль, ведь он всю жизнь работал не для того, чтобы стоять и просить. Чтобы просить, долгое приготовление требуется, переступить через себя нужно. Это уже другая ипостась.
Взгляд рассеян. Не понять, куда устремлён. Пялиться ни на что не надо.
Не в состоянии я уехать куда-то, и начать жить по-новому, не могу наступить себе на горло, и протянуть руку к жалости.
А что, Она пыталась просить? Задавила самолюбие? Кажущимися отсутствиями намерений охлаждала возбуждения? Вон, подняла руку, поправила волосы, пропустила прядь сквозь пальцы…
Там, откуда приехала, её не могли поставить на место, Она думает, что нашла здесь своё?
Нет, она не блаженненькая, она знает, чего ей надо. Это я играю глупую роль.
Попробовал улыбнуться, но ни черта не вышло.
Жалость как-то с добром стыкуется. Думаю, добро делать не надо, оно и так есть. Чистый воздух – добро, чистая вода – добро, и лес, и земля – всё добро. А вот зло, - оно всегда делается. Циником, что ли, сделался?
Мне не жаль выброшенную на улицу кошку. Не жаль. Жалость гнильём отдаёт.
Думая так, потянул носом, усмехнулся.
Машина делается – она и добро, и зло. И довезёт, и задавит. Дерево сломал – палка образовалась, а палка о двух концах.
Я не знаю, куда все эти люди, которые на улице собирают жалость, потом уходят? Может, потом они смеются, подсчитывая выручку, над нами? Не знаю, не знаю.
В тот момент вороватый взгляд не перехватывал. Мерилом совести быть не в моих правилах. Мы, я один из тех, кого в неумехи определили, вот живём, выкручиваемся как-то, а они, переигрывая нас, просят.
Что-что, но в суд по тому или иному поводу никого таскать не надо. Суд – крайняя мера.
Человечество недавно распечатало колоду в тысячу карт. В первом тысячелетии человечество не научилось мирно и счастливо жить. Если каждые десять лет будут сдавать по сто карт, думаю, что лично я не успею растранжирить вкус собственного хотения. На этом месте услышал тихий звук, щелчок. Вроде смешка.
У меня какая-то сухость в определениях. Скудность. Нехватка интонаций. Не зря другой раз слышу определение, что «с луны свалился». А хотя бы и так.
Пожал плечами. Взрослый, а выдаю, невесть что. Глупости.
Если всех тихонько любить, то не взрастишь в себе большого чувства. Притворство это – всех любить. Только полностью отдавшись чувству, можно всосать в себя чужое тепло.
Не люблю это слово «любовь», но оно в первую очередь нужность человека подтверждает. Нужность и чувство вины взращивает. Виноватиться есть за что, каждому.
Чувствую, мысленно понимаю, а сказать не умею.
Жизнь – чертовски крепко замешана. Церкви раньше строили, добавляя в раствор яичные желтки, а жизнь замешивали на стыде и жалости. Тоже смесь не из слабых.
А теперь, что ни сгородят, всё, в конце концов, слипается.
Не понимаю почему, но эта женщина возбуждает неиспытанное волнение. И что совсем непонятно, так это возникшая обида на самого себя: ну, почему я такой?
Вроде, не за что обижаться, не в чем клясть себя: не украл, не обманул, не подавал надежд, а вот присутствует желание найти какие-то необыкновенные слова. Ещё не придуманные. А так как я – тугодум, то могу молча простоять сутки.
Сутки – это у себя.
Так я «у себя» везде. Я – землянин, не с Марса. Чистокровный русак. Хотя чистокровных, наверняка, днём с огнём не отыщешь, повывели. И во мне разных кровей намешано: от татар, от евреев, от поляков. Разве что, от негров нет. Но все мы дышим одним на всех воздухом.
Чудно: за вдохом следует выдох. Термин «у себя» подразумевает и то, что кто-то чужой. Кто, как бы, против меня, себя, обстоятельств, но он рядом, в одной связке.
Покачал головой. Это означает одно – не говори глупости.
Обида из непонимания растёт. В обиде жалость корни выпускает.
А чего на себя обижаться? Какой есть, - таким, пускай, и принимает. Молчу не из-за того, что сказать нечего, а слышать или слушать меня, эта дамочка ещё не настроена.
Что мне надо от неё? Смешно, наверное, выгляжу? Спектакль. Роль свою не выучил.
Когда в семейной жизни один в роли переигрывает другого, неминуем провал всего спектакля. Любой недостаток расценивается как индивидуальность только в контексте проработки всего текста сценария.
Умничаю. Звук аплодисментов. Браво, как выразился. Но только все непроизнесённые слова мимо, мимо, растворяются в воздухе, как дым от папиросы. Память из умничанья не воспринимает ничего.
Что-то не клеится. Наверное, у неё возникает впечатление, что я слишком серьёзен, слишком принципиален. Бесстрастен. Это не упрёк. Стиль жизни у нас разный.
А что, если она больше пяти минут не выносит таких людей, как я? Пять минут уже прошло.
Нет, она твёрдо ждёт. У неё в непроницаемую улыбку сжаты губы.
За какую бы мысль не пробовал уцепиться, всё ускользает.
Зачем этой здоровой, конечно, чувственной женщине в слова переводить свои наблюдения? Она бы с удовольствием поговорила бы о своих планах, как намерена перестроить быт.
А мне это зачем слушать? Это будет премудро и далеко от меня.
Она усмехнулась. Нет, настоящей усмешки не вышло. Снисходительное отношение – не в счёт. Как-то вывести её из себя надо. Ни спорить, ни убеждать, - лень ей этим заниматься.
Да не лень, а вчера наработалась, не отдохнула толком. А я припёрся.
Показалось, что у меня закружилась голова. Почувствовал себя одиноким, беспомощным до невозможности. Живу на свете триста лет.
Остатки времени вытекают из меня, как из стеклянного конуса горлышка песочных часов песок, а мысли, странным образом, начали звучать извне в качестве звуков за воротами.
Поймал себя на том, что ни одной новой мысли, которая не была бы знакома, не возникло. Монотонное пережёвывание. Скован я цепью с прошлым. Это было странно и требовало осмысления. Это как бы намекало, что при надлежащем усилии воли, что-то проклюнется. Порочный круг немоты будет разорван. Главное, чтобы это безболезненно случилось. Чтобы чувство свободы не пропало.
Пафосно выразился. Хотя немота – это более или менее устойчивое равновесие.
Оно так, солгав один раз, труда не составит лгать ещё и ещё. Надо только как-то увязывать одно с другим.
Всё вокруг явно не то, что надо, но и дураку известно, что никто ничего не знает, пока сам не попробует. Насколько горяча вода, можно определить, сунув в неё палец.
Кого обвинить в растерянности, в том, что потерял нить правильности рассуждения, что в нужную сторону не могу раскрутить свою жизнь? Где-то читал, что все беды идут от масонов. Кто они такие и зачем им нужно насылать беды – не знаю. Они - какой-то клан богачей.
Бред. В зачуханном пригороде есть отделение масонов? Что, Она одна из них? Смешно, переезд женщины определять, как происки каких-то масонов. Вообще-то, этим всё можно объяснить.
Губы пробуют улыбнуться, но глаза внимательны, глазам не до смеха.
 Ползучая экспансия. Давно замечено, где поселился один еврей, там обязательно вскоре их станет много. И соседство женщин так подбирается.
Бред. Ну, не связаны цепочкой мысли. Время, одиночество, масоны, евреи, свобода, стиль жизни.
Всё плохо, всё ужасно.
Какая связь в событиях? Разве можно поверить, что смерть моей жены и появление этой особы в пригороде, куда я постоянно наведываюсь за каким-то чёртом, ищу непотерянное, сижу на лавочке под берёзой, наблюдаю за привязанной на пустыре козой, жду чего-то – всё это имеет между собой какую-то внутреннюю связь?
Всё прячется внутри. Всё сидит по норам, всё старается наружу носа не высовывать. На всё нужно время.
Происходящее – звено странной цепи, именуемой жизнью. Цепи, в звено которой впущен яд обиды и пустоты, и надежды.
Мои шатания из-за того, что никто не держит. Я сорвался с привязи. Интересно, хожу с обрывком цепи на шее, или ошейник сам собой расстегнулся? Я что-то пытаюсь найти.
Странно, вроде как жизнь поставила передо мной великую цель. Правильно, последняя цель – она всегда великая, о которой рассказывать, чтобы не вызвать скептических ухмылок, нельзя.
Цель – дожить нормально. Я – отработанный материал, бывший когда-то основным материалом моей истории. Таких как я – миллионы.
Жил, подобно пауку ткал паутину своей жизни. Латал дыры, ловил мух. Жил вроде бы нормально, как все.
Жить нормально, значит, не пускаться в пустопорожние рассуждения, не тратить драгоценную энергию на преодоление душевного кризиса. Не связывать себя с колдунами и знахарями. Не разводить костров в доме, чтобы не надышаться смрадного дыма. Дыма без огня не бывает. Едким дымом пропиталась моя жизнь.
Последнее время ни с кем вслух я не говорил ни об огне, ни о дыме, ни о человеческих страстях. Обычный разговор затрагивал сиюминутность, то, что меня окружало, а вечность, с её догадками и разгадками, оставалась внутри. И нет ничего сложнее, чем выворотить содержание этого самого нутра.
Под микроскопом, додумались, молекулу могут рассмотреть, зарождение и умирание живой клетки. Утверждают, что материя вечна, а не смехотворно ли то, что человек живёт каких-то семьдесят лет? Живёт и мучается!
И интересов никаких, и здоровье ни к чёрту. Крайняя изношенность, крайняя усталость. Подозрительность усиливается. Все кругом врут.

                28

Ну и что, что сам себя убедил в том, что обладаю чутьём на людей? На предвзятости суждение строится. Подобострастие за собой отметил. Боюсь, как бы не выставили за калитку. Широкий жест «заходите», ничего не значит. Приятие должно родиться. Приятие – это когда чувствуешь себя, воспринимаешь себя через боль. Не через радость.
Ни слова о боли.
Крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха: «Что такое хорошо, а что такое плохо?»
Не везёт и как с этим невезением бороться?
Некая потусторонняя злая сила преследует, идёт по пятам. Впору кулак с кукишем в кармане держать, может, на спину металлический щит повесить, чтобы нож не воткнули.
Вот именно, ожидание несчастья причиняет больше страданий, чем свалившееся на голову само несчастье. Ожидание много побочных эффектов приносит.
И всё-таки, улавливаю нутром гораздо больше, чем могу словесно выразить.
Ещё хорошо, что память многие и многие факты укладывает в довольно короткий отрезок времени, за секунду вся жизнь передумается. А если бы думы соплёй тянулись, - с ума сойти можно. Заплесневеешь.
На одном месте долго стоять нельзя. И на середине, где виден напросвет, стоять нельзя. В угол, сдвигайся в угол. Простота по углам держится, не на свету.
Сейчас бы всё поменять, чтобы всё сложилось легко и просто. Пошёл – пришёл. Захотел увидеть – увидел.
Где-то звенит колокольчик. В правом или левом ухе?
Морально я готов пожертвовать сиюминутными, сомнительными радостями, чтобы пройти некий путь. Опять же, для чего? Чтобы что-то узнать? Толку-то? Узнаёшь-узнаёшь, а всё равно счастья это не добавляет.
Отмерено прожить определённое количество годов – проживу. Микроб какой-то живёт бесконечно долго. Так и он не из ничего появился. Ничего не рождается из ничего.
Многое для меня не имеет значения, но вот неспособность в двух словах выразить мысль, терзает особо.
Отношение к женщине не определилось. Что-то непроизвольно, мягко сказать, раздражает. Самоуверенность или что-то другое? Хорошо бы её прочитать, как книгу, не отрываясь. Тогда никаких объяснений не потребуется.
Чувство словами трудно охарактеризовать. Сто раз слово во рту пожуёшь, прежде чем выговоришь. Словесным поносом не болею.
Выудил подобие улыбки.
Что-то не припоминается, чтобы я с кем-то говорил в открытую. Скучно людям со мной.
Бессчётное количество раз вспоминается какое-нибудь малюсенькое, ничего не значащее событие, несколько минут ночью, днём, зимой или летом, в дождь, в снегопад – ни одно из других событий не дало больше счастья почувствовать свою силу.
Какое событие? С чем оно связано? Яркое что-то должно быть. Красное на белом. Было же что-то.
Ладно, делил людей на умных и глупых, добрых и злых, нужных и так себе – и что? Умники и без меня проживут. Дураков учить, всё равно, что точить камень, - острее булыжник не станет.
Нарушилась связь с миром. Окружающие звуки слышались слабо. Страха нет. Заперт я на замок.
А перед глазами мысленно одна и та же картинка прокручивается, мутная. Не разобрать, что.
В голове всё перемешалось. Обманутым себя чувствую.  Тревожный взгляд, попытка улыбнуться, какая-то натянутая гримаса. Морочить голову, сочинять сказку о знаковом событии, скрывать свои истинные намерения под личиной полуправды – всё это ерунда.
Не радуюсь ничему, не желаю ничего. Ложь не имеет отношения ни к чему.
Ничего понять нельзя. Да и думается как-то беспечально, как бы вспоминается что-то далёкое, не своё, от кого-то слышанное.
Сознание требует пробуждения.
Человек рождается с какими-то задатками. Кто-то рождается, чтобы фокусы показывать, кто-то – красиво улицу подметать. Для того, чтобы оправдать надежды, врать учишься. Не для забавы, а чёрт знает для чего. До того запутался во всех определениях, что и самого себя в себе ищу.
Бог с ним, с первоначальным предназначением, с так называемой мечтой юности. Не получилось прожить жизнь счастливо, - вали всё на судьбу. Чем меньше я говорю, тем больше у меня шансов сойти за умного. Сурово, но справедливо.
Плохо, что не могу забыться, утратил совсем способность наблюдать.  В большей степени, в меньшей, со скрипом, но я, кажется, овладел искусством скрывать свои истинные намерения. Я – настоящее противоречие. По сути.
Отчасти серьёзный я человек, отчасти – искренний, надёжный. Но если эти качества проявляются разом, то чистосердечие подозрение вызовет.
Сознание ошибки, конечно, возникает, но и способность, напустить туману, не отнять. Иногда пытаюсь через свою голову перепрыгнуть.
Глаза гаснут, интерес тает, испуг поселился. Сосредоточенное молчание подразумевает обдумывание чего-то весьма важного.
Воздух сгустел. Нечем дышать. Рационально мыслить не выходит. Это плохой знак.
Утончённость, пришедшая со зрелостью, теснит нерешительность.
Возраст, конечно, охлаждает любопытство, не будит сексуальных эмоций. Что-то шевелится, но оно мизерное. Так и проявление симпатии какое-то неопределённое: есть интерес, и, подспудное – не торопиться – как бы сдерживает.
Тем не менее, я доволен тем, что решился на встречу. Новая полоса жизни приоткрылась. Я накануне чего-то важного, оно должно вылечить от внутренней сумятицы. Делом займусь.
 Больше, нет сил, ждать и страшно, что вот, скоро, всё само собой разрешится. Сложить бы бессонные ночные минуты, да нанизать гирляндой все разочарования и кажущиеся унижения, да на шею, да с моста вниз головой в воду. А ведь не утонул бы. Не серьёзны ни разочарования, ни унижения, - пена всё это. Пена сверху плавает. Ну, нет логики.
Человек, который запутался в себе, умную мысль родить не в состоянии.
Теперешняя моя жизнь – постоянно уменьшающееся пространство. Потерь - всё больше, находок – всё меньше. И, что немаловажно, всему цена есть.
Мысли не охватывают круг впечатлений. Впечатления скользят в прошлое. Единомыслием и не пахнет. Откуда может быть единомыслие, если все живут по-разному? У кого-то особняк стоимостью несколько миллионов долларов, у кого-то – развалюха, и пенсия шесть тысяч рублей. Проживи!?
И живут ведь.
Плакать другой раз хочется, когда думается о том, что сделала жизнь с некоторыми людьми.
Склонил набок голову, с равным успехом это отрицание и согласие может означать.
Волноваться вредно. Дурное предчувствие заворочалось в душе. Никак его не прогнать. Волнение рождало странные мысли. Накопилось внутри желчь – свистни.
Губы, и, правда, начали поджиматься, точно я собираюсь свистнуть. А чего, четыре пальца в рот, и голубей гоняй. Свист на улице не уменьшит количество денег в кармане.
Было ведь время, на что ни посмотрю, оно казалось моим. Было, да сплыло.
А она буравит взглядом горизонт. Судя по сосредоточенности, что-то разглядывает.
Ничего не происходит, а будто что-то толкает вперёд. Не хочу, а иду. В связке я, звено какой-то цепи череды событий. Я вовлечён. События толкают время, или, наоборот, время движет событиями, но всё катится вниз, свободно, без напряжения. Изживаясь. Силою инерции.
Жизненный опыт ничтожен. Нет никакого опыта.
Глаза к небу. Успокоение только оттуда придёт. Снизу, от земли, вонь, грязь, непроглядный туман.
Тук-тук-тук, - жилочка пульсирует. Стучит, без слов хочет сказать, что я – глуп, раз возомнил себя свободным человеком.
Чего там, счастливчик в детстве был, родители позволяли познавать вкус настоящей жизни, не баловали опекой. Собственными глазами делал открытия. Слышал то, чего слышать не надо лет в пять-шесть.
 Моя свобода – бесцельность: денег не надо, квартира есть, сыт, одет. За учёбу платить не надо. На работу ходить не надо. Не представляю, как бы я с теперешними работодателями ужился, они ж всё под себя гребут?
То ли в голове всё качается, подобно Ваньки-встаньки: туда – сюда, сюда – туда; то ли как юла, по кругу мысли ходят. Картинки повторяются. И никаким воображением запущенный механизм не остановить.
Одно с другим - связи не чувствуется, не улавливается. Скорее, снова, как когда-то, когда мать доводила меня до калитки детского сада и оставляла одного, я теперь так же стою перед дверью, не в силах ни постучать, ни открыть её. Жду, когда она сама откроется. Или кто-то распахнёт.
Заговорить о себе, - ни в коем разе. Никого нельзя удивлять. Что бы ни сказал, не в тех одеждах смысл будет спрятан.
Раз она молчит, то её молчание скорей утвердительное. Всё недоброе нужно прогнать. Нужно делать вид, что всё хорошо.
Всё, что происходило и происходит, если оно имело или имеет значение, оно противоречиво.
Симпатия, антипатия – всё притворство. Как ни держи, вода сквозь пальцы просочится. Но ведь ладони мокрыми останутся.
О чём это я снова?
Ах, да, решение своих проблем никак не найду.
Чем я недоволен? Рождён таким, мне тяжело и скучно среди повторений одного и того же? Неужели этим можно гордиться? Гордиться тем, что не такой, как все?
Не такой, значит, опоры, за которую держаться можно, нет. Опоры смысла.
Дурость.
О чём бы ни думал, как бы ни размышлял, какие бы ощущения ни испытывал, никто не услышит. Да и рассказывать никому ничего я не намерен, тем более, никого компрометировать не собираюсь.
Запах земли стал острее.
Время ли за мной гонится, я ли убегаю, но цели стали терять очертания.
И что?
Спастись, выходит, можно одним способом – найти обетованную землю, которая не только была обещана каждому, но и ждёт, дожидается, не откажет мне в милосердии.
Всегда перед глазами эталон должен быть. Возможность сравнивать, возможность поиска сходства, сличение. Не с фотографией, не с изображением в зеркале, а ощущениями сравниться.
Конечно, не пойду я с транспарантом на манифестацию, не стану с кем-то делиться своей жизненной историей. На то много причин. И главная из них, что я, по сути, глухонемой по отношению к происходящему: видеть – вижу, а сказать не могу. Не хочу. Много думаю, чтобы не сказать главного.
Многое касается меня, но «касается» не для того, чтобы обжечь, повести за собой. Пушинка, пролетая, касается ласково, лист, коснувшись, прошуршит, ветер только касается.
Раскалённую сковородку без айканья не коснёшься, и в ледяную прорубь, без того, чтобы не передёрнуться телом, ногу не суну.
Чтобы у меня возникло желание пойти за кем-то, нужно не только доводы человека услышать, но и почувствовать, что тот человек сумеет распорядиться мной, как следует. Все мои неопределённые надежды реализует.
Когда никогда каждому придётся переосмыслить свою жизнь, раньше или позже придётся признаться в том, кто он есть на самом деле. Сам не захочешь признаваться, время заставит.
В этом «когда никогда» не чувствую себя фальшиво. Привык. Многое не замечается. Вид делаю, что мне всё равно.
Вот и теперь наткнулся как бы на пустоту. В пустоте себя трудно найти.
А к её губам вернулась мягкость. Глаза потеплели.
Чтобы подружиться с кем-то, надо сначала превратиться в это кем-то. Выключить из себя самого, затаиться и представить себя другим.
Понятия «другой» или «другая», как вбитый в живое мясо гвоздь, то место кровоточит, зудит, понятия начнут терзать.
Самое худшее зло, какое может человек сделать самому себе – это его отказ от перемен, это бравирование своим превосходством над остальными. Может, это зло, перешедшее в болезнь? Кто знает? Может, это искушение дьявола.
В какой-то момент попустил, сам этого не замечая, подвернулся под руку, и на меня клеймо шлёпнули. А потом допытываются, как себя чувствуешь? Требуют, чтобы я выразил себя.
Бесит чья-то уверенность, которая выжимает из меня собственное спокойствие, возбуждает сомнения, отдаляет всё то, чему час назад верил.
Наверное, интерес к жизни пропадает. Желание оценить пропадает. Истина перестаёт интересовать. Какими бы способностями я ни обладал, замена мне всегда найдётся. Незаменимых нет.
Необходимо резко повернуть направление мыслей, сменить тему. Моей мысли безразлично, что жевать. Моя мысль всеядна, ест не важно что, только бы не чувствовать голода. Из-за этого я и не насыщаюсь. Сохнет сердце.
Хотя, конечно, палец она подняла вверх не просто так.
Поплачь, поплачь, может, найдётся тот, кто слёзы вытрет.
Завидую тем людям, кто может по рисунку на ладони предсказывать повороты судьбы. Кто-то, раскинув карты, как с листа книги, прочитает информацию. А Ванга в Болгарии? Что бы она про меня рассказала? Кусочек сахара можно, наверное, и по почте послать?
О чём это я?  Да всё о том, что страшно хочется мне погреться у чьего-то костерка. Руки протянуть к огню. На пламя насмотреться.
Трёхэтапность во всём: добиваешься, пользуешься, бросаешь. Таинственность есть в магической пляске огня. Сие действие не поддаётся оценке.
Родство душ, родство душ! Только и слышно об этом.
Родство душ толкает найти тропинку к тому, что ищешь, найти место, ускользающую цель схватить. Суть понять.
Если судьба - буксир баржи-жизни, то всё, что за пределами длины каната не вовлекается в процесс движения. Там темновато и тесно. Так и внутри себя не больно светло и просторно. И нечего по-книжному мыслить, нечего множить вопросы. Нечего запутывать самого себя.
Не до конца понятая мысль сухость во рту производит, по спине струйки ледяного пота ни с чего вот-вот пробегут.
Шут гороховый.
Нет, вокруг слишком тихо, чтобы почувствовать настоящую жизнь. Будто в темноте стараюсь нащупать что-то знакомое.
Все кругом врут. И те, у кого в голове пусто, и у кого в доме вообще ничего нет, шаром покати, как тут. Все пробавляются друг другом. Хочешь обмануться, тебя и обманут. Не обмануть просто грех, если сам набиваешься на обман. Лёгкая добыча.
Все врут – ладно, но ведь и все охотниками себя считают, не хотят привлекать ни чьё внимание. Неудачники, никак не проигравшие, даже если уже давным-давно прозвучал сигнал окончания охоты, они продолжают рыскать по следу зверя. Это от вовлечения в процесс.
О ком это я? Разве от кары мира можно спастись?
Азарт не унять никак?  Не азарт, а просто такие люди, это можно считать не без основания, всегда себя считают правыми, они не умирают, они возвращаются в том или ином виде, и никогда ничего не забывают. Незаменимыми они себя возомнили.
Не безрассудное геройство толкает иного на тропу поиска, а размышления о своей успешности, какие выгоды он получит, что сможет извлечь для себя, в случае поимки зверя.
На кой он нужен, этот зверь?
 Всё в жизни приходит и уходит. Всё имеет своё время. Всё должно чему-то соответствовать. Случайность трактуется как предопределённость, да ещё добавляется предназначение, а потом – тупик. Вот и начинаются большие проблемы.
Странно, иногда возникает ощущение, что могу ответить на все вопросы, а иногда заданный, самый нелепый простенький вопрос тупит соображение.
Думается, тому, кто долго живёт на одном месте (не всем), в какой-то момент открывается правда, что он, самонадеянный и  непогрешимый, стал как все, равный среди равных, даже равнее самого последнего из равных.
И что?
Равный или ровный, конечно, свою роль уже сыграл.
А ведь нужно сохранить достоинство. Быть ловким, изворотливым. Или быть смертельно скучным, случай считать просто случаем.
А она подалась вперёд. Замерла на секунду. Уловить что-то хочет?
Дефицит чувств. Всем места не обеспечить. Бремя старого тяжелит. Совесть обрамлена клейкими полосками, обсиженными чёрными большими мухами, которые трепещут крылышками, ищут возможность сняться с бумажки.
При любом дефиците поиск усиливается, все ищут аварийный выход, чёрный ход, где что-то слаще, красивее. Другое.
Как говорится, и к гадалке не ходи! Пророчеств боюсь. Руку кверху ладонью не протягиваю. Не хочу, чтобы кто-то мою линию жизни разглядывал.
Удача скользкая штука, как змея. Так уж заведено в мире: сегодня ты преуспел, завтра проиграл. Урвал – держи приобретение двумя руками крепко, остался с носом – не жалуйся, жди, тренируй руки, может, шанс снова появится.
Что там, о своём прошлом каждый может поведать лучше всякого оккультиста, а будущее наполовину складывается из мечты, а о чем мечтает человек – это загадка. Никто не догадается.
Многое, наверное, зависит от того, правильно или неправильно мечтал в детстве, сколько времени живёт в тебе мечта, какая она, какие усилия надо приложить для её воплощения.
И направление мечты имеет значение. Мечта направлена в будущее или я мечтаю о том, чтобы что-то исправить в прошлом?
Ну, нельзя прожить жизнь, совсем не делая ошибок. А ведь любая ошибка – это сначала жизнь, полученные знания, сверенные с чем-то, проанализированные, перешедшие в опыт – только тогда приходит понимание, что что-то не так.
Может, и есть закон удачи, может, и есть какие-то принципы, а я привык действовать на свой страх и риск.
Всё в сравнении, всё в сравнении.
Ошибка жизни состоит в том, что жизнь идёт всегда к концу, а не к началу. Несправедливо это.
У соседей лаем зашлась собака. Чудно. Двадцать первый век, свобода во всех проявлениях, а я чувствую себя так, будто в центре пустыни нахожусь. Есть что-то безнадёжное в этой пустынности.
Не знаю, не переживал, в пустынях не был. Что такое просторы тундры, - знаю.
«Всё наладится», - ворочается эта фраза в глубине души. Не один я так думаю.
Тень норовит где-то спрятаться, ветерок тоже ищет в подворотне дыру, чтобы пробраться внутрь. Только тишине всё без разницы.
Есть эта самая разница в значениях «не хотеть» и «не иметь»? Хотеть не вредно, вредно не хотеть. Предсказуемость обременительна.

                29

Она вот захотела перемен. В моём суждении нет ни злобы, ни тенденциозности, ни язвительности. Она мне не покаялась, не исповедовалась. Я не поп. Разумеется, распространять то, что мне пришло в голову, я не буду. Молчать умею. И не из-за того, что конспиратор какой-то там, а в силу скромности. В силу того, что я ничего не утверждаю. Весь в сомнениях. А она – утвердиться хочет. Может, она обмануть саму себя хочет? Может, она поняла, в чём бессмыслица жизни на одном месте, рядом с одним человеком?
Сам себя не похвалишь, никто не удосужится этого сделать.
И всё же почему-то, нет-нет, да и возникает желание поспорить, что ли. О чём? Так о жизни.
Сомневаюсь, не могу припомнить, чтобы я кому-то жаловался. Чего жаловаться, если сходу не отвечу на вопрос, своими мыслями живу, или чужие перемалываю?
Если я лгун, если Фома-неверующий, если это - правда, то считаться с этим придётся.
Случай привёл ее сюда. Я случайно узнал об этом. Для чего узнал? Я не могу объяснить, как сложилось убеждение, что я обязан прийти сюда. Я обязан был сам перед собой что-то узнать.
Случайное главным и важным никак не может быть, оно выбивает из равновесия. Случайное, умаляя ценность открытия, не потянет за собой череду пророчеств. В случайности нет повторений. Случайное распахивает дверцу перед тем, чего ещё не было.
Так из-за этого оно и помнится, и вспоминается, и будит вопросы.
- Случайное может стать любимым?
- Только если оно важное.
-- А как узнать, важное что-то или нет?
- Живи так, как чувствуешь, не меняй установленных правил, оно и определится.
- Как же, держи карман шире…Случайное, - оно упёртое. По большему счёту сердитое. Колется. Хвалиться случайным нечего.
Чувствую себя неуверенным. Никак не расслабиться.
В силу каких-то личностных причин глаза открываются. С чего начинается судьба? С встречи двух, с рождения ли себя?
На случайность встречи родителей, никак я ещё не рождённый, не мог повлиять, тем более, на своё рождение. И первую строчку в книге «Судьба» не собственной рукой написал. Несколько страниц таинственной, не читаемой книги, а то и несколько глав, задолго до рождения убористым почерком заполнились кем-то.
Хорошо, если буковки выводились неторопливо, слова обдуманно подбирались. Ни помарок, ни зачисток.
А если всё наспех писалось, если без души, если просто, чтобы отписаться? Как вот узнать? Когда приходит час разоблачения тайны и загадки?
Эти вот мысли и выдавливают небрежную и неприятную усмешку. Нет никакой уверенности, что сумею ловко разобраться во всём, что смущает.
А я кто тогда? Невольный зритель? Я, вероятно, устал от жизненной возни. Жизнь как бы текла мимо. Она текла, я плыл на её волнах, плыл. Был щепкой. Ничего же не достиг. Не богатый, не знаменитый. Жизнь, она, может, и копилась во мне…Кто? Жизнь? Жизненная возня? Опыт? Бесплодность накопления опыта смущала. Для чего он, если жизнь конечна?
Таинственная и странная штука – жизнь. Странная в своих противоречиях: то, что за благо в одном случае считается, в другом оно – тёмное пятно.
Вторую жизнь жить не буду. О каком опыте тогда говорить? Зачем опыт?
Важно всё, что происходит сейчас и здесь. Важно, что происходит со мной. Всё важно, когда остаётся слишком мало времени. Важно почувствовать свою нужность. Нужность даже тогда, когда по разным колеям жизнь движется, может, даже в разных направлениях, может, даже если отсчёт идёт от разных точек.
Я как бы долго-долго спал. И меня, не проснувшегося, подняли и погнали. Куда – не знаю, за чем – не знаю.
Не вполне проснувшегося индивидуума не в раз и не в том месте подвигает пробуждение на перемены. Отличиться чем-то реальным хочется. Доминировать над всеми.
Ни вчера, ни ещё когда я себя не терял. Мне всегда хотелось полюбить обычного человека и прожить с ним долго-долго.
Кто-то ударяется в накопления, кто-то – на силу кулака уповает, всё – чтобы произвести впечатление. Жажда господствовать порой переходит все разумные пределы.
Всё нужно превращать в радость. В старости радость греть будет.
Почему я обобщаю? Почему не отталкиваюсь от своего опыта, а во главу угла ставлю когда-то услышанное, где-то виденное, прочитанное?
«Моё» - оно никого не интересует. У каждого его личное перевесит, если начать сравнивать.
Так что, если подвести черту, обобщение – это цинизм по отношению к остальным. Люди любят, чтобы их любили. Опять обобщение.
Вот, допустим, кручу ручку мясорубки, фарш сквозь отверстия ползёт непрерывно. Даже если бросил крутить, он свисает, в ожидании. А с мыслями не так. Кто-то предварительно закручивает в голове пружину. Пружина может сорваться, может лопнуть, и ключом по пальцам при раскрутке ударит, - ничего подобного нет в обращении с мясорубкой. И всё же, не зря мысли сравнил с фаршем. Отличие в одном, мысли не могут свисать отдельными жгутиками, не могут тухнуть в неподвижности, они тревожат, вызывают раздражение, гасят или разжигают недоверие.
Оно, конечно, можно отделаться осторожными междометиями, покуривая, ждать того момента, когда придёт время поставить точку. Точка, если её распутать, если рассмотреть под микроскопом – есть узел всего сплетения или хитросплетения интереса. Жаль только, что интонации точка в себя не вбирает.
Да любая точка – всё равно, что «Чёрный квадрат» Малевича. В неё упрятано особое знание. Только нет аукционов, где точками торгуют, за точку миллионы не платят. А зря.
Вот и выходит, без разницы: жирную точку ставишь или едва заметную.
Голова стала ясной. Навалившаяся, было, тяжесть прошла.
Не понимаешь толком, что происходит – не высказывайся. Жизнь несправедлива. Но ведь жизнь и не связана из кусков в верёвку. На жизненной верёвке особые узлы есть.
Мужик – охотник. Потерпев неудачу в одном месте, он отправляется на поиск, авось сможет утешиться в другом месте. Предназначение там, где можно свои неудачи оправдать.
Кто-то первое место в моей жизни занимает, кому-то отведено местечко на обочине. Кто-то своей назойливостью раздражает. К кому-то интерес больше, и растёт он, становясь настойчивым, но это никак не делает меня понятными и ближе. И тот, кто занимает особое место, и  тот, кто в тени, они озадачат, преподнесут свои смутные завихрения недоверия, сродные испугу.
Удалась жизнь, не удалась – судить будут другие. Кто-то другой примерит на себя мою жизнь, может, нос сморщит, может, покрутит пальцем у виска, может, равнодушно страницу с описанием засунет под стопку других таких же жизней.
Мне тогда будет всё равно.
Что-что, но теперешние жизни сказкой не прописываются. Мёд-пиво на пиру в конце не пьют. Теперешние тусовки не пир, скорее, шабаш вурдалаков. Сегодняшний мир – это мир выживших в лихие девяностые, мир убийц, мир «прихватизаторов», мир тех, кто избежал убийства, мир выживающих. Мир приспособленцев.
Что-то голова закружилась. Словами или мыслями можно обжечься.
Так и хочется прищёлкнуть пальцами. Верю я или ничему не верю, хочу знать или ничто не интересует? Мысли следуют не цепочкой, одна за одной, а располагаются в виде лесенок: над какой-то, только что пришедшей в голову мыслью, тут же пристраивается мысль, вытекшая из прежней, она считается спасательной. Она вытягивает за собой, как основной парашют, всё новые и новые предположения.
Что, я лечу в пропасть, если о парашюте подумал?
Интересно проследить, как будут выстраиваться отношения. Не моя связь с ней, а её с улицей. В чём её смутные надежды? Какая такая неведомая мудрость погнала её в тмутаракань?
Думая так, скептически усмехнулся, чувствуя зависть к самоуверенности женщины.
Осуждение её ждёт – не без этого. Жалость?  Скорее, равнодушным будет ожидание: приживётся – ладно, нет – так и не звали, сама приехала.
А мне-то что с этого?
Ревность настоящего к прошлому ведёт к потере чувств.   Сколько эмоций пережить надо, во что всё уложится? В пять, в пятьдесят, в сто переживаний? А переживания тупят ощущения. Переживания заставляют задуматься. На подсознательном уровне о чём-то очень важном.
Серьёзный шаг требует предварительного рассмотрения с двух сторон: со стороны, куда нацелился идти, и со стороны, что за спиной оставляю.
Не без того, приходится идти на уступки, ловить удачу, не пренебрегать сиюминутным выигрышем. Выигрыш может быть намного меньше ожидаемого.
Да, ладно!
Нечего выдвигать завышенные требования.
Чем больше времени пройдёт с момента какого-нибудь события, тем больше мелких подробностей начинают отодвигать в тень само событие. На передний план выдвигается что-то несущественное. Сейчас, понятное дело, для неё событие – переезд. Потом событием станет ремонт, где и на что купить материалы. Работу надо будет найти. Потом потребуется скрасить жизнь с кем-то.
Странное выражение на её лице, словно маска из прозрачной плёнки. Нет, она без необходимости говорить не станет. И тишина в этом убеждает. Какая-то предначертанная.
Всё существенно в жизни, всё для чего-то. Существенное и несущественное, как и всё в жизни, на первый и последующие сорта не разложить. Одна голова – хорошо, две – лучше. Так у каждого из нас не две головы, но два лица. Видим глазами, чувствуем затылком.  И орёл на гербе створками раскрытый, двухголовый. Двуличный?
Конечно, со своими взглядами я второсортен. Ощущения такие. В чём-то, может, и выделяюсь, но, что-что, культуры мне не хватает.
При трагедийности и комедийности судеб, которые разыгрываются, культурой, в общем-то, можно и пренебречь.
Сегодняшнее предназначено на завтра. Но ведь завтра может не наступить. Я всё время как бы в переходе.
Наверное, у меня и глаза человека, принявшего решение. Никак не влачащего бремя.
Живи и не задавай глупых вопросов. Держи рот закрытым. Не считай ворон. Верь. Вера защищает от сомнений. Хотя, не понимаю, как можно прожить жизнь, не сомневаясь? Не быть в разладе с самим собой?
И грусть, и тоска, и боль привлекают и иссушают. Они как надетая маска страха перед чем-то. И что с того? Одно с другим встречается. Меланхолия с беззаботностью. И тоску, и грусть легче делить с кем-то. А вот счастьем делиться нельзя.
Лично для меня, жизнь – хождение по лезвию бритвы, лавирование между тем, как я живу и как хочу жить, что я на самом деле думаю, и тем, что мне полагается думать.
На равных, без дураков, без ложных шагов, без явной глупости остаток жизнь не проживу. Вот и ёжусь порой от дурного предчувствия.
Привык не вслушиваться в то, что мне говорят, а следить за мимикой, как дрожат губы, как сверкнут и погаснут глаза, какие пасы руками проделываются. Ищу причины, чтобы поток красноречия прервать. Не для осуждения.
В принципе, я равнодушен к действительности: сильно ничего не люблю, но и ненавистью не полнюсь.
Понятно, застрял на какой-то границе между чем-то, что было раньше, и чем-то, чего никогда не получу.
Хоть наизнанку вывернись, толку не будет. Разные типы людей. Одни своим высокомерием сразу отталкивают, другие производят впечатление надменно-капризных придурков, есть и такие, кто своей беспомощностью возбуждают чувство потребности их жалеть.
Не в силах я изменить свою жизнь. Действую не по своей воле, всегда под нажимом других.
В лавине информации разбираюсь не лучше, чем большинство людей, да и по правде: что мне до всего этого?
Я не специалист по типам. У меня своё мерило человеческой добродетели.  Одно знаю точно, - сквалыг не люблю. На жадности юмор произрастать не может. Приятие или неприятие, какое место займёт человек в иерархии – это решается интуицией.
Чем-то недоволен – хмурюсь. А если пристально вглядеться, что может посметь омрачить праздник жизни, - да нет ничего такого, что может посягнуть на мою добродетель.
Педант чёртов, сухарь ржаной, чурбан стоеросовый. Порцию своего равнодушия, как порцию мороженого, распределить стараюсь точно. Мороженое не распределишь точно, - тает оно быстро.
Чего там, каждый занимается сам собой, каждый располагается, где угодно.
Какая разница, что о ней, да и обо мне подумают люди. Не им жить, а мне. У меня приподнятое настроение.
Обвёл глазами двор – печально. Запах запустения. В запахе запустения есть пещерная искренность – заходи, оставь след, дальше соседской стены всё одно не двинешься. А уходить будешь, в спину тень с пожелтевшими глазами пристроится.
Осеннее небо редко какая птица полосует радостно. Обласканный и счастливый летними денёчками, погружаешь взгляд во всё. Глубже, глубже. Через глазной зрачок до самого сердца в меня входит понимание: не за что-то люблю день – люблю просто.
Эх, снова подумалось, дикарём бы, с растопыренными руками, в пляске, как у костра, пройтись по двору. Весело отчего-то. Перо кто бы воткнул в зад – взлечу. Вакханалия какая-то внутри.
Нет, никогда я колесом по двору не пройдусь. Сдерживаю себя. Уважаю себя. Показаться назойливым боюсь.
Все мысли мимо, всё увиденное не задерживается. Мой порыв, за которым прятался, почему-то за спину схоронился. Я обогнал сам себя. Обогнал, потому что я один. Незваный.
Не авантюрист я. Терзаюсь непонятно чем. Такие не способны жить настоящим.
В её позе вызов. Что-то мучает её. Что мучает, выговорить она не решается. Взгляд неприятен, слишком прям, слишком пристален – как бы спрашивающий о чём-то, о чём, я должен сам догадаться.
Мысли мелкие. На них не стоит обращать внимания.  Пытаюсь определить: за эти несколько минут, проще или сложнее стало отношение к этой женщине? Я же не дикобраз. Если когда-то мог ощетинить колючки, или что-то подобие их, то теперь шёлковым стал. Может, бархатным или плюшевым?
Нет на моём лице следов страданий, отметин страсти, огонька авантюризма. Не из-за этого ли с лёгким снисхождением затянулось ожидание? Чего?
Ни её переезд, ни мой приход в здравый смысл не укладываются. Тем не менее, предстоящее знакомство имеет решающее значение, но какое именно – непонятно.
Начинать бы на новом месте так, чтобы гвоздь не нужно было бы вбивать. А здесь…Червяком из норки снова выползало ощущение жалости. Что может быть слаще ощущения жалости к ближнему? Упиваешься широтой своей души, как же, снизошёл.
Что-то слишком много думаю о ней. Жалельщик нашёлся. Преувеличиваю и приукрашиваю, костёр раздуть из тлеющей головёшки хочу. Дымок от головёшки угарный. Беспокоюсь потому, что ищу себя.
Гармонии внутренней на старости лет захотел, недополученное получить. Как-то подтвердить хочу, что целью жизни является удовлетворение всех желаний. Тайных – особенно.
Плевать, что обо мне подумают.
Этот двор, эта женщина, мой приход сюда отвлекли все мои тревожные мысли, которые двигали мною, заставляли кружить по улицам города, гнали и гнали. Теперь самым существенным оказалось молча стоять у крыльца.
То, как бы на задворках у жизни прозябал, боялся, что заставят делать что-нибудь, то, нате вам, высунулся. Цель как будто определённая появилась.
Нужные слова в голову не сразу приходят. Сквозь сито проскакивают. В неожиданном появлении слова и двусмысленность, и возмущение, и тревога, и желание выговориться, и по отдельности, и всё скопом есть.
Мне почему-то показалось, что эта женщина лучше меня знает вкус жизни. Правда жизни у неё отличается от моей. Моя правда – выдуманная, её – выстраданная. Может, наоборот.
Ну, не могу сам себе сказать, что я особенный. Ничтожество, - в этом надо убедиться. Чтобы убедиться, сидеть смирно требуется.
Представил себя шагающим по улице. Мерный шаг, взгляд в землю. По сторонам не смотрю. В походке что-то упрямое, правильное до скучности.
Острая, всё-таки, у неё улыбка. Нет, она способна отразить нападение. Бессилие её не сожрёт.
Жутко, наверное, ночевать одной в своём-чужом доме? Что-то шебуршит. А если в зеркало ночью глянуть? Если встретиться взглядами? Не раз сердце обомрёт от страха, - домовой ещё к тебе не привык. Да и не хотел бы я быть на месте домового, не спросив его, дом и его самого выставили на продажу. Грех это большой.  Продали как какого-то американского раба. Новому жильцу замолить этот грех нужно будет.
Чувствую, что молча стоять, нет больше сил
Почему-то уловил, как её пальцы быстро переместились по косяку двери. Они будто норовили что-то схватить. Почему Она поджала губы? Лицо непроницаемо, но посуровело.
Контролировать, уследить сразу за руками, за лицом, за мыслями, сдерживать при этом поток рвущихся слов, невозможно.
- Проходите, что же у калитки стоять? Проходите. До чего же вы – странный человек! Не стоит наказывать самого себя, переминаться нерешительно.
Слова были произнесены хорошо, с теплом. Я обязан был сказать какие-то ответные, искренние слова.
Уважительно пригласила – «Проходите».
- Да, прохожу, - заверил я, обрадовавшись, что обоюдное молчание нарушилось, но не двигаюсь с места. Порцию радушия получил. Чего-чего, но за рукав она меня в дом не потащит, на грудь не бросится.
Кто-то третий между нами. Из-за этого третьего боюсь показаться смешным. Третий – всегда персонаж из анекдотов. Она третьего знает, я – нет.
Отсутствие чувства присутствия третьего переживается остро. Что-то не так. Пауза. Скрываю нервную зевоту.
Бог его знает, но изредка я ощущаю себя вратарём. Позади меня драная сетка. По бокам стойки, сверху – перекладина, до которой мне не допрыгнуть. Передо мной в нескольких шагах мяч, он катится в сторону ворот, и на этот мяч набегает огромный дядька, готовый вот-вот ударить по нему. Не по мячу дядька будет бить, - по мне. Как бы я не растопырил ноги и руки, сквозь дырки сетки провалюсь. Мне кажется, мяч таким большим, что влететь в ворота не сможет, застрянет. Судорожно думаю, если мяч не пересечёт линию ворот, засчитают гол? Не прогонят меня с поля?

                30

Перед тем как уехать, меня замучили сны. Редко, когда спала ночь напролёт. Бесконечная дорога снилась. Иду по дороге, ищу Игоря. Ищу, а саму страх прожигает.
Во сне я чётко поняла о разделении миров на высшие, средние и низшие. Нужно осуществить переход из одного в другой. Тот. кто задерживается в одном из них, потерпит крах. Мне до зарезу необходимо познать все.
Один поворот прохожу, второй. Люди кругом. Люди мешают. Они, вроде бы, доброжелательные, что-то советуют. Разные лица у людей. Временами, казалось, всех их где-то видела, временами - все лица сливались в одно пятно, и тогда я просыпалась в страхе.
Со временем научилась преодолевать страх, переводить его во что-то подобие ненависти. Не конкретно на кого-то, мужа не могла ненавидеть, начальника отдела – тоже.
Ощущение - не из приятных, когда ненависть отзывается острой болью. Постепенно начинала понимать, что лицо любимого человека забывается во сне, забывала, как выглядит Игорь. Контур, силуэт просто мужчины вырисовывался.
Игорь как бы уходит. Он всё больше и больше отдаляется. Боль из-за того, что память перестаёт его держать.
Я жадно стараюсь запомнить, заглатываю как добычу, начинаю крутить видение так и эдак. Чтобы понять, чего могу достичь. Блаженства хочу. Но блаженство, я знаю, выпадает на долю тех, кто наделён богатым воображением.
Малейший шум с улицы, и я просыпаюсь. Лежу, вперившись в темноту, представляю его. Спать не хочется. Я не могу решиться опять заснуть.
А на стене отсвет светофора. Жёлтый, жёлтый.
Утром встаю разбитой и смертельно усталой. А внешне, вроде, как ни в чём не бывало. Шла на работу, схемы какие-то рисовала. Разговаривала с коллегами, ходила по магазинам, варила. Всё, как всегда.
Никто на работе не знал, что я приняла решение уехать, что развожусь с мужем.
Для меня важно было сохранить как можно дольше маску, я с ней срослась. Мне даже думалось, что потребуй, кто от меня жить искренне, вряд ли я смогла бы.
Я начала сомневаться в том, что хоть когда-нибудь добьюсь успеха. Утешаю себя. Мои мысли превращаются в инстинкты.
Всё стало безразлично. Мысли только об Игоре. Где он, как он?
Кто направлял меня в то время, кто контролировал, почему я не наделала глупостей – это загадка. Всё шло, всё получалось само собой.
Лучше делать что-то, чем ничего. Я признавала только свою систему и стремилась затолкать в неё весь остальной мир.
Понятно, что все живут в мире на общих основаниях. Как позволяют, так и дышат.
Как-то сон приснился: взлетела высоко-высоко, сверху вижу, что я же в это время нахожусь в центре нескольких кругов. Окружена, будто забором. Круги из людей. Ближайший круг – всего несколько человек, расстояния между людьми большие, и чем дальше круги, тем плотнее стоят в них люди. Ощущение возникло, что между кругами рвы или минные поля. Нет карты этих минных полей, шаг на них вперёд – взрыв. И кто мины заложил – непонятно. Те ли, кто выпадал из моего первоначального круга самых близких, или из следующего круга осторожненькие обезопасили себя так от слишком умных поучителей?
Во мне живут два человека. Первый пробует всё время найти лучшее: работу, дом, друзей. Другой только тем и занимается, что утешает. Другой человек во мне, когда вокруг веселятся, глубоко печален.
Жизнь женщины не остановится от ощущения нелюбви. Забот у неё много. Детей поднимать надо. Жизнь продолжается, жизнь ещё покажет, кто есть кто, кого она с потрохами проглотит, а на ком – поперхнётся.
Когда на себя сверху смотрела, то подумалось, что тому всё нипочём, кто резиновому мячику подобен: мячу не страшны минные поля. Скачи себе и скачи. Вали вину на других, в запасе тысяча оправданий. Веришь тому, что сама говоришь, не веришь, - раздавай обещания, всё сойдёт за участие. Хорошее, каждый знает, приедается. 
Муж раздражал своим чистоплюйством. Глядит на тебя своими телячьими глазами и одно твердит: «Честно тебе скажу, честно тебе скажу…»
Я честно сказать про себя не могу, а мужик может? Смех на палке.
Если бы я начала фразу со слов «честно тебе скажу», то, наверное, надолго бы замолчала – слов в продолжение не нашлось бы. Сказать правду про себя, не так это просто. Особенно в первый раз. Это как раздеться в первый раз перед мужчиной. Может быть, в первый раз и не так стыдно, а вот во второй – стыд чувствуется.
Не отношу себя к вралям. Лучше помолчу. Я ведь молчу из благих побуждений.
Не хочу, чтобы меня разглядывали в упор, чтобы в глазах читалось: врёт она или просто обманывает?
Я не из тех, кто казниться из-за пустяков будет. Минные поля в жизни вокруг себя добровольно выкладывают, и на минное поле добровольно ступают. Я – просто дура, которая вообразила, что можно продолжить жить по-другому.
Начиталась книг. Жить по-другому, жить – по другой правде. Другая правда, оборотная, только в детективах. Ложь она, суждение, положенное на ложь, когда есть что скрывать, для удобства, когда никогда всё станет понятным.
Думается, не знает толком ничего тот, кто думает, что он всё знает.
Стоит ли ломать голову из-за суждений, которые носятся в воздухе голубиной стаей. Другой раз смотрю, голубь летит на меня, вот-вот в глаз ткнёт, рука сама поднимается, чтобы успеть перехватить. Нет, он успевает передо мной отвернуть. Разве что, перо сбросит. А это не голубь был, это суждение о голубе заставило по-новому посмотреть вокруг.
Перо, перо скорее поднять надо.
Одно дело – наблюдать, совсем другое дело – мочь что-то в непонимании изменить.
Хорошо, если ко времени непонимания обзаведёшься панцирем: неловкость, всё-таки, пренеприятная штука.
Я считаю, что самые-самые враги – это твои домашние. Враги – это, конечно, сильно преувеличено.  Обиду, причинённую чужим человеком, перенести легче, на чужого человека можно плюнуть. Людской же ближайший круг ко мне редок из-за того, что те, особо близкие мне люди, даны для полноты и должны занимать больше места, они должны проникать друг в друга, и в меня, конечно. Увы, всё не так.
Что-то я тупо цежу слова, будто каждое стоит денег. При этом чувствую. как поднимаются уголки рта – такое положение губ презрительным называют.
Близкие люди всегда выясняют, кто более чувствительный, кто толстокож, кому всё – как с гуся вода.
Но ведь те же близкие люди не сто или тысячу лет находятся рядом, от силы три-пять лет, а разве за такой короткий срок суть можно понять?
Суть любви с первого взгляда можно раскусить? Нет, наверное. Я влюбилась, я смотрела на предмет своего обожания через свои очки. Столько мелочей способствует открытию дара любить, что при анализе что-то и упустишь. А та упущенная мелочь, может быть, была первоначальной искрой.
Очки и приближают, и отдаляют. Подобрала неправильно очки – резь в глазах.
Упустила что-то – усугубила ошибку.
Кому-то может показаться, что если обращать внимание только на важные проблемы, то станет жить легче. Боюсь, что это не так. Для кого-то проблема важная, для другого – она яйца выеденного не стоит. Но никто не мешает думать и так, и так.
Мои соображения, - только мои. Это повседневные мелочи. Поступки, - они, конечно, касаются некоторых. Но не так уж, чтобы из-за них сходить с ума.
Мелочи долго помню. Обиды не забываю. Я скорее злопамятная, этого стыдиться надо, но я не стыжусь. И близорукая я. Часто мелочи мимо внимания проходят. Если б обращала внимание, могла докапываться до истины, многое переиначила.
Что есть, то и есть.
Как бы там ни было, но некоторые роли, искусственно сыгранные, вспоминаются: и лежание с закрытыми глазами под пыхтящим мужем, правда, я считала, что не имею к этому процессу никакого отношения, я – не я, и когда разговаривала с ним, с пришепетыванием, чтобы не сорваться на крик. И роль хозяйки при гостях – это не соответствовало сценарию, я переигрывала, но ничего с собой поделать не могла.
Однообразно текла моя жизнь до встречи с Игорем: из дома на работу, с работы - домой. Если раньше молчаливость мужа нравилась, то потом раздражать стала. Мне хотелось общения. Хотелось взлететь на вершину горы ли, дерева, чтобы видеть дальше.
Одно и то же, одно и то же: готовка надоевшей еды, не дети, так я бы на кухню и не заходила, мне чашки чая вполне хватает. Потом мыть посуду надо.
Всё молча. Я перестала рассказывать, что происходит на работе, как прошёл день, муж – молчит. Не клещами же вытягивать из него слова.
Бывают такие минуты, когда вспоминаются мелочи: вот и для меня хорошие месяцы и годы пронеслись мгновенно, в минуту слились, зато вся нудистика, как присохшая к тарелке каша, трёшь её, трёшь, чтобы смыть, казалась вечностью.
Муж заметил, что я не хочу тратить на него слова, что смотрю мимо него.  Если и встречались взглядами, то без всякой нежности. С моей стороны, во всяком случае. Я по горло сыта была такой жизнью. Я всё ждала, когда наша молчанка станет для него невыносимой, и он предложит разойтись. Не дождалась. Только утвердилась во мнении, что мужики – те же рабы. Для них главное – работа и еда.
Рабское есть что-то в уверении: не расстраиваться раньше времени, авось наказания не будет.
Молчишь – плохо, говоришь – опять нехорошо. Я понимаю, что жизнь сводит различных партнёров, чтобы произвести на свет новое поколение. Не любовь, а жизнь гонит женщину к мужчине, а мужчину к женщине.
Оно, конечно, могла бы я видеться с Игорем каждый день, часик провести вместе, я бы о разводе не думала. Мне достаточно было бы, чтобы муж не совал свой нос, не спрашивал бы про отлучки.
Во мне зарождалось некое новое настроение, я только не могла понять – что именно ново? Циничнее становлюсь, мысли сами по себе принимали другие словесные формы, на мнение, всё и всех, как бы плевать?
Моя жизнь свободно могла быть кем-то описана. Жалкая, запутавшаяся в мелочах, в противоречиях, чувственная. Мне хотелось спорить, доказывать, что я, как и всякая женщина, поступаю правильно: двойственность женской натуры только так и можно успокоить. Молча спорить, молча смеяться и молча изменять.
Разговаривала сама с собой, а мне казалось, что я кому-то доказываю, что внутри меня завёлся враждебный червяк, он следит за моим поведением, за моими мыслями.
Единственное спасение – это уехать, закрыть за собой дверь, плотно-плотно, чтоб на короткое время Игорь стал моим.
Почему на короткое время? Не знаю, так думалось.
Я как бы знала, что накажу саму себя, и хотела наказания.
Странный я человек. Чем так провинилась перед собой, за что хочу наказать себя? Почему нелепо себя веду?
Неужели я поверила в то, что сама напридумывала?
Враждебно и с недоверием слежу за ходом мысли, словно за незнакомым зверьком. Безошибочным чутьём чую тайну, которая может ускользнуть.
Спросить бы у кого…
Не у кого спросить, спроси у самой себя.
Зоя задумалась, сразу не нашла ответа. Наверное, не так построила вопрос. Внутренне сродного ей чувства не родилось, но что-то оздоровляющее, не признать это нельзя, появилось.
В чём власть мужчины над женщиной? Задавая такой вопрос, она откровенно признавала эту самую власть. Наверное, власть в том, что мужчина позволяет себя любить. Но ведь можно любить и без позволения.
Без позволения – проще любить, но не слаще.
Зоя настолько долго смотрела пристальным взглядом вглубь себя, что, показалось, перед ней внезапно открылась щель, и зажелтело что-то вроде тропинки.
Тропинка, понятно, к судилищу приведёт.
Отемнялось впечатление. Зоя никак не могла представить, что вот предстанет она перед судом, и какие-то болваны начнут внушать ей правила поведения. Это было бы забавно, смешно, интересно.
Подлое время. Всё позволено, и, тем не менее, ничего нельзя. По рукам и ногам спутана женщина условностями.
Не найдя, как удобнее закончить мысль, Зоя пожала плечами. Казалось, ни один мускул не дрогнул на лице, ни одним движением не выдала растерянность.
Да, она заплуталась в себе самой. Тень присутствия кого-то третьего чувствует. Со стороны счастья никто не пожелает. Покой? Покоя не надо. Он если и достанется, то дорогой ценой.
Все вокруг борются, все стараются, а я, думала Зоя, всё выжидаю.
Нельзя воспринимать в прямом смысле весь сумбур мыслей за желание перемены.
Какая выросла, такая и выросла. Меня учили, что преград перед человеком не существует. Иди, лезь, ползи, делай всё, что в твоих силах. Вот я и лезла, била лоб об преграды.
Что-то шишек не ощущается…
Зоя сделала глубокий вздох, огляделась.
Провалы в памяти. Будто она погружалась на дно озера, всплывала, снова погружалась.
Она запрокинула голову, уставилась в небо. Мысли заблудились в далёком прошлом, в прошлых прикосновениях. Как странно, но они отличались одно от другого. Какая-то неуловимая, но принципиальная разница была в каждом прикосновении.
Было немного грустно, и снова ощутила себя в потоке, который становился всё уже и уже, но, тем не менее, всё спокойней. Неожиданностей ждать неоткуда. Игорь почему-то не приходит.
Зоя понимала, что он и не придёт. Он не умеет любить. Он может, разве что, пользоваться. Попользовался… Какой может быть спрос с человека, который всосал отраву равнодушия в младенчестве?
События принимали вполне предсказуемый характер, становились менее трагичными.
События не висели в воздухе, а лежали или стояли на земле.
«Уж не посвататься ли гость пришёл? - подумала Зоя. - Я что-то не понимаю».
Возникло опасение какой-то утраты. Пересмотреть бы, перелистать страницы. Всё, что было, не совпадало с представлениями, хотя о каких именно представлениях и что не совпадает, и о какой утрате подумалось, Зоя точно не знала.
Истина не в споре рождается, а в тишине промежутка между выговоренными фразами. Именно тишина всё ставит на своё место.
Зоя на миг закрыла глаза, словно ослепла от вспышки особо яркой мысли. Чего там, не стоит смотреть потухшими глазами на мир.
Хотя, хотя ожидание всегда приносит плоды.
Чувство тревоги нарастало. Нет, она не боялась услышать что-то ошеломляющее, не боялась ссоры, конечно, грустно, именно грусть внушала опасность тревоги.
- Заходите, заходите, - повторила Зоя. Сделала шаг в сторону, освобождая место рядом с собой.


                31

Утешение в одном, что должно случиться, оно произойдёт. И везение, и невезение – всё из предназначения вытекают. Но до тех пор, пока не достигнешь успеха, твоё предназначение никого не интересует.
Непонятно, с чего вдруг всё осточертевает. И что интересно, вдруг понимаю, что если не сделаю то, что осточертело, провалюсь в бездну. И делается страшно.
Знать и не иметь способности убедить других – обидно. Ещё обиднее не знать и, тем не менее, жить, как все.
Кто бы, что бы ни говорил, но важно знать, кто ты на самом деле.
Поразительно быстро бежит время. Поразительно много возникает вопросов к времени. Как у времени спросить совета? Это всё равно, что стоять у камня и клянчить. Позавидовать терпению камня можно.
Всё, о чём догадался, все выводы, все предположения варятся в чугунке головы, и что с возникшим пониманием делать, как поступить, не к кому подступиться с расспросами.
Оно, конечно, был бы день пасмурный, с сильным ветром, лучше, если бы моросило, - тогда не пришлось бы торчать у ворот.
Глаза приковано остановились на фигуре женщины, казалось, вокруг неё кольцами свет установился, отражённый ею, преломившейся в стекле, но она была неподвижным тёмным пятном в центре видения.
Между нами спектакль. Я ли, она ли, но без должного проникновения, не понимая скрытого смысла, относимся к действию.
В женщине присутствует необузданная женская гордость, которую она обрела сейчас или до того, как переехала сюда. Она видит своё будущее. Она хочет, чтобы её оставили в покое.
А у меня нет выбора! Нет у меня способности предвидеть будущее.
У неё всё началось с идеи.
Идея у неё не присутствует. С трудом зевоту сдерживает.
Я никогда не завидовал никому и ничему. Ой, так ли?
Раз не завидую, то и желать ничего не должен.
Невозможно объяснить земное назначение человека. Взять меня, каким бы ни было видение, у любого видения своя дорога.
Моё видение вспухло, что ли, и ушло куда-то вглубь.
Без видения я переставал чувствовать себя.
Подхожу, как-то, к зеркалу, смотрюсь в него. Тень за спиной. Тень того, кто ведает моей судьбой, у кого тысяча возможностей, тысяча предложений, может, он и показывал их мне, только я не сумел понять, что и зачем, или не захотел, или не увидел – как сквозь песок всё прошло в никуда.
Но тень-то я видел! И меня потянуло шагнуть, неважно куда, с обрыва, в речку, захотелось броситься, разбить зеркало.
Я боялся увидеть в зеркале свои несчастья. Которые со мной произойдут. Спокойнее жить, ничего о них не зная.
У глаз есть память? Наверное, есть.
А иначе, откуда в остановившихся глазах мелькают разные события?
Можно стоя, никуда не лазя, ничего не трогая, запылиться?
Тоже, наверное, можно.
Незачем слушать слова. Хватит того, что мысли переполняют. Говорю одно. Думаю другое. Хочу одного, делаю совсем не то. Поперечный. Меня даже сквозь призму парадоксов не понять.
Встряхнуться хочется, ощупаться, соринки сбросить. «Пообирать себя». Не к смерти же я готовлюсь?
Механически думается, смутное желание не определяется.
Сейчас передо мной нет зеркала. Но ощущение такое, словно я смотрюсь в него. Словно последний шанс не хочу упустить. Пожертвовать чем-то нужно.
Проблема с самооценкой? Может быть. Никто не убедит меня, что каждый прожитый отрезок жизни хорош по-своему, что он самый лучший, что минута может быть необыкновенной.
Может, оно и так. Снова пережить в тех же подробностях, с теми же впечатлениями кусок жизни не удастся, подобное испытаешь, но не с прежним прожигом. Признавая это, можно проникнуть в суть вещей.
Словно бы очутился в клубе смога. Я ли в него зашёл, смог ли на меня спустился, но охватил страх, страх, какой возникает под уличающим взглядом старшего. Что-то незнакомое, холодное и упрекающее предупреждало об ошибке.
Ошибаться может и большинство.
Что на меня так подействовало? Почему и глазами, и слухом стал искать, и что удивительно, показалось, нашёл какую-то связь между звуками?
В меру я выдержанный, меня не так легко вывести из себя. Однако почему-то мысли витают у меня где-то далеко. Нужно какое-то долго сдерживаемое движение, чтобы оно освободило от напряжения.
Трус ждёт нечто несоизмеримо более важное, мысль о том, что придётся оправдываться и извиняться, вводит его в ступор.
Ощущение нелепости происходящего овладело мной. Должно быть, смешон я. Поэтому женщина зевает.
Сколько раз задавал сам себе вопрос: «Во что я верю? Что хочу получить?»
Если честно, ни во что не верю. И рад этому. Потому что боюсь ошибиться.
Слушаю, но не слышу.
С чего тогда артачусь? С чего вбил в голову, что я независим?
Но ведь тоскую, тоскую. И эта тоска выжимает из меня все мысли, все желания. Я, тем не менее, пытаюсь оттолкнуться от своей тоски. Она хотя бы видимая какая-то твердь, она сильнее меня. Притягивает и …
Почувствовал, во мне что-то лопнуло. Зрело, зрело что-то важное, как нарыв, и вот новым ощущением открылось.
Как человек думает? Шёпотом, произнося слова или думы всего лишь эхо, тени проговоренных когда-то слов?
Подумав, нашёл, что мысль ничего кроме удивления не создаёт. Плеснув на неё ковшик холодной воды, мысль не погасить. Залил здесь, она пробьётся в другом месте.
Так и хочется всему человечеству крикнуть: «Не верю, сам себе не верю. Не несчастный я, не одинокий. Я не люблю несчастья. Ненавижу страдания. Вот вы все веселитесь, а в эту минуту кто-то умирает, кто-то от боли корчится…»
Хотя, какое мне дело до всего этого, до всех?
Прижимаю ладонь ко рту, вынуждая себя помолчать. Что произнесу вслух, оно испытанием отзовётся.
Всё крутится, всё вертится. Всё движется согласно первоначальному толчку. Вот бы внезапно остановить, вот бы посмотреть, что в следующую секунду произойдёт?
Человек больше находит или теряет? Это, смотря с какой точки вести отсчёт. С рождения, - конечно, больше приобретает. Если смотреть с отрезка исхода, то потерь больше, чем находок. Главная потеря – потеря надежды.
Точно, про потерю надежды, сказал шёпотом. Я не люблю, когда что-то разжёвывают или на что-то жалуются.
Надеялся, что жизнь приведёт в другой мир? Так надо было выбирать другие дороги, ходить по другим улицам, встречать других людей.
Меня поначалу всегда принимают за человека хорошего. Потом за человека – так себе. Потом раздражать начинаю.
Не приношу удовольствий. Ждать никто не любит.
Улица, по которой шёл на встречу, пуста была, ни догоняющих, ни обгоняющих прохожих, никого. Пустая улица навевает душевный покой, представление о более или менее спокойной жизни. Шагая по обочине или тротуару, о счастье не думал. Скорее, занимался подсчётом.
Счёты, подобно морковки на удочке, передо мной не висят, и кнопки калькулятора нажимать не надо, все вычисления веду в уме, они сводятся к нулевому результату.
Убыль и прибыль - уравновешены. Шаг с правой ноги, шаг с левой ноги. Тут и там – они одинаково отражены.  В зеркале отражение показывает меня таким, какой я есть.
Ой, ли!
Ну, нет, у меня причин тревожиться за себя. И не тревожные мысли вызывает стоящая передо мной женщина. Неужели сознание показало моё отражение в зеркале?
Зеркало - замазанное с одной стороны стекло, прикреплённое к деревянной основе. Плагиат от природы. Придумщику Нобелевскую премию не дали бы. Ничего необычного. Но почему-то имеет оно одну особенность - тянет заглянуть в межпространство, туда, где знаешь, что ничего нет, но должно быть. Должно.
От неловкости положения испытываю глупость облегчения. Как будто бы выдохнул из себя весь воздух. И вся моя начинка, вера и неверие, улетучилась. Равенство и полное невмешательство. Хочется сбежать, но где там! Со смешливостью, которая непостижимым образом одновременно и разъединяет, и соединяет, озираюсь.
Забыл уже, с чего начинается спектакль завоёвывания женщины, как завоевать и овладеть ею, как это любить женщину? Особенно, приходящую. Волнений-то сколько, внутренней дрожи. А вдруг не придёт, вдруг она догадалась о несерьёзности наших встреч.
Мозг живуч. Не благоговею. Чурбан. Откроется дверь, короткий её взгляд, одно слово, - и нет никаких тайн.
Кто-то. где-то сказал. что любовь – это всегда будущее. В будущем испытаешь весь набор чувств. Они приведут к разочарованию. К ощущению беспомощности и одиночеству. Время всё перемелет.
Обожаю, когда учат уму-разуму. Особенно, когда результат предсказуем.
Почему никак не могу произнести вслух её имя? Рассеянно слежу. Подумалось, что тот, кто сам нуждается в помощи, может помочь и другим.
Она снова усмехнулась. Усмешка расправила складку между бровей. Прикидывает, что и зачем? Чего она хочет?
«Хочет».
Пять пришептывающих звуков этого слова будто требуют особого произношения. Они холодными рассуждающими ручейками по своим отдельным канавкам растекаются, принося тревогу и обессиленность.
Рассуждаю, но не мыслю. Может, уродливо мыслю без рассуждений?
- Чертовски жаль.
- Жаль – чего?
Недоговоренность висит в воздухе.
Слова ли путаются в мыслях, мысли ли цепляются за тени слов и ползут куда-то? Вверх ли, вниз ли…Что-то возмущает. Какое-то суждение. Требуется вспомнить что-то хорошее.
Почему-то важно знать, как другой вёл бы себя на моём месте, что бы он разыгрывал. Ну, прямо подмывает. Подсмотреть и скопировать. Действия, какие?
О чём говорят наедине женщины с другими мужчинами? О чём-нибудь недоступном мне, менее отвлечённом, надо думать. Нужно покаяться, - пожалуйста, немного рассердиться, - а почему бы и нет!
Для обретения счастья, почему бы и не поступиться чем-то. Два процента, три процента чего-то отбросить. Эти проценты меньше допустимой ошибки, той незначительной ошибки, которая результатов подсчёта не нарушает. А может быть, в те два процента попадает что-то главное? Может быть, в те выброшенные, неучтённые два процента входила та жизнь, которую обязательно надо было повторить?
Два процента – два не пройденных шага к вершине. А как же тогда с покорением вершины? Не прошёл два шага, перевал не преодолел. Может, в этих не пройденных шагах и заключается смысл: страшно жить или стыдно? Может, «может» - тот песок, которым скользкие дорожки посыпают, и швыряют щепотками в слишком любопытные глаза, чтобы в перерыве успеть отодвинуться в сторону. Истинное счастье в том, чтобы понять самого себя.
Увы. Истина понимается всегда после.
Уж не нахожусь ли я на стадии распада? Зуд какой-то прицепился.
Время идёт медленно и всё медленнее. Как бы погружаюсь в пустоту. У пустоты свой холод бездумья.
Чтобы понять, необходимо побывать в одиночестве, избавиться от унизительного, скрываемого от всех комплекса неполноценности, что я не тот, живу не там, что я «третьесортный», или какой-то там другой «…ный». Я хуже всех остальных. Если и не хуже, то и не лучше. И пускай, некоторые считают, что я только-только спустился с дерева.
Хотел согласиться с этой мыслью, но почувствовал её искусственность. И всё же, чувствую, во мне зарождается что-то новое. Новая способность обезьяны, когда она палку в руку взяла.
Во всяком случае, мой поезд ушёл, не получу того, чем мог бы завладеть, не узнаю множества важного. Хотя, человечеству без разницы, с какими знаниями кто-то отправляется на тот свет. Ушёл – унёс, оставил своеобразную пустоту.
Зачем всё надо знать? Вопрос так и останется вопросом. Не каждый ведь от своего незнания чувствует себя ущемлённым?
Надо, надо. Этим абсурдно-смехотворным «надо» меня навьючили, словно какого-то ишака. Никто не говорит, что надо дышать, надо есть, надо спать – это, само собой, разумеющееся. А вот, что надо смиренно относиться ко всему, - этим тычут.
Каждое «надо» - как кольцо удава, каким он жертву сдавливает.
Не умею ходить прямо, всё налево скольжу. Но я не ленив и не подлец.
Интерес человека к человеку возникает из-за нужности. Интерес ценить надо.
«Интерес ценить надо», - это, как крик человека, взывающего о помощи. Но ведь помогая, я не о пользе думаю. Натура моя такая. Дух, дух мой пошатнулся. Поэтому, расплакаться, считаю, - так это слишком большая роскошь. Не поймут. Да и слёз у меня давно нет.
Странно, в помощи я сам сейчас, больше, чем когда-либо, нуждаюсь.
Стою вот перед ней, словно стою на краю глубокой ямы, куда сбросил прежний груз забот, стою и думаю: от чего-то важного избавился, но что-то сбросил необдуманно. Спрыгнуть бы в яму, поворошить прежний груз. Но беспокоит пустота, а вдруг не вылезу!
Наверное, невозможно оставаться верным самому себе на всю жизнь, наверное, попав в провал, всякий оттуда выбирается другим.
Другой раз думаю, а стоило ли вылезать? В провале нет сквозняков.
Не спрашиваю себя, не допрашиваю, а строю предположения. Не живу, а строю, строю.
«Строишь, ну и строй».
В силу какой-то житейской мудрости приходится карабкаться по склону, шарю наощупь дверь, интуиция подсказывает, что выход сам должен найтись. Страх, скатиться по склону вниз, задавливается очередной попыткой уцепиться за пучок растущей на обрыве травы.
Воздух как будто наполнился серой пылью. Прибитая ночной влагой пыль поднялась вверх.
Нет, всё-таки, не пропадает ощущение, что меня рассматривает ещё кто-то, бесцветные глаза нехорошо смотрят, вызывающе. Этот «кто-то» не понимает меня. Незачем ему меня понимать.
Моё преимущество – я вне системы. Не боюсь увольнения. Нет у меня страха опоздать. Не перед кем отчитываться. Но мне и некого благодарить.
В шорохе листьев появился иной звук, звук трения кожи о кожу. Понятно, листья огрубели. Перемены враз произошли.
Молоточки стучат изнутри черепа, стучат в виски.
Перехожу от одной мысли к другой, разглядываю пёстрые картинки. Предстоящая неизвестность нисколько не пугает. Понятно, повторяю путь, который совершал в самом себе.
В мозгу, чувствую, набухла какая-то точка, будто туда подсматривающий и подслушивающий «жучок» внедрили, может, - светодиод, и с помощью этого считывающего устройства я могу знать, что я сам о себе думаю, какие мысли правильные, а на какие не стоит обращать внимания.
Мне-то что, я везде чужак. Хорошо, что не враг.
Может, разглядывая и разнюхивая, так определяют мою принадлежность?
Вообще-то, я спокоен, не суечусь, не прячу свою жизнь и не стараюсь выглядеть лучше, чем есть.
Не знаю, не знаю, не знаю, но как змеи на кочку, так и мои мысли выползают погреться в это солнечное утро. День видно такой. Один из последних тёплых дней.
Вроде бы считал, что все дни пригодны для жизни, а тут понял, что некоторый временной отрезок жизни следует проживать по-особому, совсем хорошо было бы, если б отдельные куски жизни остались непрожитыми.
В чём дело: вычёркивай, заклеивай, замазывай всё, что кажется лишним. С незапамятных времён происходит одно и то же. Ко всему привыкаешь и забываешь.
Веди себя скромненько, голос не повышай. Соответствуй.
Должен сказать какие-то ободряющие слова, - говори, но помни, слова должны быть нейтральными, не касающимися состояния.
Почему не нахожу таких слов?

                32

Убежать от жизни - означает найти нейтральную, ничейную землю в самом себе, что не всегда выходит. Нейтральная полоса спереди, такая же полоса – сзади. А посередине может быть всё, что угодно.
Ситуации бывают разными. Бывает и такое, что терпеть невозможно, а потом становится жалко. Хуже, лучше, совсем невозможные, но я, раз я получил жизнь, могу изменить всё или ничего не делать? Жизнь, своей жизнью, соблазнительная штука, временами непонятная.
Понятно, от меня исходят колебания. Понятно, около меня воздух вибрирует. В атмосфере полыхают молнии. Хорошо, хоть грома нет.
 Был бы богат, имел возможность жить, как хочу, поехал бы на остров посреди Атлантического океана, где круглый год тепло, песок, пальмы,- никаких соблазнов, и жил бы себе тихонько.
Одни мысли вытесняют другие, противоречат одна другой. Это свойство разума кого хочешь, утомит.
Хорошо бы посмеяться над самим собой. Кисловатое ощущение непонимания или неумелости заставили поморщиться.
И «никогда», и «жалко» - слова паразиты.
Увы, увы, увы. Веки полу прикрыты, тусклый свет едва сочится, першит в горле, комок тоски давит.
Какие тут мысли о вечности. Жажда разрушения есть и жажда создания нового. Возле трухлявого пня часто зеленеет росток.
Выбора нет. В жизни приходится брать что дают. Две трети жизни прожил. Две трети срока или чего-то другого? Не в одиночной же камере срок тянул. Каждый прожитый период должен хорошим отдыхом заканчиваться для того, чтобы поразмыслить, выдать, как шахтёры «на гора», передуманное. Не будущее надо рассматривать, а настоящее пытаться понять. А иначе, какой смысл в накоплении знаний?
Своё надо свести к нулю, стать неотличимым, только тогда, так считаю, люди меня примут.
Уходит человек, и вместе с ним весь его опыт пропадает. В компьютере есть жёсткий диск, тот же мозг с памятью, даже если компьютер «сдохнет», информацию с диска без труда считать можно. Почему у человека не так? Десятки тысяч лет существует человечество, а аппарат для считки не изобрело, и сохранять информацию не научилось.
Каким-то образом высушивать бы мозг, да вытряхивать накопленный смысл.
Всё время чего-то не хватает. Сумасшествие. В глубине сознания жду лучших времён. Жду возвращения молодости.
Жду. Я жду. Кто-то в это время живёт. Он – иной. Он не такой. Он не так говорит, не так смотрит, не так смеётся. Что странно, жизнь не даёт ему понять, что он чужой, а меня почему-то настоящее пожирает, как пожар. Мне почему-то одни напоминания. Утончённое унижение, вроде как мои мысли, я сам, моя жизнь никому не нужны. Пожирает настоящее и прошлое. и будущее.
Горестно ощущать свою ненужность и беззащитность, бессилие. От обиды и малодушия хочется заплакать. Отсутствие денег не позволяет отойти в сторону из толпы множества множеств таких же, как я сам. Нищета сбивает людей в стадо.
Во рту кислый вкус ржавчины.
Каков распорядок у жизни? Идёт ли она от хорошего к плохому, от плохого к ещё к большему худшему или всё как-то по-другому происходит?
Пренебрежительное любование, но ведь оно не безгрешно. Факты мало что значат. Свободный от привязанности, я непричастен к любому проступку. Никто не поднесёт даром ничего на блюдечке. Никто ничего не должен. Никто не обязан дарить любовь и внимание.
Вот и нечего жалеть себя, нечего требовать невозможного. Живёшь, как все. и умрёшь, как все. Незаменимых нет.
Грусть стала острее.
Не способен я выбрать другую жизнь И теперешнюю мою жизнь нельзя сдать в химчистку или обменять в магазине на что-нибудь получше.
Я часто спрашиваю себя, что происходило в тот или иной год, почему отдельные дни запечатлелись в памяти настолько сильно, что стоит закрыть глаза, как заново их переживаю.
Возможно, дело в том, что в особые дни мне позволяли быть самим собой. Возможно.
Неблагодарный я. Не говорю спасибо всему. Не кляну тот день, когда впервые осознал, что быть неблагодарным не только необходимо, но и хорошо.
Маетой человек заболевает с рождения. Когда скучно и тошно, это признаки болезни. Надеяться надо, что придёт врач, он вылечит от страха, превращающего жизнь в муку.
Мука – это страдания глубочайшего отчаяния. Страдания делают лучше, они позволяют заглянуть в себя глубоко-глубоко.
Зачем? Может для того, чтобы однажды сорваться с места и заняться поисками земли обетованной?
А вот счастливые ничего не ищут. Почему им всего достаточно? Выходит, счастливые не озабочены проблемами души. Выходит, что чудеса в нашем мире случаются только поганые, надеяться, в сущности, не на что. Мечтай, как все мечтают.
«Что беспокоит меня?»
«Я – не такой».
«А какой же?»
Кто спрашивает, кому отвечаю? Вопросы и ответы не удивили, не рассердили, не испугали. Немного нелепые, но всё от любопытства.
Кровь у меня не своя. С такой кровью я не попаду в рай.
Тишина производит странное впечатление, мысли отражают всё: стены дома, закрытая за спиной калитка, непроизвольно выставленная перед собой рука.
Никому нет никакого дела, что за борения внутри происходят, виновен я или не виновен, что за душевное смятение одолевает, какое я произвожу впечатление. Должник я или трус, или великий грешник, или отчаявшийся во всём, - всякий должен отчитаться. Когда-нибудь придётся ответить за всё.
Что бы там ни говорилось, но неискоренимой особенностью меня является отличие от «среднестатического каждого». Нет ведь указателей, кто есть кто. Надо тебе что, - ищи.
Любую мысль нужно записывать. Записывать для того, чтобы оттолкнуться от неё и постараться забыть, во всяком случае, для того, чтобы освободилось место для нового впечатления.
Живёшь-живёшь, думаешь-думаешь, говорю много чепухи, а чего-то определяющего, слова ли, взгляда или касания никак не проявлю. Это от невнимательности, от неискренности.
Искренность цинична, в ней человек за слова прячется. А если сграбастать да встряхнуть каждого? Пыль пережитого душевного наверх поднять? Каким душок будет? Смердящим или ароматным?
Можно любить и одновременно ненавидеть за то, каков я, за то, что я другой. Сам Господь Бог не знает, каков я на самом деле.
Ловец счастья и удачи, я не удостоился попасть в вереницу счастливцев, особо отмеченных, с навязчивой идеей.
Иная мысль производит действие, точно от удара топором вздрогнешь: и боль, и желание бежать, и помощь просить, хочется. Путаница впечатлений сразу разрешается. Всё развязывается.
Сегодня тоже мешок с желаниями развязался.
Когда случается что-то ненормальное, ненормально чувствовать себя нормально.
И безграничная любовь, и угроза всяческих страшных наказаний, можно нагнетать и бояться, но однажды отметутся все запреты, весь стыд, все законы и наступит мгновение, когда преграды пропадут, всё, считавшееся недозволенным и стыдным, станет возможным.
То-то и оно. Остаётся пару раз чихнуть на счастье.
Нет, на меня, когда прохожу мимо, кони не пялятся и не шарахаются. Наверное, потому что я не таскаю за собой издержки прошлого. Не волк я. Время, так думаю, становится добрым, когда оно уходит в прошлое.
А какими были прошлые годы? Дерево спилишь, по кольцам можно прочитать историю дерева, благодатные или засушливые года пережиты, а у человека, пили его, режь, - таких колец не найдёшь. У человека мешанина вместо колец.
Седые волосы, выпавшие зубы, искривлённые ревматизмом пальцы, мешки под глазами, слепота, провалы в памяти, - не это ли годовые отметины судьбы?
Можно подумать, всем только и дела, что дойти до каждого? Будто весь мир и все жизни сузились вокруг меня. Я понимаю, что за всё платить надо собственной шкурой. А ведь надо жить и давать жить другим. Пятьдесят на пятьдесят. Это позволит уклониться от некоторых неприятностей. От всех неприятностей избавит смерть.
Не хочу ввязываться в диалоги, не хочу выслушивать противоречия. Предпочитаю монологи. Монологи не обязывают выискивать определяющие слова, из загашника вытаскивать припрятанные истины, чрезмерно напрягаться. Что-то защищать с пеной у рта. Просто говорю, говорю, говорю. Не вслух, а про себя.
Договориться можно до того, что в должники, не понимая, перейду.
Долги платить нужно. Сам не захочешь, жизнь напомнит. Особенно в определённом возрасте. Чтобы не тащить с собой в могилу всякий хлам.
Все не безгрешны. Рассчитываться нужно добровольно и вовремя за всё, прежде чем с меня, допустим, потребует тот, кто на облаках, отплату. Вот и нечего ждать особого покоя, праздничного салюта.
Тишина такая, словно я оглох.
Половину вопросов, какие приходят в голову, озвучить нельзя. Нельзя о своих убеждениях разглагольствовать, нельзя об отношениях соловьём петь. Надо проявить, наконец, способность и терпение, чтобы сформулировать, чего хочу, что будет доступно пониманию сейчас.
Что доступно пониманию сейчас, оно потом будет бесполезным.
Раньше, думая о любви, рисовал себе картинку: закат, берег реки. Дорога через пшеничное поле. Цветущая сирень. Таинственность минут. Ожидание встречи. Расставания, слёзы, упрёки. Ожидание.
Чудное состояние. Возмутительное состояние. Непристойное состояние. Толком, почему оно собственно такое, не объяснить. Время течёт вспять. Время тормозит. Ничего не сделал и уже ничего не сделаю. Пропало восхищение.
Дружеская рука нужна, но в ответ на мою протянутую руку кто свою протянет? То-то и оно: независимая зависимость легко в пятьдесят процентов расположения уложится.
Она глядит на меня, в глазах мелькает сострадание. Наверное, считает, что я повредился рассудком. Чтобы не раздражать меня, молчит.
Глядя на меня, понимает ли Она, о чём я думаю, и думаю ли вообще? Неразговорчив – это одно. Осторожен – под другим соусом подаётся. Осторожность – хорошее качество. На веру всё не приму, чего при мне не случится, то меня не беспокоит, - это по сути, правильно.
Странно всё-таки, подумал я, почему мысли скачут как блохи? Почему та или иная мысль приходит именно сейчас, а не месяц назад? Думать по заказу всё равно, что пересыпать из тазика в тазик песок. Пылью надышишься.
Если честно, ни отрицательно, ни утвердительно не отвечу на вопрос, хочу ли что-то изменить? Хочется, но время уже не моё. Вчера не сегодня и, во всяком случае, не завтра.
Что это – минута возврата в прошлое? Переоценка? Чувство нового? Вот-вот оживёт память и начнёт показывать значимые события.
Зачем? Для того чтобы напугать?
Пуганый…Я хочу жить…
Хочешь жить, - не ври! Не распахивай душу перед каждым встречным. Не всякий располагает к доверию.
Лестное, лестное надо говорить. Лесть обнажает человека, разоружает, заставляет откровенничать.
Так и я воркую мысленно.
«Голубь, ты, сизокрылый!»
Лопнуло что-то.
Яма, глубокий колодец с гладкими стенами. Я не на дне, а каким-то чудом вишу посередине. Со звоном ударяются падающие капли о воду на дне. Звон неполученных медалей? Звон молотка, вбивающего гвоздь в крышку жизни? Медали мне предназначались. За какие деяния?
Нет, меня висящего, отягощать медалями не надо. Не дай бог, сорвусь. И не в подвешенном состоянии задумываться о каких-то там перестановках в жизни, размышлять, стоит наводить порядок, или всё оставить так, как есть.
Какие-то куски жизни, до конца не понятые, позволяют быть над событием.
Я не сделаю попытки всё сохранить и не сделаю попытки всё разрушить. Не буду выносить суждения, не буду критиковать. Хорошо бы не знать слёз, не протестовать, хорошо бы быть готовым всё принять, что станут давать.
Время говорит со мной приветливым голосом.
Мысли, в общем-то, мелкие. От них не поменяешь взгляд на жизнь. Мысли, как лай ленивой собаки, с остановками, с топтанием на месте.
На пьедестал уже не подняться. Нет никаких шансов.
Явственно чувствую, как уши, подобно локатору, пытаются уловить колебания воздуха.
Кто-то всё время подсказывает. Облекает мысли в словесную форму. Важно, каким голосом он говорит. Когда говорят спокойным голосом уверенного в себя человека, то никаких тревожных мыслей в голове не возникает. Но не всегда так, подсказку иногда выслушать и от уставшего человека-призрака приходится. Хорошо, когда долго-долго ничего не меняется. Хорошо, когда чувства страха нет.
Шёл сюда, дивился: участки выгорожены заборами. Все дворы – разъединённые. Ворота, калитки. Скучновато живут, в общем-то, неглупые люди. Думают такие же мысли, ну, почти совсем такие, как я перебираю. А кто-то совсем ни о чём не задумывается.
Всё же человеку свойственно проповедовать, исповедоваться, поучать. Жаловаться на тяжёлую жизнь, на непонимание, - тоже привычно.
Сам себе противоречу. Люблю противоречить. Хочу нравиться самому себе, а это хотение возникает от неуверенности, от игры с самим собой.
«Ах, ты, бедненький! Пожалеть некому».
Грустно. Безумно грустно. Оценивать жизнь бесполезно, связываться с нею опасно. Лучше ничего не знать, не желать знать.
Выживать нужно любой ценой. Ну, что-то понял, и что? Достиг вершины, выше лезть некуда, и что? Спуск?
В жизни тоже есть два процента погрешности.
От чего-то вздрогнул, показалось, что рядом со мной стоит кто-то. Сдвинулся незаметно в сторону, а фонтом задержался, из-за этого и ощущение кого-то рядом.
Может, я из тех, кто в два процента прописан?
А ведь, наверное, бывает так, что в два процента укладывается вся жизнь, и когда в твоём распоряжении только два настоящих процента, то каждую минуту надо использовать по-настоящему. На сто процентов. И снова держать в голове погрешность от этих ста процентов. Деление бесконечно.

                33

Жить душа в душу, любить до гроба, наверное, скучно. Зависимость друг перед другом какая-то есть в этом. Смирение во имя привязанности. Принятый обет. Страх перед переменами. В зависимости доля страха заложена. Хотя, чувство страха, скорее всего, породило веру в чудо.
Долго жил с сознанием, что обязан своим существованием терпению. Раздумывая теперь над этим, полагаю, что моё сотворение было актом сопротивления чему-то. Скорее, актом самоутверждения. Я должен любить то, во имя чего могу принести жертву.
Мириться надо с тем, что есть. Но ведь тогда пропадёт восхищение! Любование будет не тем. Во имя чего мириться? Во имя новой привязанности, уважения или чего другого?
Всегда любил вслушиваться в то, что говорят люди. Верил, что так можно уяснить жизненную правду, не читая книг, понять за счёт других книжную мудрость. Доуяснялся до того, что перестал верить, страх появился перед переменами.
Страх всё итожит. Элементарная боязнь перемен – это тупичок.
Ущемлённость это не изъян, это черта отношения.
Вот бы все те, кто не может больше жить, как жили, пришли ко мне, чтобы мы вместе смогли бы избавиться от страха.
Почему страх? Да потому, что большинство из нас и тысячной доли не испытывают тех мук, которые пришлось испытать счастливцам, понявшим, что такое радость жизни. Те, наверняка, знают, что такое радость жизни.
Что я из себя представляю? До чего же глупо размышлять об этом, стоя перед женщиной, которой до меня нет дела. Которая, может быть, ещё не проснулась. Встала, я её поднял, но глаза промыть не успела. Она наверняка знала, знает, зачем сюда перебралась.
«Так и я знаю, чего хочу, куда шёл».
Всеразрешающая мысль не приходит в голову. Но и раздражение пока не возникло. Одни предположения.
Откуда во мне тревога? Такое чувство, что я должен что-то сказать особое, удивить поступком. Так я должен доказать право на своё существование. Это «доказать» и создаёт напряжение.
Я знаю про кучу своих ошибок, я никогда не был уверен в себе. У меня разлад между неуверенностью и притязанием. Не верю в успех.
Хорошо ещё, что высоко не заношусь. Кто высоко заносится, тому не миновать упасть.
Мне, вроде как, и холодно, а у неё температура чувства повышенная, конечно, до точки кипения далеко, но в момент принятия решения, наверняка не контролировала себя. Чувства, какими бы они ни были, со временем остывают.
Вот амплитуда размышлений: то вскочу на кочку, то ухну вниз. То в темноте вспыхнет лампочка, хоть иголки собирай, то, в глаз коли, ничего не вижу. То прихожу к пониманию, что будущее создаётся мной сейчас и здесь, то внезапно озарение наступает – никакого будущего для меня нет. Но никак не желаю себя посторонним чувствовать. Не хочу, чтобы меня запугивали.
С чего это возникло желание хорохориться? Перед кем? Ерепениться нет толку.
Нет ни злости, ни зависти, ни ненависти.
Ничего не изменилось. Что было пять минут назад, то и тянется дальше. Однако: между небом и землёй что-то поменялось. Поменялся же мой мир образов. Представлений, мечты. Воспоминания стали другими.
Нет, мир не превратился в мир беспредельных возможностей.
О чём это я? Куда меня понесло? Конечно, разглядывая горошину, или там семечко яблока, можно представить яблоню, увешенную яблоками, можно заросль гороха, всю в стручках, усиками прикрепившуюся к воткнутым в землю тычкам, как наяву увидеть. Всё можно представить, но в действительности, всё будет не таким. Описывай не описывай, действительность будет другой.
«Не хочу пересмотр прошлого начинать».
Неприязнь какая-то от мысли о пересмотре прошлого возникла. Разрешения как бы не спросил. А время тянется медленно, как будто хочет остановиться.
Дышать, что ли, стало трудно? Воздух уплотнился? Пространство сдвинулось? Связь нарушилась? Уплотнение за счёт пустот произошло. А в пустотах смрад копится
Связь существует везде. Надо только покопаться. Не морщить нос от запахов. Запусти руку в дерьмо, пошарь, не боясь измазаться. Ниточка приведёт к цели, отмывая цель, пойму, что есть жизнь.
От меня одна оболочка осталась. Так на оболочке все важные, нестираемые следы сохраняются. Так сказать, отпечатки прошлого. Но ведь мысль следов не оставляет. Или оставляет? Седые волосы, морщины, поселившееся неверие. Между мыслью и следами её широкая пропасть. 
Неверующих ни во что не бывает. Каким бы ни был шутливым разговор, какие бы дурацкие вопросы не были бы заданы, всё - подготовка к важному процессу взаимоприкосновения.
Логика абсолютной веры во мне самом заключена. Вера, по-моему, разная, обсуждения формы её не допускает единообразия примитива. Зачаток, зародыш безумия веры не в голове, а в сердце сидит.
На миг прозрел. Становится ясно, что логическая цепочка не ведёт к искуплению. Всё плывёт сквозь, сквозь.
Солнце зашло за облако. Да не солнце зашло, а тоска заслонила свет. Смешно, как может тоска свет заслонить?
Чувствую, как подо мной опора проседает. Не ноги гнутся, а опора не выдерживает. Конечно, вина опоры в том, что твёрдо на ногах не могу стоять. Опора, может, винит меня, если она одушевлённая, я – её. Вина, что ли, опора?
Волнуюсь. Неловко смотреть на человека, который волнуется. Наверное, моё волнение незаметно.
Волнение возникает, когда теряется ощущение жизни. В какой-то момент жить разучился. Вот и хочется сесть кому-то на шею. Пускай тот расхлёбывает.
Но ведь если, допустим, кто-то моё дерьмо разгребёт, я из-за этого лучше не стану. Или стану?
Когда «или – или», веры никакой нет. Вижу только то, что точит изнутри.
Многое хотел бы услышать. Предельно откровенными в общении люди должны быть, вывернутыми, как наизнанку карманы выворачивают.
И так, и не так.
Это не избавит от забот. От забот избавиться – почувствовать себя выше всех. Надо верить, сердце подскажет, где выход.
Странны рассуждения, что вера может храниться в каком-то там мешочке, пускай, и мускулистом, который бьётся без остановки день и ночь. Сердце работает без остановки.
Выбор есть всегда. Никем можно быть лишь первоначально.  Не обозвали словом, вот поэтому меня как бы и нет.
Так что, до тех пор, пока Она широким жестом не пригласила войти, меня как бы и не было?
Посмотрел, обалдел, будто внезапно получил удар. Тысяча триста восемьдесят вольт оглушили. Я ли это? Если я, то почему жест, взгляд, шея, торчащая из ворота рубахи – всё это как бы и не моё? Пять минут назад был уверен, что я – это я, а мельком брошенный взгляд в зеркало прошлого, и никакой уверенности, бесполезно ждать перемен. Никто не произнёс ни слова, но интуиция не обманывает.
Как все обычные люди, я не знаю многого, вообще ничего не знаю, а судить берусь обо всём.
До сего дня верил, что в состоянии разграничивать реальный мир от галлюцинаций. А теперь не я сам, а создаваемые мною образы контактируют с миром. А они границы устанавливают неправильно.
Получается, моё стояние у крыльца всего лишь продукт больного мозга. Немыслимо.
Рассматривание себя – жалкая потуга доказать, что я не лыком шит. Бессознательно, но не бессмысленно, и, в какой-то мере, не бесцельно. Во всём есть уязвляющий смысл. Страшные вещи лезут в голову. Без дополнительной отплаты своими страданиями, жизнь, всего лишь, - игра.
Поклонись своему отражению. Улыбнись. До ушей растяни рот. Терять нечего. Я – единственный на этом свете. Только я отражаюсь в зеркале. Как удивительно в отражении подсвечены глаза. Кот мартовский.
Громко дышу, мысленно ухожу и возвращаюсь. Понимаю, убеждать себя бесполезно.
И, тем не менее, у меня нет проблем. Так не бывает. У всех проблем выше крыши, все решают проблемы. Все думают, что они думают. Думать умеют и машины, научили. Думать, но не чувствовать.
Тревоги одолевают. Хорошо жить, закрыв наглухо окна, двери, выключив телевизор. Этот чёртов телевизор, один негатив показывает. Только свои сомнения успокоил, как телевизор выкинул порцию общих.
Мир раскачивается: то в Ираке военные действия, то на Украине, то турки подлянку устроили. Качает мир, как простому смертному не заболеть морской болезнью? А чем не пропасть между валами, когда рассказывают о наворованных миллиардах? Разве наполнившись таким, наверх вынырнешь?
Раз мир устал, то его усталость, схожая с раковой опухолью, проникнет во все души. Душа – пугливая штучка. Она норовит спрятаться. В пятки уходит. Если бы только в пятки, послушаешь, - что только не болит у людей: колени, головы, спины, желудки, - наверняка, там больные души прячутся.
Бред несу. Наверное, из-за того, что придвинулся к горизонту, и над горизонтом туман начинает рассеиваться.
Туман рассеялся, отовсюду слышно, как нужно с пользой остаток жизни прожить. И внутренний голос о том же говорит.
Западает в человека многое. И то, что подходит, и что совсем не надо, и что как-то заполучить требуется.
Не понимаю ни единого слова, услышанного извне. Или понимаю? Смерть не есть отрицание жизни, тогда что? Вот и надо мне определить, что имею в виду, говоря о жизни.
Моё возбуждение ни в чём не повинно. Мне стыдиться нечего. Со всяким может всякое случиться. Не следует придавать ничему большого значения.
Не совсем дурак. Прислушиваюсь к себе и признаю, что чувствую себя довольно-таки бодро, случись что, для самообороны есть всё. Не простак, далеко не всегда на рожон лезу.
И что с того, что каждый должен думать о том, что делается в стране? Моя страна сейчас – эта улица, этот дом.
Как там поётся в песне: «Вот эта улица, вот этот дом…» Слова дальше не имеют ко мне отношения.
Достучаться, докопаться через стекло до собственного нутра, не говоря уже до чьего-то другого, намертво замурованного в толще стекла, невозможно. Через что-то первобытно-низменное приходится пробиваться к пониманию.
Понимание в чём заключается? В том, что мир плох, что люди все сами по себе, делятся на «хороших» и «так себе»? Я себя, конечно, отношу к хорошим. Хорошим надо создавать все условия, чтобы они могли проявить себя, быть, на чуть-чуть, умнее своего времени.
Хотя, создай эти самые условие, - человек вконец обленится, палец о палец не ударит.
Вчера как сегодня, сегодня как завтра. Завтра может и не наступить. Завтра – неизвестность.
Неустройство жизни толкает на желание знать, на восхождение.
Нет никакого восхождения, нет и падения, не всякие уши расслышат глас вопиющего в пустыне.
Поплачься, поплачься. Про пустыню речь завёл. Моисей долбаный, кого водить за собой хочу? Нищету почувствовал? Перед кем ломаюсь? Понравиться хочу?
Лучше не думать о том, о чём бесполезно думать, что не в состоянии изменить. Не ломись в закрытую дверь.
Задумался о жизни. А что такое жизнь7 Открытие в этом вопросе не сделаю. Лучше порассуждать, что «не жизнь», с чего она начинается? Наверное, с самоумирания. В большинстве случаев постепенное. Не столь ярко выраженное.
Если моя судьба зависит не от меня, то от кого же? Если в несчастье нет смысла, то не получается ли так, что всё бессмысленно?
Вечность над человеком, она где-то в космосе, а не в том, как, где, с каким шиком человек устраивает свою жизнь.
Что, почём и отчего?
Пустота, которая наступит, а она наступит, застигнет каждого.
Все хотят необыкновенного. Необыкновенного в обыденном. Мужики в новостях и между строк в газетах ищут ответы, женщины – день и ночь готовы краситься, чтобы рот стал алчно-красным, чтобы приподнялись брови, чтобы увеличить глаза, ублажать тело, лишь бы понравиться кому-то. Все готовы ползти за тридевять земель.
И взгляды, человеческие взгляды меня смущают: смотрят так пристально, ожидают чего-то, чего не могу дать.
Жаловаться на одиночество – модно.
Чувствую себя вконец измотанным. Ощущение такое, словно воз затащил на двор, все силы выложил для того, чтобы сохранить душевное равновесие.
Никто не запретит, я могу думать как угодно. Я ведь никого не учу. Нет у меня такого права, не наделили. Я не из тех, кто превращает белое в чёрное. Клевету соглашусь терпеть, если она не беспричинна
Снова уловил усмешку в зрачках женщины. Она смотрит на меня со вниманием напряжения, за которым чувствуется, что она думает не обо мне, хотя на меня смотрит. Моя молчаливость её начинает раздражать.
А меня продолжает нести, не могу прервать рассуждения. Правильно, если вину за собой не знаю, то и, пускай, простят меня за это.
Каким бы добросердечным человек ни был, обязательно наступит день, тот час, когда почувствуешь, что выдохся, что силы на исходе, нет терпеть уже сил, что слово «любовь» вызывает отторжение.
Оно понятно, если всё принимается как должное, я обязан так поступать, обязан помогать, дарить, утешать, то почувствовать, что, снисходя ко мне, за благодеяние принимается даже снисходительный кивок в ответ, это разозлит кого хочешь.
Но ведь не чувствую признаков угрозы. Не замечаю. Напротив. ощущение такое, что во мне раскрывается что-то до сих пор скрытое.
Вот говорят, что душа после смерти переходит в иной мир, одушевлённый или иной какой, то, выходит, не с живыми нужно разговаривать, а выспрашивать и выпытывать у окружающих предметов их отношение к моим поступкам.
И деревья, и камни, и вода в речке, - все они живут намного дольше. Не зря ведь молятся дереву, на камне вырезают кресты, за божницу кладут пучки трав. Чувствовать надо приятие или неприятие, видеть, где проходит граница поля битвы добра и зла, оберегать то место, в котором зла нет.
Поймал себя на чувстве, которое перемешало во мне все понятия.
Если человек почувствует, что его любят, он станет счастливее.
Нет, подумалось, что место мне в скиту. В лесу, у склона горы, неподалёку от вековой берёзы. Я не праведник, я не тот, кто взамен ничего не ждёт. Отдавая, хочу и получать.
Предоставь, кто дал бы мне возможность выбирать, - предпочёл бы жизнь полегче, без потрясений, без потерь. Выбрал бы удобную жизнь. Удобную во всей красе, без забот.
К свету надо идти. Темнота там, где свет не отражается.
Тысячи лет человек стремится очистить вокруг себя мир, тот мир, который он загадил сам. И, когда это получается, жизни конец приходит. Его жизни. Той, которую он восхвалял, наполнял. Приходит кто-то другой, он стремится тоже улучшить мир, который был до него…
Какая разница, много знаю о ком-то, мало знаю, ничего не знаю, не эти знания направляют. Руководит мною то, чего я о себе не знаю. Так-то.
Не нужно ничего восхвалять. Восхваление ненавидеть надо – это начало конца. Ты нужен, пока борешься. Если в жизни ненавидеть нечего, то это уже как бы и не жизнь. Зачем такая жизнь?
Тоска, пустота и скука в забывшихся глазах. Всё то, и ничего определённого. Перемен жду, видимых перемен, а за спиной на стене прозябает всё тот же календарь. Циферки не меняют размера, склонившийся подсолнух на картинке, включишь лампочку в прихожей, выключишь, всё так и остаётся безжизненно повисшим. Тени от него нет.
Не понять, живя, кладу свою жизнь на чашку весов нового мира, и при этом остаюсь в старом мире? Или как? Голосую за, борюсь против, рублю сук, на котором сижу. Вот ведь парадокс!
Просто изживаю себя. Ежеминутно, ежедневно. Без удовольствия. И не я один. Таких большинство.
Подумал, и понял, что цель жизни – неизвестна. Как тут не позавидовать тому человеку, на которого, где сядешь, там и слезешь, он всегда начеку, он не подставится под лишнюю ношу, он, наоборот, стоит зазеваться, переложит свой груз тебе.
Чтобы что-то доказать, не хватает аргументов, слов, запал быстро иссякает, мотив не ясен. Чем кого-то оскорбить, лучше повернуться и спокойно уйти.
Так уходи!
Косяк доводов слёта ударил в стекло, вроде бы, один другого убедительнее, но бесполезность слов уже почувствовал. Нашармачка слова приходят, без страховки. Поэтому рассчитывать на слова не приходится. Без разницы, думаю или выговариваю слова.
Я живу во времена, в которые все про всё знают, убеждение перестало быть видом деятельности, ничто не несёт отпечатка тайны. Все считают себя знатоками. Новому научиться нельзя. Всё было, было, было. Словарей, энциклопедий, воспоминаний – немерено издано. Читай.
Будто спросонья ни во что не могу врубиться. Машинально, как заклинание, повторяю: «Не хочу, чтобы было лучше, пускай будет так, как есть, всё глупо, всё бессмысленно. Не понять, что меня сюда привело. Не хочу жертвовать тем немногим, что у меня осталось, ради кого-то, кто этого не стоит, палец о палец не ударю».
Так весь вопрос в том, что не ради меня она приехала. Я – сбоку припёка.
Поторопился родиться или отстал от времени, опоздал? Ничего не изменится – опаздывать не зазорно. Мечты о будущем утрачены. Освобождено место для воспоминаний. Не понять. из чего состою? Из всего, только не из чего-то духовного.
Опять ценник на виду.
В чём моя суверенность?
Все правы, только я не прав. Тяжёлое чувство. Если поступлю так, по совести, повернусь и уйду, использую последний шанс, буду жить, как и жил? Но ведь припёрся за чем-то? Не говорит ли это о том, что меня «посвятили» в некую тайну? Я действую от лица какого-то заговора. В этом незнании какое-то утончённое унижение.
Слов не хватит и фантазии описать присутствие собственного образа где-то, чтобы никто не усомнился, чтобы восторженная реакция человека, который лицезрит образ, согрела бы его душу.

                34

Всё дело в воображении. Оно теснит, оно одновременно молодит и старит, оно заставляет исчезнуть и воскреснуть. Каждый лепит образ, сообразный со своими представлениями. Одним нравится одно, другим – совсем противоположное. Кого-то попадья сводит с ума, кого-то – поповна.
Я не жалуюсь. Нет, правда, я не жалуюсь. Мою ситуацию надобно продумать до конца.
Я, мне кажется, веду борьбу со временем. Борьба со временем началась с рождения. Что ни происходило, всё происходило слишком поздно, когда произошедшее утрачивало значение.  При этом получалось, что победитель всегда один – время.
Мои ли это мысли, повторяю чьи-то, но что-то должно открыть глаза. На чужих ошибках не учатся. Тем не менее, какое-то мнение создавалось, и только под гнётом обстоятельств, только обстоятельства принуждали отказаться от собственного мнения. Обстоятельства и нужда.
Чувствую, замызганным стал, слова отыскиваю такие же, замызганно-значимые: об-сто-ятельства, гнёт, мнение. Отговориться хочу.
А просто надо выбрать: или прошлая жизнь, или непонятно какая. Или уйти, или идти вперёд.
Трудно не сбиться. Невозможно. Кругом понаставлены зеркала. Отображения везде. Но почему картинка в зеркале цвета тени? Чёрная душа внутри?
Вскачь несётся отображение, мельчает. Всё вдаль, вдаль. Всё мимо чего-то. Я стою на месте. Может, кому-то из-за стекла кажется, что я впрямь лечу?
Какое там лететь? На месте устоять бы. И я сморщился, оплыл – пенёк трухлявый, и жизнь в кучку фактов старья превратилась: налетай, разгребай, пользуйся, кто может.
Не просто ведь жду, чтобы первый встречный мою кучу помог разгрести, а нужного человечка дожидаюсь. Итоги чтобы с ним подвести.
Но ведь у каждого своя история. Из страха попасться в ловушку, не всякий возьмёт на себя какие-либо обязательства. Это только в известные минуты приходиться на что-то решиться.
Странно, с одними людьми схожусь легко, а с другими ну никак не получается. Вроде и поддаюсь, вроде и уступаю, и желание есть, нужен зачем-то тот человек, а вот что-то промеж стоит, не пускает.
Впечатление – обманчивая штука. Я не из тех, кто с каждым встречным обниматься будет, не из тех, кто всё понимает, всё пережил то же самое, что и любой страдалец, и готов поспособствовать. Мне к человеку приглядеться надо, влезть в его шкуру
Ну, и много шкур попримерял? Плечи не болят? Разобрался, что хорошо, что худо?
Мысли приходят и уходят. Неуверенность и притязание, не пойми на что. воспитание виновато. Никак от воспитания не высвободиться. В детстве беспрекословно подчинялся. Это молчаливо считалось само собой разумеющимся.
Вопросы, какие задаю, - это вопросы ко мне самому. Они отдаляют меня от самого себя. Я их боюсь. Так как не уверен в ответах.
Кто действует, тот в известной степени ошибается.
Тишины, тишины душа просит. Время в тишине совсем другое, оно позволяет далёкое приблизить, то, что рядом – отодвинуть для лучшего рассмотрения.
Тишина и время какой-то особой властью обладают. Не зря говорят: поймёшь со временем. Тут одна закавыка есть, понимание к времени должно прилагаться, соотноситься. Не довеском, а полноценно.
И вижу, и не вижу лиц. Такое ощущение, будто что-то мне передаётся. Ослепляет меня чужое пристрастие.
То ли тишина дарит новый день, то ли время уносит жизнь, поди, разберись. Одного хочется, чтобы хорошее продолжалось вечно, ну, не вечно, но долго-долго, а плохое исчезало бы сразу, как только переставал бы слышаться последний звук этого слова «плохо».
Вверх – вниз, вверх – вниз. Вверх, - подъём не бесконечный, и спуск тоже ограничен по времени, и горизонта никакого нет. Горизонт на равнине манит к себе. Равнина – в ней всё хорошее, в ней «всё как обычно».
Требовательное внимание во взгляде в зеркало. Изжитые чувства – вины. Стыда, просчёта набрасываются на меня. Вгрызаются. Того и гляди страх заставит стать на колени.
Страх, одним словом, можно разгневать. Слово заветное сказать надо. Сезам, откройся! Хоть сто раз заклинай, - бесполезно. Загадочная штука – душа. Некую границу преодолеть нужно.
Думается отстранённо, загадочность отзывается болью, ощущение первой встречи тащится за мной до самого конца, и деревья, небо, солнце будут как напоминание, замкнут кольцо. Так как от инерции не уйти, то напоследок проявятся несколько начальных кадров, которые будут началом нового круга. И всё, в конце концов, пропадёт в полуденном мороке, который опалит душу, и она перестанет метаться.
Всё для чего-то. Долг подчас заменяет любовь. То, что должен понять, я сам это должен понять. По необходимости. Постепенно. От простого к сложному. С чем-то примириться, что-то простить.
Простить даже за то, что не такое передо мной ожидание, как я хотел бы видеть. Несчастья – они тоже своею неожиданностью заставляют концентрироваться: перевёл дух, раз-другой вздохнул свободно – живи, радуйся.
Конечно, я, как и всякий человек, несовершенен, со всячинкой. И нашим, и вашим. Тот, кто витает в облаках, кто считает себя пупом земли, совершенством в единственном лице, тому, конечно, и чёрт не брат.
А, может быть, с такими спокойнее? Они честнее, с ними интереснее? Такие не продают?
Кто знает, кто знает.
Откуда считываются слова, кто их сбивает во фразы, кто возбуждением разогревает речь, почему так и только так приходит понимание «чем люди живы»? И что интересно, уловить нечто созвучное своему настроению надо. А нечто услышанное созвучное заставляет морщиться, ощущение, что меня как бы обворовали.
Да и ладно, не мелочь из кармана выгребли. Давно уяснить надо, что куда ни иди, в любом направлении, все дороги ведут в ад.
Ни одни человек, по-настоящему, по отдельности, не знает, что происходит с ним, а когда собирается несколько человек вместе, они судить принимаются.
Закрыл левый глаз, закрыл правый глаз, открыл оба сразу – ничего не изменилось.
Я что-то обязан…Что обязан? Понять, простить, куда-то пойти? На минуту поглупеть?
Никто не обязан быть глупым. Всё-таки, чем-то недоволен. Не совпал в оценке, не обсосал конфетку?
Осаждают мысли. Потревожил я их во тьме забвения. Я хочу крикнуть: я сожалею, я не хочу!
Но ни один звук не слетает с моих губ.
Слова имеют свойство искажать мысль. Слова самостоятельны. Слова нужны определяющие. Успокаивающие. Невыносимо, наверное, смотреть, как мается человек, места не находит. Жалко его.
Жалко у пчёлки. Жизнь, которая миновала высшую фазу, недостойна для разбора.
О чём я думаю? Что за бред в голову лезет? Что за «высшая фаза»? Что это за поиск «нового»?
Пока на языке вертятся сотни вопросов, пока я способен их задавать, совесть не дремлет. Ангельское что-то, детское начало в каждом сохранилось, непосредственное. Стоит вопросам перестать возникать, как происходит парадокс взросления.
Ничего с ощущением непонимания не поделать. Белым стекло заплывает, белое прилипает к стеклу. То ли рассвет, то ли закатная муть, то ли мгновенное старение зеркала произошло.
Освещение поменялось. Что-то яркое взгромоздилось вокруг меня., со множеством граней. Грань – зеркальце. В каждом зеркальце преломляется моё лицо с застывшим взглядом.
Пытаюсь расслабиться. Судорога сводит губы. Я жду. Понимаю, нетерпение тут не к месту.
Всё ж, лицо в каждом зеркальце – оно свидетель чего-то. Если всё пережитое вдруг навалится на меня, начнёт осаждать?
Всех покорить может разве что только солнце: погаснет оно, и жизнь закончится.
Каким-то своеобразным объёмным косоглазием хочется обладать, чтобы самого себя напрогляд видеть, не напрогляд, а отразиться в чьих-то зрачках.
Отразиться…То-то и оно, не пускает вглубь провидение, откуда знать, что там на глубине, допустим, пяти метров под кручей горы или в толще скалы? Или в сердце человека напротив?
Всё условно. Для кого-то мои добрые дела вовсе не являются добрыми. Добро вопреки, как попытка сопротивления внешнему нажиму. Добро в злорадстве: «тебя предупреждали». Своего безобразия сам не ведаешь. Трудно сказать, но значительное в тишине вершится.
Опять про тишину. Не надело?
Ощущаю себя в центре событий. Частицей. Остаюсь на избранной позиции. Страдания и вину придётся разделить со всеми.
Счастье не может длиться вечно, превратившись в привычку, потому что редкое счастье в сто раз ярче. Тишина, вначале желанная, потом обернётся пыткой.
Для пытки палач-душегуб нужен. Плаха, красная рубаха, секира рубить конечности.
Боюсь ошибиться. Боюсь не те оценки выставить.
«А ты не жадничай, - почему-то подумалось, - отсыпай всем им причитающееся».
Не хозяин самому себе. Мысли и тело разобщены. Тело не повинуется воле. А мысли – чьи-то чужие, вечно, подобно коровьему хвосту, плетутся сзади. Я есть, и меня нет.
Словно убеждаю самого себя.
Какое-то тягостное ощущение ненужности присутствия. Зависимость какая-то.
Никто не знает правил зарождения желания. Зарождение желания каким-то правилам должно подчиняться, на какой-то системе любой эксперимент зиждется.
«Зиждется» - гать над топью. Хвала тому, кто первым прошёл, кто вешек понаставил, кто мостить переправу начал. Сколько народу утопло, пока «зиждется» не обрело системного значения?
Глупое выражение – «системное значение». Ещё хуже – бессистемное тоже значение. Жажда большого дела и в том, и в том значении. Неискренняя она. Неискренность прячется за словами. Действительность как бы отодвигается. Мечта всегда соблазнительна.
Быть или не быть? Благоговейно вслушиваюсь в тишину после произнесённых слов, сосредоточенно, словно провожу взглядом хвост уходящего поезда, ловлю стук колёс на стыках рельс, слова ведь тоже притираются друг к дружке. Одни благозвучны, другие – куда ни поставь, корявы. Выудить из запасника нужное слово, предприятие чрезвычайной трудности.
Поход куда-то – бегство от одиночества.
Глядя в зеркало, и мысли не возникнет, чтобы свернуть в сторону.
- Мне всегда прямо.
- Да! Отражение дробится только прямо.
Повернул голову, хочу изучить свой профиль. Фиг вам, боковое зрение хуже некуда. Вроде как настроение испортилось. Постоянно во что-то верю, поэтому попадаю в беду. Печально-отсутствующий взгляд. Достижение в чём-то, не возвышают меня, как мужика. Никого не убил, не украл, не поджог. Полностью самостоятельный человек. Однако, все правы, один я неправ. Все за меня всё знают.
Я не рисковый человек. Мне недостаёт условности. Иду себе и иду, живу, никого не трогаю. Иду оттуда, где я больше не нужен, туда, куда глаза глядят. Иду с уверенностью, что моё меня не минует. Ни от чего не могу отстраниться.
Я знаю, что даже при самом неудачном раскладе, когда всё будет против меня, никакой прикуп, кажется, не поможет, что-нибудь, да и произойдёт. Не сам вытащу, так кто-то подсунет козырь. Но ведь я не упёртый, если что-то не понял, то и не стараюсь непонятное вываливать на кого-то.
Мир устроен хитро. Он заставляет перенапрягаться.
Но я и не из тех, кто насквозь видит ситуацию. Кое-что, конечно, вижу, кое-что чувствую, не заскоруз совсем. Как-то притерпелся к своей одинокой жизни.
Мне думается, в какой-то мере женщины внушают мужикам комплекс неполноценности. Редко кто не подвергается «промыванию мозгов»: то не так, денег не хватает, упрекают в бесчувственности, любая женщина на словах знает, как и что надо делать. Женщина никогда не признается, что она не права.
На моём лице написано одиночество. Одиночество, против которого помогает только соприкосновение с кем-то. Но и оно отвергает всякое сближение.
Мне бы хватило одного-единственного мгновения.
Может быть, вина и неполноценность мужчины в том, что он никогда не сумеет родить ребёнка? Может, из-за того, что мужчине не дано понять, каким он должен быть. Мужчина действует сообразно внешним раздражителям, и они легко его переиначивают? Мужчина легко верит внешнему виду.
Всё должно быть в меру, как говорил великий Неру, только мера мере – рознь
Вот и приходится всё время советоваться с женщинами, разделять её чувства. Хорошо, если уступаешь на пятьдесят процентов.
Принцип пятьдесят на пятьдесят, помесь волка и ягнёнка – идеал.
Конечно, не стоит думать, что, если я покончу со старой жизнью, как тут же начнётся новая. Более лёгкая, с новой свободой и возможностями.
Все не без изъяна. Все ловко орудуют кистями, клеем, карандашом, дыроколом, высказывают возражения. Быстро, пренебрежительно. Не я, так меня очернят, припишут безобидную слабость, выставят напоказ изъян во внешности, на глаз, допустим, крив, или хром, или неповоротлив, посмеются над хобби. Не настолько человек идеален, чтобы его жизнь и жизнеподобие его жизни были без теней.
Вот и приходиться растрачивать свои силы на пустяки, стараясь соответствовать, духовную дурноту задавливать.
И дураку ясно, что женщина подчинена своим внутренним ритмам, она меньше зависит от механизмов приспособляемости.
Но она и сжить со света, на это она больше способна. Тень у неё темнее.
С чего прицепился к тени? Прибытка от тени никакого.
Когда сам себе не нравлюсь – это одно, но, если кто-то подчеркнуто указал на недостаток, конечно, есть разница.
Когда я сам себя обвиняю и хлещу, и когда кто-то между делом прошёлся по моим бокам, разница ощутимая. От самого себя поболит-поболит, да и отпустит, а от чьих-то обвинений «между делом» рубцы и болючее, и кровоточат немилосердно. И не важно, что всё делалось «из благих побуждений». Близкие отношения необходимы, но порой они слишком болезненны, опутывают по рукам и ногам, сковывают свободу.
Снова повторюсь, у каждого своё представление о прошлом. Это не тема для разговоров.
Достиг определённого рубежа, и чувство появилось, что-то надо предпринять. Спасение в переменах. Свои слабости прикрыть хочется чем-то крепким. Но ведь, защищая слабости, сильнее не станешь. Удобно, но бесперспективно.
Вместе со всеми смеяться веселее. И плакать. И оценки выставлять.
Нет путеводителя по жизни. Не знаю, на что иду. В молодости, сломя голову, можно делать опрометчивые шаги: времени впереди – вагон, тогда не приходит в голову, что чего-то не знаешь. А когда жизнь шишек насадила, когда за плечами не одна тайна, начинаешь остерегаться всего.
За спиною полно призраков. Хорошо, что они пока ведут себя культурно.
Дело не в призраках, они порождение моего мозга. За всем скрыто что-то другое. Влип я, кажется, в неприятнейшее положение.
Давно перестал верить в реальность. В оценки верю, что ли?
Воображение не больно богато, недостаток это или достоинство, - как посмотреть. Не Дон-Кихот, конечно, с ветряными мельницами бороться не намерен, хотя склонен к желанию выдумывать жизнь.
Есть всякие желания: остывшие, - трудно объяснить, почему они грусть вызывают; невыносимо-острые желания близости, они нацеливают посмотреть, как оно будет дальше.
Моё недреманное внутреннее око, перебирая все события, ищет в них моменты, дающие пищу для подозрений.
Интерес к жизни, конечно, уходит, факт, нельзя в одно и то же время иметь всё. Плохо быть злопамятным, неискренним. Конечно, это недостатки.
Относиться к этому факту просто надо. Он ни к чему не обязывает, ничем других не стесняет. Приспичит – исправишь, захочешь – повторишь, не захочется – и забыть можно.
Прекрасно. Раз намертво к суждению не прикован, то и досадного чувства не должно возникнуть. Возникло что-то – его стоит задавить.
Ишь, как всё просто! Размахался саблей. Аптекарь! В угол загонят, так и толку никакого от всех мыслей. Попей водички.
Не замечаю ничего, что могло бы изменить моё представление о том, что меня окружает. А какое моё отношение? Дружеское. Не детско-восторженное, а, скорее, снисходительное.
Почему?
Да потому, что глаза высматривают и отмечают мелочи характерные именно тому человеку, которого рассматриваю. Тут они широко раскрываются, на лоб лезут. Не раз чувствовал, что именно глазами просил о помощи, именно глазами пытался втолковать своё видение.
Не хватает единомыслия. В чём-то бессилен, в чём-то не инициативен. Но ведь меня не дураком выкармливали. Соску не сосал из нажёванного мака.
Женщина продолжает смотреть на меня вопросительно, чего-то ожидает. Это длится секунду. Я запоминаю выражение. Вижу, как ей становится скучно, как лицо деревенеет, но невозмутимость не стирается с лица.
Оглупить её не хочу. Она не глупее, чем есть. Чем есть с чем?
Притягивает и одновременно отталкивает. Не хочет, чтобы ей сочувствовали, жалели. Свинства в отношениях не приемлет.
Не хватало, чтобы она завела песню: ты можешь! Ты просто не хочешь!
Сострадание – последнее дело.
Мысль отдаётся щелчком в воздухе, вылетом искры.
Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься.
К чему такое подумалось? Во фразе не хватает связки о страданиях. На страдания рождается человек. А страдания должны выжигаться, искры от сгоревших страданий – звёзды на небе.
Умный или догадливый? Во всём определённый смысл.
В эту минуту на меня раздражение наползло. Достоинство или недостаток это? Автоматизм мысли по отношению к себе звенящую брезгливость выцеживал. С таким звоном струйки молока о стенки подойника ударяются.
В жизни у меня неожиданные встречи были часты. Они не удивляли. Потом, спустя время, одна встреча тягостное впечатление вызывает, другая, наоборот, помнится душевным щемлением.
Моё человеческое несмирение сопротивляется, оно вне безумия жизни хочет находиться.
Узость, бедность мысли, ограниченность. Недостаток ведь и неприязнь к человеку. С чего она возникает? Вроде, ничего тот человек плохого не сделал, но и ничего хорошего. Всё у него с подковыркой, словечка в простоте не скажет. Не любишь человека, не тянет к нему – держись от него дальше. На расстоянии он не мешает.
Мне думается, что у мужиков в году должны быть несколько дней собственной независимости от женщин, чтобы острее почувствовать нужность тех же самых женщин в остальные дни.
В обычном шуме города послышался особенный тревожный гул. Гул не в шуме города, гул в голове. Никак не могу себя приспособить к тому, что нужно изменить. Вывернуть себя не могу, не получается суть выхватить из нутра.
Чувство, будто хожу по болотным кочкам, проседают они, вот-вот провалюсь в трясину.
Всё со временем проходит, но важно, наверное, различать тонкость оттенка слова. Одно и тоже слово может соединить и развести, может иметь сотню интерпретаций. Чёрное – белое, «да» - «нет» - крайности суждения.
Крайность зависает, неконтролируемое мгновение обездвиживает. Чернота или темнота перед глазами, когда некого ругать, не на кого посылать проклятья, не по ком тосковать, - в этом нет никакого удовольствия.
Момент, который переживаю, один из тех моментов, когда надо быть честным по отношению ко всему, чтобы не потерять, без разницы, в чьих глазах, ощущение нужности. Эта потеря была бы слишком большой.
Момент, он, чем хорош, - он отменяет одиночество, вместе с одиночеством исчезает понятие ценности.
Я не принадлежу к тем, кто изображает свои чувства, а потом любуется, не принадлежу и к тем, кто не живёт жизнью, а играет в жизнь.
Жизнь – не праздник, не ожидание подарков, не накрытый стол с изысканными кушаньями. Карнавал – отчасти. Маскарад для меня заканчивается, как только перестают звучать последние ноты праздника.

                35

 
Два года назад музыка своё для меня отыграла. Мы с женой перерезали ленточки на пути к счастью. Ножницы обоюдоострые были. Теперь мои ножницы не режут, а мнут. Теперь я ограниченный обыватель, с раз и навсегда определённой установкой: так делай, а так не делай. И особых интересов нет.
Я теперь перед портретом умершей жены отыскиваю в памяти впечатления, которые дали бы мне право сказать, что мы с ней прожили достойно. Нам стоило жить.
Это ничего, что в нашей жизни вечно было «потом, потом».
А теперь кто может ответить на мои вопросы?
Тот, от кого жду ответ, должен быть умнее. Ах, сложил ручки вместе, закатил глаза вверх, умилился оттого, что посочувствовали. Благодарности – выше темечка.
Во мне начало оживать что-то. о чём думал, будто то давно умерло. Секундно испытал непривычную радость, даже захотелось ответить, но не нашлось подходящих слов.
Каждый умник тоже наверняка от кого-то ждёт ответ на свой вопрос, а тот – ещё от кого-то. Кто же самый умный? Нет, наверное, такого человека, который сумел бы ответить на все вопросы, кто, что, когда и как. Нет.
Миг поразил открывшейся искренностью.
Распорядок мой установлен раз и навсегда: умывание, бритьё, завтрак. Мне нравится так жить.
А почему сегодня. Впервые в жизни, ощутил себя ненужным? Ощущение испугало, лишило уверенности. Такое чувство, словно что-то потерял, чего-то не уберёг.
Заныла спина.
«Нет, здесь бы я не прижился».
«Впрочем, где кто живёт, там ему и хорошо».
Мне, скорее всего,  не ответ сам по себе нужен, а процесс поиска ответа, как бы охота на результат.
Выстрел, залп ли…Пук, пук…Какую силу-идею воплотить хочу? Своей жизнью компрометирую жизнь, устремлений нет, так, чепухой опылить её норовлю.
Жёстко задетый своими же суждениями, ища опоры, пошарил рукой в воздухе. Должна быть серьёзная причина итожить и заново переживать жизнь. Неловкое положение.
А она, наверное, почувствовала, что долго заставляет стоять у крыльца, ожидание самой в тягость стало.
Нет, жизнь не нуждается в оправдании извне.
Стоит иногда загонять себя в неловкое положение, чтобы радоваться, когда избавишься от него. Вот тогда и любовь к жизни возникает. Но эта самая любовь не заставляет прыгать выше головы.
Жизнь – праздник?
Ага, гармошку в руки, и вприсядку по деревне.
Праздник не может продолжаться бесконечно. Это будет уже не праздник, а пытка. Безудержный смех до колик может привести к смерти. Смех?! А над чем смеёмся? Как можно верить тому, чего на самом деле нет?
Остановиться на полпути, всё равно, что не дочитать книгу. Не всмотрелся, не вчитался, не проникся, - вот и непонимание возникло.
Не нужно казаться лучше, чем я есть на самом деле.
Кого убеждаю? Себя? Кого-то третьего, кто стоит между мной и женщиной на крыльце?
Ау, ты где?
Подготовка к чему-то не есть это самое что-то. Разве можно верить в иллюзию? Тем более, быть объектом зависти.
Меня удивило рвение, с которым я отправился в гости. Чем оно было вызвано? Змею увидел у себя под кроватью, и в страхе убежал? Может, наоборот, чего-то новенького, неизвестного захотелось? Неизвестное, как известно, хуже укуса змеи.
В голове нечего держать все глупости, как и не стоит ждать от жизни что-то особенное. А вот подишь ты, против всяких правил, жду и держу. Недоумение. Тревожные параллели не праздного любопытства рождаются в мозгу, если начать сличать, куда это заведёт?
Я ли хочу и должен втащить в свой мир эту женщину, она ли в свой неправдоподобный мир, расставленными сетями, может меня поймать, - не знаю.
Не может такого быть, чтобы из многих сотен людей ни один не ответил на мои вопросы, не оказал помощи.
Непонятно, куда гонит меня время. Постоянные тычки в спину. Обернуться, - нет сил.
Гонят и гонят меня в каком-то определённом направлении. Кто-то рядом, кто-то впереди, сбоку, повсюду.
Незапертая калитка, как светлое пятно во тьме, я рванулся к свету. Ноги сами вели сюда.
Нет, ноги не вели, я следовал за каким-то своим устремлением до какого-то места. Дошёл, дальше не знаю, что делать.
Мысль о том, что я не знаю, что делать, мгновенно обдала ледяным холодом.
Полным-полно людей в городе, а я не могу найти ни единой души, к кому обратиться можно.
Полоса яркого света протянулась от щели в заборе до крыльца.
Меня никто не отвергает Меня приручить не могут. Чтобы приручить, надо воспитать.
Время уважать надо, время невозможно остановить. Время с толком проводить надо. Оно не резиновое.
Злюсь на что-то. Хочется сказать что-то с подковыркой, но боюсь разрушить возникшее представление.
Какое место мне отведено в жизни? В оставшиеся годы мне предстоит подняться или пасть? Большая ли разница между этими понятиями, если я не знаю, куда и зачем рваться? Куда ведёт дорога, по которой иду?
Тот, кто верит, что можно подняться, кто хочет подняться, тот на коленях долго ползать не будет.
Как она юмор воспринимает? Все женщины должны воспитывать мужчин. Они чувствуют боль.
Чихнул два раза. «Будьте здоровы», - услышал.
Простудился? На сквозняке стою? Чихая, спугнул мысли.
Качнул головой, показалось, что уши зашевелились. Мода в юношеские годы была зимой ходить без шапки. Шарфом шею обмотаешь, а на волосах чуть ли не иней. Один раз на практику пошёл на завод, мороз небольшим был, но ветер сильный. Уши и прихватило. На проходную захожу, мне и говорят: «Три. Отморозил». Натёр снегом. А уши стали распухать, в ослиные превращаться стали. Как вареники сделались. Головой качнёшь, и такое ощущение, что они колышутся. Кожа напрочь слезла. Года два потом щипало их на морозе.
Глупость. Глупость и приходит в голову от сличений. Одно плохо сочетается с другим, результат – глупость. Не намеренная, а так, всего лишь итог тактического хода.
Последовательным надо быть. Шараханье ни к чему хорошему не приведёт. Что, авторитет боюсь запятнать? На кой чёрт он мне здесь нужен?
Просто, когда одно за другим тянется, глупостей меньше понаделаешь. Ни из-за чего не стоит пыжиться петухом. Не имеет смысла. Забора крепкого нет, на который я - петух взлетел бы и прокукарекал. Не умею сказать точно. Сближаю слова, не так ярко они блестят.
Если бы каждую глупость завязанным узелком на нитке отмечал, сколько бы катушек за жизнь использовал бы? Без счёта. Но их все с собой таскать нужно. А вдруг…Так я и таскаю: не катушки, так свою маету.
Я против всех обязательств. Вошёл – должен быть и выход.
Вот, к примеру, уходишь откуда-то, сделал шаг - наскреби земли с дороги в кулёчек, для памяти. А вдруг, вспомнится что-то особенное. Сам не вспомню, кто-то напомнит.
Конечно, каждый живёт в разное время с бессознательным ожиданием. С верой во что-то. Только сама по себе вера не защитит. А вот когда нахлебаешься всего, приходишь к пониманию, что почти ни во что верить не стоит. Понимать надо.
Понимать время. Оно одно, но разное. Дело не в поясах времени, дело не в месте, в котором живёшь, не в людях. Дело в воображении.
Главное, не впасть в сентиментальность. Ты снисходишь, до тебя снисходят. Взгляд останавливается. Он непроницаем. Этого не может быть.
Приятно верить в добро, в человека, но когда предадут, то, сколько обид из-за этого, готов всех обвинить. Всех, но не себя.
Обида – провал в памяти. В него можно свалить всю боль, все страхи, все несуразицы. А у меня был такой провал?
Чтобы не обманывали, нюх надо иметь, по запаху определять ошибки.
Нос почесал. Словно с кончика стёр интерес. Не нужно совать нос, куда не следует.
А почему, собственно, не следует? Рано или поздно, что-то лучше пораньше, что-то – попозже, это должно случиться. В глаза смотри, в глаза. Глаза верят, что я поступаю правильно, они надеются.
Думаю о себе, а как бы обобщаю. Так легче.
Смешно предположить, что кого-то в мире интересует мой вояж сюда.
Не чувствую враждебности. Переживаемое мной было что-то вроде подготовки к перемене.
Уважаю кого-то, люблю, боюсь, преклоняюсь перед кем-то, - пёстрый я человек. А пёстрому человеку без мужества никак нельзя. Мужество необходимо, по крайней мере, чтобы взглянуть на самого себя. Определиться, понять, чего я хочу. И обязательно что-то святое должно быть.
А зло святым может быть? Не то зло, что снаружи человека, а то, которое сидит глубоко внутри – зло на себя самого, что не так всё, что мог бы по-другому жить. Не выживать, а жить. Для выживания надо быть злым. Кажущимся злым. Готовым за всё расплачиваться.
Сам же утверждал, что человек двулик, что разговаривать приходится и с тем, и с тем, с обоими.
В чём-то с одним соглашаться, с чем-то – с другим, а виноват – я. Эти двое, которые составляют меня как целое, когда никогда между собой помирятся. Только я буду выглядеть дураком в глазах людей.
Нет, конечно, с годами немного умнеешь, только что это даёт? Один тёмен снаружи, другой – внутри… А кто несёт свет?
Умнеешь, а тебя никто не слушает. Все рецепт особый просят. Чтобы, без усилий и сразу, результат был.
Радости в том нет, что кого-то предупреждал, а он не послушался, а вышло - по-моему.
Ага, держи карман шире. В кармане мелочи и рецептов столько, что подкладка вся в дырах.
Неужели настолько богатым себя чувствую, что готов за всё платить? Альтруист. Ведь понимаю, что не все хотят, чтобы, допустим, у меня было всё хорошо. Не все радуются успехам.
Легче человека записать в друзья, чем отвести ему место в подворотне, откуда он лаем оповещать будет обо всех моих промахах. Такого иметь в заначке хорошо! Лучше. Ещё лучше Золотого петушка на спице держать. Но я не царь Додон.
Приход сюда пошатнул один из столпов моей веры о самом себе. В честность, например.
Если честность не запечатлелась в памяти, она не существует. Признания кого-то не добьёшься. Слов благодарности не услышишь.
Какое-то напряжение в воздухе.
Честность может привести к непредсказуемому результату.
Перемены возможны, пока хроническое несогласие не зашорит глаза. А дальше начинается воображаемое заблуждение, что, если немного подождать, всё наладится или устаканится, тишь и гладь наступит. И покатилось понимание происходящего вниз.
Хорошо быть толстокожим. Хорошо никому не доверять. Хорошо пук соломки иметь прозапас. На всякий случай. Для того чтобы добро не вышло боком.
Маленькое добро может вмещать в себе громадный мир. Хотя любое добро меньше, чем мир. И маленькое видение может принести признание и уважение. Надо лишь уметь успокаивать людей.
Вспомнил что-то или увидел? Вспомнил до того, как увидел? Неужели в увиденном воплощаются воспоминания?
Нехватка чего-то, и воображение возводит воздушный замок. Интересно. В советское время самое важное читалось между строк, в подтексте, в межпространстве. Этому не учили, но без умения видеть и различать, чувство неполноценности зрело. Уловил – пополнил свой багаж.
Боготворили тогда смелых на слово журналистов.  Неизбывное явственное превосходство того, написавшего, каждый чувствовал. Знакомая фамилия корреспондента внизу статьи обещала открытия.
Живя, я борюсь за жизнь. Не за саму жизнь, а борюсь с мнением окружающих, которые определяют для меня границы дозволенного. Шаг в сторону – осуждение. С меня требуют оправдания.
Виноватая потребность объясниться, оправдаться не даёт покою.
Неужели надо жить долго-долго, чтобы извлечь для себя какой-то урок? Извлёк! Мало надежды, что толк будет.
«Наелся» я жизни. Наелся по самое горло. Мой корабль плыл, сделал остановку, и что-то в нём сломалось. Не один я стою, все стоят. Что-то делают, но без движения вперёд. Марш на месте. Не хватает, начать торговаться.
Все хотят слышать красивую ложь. О, жизнь! Стоит утром открыть глаза, как со всех дыр выливается мутный поток: убийства, кризис, санкции, воровство чиновников, пожары, аварии на дорогах, наводнения. Просьбы о помощи. Украина, Украина!
Ничего светлого, ничего позитивного.
Приобщают к вере. Отметаются сомнения. Гламур, гламур. Дочка вершителя истории новой России, чуть ли не в ряды заклятых врагов этой новой России встала. Кто успел урвать, тот хорошо живёт.
Кто пару десятков лет мог подумать, что всё так будет?
Кумир один – деньги. Всё продаётся, всё покупается. Чувствую себя загнанным, обложенным со всех сторон. Жизнь, лишённая смысла. Когда нет смысла, то внутри селится страх перед смертью.
Кто о чём-то предупреждает, судьба такого незавидная. Изолируют такого.
Советское «потерпите», «следующее поколение будет жить при коммунизме», выродились в греховность мыслей и непонятное страдание душой. И то, и то - самые относительные понятия на свете.
Послушаешь, все правы, но я из этой правоты никак не могу  вытащить спасительный конец для себя.
Интересно, вот рассматриваешь муравейник, тысячи муравьёв снуют туда-сюда, все заняты, все что-то тащат, у каждого свой вход, или, без разницы, куда заходить? Право у них есть, кто первее?
Хорошо, наверное, быть муравьём.
А развитие, говорят, идёт по божьему плану. По божьему плану вещает телевизор, по этому же плану люди стреляют друг в друга. Куда-то едут, встречаются. 
Меня окружает мир чуждых мне решений. Я не хочу видеть и слышать, не хочу принимать то, что мне втолковывают, и ничего не могу поделать. Подсыпают и подсыпают сольцу в мой раствор. И, тем не менее, мне хочется дожить до пресловутого «потом», хочется увидеть, что будет «потом», после смерти.
А для этого необходимо отыскать свой указатель, определить направление, чётко разграничить, что хорошо, а что плохо. Плавненько жить. Не отставать и не забегать вперёд. И, наверное, не забывать о праве выбора во спасение.
Не всё ли равно, как и кто собирается жить? Ну, узнал, и что? Закрой глаза, и представь себя на месте того, кого собрался осудить.
Какой-то запах кислой сырости наполз.
С закрытыми глазами от кого прячусь? Не от людей, от людей не спрячешься, кто-то, да и разглядит. Закрыв глаза, от самого себя прячу то, что всю жизнь беспокоило: осуждение в глазах напротив боюсь прочитать.
Всё это – так, но в чём выигрыш?
Никто не может в полной мере знать своё будущее.
От мыслей расходятся круги, только никому нет от этого никакой пользы.
К концу жизни эта самая жизнь как раствор насыщенной солью становится. Только оздоровляющей встряски не нужно. Встряхнут, а я, глядишь, кристаллизоваться стал, а это конец жизни.
Я не соль жизни. Подсолнуху я уподобляюсь. Лицом повёрнут к свету. Чего в темноту всматриваться? Я не шизик, Чёрный квадрат Малевича у меня интерес не вызывает.
Желаю встать над действительностью? Опасаюсь, что приближение пагубно отразится на внутренних ощущениях? Рябь от меня не идёт.
Воздержусь от выявления своего мнения. Невозможность против необходимости, а смысл где-то посередине.
Действительность не даёт возможность вилять: то - вправо, то – влево, то на носки становлюсь, тяну шею, чтобы рассмотреть находящееся впереди в нескольких метрах, то присяду, пощупаю землю, твёрдо ли под ногами – суета всё это.
Не обезопасить себя таким образом. Как бы критически не относился к тому, что окружает, но на изменения не отреагирую своевременно. Всё у меня с затяжкой. Ясно представить себя в будущем я не в состоянии.
Да я и не пытаюсь делать это.
Не люблю разговоров о свете и темноте. О потребностях. О предвкушениях. О погоде. Накрапывал бы дождик, давно меня позвали бы под крышу. Да и не пошёл бы я под дождём знакомиться.
Не терплю, когда нарочито свою добросовестность напоказ выставляют. Спонтанный порыв лучше.
Конечно, лучше. Но отсидеться в своей крепости хочется. За стенами, где можно защитить интересы своего «я». Пускай, всё то, что тревожит людей, оно лишь отдалённым гулом до меня доходит. Правда, из какого бы материала ни возвёл вокруг себя крепость, всё одно время размелет в пыль любое сооружение. Ничего нет вечного.
Зажмурил глаза – уже не вижу, зажал уши – оглох. И то, и то – трагедия. Невообразимая трагедия.
Обыденное налагает определённые обязательства. К чёрту обязательства. Ничем никому я не обязан. Но ведь жду, жду, когда допустят внутрь. Внутренняя симпатия – это что-то!
Пшш-шшш, - звук, будто головешку сунули в воду. Вечером такой звук изредка слышу, это когда солнце после дождя садится за дальним лесом. Когда на раскалённый диск падает алмаз капли. Облака – это пар.
Меня окружает тишина, зачем-то я пришёл сюда, но мне хочется быть, перенестись в другое место. Ирония судьбы – есть возможность телу почувствовать себя совсем не лишним, а душе это как бы и не надо.

                36

Губительная сила видимости не даёт способности быть счастливым. Всё хорошо, но маленькая заноза, когда и где всадил её, не помню, не позволяет расслабиться. Вроде бы, знаю, чего не хватает, а вот вспомнить, разложить по полочкам начало к началу, в рядок, так, чтобы ничто не расстраивало, не получается. Хорошо бы нашлось местечко и для веры в себя, и упорядочить, согласно принципам, всё от «а» до «я», но куда там - не выходит.
Странное чувство, будто раздваиваюсь. Вот-вот разорвёт меня на части.
Мысль дополняю, вспоминаю, что по тому или иному поводу слышал, пытаюсь скрыть несуразицу измышлений, стараюсь быть «честным перед собой», а толку?
Нет на свете ни одной живой души.
От скуки, что ли, такие мысли? Не чувствуется озабоченности, злости, скорее, злорадства, что у меня так не может быть. Не могу просто так сорваться с места и уехать. Не могу коленце какое-нибудь выкинуть. А почему не могу?
Вот у смерти никаких обязанностей нет, ей неважно, как и в каком виде, кто предстанет перед судиёй, это жизни угодить надо. Это у жизни всё не так.
А женщина… Какой у неё взгляд! Это ж надо иметь такой взгляд, только нечего ей так на меня глядеть. Пусть все оставят меня в покое.
Горло сдавила судорога, грозя задушить. Вот-вот прорвётся крик.
Жизнь беспокоится о том, чтобы душе хорошо было. Чтобы с кем-то можно было поговорить, поделиться своим, душу отвести.
Вот и выходит, что душа не в пятках, не в груди где-то прячется, а привязана она к человеку поводком. И я вожу её за собой.
И под дождём она мокнет, - нет для души зонтов, и мёрзнет, и лечить её надо, и отказаться от неё можно, как отказываются от детей в родильных домах.
А чего, может, «Душедома», по аналогии с «Детдомами», переполнены отказными душами, может, половина населения отдыхает от душ, для себя живёт?
«Подь ты к лешему», - ерунду собираю.
«Чего вот молчу?»
Своё прошлое вспоминается спокойно-пренебрежительно, с маленькой досадой. Не получилась жизнь такой, какую бы хотел иметь, так что ж… Изменить в ней ничего нельзя.
Сам умолчу, никто ничего не узнает. Всё в пределах погрешности. Был недоволен жизнью, конфликтовал, осуждал людей. Меня осуждали по-разному, но это всё вроде нарыва, который, слава Богу, не прорвался, кажется, засох.
Не знаю почему, но что-то привело чуть ли не в ярость. Хотелось, чтобы всё поскорей закончилось, чтобы вообще ничего не было. Никому не интересно. Теперь-то я независим от чужих суждений. Не чурбан, жизнь воспринимаю через боль, это странность, но, как известно, странностями обзаводятся (слово, какое торгашески-пустое) пустые люди для того, чтобы хоть как-то выделиться, чтобы их заметили.
Много несуразностей отмечал в жизни, а вот время не чувствовал. Мимо оно проскочило моё время. Не почувствовал момента, когда время с горки покатилось. Само ли покатилось, или кто-то подтолкнул? На какой горке был, тоже не знаю. Не подсказали. Зубами и руками надо было цепляться.
Последовательность должна быть иной. Будто вижу нелепый сон. Небо упало на меня. Дышать нечем.
Разобраться с собственным хотением не всегда удаётся. Или в начале, или в конце драматическое событие стоит. Какое?
Смерть, развод, нелады на работе, пожар, в результате которого лишился всего? Что? Крушение иллюзий? Что за событие? Какое отношение к нему у меня? Цену за это событие придётся платить разную.
Хорошо чужие мысли до логического конца довожу. Даже выводы стараюсь сделать. Но для получения полного счастья во всём отправная точка должна быть.
Грустно на душе. А ведь раньше думал, стоит поразмышлять обо всём важном, как обнаружу решение мечты.
От какой точки отсчёт вести? От себя или кого-то другого? Со мной вроде бы всё ясно – в любую минуту могу препарировать всё то, что находится внутри. Не до вывёртывания наизнанку, конечно, но ощупать себя позволю. Женским рукам могу себя подставить.
Глупо об этом говорить, но милосердие, что ли, посетило моё сердце, и возникло желание помочь, облегчить процесс обживания нового места.
Мели Емеля, твоя неделя!
Зря думал, что нарыв засох. Как бы не так. Не засох, а прорвался. Вроде бы дышать стало легко. Вроде бы смелости прибавилось. Вроде бы голос собственный стал слышать. Не на высоких нотах говорю, не резко, не пафосно, вкрадчивость появилась, - напряжение внимания усиливается от переключения тембра.
Но ведь молчу, молчу. Сам с собой говорю. Конечно, нуждаюсь в подстрекательстве. Только тогда родится надежда, надежда из обещания.
Она хочет взять реванш. Доказать. Я пока умалчиваю о том, что тот, кого она хотела бы видеть, эту калитку не откроет. Может быть, она об этом знает, но всё равно своим присутствием «возле», недалеко, на соседней улице, каждодневным напоминанием, надеется перевести стрелку на себя. И мне важно, глупо, конечно, это держать в голове и утверждать, убедить её, что не всё во власти человека.
В тот момент, когда открывал калитку, я так чётко не формулировал своё намерение. И когда шёл по улице, мысли не держал в голове об этом. Это пришло потом.
Неопределённость не по мне. В теперешней сумятице виновата ночь, чувство заброшенности, страх из-за внезапно пришедшей ясности. Ночь определила судьбу.
Не желаю вести себя благоразумно. Всю жизнь был благоразумным. Теперь хочу быть таким, про которого люди скажут: ненормальный.
Прав – не прав, это я должен доказать в первую очередь самому себе. Доказательство начинается с определения места собственного «я». Своеобычностью. Пониманием, что нет никаких сил, оставаться в прошлом. Не кто-то во мне нуждается, а я сам завишу, мне расставленные указатели нужны, чтобы не заблудиться.
Наивна такая мысль. Она примиряет с необходимостью быть возле людей. Испытания что, испытания – ряд обязанностей, которые я беру на себя. Беру или на меня жизнь взваливает, - не всё ли равно.
Внёс в жизнь что-то – это заставит уважать себя больше. Не задирать нос кверху, не пыжиться индюком. Не размениваться на мелочи, не вести подсчёт, не устраивать слежку – это ерунда, а в границах дозволенного, я должен определить, как поступить, что следует делать.
Нужно решать.
Нужно? Так и решай. Не на трезвую голову принимать решение, а главный шаг надо делать в пьяном виде. В пьяном не обязательно от водки.
Надоело перебирать одни и те же слова, они не прибавят силы.
Вроде как открытие сделал, всё перестало для меня значить. Во всяком случае, всё значит меньше, чем день тому назад.
Идёт постоянный пересмотр отношений. Обозначаются границы, устанавливаются новые связи, и чётко уясняется, что не всё купить можно за деньги.
Чтобы нормально жить, нормальному человеку необходимо предполагать, хотя бы предполагать, что жить он будет вечно. В безгрешной юности так и я считал. Времени впереди предостаточно, что не сделал сегодня, завтра доделаю. Из-за этого, и только из-за этого, не совершал я импульсивных безумных поступков: не лез по водосточной трубе на пятый этаж, в мыслях не было вывести на чистую воду мошенника. Встать на собрании, и заявить во всеуслышание про свою позицию. Сказать «нет», когда все говорят «да».
Не было такой позиции у меня.
Чтобы так поступать, нужно себя полностью свободным чувствовать. Не чувствовать, а быть.
Быть и чувствовать – разные вещи. Чуйка у меня работает, выбирать не разучился.
О десяти заповедях узнал уже в зрелом возрасте. Что там эти десять заповедей, когда кругом по жизни сопровождало «не». Не возжелай и веди себя скромно, не укради, а на зарплату не проживёшь, не убий, а лучше побудь трусом, чем на всю жизнь остаться калекой.
Но это не давало каких-то особых преимуществ. Я не из тех, кого цитируют, о ком пишут. Я чётко знаю, пройдёт время, и про меня забудут. Жизнь склеит страницы, на которых я упоминался. Так было, так и будет.
Что-то шипит над ухом. Скорее всего, лопнул один из шлангов привязи свободы. Тот, что связан с отмщением. Так подсказывает моя совесть.
Поражают не столько мысли, хотя и высокопарно клубившиеся, сколько моя манера кажущегося равнодушия. Уважение к себе, уверенность, ещё что-то, чего сходу не определить, - всё это внутреннее сопротивление рождает. Чего никому не дозволяется трогать.
Кое-что в голове мелькает. Связного ничего нет, скорее обрывки.
Хочется сказать что-нибудь доброе, но не знаю, что именно.
Провёл пальцем по лбу.
Поблагодарить за гостеприимство и уйти. Так «спасибо» и «пожалуйста» не каждый раз язык выговаривает
Я жду, что Она заговорит. Мысленно я разговариваю с ней, но вслух не произнёс и пяти слов. Не могу понять, что сковывает язык.
Она и смотрит куда-то в сторону. Через забор рассматривает дорогу.
Кажущееся равнодушие ставит в тупик. Никто из нас не стремится выразить симпатию. Ужасно неловко произносить банальности.
То, что я чувствую внутри, отличается от моего наружного облика. Так и мир мечты отличается, он прекраснее реальной жизни.
Конечно, ухватить бы мысль желания в тот момент, когда она из головы намеревается вылететь, - вот было бы представление!
Бессмысленная возня в голове. Из-за этого ничего не вижу, не слышу, где-то все чувства увязли в трепетной сетке. И всё же не пропадает чувство уважения к своей терпеливой стойкости, сознание независимости не ослабевает.
Я не равнодушен. Всё, что касается меня и моего окружения, волнует.
Нас объединяет одно, - мы все выбрали свободу. Мы – это Она, Он и я. Но есть и разница: моя свобода не подразумевает отмщение. Мне некому мстить.
«Некому», - в моём случае за этим словом стоит не конкретный человек, насоливший мне, сделавший больно, а стоит судьба, которая не унизила, просто, она была такой, какой была. А вот Она чувствует себя униженной: развод, непонимание, бегство, необходимость объяснять, и у неё интуитивно, на подсознательном уровне разгорается желание мести, выливающееся в намерение доказать, что всё хорошо. Она хочет вернуть себе достоинство.
С «Ней» более-менее понятно. Она приехала завоевать счастье. Надломленная, потерявшая смысл существования, с пустотой в сердце, она хочет возрождения. Счастье её – это Он. Это ж надо так задурить голову женщине, что она «сомлела».
Стечение обстоятельств – это водоворот, из которого не всякий выплывет. Стечение обстоятельств – напрасно потраченное время: жил, строил планы, доказывал. Бессмыслица, против которой бесполезно бороться.
Просто, опомниться нужно, и уловить наступление той минуты, когда сам себя начнёшь обретать. Безо всякой жаждой мести.
Чудно. Счастье оценивается одинаково, выражение счастливого лица схоже у всех, переживания словно под копирку, а у жизненной драмы и по последствиям, и по разнообразию эмоций, и по непредвиденности всё протекает через пень-колоду, всё требует усилий, разную отплату.
Если счастье – гладь безбрежного моря, то беда – липкое засасывающее болото, заросшее всякой дрянью, кочкастое, с топкими берегами. Беда – колючая стерня низкой кошенины, босиком не всякий по ней пройдёт.
Обще думаю, о себе и как бы не о себе. А что такие люди как я для жизни? Жизнь таких людей толкает вперёд только для того, чтобы избавиться от них.
Снова почувствовал внутреннее сопротивление. Что-то внутри возникло такое, чего никому не дозволялось трогать.
- Многого в жизни добился?
- Думаю, да. Жизнь ещё не кончилась, успею добрать.
- А зачем добирать?
- Так, чтобы не закиснуть. Не поддаться хандре. Чтобы не говорить, что нет настроения.
- Бороться против собственного настроения – впустую тратить душевные силы.
- И что?
- Не волнуйся раньше времени.
Люди всякие: один хорошо видит, другой слеп, как крот. Кто-то слышит, как кошка, кто-то глух, как тетерев. Среди слепых зрячий – чудо, так же, как и слышащий среди глухих. То, чего понять не можешь, оно и есть определяющее.
О чём это я?
Нет, мне надо жить в скиту, голодать. Голодный человек истину легче найдёт. Человек, вообще, сам должен знать, что делает.
Истина в чём, ночью просыпаюсь не из-за того, что осенило открытие, а просто произошли изменения: луна из-за облаков показалась, тучи ли разошлись, дождь ли покрапал, и это всегда сопровождается потерей времени, провалом в памяти.
Прежде чем начать что-то делать, надо заявить о себе. Появиться. Знать, где появиться. Не упустить своё время.
Тишина стоит такая, что слышно, как уходит время.
Не из-за этого ли порой оглядываюсь через плечо, как та удирающая кошка, на своё прошлое?
Все люди абсолютно разные. Разность позволяет, и дружить, и сотрудничать. Незримая цепочка всех связывает. Разомкнись хотя бы одно звено, и «Красная книга» пополнится ещё одной записью.
Я совсем не представляю, чем закончится моё посещение. Просто не знаю. Не маленькую жизнь прожил, но так и не научился уклоняться от неприятных вопросов. Все вопросы ставят в тупик. Отвечая, прохожу круги рая или ада, выбираю свой, чтобы по нему до бесконечности наматывать километры. Ничего удивительного нет в том, что иду в одном направлении. Ни повернуться, и идти как бы назад, ни свернуть в сторону – нельзя.
Однообразие приедается. Кто-то на райской дорожке мечтает свернуть в сторону, только рай лишает возможности перемен.
На собственной шкуре познал я, как болезненна плётка жизни. Вот и не хочется подставляться под чужую, и размахивать своею плёткой, тем более, очернять кого-то.
Помудрел? Так не мальчик. Не хочу, чтобы в лицо швыряли упрёки в необъективности.
О чём это я? Нет, у меня железное самообладание. Переход от думанья о пустяках к решению сверхзадачи длится всего минуту. Какая там минута – миллисекунда. По часам засекал? Очередной узелок где-то на нитке завязал?
А какая у меня сверхзадача? И что это такое?
Дурной тон – с ходу интересоваться проблемными делами. Я ведь не проныра, не ловкач. Она, - не может быть Она слишком уж расчётливой. У меня, по-видимому, проблемы, наверняка думает Она, разглядывая меня.
В каждом человеке есть ограничитель. Живёт – живёт, ходит – ходит, глядит, но разглядеть не может, а потом – бац, и просветление во всём.
Неужели, таким манером я веду с ней беседу? Стоим молча, а как бы наговориться не можем.
Какая-то зябкость появилась. От усталости, что ли? Так мешки не ворочал. Зябкость не простудная, это безразлично-холодное ожидание.
Час от часу не легче.
Всё – пустяки. Над истинной сущностью слов нечего задумываться.
Одно могу сказать, каждый человек в жизни неудачник. Однако не надо плохо думать о людях. В той или иной мере? В одном – выгадываешь, в другом – теряешь. Из-за этого и злость, и зависть. Слишком многое хочется, но, увы, даётся слишком мало. И времени, времени не хватает прожить жизнь достойно.
А кто привязывает ко времени? Сам каждые пять минут на часы смотрю.
Кстати, сколько сейчас? Неудобно на часы смотреть: только пришёл.
Ужасное состояние.
Глупость, наваждение. Лёгкости мне не хватает.
Слава богу, снова подумалось, до делания пакостей не дошёл.
Когда всматриваюсь в холодное стекло, в бесконечность пространства перед собой, далеко-далеко возникает сначала некая чёрная точка, будто соринка в глаз попала, точка стремительно приближается – всадник в бурке – и обязательно сверкнёт сталь занесённого над головой клинка. Зигзаг молнии, раскат грома.
Сколько раз я смотрел кино «Чапаев»? «Психическую» атаку под барабанный бой запомнил, из-за холма стремительная лава всадников, Чапаев в бурке, тот же Чапаев плывёт… «Врёшь, не возьмёшь!»
Не понимаю, что меня беспокоит. Я стою, а время пятится. То оно впереди бежало, теперь где-то за спиной.
Передёрнуло, будто стакан уксуса выпил. Наверное, не осталось ничего, по чему бы я не прошёлся. Кто-то, где-то, что-то…
Революционен процесс жизни. Сразу, с наскока, единым махом осуществляется переход. День в ночь, хорошее меняется на плохое, жизнь смертью заканчивается.
Молчу? Язык опух от молчанки? Если сейчас пару слов не скажу, то всё, окончательно онемею.
Она породила пустоту на дворе, я должен пустоту заполнить.
От чего-то оттолкнуться нужно. Дерзкие всем нравятся. Сравнение с всадником – анахронизм. Лучше сравнивать с кометой, которая неизвестно откуда прилетает и потом исчезает в глубине космоса. Мысли – кометы. Всё - продукт большого взрыва.
У всадника где-то дом есть, у его лошади – конюшня. Их обоих кормить нужно. Комета – вечная странница. Конюшня моим мыслям – собственная голова.
И всадник, и лошадь свою временную значимость имеют, свой запах, свою, так сказать, объективную ценность, своё осмысление, своё прочтение. И след, и отпечаток тени.
Казалось бы, никто ничего не знает. Или знает наполовину, на четверть. Чтобы знать, нужно попробовать. Отражение разглядеть. И нечего пенять на кривизну стекла.
Взгляд чувствую. Мне предоставлено право вывода. За пару минут привести в норму все умозаключения невозможно. Не мне умозрительно судить.
Возмущаться тем, что меня не понимают, или поняли не так – бессмысленно. Всему есть свидетели: те же небеса, те же глаза соседа напротив. Да и время, говорят, рассудит. Так что, приходится смиряться.
Дурное состояние: то говорю и думаю от своего имени, то от третьего лица, обобщая, делая умозаключения. Раз есть свобода, раз позволено, то почему бы не воспользоваться этим? Воспользуйся, только не выноси приговор, как говорят, не вставая с табуретки, не разобравшись.
Нет, я не тот тип, не всезнайка, ни на одном иностранном языке не говорю, не считаю возможным кого-то учить, не делаю далеко идущих выводов. Но слышать умею.
Нашёл чем гордиться. Живу вперёд, пятясь задом. Силён задним умом. Всё списываю на того, кто руководит мною.
Обиду чувствую, что жизнь в полной мере не доверяет? Не открывает она сразу всех красот, показывает кусками. То ли любит, то ли отличает…Всё влияет на меня: расположение звёзд, активность солнца, луна, будь она неладна со своими приливами и отливами.
Тут-то и замрёт сердце. Тут-то и покажется, что тот, кто ведает моей судьбой, сейчас раздёрнет застёжку-молнию, и засветится экран, на котором поползут кадры прошлого, настоящее распахнёт двери ещё непознанному, и в прореху можно будет понаблюдать перипетии будущего. И во всей этой груде событий-судеб можно будет отыскать мало-мальски полезное что-то.
Замер. Чего-то жду. Что-то должно открыться. Ни на кого положиться нельзя. Всё равно жду. Недоумение: чем, собственно, озабочен?
Важное – всегда что-то, чего я, свинья, никак не постигну. До понимания поразительности вещи дохожу в последнюю минуту.
Мысли ползут, словно паук по паутине, спешат к мухе, не подозревающей о беде. Мысли готовы оплести, опутать всё спереди и сзади, готовы схватить, высосать. Оставить пустую оболочку.
Есть на свете что-нибудь такое, из-за чего можно забыть обо всём, плюнуть на косые взгляды, на шепотки за спиной, ничего никому не объяснять, а только идти, плыть, ползти, всё равно куда?
Провидение укладывает происходящее согласно своим представлениям, я в силу своей ограниченности норовлю разложенное кем-то, переложить по-своему, чтобы всё под рукой было. Ещё и номера проставлю, и заголовки надпишу. А как же, а вдруг?
Времени не хватает отказаться от чего-то.
На сохранение здравого смысла сил тоже иметь надо в достаточном количестве. Ясность должна быть, чего я хочу.
Гляжу, глаз не спускаю. Тихонько с ума схожу.
Недогадлив, ваше благородие! Подсказать некому. До чего же гнусные мысли другой раз приходят в голову.
Всё – самообман. Поменьше надо верить в то, что я в состоянии что-то предотвратить, что-то ускорить, вмешиваясь в чужие судьбы, я делаю мир лучше. Прекратить надо вещать.
Вон, червяки, они свои катакомбы в почве восстанавливают после каждой пахоты. И ничего. Не жалуются. Может, и ропщут, но протест их неслышен.
Закрылась за мной дверь, - обязательно в голову придёт мысль, что-то недосказал. «Хорошая мысля приходит опосля».
Смех послышался.
Собственные убеждения не вписываются в систему ценностей окружающего мира.
По богатству пережитого, один день может стать вечностью, целой жизнью.
Может, но не становится.
Звона разбиваемого стекла зеркала я ни разу не слышал. Все стараются не навредить зеркалу: поползла трещина по стеклу – быть беде. Зеркало, наверное, без звона бьётся. Время тихо уходит. Скорее, с шуршанием стекло опадает.
У меня нет друзей. Ни единого. Я не способен полюбить. Потому что не любим другими.
Боязнь заставляет умнеть. Она самая, не что-то иное. Боязнь потерять приобретённое, потерять друг друга, боязнь отцепиться от вечного Любая боязнь – потеря.
И от пришедшего понимания этого разгорается чувство мести: обижали, унижали, гнобили, использовали, кругом несправедливость – эта разве жизнь? Гнут, все гнут.
По-моему, только раз жизнь предоставляет шанс распрямиться. Кого-то жизнь ломает, кто-то извивом судьбу свою обходит. Интересно, был у меня шанс стать в полный рост?
Ко всему можно привыкнуть, к боли, к тоске, но быть аптекарем, до грамма взвешивать чувства: сколько-то туда, сколько-то сюда, - этому не учатся. Это врождённое.
Я не аптекарь.
Что я с собой тащу, - так – удивление.
Редко, когда я видел собственное отражение перевёрнутым. Не терплю, когда в меня пристально всматриваются. Да и какое там, всматриваться, если пустующее место рядом со мной в последнюю очередь занимают.
В первую очередь, в последнюю, важно, что я ничего не забыл, и пока живой. И всё, что было, в той или иной мере участвует в теперешних деяниях. Бесконечен процесс сопоставления. Кем был – кем стал, и как довесок к куску блокадного хлеба, - чего хочу.
Свои планы всегда кажутся важнее важного. И не выполнение чего, не есть ли простое напоминание?

                37

Много вчера передумала, пока выносила из дому хлам. Превратилась в какую-то дуру. Кинулась вдогонку, замуж собралась. Посчитала, что Игорь всё равно будет мой. Никуда не денется.
Я не желала вести себя благоразумно. Я одно могу твердить постоянно: у меня есть дети. Но в какие-то часы дети перестали много значить. Много меньше, чем Игорь.
Врут те, кто надеется на «всё равно». От «всё равно» пусто на душе становится. А к неживи пустоты трудно притерпеться. Я, во всяком случае, жить в пустоте не научусь. Не желаю жить в пустоте.
Пустота наполнила безразличием: придёт он, не придёт - всё равно. Все мужики – козлы. Ненавижу.
Меня стук в калитку разбудил. Не ненависть. Подняло чувство заброшенности, страх перед внезапно пришедшей ясности: он не придёт.
Франт несчастный. Костюм, походка ловчилы, галстук. Пальчики тоненькие, тяжелее ручки не державшие. И чего я хочу, чтобы он огород копал? Чтобы дом привёл в порядок?
Правильно, порядок наведу, он, может, на готовенькое и объявится.
Я помню всё, что он мне говорил. «Самая милая». «Ты мне нужна».
Он обманул или я сама обманулась? Вроде, будто что-то обещал и тотчас отнял.
Смех послышался. Всегда кто-нибудь должен смеяться.
Сердце как бы окаменело. Стало таким, каким она хотела его иметь, - не падким на посылы. Теперь она сама по себе, все остальные – пусть живут, как хотят.
Зоя не замечала, что на губах её играла странная усмешка.
Не погибла от горя, не зачахла в муках. Малость, обретённая неестественным образом, не отравила мир.
Этой непрерывной цепи надежд, слепой череде, надо положить конец.
«Я порву цепь, я найду слабое звено, - подумала Зоя. - Не может быть так, чтобы вокруг было одно только зло».
В глазах Зои мелькнул испуг, взгляд её потемнел, презрение любой бы прочитал в её глазах, если бы всмотрелся. Презрение, однако, не читается в глазах неживого человека, а Зоя сейчас была как бы неживая.
Она вдруг показалось себе чужой.
Что-то ушло навсегда. Что-то заставило стать чужой. Ничего не сохранилось от двухнедельной интрижки.
Зоя ясно представила самодовольного прощелыгу с невероятно бессовестными глазками, не желающими ни на чём остановиться.
Сближению потворствует всё: и солнечный день, и писк какой-то птахи, и волнующий запах, и всё это вместе потом, много потом, делает эту минуту виноватой.
То нет сил, сделать пять шагов навстречу, пространство в пять шагов создаёт как бы воздушную преграду, то острая, щемящая спазма боль в груди вызывает, то, внезапно, сверху предостережение от судьбы слышится: «Подумай, не торопись». И ветерок холодной усмешки.
Всё не имеет смысла, и, тем не менее, во всём заключён смысл.
Совсем недавно ей казалось, что она обязана быть рядом с Игорем. Ради него развелась с мужем. Меня ничто не удерживало. А теперь трезво мыслю. Решение приняла обустроить этот дом. Боюсь теперь сделать ложный шаг.
Наверное. это всё из-за того, что поспешно занесло меня сюда.
Некогда было думать. Игорь, стоило ей заговорить, неудержимо в ответ вылил слова, тысячи слов. Пылкость поразила. Стихотворения, что-то из жизни дворянских усадеб, что-то про «дантов ад». Слово не давал сказать, о времени забывал. Желание сообщить всё, казалось, было неутолимым.
Она погружалась в пену. Она тонула. Она пыталась найти тайную закономерность в словесной путанице. Она бесконечно странствовала от одного предложения к другому, ощущая тепло. В словах чувство дома проявлялось.
И видения, видения. Они возникали одно за другим, менялись ежеминутно. Почему теперь среди них нет ни одного, которое воскресило бы то, первое чувство?
Вот и остаётся только предполагать.
Вдруг всё исчезло, как бы стёрлось из памяти. Было два мира: один до знакомства, серый, весь в ожидании, и другой мир, похожий на картинку книжки с цветными литографиями. И тот мир теперь пугает, и в похожем на картинку мире не получается взмыть к небу.
«Сколько бы ни делала попыток взмыть вверх, никто не подхватит. Когда полечу вниз, - думала Зоя, - нет рядом сильных рук. Что, от меня ждут радостного смеха? Я засмеюсь, только это будет смех сквозь слёзы».
Связь была быстротечной, бурная вспышка искренности, что ли? Теперь вот думай. Он в те дни был самым близким мне человеком. Я жила тогда только этими ощущениями. Поссорились в последний день. Теперь понятно, ссору придумал Игорь. Неосознанно, но не случайно. Садясь в автобус, как бы не замечал меня. Я поняла, что хотя Игорь и говорил слова любви, но сердце у него холодное, сердцем любить он не может. Удивление осталось, удивление. Это удивление я не позабыла в санатории, а привезла сюда.
Вот и выходит, что моя жизнь – непрерывное странствие и бесконечные потери. И отсутствие боли от потерь.
Желаемое помнится и вспоминается.
И каждый новый день не для упрёков.
Как он говорил: «Я глуп, влюблён».
А у меня от этих слов в глазах ртутные блики прыгали. Он, он об этом сказал.
Я хочу вспоминать те мгновения. Отчаяние, с которым хочу вспомнить, придаёт значимость тем минутам.
Откуда эта неутолимая страсть прочувствовать всё сначала? Ведь всё уже прогорело.
А я что на его слова отвечала?
- Игорёк, мне тебя очень жаль. Очень, очень.
Что я вкладывала в слова «очень» и «жаль»? Надеялась, что он прояснит ситуацию без выпрашивания?
И дыхание затруднялось, и счастливым ознобом обдавало. Никого ближе этого человека не было. Единство какое-то возникало.
Увы.
Нет такого человека, который прочтёт, что таится в глубине моих глаз. Глубоко-глубоко в глазах печаль и беззащитность.
А здесь, в этом доме, начнётся моя борьба за самоутверждение, за право быть женщиной, за любовь. Не пропало ожидание быть любимой.
Опять этот смех слышится. Хорошо, что кто-то не разучился смеяться.
Говорят, что человек оставляет часть своей биоэнергии в том месте, где побывал и тому человеку, с которым душами пересёкся.
В это можно верить, можно не верить. Но если вспоминается человек, то только за тем, чтобы вернуть себе свою энергию, свои душевные силы.
Вот бы обладать возможностью подслушивать не под окном, не у дверей, а сквозь слои воздушного пространства, улавливать малейшие колебания, это позволило бы избегать худшего.
Женщины всегда боятся самого худшего.
«Вот бы не подумала, что я отношусь к числу трусих».
- Какая я?
- Гордая! Некоторые считают своенравной и упрямой.
- Это - неправда. Я сама сделала себя. Я проложила путь в сегодня. И по этому пути намерена идти дальше. Я возвела оборонительный вал вокруг моей личной жизни, вот некоторые и боятся меня, из-за этого и считают гордой.
- Я не прежняя. Я – новая! Это служит оправданием того. что бросаю взгляд на пройденное.
Да, прежней Зои уже нет, - решила Зоя. - И ничего уже нельзя изменить. Прежний мир беззаботности ушёл вместе с Игорем. Подсознательно надеюсь на что-то, но из всего происходящего вывод неизбежен, - оставь надеяться.
Не всегда у человека своя воля. Просто я умею хотеть. Человек, который не видел лучшего, не в состоянии хотеть. Он примет и проглотит всё равно что, он со всем согласится.
Я хочу быть сама себе хозяйкой. Моё желание поймёт тот, кто оттенок чувствует, что означает это слово. Хозяйкой дома, хозяйкой участка. Сделаю так, что и соловей будет у меня петь, и черёмуха зацветёт, и баня дымить будет.
Всё-таки неудобно, почему гость пришёл и молчит?
Мне кажется, человек обычно любит то, что оставило рубец на сердце и резануло по ушам…не беда, что иногда сердце пропускает удары.
- Настоящая женщина ни за что не полюбит вялого мужика
Зоя усмехнулась собственной мысли. Мысли или тому, как с кем-то разговаривает?
- Чепуха! Женщина не за какие-то достоинства любит.
- Объясни подробно?
- Это словами не объяснить. Женщина сердцем живёт.
- Сердцем живёт…
Два слова долго терзают. От них можно утратить бдительность. Почувствовать дыхание на затылке, испытать попеременно страх и наслаждение.
Но всё завершилось свинцовой тяжестью в душе.
Она родила чувство сопротивления любому прикосновению.
В повторении чувствовалась и угроза, и чуть ли не мстительное торжество своего превосходства. Слова то ли высказаны в диалоге с кем-то, то ли монолог это был, но никто не будет спорить и возражать против «сердцем живёт».
Сердце сердцу – рознь, все сердца разные, не всякое сердце имеет право любить. Вот это уже спорное заявление. Одно знаю, что в узде сердце держать надо, а то не оберёшься беды. Нельзя дразнить женщину. Мужчина должен льстить женскому самолюбию, это понуждает его любить.
Глупое слово – понуждать. Всё равно, что поставить в оглобли. Оно и не заставлять обязывает, и не просто любить, а в этом слове какая-то натуга через силу.
Если кто-то не исправит положение и не одарит робкой надеждой, что всё хорошо, то сомнение только будет усиливаться.
Сомнение не сверкающий камень, который завораживает блёстками переливов.
Чем сильней ждёшь, тем невыносимей остаться наедине.  Ожидание превращает человека в вещь. Причём бесполезную.
На лице Зои читался один вопрос: почему посетитель молчит?
Ветерок колышет ветки, у соседей из трубы дым поднимается. Запах гари вчерашнего костра не развеялся.
Тишина, словно паук, высасывала. Тишина – идиллия.
Против этой идиллии ярость, что ли, возникла.
Фу!
Стеснять себя ради кого бы то ни было?
От воспоминаний лучше освободиться. Ни уму, ни сердцу они.
Допустим, что здесь скучновато жить? Зоя как бы любопытно отстранилась, стараясь саму себя рассмотреть. Отпрянуть не удалось.
Как бы там ни было, но этот неприютный городишко не вызывает неприятия, правда, ничего определённого о нём не думается: поживём – увидим.
Под воздействием вчерашней усталости размякла душа. Она готова к восприятию всего, что ждёт впереди. Работы – непочатый край. Надо жить энергично и собранно. Нечего унывать.
Более того, она уже привязалась к дому и участку мимолётной, неразборчивой привязанностью, без которой часа не могут прожить люди, оказавшиеся в незнакомой обстановке.
Утро неназойливой властью удалило Зою от прошлого, позакрывало шторки на окошках прорубленных «во вчера», утро и мыслям сообщило сосредоточенно-медлительный ход.
Несчастье кроется в том, что она надеялась, что сегодняшнее утро приведёт Игоря. Надежда малодушным ожиданием отравляла.
Мысли бежали по собственным тропинкам где-то возле общей дороги. На общей дороге пыли много. Истоптана она.
Взгляд трогал многое, трогал и ускользал, так как нельзя без внимания оставлять ничего мало-мальски значимое.
Мои мысли, думала Зоя, теперь не благоговеют ни перед кем. Я знаю себе цену. Конечно, цена несколько преувеличена, но это лишь начало торгов. Я из поля зрения эту самую дорогу не теряю.
Хорошо, что я сюда переехала.
Скрипнула дверь, скрипнула ли половица, может, от долгого молчания голос сделался хрипловато-писклявым, чаю не успела напиться, или торопливый всхлип впечатлительности наружу выплеснулся?
Судьбу человек ищет, судьбу.
Мужчины – пауки, они высасывают без остатка, их существование поддерживается жизненными соками женщин.
Жизнь трудно понять. Хочу видеть в человеке то, о чём мечтала, о чём думала. Всегда всё просто, если рассудить, да почему-то получается в натуре всё не так.
Нет, сердце не из железа. А может, и железное оно, ржой попорченное.
Зоя чувствует, как глаза наливаются какой-то выцветшей хмурью. С укором смотрю, а видеть не вижу.
Я вижу, как тело расплывается, как его части отделяются друг от друга, растворяются в темени сеней. Съёживается кожа. Взгляд делается остёр.
Взгляд касается лица гостя, но ненадолго, сейчас же уходит прочь.
Зоя, искушая судьбу, ждала чего-то, словно проверяла своё впечатление. На чашках весов качалось душевное равновесие, то, вызывая беспокойство вместе с грудинной болью, то всё становилось безразличным. Беспрекословного подчинения прошлому не было.
Как ответить на вопрос: «Что лучше: помнить или забыть?»
Полуправдой будет всё, чтобы ни сказала.
Сердце разрывается от мучительной перегрузки. Космонавтам не пережить того, что переживает женщина в минуты нелюбви. Предпочесть одно другому невозможно.
«Мне половинок не надо. Я не кусочница. Целое мне подавай. Душу выверни».
«Нет, собачьей преданности мне тоже не надо, не надо, чтобы в глаза заглядывали».
Не проходит обида, не может обида стать забытой, невозможно её заспать.
Мольба какая-то, молю, только бы с кем-то быть заодно, только бы не в одиночку переносить трудности.
Я понимаю, что откупиться от трудностей не получится. Дело не в том, что денег нет, а просто невозможно это сделать. От одних трудностей избавлюсь, не резон, что ещё худшие не навалятся.
Я ничего не забыла. Я не собираюсь копить злость, чтоб от одного имени Игоря тошнило. Он сам так захотел. От этого бестолкового соображения «сам захотел», сделалось нехорошо.
Я готова была к этому. Меня злила мысль о предательстве. Она буквально опустошала меня.
С тоскливым, жарким стыдом вспоминала те слова, которые говорила Игорю. Не осознавала беспамятных минут, не думала, что всё обернётся кошмаром. Не думала, что в один миг может скрутить.
Зоя посмотрела вокруг с вялым состраданием. Этот дом теперь её защита. Калитка не будет проводником фальши.
Почему-то подумалось, что бесполезно говорить с людьми, которые не умеют слушать. От человека с холодным сердцем, слов участия не дождёшься. Он не откликнется на просьбу заглянуть к себе внутрь. Дуб.
У дерева не попросишь пересчитать годовые кольца, не могут деревья внутрь себя заглядывать. Дерево может стонать, шептать листвой. Шелест листвы в слова не переходит. А вот ещё, подумалось, глубже страдает тот, кто страдает сильнее?
Прошедшие дни должны ужиться с нынешними. Блаженная доверчивость должна проявиться искренностью.
Эх, хорошо бы как-то стать властелином своей судьбы. Однако есть силы, которые женщине неподвластны.
Однако, моё преимущество, - подумала Зоя, - состоит в том, что я больше знаю. А кто больше знает – тот всегда выигрывает.
 Нынешний день сулит счастье.
Во взгляде растерянность. Две мысли, два суждения одновременно. Одно суждение наступает, другое – отступает.
Прежде чем сходиться с человеком, нужно предложить ему загадать три желания. Не семь, не пять, а всего три. И посмотреть, что за желания возникнут. Если человек только применительно к себе желать будет, то лучше не иметь с ним дело.
Но ведь бывают исключения? Без исключений нельзя.
Сухой шелест прорывавшегося на двор ветерка нагонял сонливость. Голова чем-то набухала. Вытряхнуть сонливость можно каким-нибудь действием.
Нудность улавливалась, но Зоя старалась восприятие её задвинуть как можно дальше. Она уже почувствовала свою зависимость, что будет покоряться, соглашаться, ждать.
Странная, лёгкая улыбочка, быстрое любопытство в прищуре глаз теперь, теперь вспоминаются.
Чтобы всколыхнуть память, надо потрясти головой, тогда смурь отстоя поднимется наверх.
Прошлая жизнь рухнула, возврат к ней невозможен. Невозможна даже борьба между двумя обманщиками – ею и Игорем. Поздно, не за что воевать.
Однако помнится каждый шаг. Но только здесь полной мерой ощутила смятение и подавленность Игоря, когда сказала ему, что раз у него нет детей, то она родит для него ребёнка. Необычное выражение появилось в глазах Игоря, томление в его глазах возникло. Мне теперь думается, как раз детей-то ему и не нужно, он уже тогда решил прекратить отношения.
Все проявления Игоря шли извне, не изнутри. Внутри у него была полная глухота, сплошным забором огороженное своё пространство.
Молчаливой искупительной жертвой был разрыв отношений. Рано или поздно всё кончается.
Наступили минуты, в которые она боялась нечаянно о чём-то подумать. Нет ни малейшей попытки, заглянуть внутрь себя. Внутри нет ничего интересного.
Обмануть природу невозможно. За тщету тайных надежд, за отсрочку возмездия дорого приходится платить.
Зое показалось, что она постарела. Ничто так не старит женщину, как пагубная склонность горевать, хмуриться, копаться в прожитом. А изумление не из той же оперы? Изумление неожиданного открытия?
На свете не бывает абсолютного добра. Как не бывает абсолютного зла. Ничто не является чем-то неизменным.
Животные чувствуют беду. Жаль, что этот дар женщина утратила. Но зато животным не дано властвовать над своими инстинктами: радуются – так это сразу видно, собака укусить хочет – так лаем, оскалом зубов, поджатым хвостом покажет неприятие.
Женщина, по разумению некоторых, не человек.
У человека всё исподтишка. Милейшая улыбка, а в руке камень.
Навсегда нельзя полюбить, да и навсегда нельзя зарекаться, что больше не будешь никого любить. Навсегда одно лишь бывает, - уход в небытие.
В один прекрасный день шальной ветер судьбы свалит с ног и понесёт, бог знает куда, туда, где никаких забот.
Этот день и зовётся из-за этого прекрасным.
Подумалось, сейчас бы с превеликим удовольствием полный бокал шампанского выпила бы до дна. Выпила бы, ни с кем не чокаясь.
По какому поводу выпила бы? В честь чего пир устроила бы? Так муж, говорят, жениться собрался. Вот бы, наверное, челюсти поотвисли, если б я о таком всенародно заикнулась? Но вот что заметила, как-то странно спокойно, отчуждённо восприняла сообщение. Не отозвалось во мне это пронзительной болью. Видно, муж, давно на новые позиции отход готовил.
Снова подумалось про шампанское. По бокалу шампанского всем и по конфетке.
Вспоминала ли я мужа? Скорее, нет, чем – да. Прошедшая болячка не сразу забывается, то место какое-то время чешется. Приходится испытывать болезненное удовольствие, царапая то место.
Чего было вспоминать этого молчуна, причём, он молчал мрачно, нехорошо, тем более, как бы тяготясь мною, он частенько по вечерам уходил из дому судьбу искать. Он так норовил укоротить себя.
Я в эту минуту почему-то не очень хорошо помню, каким был мой муж. Скорее, никакой. Просто – был!
Никакой…Это значит ни плохой, ни хороший. И плохим мог быть, и хорошим.
Плохо, когда человек молчит, как бы не зная, о чём попросить или что сказать. А всё из-за чего, - так содержимого своего «я» не знает. Налили что-то в него с рождения, этим и довольствуется.
Когда встречались взглядами, мы смотрели в глаза друг друга – забыв о том, что он или я хотели спросить. Жуткое состояние, я так до конца и не поняла происходящее.

                38
   
Остро чувствую разницу, как хотел бы жить и как живу. Но, что и осталось, так только ворчать. Сам Бог не ответит на вопрос: почему, зачем и для чего всё так вышло, такая жизнь получилась?
Мне нельзя расслабляться. Мне надо следить за тем, чтобы мысли, которые рождаются в голове, я додумывал до конца. Даже если они пугают.
Подчиняясь закону, сумасбродно или как ещё, но жизнь летит, торопится вперёд. А мне что и надо, так приноровиться, ощутить её бег, схватить в собственность причитавшееся.
Только не ясно, что мне причитается. В нашем сложном мире бывает так, «что-то», ранее не отмеченное, никаким боком, ни прямо, ни косвенно не принимавшее участия в моей судьбе, вдруг это «что-то» более действенно начинает управлять поступками. Начинает толкать с привычной тропинки, по которой шёл. Что-то же привело и поставило меня у крыльца?
Мы стоим друг против друга. Я смотрю на женщину снизу вверх. Правильно, она стоит на верхней ступеньке.
Пытаюсь подстрекнуть себя. Какое-то предчувствие: чему-то конец. Чему-то конец, оно же и начало чему-то.
Нахрап должен быть. Это само собой. Но и сговорчивость. Всё до определённого предела. Хорошо держать в голове заманчивое предложение, пускай живёт в душе и несбыточная надежда «авось получится», но в пределах видимости приходится наготове держать и слово «нет».  Держать ради того, чтобы подкрепить недостаток веры в самого себя.
Чего больше в жизни произносится, «да» или «нет»?
Когда дело касается меня самого, всегда найдётся не то ссылка, не то пресловутое «всё-таки», не то многозначительное «но», услышав которое, непроизвольно нос в досаде сморщу.
Конечно, и прощать надо, и уступать, и делиться, и становиться иной раз в позу – всё «до», всё до той грани, предела, черты, после которой – провал в тартарары.
У каждого значение этого самого «тартарара» разная.
Не исчезает, не глохнет возникший высоко над головой тонкий, жалобный крик – не крик, а не пойми, что: «а-а-и-а» - словно зов кого-то отставшего. Кто-то внимание привлечь хочет.
Прислушиваюсь, - отклика в душе никакого. Не меня зовут. Но почему-то хочется на всё плюнуть, взмахнуть руками, и, подобно птице, подняться в вышину.
Зачем? А чтобы видеть, что ждёт впереди.
Никогда не знаешь, что тебя ждёт. В книгах всё ясно, всё просто, там по-другому живут и умирают. Может, на последних страницах тяжесть жизни открывается. Не всякий разглядит проблему. Почему? Да потому, что читающий много внимания уделяет привязке к собственной персоне.
Моё правило - быть как все, находиться в общем гурте, помеченным, во всяком случае, не вторым сортом, но и не с особой этикеткой принадлежности к высшим слоям. Не хочу, чтобы во мне копались.
Норовистая струнка протестует, даже нахрапость проявляется. И всё же, и всё же. Надо без стыда быть готовым к любым вопросам.
При чём тут стыд? Можно вынести и жестокие разочарования, и обиды.
Вопросы выстраиваются в очередь. Где начало той очереди, где конец? И один вопрос проявится, и второй, и третий. На мои «не готов», «подождите», «завтра», приходит осознание, что чуть ли не должником становлюсь. Конечно, спроси кто, что-нибудь на всё отвечу, самым простым образом, мою нелепицу сразу не поймут.
Не хочется быть вовлечённым в чужой мир, в чужие отношения, но стоит промедлить в первые секунды с ответом, а первые секунды всегда решающие, определяющие, предопределённые, и нет уже желания навязывать свою точку зрения, нет желания уговаривать, нянькаться. Вообще ничего нет. Нет желания спорить. В любом споре есть душок предвзятости.
Мне тут как-то приснилась змея, а змеи снятся тому, кто не получает удовлетворение.
Честно сказать, несколько минут покоя, молчаливого разглядывания друг друга – это передышка между двумя, тремя ли, или вообще несколькими битвами.
До конца отвёрнуты краны внутренних источников души. Вот-вот хлынет поток. Источники души не повинуются мне. Казалось, внутренний разлад из-за того, что взаймы взял возможность распоряжаться судьбой.
Ощущение сортности возникает в крошечное мгновенье потери самого себя, что-то между обидой смятения и яростью, переходящей в стыд жалости себялюбивой лжи к самому себе.
Сердце стукнуло, глухой, но сладкой болью толчок отозвался. Мгновение вереницу пережитого высветило.
Злость какую-то почувствовал. Злость не застлала глаза багровым наливом. Она придавила.
Мне лично начхать, как я выберусь из этой ситуации. Мне начхать на то, что человечество в это время мучается совсем другими проблемами.
Крошечный укольчик совести, потеря ориентации. И что? Самообман. И вот она – тайна! Вполне достаточно, чтобы начать копаться в свалке порушенных судеб.
За спиной жизнь, впереди - явственная нехватка времени, вот и возникает что-то вроде осмотрительности: любой день может быть последним.
Так что, и поживиться ничем уже не надо? Перестать быть кусошником?
Каждый что-то отщипывает от каждого. Подобное познаётся подобным. Что выгодно мне, выгодно и другим? Выгодное позволяет протолкнуться ближе к греющему костерку?
Хорошо, когда о тебе или совсем ничего не говорят, или говорят только хорошее. Но тогда получается, что с одной стороны жизнь как бы закончена, а с другой – как бы проиграна. А в промежутке все причины и следствия непонимания и внутренней неприязни.
Кого к кому?
Где-то рядом брезжит ответ.
Мне кажется, что жена меня полностью не отпустила. Память не настегаешь прутом, чтобы она отстала.  Всё чаще думается о нашей с ней жизни. По моим намёткам выходит, что было плохим, то мы простили друг другу.
Простили…Это я простил, потому что её нет, а она? Есть право у меня прощать? Кто-то сказал, что быть великодушными имеют право только ушедшие в другой мир. Те, кто получил право пожить и прощать. У живущих никаких прав нет. Жизнь неожиданнее и коварнее любых предположений.
Технология прощения – раз простил, простишь и ещё. И ещё. И почувствуешь себя меченым. Чесоточным, что ли. Зуд скрестись неодолим. Потому что один обман наслаивается на другой. И в этом нет ничего предопределённого. Совесть ведь не прыщ, её не почешешь.
Обман – луковица. Один ли слой снял, десять – без слёз не обойтись. А полную горечь придётся испытать в период возникновения звериной тоски по невинному детскому непониманию.
Что случилось, того не изменишь. Никакие слова не помогут. Слова – болтовня, всё одно найдётся щель, сквозь которую ветер выдует трёп.
А мне, что, мне нужно выжидать. Пока сам не накличу несчастья, его не будет.
Стук. Энергичный стук послышался. Так стучит тот, кто долго не решался постучать, но, решившись, готов проломить доску.
Понятно, к соседям гости пришли. Громким стуком, кипя надеждой, они проявили себя.
Мне покипеть надо одному. Любое кипение когда-никогда прогорит, подёрнется летучим белым пеплом. Но ведь место кострища, место кипения долго-долго не зарастает, оно прокалено горькой злостью. Огонь – злость.
Не всё плохо. В минуты успеха я великодушен. Только таких минут мало было. Минута успеха тишины требует. Эта минута удобства не ищет.
В минуту тишины происходит сопоставление направлений: вперёд живёшь или с назад повёрнутой головой? И особое значение имеет день недели, в который приходится принимать решение.
Чувство, будто я в долгу за то, что пришёл. Она не оценила, потому что не знает, что такое непокой в душе того, кто ищет непокоя.
Непокой – это дар, это неиспользованные возможности, которые хотел применить к делу, но всегда что-то мешало.
Припечёт, тогда и про совесть вспомнится.
Мне почему-то всегда становится не по себе, когда приходится рвать письма или открытки. Казалось бы, порвал на мелкие кусочки, сунул в помойное ведро, отнёс на мусорку.
Останавливало то, что порой думалось, кто-то сложит обрывки и прочтёт то, что читать, никому не дозволено. Это, внушённое временем ощущение незащищённости, парализовало.
Иногда, иногда...
Рву письма прошлого для того, чтобы не знать ни любви, ни ненависти, рву для того, чтобы просто радоваться жизни.
Начинать всё сначала всегда трудно.
Приподнял брови, почмокал губами, - гурман, ценитель.
Я к себе как-то по-царски снисхожу. Соизволяю думать. Как же, я подданный самому себе, и с молчаливой благодарностью восприму милость.
А чего, мерить жизнь, - не пальцем тыкать в людей, которые рядом. Это не по за глаза стыдить или возвеличивать.
Дурак ты, ваше благородие! Начало лепиться в сердце осиное гнездо, хотя бы одна кусачая тварь, да и ужалит.
Всё, что находится за нормальными пределами страдания, оно неизживно, оно возвращается бумерангом.
Минутой успеха в первую очередь считал похвалу матери. Я помню, болел, так мать часами сидела возле кровати, что-то шептала. Поглаживала мне то руку, то лоб. Я не понимал, что она шептала, но не уставал слушать.
Плохие слова, хорошие слова, обидные слова – они всего лишь слова. И поступки, пускай неожиданные, но они за рамки привычного не выходят. Все друг друга любить не обязаны. Это по-человечески. И со всеми не наздравствуешься. Всем мил не будешь.
Оправдываю сам себя. Соломки подстелить хочу. Ком обиды никак не проглочу?
Взгляд женщины, казалось. пронизывает меня насквозь. Моё тело начинает растворяться. Это и хорошо. Меня, бестелесного, никому не удастся свалить на землю.
Кожа на затылке покрылась мурашками.
Иллюзии пропали.
Я никогда не совершал опрометчивых поступков, от которых меня тошнило бы. Я готов отразить любое нападение.
И хорошие дни, и плохие пропадают в толчее и мельтешении других дней, ничем, в общем-то, не отличимых.
Жаль, что не темно. В темноте хорошо говорится и думается. Ляпнешь чего, так ляп стыд не вызывает. В темноте и краснеть не надо.
Как-то, во времена оные, я свою одинокость ощутил в полной мере. Был протестный митинг, представители ЛДПР в преддверие выборов собрали толпу: дороговизна, обнищание народа, неподъёмные тарифы ЖКХ. Что удивительно, на таких собраниях и чиновники, разводя руки в стороны, со своими, стократно отличающимися от пенсий зарплатами, вякают о беспределе.
Так вот, стоял я в толпе, выступает очередной говорун, я и крикнул: «Долой воров». Ещё что-то крикнул. По сторонам не смотрю. А потом глазами повёл, - мать честная, вокруг меня пусто, народ сдуло, от греха подальше, люди отодвинулись. Как вот с такими людьми жизнь наладить? Выходит, у каждого рыльце в пушку, каждый, где-то, что-то крал!
Я не знамя, не муравейник, вокруг которого жизнь кипит. Я не хочу по жизни вырваться вперёд. Убежать – это значит, кого-то оставить сзади. А это опасно. Догнать ведь могут. Наподдадут. Лучше не выделяться.
Я не желаю знать своего предела. Выше головы не прыгну. Родили меня таким, так чего самому себя приравнивать к кому-то?
 Не могу понять, почему именно от меня ждут ответа, который я искал и не мог найти?
Согласен, каждое время требует своих жертв. Если кто-то надеется, что его пронесёт, значит он не вник в действительность. Таких извинять не надо. Случай таким подвернётся.
В человеческом смысле я сам по себе, уникум. Я знаю, что меня делали с любовью. И таких, как я, уникальных – миллионы. И нечего из меня делать юродивого.
С чего это я про юродивого подумал? Что, вдруг ощутил, что сам себе не доверяю? Дрожь пробирает? Запущенный больной, со стороны, наверное, плохо выгляжу?
На это могу ответить: «Не дождётесь. Бывает и хуже».
В забеге каком-то участвую. Не то гонимый, не то преследователь.
Если гонимый, то, кажется, что преследователи отстали, передумали. Планы у них изменились. А, может, просто передохнуть мне дали. Не все же изверги.
Мне нечего скрывать. Глупо создавать ненужное впечатление. Создавать не нужно, но оберегаться приходится. Скалить зубы, даже молча, нечего.
У меня, как и у каждого человека, своя точка отсчёта.
Чувство полной нереальности происходящего освободило от обычных тревог. Живу, словно через ночной тоннель иду. И не просто тоннель, а через старый заросший, заполненный всякой ерундой ход бреду. Света нет, так без разницы: сам лоб о стену расшибу или какие-то потусторонние силы помогут.
Мне встряска нужна. Встряска. Ничего не даётся даром. Как ни крути, а будущее, каким бы оно ни было, всё равно вначале покажется лучше прошлого. В прошлом чувство голода есть, без разницы, по чему.
И придуманная жизнь – правда, и та «что на самом деле», как бы нулевая - тоже, правда.
Лучше, хуже, - где водораздел между этими понятиями? По отношению к чему лучше? Собственный крах сам всегда переживаешь.
Что-то пропало удовольствие. Понятно, сто грамм никто не поднесёт за просто так.
Захотелось выматериться. Сволочей вокруг много. Ну, не стопроцентных сволочей, но дряни полно.
Жизнь кипит, погоду крутит, своей изменчивостью не даёт она застаиваться.
Нет дождя, не печёт зной, комарьё не заедает, - хорошо же!
Что знаю я о людях? Достаточно много, но и в то же время мало. Одно бесспорно - никто из нас не вечен. Никто ведь не ведает, что творится под черепной коробкой ближнего.
На что в первую очередь обращать внимание, - поступок важен и несколько секунд до того, как что-то случится. Благоволение сверху должно последовать и пинок-направление в спину.
Ты хочешь одно, кто-то – другое, можно мириться или ссориться, только не надо разыгрывать роли. Всегда надо оставаться самим собой.
Мысли толкаются на одном месте, не приводя ни к каким путным выводам.
Желания, - их ведь не проверишь, они подобны воздушным пузырям, поднимающимся из пучин топи. Особенно, если они тайные. Но ведь сердце на всё откликается, и пульс начинает частить, и дыхание распирает грудь. И слова, которые начинают заполнять голову, выстраиваются не последовательной цепочкой, а, скорее всего, некую словокрестицу образуют, что ли, по заранее приготовленной канве словесный рисунок пишется. И узелки-вопросы будят воображение.
На всё намёк. Туманят глаза несбывшиеся мечты. Слабеют они год от года. Курится запах. Ворожит. Обещает что-то. Запах жив и долго держится потому, что он всего лишь - молекулы прошлого. Запах жив, он всегда гонит тоску.
Неделю назад стоял на этой улице, озираясь по сторонам. разглядывая то, что только мой глаз способен был рассмотреть. И я чувствовал себя нездешним. Мир людей этой улицы был странен.
Стоял и думал, утрачена способность распознавания, невозможно распутать все незримые нити связи настоящего с прошедшим. Многое порвалось от времени, многое кем-то вырвано с мясом. Где вырвано, кровоточить то место должно.
По сути дела, ничего я не знаю. Нет у меня медленного всепровидящего взгляда, который в состоянии проникнуть в запределье.
Специфика своеобразного теперешнего моего отношения ко всему – ничему не нужно удивляться, потому что, как бы ни выстраивал отношения, неконтролируемые токи смоют предохранительные контуры. Не в состоянии обложить красными флажками стаю своих мыслей.
Принцип главенствует – я должен воспринимать без удивления всё, что ни преподносит действительность. Медленно и отчётливо должен произносить слова. Не морщиться, когда выдаю «на гора» ложь.
Что бы там ни говорилось, но охотно и убедительно лгу сам себе. С удовольствием. Проснувшийся в удовольствии мозг придумает и выдаст тысячу вариантов.
Месть кому-то, - так это избавление от собственных грехов, чтобы подняться заново, стать прежним, чтобы продвинуться вперёд, на шажок, на пол шажка, чтобы позавидовали.
Одно дело, если начнёт мстить личность. Личность – это уже как бы сверхчеловек, ему многое позволено. Так личностью надо ещё стать. Личность как бы снисходит до всего, снисходит, чтобы позволить пользоваться и любовью, и надеждой на любовь. Личность даже не смутит потеря желаний.
Чудно, сколько чёрной бумаги используется жизнью для того, чтобы спрятать от любопытных глаз тот или иной прожитый кусок.  Сколько стараний прилагается, чтобы постыдное теперешнее перевести в неприметное сон-былое, уже к тебе не имеющее отношения.
Ничего в судьбе не даётся даром. Из этого следует, что недоумения всегда оставлять за порогом надо. Сам, прежде чем переступишь порог, постарайся протянуть вперёд руку, чтобы не вляпаться во что-то пачкающее, чтобы встретить что-то родственное не в «сон-былое», а наяву.
Словосочетание «сон-былое» странное. Ведь, по сути, без разницы, что, кому в этом «сон-былое» снится? Главное – что я наяву творю.
Творю! Бурлящий котёл хаоса истории, - как во всё это сунуть руку и выхватить мне причитающее?
Нужно делать лишь то, что можно делать в данный момент. На жизнь надо смотреть трезво.
Плевать на идеалы. Идеалы хороши до тех пор, пока в них веришь.
Лица, лица запоминаются и занимают. Ни имена, ни фамилии. То, что люди словами определяют, никакого отношения к долгой памяти не имеет. Память, тени минувшего, через душу призывает.
Воевать ни с кем не хочу. Союзники, - а какие союзники нужны, чтобы просто жить? Я предпочитаю нейтралитет приспособленца. Нежелание портить отношения, Приспособленец лобовые оценки заменяет обтекаемыми выражениями. Назвать вещи своими именами мне порой не под силу.
Не только других уметь ценить надо, но и важно, как следует, про себя не забыть. Не пальцем же я деланный, не на сезонной распродаже за бесценок куплен. Меня в свет выпустили не для того, лишь бы полки в складе освободить, перед новым завозом товара.
Новый товар всегда лучше, качественнее прошлого.
Так что?
А, ничего. Закрыть поддувало надо, чтобы не дуло.
Вот что странно, в один и тот же момент думается бог знает о чём: о хорошем, и о плохом, и вереница проблем перед глазами проскочит. И сознание будет перекладывать из одной кучки в другую факты, когда-то случившееся.
Многое память удерживает. Многое приветственно кивает, журчанием отдаётся в сознании. Но ведь присутствие чего-то постоянного, боли какой-то, не чьей-то, не наносной, а моей, лично моей, не даёт покою.
Рассуждения – все они дурацкие. Ни о чём. Ни к чему не привязаны. Нет смысла в них вдумываться. Главное – интуиция.
Молчу. Язык слова не в состоянии провернуть? Или серьёзность ожидания стопорит?
На кого я похож? Да на утопленника. Молчаливый, холодный. Сейчас бы чаю кружечку.
Нет, сейчас бы развести костёр. Сейчас требуется, чтобы была ночь. Холодная тьма утишает чувства. Конечно, утишает, но и обостряет боль. Почему гадости чаще ночью приходят в голову? Почему наотмашь ударяют мысли?
И что странно, насмерть пришибить, гадости не в состоянии. Нет кулаков и у мыслей. Приходят – уходят, лопаются, как метановые газовые пузыри на поверхности болота. Вот же гадство!
Извлечённое на свет божий прошлое как бы одурманило, опоило. Вроде, и не ухнул, как в речку с высокого берега, в воспоминания, только-только помочил ноги, а вот же, липкие нити опутали.

                39


Скверный у меня характер. Не могу применяться. Смолоду самостоятелен был. Не способен на уступки. Это плохо. Поэтому у меня часто коса по камню скребёт.
Почему-то показалось, что в ответ слышу неловкий, но жесткий и сухой смех. И этот смех обездвиживал. Кажется, закоченел от него.
Пора, наверное, назвать каждого. Женщина на крыльце, Она, – Зоя Николаевна. Тот, кого эта женщина ждёт, – Игорь Петрович. Я – незваный гость – Вадим Андреевич. Пока достаточно.
Настоящий герой действа не я, а Игорь Петрович. Я лишь играю эпизод, отведённую мне роль статиста. Пока без слов. С внутренним монологом. Если чего и ляпаю, так никто не слышит. Всё происходящее для меня отчуждённо. Сторонний наблюдатель.
Нет, не сторонний наблюдатель. Время меня приручило.
Как и когда пришло приручение – не знаю. Скорее всего, постепенным был процесс. С чьего-то благоволения всё началось. Кому-то я понравился.
Понравился, значит, кого-то вытеснил или оттеснил в сторону.
Я уже больше не надеялся меняться, но вот же, подмена меня произошла.
Против этого есть предубеждения, но внутренний «я» урезонил сомнения.
Я не должен задавать лишних вопросов. Самоуверенность пробудилась.
Нет крепкой связи с происходящим. Я не совиновен ни с чем. Даже задним числом не считаю возможность совиновности.
Игоря я знаю более-менее.
Его отождествляю с происходящим. Между ними я встал.
Что за странное предположение? Судьбу пытать не хочу. Не хватало ещё, чтобы мстительный угар возник.
Скорее всего, не себя сужу – себя через других. Чтобы охарактеризовать себя, пары слов хватит. Ни крушить, ни нападать не собираюсь. В меру миролюбив. В луже спора барахтаться не по мне. Уяснил, что тот, кто козыряет приватными беседами, шепчет на ушко, на того положиться нельзя.
Игорь любит выспрашивать про какие-то тайные переживания, но как только, бывало, спросишь его самого, он начинал злиться. Расспросы ему настоятельно необходимы для поддержания подточенного чувства собственного достоинства.
Он обо всём разглагольствует, но не касаемо по отношению к себе: умнее, чем он, никто не должен говорить.
А меня нечего проверять на нравственную устойчивость. Я, как кукла Ванька-встанька: качни, пошатаюсь, но обязательно займу первоначальное положение.
Знаю, от моих размышлений ничего не поменяется. Всегда смотрю прямо, будто в стену. При этом всё время думаю: «Зачем я это делаю?» Придя сюда, я вначале сам не знал, как поступлю. Или знал?
Предполагал. Во мне где-то таится родничок мужества. Пробьётся он.
Время, в котором живу, вполне хорошее, в моём героизме нет необходимости. Одно должно заботить: всё хочет сбить меня с толку, я это понимаю, поэтому мне не надо терять ориентацию. Направление и приспособляемость. Не быть замычкой-пробкой.
Всё повторяется снова и снова. Не успел я понять, что к чему, как сеть свалилась сверху, оплела. Пробку, оплетай не оплетай сеткой, она не утонет. Я и есть настоящая пробка, плывущая по течению. Мне ничего и не остаётся, как просто плыть.
Нет у меня возмущения к жизни, не намерен я его симулировать. Не хочу разыгрывать спектакль. Помогать – так помогать. Но козыри все сразу выкладывать нельзя. Открыть себя сразу – это наполовину проиграть.
Пока не вижу выхода. Раз не вижу, то и презираю.
Назвал по именам всех действующих лиц, - выкладывай козыри.
Позёр. Себя не презираю, но злость есть. А злость питает тёмные источники, которые в любую минуту могут брызнуть. Учесть всё хочу.
Как ни учитывай, всё не учтёшь.
До сегодняшнего утра ощущал себя полноценным. Переполненным страстью к мышлению. А сегодня, что?
Сегодня судьба начала издеваться над фантазёром, она возвращает с заоблачных высот на грешную землю. Хорошо, если на парашюте, а то просто сбросит.
Нет, но читал же, что люди оставались живыми, падая с пятикилометровой высоты. Многое зависит, куда упасть. Один на склон оврага попал – скатился, другой – в стог сена угодил. Что-то поломал, так сломанное – срастается.
Не хочу падать. Мало ли какая холера может приключиться. Холера – не то свойство, которое нужно для выживания. Фактор неуверенности нельзя оставлять без внимания.
Спокойно, спокойно. Молодости свойственны максимализм и горячность. Я не в том возрасте. Бес в ребре засел? Не знаю, как это назвать, но спокойная сила, которая держит на ногах, которая помогает переносить удары судьбы, мною не всегда ощущается. Важнее тактика, то, как приспособиться, умение выдержать паузу необходимо.
Я не могу воспрепятствовать тому, чтобы представления перестали раскручивать мои грехи.
Почему-то подумалось, а был ли я не понимающим ничего юнцом? Были ли у меня тогда завихрения? Неужели сразу повзрослел?
Не хватало, чтобы начал лопатить свою жизнь. Низ переворачивать наверх. А что тут странного, часто трудно понять поступки, не то, что фантазии, возникшие в голове.
Я руководствуюсь правилом, подхватывать и стараться поддержать любой разговор. При этом не поучать, не показывать свою начитанность, не стремиться огорошить чем-то особым собеседника. Смысл разговора улавливаю сразу.
А вообще-то, разговор без смысла, интересней. Многоожидающ.  Знакомое слово услышал – прицепился. То, что выявляю, подтверждает возражения, каковые нельзя оставить без внимания. Что умаляет мою правдивость, чуток я необычайно к таким вещам.
Разговор не об этом. В масштабе, так сказать, за душой у меня что-нибудь есть? Не против кого-то или чего-то, а вообще? Ну, например, говорить правду в глаза. Не темнить. Не отводить глаза в сторону.
Что в лоб, что по лбу, будто не всё равно: руководствоваться или придерживаться, или промолчать?
Лишним я себя не ощущаю. Вглядываясь в зеркало, я ни разу не замечал, чтобы стекло подёрнулось слёзной влагой. А почему, собственно, стекло должно обо мне плакать? Стекло должно снисходительным быть. Оно должно жизнь показывать. Не приукрашивать.
Особенность зеркала заключается в том, что оно передавать должно изображение, закрепить и передать тому, кто силу взгляда распознать может – любящему тебя человеку. Ты посмотрелся, - чьё-то сердце сильнее забилось.
Видение к чему может привести? Не хочется, чтобы видение терзало. И, тем не менее, судьба ставит подножки.
Что я этим хочу сказать? Наверное, то, что умнеет каждый человек индивидуально, скопом умнеть не получится.
Болезненное удовольствие, будто расцарапываю зудящую кожу. Намного проще было бы, если бы вслед за Зоей Николаевной на крыльцо вышел бы и Игорь Петрович, тут уж я бы исповедовался, поплакался – в одиночку тащить мне своё одиночество непосильно. Когда рядом с женщиной мужчина, за стол скорее позовут.
Хорошо втроём посидеть за столом. Закусь какую-нибудь хозяйка сгоношит, бутылочку распили бы. Поговорили. Обстоятельно, не торопясь.
Обстоятельно – это значит, ничего нового на обсуждение не выносится.
В принципе, ничего нового и не жду. Равновесие держать надо. Перед катастрофой равновесие всегда неустойчивое. Тогда в сознанье пустое вязнет.
Какая-то искренняя искренность, которая ничего не объясняет.
Чего это я величаю их по имени-отчеству? Зоя и Игорь, так проще.
Ощущение вечности жизни позволяет спокойно ко всему относиться.
Что-то произошло, в который раз вопрос себе задаю: «Отчего так вышло? Ум сильнее или страх?»
Не все же смелые. Слабость у всякого есть. Боязливость не порок – недостаток. С недостатком бороться надо. Недостатки – тени прошедшего.
А как же единый мозг, единый организм, единое государство?
Как ловко рассовываю суждения по полочкам: это – туда, это – сюда. Не слышно только плевка на изнанку этикетки да шлепка, с которым она водворяется на место.
Вроде, о себе думаю, а вроде, как и вообще, ни о ком. Но ведь когда знаешь что-то такое, чего другим не дано знать, это фора, это дополнительные силы придаст.
Надеяться на дополнительные силы глупо, собрать в кулак надо то, что имеешь, и бить. Не дрожать, а бить.
Стоя у калитки, некого бить. Меня никто не ловит на слове.
Странное спокойствие охватило, отчуждённость к происходящему не отзывалась горечью, не пронизывала болью, не изводила.
Сумасшедшая искорка в глазах заводит, блик, но никак не противная сонливая томность.
Я хочу объяснений. Хочу уяснить, почему Зоя выбрала местожительством наш город? Не поняв это, не успокоюсь.
Пустые слова. Её дело, где жить. Глупость переживать об этом. Глупость не смертельна.
Это только воспоминания тянутся непрерывно, а в жизни всё не враз происходит. Маленькое событие вырастает, как маленький ребёнок, совершенно незаметно в проблему. И понимание, что многое могло пойти иначе, приходит потом.
Потом, это когда сердце начинает биться чуть чаще, чем обычно.
Вот, чего я хотел добиться, когда крикнул «долой воров»? Самоутвердиться, выделиться? Показать своё превосходство? Бравировал? В эту минуту я опережал время? Может, действовал безотчётно?
Конечно, я всегда действую безотчётно во вред себе. Я не отвечаю за то, что делаю в ту или иную минуту. Не выработал незыблемых принципов. Придерживаться принципов свойственно людям, принадлежащим к определённому классу. Я же деклассированный элемент. Без определённых хотений. Своего рода бомж.  Сегодня я один, завтра – другой. Я не отвечаю потребности времени, нет у меня способности приспособляться.
Поной, поной. Посыпь голову пеплом. Пусти слезу. Вдруг пожалеют.
Для чего нужна способность приспособляться, а чтобы есть, спать, любить женщин, чтобы сопротивляться, когда начнут выталкивать из очереди. Визжать, уворачиваться, цепляться, за что ни попадя.
Приспособиться – это означает достояться до того момента, когда протянется рука, и кто-то вложит в мою ладонь даяние.
Не больно что-то делятся со мной даяниями. Скорее рука отсохнет, чем почувствую положенную приятность на неё.
Считаю, многое зависит от выбора, считаю, от времени зависит, когда каждый делает свой выбор. Не по вынесенному, допустим, судом приговору тому, кто не подчинился. Меня, например, всю жизнь внутренне морщит от несправедливости. Но ведь живу, не усох, не превратился в стручок. Несправедливости огибают, - я им не помеха.
Плевать!
Хочет меня кто-то учить, в его глазах я выгляжу не таким, - пускай учит, пускай, задачу даст решить, но всё одно, как говорится, домашнее задание я должен и буду сам делать. И в ответ на последней странице задачника не посмотрю.
Чего смотреть, когда перед глазами образец.
О чём это я? На кого равняюсь?
Нет, руководствоваться образцом я не стану. Образец живёт свою жизнь, следуя ему, я начну перерождаться в нечто. Нечто всегда лживо. В нём грязь не снаружи, а внутри.
На себя посмотри?! То же мне, чистоплюй!
Процесс приспособления бесконечен, как и бесконечен, не прерывист, поток хотений.
Из-за забора доносились звуки дня: слышен был шум машин, лай собаки, карканье вороны на берёзе; пропечаталась тень на стене – нерешительно мнущийся день стал разрастаться.
Вот уж, пресловутая Зоя Николаевна, «Она», с чего мне понадобилось раздельно её разглядывать? Есть, есть в ней смущающая душу властность. Притягательная какая-то.
С духом надо собраться. Стоячий воздух поразгонять. Я ведь живу! Не в силах понять, как много это значит. Есть у меня желание не допустить ломки общности.
Воздух набухает, усиливается свечение. За калиткой, отдалённый шум, последние всплески жизни. Скоро всё там замрёт, утихнет. Отстоится жизнь, и всё. Жизнь не может происходить одновременно всюду, там она загасится, здесь разгорится.
Прежде чем она здесь разгорится, необходимо томившее одиночество, маяту души, раздражение отодвинуть от себя. Взять, и рукой в сторону отгрести, чтобы в дымке пока ненайденного, прояснилось единственное.
Тонкий, жалобный голос снова возник ниоткуда высоко-высоко: «а-а-а» - писк комара, заблудившийся человек позвал? Возник и растаял.
Простые вопросы требуют простых решений. Это, безусловно.
Проговорил «безусловно», просто чтобы отделаться.
Если я что-то продумал, так, значит, продумал до конца.
Сверху, где безветренная тишина, хорошо бы посмотреть на всё, сверху двор, дом, я сам под чужим взглядом, конечно, выгляжу не так.
Спину прохватил резкий, промозглый холодок. Из подворотни подуло. Не из подворотни, а из преисподней.
«Ненормальное ощущение. Словно кого-то боюсь. Нарочно так долго стою у калитки, или что-то удерживает? Моего отклика ждёт?»
Со всхлипом втянул в себя воздух.
Зоя Николаевна. Два раза пересекались. Ну, уж, не мне звать её по имени-отчеству. А с чего тогда онемел?
Онемел, так жизнь учит покорности, сто раз слышал предостережения, на сто первый повтора не требуется. Тем более, я не отождествляю себя ни с кем. Упрощённое, но и не совсем несправедливое мнение.
Справедливость всю жизнь ждать можно.
Молчу. Рот открывается, губы и язык пытаются выпихнуть слова. Сколько раз немо кричал, кричал в пустоту: «Научите меня жить!»
Не кричать нужно, а брать всё, как оно есть. Нечаянное, оно подваливает неожиданно.
Эх, сейчас бы на стульчик сесть, сложить руки на коленях, расслабить шею, приопустив голову, и выслушать что-то продолжительно-интересное. Ещё лучше в картинках рассмотреть.
Только бы не начали расспрашивать. Из пустого дня в вечер вопросов-ответов не хотелось бы переползать.
Когда сознательно принимаю решения, выполнение их занимает много времени. На уровне подсознания всё намного быстрее происходит. В считанные минуты.
Нет слюнтяйства жалости – только досада, что не могу устроить свою жизнь, только раздражение против…Вот именно, против, но не конкретно против гарцующих на коне победителей.
Победителей много. Победитель не испытывает утробного ужаса, ему кажется, что он вечен, навсегда не исчезнет. Нет у него мыслей о бренности жизни, о конечности всего. Всё, вроде бы, можно обойти и одолеть. Только не что-то, именуемое смертью.
Снова не то ухмылка, не то злорадный смешок. Я знаю мнение того, кто так нехорошо ухмыляется. Но мне всё равно.
Что-то не видел я очередей в переходе из одного состояния в другое. От безызвестности к триумфу и наоборот. Да и крушение идеалов не на свету происходит.
Сам себе втюхиваю всякую ересь. Конечно, задаром всё получить хочется. Задаром выходит, когда неосознанно, автоматически подчиняюсь подсознанию. Сначала чувствую, а потом думаю. Никто к моим думам не примажется.
Запутался совсем. Никак не могу понять настоящее. А есть ли оно? Может, настоящее – это дырка от бублика прошлого?
Теперешняя моя вина слепилась из обид, из приязни и неприязни прошлого, она продукт времени. Вина не моя, она, скорее всего, замешена на неизживном страхе: ведь что-то всегда случается, не со мной – так с кем-то. А я, в силу своей мнительности, всё на себя примериваю. Из-за этого недоверие ко всему происходящему теперь. Всё из-за самовнушения.
Никто, по-моему, не определит тайну зарождения неприязни. С чего-то мизерного, взгляда ли, слова ли, запаха – бог знает чего, начинает сочиться она? Сквозь землю не видно где, допустим, переизбыток воды накопился, и она ручейком пробилась наружу? Ручеёк – это уже следствие. Какова вода на вкус, - только попробовав определить можно.
А может, не сформулированные приязнь и неприязнь закладываются в нас с рождения, на уровне подсознания? Выбор дороги, по которой идти, тоже заложен с рождения?
Лишь бы неприязнь в ненависть не переросла. Лишь бы достоинства и недостатки не переплелись густо, что отделить одно от другого без крови, стало быть, невозможно. И отторжение не должно стать системой.
Всё-таки застревают во мне слова. Скрытно сидят. Как будто притопленно.
Незрелый у меня ум. Язык стал чужим. Не в силах я освоить новое. Память ослабела. Это объясняет нерасположение и неприязнь.
Понятно, скучно со мной.
Скука – клейкая бумага для мух, стоит ею обзавестись, как насядет на неё всякая дрянь, и начнёт жужжать, трепыхаться, стараясь отлепиться.
Хочется быть честным перед собой. Переступить стыд. Вначале должен быть стыд, потом всё остальное, которое скоро пройдёт. Переступить для чего? Для того чтобы понять, что много времени зря потратил, много словесной воды впитал?
Как же, на восемьдесят процентов состою из воды, попробуй, сырое полено подожги, - только святая вера в то, что всё горит, вера и упорство, костерок запалит. Пускай, дерево шипит, брызжет пузырями, но возле и такой теплинки согреться можно.
Ладно, хоть не потерял способность иронизировать над самим собой. Не привязал себя канатами к времени. У времени разные потребности. Не у времени, а у людей в тот или иной промежуток времени.
Сдуру ввалился во двор. А этот двор перевидал всяких. Он может проглотить пяток таких прихожан. И не ойкнет, и не поёжится.
Пять или сто пять? Тот. кто жил здесь, тратил время не для себя.
Кто? Двор, человек?
Нет же, если человек что-то делает, он, в первую очередь, это делает для себя.
По каким правилам я жил? Может, вообще без правил? Жил и жил, по принципу, куда кривая вывезет?
Почему-то где-то глубоко в подсознании я чувствую, что в моей жизни должен произойти поворот. Сегодня первый день, он же и последний, ибо завтра сегодняшним никак не будет.
Странно говорить о себе в прошедшем времени. Я ведь не джин, которого выпустили из бутылки. В бутылке да – замкнутое пространство, в замкнутом пространстве одиночество ощущается сильнее. Но ведь и переход из чего-то во что-то – болезнен.
Для кого?
Уличить себя в хитрости стараюсь? Вроде, я это не я. Тихой сапой норовлю купить себе успех.
 На митинге, помнится, за полчаса, я уловил разделение – хорошо одетая, сытая и довольная толпа, она в зрелище нуждается, пришла послушать и посмотреть цирк. Эти чётко понимают, что своевременно, где нужно засветиться, а с чем надобно погодить. Эти готовы неотличимо смешаться с толпой, и в то же время, у них инстинктивное желание держаться подальше. Я же своим криком подчас робость внушаю.
Вот и нечего кричать. Никто не заставляет. 
Почему, переступив порог калитки, мне вроде как задуматься пришлось? О самом главном.
Редко, не то, что наяву, а даже в мыслях, иногда говорю напрямик.
Как бы там ни было, но иногда ловлю на себе изучающие взгляды. Не невесомые, а вполне телесные, внимательные, прицельные, протыкающие. Будто осматривается место происшествия. Я – труп.
Карманы вывернуты, в протокол заносится всё, что имеет отношение к делу: кто, кем был, какое принимал участие. Следы фиксируются.  Отмечаются интерпретации возможностей, строятся умозаключения. Делаются какие-то выводы, которые, возможно, понадобятся. Или не понадобятся. Просто так нужно.
Как к этому относиться? Я пока живой, до меня снисходят. Я это хорошо чувствую.
А взамен что? Взамен злобно-трусливые оправдания. Они выталкиваются изнутри.
Мысли маленького человека, неудачника по жизни. И я себя отношу к таковым.  Нас большинство. Мы все не повинны в своей посредственности.
Мир многогранен, в нём есть всё. Есть такое, о чём не имею ни малейшего представления. Хорошо это или плохо? Сталкиваясь с беспардонностью, приходится тратиться на пустопорожние эмоции. И что?
Да ничего, протягивай руку и бери. Бери, пока можно брать. Потом разберёшься.
Почему «потом»? Дело в том, что «потом», буду я или нет –  разбираться станет тот, кто после меня следующий отрезок жизни будет жить.
Вдогонку я живу. Вперёд живу. По очереди. В ворохе случайностей пытаюсь найти закономерность. Всё предопределено.
Виноват Бог, который жизнь дал. Бог – он таков, у него никто не забыт, ничто не забыто. Каждому воздаётся по труду и страданиям. Не сразу, иногда с отсрочкой.
В голове держу предположения: как сегодняшнее может отразиться завтра на судьбе. Воздастся за страдания сторицей?
«А мне всё равно, - сказал-подумал про себя почти весело. - Жизнь того стоит».
«На жизнь можно положиться».
«С блаженным вздохом делай шаг в нужном направлении».
«Возникнут затруднения, кто-нибудь придёт на помощь».
«Со мной не знают, как поступить? Никак не реагировать – не получается?»
«Страшно, потому что непривычно».
Размазать презрением, пригвоздить к позорному столбу – слух сначала пустить нужно соответствующий, чтобы прикоснувшийся замарался.
Нет у памяти краника, привернув который, можно было бы блаженствовать в неведении. Не проводить ревизию, не сличать наличие со списком. Память – склад. Не только своё хранится, но и кем-то, на всякий случай, для сохранения, положенное.
Я уже и не помню, что, от кого брал. Да и в какой последовательности раскладывал: по важности, по размеру, по цене, по годам ли закладки, - не помню. Кучей ли свалили в угол прохода, под роспись сдали свёрток, принесли, привезли, подбросили к дверям, - разве это теперь важно?
Всё вспомнить невозможно.
А надо бы, надо бы.
Иду, иду по проходу склада памяти, треск стеллажей слышен. Правильно, жуки древоточцы доски изгрызли, в труху заклады превратили, прошлое, немыслимым образом сцепленное, выпало, смердящими кучами отбросов стало.
По чьему-то повелению не рассматривал прежнее, не проверял на влажность, не проветривал. Что же получается, жизни как бы и не нужны воспоминания? Так зачем склад наполнял?
Чем-то недоволен? Что-то разнюхал про опасность? Представление хочу устроить? Для чего, зачем? Она, что, по-своему жить не может? Согласие моё требуется?
Время остановилось. Ускорилось сознание, замедлилось, - кой чёрт контролировать его, если не от меня жизнь зависит?
Хотя поток, в который попал, несёт меня, поток берега имеет. Реальные. Я не бревно бесчувственное, у меня гибкая психология, какой-то интеллект есть, я не полностью заряжен обоймами чужих слов, и своё что-то имею. На что-то рассчитываю. Меняюсь. Не заскоруз.
Змея тоже кожу меняет. Ядовитость её от этого не проходит.
Чего там, я – продукт своего времени. Интерес кой-какой имею. В меру – напуганный, в меру – свободный. В меру жду от настоящего особого проявления. Как говорится, в меру набит разными сведениями, как подсолнух семечками. Всё в меру, пока молчу.
Стоит открыть рот, как мера дырявой делается, ничего-то не удержалось.
Вновь потянул сквознячок. Как-то, по-иному, воздух наполнился голубоватым спокойным светом. В глазах Зои мелькнул влажный блеск.
Не худая и не толстая. А глаза-то голубые, но холодные. Волосы русые. Недурна, совсем недурна. Губки узелком. Поизмываться горазда. Волосы вот только торчат перьями. Боевая причёска. А лицо твёрдое и насмешливое. Мельком отметил про себя силу. Сила ведь бывает и обидная. А ещё какая?
Ещё есть сила духовного превосходства.

                40

Занятно.  Часто бывает: нелепый случай. Гром среди ясного неба, заскок в мыслях – и фортуна поворачивается боком. Или спиной.
Хоть убей, не могу понять. какой ветер подул. Осечка в думанье. Победу жду. Победа – событие после беды. Сначала – беда, потом – победа. Может, наоборот.
Сжал зубы. Надо на что-то решиться. Почему-то подумалось, сделаю шаг, и провалюсь в яму.
До беды доводить нельзя. Можешь уехать – уезжай. Беги. Меняй местожительство. Что-то делать надо.
Есть желание делать - научишься делить себя, а не чему-то одному отдаваться. Пока не сблизишься с человеком, откуда можно узнать, что у него в душе?
Не бедами живёт человек, не бедами. Иначе и голову на белый свет не захочется поднимать. Не бывает сплошной беды, и радости безостановочной не бывает. Всё - по чуть-чуть. Всё – из одного в другое, всё - продолжение.
Догмы из головы лезут. Затасканные, прямолинейные. Морщит от них, но приходится с утверждениями мириться.
Честным, однако, надо быть перед собой. Если честно сказать, то я тратил время не для себя. Хотел прожить жизнь недаром. Сам себя тратил, но я не эгоист. Взбодриться надо или поспорить с судьбой. Мир как бы вне меня, но он во мне, весь. Целиком.
О многом вспоминать стыдно, рассказать кому-то – боже упаси. И не надо. У каждого, кого ни коснись, есть своя тайная жизнь. А моё, пускай, со мной умрёт.
Зря жил, не зря? И другие задают сами себе такой же вопрос. Одно ясно – в истории ничего не бывает зря!
А Зоя крупная женщина, широкая кость. Ноги – точно литые. Крепко сколочена.
В моём прошлом могу делать всё, что угодно, любое воспоминание вытащить, но нет живых доказательств. Из-за этого прошлое смердит.
У меня самого, наверное, волосы всклокоченные.
Хорошо, что пережитое не наваливается на человека скопом. Всё в какой-то последовательности. Мне, может быть, плохо, а человечеству – хорошо. Я приобрёл, жизнь человечества стала ярче. Или не так?
Живя, изжить себя полностью нельзя. Хотя всё имеет конец. Для изживания мало человеческой жизни. Кости динозавров миллионы лет природа сохраняет. Для чего? Наверное, для побуждения памяти. Когда-нибудь человечество научится возрождать по одной кости всю особь.
Говорить о том, что каждый попадёт на помойку своего времени, - неумно, но уж, если попал, то голову не всякому удастся поднять.
Я один из тех, кто отстранённо и иронично наблюдая за суетой мира. Много не говорю, всё вижу, всё слышу.
Спорить с самим собой бессмысленно. Прятаться надо учиться. Место особое найти. А вообще-то, всё неважно. Неважно, под каким камнем спрятался, и спрятался ли вообще, и трус я или бесстрашен, брезглив или всеяден. И на помойке ведь тоска обуревает, и во всём есть предел терпению.
Дальше порога собственной души никого пускать нельзя. Бывает же так: зайдёт гость, побудет, наследит и не оставит ничего, кроме следов.
Нет, вру, запах остаётся, ощущения. Тесно становится после посещения неприятного гостя.
День сегодня хороший – конец недели. Такой день бывает заполнен виной, но сегодня он полноправный день. Можно расслабиться.
Что-то неразгаданное меня остановило. Неразгаданное учит скрывать чувства, маску невозмутимости на лице крепит.
Дальнейших событий жду, которые внесут какую-то определённость.
Не выношу сцен. Устраивать скандал – не в моих интересах. Какой скандал, какие сцены? Я же пришёл не затем, чтобы что-то доказать. И не помойку чужую чистить.
Помойки – это особая статья. Ворошить помойку – удел раба. Чтобы не быть рабом, надо безжалостно всё выбрасывать, и чувствовать смерть, и уметь рвать нити привязи. И уходить, не поворачиваясь.
Но вот же, вот же медленная улыбка в её глазах зримо опускается к очерченному рту, обнажая белые зубы. Будто дужки капкана разводятся – цоп, щелчок, и всё!
Вот тебе и будет: «Отговорила роща золотая…»
Думается, бог знает о чём!
Вот, почему-то подумалось, что Зоя, хоть и улыбается, но на лице маска, тон пригласительных слов, жест, при всей сердечности, держит на расстоянии. Та ещё штучка!
«А вот, если бы совсем не знал её, сделала бы она такой приглашающий жест? Это меня волнует? Это не имеет значения».
Ни с какой точки зрения. Я для неё – величина несущественная.
То о складе думал, то перескочил на помойку. И на складе жизнь не жизнь, и помойка – всего лишь спор жадности с нужностью.
Проходя мимо ряда баков, чего только не увидишь: одежда, обувь, детали тумбочек и шкафов, не закрывающиеся зонтики, не модные люстры. Лет тридцать назад такое бы не выбрасывали. Лет тридцать назад я бы забрал выброшенные детали тумбочек и шкафов, приспособил бы их на полочки.
Теперь с помойки редко кто чего заберёт. Хотя, бомжи, подобно степным гиенам-шакалам-падальщикам на сто раз перевернут содержимое баков. Без намёка на брезгливость.
Тридцать лет назад и бомжей не было. За тунеядство сажали.
Всё неважно, кроме того, что утро начинается с восхода солнца.
Редко кто, оказавшийся камешек под ногами, не пнёт. Так человек устроен. Камешек я под ногами кого-то, булыга – не мне судить. Пинали меня, и ещё не раз пнут. Кто-то смотрит на меня, как на заповедное животное: опасно, трогать нельзя.
Почему опасно? Давно меня укатали крутые горочки.
Никакой весёлости. Но и напугать вроде ничто не должно.
По себе знаю, любой нарост на поверхности хочется расковырять, посмотреть, что внутри находится, с чего его выперло. В детстве мальчишки машинки курочат, девчонки куклам головы и руки выкручивают. Хорошо и одновременно плохо, что глаз не обладает способностью видеть заугольное пространство.
Про зеркало и про премию, про помойки и сцены – это так, к слову. Речь не об этом. Речь вообще ни о чём. Человеческая жизнь – это длинный-длинный сон. Не дай бог, кто-то прервёт его, разбудит не вовремя. Тут вот и начинаются проблемы.
Проблемы – гвоздь развития, забитый в голову. Закон развития ничего доказать не может, но вроде бы, всё и не отрицает.
Воздух как-то загустел. Словно наполнился вредными испарениями.
 С расспросами ни к кому не подступиться. Я живу в другом веке. Что подумают люди… это для меня главное.
От простого к сложному, от несовершенства к совершенству. Лица за всем просматриваются. Если есть лица, то и фамилии должны быть. В мире безымянного ничего нет. Всё имеет названия. Одно вытекает из другого.
Последовательность, то, что было на протяжении отпущенного мне века неизменным – конечно, прервётся. Пристанут с расспросами, если отрицать станет невозможно – выложу всё начистоту. И не один я, все так сделают.
Герои или сумасброды, типа меня, к цепи закона развития не пристёгнутыми оказываются. Одним памятники ставят, других в психушку прячут.
В законах я не силён. Закон Архимеда помню, закон посыла и возврата назад, что-то в этом роде, припоминается.
К цепному ли это закону мой бред пристёгивается, самостоятельно ли идёт развитие, только в конце проделанное итожится, звенья одно к другому добавляются. Может, идёт развитие по спирали, по кругу? Слишком коротка человеческая жизнь, чтобы проверить универсальность заклада.
Для проверки всех надо ставить к расстрельной стене. Тогда и увидишь, кто есть кто: кто корчиться от страха станет, кто прощение и жизнь вымаливать будет, кто-то собственным расстрелом руководить примется.
Нет, собственную кожу, как змея, не сбросить. Враждебность и дурные токи просто так не изжить. Вот и приходится смотреть на всё, как смотрит пациент в больнице через стекло окна. Бежит за окном жизнь.
Не проснувшись, не раскрыв ещё глаз, бывает такое, машинально тянусь к кобуре. Не беда, что у меня никогда не было пистолета, может выстрелить и указательный палец. И никто не осудит. И глаз может выстрелить. Мало не покажется.
При маете уничтожается не сама жизнь, а попытка понять непонятое. Понять непонятое – бесконечный процесс.
Мысли какие-то совсем неподходящие к случаю. Бестолков я в общении, чего там говорить. Невыигрышная манера у меня общений. И осадить некому. Ну, не умею отвлечься от себя, а это, ой, как связывает.
Пень. На любом пне можно пересчитать годичные кольца.
Пень отличается от чурбака: у пня корни опираются на континент. Чурбак ни с чем не связан.
Наигранное всё, не моё. Пожалеть себя хочется. Ах, какой я несчастный.
Но ведь кто-то же заставил сюда прийти, кем-то язвительная усмешка выдавливается.
Не кем-то, а вторым моим «Я». Второе моё «Я» - холодно рассудительное, оно считает всё пустой тратой времени, оно молчаливое. Ему плевать, что эта манера способна кого-то вывести из себя.
Память, если её поворошить, держит в себе много чего такого, как бы отложенного «на потом». Потом, когда выйду на простор, так думалось, всех «победю», или «побежду», или покорю? А пока тихой сапой, подобно воде, точу камень судьбы.
Точу и точу, стараясь обходить препоны предположений. Только никаких следов проделанной работы не видно. Что-то сообщить надо, но не знаю что. Моей жизни не хватит, чтобы все догадки понять. Любое избыточное знание не есть благо, оно покой сосредоточенности разгоняет.
Нет, угасший костёр внутри лучше не ворошить. Пускай, пепел и зола улягутся, спрессуются. Что не догорело – истлеет. Чёрное пятно кострища скроет былые волнения. Темнота тем и хороша, что похожим всё делает, одноцветным.
Цвет цветом, но темнота дьявольски обостряет слух. Любой шорох в камнепад перерождается, в ожидание. Не просто в ожидание, а в томительную тоску, удушающую, бесконечную. Время другим делается.
Пласты времени постоянно чередуются: то вперёд движутся, то пятятся назад. Из-за этого нет одной точки опоры. Каждый обрывок времени нить привязи тянет из своей точки.
Так и должно быть. Время радости совсем не походит на время горя. Другим цветом минуты окрашены, другим содержанием наполнены, другой вес имеют.
Голову наполняют бесполезные воспоминания. Всё – игра. Игра в искренность, игра в ожидания, игра в прощение. Якобы, прощение.
Невозможно время памяти, подобно резиновому жгуту, оттянуть назад. Предел есть у всего. Всё до какого-то предела. Или порвётся жгут, или сил не хватит, чтобы удержать напряг, зафиксировать видения. Чтобы не скомканные тени мелькали, а картинами былое открывалось.
Рассматривать былое в виде картин – чудо. И я, и все мы имеем право на чудо. Былое не только в моих глазах зафиксировано, но его многие взгляды других людей шлифовали. Из-за этого затёртым оно кажется. Нет остроты, нет тех красок, которые в изумление приводят.
Хорошо наблюдать за игрой теней от листьев на стене. Располагающее что-то в этом есть.
Никак в зыбкой круче прошлого не высмотреть уступ, за который уцепиться мог бы.
Почему всё уяснять и выяснять надо? Про цепь какую-то наплёл. Может, никакой цепи и нет.
Мучительный образ возник: невысказанные слова, несостоявшиеся встречи, теплота несостоявшихся прикосновений.
Окаменевает прошлое, что ли?
В прошлом всё как бы случайно. Случайно место рождения, случайны встречи. Это только, кажется, что я будто бы подготовлял себя для теперешней жизни, что меня вела рука божья. Рука божья в трудную минуту не оставит. А там, кто его знает. Случай случаем, но, может быть, всё предопределено?
Вот, значит, не волен я, значит, готов был к захвату этой предопределённостью. Раб, а спроса с раба никакого. Нет спроса. Рабом делаешься не постепенно, не медленным заковыванием в цепи сначала ноги, потом рук, шеи, а сразу. Раб – это состояние сразу.
Отлистать бы страницы жизни назад, высветить бы момент перерождения. Увы! Все мои предки были рабами системы.
Молчу. Потому что сказать нечего. Сказать есть что, но не хочется никого обидеть. Разучился говорить. Раз разучился говорить, то и общение в тягость.
Раскаяние, конечно, хорошее чувство, совестливое. Ну, и что? Стегай себя, стегай.
Нет. всё-таки, в этой бабе что-то есть. что-то волнующее. Оно будоражит душу – хочется облегчить её участь. Только возможно ли? Тут большие сомнения.
Что приносит успех? В первую очередь, наверное, обаяние. Установка на открытость. На мне же пять оболочек – замкнутый человек. Посвящать в собственный мир никого не хочу. У меня врождённая скрытность – результат детской стеснительности. В детстве очень был стеснительным.
Слышал, что про меня говорят, что я застёгнут на все пуговицы. Хорошо это или плохо? Конечно, из таких верёвки вить нельзя. Я навеваю тоску. По правде сказать, я не набиваюсь в друзья. Немногие, считанные люди, честно сказать, нравятся.
Ну, наконец, заметил, что глаза Зои заулыбались. Вспышка удивления сменилась весёлостью. Сразу почувствовал себя легко и свободно.
Как ни крути, а настороженность чувствовалась. Повторюсь, Зоя не меня ждала. Всё-таки, глаза у неё холодные, рассудительные, не сразу в них проникнешь. Та ещё штучка.
Женщина живуча и вынослива. Женщины терпеливее к неудобствам. Но для терпения стимул нужен, стимул – это любовь. Против любви не попрёшь. На взрыхлённой почве любви может вырасти всё, что угодно. Всё, что угодно, может просыпаться в воронку жизни, весь жизненный мусор, но только не любовь. Она, если и пропадает, то испаряется вверх, в облака.
Нашло как бы временное затмение. Не затмение, а сдвиг по фазе произошёл. Такой сдвиг бывает в минуты везения у картёжника, масть пошла, ещё не коснулся карты, а козыри почувствовал.
И у меня масть пошла. О многом передумал за это время. Но так и не определил, в чём посыл заключается, и чьи руки ставят препятствия. Опасно наперёд ведать. Душу-то дьяволу я не продавал. Пока не продал.
Опять какой-то звон послышался. Что за колокольчики звенят?
Что в первую очередь помнится, слова или действия? Наверное, действия, поступки. По поступку приходят на ум все фразы, ощущения рождают слова, которые были произнесены когда-то. Поступок – это то, на что опереться можно, что воображение разогревает. Звон колокольчиков - неудобства – некий сигнал: остановись, оглянись, подумай.
При большом желании можно заставить любого сделать то, что претит всем установкам. Бей без отдыха в одну точку, рано или поздно человек смирится и уступит.
Наверное, моё состояние, ниспосланное сверху, предшествовало какому-то откровению. Знать бы, какому? Одно могу сказать, что из ничего возникло желание. Ни одна птица не пролетала, а сверху что-то упало. Желание было настолько полным, что осмыслить его не представлялось возможным. Просто овладело сладкое предчувствие своей нужности.
Любой сигнал озвучено приходит не просто так, а он несёт с собой некую отгадку. Кто-то зажёг свечу на моём алтаре. У каждого есть свой алтарь. Мой алтарь – подоконник чёрного ночного окна. Икона – глаз луны.
Нынче мерцал огонёк свечи, манил, на него мотыльками слетелись души. Души всех тех, кто меня знал. Кто вёл по жизни. Ими я был любим.
Не важно, любя, не любя, как кто относился ко мне, но, главное, относился, души их, повинуясь тоже чьему-то сигналу, слили свои указания в главное указание. Не знаю, что заставило души слететься, но все вместе они вынудили меня пойти. Отбросить сомнения.
Единственно правильно они поступили, только таким способом можно было заставить меня совершить поступок, вывести из состояния вечного сомнения. Заставить, надавить, ткнуть носом. Как результат, сердце сжалось.
Я, полу узник, всё у меня наполовину. Скован, связан, напичкан чужими доводами. Ни отказаться не могу, ни бежать. Бессознательно, сигналом, ниспосланным от бога, взял обязательство повиноваться.
Не хватило ночи для полного осмысления.
У алтаря чёрного окна перебрал всю свою жизнь: был любим, был молод, имел друзей, но почему-то враз все привязывающие нити порвались. Перестал слышать голос родной крови, - лишь зов слышу, глухой зов, исповедальный, одинокий, зовущий. Держащий и, одновременно, выталкивающий.
Внутри моей конструкции рвались связи, подпорки оказались прогнившими. И не сегодня это произошло. И не вчера. Когда-то одно звено в цепи лопнуло, и все шестерни, колёсики закрутились в разные стороны.
Есть же счастливые и беззаботные люди, которым всё – до лампочки. У них сердце не сжимается в тоске, они не сообразуются ни с чем: ложь, правда – всё для них слова.
Ситуация - всё могу предположить и вообразить. И в атаку подняться могу, если сзади шильцем уколют. И сопротивляться распаду ещё в состоянии.
Не свечка на окне-алтаре у меня горела, а костерок я разжёг из гнилушек своего нутра.
Всё-таки в игре козырная карта – это жизнь, на кон она ставится, когда или пан, или пропал, когда ни от кого подсказку не ждёшь, про три карты и разговора нет.
Ну, не игрок я, не игрок. А что же тогда во мне зудит? Совесть? Может, жареный петух клюнул в задницу?
«Тогда», «сейчас», «завтра» - всё в длинную вереницу слились. Из тумана по горизонту движутся. Не просто тумана, а оливиновой тверди непонимания. Молчалива моя приглядка.
Не важно, что скажу. Америку не открою. Важно, что подумает она, как определит мотив моей сути.
С чего это я за точку отсчёта её мнение выбрал?
Мне-то плевать на мотивы, на суть, что там будут думать, как выскажутся. Трусоватая привычка ума заставляет приглядываться и прислушиваться.
Как же, глубоко въелась боязнь: боязнь умереть одному, подхватить инфекцию, боязнь СПИДа.
Боюсь – так начни хвалить всё и всех подряд.  В хвальбе не ошибёшься, не переберёшь, не перегнёшь палку. Ну, поморщатся. Тошно самому станет, - так напиться можно, сбросить напряг.
Вряд ли все мысли мои здесь, часть наверняка унеслась далеко. Всех мыслей я не знаю. Будничные, - они, конечно, возле крутятся. Они упрекают в том, что всегда бывает слишком поздно.
Все мы не без изъяна. У каждого свои слабости – это надо понимать. В её глазах тревога читается. Понятно, она носит на лице некую маску. О причинах волнения не мне беспокоиться. Человек сам должен выбирать место, где жить, и свою любовь, и свою долю. Крест только на него грузит судьба.
Кошка привязывается к дому, человек – к человеку. Готов целую нотацию прочитать.
Я пессимист. Людей на земле слишком много. Воздухом невозможно дышать. Воду нельзя пить. Толку-то, что много знаю, надо уметь передать знания. В незнании все правы.
Я не требую исповеди, раскаяния, перечня грехов и показа путей исправления. Ни она не кающаяся, ни я не приполз на коленях в рубище к алтарю. Больно много религиозных терминов применяю. Отстранённым надо быть.
Странно. По моим понятиям, женщина должна на всё готовое приезжать: в новый дом, - так в нём всё должно быть сделано. И ремонт, как говорится, на «ять», и мебель куплена, и стол накрыт, и цветы в вазе. (Вот, привязался к цветам! Сам-то чего букет не принёс?) А эта купила развалюху, да ещё собирается сама ремонтировать.
Купила бы квартиру?
Чужое мнение не аргумент. Пришедшие на ум поговорки, типа «без труда не вытащишь и рыбку из пруда», - дурь.  Поговорки – конура умственно отсталых.
Высказался, ощутил какую-то уверенность. Ощущение вселило радость.
Мысли в слова не переходят. Значит, мостика связи нет. Нет слов, - движением каким прояви себя.
Что-то сторожкое, мгновенно исчезающее, мелькнуло и скрылось.
Все мысли, какие вывалил сейчас, пришли в голову во время моих бесконечно-долгих блужданий по улицам города. Все они вне логики.
От себя ли я хотел уйти, от своего одиночества, от тоски? Терзания – они вне объяснений. Иду я обычно туда, куда ведут ноги. Иногда сразу сообразить не мог, куда попал, в какой стороне выход.
Оставшись один, мужик обычно направляет стопы туда, где избавиться от одиночества можно: в «Клуб знакомств», «Кому за…», в рюмочную.
Меня же тянуло в самые глухие уголки города, на окраины. Мне думалось, там надежда сама по себе доставит радость. Я ещё надеялся.
Удивительное, что вне всякой логики, можно открыть, стоит лишь посмотреть под другим углом на очевидное.
Так вот, как-то после долгих хождений по улицам и окрестностям города, я отыскал особый уголок, занесла меня судьба в Злябовку, в пригород. Название околотка показалось чудным, и воздух необыкновенно сладким показался.
Забилось сердце в предвкушении чего-то: свободы, открытия, обретения того, что ждал долго-долго. Так перехватывает горло у грибника за минуту до того, как он разглядит красавца-боровика под ёлкой.
Зоя купила дом в пригороде, в местности, на языке простонародья, -  Злябовка.
Злябовка разная, смотря с какой стороны в неё заходить.  Для меня это был спасительный островок в переменчивом, бушующем океане жизни. Признаюсь, что с какого-то времени мне стало холодно жить в городе вообще, ненадёжно, не получалось отгородиться.
Окружали меня вещи бесполезные: автобусы, на которых куда-то надо было ехать, но я не ездил, соседи сверху, соседи снизу, табун машин-лошадей во дворе. И в первую очередь, угнетало равнодушие, народу много, а ощущение одиночества не проходит.
Злябовку без натяжки можно было отнести к деревне. Однако не на краю света она находилась, не за лесом.
Главная улица - дворов «дцать» с постоянными жителями. Столько же домов, и то не каждый год, дачники летом обживали.
Есть пустыри, есть брошенные развалившиеся хибары. По теперешним меркам – приличное поселение. Широкая улица, правый и левый рядок, три заросших крапивой проулка. Своеобразная деревенская архитектура: дома – пятистенки с высокой завалинкой, курятник, хлев для коз, - это лепится у всех к дворовому торцу.
Входная дверь в сени чуть ли не на земле стоит, нет как такового крылечка, три-четыре доски брошены настилом. Ступеньки внутри сеней, тоже три или четыре, ведут наверх. Сверху легче сшибать непрошенных гостей, так сказать, «спустить с лестницы».
На фронтоне присобачено что-то вроде башенки, размером чуть больше ласточкиного гнезда. Для красоты. Первый, видать, кто поселился на этом месте, соорудил такое жильё, с него и пошло.
Глухих заборов нет. Забор – он что, он в таких поселениях только выгораживает пространство, но не отгораживает друг от друга.
Что удивительно, заборы первыми сжигаются в топках при отсутствии дров. То есть, нужда огораживать свою территорию появилась последней. Последнее первоначальной цены не имеет.
К чему это я опять накрутил?

                41

Да, я купила дом в пригороде. Меня название привлекло. Злябовка. При произношении, звон комара улавливается. З-з-з…Бам! Укусов комаров не боюсь.
Говорила и ещё сто раз повторю, что жила в Питере в многоэтажном доме, как на пороховом заряде. Не моё это – жить в человеческом улье. В пчелином улье какой-то порядок, по уставу живут, многоэтажка – минное поле. Рванёт там, где и не ждёшь.
Все вроде бы участливы, все заглядывают в глаза, но стоит вглядеться пристальнее, чуть пооткрыться, как благодарность не добротою проявится. Не прижилась. Материнское или дедовское моё прошлое запротестовало, - воздуху мне перестало хватать.
Я ни к кому не лезла, да и соседки не набивались в подруги. Меня бесило, как надтреснутым голосом соседка слева докладывала о своих мучениях: весь мир решительно ополчился против неё. Она оплакивала свою судьбину. Преувеличивала последствия неурядиц. Было бессмысленно интересоваться чем-то другим. Соседка всегда возвращала разговор к её проблемам.
Я отмалчивалась. Вскоре интерес ко мне угас. Безучастной оказалась. По поводу и без оного я не глядела смущённо. Хихикала, резала правду-матку в глаза. Кому это понравится?
Отстали от меня и дежурные церберы у подъезда.
Косые взгляды проходили как бы сквозь меня, как молния сквозь громоотвод, и гасились в земле.
Тем не менее, шушуканье, слухи и сплетни особыми тропами к месту назначения добираются. И до моих ушей очередная «новость» дошла.
- У тебя кто-то есть, - как-то спросила мужа. - Ты её любишь?
- Нет, - ответил он. - Никого у меня нет. Но и тебя тоже нет.
Сначала я опешила. Как это, быть рядом и уже не быть? Стать помехой.
Вспоминая, и сейчас поражаюсь, как так, слезы полились из глаз. Я поняла: никакой любви нет, и не было. Я плачу не из-за потери любви, а из-за унижения, из-за того, что почувствовала душевную опустошённость, незащищённость, одинокой себя ощутила. Помнится, разгладила платье ладонями, глаз поднять не могла, боялась, что он прочтёт в них неприязнь.
Я поняла, что, если муж только прикоснётся ко мне, я его ударю.
Может быть, если бы это случилось, если бы и он ответно какое-то действие произвёл, моя ладонь запомнила миг соприкосновения, память удержала бы короткий всхлип, - то было бы свершение. Увы. Он стоял, прижавшись спиной к двери, тяжело дышал, словно стометровку пробежал, и к чему-то прислушивался.
Петля взаимных обязательств порвалась.
Слёзы выдавливают прегрешения, они последней, самой тяжёлой каплей, душу переполняют.
Я не поняла, но именно с тех нескольких слов начался мой полёт в пропасть. Я падала, и не чувствовала. Я перестала искать, я прекратила плакать.
Я не замечала, как в это время уплотнились ощущения, время само уплотнилось. Какой-то внезапный приход пустоты, за что бы ни взялась, всё вокруг источало холод.
Кто мне шептал, что вскоре придётся принимать решение, - не знаю. Только в один момент поняла, что не имею права терять время.
Теперь я считаю прошлую жизнь затянувшейся дорогой сюда, в Злябовку. Здесь должно случиться настоящее. Досада перестанет точить моё сердце. Здесь я никогда не услышу слов: «Но и тебя тоже нет во мне».
Кому суждено улететь, уехать, уйти, рано или поздно, для кого-то раньше, кто-то позже это проделает, рок обязательно случится. Тот ли выгадает, кто раньше ушёл, тот ли, кто тянул-тянул до последнего, подлаживался да льстил, - не знаю. Оценки всему время выставляет потом.
Я не была уверена, что ожидание правильно понимаю.
Я не придаю чрезмерное значение совпадению, вижу в них порой зловещее и таинственное. Вмешательство потусторонних сил.
Случай мстит за долгое ожидание.
Ладно, с мужем всё ясно. Он стал отстранённым, не злым, но безразличным.
Но ведь когда спросила Игоря, любил ли он тех женщин, которые были с ним до меня, он посмотрел с любопытством.
- Любить одной любовью разных женщин невозможно. Для каждой женщины – своя любовь.
Вроде бы правильно он сказал. Тепла только не возникло от его слов, окрылённости. Огонёк в глазах не зажёгся.
Как это, на каждую женщину своя любовь?
Игорь проговорил слова серьёзно. И я как бы в воздухе увидела расчерченный на квадраты лист бумаги с большим заголовком «Любовь» и в каждом кармашке-квадрате маленькие «любови» на определённую букву: «ангельская», «большая», «волнительная», «страстная», «обманчивая», «продажная», «лицемерная», «роковая». «Короткая», «всепоглощающая», «вечная», «до гроба». В некоторых квадратиках – одно слово, в других – три-четыре значения. Я увидела зависшие в воздухе, как бы в раздумье, пальцы, готовые вытащить из кармашка определяющую меня любовь.
Интересно, какая она? В какой квадратик он готов меня поместить?
Я ещё ничего не сказала про стрелочки, - от каждого квадратика разной длины стрелочки были протянуты к жирно обведённому квадрату с буквой «Я» в середине. Я – это он, Игорь. Он – самый лучший.
Поиметь, вот уж дурное, липкое, грязное слово, но, что есть, то и есть, поиметь впечатлений он хочет от каждой женщины.
Оно – правда. Не один раз за жизнь женщина влюбляется. Когда любовь проходит, то нелюбовь кажется блажью, ничего похожего на былое представление о любви, так, затемнение сознания.
Да, я слышала рассказы мужа о себе, из проговоров Игоря складывала то, чему он поклонялся, чего хочет от жизни. Что-то было общим в суждении моих мужчин, что-то в корне отличалось. Я слушала всё это, как сторонние истории, не имеющие ко мне прямого отношения. И тот и другой в детстве были любимы, в школе хорошо учились. В школе были трусишками. Когда пахло жареным, строили дурацкие рожи и прижимались в угол. Таких бить сверстникам не хотелось. И мечта у обоих была – хорошо жить, быть обласканными. В этом «хорошо жить» для меня место не отводилось. Я в их жизни…да им звание Героя давать нужно. Они на амбразуру легли, они меня осчастливили.
 Это только я не смотрю на себя, как на совершившую материнский подвиг, бросившую себя к их ногам, растоптавшим любовь. Берите меня, топчите.
У мужика что-то не получается, он винит в этом женщину. Если жизнь задушила, он для равновесия и справедливости измываться начнёт над женщиной. У него ведь «любовий» в загашнике полно.
Женщина, для непонятливой особи мужского рода, всегда говорит по-китайски.
Разыгралось воображение.
«Мне, - думала Зоя, - что и надо, так делать, что я хочу – любить и быть любимой. Чтоб это всем нравилось».
Так не бывает, одновременно любить и быть любимой. Работать, всюду успевать, следить за собой. Подобной любви не знает человечество. Сердце не выдержит.
 В жизни многое – обман. В жизни много разных минут. Только бывает такая минута, когда не понять, что и откуда взялось, когда перестаёшь замечать всё, кроме него, мужчины. Порыв возникает перед большой бедой. В книгах о таком много написано.
Любовь, неразделённая любовь, катастрофа.
Не счесть катастроф, пережитых во сне. Во сне и в болоте тонула, и от змей убегала, и нечисть какая-то душила. Не саму нечисть видела, а руки с костлявыми, длинными-длинными пальцами тянулись из темноты, перепутывались, срастались на голове с волосами во что-то непотребное. В копёшку со всех сторон обложенную, обставленную срубленными кустами, голова превращалась.
Волосы туго наматывались на кулак. Дыхание перехватывало. Тревога разбухала. Сердце готово было выскочить из груди.
Но ведь кошмары к утру пропадали. И никакие это не кошмары – от духоты в комнате всё. Тупая усталость, и ничего более.
Кошмар – это когда ты одна, когда не с кем поделиться. Надейся, надежда сама доставляет радость тому, кто надеется, делись с подругой всей чертовщиной, - так и последствий никаких. Ты своё расскажешь, подруга – своё, баш на баш, за рубль страсти и продашь.
Я ни в чём не виновата, муж не виновен, а всё запуталось так, что и осталось, так рубить топором узел.
Живу, живу и не знаю, что кому придёт в голову на мой счёт.
Правильное у меня чувство. Я – гостья в жизни. Надо расслабиться и получать удовольствие. Надо подготовить нутро.
Сейчас каждый занят сам собой. Для одиноких это тяжело. А тем, кто живёт в пригородах, «тяжело» - само разумеющееся. Тут принято панибратствовать.
Я вдруг осознала, что муж во всех отношениях оказался слабым, плохо приспособленным для реальной жизни человеком. Хорошо рассуждал, мог поговорить о многом, энциклопедист хренов, обширнейшие знания показывал,  но почему-то все его умствования насмешку вызывали: муж петушился, на чистую воду всех готов был вывести,- тю-тю-тю, бу-бу-бу, топорщил перья – петушок, вот-вот яичко снесёт.
Смотрела и слушала молча. Ждала сигнала. Ощущала отстранённость от всего, что было за спиной, что видела перед собой. И чувствовала свою беззащитность против его вселенского любопытства всё знать. Я совершенно не способна была никому объяснить, почему в ту минуту думала так.
Не только думала, но и все мои остальные органы чувств были на взводе.
Да, я предавала своё прошлое. Прошлое ведь учит противостоять тому, что когда-то случится, если случится.
Вот и смута поднималась в душе беспричинно – волнение, протест, надежда.
Никакой тайны. Большая любовь и связанные с ней всепоглощающие чувства, вплоть до страданий (лучше без них), меня обошли стороной. Может, краем задели.
Нашла о чём переживать. Для женщины год – не срок, два – урок, три – пустяк, - было бы ради чего.
Не пропадает ощущение, помнится, с какой пьянящей яростью Игорь обнял.
И где он теперь?
Это сейчас так спокойно рассуждаю.
Вообще-то, никто никогда себя виновным не считает. Если и считает, то в доверчивости, в благородстве, в излишней смелости.
Но ведь это пустячки. Нет невиноватых, нет и виноватых.
Но почему-то услышать хочется, в чём человек себя виновным чувствует, какими словами начнёт выгораживать себя. Как на глазах у него набухать слёзы будут, - это хочется увидеть.
Понимаю, что такие мысли мешают.
Ладно, не стягивает меня петля взаимных обязательств. По сути, ничего от мужиков мне не надо. Упрашивать и бежать вслед, не стану. Проживу. И упрекать не буду. Буду жить воспоминаниями. Воспоминаний хватит надолго. Жизнь для живых.
В чём-чём, а в неуверенности меня не упрекнёшь. Многое могу принять, если это к чему-то ведёт, чем-то обогатит.
Я не дурнушка, но и не красавица. Моя основа уходит в землю. У меня красота, бабушка так говорила, спокойная, не для всех – для одного, кто меня любить будет. Мне наплевать на тщеславие тех мужиков, которые хвастаются красотой своих жён. Не понимают, дураки, что от красоты только морока. Любить за красоту – это на время. Мне нужно – надолго.
Конечно, поискать, так найдётся тот, кто будет гордиться умению смолчать, уступить, иметь рядом женщину не стяжательницу.
Я, как и все, боюсь одного – старости. Боюсь ещё, что мужчина будет не соответствовать, - в пару не сойдёмся. Не как перчатки или носки, по цвету и размеру, а по общей цели, по интересам.
К кому-то подольститься, кого-то ублажать. На кого-то наорать. Стукнуть кулаком по столу – это не по мне.
Не думаю, что семья постоянную монолитность образует. И в семье каждый – личность, особенность каждого в семье как-то закреплена. Настраиваться надо всегда на соответствующий лад, чтобы не угрызаться.
Муж роль играл. Для всех, для меня. Такой он и не такой. Будь он понахрапистее, мог бы добиться многого. Поднялся бы по карьерной лестнице выше.
А у меня. что. взыграла фамильная черта, слабость: стало невмоготу, захотелось сбежать?
Ощущаю себя у какой-то границы, не решаясь переступить черту: влечёт в другой мир, но вырваться полностью за пределы пограничной полосы, где обретается моя сущность, не могу.
Но ведь уехала!
Я и сама такая и не такая. Как ёлка посреди поля. В лесу ёлка всегда жмётся, а серёд поля, наоборот, - она творит чудо. Она притягивает. Из-за этого я и покинула городские джунгли. Хочу на свету пожить.
Женщину любовь высвечивает. Я – скала посреди бушующего моря. Любовь - чудо, которое дурнушку красавицей делает, силы добавляет.
Что хочу сейчас, - так пожить в одиночестве, чтобы обдумать случившееся, чтобы забыть. Чтобы на моём клочке земли, выгороженным забором, не появились бездушные следы.
И вместе с тем, я не хочу разложиться на составные части, не хочу не знать нежности, не хочу уподобиться кукле.
Я о себе знаю если не всё, то многое. Точный взгляд, - он не ошибается. И ум у меня цепкий, и, что немаловажно, могу излагать чужие мысли. Излагаю прочувственно, убеждённо.
Хвали-хвали себя, да не захваливай.
Нет, я не захваливаю себя. Считаю, что я – женщина без видимых изъянов. Конечно, если в микроскоп смотреть, можно много вкраплений найти. Так в микроскоп, на что микробы мелкие, но их можно разглядеть.
Любой микроб – миллионы лет, сохраняющийся свой особый мир.
Что - правда, то – правда. Правда не нуждается в уточнении. В беззаботности сила правды. Веришь – не веришь, - правда только посмеётся, а вот ложь, - та в накрутках нуждается, чтобы выглядеть правдоподобно.

                42

Такая женщина, как я, едва начав себя осознавать, она изначально знает, чего хочет, она готова ко всему, главное, к переменам.
Перестук в висках постепенно затихал. Тело расслаблялось. Пружины разжимались. Чувствую,- поплыла.
Конечно, если копнуть меня глубже, если вывернуть наизнанку, сто чертей внутри меня пляшут, и самый главный чёрт – желание перемен.
Это самое желание, прямую дорожку требует: никаких поворотов, никаких углов, об которые бока оббить можно. Ровненько, от сих и до сих, - так тоже неинтересно, но и не хочется, чтоб жизненный ветер уши надул. Хватит, я не вьючное животное.
Больно много праведников вокруг. Только оступилась, как все учить берутся. Праведники будят смутную тревогу. Особенно, если душа не на месте.
Я так думаю, внутренний голос мне подсказывает, женская интуиция, что везти, вести, нести по жизни должен мужчина. Не задохлик, не жлоб…
Стоп, стоп…Так и женщина должна соответствовать смыслу жизни…
Кстати, в чём заключается этот самый смысл? Заключается?! Смысл не каша-размазня на стенках кастрюли, смысл под крышкой не спрячешь.
Голос в ушах звучит тихо, даже робко, но подействовал, как ушат холодной воды.
Чего это я с утра пораньше о смысле подумала? Всё в мире парное, все люди – братья. Может, сёстры. Раз братья-сёстры, то нечего искать любовь. Родственная любовь – грех.
Жизнь – обмен веществ. Где происходит этот обмен, на каком торжище или базаре? Обмен веществ во имя чего? Во имя любви, справедливости, богатства, во имя бесконечности этой самой жизни?
Стоит передо мной мужик, а я беспричинно думаю о всякой ерунде.
Так думать никто не запретит. Думанье – оно само по себе, это сквознячок в голове. Не кнопкой «пуск» оно включается.
Не увиливай, не увиливай. Интересно, с какого возраста начинаешь знать, о чём можно говорить, а о чём лучше помолчать?
Я не знаю, а гость наверняка знает. Уверена, что знает. Не знал бы, не пришёл. Седина придаёт ему какое-то сосредоточенное и уверенное выражение.
Чего я о нём плохо думаю?
Господи, как же спокойно себя чувствую. Он о чём-то своём думает, я же – ни о чём. Сказать, чтоб мысли в голове какие-то особенные, - нет.
Я не стимулирую длительное мужское внимание. Моя безучастность гасит интерес, она может оскорбить
Стою, киваю и молчу. Так он ничего не спрашивает. Я ничего не думаю, он ничего не спрашивает. Красота. Что сказать – не знаю.
Разве человек виноват, что ноги привели его сюда? Жизнь, если её не торопить, не обгонять события, если не цепляться за разные выступы, сама всё расставляет по местам.
Ухаживанием, подхалимничаем, заглядыванием в глаза можно получить что-то. а в ответ, что. хихикнуть. глянуть смущённо?
Брехня, пешками на шахматной доске кто-то двигает. Двигает, и не комментирует происходящее. Не надо словами определять, что будет, что жду.
О себе это я подумала или так, вообще? Если вообще, то – ладно, сойдёт. Если применительно к себе, то – кранты, подошла пора перемен.
Когда рядом никого, ни звонков, ни чужих глаз, то нападает нечто вроде отрезвления. Возвышенные чувства распространяются на то, что ожидается и когда-то будет.
Что ожидается, оно далеко. Без него холодно. Зима ожидается. За зимой весна и лето. Зиму пережить надо, дождаться лета.
Нет, я сделала правильно, что уехала. Единственное правильное решение. Оно спасло от раскаяния.
Если бы раскаялась, отказалась от идеалов, то жизнь другой стала бы? Что за идеалы меня манят?
Никакой тяги к чему-нибудь романтическому, возвышенному. Пускай кто-то о красивом мечтает, а я красиво жить буду. Я плевала на чужую красоту, нету её, ни к чему она.
Скромное место мне отведено, - так это результат неподкупности.
Что, так уверена в себе? Ничего нет на свете, глупей простоты. Глупей или хуже? Что в лоб, что по лбу. Простота хуже воровства.
Почему-то думала, что с первого дня новая жизнь сложится легко и счастливо. Но Игорь не пришёл. А я надеялась.
Кольнуло сердце, будто совершила предательство. Вот и барахтаюсь среди своих переживаний, хороших и плохих, но не сложившихся ни во что. Ни в сумму, ни в итог.
Не чужой Игорь, свой. Был бы свой, не переживала так. Не мучилась, кто от кого убежал, кто к кому приехал? Какая разница? А такая, что не просто дом – просто жильё заполучила, а дом, в котором, тряпочка, чашечка, полочка, диванчик станут частицей моей жизни. Прошлое – невозвратимо.
Я уже почти забыла прошлое. Мне надо научиться спокойно любить дом, чтобы он не стал полем деятельности, полем битвы.
Нет, я не злая. Точно знаю, что не злая. Жалость есть.
Подняла голову, и взгляды встретились.
Было бы у меня всё, как надо, сидела бы я на одном месте. Свистнула б, и полетела. Сто стран посетила б. Постаралась бы встречаться только с интересными людьми.
Чем чёрт не шутит, может, и встретила б кого.
Нет же, свернула с прямой дороги, обогнуть жизнь хочу, за высокой целью погналась. Тело потешить намереваюсь. Разве, тешить тело – это высокая цель? Для кого как.
Всё у меня складывается так, как я хочу? Честно – не знаю.
Голова прояснилась. Зато накатило не пойми что – а где солнце? Воздух стал колючим. Утро обещало хороший день, но обещание кажется поспешным. Всё говорит: подождать надо.
Вот часто спрашивают, какой высотой любовь измеряется, так мне думается, что самое высокое в любви – просто любовь. Без накруток, без обещаний. Любовь от счастья отделять надо. Это за счастье приходится расплачиваться. Правда, не всегда понимаешь, за что.
Но! Но…Опять эти мысли о «потешить тело»… Потянуться захотелось. До ломоты. С позевотой. Без «потешить» не прожить жизнь хорошо. Бывает несоответствие, бывает разлад между телом и сознанием настаёт. Тогда ничего нельзя поделать с зовом плоти. Тело перестаёт слушать слова. Увещевания для него – пустой звук. Ничто.
Царь в голове сдох. Нет, царь не глупенький, царь хитренький. Его не заморить с первого раза.
А я большую детскую любовь, связанные с ней глубокие чувства, вплоть до страданий разменяла на просто земную любовь. Конечно, любила, конечно, страдала, но прозевала, что ли, или проскочила дверь, за которой скрывалась особая любовь.
Я домовитая женщина. Без иронии говорю об этом. Ирония – это ведь сострадание к самой себе. К самой себе – это ладно, а способна по-настоящему я сострадать другим?
Мой мир по-настоящему никто не разгадает. Многие считают меня скрытной. У скрытной женщины предполагается существование любовника. И что?
Женщина может любить мужа и иметь любовника. Для души и для тела как бы разные возбудители. Возбудители до осознания своего места. А потом?
Потом наступает просветление: всё вроде хорошо, а что-то вдруг покажет, как бедно и обделённо проходит жизнь. Вот и станет ясно, что лучше становится только от целостности восприятия.
Вот и приходится прислушиваться к тому, что за стенами дома происходит. И страдать. Здоровье себе портить
Да, ладно.
Лучше или удобней жить, когда муж в одном лице и любовник, и добытчик, и выслушать всё может?
Так ставит вопрос та, которая перестала пустоглазием болеть. Которая сумела осмотреться вокруг. Для которой жизнь становится просто жизнью, а не заученной ролью в игре под названием жизнь.
Уж не завидую кому-нибудь?
Чему завидовать? Все твердят одно и то же.
Кому-то куш… а кому-то кукиш.
Чудно, в беде люди помогают друг другу, в счастье - в лучшем случае позавидуют, оговорят. В худшем – ладно, если грязью измажут. А всё из-за чего, - утешаются таким образом: у меня хуже, у тебя чуть лучше, но ненамного.
В счастье, в счастье. А счастье, счастьем становится, когда все тревоги пропадут. Тревоги сопутствуют счастью: как бы не споткнуться, как бы не потерять, как бы не пройти мимо.
Что толку - сердись, досадуй, отмахивайся! Толку-то? Передумать назад ничего нельзя, так как придуманное отодвигает исходное. Прошлое всегда напоминание. В прошлом - всё унижения.
В прошлом осталась способность, когда надо говорить, а когда не надо. В детскости эта способность утратилась.
Вот и выходит, никто ничего не знает. И, тем не менее, что-то знать надо.
Мысль про никто и ничего родилась просто так, ни с того ни с сего, мысль не утверждала, но и не отрицала.
Одно дело лицо перед собой видеть, другое дело – ощущать, как шепоток в спину подталкивает.
Непроизвольно возникло желание подпитать кровь в организме, несколько раз глубоко вдохнула со свистом кислород, со свистом выпустила воздух.
Нет, я неспособна раздаривать себя многим. Раздаривать себя – так можно и надорвать себя, износить преждевременно.
Износить преждевременно или нерасплёсканной уйти в мир иной, - ни инструкции, ни вывода не дождёшься. Не бывает сплошной беды, как и не бывает безостановочной радости.
В конце концов, награда какая-то должна быть. Счастливая любовь или достаток, возможность жить, как хочется.
Я поняла, что вторую половину жизни хочу прожить хорошо.
Хорошо. Сразу почувствовала покалывание в ладони.
Мысли всегда сворачивают на тропу, где прохаживаются доброта, зависть, предательство.
И что?
Да, обычно, ночь отделяет прежнюю жизнь от той, которая начинается утром. Утро в чужой постели, в своей ли, одна, с кем-то, но в эти минуты надо прочувствовать новое состояние.
Зоя всегда обижалась на саму себя, когда начинала так думать. Всё понятно, только непонятно, как и с чего начать.
Удача – это просто удача. Удача с неба падает. Она случайна. Она, может, и тебе была предназначена.
В поезде жизни в вагонах мест уйма. Все места бронированные: для живых, и для тех, кто должен родиться. А если с человеком что-то случилось, - несчастный случай, умер при рождении? На его место до конечной станции билеты не продаются.
Если, допустим, села на первое приглянувшееся место? Не в своём купе? Оно лучшим показалось. Хорошо, подсел ко мне кто-то, попутчица или попутчик не любопытный, не попросил подтверждения. Подтверждения о том, я на своём месте еду или нет? А где я возьму подтверждение? При рождении список не выдают, кто на каком месте по жизни поедет.
Дорога сводит, дорога расслабляет. Проводник лишь на входе билет проверил – нормальная на свет появилась или нет. Поэтому ехала по жизни, в своём купе или чужом, и жалась к стеночке, некогда было в окно смотреть. Жизнь убаюкивала. Монотонность пригревала.
А теперь не еду, а стою. Не в поезде, а на крыльце дома, и никто меня не предупредил, с кем стоять буду.
Про себя, что ли, я рассуждаю?
Кого бы спросить? Кто бы у меня спросил?
- Не бывает страшно одной?
- Нет, - ответила бы я.
- Никогда – никогда?
- Нет, - снова отрицательно качнула бы я головой.
- И не бывает такого, чтобы с кем-нибудь поделиться хотелось? Неужели на свете нет никого, без кого жизнь не жизнь? Ведь есть, кто застил свет, без кого небо до овчинки съёживается, за кем, если он позовёт, побежишь, поползёшь?
- Конечно, есть. Есть такой человек. Проводник знает, кто он. Знает, но не подсаживает. Я думаю о нём. Он не только для меня что-то значит. Все мы в ком-то нуждаемся.
- Я не всех имею в виду.
- Так говоря про всех, каждый имеет в виду кого-то конкретного.
- Конкретного – родственную душу? С кем рядышком постоять можно, молча посидеть? Смотреть в одну сторону?
Молчу. Задумалась.
Голос, голос послышался. «Зоинька!» Замерла, голову в плечи втянула. Жду удара.
Помню ту минуту, когда наши взгляды встретились. До чего же медленной та минута была. Игорь не успел взгляд отвести, я ли чуть задержала?
Не понимаю, что я в ту минуту потеряла? Скорее всего, тень. У живого человека должна быть тень. Даже золотой человек без тени – пустышка, без сюрпризов он.
Тень на плетень в пасмурный день.
 Как же спокойно с ним было.
Никаких мыслей. Улыбаюсь, киваю, молчу.
Я не злая. Я это точно знаю. Мне жалко всех, я бы всем помогала.
Что и остаётся, так стиснуть зубы. На солнце смотрю. Нечего землю взглядом буровить.
Всё вокруг ждёт, что я спрошу. Я не спрашиваю. Не имею права на жалость.
Стараюсь смотреть открытыми глазами на жизнь. Нечему завидовать.
Я вдруг поняла, что рядом со мной были совершенно чужие мужчины. Непонятные, далёкие. Если по поводу их что-то воображала, то это было всего лишь моим, личным заблуждением. Личное заблуждение от недостатка опыта. Как говорила бабушка: «Мало в детстве били!»
Но ведь, в конце концов, каждый считает, что он живёт правильно. Только правильность эта разная.
Дошла, что начала себя жалеть. Себя возвеличиваю, дураками выставляю других.
Дураки – слишком прямолинейное суждение. Прямой вывод всегда ошибочен.
Начало каких-то измышлений. Недоговорки. С чего они выплёскиваются? Душа жаждет уважения.
Ничего трогать нельзя. Ни ворошить, ни тащить вслед за собой. Лучше покоя только покой.
Раз поправить прошлое нельзя, то смысла нет забивать голову дурью.
Если двое срослись, как дерево корнями, то и мысли их, как кроны тех же деревьев переплетаться должны. И тень общей будет. И глаз радовать двойственность должна.
А если одно из деревьев по какой-то причине падёт, то одиночество оставшегося на корню дерева настоящим уродством покажется. И что-то, ранее умилявшее: искривления, сучки, наросты, - резать глаз станет.
«Я похожу на дерево, с облетевшей кроной», - подумала Зоя.
Мне нужно не любое участие, не любое доброе чувство. Я же пыталась протянуть руку ко всему.
До Игоря плохо жила, и усталость была, и женское одиночество мучило, и необузданность несговорчивой натуры бесила. Что удивительно, читать меньше стала, пропала тяга к чему-нибудь романтическому.
Привыкнуть можно ко всему. Не минусы, не чернота должны помниться. Лучше смотреть на плюсы.
Но почему-то я всегда жду утро.
Утро нового дня, конечно, перекрутит душу, но и вытолкнет-поставит на новую дорогу, по которой предстоит пойти, не зная куда, как и с кем.
Я интуитивно знаю, что за счастьем не нужно гоняться на свету и по свету, оно само кого надо найдёт и когда надо. Дверь только держи открытой.
Кто я теперь? Злябовица, злябовна, злябовчанка? Невелико горе, как назовут. Раз прописана в Злябовке, то как-то соответствовать должна названию?
Горе и радость всегда обрамляют слова, которые призваны скрывать мысли или выражать не то, о чём подумала. Горькие слова мучат и терзают. Имеют они значение ещё для кого-то? Но ведь и радость накладывает свой отпечаток.
Не появилась бы на свет, не жила бы вовсе, и горя никакого не было бы.
Не могу осознать, что я живу. Одинаковость дней удручает.
Хочется оттолкнуть от себя воздух. Давить начал.
Мужчина – оценщик, и этот такой же. Каждый мужчина оценивает женщину по-разному. Когда женщина «в ударе», на неё поглядывают, - думала Зоя. - Не из-за того, что у неё торчит грудь, бесстыдством разит, а из-за внутреннего приятия, готовности к любви.
Готовность к любви, неуловимым чем-то, прибавляет цену женщине. Это же и сторожит: не всякий ошалело ринется покорять.

                43

Стоит произнеси вслух в толпе слово «злябовка», кто-то, точно, обернётся. Слово – плевок. Вздорный демон-ворон каркнул. Побить – не побьют, но пустоту вокруг себя почувствуешь. Будто пыхнул в костре язычок пламени, гнилушка лунным светом мрак ночи пробила.
Слово «злябовка» - режет слух. На слух – бранное слово, отражающее суть женского состояния – фасонистая баба, однако с явной сущностью замороженности, распущенности, ядовитости. Кошка-женщина – вызов. «Злябовка» – та, кто за свои ошибки расплачивается.
В поведении кошки только нет ошибок. Но женщина не кошка. Далеко не кошка.
Хотя, чем чёрт не шутит, запусти в дом кошку, следом – женщину, глядишь, лад и любовь, всё появится.
Кошка, женщина, дом, лад, - не из-за сплетения всего этого и сердце у меня болит всё больше?
Давить жизнь может до определённого предела. Дальше начнётся сопротивление. Перед носом дверь закроется.
У человека не может быть всего. Это и невозможно, и не надо. Лишь бы по жилам не зазмеился яд самолюбия. Я ведь когда-то сомневался насчёт, есть ли сердце у меня вообще.
Две-три перехваченные язвительные улыбки на лицах людей, точно такие размышления вызовут.
Злябовка – морковка.
Мой внутренний голос сухой и холодный, он пробуждает протест. Но самообладание не теряю.
Читал, что счастье убыстряет ход времени. Несчастье, следовательно, останавливает или замедляет. У всех свои маленькие игры.
Куда торопиться?
Мне-то всё равно. Всё, что произойдёт, ничего не значит. Если и будут неудобства, то временные.
По сути, моё состояние – всё равно, что нечитанную книгу держу в руках: много слышал о ней, хорошего и не очень, обложка нравится, тяжёленькая, попахивает незнакомым. Ошибкой будет открыть её, глупостью, будет что-то общее – время покажет.
Я-то думал, что в это утро всё как с цепи сорвалось, понеслось в разные стороны с одним желанием всё осложнить и запутать. Но нет…
Напряжение как будто спало.
Вроде как всё вокруг застыло, всё внимательно слушает, присматривается, ни единым жестом не выдаёт себя. Мои размышления кроме как на меня, ни на кого и ни на что не действуют.
Желчь, тщеславие…Наверное. глуповатый вид у меня. Может. оттого, что не выспался? Должно быть, лицо с жестокими чертами. Напряжено.
Я не обольщаюсь представившимися возможностями. Нет их как таковых. Мне интересно. Я толком не знаю про Зоины мечты.
В чем-то она, по женской сути, глупа и легкомысленна. Не мне судить об этом, но покупка этого дома подтверждение. Мне нужно не отпугнуть её, для этого постараться показать, что я не пошляк и не невежда, не сплетник и не идиот. Общение со мной не ради удобства. Хотя бы, - и ради.
Я должен показать, что если кого хвалю, то тому человеку не делается страшно. Своенравная жизнь так поступает. И, пускай, она не ждёт подковырок. Обижать никого не хочу, говорю искренне, что думаю. Не люблю толпу, поэтому не созову собрание.
Конечно, чтобы потом не обижаться, к любому знакомству надо откоситься, как к шапочному, накоротке оно должно быть, без сюсюканья – это, в случае чего, не позволит озлобиться и очерстветь.
Заранее хочу всё рассчитать, проверить варианты. Сожалею и сомневаюсь.
Рисковать для меня – нож острый. Я не переменюсь. Если человек не хочет меняться, он не изменится.
Жизнь противоречива. То туда потянет, то здесь что-то зацепит. Вроде, я искренен, но своей искренностью как бы вымещаю на ком-то свои неудачи. Счёт предъявляю. В руке пачка бумажек на предъявителя не помещается.
Играю? То одну маску надену, то другую…
Пугающие мысли не отпускали. Не получалось свою жизнь держать в узде.
Хотя не это меня волнует, напрягает, что думаю, не произнося слов. Это внутри щетинит.
Но ведь никто не прервал, не сказал мне: «Замолчи».
Не по мне, когда никто не возражает, не спорит, уступают во всём, соглашаются.
Что бы ни было, оно есть как нечто целое. Ничто в отдельности не может сбить уверовавшего во что-то человека.
Смешно про меня говорить, как про уверовавшего человека. Хотя, любой опыт представляет ценность, но, прежде чем совершить какую-нибудь глупость, надо подумать о последствиях.
Жизнь лепит, делает человека отличным от него же прежнего. И не из-за зависти рушатся связи, а потому что отличие требует новых усилий. И эти новые усилия порождают, как ни парадоксально, ненависть.
Мне милее привычное. Ни худшее, ни лучшее, не просто иное, которое ещё своим не стало и, может быть, не станет, потому что готовым надо быть к переменам. Перемены – они должны быть своими. Моими.
Опаска какая-то в этих суждениях, вроде того, что «не пугай меня, пожалуйста».
Бедный я, бедный. Нищенское у меня сердце, которое не умеет радоваться. Живу с воткнутыми в прошлое глазами, вывернул кто-то их. Возник порыв, но порыв этот пугает.
Давит что-то. Может, это железные обручи сжимаются вокруг моей груди? Сейчас не средневековья, на кол, как еретика, не посадят.
Чёрт его знает, ничем не обременён: ни семьёй, ни заботой о родителях, точно знаю, чего хочу, что мешает или будет мешать, а вот же, внутри ворочается клубок слов, рой…Улей я, что ли?
Вереница слов. Обоз слов. Караван слов. Думаю, что словами переделать человека можно.
Так и гикнуться можно. Попадётся заплесневевшее слово и – конец.
Нет, брат. Так делай, а так не делай – это не играет. Слова интересны, когда ими хвалят.
Стою я чего-то, не стою, достоин или нет – время покажет. В любом случае нужно благодарить судьбу и время. Я что-то должен внушить ей, что-то должен получить взамен.
Ей – это кому? Судьбе, Зое, кому-то ещё?
Есть, есть у меня маленькая, безрадостная, неуверенная в себе надежда.
Одно отгоняю, непонятно что притягиваю. Неопределённость отупляет равнодушием.
Махнуть бы на всё рукой: пускай всё живёт, как хочет. Но ведь это только говорится, только слова – «махнуть рукой». Ни от чего не отмахнёшься.
Это вот и понуждает к бездействию.
Рассуждаю так, будто Зоя для меня подопытный кролик. А ну как она догадается?
Задержал дыхание, посчитал про себя пять секунд. На десяти выдохнул. Последняя секунда была жуткой. Захлёбывался без воздуха. Воздух стал тяжёлым и пряным.
Впору усмехнуться. Чувство юмора у меня своеобразное. Хорошо, что залезть в голову никто не может, никто не покопается в мыслях, никто не исколотит.
Во всём было что-то не так. Но никакого беспокойства не ощущалось. Свободу я не теряю. Наполнюсь новыми ощущениями. Они, глядишь, сделают жизнь полновеснее.
Какой-то умилённый страх: стало быть, всё может случиться.
Фальшивые мысли. Мысли, какие могут вызвать только презрение.
Но ведь я ни при чём, оскорблённую невинность на лице не изображу.
Заранее к встрече не готовился, не выгадывал время, да, чтобы собраться с мыслями, времени много и не надо.
Вот Зоя что-то почувствовала, посмотрела в упор, как заворожённая, пытается прочитать по лицу. Нет, на моём лице ничего не прочтёшь. Мне нечего скрывать. А дамочка любопытная. Впечатлительная особа.
Любопытно, ой, как любопытно.
Я не пытаюсь взвинтить себя, настроить на неприятие, не хочу наизнанку вывернуть произошедшее. В доносчики не гожусь. И стравить друг с другом людей, чтобы они жрать друг друга начали, - нет такого намерения.
Славно не знать, какой кто сегодня и каким будет завтра, важно знать, кто на моей стороне. Богат или беден, - это второстепенно.
Повис я между чем-то и чем-то.  И усталость есть, и злость. Ожгло спину, кнутом меня вытянули. Я по своему внутреннему ощущению – деревенский житель. А о чём мечтает деревенский обыватель? О сытости, о печке, о щуке, которая выполнила бы все хотения. Чем не Емеля-дурак? Я вообще не понимаю, почему влезаю в эту историю. Пока не поздно, не лучше ли повернуться и уйти?
И, всё-таки, как ни крути, деревенский мужик ещё определяется и тем, что он отчуждён и непроницаем, он держится с незнакомцем несвободно, в разговоре избегает личных тем. Язвителен. Вот-вот, нет во мне лёгкости. Стеснителен в своей любви на людях. А любовь, капризная дама, отгоняет таких.
Портрет меня. Внутреннее моё состояние. Не на сто процентов суждение правильно, но и половинчатости хватит, чтобы получить представление.
Выпарилось из души спокойствие. Не радует уже предстоящее. Опустошение какое-то.
Ни на шаг не придвинулись мы к друг другу, каждый на своём месте.
Странное настроение растёт. Какими словами его определить? Из роя слов внутри определяющее слово сразу и не ухвачу.
«Может быть?» «Не хочу!» «Повременю».
В силу добра, как и всякий провинившийся, не верю, не благодетель, но и не ведаю зло.
Нет оправдания провинившемуся перед самим собой. Только растерянность и недовольство.
Понятно, нет совести, нет и моральных границ.
Нет, меня врасплох не застанешь, ни в какой угол не загонишь. Выкручусь, вынырну, запутаю следы.
Своих поступков не обсуждаю, хорошо бы совсем не вспоминать о них.
Рассуждаю, будто давно со всем примирился. Всё лучшее уже случилось. И в том «лучшем» - довольства и обиды, и перечень дел, которые надо успеть сделать.
Пригоршнями радость вокруг себя не разбрасываю. Может, и нет этой самой радости?
А у неё вокруг глаз появились признаки старения… От усталости7 Она раздражена? Когда женщина в таком состоянии, лучше к ней не цепляться.
Горе как-то скрыть можно, беду можно пережить, а вот радость,- она и глаза заставляет искриться, и губы по-особому складывает, и вообще, радость не умеет прятаться, она – напоказ.
Как бы там ни было, но надо учиться не обижаться на людей, которые обижают.
В одну минуту думаю, говорю и верю во все свои придумки, в следующую минуту, под другое настроение, буду верить во что-нибудь прямо противоположное. Чудно. А если кто-то поддакнет, то и благородство разыграю.
Сердцем чувствую. что эта женщина уважит моё мнение. Это сейчас гораздо важнее, чем привязанность или что-то там эдакое. Я не в силах буду возразить из-за страха, что меня невзлюбят.
В груди что-то вспухло, натянулось.
Можно подкосить себя словом? Можно.
Слово не воробей. Воробей не заклюёт. А вот словом можно и вдохновить, можно и отправить на тот свет. Одного нельзя словом сделать – переделать человека. Переполнится человек словами, и становится глух к ним. Начнёт существовать в своём собственном замкнутом мире.
Вот и я, наверное, оглох.
Ладно прибедняться, цену себе нагонять. Главное в жизни – быть нужным. Не просто за верёвку жизненную держаться, а, случись что, чтобы кому-то помощь безвозмездно оказал.
А женщина, ишь как, наклонила по-птичьи голову набок, скрестила руки на груди, сжала губы в тонкую улыбку. Взгляд у неё оправдывает: она приняла важное решение. Под таким взглядом окаменеть можно. Знает меру.
Может, не такая уж и плохая штука, - знать меру! В дурное теперешнее время мера и сдержанность не очень котируются.
Нет, не умею я покорно за кем-то идти, ступать след в след, спину перед собой видеть.
Рядом идти, - куда ни шло.

                44

Кто-то говорит, что лучшие годы всегда в прошлом, для кого-то лучшая половина человеческой жизни – та, которая ещё не прожита. Кто-то всё наперёд рассчитывает, нет у него вопросов к жизни, нет и трепета перед ней.
А я чем занят? Из жизненного колодца хочу напиться. Кручу и кручу рукоять колодезного ворота, наматывается бесконечная цепь, далеко внизу болтается полное ведро, слышу, как падающие капли ударяются о поверхность воды. Кручу рукоять, невозможно как пить хочется. Не заботит меня, какой вода будет: отравленная или родниково-сладкая?
Всё равно.
Да, нет. Не всё равно. Было бы всё равно, взглядом не шарил бы по сторонам. Чувствую, светится что-то, а что – понять не могу.
Переступаю ногами на месте. Прислушиваюсь. Вдруг наступлю на что-то, на улитку, например. Хруст под ногами хочу услышать.
Осторожно, осторожно.
Осторожность тоже должна быть в меру. Суждение, нравится либо нет, крайности. Всё дело в том, как всё говорится.
Идиот! Господи, какой, идиот! Есть ли у меня сердце?
Сердце есть, а счастья нет. Вот и нечего гоняться за счастьем. Нечего искать его в чужом дворе. Оно само найдёт и объявится.
Чем больше думаю ни о чём, тем чувствую, что-то со мной происходит, становлюсь рассеянным, забываю всё, теряю. Это только ощущение, что теряю.
С чего всё началось? Так сказать, исходную точку найти надо, определить поворотный момент. Начало начинается с конца, конец – наипервейшее условие начала. Процесс вечен, один только процесс: возникновение и распад.
Процесс – он происходит везде. И по отдельности, и в связки. Становиться поперёк – себе дороже. Нервы всё, проклятые нервы. Жизненный стресс. Конечно, всему виной смерть жены. Не только. А что, осознание себя причастным в происходившем в Злябовке, - это не стресс?
Злябовка! Всегда кручу головой, когда читаю это название.
Хватит ковыряться в себе. Погрузишься в молчание. и потонуть можно. вернуться в прошлое не получится. Живи и радуйся тому, что есть.
Много неугаданного, много неистолкованного, ещё больше необъяснённого кругом. Требуется догадаться, а почему-то не догадывается. Есть, ну, и есть. А что, почему и зачем, - время не пришло для понимания.
Я не считаю себя виновным. И никто виновным себя не считает. А если и считает, то в чём? В доверчивости, в благородстве, в непонятной смелости?
Нет, невиновных нет. Овиноваченные – встречаются.
Сон приснился. Иду на кладбище. Просёлок без асфальта. Обочь дороги пижма желтеет, тысячелистник пенится, подрост березняка. Солнце светит. По левую сторону ряд могил, и по правую такой же ряд. И обочь дороги кровати стоят. Застланные одеялами. Могилы как бы из-под кроватей выдвигаются. Может, кровати их прячут. Возле самого просёлка могильщики копают яму. Со спины их вижу. В той яме большой чёрный кот. Кот норовит выбраться из ямы, а мужики его как бы засыпают. «Зачем кота живого хороните?», - спрашиваю. - «Не кота хороним – память чёрного прошлого. Обстоятельства такие. Ничего сверхъестественного». – «Какое это прошлое, если это кот?» - тут один, ни к селу, ни к городу, добавляет: «Уничтожать надо тех, кто чего-то достиг в жизни».
А у того кота когтищи, что зубья бороны. И взгляд, в котором суммированы и презрение, и негодование, и ненависть. И заман какой-то. И кровать вдруг выдвинулась рядом, застланная одеялом. На одеяле раскрытая тетрадь лежит. Заголовок аршинными буквами читается – Злябовка. И тут же ржавая жестянка-вывеска на придорожном столбе вспомнилась. Та же надпись – Злябовка. Мелом, правда, написана, но ведь написана!
Решил на карте Союза поискать Злябовку. Так сказать, посягнуть на святое святых, древностью оправдать название. Чуть ли не с лупой шарил. Смотрел и думал, пытался кто сравнить названия поселений, дома под одинаковыми номерами? Номера одинаковые, а все дома разные: палисадниками, воротами, окнами, занавесками на окнах отличаются. Схожих названий в любой области хватает - двойников Злябовки не нашёл.
Слово «злябовка» разве что лягушачий рот со вкусом, смачно, выговорит.
В Сибири там хорошо, там деревни на сотни километров друг от друга расположены, так и одинокие избушки на карте показаны. На политической карте мира, в сносках, как отдельное государство, в моём понятии любая деревня – государство, тоже схожее с наименованием «Злябовка», написанное латинскими буквами поселение не числилось. Ни под каким номером. В Словарях русского языка ни у Даля, ни у Ожегова тоже нет такого слова – злябовка.
Странно, на автобусной станции подхожу к автобусу, спрашиваю: «В Злябовку довезёшь?» - «В Злябовку до сворота по объездной дороге довезу». А на указатели на свороте, где ссаживают, вместо Злябовки красуется белой краской написанное глупое слово – АБАБЕЦ. Сзади наперёд прочитать – ЦЕ БАБА!
Восхищённый щелчок языком..
Я думаю, абабец,- производное от русского слова, гласящего «конец», «крах», безвыходность ситуации. Слово на букву «п»… Шоферня, застряв на дороге, почёсывая затылок, изрекает это слово.
Справа – налево читай, слева – направо, - какая разница? Сожмёшься, присядешь, скорчишься – меньше не будешь. Не недомерок, не ущербный.
Слово тешит самолюбие. Правильно, сунули тебя носом в дерьмо, кто-то пожалеет. Психология человека такая.
Всё было, никуда, ничего не сплыло. Сегодняшнее – оно может и забыться, а вчерашнее хорошо помнится.
Стоит перестать торопиться, с одуревшими глазами не кидаться, на что попало, как положенное само подсунется под руку.
Почувствовал облегчение. Напряжение исчезло. Стало легче дышать. Разогнавшись, с ходу, выведать ничего нельзя. Разевай рот шире, как же, самой большой ложкой вкусность поднесут. Мне неуютно, когда вокруг ссорятся и огрызаются.
Вроде бы, никто пристально меня не рассматривал, спину взглядом не сверлил, когда после долгого блуждания по улицам пригорода, впервые свернул в этот натоптанный прогал, - шире, чем обычная тропа, но на машине не проедешь.
Шёл по обочине вдоль заросшей канавы, вдоль покосившегося забора, тылов гаражного кооператива.
Шёл, как и всегда хожу, опустив голову, вроде, видел всё, что было в округе: серая дорога, кустики остреца, кое-где брусничник. Солнце проскальзывало в прорехи облаков, подталкивало в спину.
Вездесущая мысль в этой медлительности могла коснуться и касалась многих явлений.
Жизнь отстоялась, перешла в привычное состояние, которое не для чужого глаза и чужого сердца. Перестал я страдать своим одиночеством.
Под ногами травы перешёптывались, вверху тысячи человеческих душ в облака сбились, призывали всё остальное слиться с ними. Сосны, покачиваясь, предостерегали.
Судьба – она велит жить, хочешь или нет. Пусто на душе – плачь не плачь, слезами горю не поможешь. Что происходит – так это очередной заскок.
Хорошо думается, когда неторопливо идёшь один. Никто не подгоняет проницательным сочувствующим взглядом в спину. Мысль перелетает с предмета на предмет, не считаясь с расстояниями.
Поймал неприятный взгляд прохожего, почему-то он выворачивал душу до донышка, - тут же отвернулся. Сколь ни напрягал слух, слов разобрать не удавалось.
Зацепился в беспамятстве ногой за камень, запнулся, чуть не упал. Вот тут-то и вскинул глаза наверх.
В том месте, где кончалась стена гаражей и висела на столбе жестянка с надписью «Абабец».
Абабец, Злябовка – не мои фантазии. Походил, знаю.
Злябовка – это где-то, что-то между указателем и первыми избами. Это если по объездной дороге на автобусе ехать. Хлябь, злябь, - может, трясина какая-то, зыбучее место?
Не моё время. Чувствую. Никак оно меня коснуться не может. Чтобы так утверждать, надо быть в себе уверенным. Уверенным, но не самоуверенным.
Полна моя голова каких-то идей. Стоит энтузиазму иссякнуть, чувствую себя подавленным, просто разбитым.
Природной красотой сыт не будешь. На югах – воткнул в землю прут, он тут же зазеленел, - чернозёмы. А у нас кислые торфяники, зона рискованного земледелия. Деревни бесперспективны, «чёрных дыр» полно – крупные города затягивают в себя всё.               
Со словом «злябовка» у меня связалось, простонародное – бзик, сдвиг по фазе, помешательство, мечта, что бередит душу не один год. Непонятно, зачем я лелеял ту мечту, что, собственно, заставляло из раза в раз закатывать глаза?
Зоркие, что ли, у меня глаза? Не зоркие, а слишком трезвые, запрокинутые. Поэтому я чужим выгляжу. Гостем. Не смешиваюсь, не ряжусь под местных. Выработал уважающую себя отстранённость.
Сокрушать все преграды, отводить в стороны все торчащие на пути острые сучки, - это ли не главное в моей жизни?
Хватит заниматься демагогией! Демагог несчастный! Смысл жизни, видите ли, потерял? Человек не может, живя, потерять смысл, в чём-то его всё одно найдёт.
Чуйка работает. Просто, - не надо умничать. Не любят умников.
Я, скорее всего, обижен немного: у других счастье есть, а у меня как бы и нет. И счастья нет, и изобилия, и цели, и годы уже не те.
Я мечтал о деревне. Мечтал о тишине. О тумане над речкой, о заросшем камышом озерце, о дороге, вьющейся меж полей, о горке, с вершины которой окрестности хорошо обозревать, пологий склон которой в деревенскую улицу переходит. Об идиллии мечтал.
Мечтал, чтоб лицо по утрам лизали влажные листья. О мычании коров мечтал, о криках петухов, об осмысленности каждого, каждого наступающего утра. О самоусовершенствовании, о том, что придаёт смысл и вкус жизни мечтал.
В этом видел цель.
С какой же стати это цель?
Штампованно мыслю. Безо всякой «стати» хочется в деревне жить.
Эту самую «стать» прямо кожей чувствую. Словно не я ею, а она мною руководит, давит, сгибает.
Многое в жизни, конечно, заметить невозможно, оно происходит случайно. И не понять, чем оно фиксируется. Только не глазами.
Что-то может вывести из равновесия. Что-то на просвет, насквозь меня видит. Неуютно становится. Жду одно, а малозначительное одно за другим цепляется. Боязнь появилась. Эту боязнь, такие, как я, умеют понимать.
Какие такие?
Мысль переродилась в усмешку, что-то нехорошее мелькнуло в ней. Какая-то неулыбчивая улыбка. Больное и беспокойное метнулось в глазах, тень пробежала.
Удивительно, порой мне казалось, что я за собой наблюдаю со стороны. Оттого усмешка казалась презрительной.
Не так-то просто подобрать себе пару, чтоб всё сошлось. Чтоб были те же слабости, чтоб недостатки одного уравновешивались достоинством другого. Тогда, наверное, и вина с бедой будут делиться надвое. Хотя, вряд ли.
Случай – случаем, случай знает, кому упасть в ноги, для кого направляющий пинок необходим, кого в нужную сторону повернуть. По-слепому или осознанно.
Но случай не будет метать жемчуг перед свиньями, случай не повесит на ворота перед бараном картину, изображающую Сикстинскую мадонну, чтобы он именно в неё целился.
Это, наверное, перебор в сравнениях. Совсем запутался.
Я, конечно, не собирался заниматься фермерством, разводить коз и кроликов. Сажать и выкапывать картошку мешками. Чего там, теперь купить всё можно. Да и сколько той еды для одного нужно?
О тишине я мечтал, о запахах, о скрипе половицы, о походе по грибы. О счастье мечтал. О простом человеческом счастье, которое через бортик переполненного тазика не переливается: жив - здоров, и хорошо.
А одиночество вылилось в холод, необидную жалостливость, неуют и тоскливость, в желание уйти куда-нибудь.
Тут-то Злябовка и открылась.
Злябовка! Нет, всё же в этом слове свой смак есть. Чмок или причмок. Что-то пенящееся. Цепной лязг сбрасываемого якоря.
Открыл, было, рот, собираясь пуститься в объяснения, но передумал. К чему рисковать?
В чём-то знаток, в чём-то – профан. В школе учат не тому, что в жизни надо: будь вежлив, добр, деликатен, весел. Понятно, счёт, письмо, расширить кругозор – это обязанность школы, но школа ещё должна человечности учить. Терпению.
Слушал учителей, и не мог взять в толк многое из того, о чём они рассказывали, а когда начал понимать, не мог сопоставить с тем, что было вокруг. Что-то ещё взвешивается и отмеряется каждому, про что теперешняя школа забыла. Не из инкубатора детишки появляются: нужное одному, и совершенно не нужное другому, - в этом их разность.
Как рассудительный и аккуратный человек, я ничего не выбрасываю, - мало ли на что сгодится. «Мало ли на что», - оно существует отдельно, без привязи. Оно копится и копится. Сам другой раз не знаю, где, что лежит.
Помимо школы чтения, сложения и вычитания, должна быть школа, в которой новичков обучают, как всё устроено. Чтобы человек мог определиться в жизни, к кому-то привязаться, кого-то полюбить. Не только сердцем понимать, но и душою чувствовать. В чужую душу проникнуть мудрено.
А зачем проникать? Живи сам и не мешай жить другому!
Чувствую на себе взгляд. Кто-то пристально смотрит на меня в упор. Тот взгляд, тот человек давно принял важное решение. пнём себя чувствую, вернее, холодным камнем.
На собственном опыте приходится всё узнавать, а это трудно. Это только в воспоминаниях непонятным образом, задумавшись, за несколько секунд, появляется возможность облететь мир.
Сон диктует свои условия, а в жизни чьи-то дурацкие заклинания действуют.
Оно так, не понимаешь что-то, бесполезно пытаться объяснять.
Злябовка соответствовала моей мечте. Частично.
В дурной век я живу. Огромное количество оттенков в каждом дне.
Я многое про Злябовку узнал. Подслушивал разговоры на автостанции, в автобусе ловил слухи. О чём-то в полный голос говорили, о чём-то шептались. Не один я Злябовку открыл, в Злябовке дома, говорят, скупали чёрные риелторы, те, которые обманом квартиры в столицах захватывали. Сюда привозили «добровольно» отказавшихся от питерской или московской прописки. Говорили, что банду разоблачили. И убийства были.
За закрытой дверью, на собственной кровати нет мне успокоения.  Воспоминания сталкивались в голове и разбегались по своим углам. Что-то единое не складывалось.
Не страху смерти я подвержен, а, скорее, отчаянию. Оно перерастало в минуты беспросвета, когда легче провалиться в тартарары, чем жить.
Но непонятно какая сила помогала выбираться из состояния «а провались всё пропадом».

                45

Подо мной заходила ходуном почва, я это чувствую. Не люблю шатких гнилых досок. Предпочитаю твёрдо стоять на ногах во всех ситуациях, во всех возможных смыслах этого выражения. Тряхнуло или заходила – начинаю сердиться.
В любом случае жить надо. «Жить» состоит из нескольких частей, каждая часть имеет свою цель, цель с помощью средств достигается.
«Всё равно, как-нибудь доживу».
«Как-нибудь» требует решения разных задач.
Я не хочу быть к себе беспощадным.
Жалеть себя хочешь?
Лучше уж жалеть.
Лучше, чем что?
Чем казаться лучше.
«У попа была собака…»
Всё невпопад. Хронически.
К счастью, это или к сожалению?
Всё первое бывает только раз. А что, повтор не интересен?
К кому относятся мои вопросы? Намёк на что? Неужели я ожидаю, стоя у крыльца, проявление стервозности? Явной или скрытой?
По какому признаку она усматривается? Очень наблюдательным надо быть, очень. Стоит сдвинуть в сторону один прикрывающий листок, какой, - в этом вся суть, как откроется вся хитрость женской натуры.
Ой, ой…Так уж и хитрость? В женщине не больше скверности, чем в мужчине. Не больше хитрости, злобы, во всяком случае, меньше.
Это мне не причиняет страдания, разве что слегка тревожит. Нельзя печали давать волю.
Злобы, соглашусь, в женщине меньше, но змеиного проворства, готовности укусить, до времени затаиться – этого не отнять.
С чего это озаботился тем, как охарактеризовать женщину? Меня не приглашали, сам пришёл. О жизни Зои толком ничего не знаю. И вообще, сегодня она здесь, завтра, попадёт шлея под хвост, сбежит назад.
Чего волнуюсь? Заботливый какой.
Притворно стараюсь казаться равнодушным. Отвернуться бы, лучше бы уйти. Нет, мёдом намазано. На мёд мухи слетаются. Муха, нажравшаяся мёда, высоко не взлетит.
Подумал так, как-то особенно прислушался к звучанию слов где-то внутри - «муха, нажравшаяся мёда», усмехнулся. Представил отяжелевшее насекомое.
Многое объяснить не в состоянии, чувствую, а что, как и почему – это где-то за гранью. Не хочу заблуждаться. Мне это не надо. Нет никакого расчёта, выяснять всё до мельчайших подробностей.
Меня окружает молчание. Молчание до жути странное. Вязкое. Без эха. В нём есть звуки, но звуки в окружавшем меня молчании сами по себе, подчинялись чьему-то призыву. Они несли спасение, но не мне.
Тишина делала зримыми образы прошлого. Помогала отыскивать новый смысл.
Молчание – убежище, домик улитки, куда можно заползти.
Что сказал, о чём не сказал, а только подумал – это заградительный барьер, о который, как о мол, разбиваются волны злой силы.
Немой призыв привёл сюда. Этот призыв может и разлад устроить.
Молчание – это что-то придавившее, что хочется сбросить, забыть, уйти от него в никуда или напиться, чтобы в пьяном угаре отогнать бред.
Молчание имеет большую власть, уверенную и подавляющую. И в том, сколько оно длится, какое оно: тягучее или протестное, молчишь ли из вежливости, обходишь ли им острые вопросы или прячешь свою несостоятельность, растерянность, несогласие – всё это не столь бесполезно.
Движение увлекает. Движение интереснее цели.
Молчание не приемлет объяснений и оправданий.
Протестовать не хочется. Смутно и непонятно, но в   задавливающей тяжести молчания есть спасительное избавление от необходимости отвечать.
Я готов подчиниться молчанию. В этом – выход.
Я устроен так, что могу оправдать свой поступок. Что не так, - на это ответ: не было выхода.
Конечно, с опаской жду час в жизни, когда сам себя судить стану. И про выход вспомню, и про вход, и оправдывать себя буду, и в чём-то что-то никогда себя не прощу. И винить кого-то примусь: как же, не поддержали, не защитили, не подсказали.
Но свою беду не стану возводить в принцип. И смаковать новизну по чуть-чуть не буду. Сразу снять все сливки хочется.
Обида какая-то во мне вызревает? День с обиды начался? Нет, вроде. Любая обида через какое-то время проходит. Поуспокоится сердце, и найдутся оправдания.
Молчание затянулось. Молчание не в моём ведении. Я желаю обсуждать только то, что в моём ведении.
Замер, прислушался. После таких мыслей неминуемо должен грянуть взрыв. Грохот. Дрожь по телу должна пройти. Ничего подобного. Воздух не шевельнулся.
Да и я что-то подзавял. Краткие мгновения воодушевления сменяются периодом пустоты. Последняя батарейка во мне села? Всё может быть.
Несомненно было одно: что-то идёт к концу, к тому или иному концу.
Маленькое понимание выросло и стало важным, большое знание, с которым сюда шёл, стало маленьким.
Всё призывает – вернись на землю, спустись с облаков, откажись от мечтаний и вымыслов. Нет на облаках золотого, божественного ореола. Облака в тучи перерождаются. А тучи – это угроза.
Бред, сплетаясь с бредом, порождает уродливость нового кошмара. Не по себе мне. Будто накинули на шею петлю и стягивают узел потихоньку. Нет, ещё шею не давит, но спокойствия уже нет, есть ожидание конца, а это заставляет начать ненавидеть всё и всех.
Привычный мир исчезает, он перестаёт быть обыкновенным. Марево, мираж, неуловимо колеблющиеся тени, непонятность, которая пугает больше, чем действительность, - этот особый мир требует более ярких картин, более сильных ощущений. Это пока мир не лжи, но он уже начинает подчинять сознание и поступки.
Никто не бросает в меня камни, ни одного дня, кажется, не был голодным, может, и горя не хлебнул полной мерой, что с того?
Кому-то всегда причитается получить по заслугам. Заслуга – на то и заслуга, чтобы соответствовать ей.
Утро породило «ненастоящность». Чувство реальности потерял. Безучастность убивает. Вокруг жизнь, а как бы и не жизнь. Звона не слышу.
Жизнь должна бить ключом, скрежет должен слышаться от вставляемого ключа в замочную скважину перед тем, как дверь откроется. Дверь должна открываться на свободу. Конечно же, в райские пущи.
Если и не звон ключей в связке должен услышать, то звон ручейка, плеск воды о камни. Радость в том звоне должна слышаться.
Тихо. Шорох нежити в шорохе листьев. Это не звук жизни.
Глазами что-то хочу ухватить, глазами рассматриваю, а понимания не приходит. Что вижу, оно ни во что не складывается, никаких следов борения добра и зла.
Безоговорочных мнений теперь не высказываю. В какой-то мере смотрю на вещи с разных сторон, и сторон этих становится всё больше.
В который раз сам себя спросил: «Зачем пришёл?»
Вслед за этим вопросом, никчемным, не требующим ответ, ещё один подобный вопрос возник, а за ним – следующий толкается. И ни на один нет ответа, который мог бы выразить словами. Перекинул в себе мысль с одной полочки на другую, выругался про себя.
Те, которые всё могут и всё знают, они особые существа, мне до них далеко. У них нет ни запрета, ни внутренних преград.
Я пока не познал в полной мере смысл слова «непоправимо».
Позавидовал?
Из-за того, что вроде как ломаю комедию, почувствовал себя виноватым, опустил глаза. Не опустил глаза, а всё время смотрю куда-то в сторону, но время от времени вскидываю глаза.
«Бог с тобой, сержусь я или радуюсь? Уже несколько раз мысленно произнёс «бог», веровать стал? Или обязательным стало произносить «бог», когда не могу с чем-то примириться? «Бог» - признак преданности прошлому?»
Сбивают с толку не вовремя вспомнившиеся слова.
Сложу пальцы в известную фигуру, произнесу заклинание, - вот и наступит облегчение. Откроется бесконечный проход.
Когда человек прощает, он не вспоминает обиду. Что я должен простить, кому?
Ни ссор, ни беспричинного смеха, ни съедающих душу забот, ни даже страха, как такового, нет. Но ведь нет и ощущения этой самой любви. Хотение чего-то непонятного есть.
Что-то впервые шевельнулось у меня внутри. Какое-то смутное беспокойство. Кто-то о чём-то должен предупредить. И это связано со словом «любовь».
Сколько нагорожено в этом слове «любовь». Наговорено сорок коробов, напето и нашёптано сотни, если не тысячи тысяч песен. А любовь в одном – это когда забываешь себя ради кого-то. Просто и понятно. Когда выгоду не ищешь. Не выбираешь.
Все и во всём достойны зависти. Вот и поставил точку.
Рассудок имеет одну странность, он чувствует, не видя и не слыша, иную приобщённость, он вламывается всюду без спроса.  А без спроса и без стука, как известно, разрешается входить в помещение, где лежит покойник. Так что, всё вновь открываемое – это когда-то умершее, покойники прошлых жизней? Так что, выходит, влюбившийся – покойник прошлых недовлюблённостей?
Вот бред так уж бред!
Рассматриваю, оцениваю, ловлю взгляд, но не вижу самого объекта разглядывания. Любопытство есть, но это любопытство, подавленное самой жизнью, что ли. Когда-то оно было властным и беспощадным, а теперь стало привычным, вялым, добром с оглядкой.
Добро с оглядкой умоляет принять его. Оно из иного мира. А раз мир иной, то в нём всё не так: и мысли не такие, и чувства, и слова, и цели.
Страх у меня возникает от присутствия непонятного рядом.
Ни разу у меня не возникло сомнения, что можно жить как-то по-другому, как-то иначе. Ни тупика впереди, ни непреодолимой стены, ни съедающего зла. Конечно, всегда можно поискать выдуманную причину. Свалить на неё беду. Но тогда это «по-другому», «иначе», будет выглядеть ещё загадочнее.
Наверное, так оно и есть.
Жизнь – разыгрывание игры, в которой я – пешка. Пешку переставляют с одной клетки доски на другую клетку. Есть белые клетки, есть – чёрные. На чёрных клетках воспоминания о каких-нибудь ужасах, пережитых давным-давно. При переходе на белую клетку те ужасы забываются. Задумавшуюся пешку, которая не мучается своим непониманием, в ферзи проводят.
Вот именно, вот именно. Захотелось стать осторожным и ласковым, каким никогда не был в жизни ни с кем.
Смех, и только.
Сколько прошло времени? Вероятно, час, может быть, и два. Может быть, минут десять. О времени забыл, время стало не нужно.
Не только о времени забыл, неузнаваемым оно стало, но и двор, и забор, и сени – всё стали иными.
Ближе, роднее? Нет. Приобщённым себя почувствовал? Может быть. В минуту Зоя стала непохожей на саму себя, не настоящей.
Не могу понять, что со мной произошло, почему бросило в жар? Что такое разглядел?
Стоял, смотрел, не вдумывался. Мысли – сами по себе, всё, что рассматривали глаза – отдельно. Что за виноватость выползала? Настоящее пропускаю сквозь прошлое, делаю его ненастоящим.
Зачем же так?
Надо отвечать на такой вопрос, но нечем отвечать. Готовых слов не находилось, не хотелось сейчас этих готовых слов. Готовые слова – это «вообще», а когда двое стоят друг перед другом, их «частности» волнуют, - что прячется во взгляде, почему сухо во рту, отчего сердце колотится?
Где-то рядом злость копится, тонкой плёночкой пока отделена. Ничего не стоит шевельнуть пальцем, проделать дырку в плёнке. И завыть. От тоски, от зависти, от злобы, от сердца куски отрывать.
Тишина оскорбляла. Как тишина может оскорблять, до меня не доходило, но неприятно себя почувствовал, будто действительно я в чём-то виноват.
Странное ощущение, похожее на то, как если бы я возвращался домой после длительного загула, готов к тому, что будут «мылить шею», но потом отчего-то ощущение стало другим. Но при этом чувство «побитой собаки» никуда не делось, не утратилось.
«Другое» ощущение не выражается словами, в нём главенствует физическое ощущение зависимости и превосходства женщины. Прав ты, не прав, - всё одно она правее.
Я виноват в том, что вдруг выть захотелось. Не просто изойти на слёзы, а в отчаянии утонуть.
Превосходство женщины ощущается всегда, сейчас оно всего в трёх шагах дышит, заглядывает в глаза, рассматривает. И при этом ничуть ничем не мучается.
А сама Зоя? Что, Зоя? Полусекундное замешательство давно прошло, Зоя, мне показалось, расслабленно потянулась, нижняя губа дрогнула, будто она укрощала невольную улыбку своего всёпонимания, с трудом сдерживала дразнящий смех внутри. Она хорошо прочувствовала момент.
Смутилась? Нет! Завлекала? Боже упаси! Она лишь коротко вздохнула, заранее уверенная в чём-то, заранее торжествуя над чем-то. Взгляд обрёл глубину.
С проникновенным интересом смотрит. А я, того и гляди, начну в ответ нелепо улыбаться.

                46
    
Я отказывался понимать себя. В одном месте соображалка работала, в другом – полное затмение. Но участие к Зое снова зашевелилось, как-то так, не ожидая отклика, стремясь забрести дальше.
Волку стога сена не надо, курица цветочки не нюхает. Волк и курица я в одном лице.
Интерес возник: прощупать бы у неё каждую косточку, в смысле, чем она дышит?
Почему-то захотелось стать ещё больше осторожным, каким ни с кем не был. Кругом «нельзя». Уйти – нельзя, вперёд шагнуть нельзя, что-то не пускает.
Почувствовал, что и взгляд стал отрешённым.
Я не должен был уловить движение, нижняя губа у неё дрогнула. Мне бы незаметной перемены в её настроении лучше бы не отмечать. Взгляда искоса, но всё равно пытливого, мне надо было как бы и не заметить. Ох уж эта вечная неудовлетворённость!
Хорошо бы стереть в сознании минуту ощущения. Напрочь. Так как такая минута рождала боязнь, смущение, она казалась изменой мне самому себе, изменой чему-то такому, чему изменять нельзя. Эта минута принадлежала как бы другому миру, она пришла со стороны. А всё, что приходит со стороны, оно требует проверки.
Хорошие дела творятся рядом, нехорошие – вой, рычание, плач – нечего лезть туда. Чтобы не обвинили, всегда требуется хотя бы один свидетель. Для свидетеля кто угодно сойдёт. Чего-чего, но стремиться выглядеть героем не в моих правилах. Не в моих планах прослыть и сумасшедшим.
Невыносимое ощущение. Пусть свидетель вот и рассудит, кто есть кто.
Свойственно думать, что всё главное впереди, и жизни впереди достаточно. Не может быть так, чтобы одни предчувствия в воздухе носились. Что вот-вот произойдёт нечто. Ничего не произойдёт, ничего не изменится.
Стало неприятно, словно я сделал что-то нехорошее и нечестное.
«Вот именно, вот именно, - с удовольствием согласился кто-то внутри меня. - Так что там насчёт нечестного?»
По отношению к кому?
У меня не хватит ни силы, ни возможности, чтобы увязать собственные бредни. В моём сознании они разрозненны.
Не рассуждая, не взвешивая, отдался своим ощущениям. И ощущения придавили. Тяжесть чувствую.
Шкаф, что ли, на меня упал?
Главное – терпимость. Шире смотреть надо. Широта и терпимость, - это касается и прошлого, и будущего.
Чем так стоять, лучше сесть к костерку, поддерживать пламя, помешивать палочкой угольки, и отрешиться от утомительной действительности. За действительностью всё легко и непохоже.
Я смутно понимал. что где-то проходит разделяющая нас трещина. Края её в движении: то отдаляются, то нить натягивается – края сближаются. Понимание возникает.
А если нить порвётся?
В любом недоумении что-то есть особенное, не простое и невозможное.
Недоумение почти не понимаю, оно незнакомо, неожиданно и закутано в кокон. Недоумение – воплощённое отрицание принуждения.
Домашности, сударь, желаете? Тарелку супа? По-домашнему посидеть за накрытым столом? Но сытым можно быть и без обеда. Счастьем можно и в одиночку наслаждаться.
Сомнение не проходит. Тоска, жажда, неприязнь к чему-то.
Снова и снова примериваюсь глазами. Деланность какая-то, нарочитость. «Между прочим» всё.
Да, что-то внутри готово вскинуться, ясности хочется, но для прояснения ясности усилие требуется. Разгрести вокруг себя мусор. Усилие черпается из другого мира, из мира, где я не был, но из того мира всегда помощь приходила.
В другой мир заглянуть можно при вспышке молнии: новый цвет, новый свет, новый воздух – озон, но всё это быстро бледнеет, секунда пройдёт, и, как бы, и не было ничего.
Но ведь было!
Изменения сбивают с толку. Что говорить, как говорить, стоять или уйти, - одно лишь смятённое недоумение. Чувствую то, что никогда не чувствовал.
Какая-то дурь. Ощущение такое, что я должен вернуться назад, ибо пути впереди нет у меня. Пока я не вернусь назад, и не переберу теперешние ощущения, исходное место не займу.
Я доволен, что мне на дверь ещё не указали. Что ни сделаю, во всём перед собой буду прав, а если что и не так, оправдаюсь непониманием.
Благодарный человек отблагодарит за всё хорошее и делается свободным. Я, скорее всего, завишу от милости. Потому и молчу, потому боюсь какого-то проявления.
О милости процедил сквозь зубы, каким-то свистящим голосом. Такой голос выведет из себя кого угодно.
Врезался на полном ходу своими размышлениями в стену. В лепёшку не разбился, не насмерть, чуть-чуть покалечился. Для других незаметно.
Врезался, значит, рванул. Рванул не в том направлении. Жизнь – движение в разных направлениях, причём только вперёд.
Думаю обо всём с расплывчатой неопределённостью, как бывает, когда мысль пассивна.
А ведь я ничего не делаю. Совсем ничего. В этом «ничего» как бы случайно прислушиваюсь, присматриваюсь. В «ничего» есть что-то вороватое, прячущееся, которое рождает сомнения.
И взгляд у меня, как у человека, не наевшегося досыта своим хлебом. Так оно и есть. Сколь ни будь аккуратным, пару крошек от куска хлеба упадёт, и от ушедшей любви какой-то остаток сохраняется, остаётся.
Жизнь не велит остатки подолгу рассматривать. Подлаживаясь подо что-то, я совершаю насилие над своим естеством. А сохранилось ли естество? Не хочу ли я пробудить в себе что-то не самое лучшее?
Испытываю какое-то странное возбуждение. Зашевелились старые надежды. Неужели я снова подошёл к стартовой черте? Неужели начать с начала собрался?
Сам с собой согласиться не могу, сомневаюсь, так, кто поверит моим словам? То-то и оно, сомнения оставят, когда кто-то поверит и разделит мою правоту. И то, не казёнными словами изъяснится, а подыщет специальные слова, чтобы они не царапали.
Давно перестал глядеться в зеркало. Рот безволен, взгляд ускользающий. Сумасшествие стекло не покажет. Я только находил, что в моих глазах пряталась придавленная твёрдость и скрытная самоуверенность под большим, если не огромным вопросом. Но…Но, не важно, впритык вглядывался, отходил на несколько шагов назад, рассмотреть чего-то не мог, муть непонимания завесой глубину в стекле закрывала. Муть непонимания неловкостью моей была, не чьей-то.
Но всё же тут было всё просто, можно было не понимать, можно было только чувствовать. А чувствовать я не отвык.
Так вот, шёл первый раз по проулку, проулок как бы в низине. И раз, и два раза оглянулся по сторонам. Пытался сообразить, как в случае чего отсюда выбраться. Проще всего было бы повернуть назад, но в подобных вариантах «назад» обычно тупиком кончается.
«Назад» загоняет в ловушку, у «назад» всегда припасена грязь, много грязи, которой обольют с удовольствием.
В «назад», во всяком случае, как и во всяком любопытстве, есть что-то бесцеремонное. Будто кто-то разрешил разглядывать, спрашивать, лезть в душу, не спрашивая.
Усмешка, чую, покривила лицо, старушечья усмешка.
И ещё почему-то почувствовал, как забилось сердце. Мгновение назад ничего не было, а сейчас ощутил его трепет. Испугался? Чего пугаться?
Странная пустота, будто всё внутри полостью воздушного пузыря стало. Затянувшееся молчание любой вопрос делает никчемным.
Справедливо, несправедливо – виноват всегда мужчина. У мужчины душа тёмная и путаная. По себе знаю. Эгоист, притворщик, трус, лжец, любитель копаться «в завтра». Вкрадчиво про себя весь этот набор слов произношу, но хочу, чтобы меня поправили. Мой тон значит мало.
Стукни по нему молоточком, - не зазвенит.
Не понимаю, почему думается так, а не иначе. Как и из чего «иначе» складывается - не знаю. Говорят же, чтобы понять человека, нужно поставить себя на его место.
В утешители не гожусь. Сострадать кому-то не умею. Могу просто присутствовать и молчать. Попросили – сделаю. Публичное проявление чувств проистекает из приютского воспитания, я – домашний, я не артельный. Что с того, если веду себя далеко не примерно?
И что? Жду, что кто-то оградит от соблазнов?
Успех нужен, успех и ещё раз успех. Буквально понимать каждое слово нельзя.
Тишина стала вязкой.
Волков бояться – в лес не ходить.
Значит, я лгу?
В какую-то минуту – нет, в какую-то – да.
При всём при том, готов перенести все неудобства, какие выпадут, достойно.
Хвались, хвались. Время покажет, на что способен.
Не на необитаемом острове живу, надо мириться с обстоятельствами. Обстоятельства сильнее. Жизнь любого человека, всего лишь эпизод большой общей жизни. Человек – винтик. Требовать с винтика очень многого нельзя. Но и малым довольствоваться не стоит.
Нет, я, кажется, терпим ко всему и ко всем.
В минуты непонимания, не пресловутое «я» мусолю, а обращаюсь всегда к мифическому «мы». Тогда за шиворот поднимает меня ангел, трепещет он крылышками. Сверху я обозреваю поле жизни, поле битвы. Жизнь – битва самого с собой и со всем, что меня окружает. В какой-то момент касаются ноги земли, но, как и у космонавта, после длительного полёта, не держат ноги.
Дух перевёл, а облегчения нет. Стоит, наверное, сложить руки, как для молитвы.
Душа жаждет восторженного благоговения. Непереведённые в слова мысли внушают нечто вроде страха, но в страхе есть своя отрада.
Я ни разу не сказал себе слова «противно», но именно противное заставляет пережить боль, рождает устремление.
И здесь, и там, и везде, не в каком-то конкретном месте, не в степи, не в пустыне, не в лесу, не на небе, не в пещере переживаю все события. От «здесь» перебираюсь к «там», возвращаюсь к самому себе. Думаю, без этих переходов, я просто исчезну. Меня как бы и не было, и не будет. Лишний я.
Каким бы ни был, но вкусно поесть, выпить, потрепаться мне хочется.
Не помню, когда развлекался в последний раз. А раз не помню – значит, этого и не было.
Снова повторюсь, я устроен так, что могу оправдать свой поступок. И никто не осудит, раз не было выхода.
Я служу своему времени. Моё время день, год, минута? Занял я у жизни время, чтобы отдать с процентами, или чувствую время по-своему?
Год распадается на дни, дни распадаются на минуты, и изображения меня, во мне тоже распались надвое и закрутились, закрутились в каких-то несоразмерных плоскостях.
«Мы» виноваты во всём, но в этом «мы» меня самого нет. Я себя из «мы» исключил или кто-то меня вычеркнул – без разницы. Не при чём я. Страница со мной перевёрнута.
И, тем не менее, горблюсь, но живу.
Исчезли понятия «за морями, за лесами», «в тридевятом царстве», «за семью заборами». Негде скрыться от всевидящего ока: днём солнце контролирует, ночью – луна. Не резон, что это не аппаратура инопланетян.
Мечтать – означает, влипнуть в историю. Мечта озадачивает. В своей мечте я неистов. Не понимаю, большинству дёшево достаётся всё, они и не домогаются, а получают, я же готов голову сложить, жизнь отдать, и… ничего. Таких, вроде меня, человечество изолирует.
Опять себя выделил. Мечта – зло, она приносит ненужные грёзы. Мечта стращает.
Ещё про совесть, душу, смысл жизни напомни.
Жалко мне себя? Вот и не оглядывайся, не забывай, не стой на месте. Если о себе сам не позаботишься, так и будешь у чужих калиток стоять.
Боли нет, недоумение есть. Спросил, но не ответил, потому что отвечать нечего.
Мне нужно перейти пропасть. Именно - перейти. Кто-то доску перебросил. Широкой доска не может быть – две ступни, три.
Плёвое дело по половице пройти, совсем другое – узенькую, шаткую доску в пять – шесть шагов над бездной проскочить. Страшно.
Всё во мне заполонило непонятное усталое изумление: как так, люди могут быть близки друг другу и в то же время необъяснимо далеки друг от друга? Встреча, повинуясь какому-то закону, уже изначально подразумевает расставанье. И, думается, чувство одиночества объединяет каждого с каждым в толпе.
Всему есть предел, всему на свете. Полностью исчерпал себя, - чем это не предел? Предел – опустошённость, предел – отсутствие желания приукрасить, выставить себя героем, страдальцем за всех. Предел – отчаяние ненадёжности.
Никто не имеет права быть против того, на кого указал перст божий.
Фамилия? Что, кому угрожает? Анонимы не приветствуются.
Что вводит в заблуждение, искушение или что-то иное? Глаза перестают видеть то, что напротив. Плёнка ли непроницаемая их затянула или…То-то и оно, «или», чему нет слов, всегда маячит напоминанием в стороне.
Наступил некий переломный момент. К перевалу, запыхавшись, добрался, а дальше – спуск. При спуске страховка нужна. Сообщник. Поскользнулся, сломишь голову, падая в пропасть.

                47

Утекло моё время. Исчезнувший миг, никогда не вернётся. В этом и состоит ужасная правда. Не за что зацепиться. Я как бы оказываюсь растянутым, держусь за прошлое и не хочу отцепиться от настоящего-будущего. Насколько меня хватит, как долго продержусь в таком состоянии, - не знаю. И по мне, как по мостику, бродят муравьями, туда – назад, ощущения.
Впервые ощущаю тяжкое бремя ответственности. Мысль ни о чём придаёт невероятную важность. Но я ведь ничего не получил в собственность на долгое время. Всё ограничено временем. Живу вдогонку за временем.
Птички. Женщина. Птички и женщина любят прихорашиваться. Я давно заметил, что женщине, выйти на улицу с не подкрашенными глазами, зазорно. Можно влипнуть в историю.
Смешно, не подкрашенные глаза и история.
Зоя смотрит строго и испытующе. Она не может первой просто спросить, ей нужно убедиться, во что она верит, в том нет обмана. Я должен заставить её поверить. Во что?
Жернова женского рассуждения крепкие. Они что угодно перемелют. Вопрос вот в чём: мука съедобной из-под этих жернов насыплется? Вот это вопрос, так вопрос.
Безответственные не пытаются ценности переоценивать, и выводы извлекать не будут, и перекрёсток прошагают не отвлекаясь, - выбор не за ними.
Безответственные констатируют лишь то, что наблюдают.
Конечно, себя к оным не отношу. Я – выше всяких там мелочей.
Не думал, что придётся страдать. Что есть такого во мне, что никак не могу развернуться?
Смятение? Нет! Новое страшит, новое недоброжелательно. Во всём что-то кроется, может, дурное, но тайный инстинкт говорит, что дурного ничего нет. Так, что?
Во взгляде большой вопрос. Не видя, не слыша, но, чувствуя, что выждать надо, одним натянутым нервом стало ожидание. Не знаю, чего хочу. Слеп ко всему, кроме своих бзиков-придумок.
Опять мысли закрутились вокруг женщины.
Женщине вообще охота поплакаться, попереживать, представиться себе несчастной, одинокой. Мало ли по какому поводу наворачиваются у неё слёзы на глаза. Очень трогательно, когда вместе со слезами по щеке сползает тушь.
Маленькой, подраненной птичкой несчастная женщина выглядит. Взъерошенный воробышек. Вроде бы она не хочет знать больше того, что случайно ей открылось. Но за слабостью женщины, за беспомощностью, робостью, слезами, кроется способность видеть, понимать и…бороться. У всякой женщины спрятана в заначке непонятная сила. Она в молчании, в слезах.
Думается, потом, когда вспоминается минута, час, вечер, приходит осознание, приходит понимание непонимания.
 Почему, как пережила то или иное событие: не изошла на крик, не утонула в слезах, не захлебнулась рыданиями, вообще, уцелела?
Хоть и выворачивает себя женщина наизнанку, но сила остаётся, остаётся способность чувствовать и говорить, никуда это не исчезает. Эта сила, случись что, спасёт и ещё раз, и ещё, но и самой женщине спасаться от этой силы иногда приходится. Очень уж она разрушительная.
Не чувствую отклика, удивляюсь. Будто душа покинула тело и улетела куда-то прочь. Я ничего не сделал.
Чтобы я ни говорил, всё будет противоположно, ничто не воспримется, ни одно моё слова не ляжет на сердце. Смириться мне надо.
У мужика как, мужик не по отдельности воспринимает произошедшее, не частями, порциями или дозировано, на него всё целиком сваливается.
А как хочется, сказал – гвоздь в стенку вколотил, это и забылось.
Увы. В голове пропали не только мысли, но и представления. Послушливость к происходящему возникла, а она всегда «вне». Вне чего? А, наверное, оказываешься на оборотной мистической стороне, не видимой, предполагаемой, но совсем не такой. На той стороне, возле всего, отрицательный знак прописан. Холод чувствуется.
Не в силах заглушить беспокойство, растревоженное молчанием.
У неё несчастное лицо, страдание на лице. Она совсем-совсем потерянная. Она совсем забыла, что я стою у крыльца. Она неподвижна и холодна как камень.
Я тоже молчу. Переступил черту. Как бы устное соглашение об обязательстве никому ничего не говорить заключил.
Необъяснимое волнение, её беспредельное одиночество волнует. Моё сердце поражает невозможность вмешаться.
Тягота усиливается. Нет, я не подавленный, но всё мешает. И свет, и шелест ветра, и ворона на дереве.
Ворона чем мешает? А тем, наверное, что в любой момент может полететь куда угодно.
Думаю, не думая, перебегая с одной мысли на другую. Секунды нет, чтобы новая мысль не родилась. И каждая значительной кажется. И чем больше думаю, тем больше радуется душа.
Среди «значительных» мыслей должна быть самая важная. А важность в чём, смогу я стать другим, новым? Под влиянием кого?
Что я имею в виду под словом «значительных», мне не очень-то ясно. Не ясно, так и нечего расстраиваться.
Уж не является ли мой приход сюда побегом меня от меня самого?
Вот же бред! Придёт же такое в голову. С чем бежать? Со своей квартирой и пенсией в неуют? Якобы под присмотр? От кого бежать? С чего занесли рассуждения в такие дебри, где ни одного просвета нет? Облизнись, и успокойся.
Меня здесь не ждали. Я для неё – «ничего».
Так и есть или я пытаюсь угадать? Угадать с той разницей, что голову ломать, не намерен, выход найдётся сам. В поисках выхода не нуждаюсь. События должны идти своим чередом.
Секундочка, когда позволял себе думать о счастье, проходила, чем-то мутным наполнялся. Такой я, как все, да, видно, не такой.
Всё же, какой-то выход искать надо. Выход всегда есть.
Выхода, брат, нету. Вход есть, а выхода нет: ни налево, ни направо, ни прямо. На входе и акушерки ждут, и родители, и общество с обязанностями: учиться должен, защитником Родины обязан быть, пользу приносить, работать, работать, работать. Строить, приумножать, творить. А на выходе, если кто и ждёт, так черти со сковородкой.
Вход название какое-то должен иметь. Например, жизнь. Каждая вещь имеет своё имя. Всё, что без имени, - оно не вкусно и холодно. Ни на язык, ни на ощупь.
Подумал так, и почувствовал во рту горечь. Не додуманное тяготит. Дёрнул уголками рта. Полусекундное ощущение неудовольствия в презрительную гримасу вылилось, вылилось и исчезло. Без следа. Ни во что.
«Ничего» - это даже не пустое место. Абсолютной пустоты не бывает. «Ничего» - это в сто раз хуже, это тот, кого не замечают, об кого можно вытирать ноги, кто, если и существует, так только наподобие пепельницы, урны или помойного ведра, во что сбрасывают отходы.
«Ничего» не виновен ни в чём. Он просто такой. Я, стало быть, ничего? А хотя бы и виновен?  Не виновен, даже если и виновен. Всё потому, что огрызаться не могу. Сил уже нет, клыки стёрлись, воля пропала, понимание жизни другим стало, рядом никого нет.
Всё, что есть – это часть жизни. Если все части сложить вместе, настоящая жизнь не начнётся. Мозаика. Жизнь с минутой должна совпасть.
Сам себя забавляю. С любопытством жду, как выйду из положения. Подыскиваю слова, которые дали бы понять, что одурачить себя не позволю.
Нашло что-то, лезет, не пойми что. Чепуха. А правду-то надо уметь видеть, оттенки различать. Правда - не мерило. Правда вслух не проговаривается. Правда - не тот вздор, который большинство считают за правду, правда - это настоящее что-то. Вздор перебирать проще.
Жительницы Злябовки в моём понимании – непочётницы. Настороженное любопытство недружелюбия меня плотно окружало со всех сторон, когда бродил по улице. Встречные женщины прятали глаза. На чуть-чуть, на четверть секунды запнутся на мне встречные глаза, и в сторону, как от чего-то нехорошего, не своего шарахнутся. И мне и встреченным женщинам хотелось как можно скорее разминуться.
Я не зеркало, глядя в меня нельзя созерцать своё отражение. Я - не добыча.
Правда, от заявления про непочётниц, можно изумлённо распахнуть рот. Придумал же. От придумки нет ощущения себя величайшим героем.
Жую, жую, с каждым жевком придумки всё добавляются. Жаль, что в кармане нет платка, вытереть уголки рта.
Вот и хочется мне пройти мимо, едва коснувшись. Это куда ни шло. А жить среди непочётниц, думается, ой, как тяжко. Мужик у непочётниц остаётся всегда недооценённым, таков его удел. Непочётницы иной породы.
Из этого выходит, что всякий в первую очередь должен сам себе нравиться, это самый необходимый базовый навык для выживания, гарантирующий независимость от окружающих и всяких там обстоятельств и проблем.
Я не считаю, что всегда нужно рисковать всем сразу. Чувство меры должно быть. Не скаредность.
Вздор несу, «невздор», ерунду или полный бред, загодя ни соломку не подстелешь, нет и способности предвидеть. Воображаю что-то, а мимо жизнь проходит. Хотя в этом мире, в моём мире, всё, казалось бы, подчиняется моему желанию. События складываются послушно, образы какие-то возникают.
Чего это я сам себе морочу голову?
Я сын своей эпохи, пора привыкнуть, что задавать вопросы: почему, откуда и зачем, сейчас и опасно, и неумно.
Не вопросы надо задавать, а улавливать ток или связь.
Потянуло тепловатым ветерком.
Мысленный разговор может возникнуть, где угодно и когда угодно. Он не до конца откровенный. И все точки над «и» не расставить: жизнь как бы прожита, половина её, а на другую половину другое время требуется. Из тех же минут, часов, дней, но с другим наполнением.
Хорошо бы, прожил часть жизни в одном направлении, а потом тебя переставили на другой конвейер, и в обратную сторону двинули. Чтобы самому была возможность пережить пережитое. Кое-чего поправить.
Как бы не так! В обратную сторону карусель без остановки не закрутишь. Резкая остановка – редкий на ногах удержится. Я не редкий, я бы устоял.
Не из-за этого ли посещает желание начать всё сначала?
А уже и не упомнить, о чём мечтал сначала? Скорее всего, не добрал в жизни любви.
Не добрал, перебрал, - не это лишает сил, что-то иное, конец какой-то нити никак не удаётся отыскать. Торчит концов много, за какой ухватиться надо, какой вытащить и размотать – сходу и не разобрать.
Горожу одну нелепость на другую.
Думай не думай, а в жизни всё поворачивается так, что нужное объяснение в голову сразу и не приходит. В какую сторону идти, - бог его знает. И нет рядом человека, который мог бы схватить за рукав, и направить. Который прикрикнул бы: «Охолони. Оглядись».
Я не из тех, кому нужно непременно исполнить своё желание сию минуту, но и не хочу, чтобы желание исполнялось в гипотетическом будущем. От своих привычек не откажусь.
Мне, нечего бояться. Особенно, бояться того, кто с тобой один кусок хлеба есть будет. Глаз завистливым становится в богатстве, в безделье.
Богатства нет, бездельем не маюсь.
Всё-таки, явного любопытства не выказываю – просто впитываю окружающее.
Как ни исхитряйся, а жизнь – конвейер. Ставят тебя на движущуюся ленту, у кого-то она длинная, для кого-то – короткая, и, пошло-поехало.
Движешься вперёд от начала жизни к концу, к смерти, пичкают тебя разной начинкой, обрастаешь подробностями. Что-то припаяют, что-то отрежут.
На конвейере надо точно и аккуратно делать то, что делают все. Уметь надо подражать, тогда чего только не добьёшься подражанием.
Ты, я, - не всё ли равно. Но ведь среди людей действуют силы, направленные в противоположные стороны. Поэтому столкновения неизбежны.
Только успевай поворачиваться под руками. И руки разные касаются: одни ласково, участливо, другие – равнодушные. От сборщика многое зависит. Но и самому надо не зевать, быть не промах: с уважением к себе надо относиться. На конвейере заметным быть.
А вот чувства радости или другие ощущения вставляются кем-то особо, или я сам ими обрастаю?
Где-то лента медленно бежит, где-то ускорится. Где-то руки мученика, который через силу, без радости и удовольствия положенный мне узел вставил, а если я неприятие уловлю, что тогда? Сам ведь не избавлюсь, деталь мне нужную поставили, но без любви, она первой из строя выйдет.
Не хватает на сборке чего-то, меня, конечно, в сторону отодвинут – потом, во внеурочное время, всунут недостающее. А в конце контролёр стоит, принимает готовую продукцию. Пересортицей занимается. От него зависит, в рай или ад меня направит.
С подарочком к контролёру надо подплывать.
Изделие с конвейера, телевизор или стиральная машина, или просто машина, радовать купивших людей будет, а кого радует человек в конце сборочного конвейера? Он и болен, он и стар, он не понимает, что изжил себя. Его не воспринимают, снисходят. Он своими болячками всех замучил. С жизненной ленты конвейера здоровенькие не сходят.
Так что, теперь и не жить?
Жить, конечно, жить. Но вывод получается тяжёлый: не дожидаясь контролёра, лучше спрыгнуть с ленты конвейера самому, сбежать, начать совсем новую жизнь.
Так не бывает, чтобы человек есть, а проблем нет. Нет ни одной сказки, в которой куча проблем успешно не разрешалась бы. Правда, проблемы бывают твоими, не совсем твоими и чужими.
Одно дело – проблема привнесённая, другое дело – созданная на ровном месте, из ничего.
Ложусь спать с вечера у себя в комнате счастливый, головой на север, перевернулся - головой на юг уже лежу. Всего лишь поворот создал совсем другое настроение.
Становится придушенно, по могильному тихо. Что-то присутствует. Слух обострился. Тревога?
Тревога уйдёт, уйдут наваждения, усилится ожидание, достоверно не известно, каким будет, в конце концов, результат. Лишь бы утром проснуться.
Наклонил голову. Прислушиваюсь. Взгляд устремлён в пустоту.
Никому до меня нет дела. На всё смотрю как с другого берега. Не понимаю, за что кого-то любить?
А ни за что. Любить надо, раз живёшь в одном времени.
Времена всегда интересны, но всё, что происходит теперь - это отголосок того, что было когда-то. Всё из прошлого и остаётся в прошлом. Если что ко мне и цепляется - так малая суть проблемы. Малая суть не способствует дальновидности.
Чтобы понять это, не обязательно куда-то ехать или бежать. Терпения набраться надо, вдруг, повезёт.
Повторюсь, не мужики в Злябовке главенствуют – в первую очередь бабы. Женщина – это одно, баба – та же женщина, только широты неимоверной.
Теперь ведь как, по наличию в доме женщины определяется достаток. Это в девятнадцатом веке наделяли землёй только мужиков. Теперь мужик по жизни – шалопут. От шалопута родится неудачник. И так далее по нисходящей.
Сейчас редко какой ребёнок рождается желанным. Дети от залёта. С каплей желчи рождаются. Этой желчью пропитан, кормится мужик, и всё горьким ему кажется. Желчь заставляет пить. Желчь вымыть надо. Рыцари перевелись. Меч в ножнах заржавел, поединков за честь дамы не устраивает.
Мужику что требуется, - золотым ключиком открыть окошечко кассы, и купить себе за приложения, в виде дачи, машины, толстого кошелька, женщину. Всё за деньги. В остальном нет смысла – нет и справедливости.
Светлое и прекрасное в тёмное и отвратительное переходит, но тёмное и отвратительное светлым и солнечным не становится. Таковы реалии.
Рассуждаю так, будто занимаю промежуточное положение: ни мужик, ни баба. И, тем не менее, лепечу что-то про правду, про честность, про принципы всякие, про солнечность. Душа велит поступать так, вот и стараюсь быть непринуждённым.
Всё вроде бы есть: и крыша над головой, и каша с маслом на столе, и работа была приличная, а счастьем не пахнет. Участия нет, что ли?
Выходит, по ленте конвейера не доехал я до конца, где-то соскочил, или меня кто-то снял, какой-то узел не поставили. Сколько ждать, чтобы процесс пошёл опять по накатанной?
Не скор я на желания, не склонен сразу оценивать то, что получил. В разные годы сердце требует разной любви. Аксиома? Давно доказанная теорема. Только с чужих слов, чужое доказательство сходу не принимается.
Не понять, откуда во мне эта мысленная, с какой-то излишней горячностью, назидательность?
Наставлять-то наставляю, а соображаю, то есть разумно обдумываю, взвешиваю и решаю, - чепуху горожу.

                48

Внутри всё давно напряглось, как будто сжалось в одну точку. Эта точка не прыщик, внезапно вскочивший, который почесать хочется, эта точка – я сам весь. Ожидание затягивалось, но подлинное ожидание, оно тяжёлое, но заполнено смыслом.
Ничего скрывать не хочу. Нет ничего такого, чтобы скрывать надо было. Но нарастало нетерпение, что ли. Неудержимо. Нетерпение подчиняло. Слишком долго задержался у крыльца.
Надо сказать что-то, спросить что-нибудь, осторожненько намекнуть. Добавить какие-то слова. И в то же время чувствовал, что ни спрашивать так прямо, ни делать шаг вперёд, нельзя.
Глаза, глаза Зоины останавливали. Взгляд моментами казался острым и хищным.
Дождусь, что кто-то пошлёт куда подальше. Идти чёрт знает куда, не хочется. Но надо, надо сделать несколько шагов в сторону или вперёд.
Хорошо, что болтаю несуразности про себя. Так-то я на язык сдержан.
С усилием, без усилия, нехотя, с тенью нерешительности, колеблясь, но что-то делать надо.
Именно в эту минуту, никак не позже.
Человек сложная натура. И тем он может быть, и тем стать. Свобода! Что может быть лучше, чем свобода от самого себя, от чужих представлений обо мне, от связанных со мною ожиданий?
Однообразие плодилось, мнимо свободная жизнь: всё чужое. Сыт по горло чужими разговорами, чужими лицами. Это хорошо, что они временами исчезали.
Так что, я пришёл сюда ради свободы? А что для этого надо сделать? Упасть на колени, умолять: «Дайте мне свободу!»
От слов «дайте мне свободу», злоба охватит. Никогда свободу ни у кого выпрашивать не надо. Бес толку. Свобода завоёвывается, или даётся с рождением.
Какая мне свобода нужна? Завоёванная или с рождения? Свободен же я. Ничем не связан. Один.
А вот цепляюсь за это слово, цепляюсь от бессилия, не находя лучшего слова. Цепляюсь, чтобы никто не почувствовал моё негодование по поводу жизни, по поводу того, что не могу договориться с жизнью. Мне хочется, чтобы черта между словами «жизнь» и «смерть» была длинной.
Сердце неудержимо и требовательно забилось.
Заглянул в пропасть, не удержался на краю, не успел отшатнуться.
Мне показалось, я был уверен, что Зоя в эту минуту не думает ни о чём, она не может думать даже о том, что бежать за кем-то – это не означает вырваться на свободу. Она прислушивается к своему телу. Она рада и своему дому. и дивану, и закрытой калитки. Её тело требует чистоты и верности. Ей не всё равно, кто стоит у калитки. И ещё, ей вовсе не хочется нагромоздить с утра себя разными думами.
Развод для женщины, конечно, крайность. Чтобы проделать шаг к пропасти, необходимо уяснить, что всё было ошибкой. Наступило «поздно», когда менять что-то бесполезно. «Поздно» не «рано». Плоть ещё не изношена. Пошлют куда подальше, надо идти и не оглядываться.
Перетерпеть неприятности ради близкого счастья, думаю, стоит. Уже придумано всё, уже проговорены не один раз слова, которыми в первую очередь себя успокаиваешь. Уже много чего наворочено. А за какую награду? За свободу от счастья любить?
Прежде чем ломать жизнь, очень и очень подумать надо.
Я, например, могу быть хорошим другом, когда беспросвет вокруг, когда по-настоящему припечёт, когда всё худо. Наверное, только в этом случае о себе, и не только, узнаёшь настоящую правду, недостающую правду. Открываю я тогда ту часть себя, которую никто не знает.
Чувствую, странно начинаю улыбаться, улыбка внутри вместе с лёгкой виноватостью, и одновременным радостным довольством.
Оно так, все любят про чужие страдания слушать и читать, этим утешаются, к себе примеряют: у меня не хуже, у меня даже получше.
Жевать самого себя без свидетелей, тщательно прожёвывать, сразу не глотать – приятно. Хотя, и прислушиваешься, треск разгрызаемых костей сторожит.
А потом жалко потерянного времени становится. Но, дело сделано, жить надо и радоваться.
«Жить надо и радоваться». Эти слова применяют люди… слова эти – пустой звук.
Пришли на ум, вожделел необычное, вспомнил доступное – применил, как какой-то рецепт из кулинарной книги. Вари кашу. Ни умиления, ни злости, разве что, удивление небольшое.
Жалко, говорят, у пчёлки. Время потерянным не может быть. Время всегда своё, его попусту не проживают. Живу, ну, и продолжать жить надо. В том же духе. Ничего особого не произошло.
Ко всему привыкнуть можно. Конечно, поначалу не в своей тарелке, вроде как себя чувствуешь, но стоит войти во вкус, как тут же возникает желание послать всех с их проблемами подальше.
Послать всех подальше – один из этапов становления. Без него никуда.
О важных вещах разговаривать предпочтительно сидя. Сердце тогда молчит. Я человек впечатлительный. Местами не дурак. Пятая точка требует особой сосредоточенности, граничащей с самоотверженностью. Знаю, что переминаться с ноги на ногу долго нельзя.
Внутри будто что-то разломилось на две половинки: на полувскрик какой-то и на глухой шёпот. Реальность, только что представлявшая собой неизъяснимый хаос, рассредоточилась по кучкам разных событий, из которых, собственно, должна складываться моя жизнь.
Опять что-то непонятное: хаос, шёпот, жизнь.
Застоялся. Не хватает воздуху.
Я – ненастоящий, а она?
Во всём привычка должна быть. Дом, дети, жена. Суть трезвой будничности. Перебираю мучительные сцены. Вспоминается тон разговоров. Минутное озарение, что я для жизни любой – нуль, ничто. Кричать криком, а что это даст?
За счастье надо расплачиваться.
Привычка перестаёт связывать. Дом – ему отведено определённое место, он никуда не сдвинется. Дети, если они есть, не помешают. Вырастут и разъедутся. Жена, - а нет жены!
Какие мысли роятся в голове, какие предположения сменяются одно другими? Пророчеством, бредом?
Бывает и пророчества сбываются. Дожить только надо.
Не верю, что за радужными мечтами у Зои не кралось предчувствие беды. Не один раз бешено принималось стучать сердце, холодный пот не раз её пробивал.
Неужели можно разлюбить лишь из-за того, если с тобой обошлись несправедливо? Неужели можно принести себя в жертву?
Давно ясно, что в беде многие помогут, а вот в счастье в лучшем случае позавидуют. Счастье подозрение вызывает.
На чувстве благодарности, на собачьей преданности, на каких-то иных увёртках семейное благополучие жаждется.
Нет, учиться вовремя надо остановиться.
Сейчас бы оказаться в ресторане. Водка, пиво, женщина. Сидя за столиком, судьбами человеческими не озабочусь. Ролики в голове ресторанная атмосфера очистит.
Вместо ресторанной пофигистики тоска всепоглощающего уныния обуревает.
Плевать мне на умение подождать, плевать, что рано или поздно всё образумится. Кто-то всё одно властвует над кем-то, потом смена декораций происходит. Очень логично, как мне показалось, рассудил.
Женщина испытывает нужду в мужчине известно для чего. Чтобы опереться на него. А мужик? Он же не по своей дурости и не от одиночества кобелится?
Умиротворённое молчание. Бестактные вопросы нечего задавать. Нормальное человеческое любопытство можно удовлетворить и без вопросов. Надо дать человеку додуматься.
Этот утренний час какой-то волшебный, всё, что в нём есть, всё в виде формы существует. А в форме хотение само по себе.
Да, хотение связано уймой условностей, которые не хочется соблюдать, но от них деться некуда.
Словно бы из тумана суть выявлялась.
Можно давно было повернуться и уйти, но я заглянул в глаза Зои, они показались в эту минуту разными – один жёлтый, второй намного светлее – и понял, что должен что-то узнать. Это жизненно необходимо. То, что жизненно необходимо, это осознаёшь, как магический удар в лоб.
Разумный подход здравомыслящего человека, который иногда себя чувствует, как полудохлый ощипанный цыплёнок.
А кто меня ощипал?
Правду хочу узнать?
Правда, она такая штука. Она не признаёт доводов. Внезапно налетит страх, тут уж, хочешь, не хочешь, а приходится устраивать сцену, выкладывать горькие истины. Когда никто и ничто не интересует, кроме своего чувства, трудно быть сдержанным.
Вот бы у кого-нибудь попросить, чтобы всё осталось прежним. А какого прежнего я хочу? Назойливая мысль, отмахнуться от неё никак не получается.
Что за этим последует? Не придётся ли низринуться с высот утра, чтобы обрести минутную веру?
Наверное, есть отличия между мной накануне принятия решения, и мной же после принятия решения? Может быть, отрезок времени коротеньким был, но разница между мной до и мной после – огромная.
Всё выдумал и сам всему поверил. Неужели есть такие, кто ничего не выдумывает, а живёт тем, что есть? И им этого хватает, и они сыты?
Спрашиваю и отвечаю таким тоном, словно не сомневаюсь, что ответ сам собой найдётся
Выходит, кто-то – настоящий, а все остальные всего лишь тени настоящих?
Отчётливость мыслей сгладила тишина, слабость навалилась. Вот оно, не выдумки не дают ходу, а слабость.
Принятое решение, кто может предсказать, чем оно кончится, одного может согнуть и состарить, навалить на плечи неподъёмный груз, затуманить глаза, и точно такое решение может поспособствовать кому-то расцвести, помолодеть. Сделаться неотразимым.
От принятого решения женщина на восемнадцать лет начинает выглядеть.
Теперь что и остаётся, как дождаться результат. Мелкие подробности можно опустить. Через мелкие подробности лишь внешне себя осознать могу.
Правильно, в глубине души понимаю, что опереться не на что. Явно не ощущаю проявление некой силы, которая защитит.
Половинчатые суждения выводят меня из себя. Они осторожничать заставляют.
В чём непогрешимый поступок женщины? Что заставило меня толкаться у крыльца?
Её внезапный переезд? Аргументы за и против. Важно, что и как люди скажут?
Не сошлись характерами, разошлись во взглядах, перестали устраивать друг друга. Что-то не поделили. Скука и сонливость поселились?
Один спровоцировал другого?
Мне-то что с этого?
В чём вина, в чём может быть вина, - это смутно понимаю, да и не стараюсь понимать, а просто чувствую, что «что-то не так пошло». Возникло непонятное, значит, хорошее кто-то унёс с собой.
Нет, воевать друг с другом нельзя. Ни при каких обстоятельствах, ни при каких условиях. Терпеть пару часов можно, а потом – ноги в руки.
Я боюсь фальши. Боюсь той правды, которая порой звучит фальшивей любого вранья.
Уличный шум доносился смутно, притушено, настолько слабо, что могло показаться, двор выгородили звукоотражающим забором. Все звуки были придавлены и тонули в мягкой прослойке застывшего воздуха.
Фальшивым чем-то день отдавал. Он будто вытаскивал из загашника жалость.
Есть такие ситуации, в которых слова звучат глупо. И не нужно стараться подобрать что-то особое из слов.
Главное, не поддаться страху. Страх оглупляет, делает чужими друг другу.
Возник во мне хилый гнев и растаял. Тяжесть почувствовал. Удивительно, где что, как из всего выбраться, как занесло, - ни на один вопрос нет ответа. Нет мотивации. Недооценённый я? Несомненно.
Отчаяние, охватывающее до самых подмёток, маета тоски, непонятная опустошённость – стыжусь собственной мягкости.
Война войной, долг долгом, нет жизни без дружбы.
Истина в чём: любовь не может быть вечной. Мели Емеля - твоя неделя. Я готов быть кем угодно, лишь бы остаться самим собой.
Я не смотрю в глаза женщины, мой взгляд сквозь, сквозь плывёт. В мыслях никакой логики. Расщеп всего.
В какой-то момент Зое себя стало жалко. Она захотела себя к чему-нибудь привязать. Жаль, как ржа, она разъедает отношения. Чем дальше, чем больше. В какой-то момент всё сделалось противным: прикосновения, раздражал голос, привычки начали бесить. Как говорится, глаза бы не смотрели, уши не слышали, нос не улавливал бы запахи.
А может и не так. Свободы без причин и без цели захотелось. Ведь когда наешься, тарелку спокойно отставляешь в сторону. Даже если в ней самое вкусное осталось, без сожаления из-за стола встаёшь. Разве что, окинешь напоследок стол да посетуешь, что начинать бы с другого нужно было, вкуснятинку съесть бы вначале.
Нет, не может быть, чтобы человек не колебался, не взвешивал все за и против, прежде чем он переступит последнюю черту. Последнюю видимую черту. Знать бы, какая она – последняя черта!
Мысли сбились в кучу, будто овцы в отаре перед приоткрытой дверцей. Всем проскочить, сразу не удаётся.
Задаюсь вопросом, как бы сам поступил? Воевал бы или отошёл в сторону? Думается, по мере возрастания уверенности, любви становится меньше. Или не так?
Тону в мыслях. Всплыву на поверхность или нет?
Ничем не связанным стал.
Нет, ни в чём полностью нельзя выкладываться, тем более, в болтовне.
Конечно, из-за развода мир спасать не надо.
Вот бы научиться фокусам: исчезать внезапно, проваливаться под землю, читать мысли, превращаться в пыль. Не плохо бы и оставаться неузнанным. Вот бы ошеломляющее впечатление производил бы.
В пору самому себе язык прикусить. У женщины важное событие, а я о ерунде думаю. Теряюсь, потому что моё ожидание не совпало с пониманием, а понимание ценно не само по себе, а только как руководство к действию.
Внезапно почувствовал какую-то глубокую связь между собой и чем-то, что кроется в названии «Злябовка». Связь между чем-то в себе и чем-то, что эта самая Злябовка впустила в меня.
Ерунда – это, конечно, полная.
На карте города нет местности с названием «Злябовка». Вопиющая небрежность. Несуществующая улица, что может быть удивительнее? Но не сомневаюсь, что вскоре здесь жизнь забьёт ключом.
Болото засыплют, асфальт положат. Заезжай, заходи с любой стороны. Жаль, конечно, что интрига исчезнет. Этот процесс не скорый.
Переменчивость и разнообразие кругозор повышают. Они своего рода подсказка, к чему стремиться. Погода меняется, и человек не сидит на месте.
Я для Злябовки загадка, и Злябовка для меня загадка. Чем дольше буду стоять и молчать, тем скорее покроюсь плесенью. Надо уходить, неважно куда.
Ложь и очковтирательство.
Как ни крути, переступила Зоя черту. А вот посмотрела перед этим в зеркало, наверное, и здесь смотрелась в зеркало? И что? Скорее всего, заметила, что не изменилась.
Искра уверенности сверкнула. Всё – трын-трава. Делай что хочешь, ни в чём себе не отказывай. Форма не поменялась, осталась прежней. Моя личность, в которой сознание свою работу ведёт, видоизменилась немного. Метаморфоза, но несущественная.
Вроде бы стою спокойно, но возникло такое ощущение, что мир вокруг начал покачиваться. Вероятно, перед внутренним взором начало группироваться новое видение. Критической массой наполнился, глупостью или как это другим словом назвать, но всё перестало быть забавным. Конечно, это прихоть воображения. Текущий облик не очень хорошо приспособленного моего сознания.
Губы улыбка растягивает. Против этой улыбки устоять невозможно. Улыбка – приём, выработанный человечеством, отшлифованный долгими тысячелетиями вынужденных упражнений. Процесс приятия запущен.
Штука не в том, есть приятие или нет, наблюдения прекращать нельзя. Любой процесс довольно сложно объяснить: на своей шкуре не попробовал, не поймёшь. Соответствующий опыт нарабатывается.
Я любопытен, но не до назойливости, корыстен – не без того, нетерпим к чужим несовершенствам. Эгоист. Не игрок. Не всегда в состоянии членораздельно изъясняться. Есть во мне потребность узнавать новое. Но с головой зарываться, так, чтобы забыть обо всём - это не по мне.
Тускло-медный маятник памяти, маятник почему-то всегда медным делают, возник перед глазами, диск как экран телевизора, на нём картины проявляются. В крайних точках размаха смена состояний.
Ни одно из состояний не приносит безраздельной радости. Парю где-то высоко, голова идёт кругом, подумалось, если свалюсь вниз, то отделаюсь легко: ни синяков, ни шишек не набью.
Вроде, как и устал от мерного течения утра.
Ежедневно надо совершать что-то невозможное. И сиюминутное существование важно. Конечно, все проблемы разом решить нельзя. Нельзя же вылезти из своей шкуры. Змеёй надо быть. Линять научиться.
Я отдаю себе отчёт, что мною движет желание перемен. Это указывает на кое-какие мои способности, но в способных людях не всегда жизнь нуждается. У способных людей разные идеи появляются, а это лишние хлопоты.
Это надо осмыслить.
Выходит, я не очень люблю жизнь?
Кто сказал об этом? Я не говорил.
Но ведь ищу перемен.
Не перемен, но дополнений к своей жизни.
Скажи об дополнениях кому, не поверят, в фантазёры запишут. На самом деле я консерватор, каких свет не видывал. Будь моя воля, всё бы оставлял незыблемым.
Не верю в судьбу- маятник.
Надолго нельзя позволить судьбе качаться маятником.
Правильно, когда думаю, привычка раскачиваться не даёт покою. Боковым зрением всё вижу.
Не в силах разобраться, попал в мучительную ситуацию. Сколь ни бейся, не выберешься.
Что-то возмутило в Зое, что-то тронуло. Мельком ведь перехватил её потерянное лицо
Губы у Зои напряглись, ядрышком затвердела припухлость верхней. Шепчет что-то про себя. Не иначе заклинание произносит. А глаза томными стали. Кого-то представила.
Она не кукла, не картинка, чтобы на неё долго-долго смотреть. Куклу и ту потрогать охота, погладить, потискать.
Иногда бывает очень полезно влезть в чужую шкуру и подумать, как бы ты сам поступил на месте этого человека. Притвориться сочувствующим, тоже нелёгкий труд. Управлять мимикой, смотреть тревожно и пристально, морщинки меж бровей лепить, то поднимать, то опускать голову, - не лучше ли предпочесть закрыть на всё глаза?
Какой лучший выход? Своей страстью управлять трудно.
Время любую Сивку и без горок укатает. Хотя у времени нет злорадства, но облик оно меняет. Голос становится до странности неестественным, доносится откуда-то издалека. Правильно, хочешь что-то разглядеть, не смотри в упор, отойди, приподнимись над фактом.
Глаза упорно отвожу. Если и был румянец, то и он поувял. Строже стал взгляд, нет блеска. Главное, плёночка на глазах, она отгораживает. Я сквозь неё вижу, меня – нет. Морщины безмятежный лоб прорезали.
Нечего в зеркало смотреться.
Что заставляет жить? Привычка или смирение? Необходимость или вынужденность?
Пена сверху плавает. Первые слова, первые впечатления, первые шаги, первый глоток вина, наконец, - всё первое ненастоящее. Настоящее таится на донышке, в осадке, в заключительном слове, смакуется последим глотком, последним вдохом. 
Вот и нечего тешить тайные надежды. Ряд надежд бесконечен. С чего-то надежда появляется, не из воздуха, конечно.
Секунды полторы находился как бы в провале неожиданного изумления. Потом начал складывать все известные мне факты.

                49

Зоя стояла и думала о том, как странно сложилась её жизнь – в ней, думалось, не было настоящей молодости. Была девчонкой, ходила в школу, училась, мечтала, что уедет далеко-далеко. Своё счастье всегда сопрягала с этим «далеко-далеко». В сегодняшнем ничего хорошего не видела.
Это неправда, глаза её всё видели, всё непременно на себя примеряли. Не раз задавала себе вопрос: «Почему нельзя жить на свете так, как хочешь? Почему каждый, кому не лень, за право считает лезть в чужую жизнь, поучать, не словами – так укоряющими взглядами?»
«Мне-то, - думала Зоя, - кто и нужен, так родители, дочки, тот, кого люблю. Истинное «нужен» не относится ко всем остальным. Они и так есть, без моей любви».
За что можно любить? За красоту? Но, пораскинув мозгами, тут же поймёшь, что к красоте тянутся, с красотой сравнивают, красоту оценивают. Любят за доброту, за человечность.
Скучно ровнёхонько ходить по прямой дорожке. Скучно жить праведницей.
Со всех сторон лезут говоруны, не отбиться. Каждый норовит рассказать про себя. А этот стоит, молчит. Стоим, смотрим друг на друга, молчим. И в этом молчании столько боли, и в его молчании, и в моём. Как говорится, из молчания, как гриб из земли, вылезает сомнение.
«Жизнь, - думала Зоя, - сговор. Хорошая жизнь, - когда всех сумела обмануть. Во имя чего обман? Во имя непостижимого. Целесообразность всех замучила».
Ноздри чутко уловили запах. Духи, одеколон? Гость, прежде чем пойти, надушился. Приятный запах. Приятное всегда оказывает особое воздействие.
Это чудо – запах сторожит, запах волнует, запах вселяет надежду, запахом можно передать сообщение. Наверное, первая жизнь глухонемая была, с помощью запаха сообщения передавались.
Безмятежным настроение стало, без покаянных мыслей, без попыток убедить себя в том, что всё делается из добрых побуждений.
«У меня, - думала Зоя, - настал период делания добрых дел. В моём теперешнем времени бьют только светлые источники ожидания. Я хочу жить хорошо. В это «хорошо» должно войти работа, дом, дети. Любовь».
Ожидание «хорошо» и меня, и гостя полнит. Ожидание… Да помним ли мы, а те, кто не помнит, знают ли они, что такое ожидание этого самого «хорошо»? В чём его загадочность?.. Конечно же, в первую очередь: придёт или не придёт? Получу, что хочу, или нет?
Сжимается и сжимается внутри пружина в тоскливом ожидании. Есть, есть предел сжатия у любой пружины – не удержишь, распрямится она, вытолкнет наружу все тайны.
А в чём тайна? Да не тайна вовсе, а тупое, обессиливающее желание, желание взять вечером чужую руку, сжать её, сцепиться, слиться в перетоке ощущения, и уйти в сон, в блаженство, в чудо. Уйти вдвоём.
Разве можно такое объяснить, как объяснить кружение головы, когда забываешь про долг, про обязательства, про ответственность перед чем-то и кем-то? Разве им, мужикам, это понять? Разве словами можно объяснить действие взгляда на тебя?
Ничего в этом постыдного нет, - думала Зоя. - Мне таких ощущений много надо.
Взгляд мужчины искренний и бескомпромиссный. Он пронзает и выкачивает все силы. Он выходит через спину.
Запутана всё-таки жизнь: расточая радость, она причиняет боль. Всё время нужно угадывать правду: не знать и в то же время пытаться узнать.
Что делать, если сплошь и рядом одни недоделанные мужики окружают. Они ничего волнующего предложить бедной женщине не могут. Вот и заполняется душа пустотой. Одиноко становится так, как не было в жизни ни разу. Тут уж старайся не старайся, что-либо изменить – бесполезно.
Для женщины самое главное – мужчина должен заронить в душу необходимое зёрнышко, вселить надежду: намерения самые серьёзные! А женщина, какой бы окаянной ни была, какой бы повидавшей и перевидавшей, должна пожалеть.
Зоя вздохнула.
Внимательный человек мгновенно оценил бы этот вздох. Где найдёшь этих, внимательных? Не утонуть бы в грёзах.
Какое кому дело, что всё смешалось и пошло кувырком? Здравый смысл, кажется, кружится, кружится, будто знает, как залучить в свои сети, не покидает ощущение, что этот самый смысл с пелёнок идёт на полшага впереди чувств. Можно ведь так сказать? Жаль, что осознание этого приходит поздно.
Нет, что ни говори, но вырождается мужик. Нет настоящей хватки. Не надо мне, думала Зоя, чтобы передо мной каялись, падали на колени, целовали ковёр. Ни к чему это. Не облагодетельствую.
Зоя в смущении покосилась на гостя.
Отношения начинаются не с какой-то там общности или духовности, или ещё как назвать эти умствования. Всё имеет место. Но главное – возникновение магнетизма, пролёт искры, когда дотронуться, коснуться невозможно без того, чтобы не поплыть. Из поступка рождается новый смысл.
Ничего-то человек не знает, и знать ему не надобно. А если кто что узнает, так ровно и отравится. Родился – живи. В своё время. Только одни рано родятся, другие позже.
Глядя на гостя, Зоя представила диалог:
- Такое дело, Зоя Николаевна.
- Какое? – с любопытством или деланным равнодушием насторожусь я.
- Вы женщина одинокая, гордая. Чтобы привести в порядок дом, вам помощь нужна. Я тоже одинокий, с руками.
Конечно, здесь последует долгое молчание. И с его стороны, и с моей. Может быть, поизучаем друг друга взглядами. Может быть, оба исследуем взглядами заросший полынью и крапивой огород, накренившийся забор. Может быть, сделается тоскливо: на кой чёрт со всем этим связалась, нашла бы богатенького «Буратино», да и зажила бы.
Тем не менее, всё хорошо. Мне бы, да нехорошо? Когда хорошие люди есть, вот оно и хорошо. Конечно, и хорошие люди могут чиниться, задирать нос, строить из себя умных и воспитанных. И бог с ними.
Когда приобретаешь что-то ценное, платить надо. Не всё ценное – ценным со временем окажется. И расплата из-за этого неравноценна.
Нет, всё-таки, это только показалось, что ночью крепко спала. Плохо спала. Наверное, каждый знает, что такое ночь ожидания любимого человека. Ночь всё равно как перед свадьбой.
Мне никто ничего не собирался давать, я просить ничего не могла. Новая невозможная мысль пронзила голову, - запутанной жизнь вышла. Никто как бы и ни при чём.
Не подлое надувательство предполагается, а тут как бы вмешиваются иные силы, иные страсти. И нечего праведным негодованием загораться. Душа ведь может и не выдержать. Обуглится и испепелится.
Гнева и злости нет. На саму себя гневаться бесполезно. Во мне ничего не пылает. Осталось слабое сожаление. Оно тлеет. Долго тлеть будет.
Муторно и неприглядно молчать. Словно мрак и глушь вокруг.
Молчанку прервать надо, следует ответить как-то подоброжелательнее.
- Помочь, конечно, можно и нужно, но будет ли в этом толк? Сук по себе рубить надо.
Нет, не такие слова выскажу. Скажу, что прежде поинтересоваться надо о планах, что я за человек, что за женщина, а только потом о порядке в доме намекать. Он, конечно, возмутится: как так толку не будет? В нескольких словах обрисует себя, меня: и что я добрая, и что он - трудяга.
Нет, такого диалога никогда не будет. Ни он виниться не будет, ни я душу не распахну. Найдёт для меня утешительные слова – хорошо, заклинит на слова, как говорится, - и это сойдёт.
А если ни с того ни с сего возьмёт он, да и обозлится? Помощи тогда не дождусь.
Куда я клоню? Намёк прозрачен.
Думалось, что мужчина всегда мечтает о своей печке, о щуке, которая выполняет желания. Красота ведь, когда привалишься спиной к тёплым кирпичам: ветер в трубе свистит, луна за окном сияет. Жёнушка гремит ухватом. Горка блинов на тарелке…
Хотя сон не в сон был, но что-то снилось. Что-то отчётливо, ясно, будто происходило наяву, остатками памяти сохранилось. Игорь обнимает, целует. На мне ситцевое платье, руки его на теле чувствую.
Стук в калитку оборвал сон. Проснулась с солёным привкусом на губах. Почему в первую минуту, когда проснёшься, всё помнится, а потом раз, - события как бы туманом затягиваются? Но не перестаёшь думать о том важном.
Стояла на пороге тайны, может, отгадка во сне явилась бы, увы, жар только остался.
Плохо, что не обучают защищать свой порядок. А какого порядка я хотела бы? Имеешь силы воевать – воюй. Приехала, чтобы отвоевать. Что отвоевать? Кого и у кого?
Вот, сомневаюсь, значит, смириться надо.
«Воевать… Воевать?..- Зоя переступила ногами. - Не с кем бабе воевать. Воевать с теми, кто пошустрее и помоложе? А что, лапки кверху поднять?
Слова «баба» показалось чужеродным и грубым. Тем более что она подумала это слово без улыбки, без иронии, как-то выворачивая наизнанку что-то грешное, будто казнясь и осуждая кого-то.
Нет, надежду на счастье не утратила.
Умеряя свой пыл, и, тем не менее, обрадованная похвалой самой себе, Зоя не очень-то понимала для чего нельзя утрачивать надежду.
Надежду, чтобы жить? Для некоторых это очень серьёзный вопрос.
Вопрос возник неожиданно. Оберегаешь, оберегаешь себя, и вдруг, на тебе, жизнь ставит ребром житейский вопрос в ином смысле.
Правда, надоела грызня повсюду – в магазинах, между людьми. Спокойно разговаривать разучились. Как будто иначе и быть не может, как будто кругом пустота, все глухие. Пустота и ощущение тупика.
Тупик. Тупик, - когда цели нет, когда всего достигла. Так, может, сон – это лазейка из тупика? Сон торопит ночь, чтобы скорее наступило утро, чтобы глаза могли разглядеть выход?
Выход или вход?
Выход из прошлого, вход в новую любовь?
- Любила? Взаправду, по-настоящему? - Зое захотелось засмеяться, громко, нервно. - Боже, до чего трусливы мужчины. Свободу потерять боятся. Он, конечно же, любил получать удовольствия. Любовь у Игоря – перевёртыш.
Зоя закусила губу и горько, мучительно поморщилась. К глазам подступили слёзы. Она молча рыдала. Ей хотелось душить и крушить. Молча страдают сильнее.
Запоздалый стыд явственно осознался. Сама на шею вешалась, - подумала она. - Невыносимо стыдно и больно. И за себя, и за него. Больше, за себя.
Женщина жива ожиданием лучшего. Забрезжит что-то впереди, - как бы и расцветаешь. Хорошо бы в это время взглянуть на себя со стороны, хорошо бы в той игре зрителем быть.
Чужое не родное, ломать душу не стоит. Вон, вчера вытаскивала из дома брошенное добро, - ни на что позариться не хотелось.
А всё же пару раз не по себе стало от грустного зрелища поломанного забора, покосившейся бани, кучи мусора. И от сорванных обоев, и от старой-престарой куклы. Цеплялся взгляд ко всякой всячине, и эта всячина говорила о тех, кто жил в этом доме лучше, чем тот человек мог бы рассказать о себе.
Взгляд прилипчив. Ничем не хочется себя связывать. И утром на душе должно быть спокойно, и днём, и вечером.
Я на карту без колебаний могу поставить всё. меня принудить нельзя. Скорее сломаюсь, чем согнусь.
Этим хвастаться нельзя. Невелико достижение. Возможность катастрофы заставляет молчать.
Хотя, ничего не надо предавать забвению.
Бабья натура как смола: пригрел кто – и размякла, прилепилась – не отскребёшь. Покорность тоже свой накал имеет.
Вечером, поздно, на минуточку вышла подышать. Небо звёздное. Выбрала самую яркую звезду и говорю: «Это Игорь. Это его звезда!» - и долго-долго смотрела на неё, на эту звезду, и говорила-обращалась только к ней. Если и отвлекалась на минутку, то чтобы лишь резь в глазах уменьшить.
Звезда так и осталась на небе замкнутая, неприступная и далёкая. Такое сочетание не утрачивает способность причинять боль. У звезды притворное, бесчувственное безразличие.
Между живым и неживым духовная связь отсутствует. Она если и существовала, то эфемерная какая-то. Звезда не может властвовать.
Мысли были непереносимы. Они проводили границу между неизбежностью и предательством.
Зоя опять долго и пристально, как-то пронзительно посмотрела на гостя. Так смотреть могут одни женщины. Вглубь, через напластования, выворачивая подноготную.
Вот говорят, что глаза – зеркало души. Звезда – тоже чей-то глаз. Что только в глазах не отражается. Всё. И боль, и страх, и ожидание, и любовь, и ненависть, и голодная тоска, и презрение. Ей казалось, что звезда глядит доверчиво, принимая её такой, какая она есть. Она даже нити, что спускались вниз, разглядела.
Разглядела и то, как звезда начала расплываться, приобретая очертания мужской фигуры. И отводя глаза, она этот мираж хотела закрепить в памяти, хотела, чтобы это видение продлилось как можно дольше. И ей показалось, что в этот момент она поплыла к нему. И он тянул лучи-руки к ней.
Были вместе, - по пальцам дни пересчитать можно. Она, по крайней мере, приглядеться к Игорю сумела. Не только приглядеться, но и привязаться.
Правильно, кому хочется верить, так тому и верится, а который не верит, так ему хоть костыль в голову вбивай, - всё бесполезно.
Терпеть не могу,- подумала Зоя, - когда выдают себя не за то, что есть на самом деле.
Во всём, что есть на самом деле, есть скрытый смысл. Этот скрытый смысл обособляет, делает как бы посвящённой в тайное сообщество.
Если бы не сомнения.

                50

Сомнения расшатывают человека, не дают цементирующему раствору внутри схватиться. Нет сомневающемуся человеку покоя. Не только ему самому, но и всем, кто находится с ним рядом.
Что получается, - однообразная масса, а такая масса неуязвима и страшна. Страшна своей кастовостью.
«Слава Богу, - подумала Зоя, - мои сомнения остались в прошлом».
Показалось, что сверху в какой-то момент на неё равнодушно и неприязненно посмотрели. Кто? – не поняла. Показалось, что она - лишняя.
Вдруг поняла, что большая любовь и связанные с ней глубокие чувства её обошли, краем задели. А так хочется ринуться в особую любовь. И сердце от таких мыслей ускорило своё биение и кольнуло где-то внутри.
«Пролитого да прожитого не воротишь», - почему-то успокоила себя Зоя, успокоила, как успокаивает прожившая долгую-долгую жизнь старушка.
Оно так, только прожитое нет-нет, да и не забудет отвесить подзатыльники.
Денёк разгуляется, - подумала Зоя. - На солнце можно и погреться в затишке. Закрыть глаза, подставить лицо лучам и ни о чём не думать, слушать как что-то тёплое вливается в тебя с неба.
Мысли о небе - всё не то.
А что «то»?
Может, поторопилась?
С замиранием сердца Зоя ждала ответ, что услышит, бессильная предотвратить или остановить. Звук, отклик, голос, случайный звук, - любое проявление, которое и убаюкает, и напомнит о малости человеческой.
Ей захотелось хоть кому-то пожаловаться, что-то сказать. Лицо исказилось, словно она пыталась сдержать себя. Конечно же, воля изнутри пересилила. Внутри она настоящая. Настоящая женщина всегда спасёт саму себя.
Настоящая, временная. Временная, конечно, покладистее.
Все мы в этом мире временные. Забываем только об этом. Если б не забывали, то, как знать, может, и устраивались как-то иначе. Не лучше, не хорошо или плохо, а терпимее относились бы друг к другу.
За всё приходится расплачиваться: за лень, за трусость, за безрассудные поступки. Копеечка в копеечку. Стоит раз предать любовь, потянет предать её и во второй раз. А если задохнулась в первый раз, так потом мучиться будешь всё оставшееся время.
Так и не так. Если женщина что-то и теряет, то, ответив на вопрос, почему это произошло, она перенесёт сто тысяч таких же потерь.
Мне никто не поверит, - думала Зоя, - что хочу остаток жизни прожить одна, что в состоянии прожить жизнь одна. Как и любая женщина, не брошенная, а сама, подчеркну – сама, которая захотела изменить течение жизни, я готова выбирать. Право выбора должно быть: кому приглянусь, кто первым руку по-настоящему протянет, тот и возьмёт.
Стоит Зоя столбом и не может понять, она ли сама стоит или недоумение чего-то ненастоящего задержало её в проёме двери. Мучается понять, а настоящей муки нет. Не может различить. Сама ли любовь придумала, сама ли в неё поверила. Мир начал расплываться, оказываясь без границ.
Как можно вслух сказать, что она, допустим, счастливая? Что есть счастье? Жива-здорова, и хорошо. У всех чего-нибудь да было. Все, что-нибудь, да и потеряли.
Добрая я? - думала Зоя.
Она молчала и отрешённо смотрела перед собой. Добрая или недобрая, - на это Зоя не могла ответить. По крайней мере, не хуже всех.
Неловкий смешок покривил губы, невольную неловкость замять надо поскорее. Нечего выказывать свою растерянность.
Не в одиночестве женщина становится самой собой, а при пристальном разглядывании. И Зоя чувствовала, что в течение этих нескольких минут стала более собой. Сама собой, не подчинённой чему-то. Не просто пылинкой в мире, а частицей целого.
Конечно, приход гостя не вызвал излишнего волнения, не возбудил, принёс удовлетворения лишь отчасти. Полное удовлетворение не возбуждает. Это и хорошо. Всё впереди.
Восторг, что она – хозяйка, что она всем покажет, каким будет её дом, она всем утрёт нос, - этот восторг был пока тихим экстазом осуществлённой отчасти мечты.
Да, пока не на что смотреть, пока вокруг покой пустоты, не серой сытости, а покой наметившегося обновления, да, она пока отделена от прочих. Горько от этого? Она опустошена охлаждением Игоря (охлаждением, но не изменой), она верит, что он придёт.
Одиноко в мёртвой сытости одиночества. Тишина давит. Напряженье ожидания никак не может длиться вечно. Оно натянется до предела, может, выйдет за предел, и отпустит, расширив зрачки, раскрыв губы в немом призыве.
Нет никакого смысла додумывать недодуманное, этим ничего не поправишь.
Можно ли найти слова по-настоящему пронзительные – такие, чтобы они переворот произвели? Открыли глаза по-новому? Можно ли сказать нечто, когда некому говорить? Нет рядом того, кому слова предназначены.
Зоя чуть ли не со слезами на глазах усмехнулась. Если бы он знал, что она перетерпела за последние дни. Нахлынула и затопила волна жалости к себе. Жалость служит лишь плохонькой заменой чего-то другого. Чего именно? Вот об этом Зое не хотелось думать.
Мужчина должен дать всё и ничего не хотеть взамен. Совершенно ничего. Он ведь получает всю женщину. Всю. Никаких обещаний, никаких клятв. Он уверенность приносит. Уверенность для женщины – залог любви.
Когда мужчина просто есть, когда всё просто, - и радость это, и мука. Вечность любви длиться долго не может. Хочется вечности, но и у вечности свои границы.
Умствования – избыток. Значит, в чём-то недостаток. В счастье, например.
Это прозвучало не как упрёк, скорее, как вздох сожаления, сожаления, вырвавшегося из сердца.
Огорчаться сильно не стоит.
Избыток вызывает сознательную глухоту. Зоя ничего не хотела слышать про Игоря. Внутри должно родиться что-то такое, чтобы проявиться, способностью отпустить. Ручейком особая сила истекает, но ведь капля камень точит. Всё не зря.
Эти мысли во взгляд привнесли нечто большее, чем одобрение. Хотя, восторга не было, но удовольствие Зоя получила.
Мысли кружили голову, как шипучий пьянящий напиток, и подобно всякому опьяняющему средству, примиряли с несправедливостью. Мир хорош, он сам по себе, он признал её, Зоину, значимость. А как иначе, - задумала – сделала.
В природе закон – всему голова. Сделал дело – уходи. Дело потом само продолжит жить. Сто чертей запляшут.
Как это, - дело без человека?
Зоя снова глянула на стоявшего перед ней мужчину, вздрогнув, быстренько отвела глаза. С Игорем никакой схожести. Воспитание, формирование сделали её не то, чтобы жалостливой, но чуть брезгливой.
«Чужого мне не надо, но и своё не отдам», - подумала она.
Намёк на неполучение своего, вызвал в ней не просто ужас, а чуть ли не отвращение. Брр! Уродства не хватало.
От желания можно сойти с ума, но она не сходила, потому что знала, что желание исполнится. Своим желаниям надо покоряться. Ничего нельзя на потом откладывать.
Молодость «потом» не возвращается, жизнь «потом» яркими красками не расцветится.
Слова «потом» и «покоряться», конечно, нехорошие, но раз ничего больше не придумалось, то и такие слова сойдут.
Моргнула глазами, пытаясь прервать мысли. Мысли касались доброты, зависти и предательства. Если бросить эти мысли, это и будет настоящим предательством.
Для неё, как и для любой женщины, что-то «не знать» не так уж и большой недостаток. Это мужчин «не знать» в шок или ступор вводит, это их всё интересует, это они готовы обсуждать ерунду всякую.
Женщина, если что и подвергает сомнению, то переубедить фактами её можно. Не только можно, но и нужно.
В юности думала, что не худо бы перенести какое-нибудь суровое испытание, показать всем собственную силу духа.
«Если бы страстями все увлекались, никаких устоев в обществе не было бы», - подумала Зоя.
«Бог с ними, с устоями, ну, пошатнулись бы – что за беда?»
«Пару таблеток пустырника принять, - и никаких мерзких мыслей. Великолепное утро, дел – невпроворот, стою – теряю драгоценное время…»
 Зоя поглядела на гостя взглядом незнакомого человека, как смотрят, думая о своём, встречные люди на улице.
Всё должно приходить само. И любовь, и потребность раскаиваться, и…охлаждение чувств. Вымаливать ничего не надо.
«За какие такие заслуги я саму себя выделяю?» - подумала Зоя, и ответила. - Я долго никак к себе не относилась. Решила относиться хорошо».
Как это – хорошо к себе относиться? Никогда у Зои не замирало сердце, когда муж был рядом. Муж – это такая загадка, которую женщина разгадывает на протяжении жизни: почему именно он рядом оказался, чем ошеломил, что за любовь такая возникла, и куда она потом девается?
Ждёшь, ждёшь. Только ничего не приносят минуты. Душат они свои молчанием.
Если ни разу сердце не сдавливала ревность, то это не твой мужчина. Суждение простое и легкое.
Когда просто и легко, то все слова сливаются с поверхности, пенка они. Не из сердца они.
Муж добренький, он не будет возражать, он не заплачет. Его не жалко.
Задёрганная, не задёрганная жизнь была, но плакать и кричать не буду. Перестрадаю, и…жить дальше буду.
«Не пропадает ощущение, будто мне, - думала Зоя, - дано что-то важное, важное сказать, способность чего-то большего, которая пропадает без пользы. Для чего мы поженились?»
Копятся внутри слова, придумываются фразы. Зоя вкладывает в вопрос всё своё отчаяние.
И тут устанавливается странное взаимопонимание. Высвобождается поток жалости. Она на кого-то переложила свои страдания. Кто-то добровольно их принял.
Толку-то колоть вопросами неуверенного в себя человека, только разрастётся предубеждение против него. У неуверенного в себе человека душа, наверное, маленькая и разноцветная, и поддерживается в плавающем состоянии с помощью воздушных шаров – проткни хотя бы один - родится презрение, неприязнь. А оно, это, надо?
Почему сплошь и рядом среди мужчин ловкачи, скопидомы, подлецы или обманщики? А если и ловкачество, и скопидомство, и быть подлецом - особого рода любовь, то, чему названия нет?
Ни у кого нет прав ни на кого. В этом божественная несправедливость. Никто не повинен в муке другого.
Приятно проводить какое-то время, есть приязнь частичная, - радуйся! Физика. До какого-то расстояния тела притягиваются, любовью процесс назвали, а потом – передышка, и обратный процесс. Каждый видит в другом то, что ему видится.
Если влюбилась, то скрывать состояние надо. Бессмысленно впиваться ногтями в тело, в попытке удержать. Не стоит пытаться проникнуть в душу. Соединиться и стать одним целым, людям не дано.
Зоя поджала губы, на лице отразилось сомнение: может, вообще не стоит забегать в мыслях наперёд, вообще разговор не стоит вести? Сама запуталась, самой и из положения выходить надо. Клубок распутать.
Я не хочу каких-то там особых удобств. А как же дом? Не хочу жить в вечном страхе не получить любовь. А как же тогда быть с безгреховностью?
Я хочу свободы, хочу добра, хочу грешить. Жалость к чему-то неполученному и есть начало любви. Страдания впереди.
Страдания - тройственная составная часть несчастий.
Пусть так! - с вызовом самой себе ответила Зоя. - Вкусила цивилизации, отравилась,  теперь время пришло хорошей стать. Смиренность мне нужна. Смиренность даст покой. Святых нет людей, все немного чёрненькие, все немного беленькие, есть и в полоску, рябенькие, в крапинку, - ну, так что?
Одобрения со стороны нечего ждать. Значит, и оправдываться не надо.
Думалось рассеянно, словно что-то подчёркивало, что в заначке дума о совсем другом.
Наготове полное безразличие к тому, что может свалиться откуда-то.
Зоя была не в состоянии выговорить фразу насчёт счастья. На лице застыло скорбное исступление. Взгляд обманутого ребёнка.
Не упрёк, а как вздох сожаления, вырвавшийся из сердца, заставил Зою прислушаться к себе.
Сердцу не прикажешь любить всех без исключения. Не люб человек, вызывает протест – нечего строить надежды.


                51

Злябовка, Злябовка…
Что есть какая-то там Злябовка, странное место, я впервые услышал на автостанции. С некоторых пор автостанция стала исходным пунктом, не ежедневно, но раза два в неделю наведывался туда. Ненавижу толкаться, но неодолимо тянуло куда-нибудь уехать. Уехать, как мне казалось, из-за того, что я лишился опоры, жены.
Жизнь перевернулась вверх ногами. Для меня стали нечувствительными уколы самолюбия.
Раньше я как бы слизывал пенки с варенья жизни, теперь пресмыкаться приходилось.
Полное отсутствие логики. Мир наполнился непонятной тщетой, в которой тихо вызревали события. Предощущения чего-то.
Ночь, день. Точка пересечения вчера с завтра – это что-то похожее на автостанцию.
Любил ли я жену так уж сильно, что невмоготу жить какое-то время было? Не знаю. Что точно, равнодушны друг к другу не были. Хотя иногда думалось, что это вовсе не какая-то там любовь, а простое сожительство. Пусть, и сожительство, но оно устраивало нас обеих.
Это изречение произнёс на удивление ровным голосом, который никак не вязался со смыслом, какой я вкладывал в эти слова.
Мне без разницы было, кто верховодил в доме. Чисто, есть что поесть, приходишь – в доме живой человек. Замечательно.
И всего этого лишился.
Особенно муторно было по вечерам. Начнёт темнеть, вздохи легонько перекатываются, тени ползут, загадочно светится и блестит тишина, проступают силуэты. А я один. Сзади ничто не подпирает, никакого впереди просвета. Я не занимаю никакого места ни в чьих мыслях. Никак не удавалось соединиться с настоящим.
Вечерами я находился в пространстве без времени. Я не плакал. Моё горе лежало за пределами слёз, на такой глубине, рассмотреть которую никому не удавалось. Клокотало где-то глубоко внизу.
Теперь осталась только игра воображения, не больше. Сам с собой болтаю о всякой всячине. Говорю, наслаждаясь процедурой повторения избитых фраз.
Автовокзал стал тем местом, где можно было послушать, о чём говорят люди. Где можно было  выбрать из толпы человека, и начать мысленно с ним разговаривать. Болтать о всякой всячине. На вокзале я воображал встречу. Всё казалось удивительно просто.  Мужики на вокзалах все холостяки, женщины – все замужем. На вокзале я про Злябовку услышал.
Было, видимо, написано на моём лице такое, что мужики не прерывали разговор, когда я подсаживался к ним на скамейку.               
Злябовка не за семью морями находилась. Час ходьбы. Ближний пригород. Мол, там нет человеческой суеты. И все озёра вокруг рыбные, и грибов и ягод полно. И самогонка – не горлодёр, не на курином помёте настаивается, а слеза слезой, лучше всякой «казёнки».
И все мужики особо подчёркивали, они лично присутствовали при важных и необычных событиях.
А у меня в голове щёлкало, всё замирало, потом происходил стремительный рывок.
То, что было достоверно сейчас, оно становилось бессмысленно потом, оно делалось бесполезным.
Разве такое не заинтересует?
Город в ту сторону не строится из-за суеверия и злопамятства, из-за старого кладбища, желающих, с которым жить по соседству, находилось немного.
Я прислушивался, медлил, наверное, из любопытства, из желания узнать, что ещё скажут. Не делал попыток выносить своё суждение, не критиковал. Я как бы находился рядом, но за углом.
Сразу понял, что Злябовка – деревня, так и осталась деревней. То ли она жмётся к городу, то ли город, как добродушный зверь свои лапищи к ней протянул. Он пытался её зажать. Поигрался вначале, а потом, как и прискучило ему.
Обживается то, что находится рядом. Большинство ведь и не представляет, что происходит вокруг. Безумие жизни проходит как бы мимо.
Деревенские жители из пригорода теперь не чванятся своею связью с землёй, превратились в обыкновенных работяг, но ради приличия продолжают считать, что им необходимо не отрываться от своих корней.
«Злябовские» как-то в разговоре отделяли себя от чужих, пришлых, «зажравшихся горожан».
Услышать о необычном любопытно. Я твёрдо решил не на колёсах приехать в Злябовку, а добраться туда пешочком. Не расспрашивая дорогу, а по интуиции.
День за днём, я всё дальше углублялся в неразбериху переулков, и отыскал Злябовку. И зашёл я в неё не с парадного входа, а задворками, по старому просёлку. Пришёл окрылённый призрачной верой в условно лучшее, что ли.
Я часто спрашиваю себя, что было важным в те недели, почему дни запечатлелись в памяти: стоит закрыть глаза – заново переживаю каждый свой шаг.
Мужики, попыхивая сигареткой, судачили, что раз в два-три года в Злябовке странные исчезновения отмечались. Женский исход. Пропадали бабёнки бесследно. Моё сознание ухватилось за такую информацию. Может, мои походы в Злябовку с этими домыслами и были связаны. А вдруг? Бабёнки пропадают, а я пропажу найду. Таинство, в молчаливом попыхивании сигаретой,  завораживало.
Тем более, рассказчики, все как один, утверждали, что женщины в Злябовке особой статью обладают. Писаными красавицами не были, но на конкурсе красоты, любая, не затерялась бы. А что касается спора, тут любая сто очков даст. Переговорить никому не удастся. В этом тоже что-то необычное было.
Исход исходу рознь. Раньше, наверное, молодух крал-увозил какой-нибудь заблудившийся ямщик на лихой тройке или заезжий офицер. Ямщиков теперь нет, на офицеров мода прошла. На разбитый просёлок, мимо гаражного кооператива, не всякая машина свернёт. Разве что из-за любопытства водителя, да и то не лихача, а старичка-пенсионера на «Оке», ностальгирующего по прошлому.
Теперь ведь и красть не нужно. Нравы поупростились. Назначь цену, по рублику добавляй – согласно прейскуранту, любительница продать себя найдётся.
В Злябовке на удивительной улице не было школы, не было рынка.
Помню, ступил на улицу, и в природе сделалось тихо, но тишина длилась недолго. Этого мгновения хватило, чтобы ощутить величие происходящего, чтобы объяснить, нет, не объяснить, а забыть обо всём и дать себе возможность передохнуть. Я был готов на любое безрассудство.
Ничто не тяготило. Околоток допустил к себе, позволил шебаршить где-то рядом без привязи к чему-то общему, без первоначальной откровенности, которая не изливалась болью души.
Спросил у первой встречной женщины, эта ли Злябовка? Незнакомка улыбнулась, неопределённо пожала плечами и, придерживая сумочку, пошла по обочине.
- Славная погода стоит, не правда ли? - ни к селу, ни к городу ввернул я.
Женщина удивлённо обернулась: «Вы, наверно, обознались, приняли меня за другую…»
Ответ ожидаемый. И этой женщине, и всем остальным людям до моих терзаний никакого дела нет, нас разделяет непроходимая стена равнодушия. Но чужое, постороннее равнодушие не так уж и страшно, его при желании можно преодолеть или не обратить на него внимания.
Помню, на голове женщины была косынка, из-под косынки лезли тёмно-русые волосы. Всё у неё было обыкновенным: и нос, и губы, и росточек средненький.
Тем не менее, слова, жест поворота головы внушали оптимизм, что Злябовка – это есть – Злябовка. В ближайшее время Злябовка не провалится в тартарары, никто там не чокнется, или, по крайней мере, чокнутся не все сразу.
Я понимаю, меня, узнав ближе, не переваривают за то, каков я есть. Мужские чувства несут в себе убожество. Они могут наводить тоску.
Меня всегда восхищает человеческая предосудительность, пофигизм и наглость. Может быть потому, что не дано мне этого.
Что-то угадываю, это производит впечатление, а дальше… ну, и что?
Завидую прохиндеям, которые могут сходу предложить себя. Все желают спокойно и весело жить. А я что, я не из числа таких желающих?
Не знаю, что и отчего, но стоило мне ступить на улицу Злябовки, как будто какое-то животное, почувствовал подземный гул, какие-то вибрации, предвещающие начинающееся землетрясение. Хотя никаких землетрясений у нас не бывает.
Шёл и думал, мне не дано узнать, спасётся ли душа. За которую я в ответе, сам себя расспрашивал об этом.
Поймал себя на мысли, что важное и интересное вспоминал. Важным и интересным, конечно, было то, что связано с любовью или во имя любви делалось.
Сладко и странно было ощущать какую-то двуслойность своего нынешнего существования. Реальность бытия – до невозможности проста: сходить в магазин, сварить чего-нибудь, посмотреть новости, лучше бы не смотреть, от этих новостей настроение портится. А внутри, в душе, будто кто лампочки зажигает, горят они попеременно, греют, волнуют, торопят куда-то идти, зовут.
Вот какая штука открывается с годами, начинаешь понимать, скорее, догадываться, что жизнь подсовывает людей не просто так, что раз встретившиеся люди становятся связанными и с тобой, и с теми, кто близок тебе, даже не осознавая это. Многое не понимаешь, но миришься.
Я с самого начала знал, что меня никто не поймёт, и не рассчитывал на это.
А в Злябовке произошла вспышка гордости и желания.
Не знаю, чью я держу сторону. Закрою глаза и понимаю, те дни драгоценны для меня. В те дни отпущение грехов проходило.
Конечно, трудно распознать и определить место человека, существует какая-то избирательность. Но связь, но цепь будет существовать. И ничто не сможет никого выключить из общего процесса.
Что-то, спрятанное далеко внутри, долго и тупо болевшее, прорвало оболочку, жаром, горячо окинуло изнутри.Минуту был на грани помешательства. Влечение возникло.
Неизвестно откуда, из глубин всплыло воспоминание. Из школьной жизни. Не глазами увидел, а вслепь. С трудом переволокся через порог, отделявший «теперь» и «тогда».
«Теперь» и «тогда» молчанием разделилось. Молчание стояло вокруг. Мой крик одиночества оказался запечатанным. Не в кулебяку, не в пирог, - в тишину.
«Кому повем печали моя?» - послышалось, или в каком-то бреду проговорил я.
В первую очередь, дереву или земле надо выговариваться, слиться в молчании, раствориться, зная, что растворённость не есть исчезновение. Растворённость – просто иная жизнь.
Ни тени иронии на лице, ни печали, ни особого желания.
В растворённости я борюсь сам с собой, волнуясь и примериваясь, охлаждённый накопленной осторожностью.
Воспоминания – это из непозабытого опыта вывернуть былую страсть.
Страсть, пока себя не исчерпает, годы и годы, может, десятилетия, до самой смерти может жить в человеке, как какой-то микроб, который ждёт своего времени. В процессе ожидания, по себе знаю, если не повезёт, то поумнеть просто так не удастся.
Поверить невозможно, но из далёкого далека начинают всплывать лица. Без загадок, без былой настороженности, с той же притягательностью.
Кистью кто-то растушевал забвение, моя виноватость, извиняющаяся, неуверенная, начала искать точку опоры.
Опасаюсь видений. В мои годы видения – беда, дай им волю – замучают.
Стоит закрыть глаза, отдаться им, - и понесло… До тех пор, пока жизнь опять не призовёт. Опять не ткнёт носом в теперешнее. Ни о чём таком старался не думать, как будто и не было ничего.
Можно кому-то верить? Наверное, если у самого себя вера не пропала.
Что-то во мне совершилось или сшевелилось, чего я не мог ни остановить, ни изменить, даже если бы и очень захотел. Не за все верёвочки дёргал жизнь. Многие упустил. Кто-то их подобрал. Мне неизвестно, чем всё кончится.
В жизни моя роль ничтожна, будь она не столь ничтожна, я всё равно ничего изменить не смогу, что бы не предпринимал.

                52

Что-то открывшееся враз нужно сберегать в неприкосновенности потому, что если оно утратится, то пропадёт приобщённость к истине.
Уходить, - куда ни шло, а возвращаться намного тяжельше. И не сведением счётов надо заниматься, а прощения просить, что ли.
Я не обуздываю себя. Не заставляю самого себя бежать по узкой тропе. Я предоставляю себе свободу выбора. Впрочем, позволения мне не надо. Обойдусь.
Вспоминал про первую любовь – Наташу Уткину. Учился тогда в классе четвёртом. Беленькая была Наташа, воспитанная. На переменах, сломя голову, не носилась по коридору. Хорошо её родители одевали. Военкомом отец у неё был. Бант на голове Наташи чуть ли не полголовы занимал. И пирожок на большой перемене за пять копеек она никогда не покупала. Или яблоко она ела, или кусок пирога. Это мы, охломоны, просили друг у друга: «Дай откусить?»
Потом любовь была к Богдановой Вере. Совсем другая любовь. Вместе с этой любовью возник новый покой, новая тишина, другое волнение.
Но всё это были детские любови. Понарошку. Они ускользали сквозь пальцы. Вместе с ними я выходил из детского состояния
И ещё были любови. Такие же, как и у других людей, и чем-то отличающиеся. И обида разочарования была. Обидчиком кого-то считал. Лелеял свою обиду. Прощал, - может быть. Может, и не прощал.
Простить – это всё равно, что отомстить.  Копил обиды. Копить обиды можно только от человека, с которым ни посчитаться не можешь, ни отпустить его совсем.
Кто или что не даёт обиду отпустить? Гордость, только она, треклятая.
Не настолько я глуп, чтобы не почувствовать, когда свалял дурака. Это от моей первобытности, это от нрава добродушного дикаря, так и не вышедшего из детского состояния. Часто дурака я валял.
Произнёс про себя это треклятое слово «гордость», и как бы почувствовал облегчение, как бы освободился.
Презирать себя за гордость не буду. В каком-то равновесии нахожусь. Долго ждал определяющего слова, которое итожит непонимания сути жизни. Высказалось оно, больше и таить нечего – долг исполнен.
  Естественно как-то думалось, как на исповеди. Я с чистой душой к обидчику, - он беззащитен перед своей совестью делается. А я тогда воспаряю, новой любовью полнюсь. Без любви мне никуда. Одну любовь теряю, тут же начинаю поиск новой любви. Без любви радость не радость, и даже печаль без любви не та.
Если честно, то я не искал подобия любви. Она меня сама находила. Мне казалось, что мне приготовлена участь радоваться и страдать. Радоваться, что я люблю, страдать, что нет взаимности понимания.
Жизни радоваться надо.
Таким, как я, в первую очередь с собой договариваться надо. С собой. И мотив придумать благородный. А иначе из благородной причины подлое следствие выйдет.
Любое воспоминание намекало, полузабытый намёк иную жизнь высвечивал, которую, может быть, когда-нибудь проживу. И в той жизни будет счастье, полёт, открытия.
Может, ничего и не будет.
После субботы воскресенье следует, а потом – понедельник, начало новой недели. Какой из дней намёк на перемену делает? А ведь делает. И не только день, но и солнце каждое утро по-иному восходит.
Лежу, бывало, утром на своём диване и раздумываю: а что же лично мне было уготовлено? На какую льготность права имею? Чтобы там жизни самой повернуться и перемениться волшебным образом, - этого не дождусь. Зачем и ждать? Зачем надеяться?
Где-то у меня двойник есть. Парность ведь во всём. Две руки, две ноги. Сосновые иголки парами опадают. К тому двойнику у меня нет претензий, нет безжалостности. Он уже и так наказан, потому что живёт как бы с оглядкой на меня. Что я получаю от жизни, ему не достаётся, что он успевает первым перехватить, - того я лишён.
Я не сердит на своего двойника. И мне хватит, и он не в обиде.
Лежу, лежу так, сна ни в одном глазу, пробую считать до тысячи, до той минуты, когда язык заплетаться начнёт, засовываю голову под подушку, - нет ведь иной возможности отключиться. Отвинтить бы голову, потрясти – нет, с больной головой встаю. С надеждой, что новый день решающим событием ознаменуется.
День-то ознаменуется, а мне надо прикинуть, какую позицию занять, куда пойти, понимание выработать, чтобы не остаться в дураках.
Из-за этого вкрадчиво думаю, словно щадя свои чувства, боясь грубо коснуться больного места.
Где болит – не знаю.
Мне ли, приблудному, незначительному, озаботиться о понимании? Жизнь никогда по-настоящему не будет верна таким, как я. Она легко изменит и забудет, и покажет хорошую сторону тем, кто способен чем-то одарить. Нет у меня особых талантов. Нет.
Тихо. Жарко становится.
Силюсь что-то вспомнить и не могу. Что-то мимолётное, чей-то вздох слышится в шёпоте листьев, не исчезнувший, а подслушанный деревом и теперь воспроизведённый. И не только вздох, но и чей-то взгляд пятнает меня.
Роится зыбкая неопределённость, не вызывая ни интереса, ни участия, ни любопытства. Что-то угасло. Не хочется новых впечатлений. Сыт.
Сыт на какое-то время. А потом снова неустрой, снова начну определять и высматривать. Я кожей чувствую, кто и как думает, кто неприятен, кто против моего настроения.
Общение необходимо? Тон у меня ядовитый, позиция странная. Хорошо бы отбросить деликатность, сковывавшую до сих пор.
Что-то было притягательным в лежании без сна, что-то беспокоящее. Вера в светлое будущее, и нежелание что-то менять.
Силёнок у меня не хватило чтобы по правде жить. Отгородить свой закуток. Щели все заткнуть, чтобы ни сквозняков, ни волнующих запахов, ни пафоса никому не нужных речей.
Кому суждено прожить жизнь растяпой, тот растяпой и умрёт. Понятно, недоделанным, ни им самим, ни тем, кто с ним рядом, не дано в полной мере испытать блаженство. Промеж людей надо уметь поворачиваться. Не расталкивать, а исхитриться никого не задеть. Исхитриться я не могу.
Так что, выходит, я должен благодарить жизнь? За мою благодарность жизнь отблагодарила смертью жены. Вот и выходит, что иная благодарность как камень, сил нет носить её.
Не скули, не скули. Я соблюдаю нейтралитет. Сам себя презираю в душе. Есть своё мнение – надо засунуть его в одно место, держать при себе и сопеть про себя.
Причину собственной нарастающей тревоги не могу понять. Но она уже есть.
Захотелось разделаться со всем разом: с мыслями, с бестолковым стоянием на одном месте, с привычными представлениями, которые были фундаментом жизни.
Время настало, когда фундамент дал трещину, вроде как пошатнулся.
Отшвырнуло время бесспорные истины.
Правильно, из привычной колеи вышел, попытался взобраться на жизненную полочку повыше.
Фиг вам, не всегда сверху вниз смотреть удобно.
Храбрюсь оттого, что не могу смотреть самому себе в глаза. на это есть более чем серьёзные и глубокие причины. Это в характере моём заложено.
Пока жил, утрясал свои дела, чего-то добивался, чем-то мучился, теперь «то» как и забылось, теперь когда-то задуманное к завершению идёт, и удивление испытываю, и разочарования нет от будничности.
Сколь ни медлит судьба с исполнением предначертания, как бы ни мучила она меня безысходностью, всё, в конце концов, имей терпение, приходит к логическому финалу.
А всё же тошно как-то. Не хочется считаться лишь с собственными прихотями.
Как-то не получается смириться с тем, что со мной, без меня жизнь продолжается, как ни в чём не бывало. Ни на одну минуту верчение мира не останавливается.
Бог, Бог, а что, Бог не замечает несуразностей, несправедливости?
В отличие от нас, мужиков, женщина живёт воспоминаниями. Воспоминания радуют, огорчают, подвигают на поступок. А мы, мужики, из водного потока забытого норовим рыбку выловить? Наживка, червячок дохленький у меня на крючке. Рыбка не реагирует.
Жизнь – своего рода обязанность. Со смыслом, без смысла. Обязанности перед домом, перед той женщиной, с которой жил.
Мне нечему радоваться, жизнь меня подстрелила. Это точно. Знаю, что такое боль. Боль болью, но я думал, что полон сил, есть желание, не сидится дома, отыскать что-то хочу. Это вот что-то, неосознанное до конца, и заставляло меня тыкаться по углам. Сколько раз укорял себя: разберись, только тогда за порог шагай.
Лимит на счастье вышел, это и к бабке ходить не надо, но удары катастрофы надо пережить. Пока не предвидится конец.
По какому праву кто-то решает, как мне жить, счастлив я или погряз в разбирательствах?
В трудные моменты жизни умные люди советуют, что надо быть с народом.
Истина не требует уточнений.
Как можно меньше суеты.
Надо примириться, что рядом живут свободные люди.
Свобода – это возможность заполучить счастье.
Суета и от огорчений, суета и от радости.
Я сделал открытие. Сопротивляться ничему не нужно, лучше расслабиться, тогда всё произойдёт само собой.
Сколько раз я воображал встречу. Всё казалось удивительно просто. Увидел, подошёл, спросил. Перехватил настороженный взгляд. Женщина, к которой обращусь, обязательно она сумочку придержит.
Улыбка, неопределённые пожатия плечами.
Ох, уж эти женщины!
Что касается женщины, она знает, что ей необходимо, если она уходит, то не возвращается. Как бы ты не убеждал, ни уговаривал, - ничего для неё это не значит. Да, остановится, да, махнёт рукой и пойдёт дальше.
Не слишком меня печалит, что живу обособленно. Никто не удосужился спросить про мои ощущения.
А есть ли они?
Огульно оговаривать всех не в моих принципах, в ногах не стоял, зажжённую свечку не держал. Из-за угла не подсматривал. Кто с кем, кто где?
Как день начинается, так он и заканчивается. Не заладилось с утра что-то, жди вечером беду. Мир – штука разделённая: утро – вечер, ночь – день. Радость – огорчение.
Любая встреча – это подарок.
О чём бы ни думал, как бы себя ни кутал в безразличие, но мысли сворачивали на проторенную тропу.
Дом без женщины не дом. Пристанище. Ушла женщина, с плюса меняется на минус притяжение. Правда, с женщиной тоже морока.
Женщину не стоит дразнить, она становится опасной. Она способна строить козни. И пассивность её – великая сила.
Сплетня чепуха, на чужой роток не накинешь платок, и вообще, если обращать на всё внимание, на суды и пересуды, жить не захочется.
Меня начинает мутить. Я не собираюсь делать чрезмерное усилие, воспрепятствовать чему-то. Пусть всё идёт своим чередом.
Мужик в одиночестве или спивается, или бомжевать начинает. У забомжевавших и скупали риелторы дома в Злябовке.

                53.

Я в ряду временщиков жизни не один, не с меня пошли скептики и злопыхатели, не мною этот ряд и закончится. И что понял, не набело я пишу свою жизнь, где-то есть черновик, двойник меня, он впереди на шаг, я иду по его следам. Раз так, то само собой без вмешательства извне что-либо разрушиться не может.
Чем прозаичнее воображаемая ситуация, тем живее рисуется образ. Сначала смутно, точно проступает из утренней дымки, потом дымка рассеивается, исчезает совсем. Больнее душе становится, когда обнаруживаешь величайшее равнодушие.
Моё подсознание недовольно. Оно предлагало выкинуть из головы дурацкие непрошенные мысли. Импульс проходил по телу. Непроизвольно задерживаю дыхание в отчаянной попытке вернуть себе душевное равновесие.
Однако странное настроение росло, его одним словом можно озвучить: не хочу!
Но жизнь к «не хочу» мало приспособлена. Не хочется, но надо. Положено выполнять.
Неповоротливый я.
Оказывается, ничего не забывается, всё тащится следом или бежит чуть впереди, но всё пережитое во мне, в моих теперешних поступках. И идёт безмолвная работа сопоставления меня прошлого со мной теперешним.
«Хорошо, когда кто врёт весело и складно». Твардовский, кажется, сказал.
От кого зависят мысли? Кого благодарить, что они всё время разные, что за них не приходится отрабатывать и платить. Что удивительно, мысли рождаются в голове, в костяной черепушке, определённого объёма, а сами мысли безразмерные. Почему они черепушку не сносят?
Человечество вышло из Африки. Оно купило свободу путём страданий. Проняло что-то первых людей, и начался исход. Системный. С помощью системы можно одержать победу над чем угодно.
Честно говоря, мне никакого удовольствия система не доставляет.
Вдруг ощутил прилив какой-то странной мощи. Она вытеснила всю неуверенность, тело как бы взмыло вверх.
Система в первую очередь должна избавлять от страха.
Исход человечества из Африки обусловливался духовной неглубиной первых людей, не сумели они обустроить то место, где появились на свет. Мечта возникла. Мечта бередила их души. Душа борозды скорби на лицах пропечатала.
Так и у меня борозды скорби есть на лице, и мечта бередит душу. И исход на этот двор проделал… 
И первобытных людей, и меня одиночество толкнуло на движение. Движение заключается не в том, что место не любило, а они нелюбовь свою почувствовали. Учуяли, где-то рядом есть та тишина, куда можно заползти, начать жить по-другому.
Нет, со мной явно что-то не так. Может, всё из-за того, что слишком долго жил в одиночестве, проводил время за чтением книг и теперь завышенные требования заставили ко всему присматриваться, прикидывать, что и как?
Как говорится, и хочется, и колется.
Может, визит в один из домов Злябовки есть отвлечение, а отвлечение самая выгодная тактика на пути к успеху? Какого успеха жажду?
Родился на псковщине, работал на другом конце страны, за Уралом, где не принято спрашивать, кто ты, откуда приехал. Сибирь есть место ссылки. Там людей не интересует, каким ветром тебя сюда занесло. Теперь доживаю остаток жизни возле Злябовки.
Чудно. Никто не говорил мне о Злябовке, название ни с чем не связано, а вот застряло в мозгу.
Мурашки пробежали по телу, и не оттого, что сквознячком подуло, а оттого, что неожиданно сам себя увидел маленьким, в слезах, уткнувшимся в колени бабушки. Коленку разбил, то ли обстрекался жгучей крапивой. Бабушка гладит меня по голове своей морщинистой ладонью, успокаивает: «Вот ужо мы эту крапиву в Злябовку переведём».
Странное чувство охватило меня: вдруг, беспричинно. Я мысленно как бы прощаюсь с прошлым.
По небу плывут облака, готовые собраться в тучу, разрядиться к вечеру не то дождём, не то просто попугать. А мне хотелось продлить и продлить прощание, чтобы и бабушка была живой, и мать, и жена, и все те, кто добро мне делал.
Я стоял, и рядом стояли они все. И никто из них не спрашивал, почему я пришёл сюда, кто я такой. Они всё знали про меня намного больше, чем я о себе сам знал.
Знают и молчат. Ибо всё остаётся там, где самое лучшее было, а самое лучшее всегда остаётся там, где ты родился.
Неугаданного, неистолкованного, необъяснённого полно на свете. Как ни пытайся, понять нельзя. Дети вот просто живут, а взрослые играют в жизнь. От хорошей жизни не становятся лучше. Прорву денег вбухивают в жизнь
Видение промелькнуло и исчезло.
Видение, оно подобно облаку, проплывающему над знаковым местом. Проплыло, рассеялось, и нет его. Лишь место остаётся.
Твоё место может зарасти лесом, его могут застроить чем-то иным, оно совсем перестанет походить на то, прошлое, первоначальное, но какое-то звериное чутьё отыщет, приведёт к нему. И ты, бывавший здесь давным-давно, вдруг почувствуешь свою принадлежность, соучастие в происходящем, ответственность за всё. За то, что было, что сейчас происходит, что будет.
Где-то здесь… Корни мои отсюда. Далёкие предки тропу здесь били, костёр жгли. Сидели возле огня, думали, строили планы. Бабушка говорила, что из племени кривичей наша ветка отпочковалась.
Странное утро. Нет никакого отчаяния. Я не разговариваю, я просто живу. Спокойное, славное утро. И время славное, и ход времени нетороплив. И ветер шумит тем же шумом, что и тысячу лет назад, в тех деревьях, что когда-то стояли стеной.
Потянуло дымком.
Если бы спросили у меня сейчас, что я умею хорошо делать, что хочу делать, я бы ничего умного не сказал, я бы не раздумывая, пошёл за тем, кому верю. Не было бы другого ответа.
Видения – это мост. Мост между миром видимым и миром незримым.
Блины. Почему-то вспомнилось, как бабушка стоит у печки и печёт блины. Улыбается счастливой улыбкой. Отпечаталось навсегда в памяти улыбка.
Скребёт нутро чувство, что поздно спохватился, надо бы раньше заняться было поиском. Намного раньше. Но ведь когда не знаешь, что искать, и сигнал свыше не поступил, то, как бы ты и не виновен ни в чём.
Не из-за этого ли, топчусь на одном месте, малость отодвинулся влево, снова нерешительно застыл, принюхиваясь, прислушиваясь.
Стараюсь представить.
Лес, конечно же, здесь стеной стоял лес. Нет, скорее, бескрайнее моховое болото лежало. Клюквенное. Чахлые ёлки, кочкарник, зелёные глазья топей.
Может быть, далёкий предок шёл по тропе через это клюквенное болото и провалился в лыву? Торф, говорят, сохраняет останки нетленными.
Прислушиваюсь. Жду голос. Кажется, сам воздух звенит от голосов. Нет же, тихо. И отчего-то хочется прижаться к чему-то родному. Тревожно и страшно. Позади не видно той черты, от которой я стал как бы другим, посмотрел на мир своими глазами. Мир с тех самых пор пытливо следит за мной.
Мысленно молю ниспослать мне безмятежный сон, но вместо этого вспышки беззвучных видений разливаются болью.
Несвежий, застоявшийся, ночной ум никак не может справиться с задачей. В чём заключается идея? Что-то нехорошее таится в пробуждении. Боюсь вранья. Постоянное враньё обесценивает любую информацию.
Я свободный и современный человек. В чём заключается моя индивидуальность? Мне наплевать на условности и мещанские привычки. Мне не до предрассудков. Не признаю тайн, не боюсь разоблачений.
Это заставляет меня стремиться к успеху? Жил бы и жил, что имею, то и твоё. Хитрым нужно быть, следить, чтобы не захотеть чего-нибудь недоступного, чтобы не тратить силы и сердце. Не ковыряться в детальной точности.
Ходить чужим путём – это, конечно, сэкономит не только кучу времени, нервов, денег, но и практически облегчит жизнь. Правда беззаботна. Это ложь озабочена, чтобы выглядеть правдоподобно.
Радоваться бы, не разучиться. Бесконечен поток хотения. Трубу хотения, конечно, кран перекрывает, так вентиль чуть-чуть открытым держать надо, чтобы хотение капало, а не хлестало напором. Любое хотение – головоломка, в нём есть скрытый смысл.
Сегодня моё состояние не допускает никакого вторжения.
От назойливых мыслей не избавиться. Они, эти мысли, тенью улыбки на губах мелькают. Есть, есть в них какое-то наслаждение.
Всё – мелочи. Мелочи мельтешат вокруг, виснут. Берут в кольцо. Мелочи напоминанием возвращаются снова и снова, опутывают.
Никуда не деться, как и у всякого нормального человека, я себя пока нормальным считаю, вот и возникают хотения: немедленно и побольше.
Но ведь большинство людей неспособно правильно рассчитывать время, соизмерять желания и возможности. Вот и не надо словами заранее определять, что будет, а чему не бывать.
Этим утверждением себя возвеличиваю.
Вышесказанное применимо ко мне. Система моих ценностей тоже поменялась. Что ни говори, но хорохориться не хочется. Духовно сник. Не люблю длить неприятные минуты. А сегодня минуты – всё равно, как годы.
Как бы там ни было, но крошечный, незагруженный уголок в сознании всегда есть, именно он подсказывает, как поступить в последнюю минуту. Мысль нелепа, но от такой мысли даже с помощью кого-то не вдруг освободишься.
Вообще-то придерживаюсь мнения, что с собственными мелочными страстями следует справляться без посторонней помощи. Не удаётся справиться, переживай с удовольствием, благодари судьбу за предоставленный опыт. Опыт бесценен.
А если не поддаются мелочи, если они разрастаются, если они не хотят, чтобы с ними покончили?
Выбор в чём: или покончить с мелочами, или с собой разобраться.
Ощущаю настойчивое усилие какого-то воспоминания. Сон хочу вспомнить? Забыл сон! Бог с ним, со сном, хорошо, что забыл, мало ли что могла присниться.
Но всё равно какое-то беспокойство усиливается. А от беспокойства брожение ума начинается.
Паниковать по причине и без причины не продуктивно. Паника – лучший способ перехода из одного состояния в другое, способ мгновенно приспособиться к изменившимся обстоятельствам.
Человек так устроен: он несправедливость способен простить, а оговор и сплетню – никогда.
Никогда – выпендрёж. Появился человек, перед которым имеет смысл выделываться, вот я и умничаю.
А чтобы не умничать, чтобы ощутить время и почувствовать пространство, надо сходить на старое кладбище. Нет там и намёка на какое-то расслоение: тесно, друг к дружке могилы жмутся. И тишина. В которой всё было, и всё быльём поросло.
На старом кладбище ходишь среди могил без цели, думаешь о своём, и какая-то привязь того времени и поколения со мной теперешним возникает. Деревянные кресты местами набок, всё заросло травой. Деревья редко где растут, из-за этого вольно ветру, воздух целостен от земли до неба.
Стою, молчу. Свалил в кучу хотения, утонувшего в болоте предка, бабушку, блины – чёрт-те что.
Докопаться до своих глубинных корней невозможно. Оборвана связь. А нужна ли она? Прошлое обременяет. Но не может быть, чтобы, так-таки, ничего не оставалось от человека.
То, что осталось, оно не моё. Оно – ничьё.
Бузина любит кладбища. Остановишься у куста бузины, никто её не садил, и почему-то подумается, что деревьями, ничем иным, а деревьями поддерживается связь неба с землёй.
Не всё так плохо.
Нет, готов я ещё хлебать похлёбку даже и несолёную, если будет нужно для доброго дела. Не зачерствел душою.
В голове резь, будто её набили осколками стекла. И тени, причудливые тени проносятся.
Первый признак застоявшейся душевной болезни: или одолеет младенчески чистая часть души, сохранившаяся, не утраченная с рождения, или приобретённая, циничная, мутная, волчья часть души одолеет – тогда впереди ничего кроме пустоты. Падать и падать мне вниз.
Такое суждение, позиция суждения, уязвима. И если бы за каждое свободомыслие призывали бы к ответу, то за «духовную неглубину» обвинение ухватилось бы точно. Смысл пришлось бы объяснять.
Смысл не вспышка воспоминаний.
Вроде как очнулся. Что-то щёлкнуло и включило в реальную жизнь. Я отбился от сомнения.
Положа руку на сердце, приятно думать, что ради кого-то мучаюсь, мне нравится созидать. Нравится узнавать. Люблю покопаться внутри человека, знать, чем он дышит – интересно это. Все люди разные, все неповторимые. Тем не менее, все схожи по запросам.
Не стоит питать иллюзий в пресловутое «завтра». Заранее не скажешь, когда наступит «завтра»: через день или через десять лет, или никогда.
Выходит, я прислушиваюсь к голосу не только разума, но и сердца. Оставляю факты и логику в стороне. Дар такой, распознавать. Мне бы управлять другими, но безграничной властью не обладаю.
Память клубится волнами: за приливом – отлив. Что-то обрывками всплывает, потом оно же тонет. Зацепиться хочется за те обрывки, которые более плавучи.
В принципе, я знаю, подозреваю, чем кто дышит, что кого интересует, что кого радует, что вдохновляет. Виноватых никогда не ищу. Стараюсь их обходить.
Молчание, повисшее в воздухе, сделалось настолько тяжёлым, что случись ему рухнуть вниз, оно бы придавило.
Снова на лице Зои, кажется, проскользнула улыбка, но я не уверен. Она вопросительно склоняет голову. В движении какая-то завораживающая размеренность.
Исподтишка наблюдаю, словно загипнотизированный её медлительностью.
Меня снова понесло. Пришла в голову мысль, её необходимо довести до логического конца. Про систему ценностей думал, об исходе людей, начавшемся переселении народов.
Исход продолжается. Как ни включишь телевизор, всё показывают, как из Северной Африки лодки и плоты с иммигрантами задерживают у берегов Италии. Там критическая масса копится. Накопится критическая масса, сомнёт все границы, тогда держись, Россия.
Слава богу, есть пока кордон из нескольких стран на пути переселенцев, а то не приведи господь, привели бы с собой они стада зебр и антилоп, слонов и бегемотов, львов – жизни не стало бы. Всё вытоптали и съели бы.
Что мне та Африка или Италия?
Конечно, свято место пусто не бывает. Одни счастливчики из Злябовки просто исчезли, уехали или сбежали. Что при этом они чувствовали, неведомо, потому что до сих пор никто толком не объяснил причины исхода. Кому-то повезло меньше, они вселились в дома первых. На смену одних, пришли другие. А дух места остался.
Те, кто ближе к земле, с присущей им сметкой и прозорливостью, заранее знают, чем всё кончится. Лишь самым необходимым, на случай непредвиденного, запасаются.
По крупному счёту человеческая судьба только для самого человека интерес представляет. Воспоминания о полученном опыте утрачиваются. Это при жизни каждый готов носиться со своей ценностью, как курица с яйцом. Чем размеры снесённого яйца меньше, тем квохтанья больше.
Дом передо мной как дом. Видывал трущобы и хуже. То, что вход не парадная лестница, ни о чём не говорит.
Переезд Зои сюда – малюсенькое звено из общей цепи.
Чего-то я затосковал. Чтобы начать тосковать, требуется прорва свободного времени. Прорва – не значит много, прорва – минуты непонимания, кто ты, зачем здесь, каким известием тебя огорошат. А что услышу такое, к бабке ходить не надо.
Преждевременно огорчаться нечего. Чтобы огорчаться, надо хотя бы приблизительно представлять, что именно я хочу получить или увидеть, но…
То-то, но, не запряг, а погоняю.
Надоело стоячее болото жизни: все друг друга покрывают, врут друг другу, друг другом восхищаются.
Удивительное стечение обстоятельств. Были одни мысли, ни с чего поглупел, теперь весь в ожидании.
Несколько минут ожидания показались мне вечностью. И не потому, что я так уж сильно хотел, рвался проникнуть в дом, посмотреть, что почём. Любопытство было, конечно, просто осознал степень поступка женщины.
А глубоко посаженные небольшие глазки зыркают по сторонам, и морщины бороздят лобик. И улыбка, до чего же едкая, изгибает уголки рта. Нет, она теоретически неуязвима. Она специально создана такая. И ничего такого особого против меня предпринимать не будет.
Жаловаться не будет, потому что с первого взгляда на меня поняла, что я не способен ни оценить, ни пожалеть. А вот сочувствие – это жалость?
Помотал головой, отгоняя бред мыслей. Плюнуть бы на всё. Нет, я отчаянно завидую людям, которые могут себе позволить сумасбродный поступок, которые рождены, чтобы, не торгуясь, предстать вот так, в тапках и халате, щурить глаза, разглядывать и молчать. Завидую всем, в чьей жизни был хоть какой-нибудь смысл. Чего там, даже если на самом деле его и не было. Мало-мальски иллюзией наполниться, и этого достаточно.
Дорого дал бы за это.
Конечно, были бы у меня богатые родители, учился бы в лучшей школе, тогда, может быть, вырос бы уверенным в себя и своём месте. А так, всю жизнь ищу своё место.
Сплю, я – сплю! Я ещё не проснулся. Я помню, что утром вышел из пункта А с намерением попасть в пункт Б и при этом со мной ничего не должно случиться.
Вроде, не случилось ничего страшного: под машину не попал, дорогу переходил в положенном месте. Нет дождя. Хотя и не сильно тепло, но и не промозгло. Осень.
Осень – целое состояние. Состояние неопределённости. Тайна есть в осенних ощущениях. Если хотите, бесцеремонность. Дни укорачиваются, деревья оголяются. Осень лишена стыдливости.
Я сделаю так, что всё будет хорошо. И будет становиться всё лучше. И в этом хотении перебора не бывает. Всё пропиталось ожиданием.
Что и осталось, так высказаться. Брякну что-нибудь, - всё сразу и уладится, и не надо будет ни о чём переживать.
Объяснять, что у меня внутри, был ли у меня другой выбор, с правой или левой ноги утром встал, отчего в итоге стопы сюда направил – верх бестактности. Я получил несколько больше, чем рассчитывал.
Не нуждаюсь в аплодисментах. Обойдусь. Хорошо бы наполниться ощущением невозможного законченного дела, сесть бы и закурить со спокойной совестью: невозможное стало возможным. И уму, и сердцу стало покойно. Спокойствие в перспективе.
Не зря напрягаюсь. Со мной часто бывает: мысли, как у последнего дурака, а потом, задним умом, доходит, что поступал так, как было совершенно необходимо.
Всё же, чего я хочу? Кажется, я боюсь.
В который раз о себе думаю, как о постороннем, готов этому постороннему советовать, утешить. Неизлечимый романтик. Начинаний много, а результата нет.
Ничего ни за кого додумывать не надо, чтобы потом не испытывать мучительного стыда при воспоминании о скользком моменте. Сам, придёт время, посторонний расскажет, не только расскажет, но и догонит и пять раз повторит.
Но вот глаза Зои что-то углядели. Сосредоточенность в них появилась, добрая или недобрая, с тайной болью, которая терзает или то тень просто наползла, но такой миг предощущения перемены выпадает раз в жизни. Не упустить бы что-то значимое.
Есть у времени благодарность? Думаю, нет. Тревога есть, есть подвох ожидания.
Благодарность, переведённая в слова, теряет остроту веса. Время обделяет, не даёт подарков. Но ведь время и льстит. Оно не вываливает всё разом. Время старается угодить. Один отрезок времени нравится, другой, - в голову не придёт сравнивать отрезки времени. Они для всех одинаковые, а жизни при этом проживаются разные.
По какому-то взаимному согласию не произносим ни слова. Внешне спокойны и собранны. Думаю, что каждый пытается оценить первые минуты. Я, по крайней мере, это делаю.
Из всего должен быть выход. Но тогда должен быть и вход.

                54

Четыре времени у года: лето, осень, зима и весна. Четыре отрезка у суток: утро, день, вечер, ночь. Четыре краски у жизни: лето окрашено зелёным, весна – грязно-дождливо-ветреная, осень – жар угольев догорающего костра, зима – белая стынь. И у возраста четыре вехи, три я уже прошёл, и каждая, по-своему, была присадиста, чувствительна, запоминающая. Ни о какой нельзя презрительно отозваться.
Пальцы времени скользят по лицу, вроде мягко ощупывают, но какие же они сильные. Сдавили кожу – морщина образовалась.
Могу сколько угодно делать вид, будто мне не страшно и интересно. Делать вид, никто не запретит.
Делать вид – это всё равно, что выкладывать вокруг себя стену из кирпичей, на которых записаны свои установки. Будут их читать, не будут, кому какое дело. Важно стеной огородиться, не чувствовать себя чокнутым, когда в голову приходит идея.
Идея мне пришла в голову, что я должен, должен помочь прижиться Зое в Злябовке.
Помочь прижиться – это рефлекс какой-то, выработанный принуждением. Привитый родителями. Как же, вбили в меня, я знал, что правильно в этой жизни. а что нет.
Страшат не трудности, а необходимость, однажды избрав некий путь, следовать им до конца.
Оно, вроде как, и не заморачиваешься, невеликая радость жить в тисках собственного представления, отказываясь от прочих благ. Но всё ж, ни с чего, боязнь потери, боязнь боли, боязнь расставания, боязнь невозможности испытать любовь, возникает.
Хочешь, чтобы ничего этого не было, - не выбирай свою дорогу, иди проложенными путями. Не хочешь страдать – не люби никого. И себя не люби. Не сравнивай. И не терзайся мыслью – а правильно ли поступаю?
Закрой глаза, а лучше выколи их, зажми уши, заслонки на нос нацепи, чтобы запах не будил воспоминания.
А зачем тогда жить? Жизнь противоречива. Люди меняют свои мнения.
То-то и оно! Мозг отключить надо в первую очередь, ограничить способность размышлять.
Родился – всё, что положено, всё пройти надо, самому определить, по какому пути до конца пройти, какую дорогу лишь вначале использовать и вовремя свернуть с неё, а куда лучше не соваться.
Ничего не забрал я в свою жизнь из детства. В детстве был живым мальчиком, умел радоваться, умел уступать, а с чего теперь погасли глаза? В чём моя неудачливость? На кого её свалить можно?
Нет, всё-таки от мнительности не избавиться. Правильно или нет – этот перебор как болотная топь, засасывает, обездвиживает, насаждает страх.
Вот же, испытываю некоторую озадаченность: правильное течение жизни нарушено. Плыл, плыл и зацепился за топляк.
«Ну, Вадим, ну, типчик!»
Тот ещё типчик! Погрузился с головой в ситуацию. А ситуации, тупиковой, не бывает. Не дошёл ещё до конца.
Когда дойду до конца, тогда посмеюсь над своими страхами, которые начал собирать с самого начала жизни. Начало конец чему-то.
Отвлёкся немного. В отдалении возник напряжённый ровный гул. Правильно, жизнь набирает обороты. Попади в её маховик – раздавит, расплющит. От магистральных путей держаться мне надо подальше.
Когда приходит в голову кого-то похвалить, мысль в голову приходит, что готов заодно того человека и поругать. Всякого есть за что ругать.
Скорости теперь не те. Я не тот, кто вскочить на подножку движущегося вагона может.
Если остановится состав, откроется дверь, лесенка освободится, - я тут как тут. Моё право - зайти в вагон или остаться на перроне.
Несёт по течению, - так определись, к какому берегу плыть, выбери место, где пристать можно. В поезде едешь, - так сходи на приглянувшейся станции. Свою переехал - проводник выпроводит или штраф наложит.
Интересно, какие штрафы накладывает жизнь? Болезни, разочарования?
Хорошо: за спиной калитка, забор сломанный, дерево шумит. Женщина маячит.
Встряхнувшись не хуже той собаки, выкидываю из головы пустые мысли. Невысказанные надежды, смутное ожидание, какое-то утраченное душевное равновесие.
Пасть бы в траву, прислониться спиной к стволу дерева, сквозь листву которого пробиваются солнечные лучи.
Листья светятся и текут, оплывают как свечи. Обхватить бы голову руками…
Чего злиться на абсурдность ситуации? В минуту непонимания необходимо сжаться в комочек. Ты стал меньше, и непонимание уменьшится. Глупо заранее плакать о потере, о том, чего нет, не было и не будет. Обманутые ожидания – призрак.
Не о достоинствах и недостатках время думать. Об этом шепчет моё подсознание. А оно меня никогда не обманывало.
Нет, необходимо, чтобы все мысли оставили меня в покое. Нет на свете ничего совершенно ошибочного. Не может быть всего вволю. Во-первых, это невозможно, во-вторых, мне не надо, чтобы всё было.
Ценность, она и есть ценность.  И вечного ничего нет. Нет заслонок в природе. Кто-то уехал, кто-то приехал. Держись наособицу, в стороне от группировок, не вступай ни в одну. Я ведь деревенский, деревенский, помимо всего прочего, искреннее, преданнее городских.
Особенно не надо связываться с обществом покинутых мужей-великомучеников: бывших, отставных, неудачников. В их компании спиться можно. Им позволительно поплакаться, высказаться, не выбирая выражений.
Женщина, если она оставила мужчину, и женщина, которую бросил мужчина, отличаются. Оставившая мужчину – женщина ловец.
В своих мыслях я как тот Икар, который поднялся слишком близко к солнцу, опалил крылья, и в итоге упал и разбился. Хотение с каждым днём уменьшается. Два разных мира, ничем не связанные, меня раздирают.
Сам себя успокаиваю. В голове стучит. Мысль подобно не проклюнувшемуся цыплёнку с навязчивым упорством пробует скорлупу на прочность. Главное, определить место кристаллизации. Не место кристаллизации, а слабое место, не заросшее темечко, через которое связь с космосом осуществляется.
Я должен сам себя любить. Зависть – своего рода тоже любовь, она заставляет любить других в отместку. Всё, что делается в отместку, оно делается в отрезок времени, который утекает меж пальцев.
Странное утро, странные мысли. Вроде бы мне хорошо. В смысле - пусто и тихо. Моё «хорошо» должно быть безлюдным. На пару секунд, на пару минут укрыться бы от вопросительного взгляда. Никогда, наверное, не привыкну к мысли, что кто-то может заслонить ощущение счастья.
Всю жизнь боролся с собой для того лишь, чтобы в одно прекрасное утро проделать несколько шагов от калитки.
«Сколько можно мусолить одно и то же?» - кажется, моё подсознание взбунтовалось. Оно требует поступка, шага. Чувствую неудобство. Герой-любовник со своеобразным вкусом, - нет, чтобы предпринять что-то. Всё не просто так. От этой дамочки держаться нужно подальше. Есть, есть в ней что-то такое, что заставляет пугалом торчать на одном месте. Нутряным чутьём чую хватку, напор, с каким она своего добивается.
Женщина – рыба. В воде голыми руками её не схватить.
К каким рыбам я бы её отнёс? Щука? Нет. Щука всеядна, а Зоя перебирает, это вокруг неё разные щучки могут плавать, так сказать свита, хор. И не плотва она, не гольян какой-то, живущий в мутной воде. Налимиха! Всплывёт, хватит, и на дно, под свою корягу.
Циник, братец. Если так воспринял женщину, зачем пришёл? А пришёл, чтобы засвидетельствовать, как Зоя будет предлагать себя.
И хочется, и колется… Зачем бороться с собой? Просветил бы кто.
Жую, жую мысли, как корова жвачку. У коровы в результате пережёвывания хоть молоко образуется, а у меня? Шарики за ролики заскочат и…кранты.
Душа безмолвствует. Вру. Моя душа погружена в безмолвие не как у посвящённого в великую тайну, у тех душа в равновесии. А мне, которому ни смирения не хватает, ни веры, не дано по-настоящему вслушаться в происходящее, мне не понять происходящий процесс. Я боюсь вслушаться.
Однако чувствую, хотя и есть у меня пагубная склонность к красному словцу, язвителен, по праву или нет, но считаю, что я объективен, что если и допускаю выпады по отношению к кому-то, то по делу. Когда по делу, то никто не ропщет.
Чистейшей воды эгоист. На всех поглядываю свысока. Думал всю жизнь проживу из интереса.
С каких таких статей? Что, фундамент подо мной особый? Не из кирпичей сложен, а из гранита?
Мне нужно не любое участие, не любое доброе чувство. Так что выходит, я перестал смотреть в ту сторону, где мог быть выбор?
Странное чувство, будто живу сразу две жизни, может, две с половиной. Одна-то точно существует – теперешняя, а те полторы, оставшиеся или прошлые, или наметившиеся планами, они как бы киношные, срежиссированные, отснятые оператором – всё там искусственное, постановочное.
Впору ужаснуться. Выходит, я тянул руки туда, откуда само могло свалиться подношение. Из-за этого и преувеличение, что много думаю. Думаю, не сутками же напролёт. Чужие секреты не разбалтываю.
Простой смертный. Так почему не ниспослать этому смертному то, что ему нужно? Не знаю толком, что нужно, но мольба ведь не напрасна. Получу – разберусь, что и как. Заслужил ведь.
Час или полтора часа кино – жизнь в миниатюре. Иное кино смотреть – одно удовольствие, иное – вызывает сострадания. Час или полтора часа кино наполняет канистру души под самую горловину так, что при попытке заткнуть пробку, некоторое количество выливается.
Душа – ложка сиропа, живительная влага? Вода? На девяносто процентов человек состоит из воды. Если к ведру воды добавить ложку сиропа сладости не почувствуешь.
Нет, но почему не покидает ощущение, что кто-то неотрывно глядит мне в затылок?
Ладно, бог с ним, с этим ощущением. На затылке должны быть глаза, они и были, только у современного человека заросли.
А Зоя стоит напротив меня, кусает нижнюю губу. То ли смех так сдерживает, то ли непониманием полнится. Понимаю, и её мысли и мои о чём-то другом, но я не знаю, о чём именно.
Исток мыслей должен быть один, - из вселенского разума они. Может, ручеёк, какой, питает нашу черепушку, может, ещё что-то наполняет, но, стекая в душу, мысли скапливаются жгучими каплями. Как в парилке в бане на потолке набухают бомбочки, падая, обжигают. Передёрнешься от ощущения.
Одни мысли приходят чаще: о смерти, о несправедливости, о неспособности переиначить. Что-то недвижное, корявое и необхватное загораживает всё впереди, и будто от тени начинает тускнеть прежнее, и ненужной кажется жизнь, не такой, какую хотел бы иметь..
Глупо устроен человек, у него одного только сумятица в голове возникает. Замлеет сердце в ожидании. Всё-то чего-то особого хочется. Нет бы: поставили на дорогу – иди, дали в руку лопату – копай, пододвинули тарелку с едой – ешь! Нет, вопросы замучают: «для чего», «почему», «что буду иметь»?
И всё как бы мимолётно, ускользчивее. Схватить не удаётся, и в глазах мелькает чужое, скрываемое от всех. И беспомощность начинает убеждать в своей силе. Уродливость за красоту выдаётся.
Каким бы ни казалось чужое, но, вглядываясь, нет-нет, да и покажется, что и облачка на небе знакомо висят, и кто-то так же стоял передо мной, и слова эти слышал, в детстве или когда ещё. Такое всё, а как бы и другое.
И тут же, что-то казавшееся невозвратным, делается возможным. Страхи исчезают. Не было никаких страхов.
В прошлое смотрю, чтобы разглядеть теперешнее. В зеркальной глубине прячется правда, бесконечная и изменчивая. А есть ли у меня своя правда?
Мысли о ненужности. камень, что лежит у дороги, он нужен? Он сотни лет лежит на одном месте. Дорога возле него кривится объездом, на чуть-чуть удлиняется. В один момент на камень приятно смотреть, можно и присесть на него, покойно он лежит, есть не просит, а иногда злость берёт, почему его не своротили с места?
Мешает – убери. Лень. В мыслях споткнуться – можно, а палец о палец ударить – лень.
Интересно, почему мысли всё время сворачивают в сторону? Заботят другие люди? Так люди – отражение меня.
Да любой, кого ни возьми, для себя определит, что может доставить ему радость, а что – опечалить. А если что-то приходится менять, то, подумаешь, прежде чем начнёшь. Выбора без страха не бывает.
Повторюсь, страшат не трудности, страшит необходимость перемены.
Смурь внутри. Хочется улыбнуться, а жмурь сжала тело, до последней косточки. Склеила, спрессовала, обездвижила. Весь полон чего-то большого, и его расплескать или просеять нельзя.
Смешно, широкий жест был сделан, позволение, пройти в дом, дано, десяток слов с каким-то смутным обещанием были произнесены, а я и шага не сделал к крыльцу. Жду особого приглашения. Лучше не создавать опасного прецедента.
Где-то на полдороге пришедшей в голову мысли, готовой к рождению фразы, внезапно понял, что мы очень разные люди. «Мы» сразу просвет увеличило. Отсюда и настороженность, и интерес, и ожидание. Отсюда и любопытство узнавания.
Не глядя, вижу, что Зоя далеко не беззащитна. Если нужно, отбреет, и к маме ходить не надо. Трудно представить её в гневе.
Приятие и неприятие, и что-то неуловимо особенное возникают с первого взгляда. Тут же особый случай. Я медлю, упиваюсь промежуточной минутой. Краем глаза поглядываю на Зою. Интерес взаимен.
«В тебе есть нечто», - думает она. И я об этом думаю.
Что такое «нечто», хочется выяснить. По необъяснимой причине, возможно из-за замкнутости пространства, калитка закрыта, какой-никакой, но забор создаёт видимость своей территории, атмосфера меняется.
Со стороны смотреть, мы абсолютно спокойны. В этом и заключается ужасная несправедливость. Как будто нам всё равно.
Да, нет же, не всё равно.
Чем-то она сумела меня удивить. Поразить и заинтересовать. Обрадовать и опечалить, что ли.
Острей, что ли, стал чувствовать вечность переживания?

                55

Вечность состоит из нескольких отрезков времени, вечностью надо уметь наслаждаться, радоваться, так как вечность может продлиться всего лишь минуту или час, в течение которых, перебирая в уме события, удивляешься и отдаёшься впечатлениям. А ощущение будет храниться годами.
Справа обрыв и слева обрыв. Я стою на узкой доске, переброшенной через провал. Слева темнота и справа беспросвет. Всё кругом спит. Я – маленькая, маленькая точка. Картина, как говорится, Репина. Только великий художник может темноту живой нарисовать. Только неравнодушный, скажем, зритель, просыпаясь, вместо тьмы свет видит.
Как бы сплю, но сна ни в одном глазу. С некоторых пор начал видеть сны. Ложился в постель, чтобы сон посмотреть. Раз не с кем дома разговаривать, очищайся в сновидениях.
Вязкое что-то с боков. Возникло желание покачаться на доске. А что, вверх – вниз…Сырой предутренний воздух ещё не выхолощен, запах листвы, дымком тянет. Ни о каком пророчестве и речи нет. Ни об обобщении, ни о выделении чего-то главного.
«Чего-то» не означает «всё».
Я не дурак, но не могу взять из ситуации всё хорошее – наслаждение, чуток страдания – и не брать ничего неприятного, невкусного для души и тела?
Ощущаю рядом с собой вытянутое пятно. Женщина в стороне.
Наверное, случись поехать куда-то, вёл бы себя в такой ситуации по-другому. Расстояния – преграда, которую преодолеть надо. А три шага до крыльца, они что, не преграда? Ещё какая преграда!
«Вот, если бы сейчас она спросила, чего я больше всего хочу, я спокойно и негромко скажу одно слово, приличное оно или в данной ситуации неприличное, но которое точно передаёт суть, я скажу, - тебя!»
Может, она обалдеет, может, подумает, что ослышалась. После этого три шага до крыльца, или три шага за калитку быстро проделаю.
Стоять идиотом после слова «тебя» не получится. И бесконечное рассуждение смысл потеряет.
Печаль нынче в том, что мужики позабыли о своей извечной роли – делать женщину удовлетворённой, мужики делают то, что они могут, не напрягаясь, что им интересно.
«Как раньше» - не получается.
Мысли, как ни крути, доставляют удовольствие. И это удовольствие совсем другого рода, оно касается определённой женщины.
Нет, что-то вызывающее в ней есть.
В женщине, что больше всего нравится? Красота – само собой, фигура, одежда или отсутствие её, но больше нравится, что ты, ты ей нравишься. Нравится чувство любви, что она подтягивает тебя к себе, запутывает сетью своей любви. Вот когда обостряется всё: видишь то, что раньше не замечал, слышишь стук сердца за километр. Запах улавливаешь: она прошла, она здесь была, она во мне. Тот, кто не побывал в этих сетях, не может считать, что у него мечта была.
Это понимание с годами приходит. Я уеду, она уедет, бессмертия нет, смерть разъединяет. Это понятно. Но у каждого, и у того, кто притягивает, и у того, кто притянут, глубоко в сердце вечно будет жить любовь, возросшая и устоявшая против всего. Сколько хороших слов говорится!
Если бы все волнующие слова ветер подхватывал и уносил за облака, и они, превратившись в слёзы дождя, выливались благодатью, и можно было бы стекающий со стрехи ручеёк в бутылочку собрать, и по чайной ложке пить по утрам, наверное, каждый стал бы чище.
Бог знает, о чём думаю! Что-то вообразил, а оно всего лишь заблуждение. Не связан я никакими обязательствами. Свободен. И, тем не менее, я как бы раздвинулся, отдалился, новый свет во мне зажёгся, жизнь увидел. И тут втемяшилось в голову: с этих минут никогда я не буду побеждён.
Жарко стало. Странно жарко для осени. К вечеру, думалось, гроза надвинется. Гроза – это хорошо. Заблистают зарницы.
Хорошо бы перед грозой зачерпнуть воды и плеснуть ею в тучу, в честь любви, в честь обновления. Чтобы показать, никакое чувство, включая любовь, не старится вместе с увяданием человеческой плоти.
Чувства не собственность человека, они даются во временное пользование неведомым миром, в котором нет ни границ, ни времени. Попользовался, - сдай, чтобы в том, неведомом мире чувство отчистили от наносной шелухи, от злости, от разочарования. Чтобы оно вновь засияло, стало желанным для другого человека.
Я не собираюсь отказываться от своего понимания. Не надо слов о вечной любви. Тот человек, который любил хотя бы в течение нескольких часов, который успел передать всё, что он скопил и хранил для себя на протяжении многих лет, свои чувства, он помог пережить лучшие минуты. А это в памяти остаётся на всю жизнь.
Всё будет хорошо.
Из мухи можно сделать слона. Толком не знаю как, но раздуть можно всё что угодно.
И, тем не менее, чувство вины изжить не получается. Вспоминаются все, кому не звоню, кому не пишу, кого забыл. Так и обо мне не вспоминают, ладно, если зачем-то понадоблюсь, тогда найдут, а так – молчок.
Грустно, - конечно, грустно, и грусть переходит в жалость. В жалость к себе – это в первую очередь, потом – ко всем знакомым, потом – ко всему человечеству. А с человечества жалость снова ко мне вернётся.
Круговорот. Во всём – круговорот.
Плохо тому, кто увидел что-то, и тут же начинает это примеривать на себя. Такой человек смещаться не умеет, не понимает, что сделай шаг в сторону, и мысли другие посетят. Нет, он упёрто долбить будет в одну точку, не замечая всего остального.
А именно, «всё остальное» и есть жизнь. У «всего остального» есть общая тайна.
Жизнь сложна, зато, как говорится, ночь нежна!
Никакая жизнь не выдержит, если её поить одним и тем же. Зачахнет она.
Говорить об одном и том же глупо. Так и умалчивать не лучше, когда умалчивают о чём-то, получается так, точно об этом трезвонят с утра до вечера.
Хорошо бы говорить вовремя и мимоходом. Намёки важны.
Сам себя уговариваю, что ли?
Труд, труд. Всё создаётся трудом. Долго и упорно. Это и дружбы касается и, думается, врага тоже долго и упорно создают.
Я жизнь вообще люблю, или люблю себя в жизни?
Молчу. Долго соображаю.
Я вообще-то себя люблю, и всех тех, кто эту любовь поддерживает. И такая любовь – навсегда.
Почему, собственно, навсегда? Навсегда, значит, без перемен, без привнесения новых ощущений. Нет, «навсегда» слишком старо-категоричное, страшное в своей законченности, а главное, ненужное слово.
Чего нет – того нет. А если появится? Если да кабы, во рту росли грибы! Ни разу так не вышло, что не было, не было, и вдруг, появилось.
Недовольство поднимается со дна души. Хочется сказать или сделать что-нибудь такое, от чего всё вокруг сразу изменится.
Стоим, молчим. Не просто каждый из нас молчит, а молчим – вообще.
Молчание прошлого позади или впереди? Что позади, того больше нет.
Глупыми размышлениями порчу себе настроение. Надо не пугаться чего-то, не выдумывать, а стараться быть счастливым.
Испуг – за ним первый слой сомнений лежит. Сколько слоёв этих сомнений? В котором слое отчаяние переходит в счастье, в каком слое находится понимание, что жизнь коснулась меня по-полной?
Не назло, верно, мои поступки? Самое последнее дело, когда что-то делается исключительно назло. Назло – от избытка жизни, от неверия, от переполненности, от безысходности. Когда, нет сил, сказать «нет», делаю назло.
Говорят, каждый день укорачивает жизнь. Он же её и наполняет.
Назло, что ли, придумываю себе несчастья, растравляю раны?
От этого счастливее не стать.
Правильно, тот, который сильно себя жалеет, ему никогда не окунуться в «хорошо».
Как бы вдруг отнялись ноги и язык, рука еле-еле сделала попытку приподняться в приветствии.
Воробей залетел на двор. Что удивительно, один. Прыгает. Все остальные птицы умеют ходить, а воробей – прыгает. И лапки у него как размочаленные спичечки.
Сердце немеет и лежит распростёртое на ладони вечности. Оно готово к переменам, оно открыто: прошлое, настоящее и будущее в нём переплелись. Радость какая-то особая: не к тому, что будет, а о давно минувшем радость.
Передо мной на земле стартовая черта. Моя неподвижность – пауза между движениями.
Душа даёт старт всему происходящему в жизни. Дистанции у всех разные. Кто-то марафон бежит, кто-то стометровку, кто-то среднюю дистанцию отмерит. Следовательно, стартовая скорость у всех разная. А как не отстать в начале тянет. Завидую прыткости спринтеров. А они, наверное, завидуют тому, кто равномерно отмеряет круги по стадиону. Завидуют гулу, подбадривающим крикам.
Но в жизни важен финиш.
Почему-то по стадиону принято бегать против часовой стрелки, как бы отматывать прожитое назад. Жизнь же вершится в положительную сторону, жизнь – закрутка пружины, может, бег от старта – это отсрочка небытия? Стартовая черта – ничто, ноль, не дано человеку сделать и шага в том направлении, где царит жизнь со знаком минус.
Снова пристальный взгляд почувствовал, направленный издалека. Издалека – из другого мира.
Начни я обобщать – это прямой путь к заблуждению.
Хочешь успешно жить, - общайся с успешными людьми. С теми, кто современен. Неудачник, - избегай такого. У успешного человека на всё готов ответ.
Раньше я думал, что беда заключается в том, что на многое ответить не в состоянии. Люди спрашивают, спрашивают. Въедливостью надоедают. А у меня знаний не хватает. И думалось, стоит подкопить знания, и всё будет «в шоколаде».
Жизнь прожил, и понял, что главная беда – когда никто и спрашивать не собирается. Есть ты, нет тебя - никого не волнует.
«Есть я, нет меня», - от этой мысли вспыхнула злость.
Суетиться не надо, ни к чему. Как бы хорошо уметь укрощать и обуздывать своё возникшее чувство, пока замена ему не отыщется. Всё в голове перемешалось. Отойти бы в сторонку, постараться осмыслить происходящее, побороть искушение плюнуть и вернуться домой. Совсем не хочется разочароваться.
Был смысл в жизни, не было никакого смысла, - разве это главное?
Огонь очистительный нужен. Пару раз сквозь пламя проскочить – этого достаточно. И ещё время от времени, для того чтобы связь с прошлым, настоящим и будущим не ослабевала, надо вторгаться в пределы иной реальности.
Что я и проделываю. Мост перекинул. Временной или какой другой?
Дотошливость замучила. Душа должна помягчеть. Не осклизнуть, не съёжиться, не забиться в уголок, а должна быть готовой принять перемены. И никогда заранее не понятно, чего ждать дальше. Именно то, что надо мне.
Мне-то как раз много чего надо. Чтобы было интересно, чтобы было спокойно, чтобы всё по выдуманной мною справедливости было. Чтобы, наконец, всегда была возможность начать сначала. Жить долго-долго, иметь успех. И у женщин, конечно.
Жаль, что жизнь по-новому пережить нельзя.
Спуститься бы мне в волшебное подземелье, побыть, побродить там какое-то время, наизнанку вывернуть прошлое, и с другого конца, полному сил, надежд, с опытом, выйти в мир.
Интересно вот только, ступил бы я в таком случае на свою тропу, продолжил бы след в след идти, как шёл, или я был бы уже не я?
С чем бы я ни соприкасался, всё как-то оно выворачивается не так. С некоторого времени нелюдимость из меня так и прёт. Современный человек не должен себя вести как троглодит какой-нибудь.
Как так?
Глупо жить, воткнув глаза, не пойми во что.
Кого я пытаюсь обмануть? Возможно немногое, невозможно практически всё. Выше головы не прыгнуть.
Дурь есть утверждение, что человек создан для счастья. Мучаться, он рождён, для тяжкого труда.
Стою, вроде, как и забыл, зачем сюда пришёл. По делу пришёл. Помочь. Получить удовольствие от своего поступка. Максимальное удовольствие. А максимальное удовольствие – это тот момент, когда расплачиваются за помощь.
С трудом понимаю весь свой бред. неужели словом можно переделать человека?
Инерция не вечна. Она, как и ползущий по траве уж, следов не оставляет. Инерция к жизни затухает. Нет вечного двигателя. Подпитка нужна. А откуда подпитка идёт, - так из земли.
Бывало, лягу на спину, и подо мной начинает вертеться земля, и облака плывут сверху. В разные стороны. Землю крутит по часовой стрелке, облака, супротив всем законам, ползут против ветра. Что-то или кто-то хочет перевернуть на живот. Пуповиной срастить, соединить с каналом подпитки. В этот момент растворение происходит. Жизнь из меня последнюю каплю нелюбви выжимает.
Нелюбовь – эгоизм.
Хорошо бы отбросить видимость явлений, чтобы верно судить об их сущности.
Это осуждение или нет, когда сущность назовут эгоизмом? Эгоизм не самый худший порок, если вообще это порок. Эгоизм – выработанное веками связующее звено таланта, защитная капсула, условие самосохранения, не позволяющее таланту ртутного шарика, (человек и есть ртутный шарик), рассыпаться на множество комочков.
«Не обманывал. Не воровал. Никого не убил. Ну и не лезьте ко мне».
Если в мыслях недобр, чего желать, кроме зла? Пока зло не коснётся, не поймёшь, что и зачем, почему?
Не глядя, не вскидывая глаз, другой раз вижу, чувствую, что меня разглядывают. И непонятный зов уши улавливают, и маета рождается из ничего.
Всем одинаково светит солнце, но не всегда кто-то этим светом доволен – шторы на окнах задёргивает. Цветы распускаются для всех, но у некоторых они удушье вызывают, и первому листочку не все радуются.

                56

Зоя познала женскую ненасытную муку. Не получалось покорно ступать в чужой след. Не получалось и идти рядом. Да ещё эта мука – быть как бы отверженной.
Было такое, было. Но и внезапно она поняла, что все заботы и тревоги, не дававшие ей покоя и вчера, и позавчера, и неделю назад, улетучились как по волшебству. Она почувствовала себя нужной. Она перестала себя бояться.
Переезд обрёл смысл. Спешить никуда не надо. Сколько, месяц, два пройдёт, пока она дом приведёт в божеский вид, пока на работу устроится? Можно стоять молча хоть до самого вечера, потому что никогда ещё за всю её жизнь время не пролетало так стремительно и незаметно.
Я – женщина, - думала Зоя, - не хватало ещё анализировать свои чувства. Терзаться сомнениями мне не пристало. Мне нечего признаваться, что я преисполнена печали. А уж, что психически больна, - боже избавь, это – табу.
Я, как и любая женщина, нуждаюсь в ласке и понимании. Быть при ком-то. Я всё в жизни понимаю, только не могу сообразить, что к чему, и почему так. Встреча с Игорем заставила доверять себе самой, показала, что и любить могу и быть любимой могу, и, если в жизни что-то происходит, важное или не очень, это вовсе не означает, что я откажусь от всего остального.
Важное, - оно сегодня важное, а завтра оно заменится чем-то другим, а любить вчерашнее можно с любой силой, потому что вчерашнее не возвращается.
Мысли об Игоре доставили удовольствие. Это удовольствие было совсем иного рода, оно непохоже ни на что. Оно не боялось тесноты, оно не боялось нарушить порядок. Стой молча, не тряси головой – мысли будут само спокойствие.
Самое тревожное обычно проникает в душу перед рассветом. Проснёшься, и ждёшь, когда опять сон сморит, принесёт облегчение.
Годы жизни с мужем были не самыми худшими, мучительно любили, бывали счастливы, и были, в общем, несчастны. За то время я узнала мужа снаружи, а что у него внутри, чем он был наполнен, меня не заботило. Словами я не пыталась его изменить.
Мужчина свято верит в своё превосходство.
Муж был не лёгок и не тяжек, он просто был. И этим всё сказано. Этим его «был» можно захлебнуться. Его «был», как гиря на шее
До выяснений отношений дело не доходило. Не знаю, полнился ли кто из нас недружелюбием, нет, наверное, всё-таки нас связывали дети.
Муж скоро перестал вдохновлять. Он стал мало улыбаться. Глаза как-то затвердели, задумчивей муж стал, что ли. Изредка ловила на себе его взгляд непонятный и упорный.
Что я хочу этим сказать, вовсе не то, что с некоторых пор стала анализировать поведение мужа, искать исток своего равнодушия. Равнодушие – мягко сказано, начало ненависти за что-то.
С чего всё началось? Попрекнул он меня чем-то. Чем? Не помню. Кажется, уколол, что я не так люблю. От его слов и тоска, и раздражение как замерли внутри, так никогда больше и не проходили. Слова связали. Мы уже не разговаривали, «как раньше». У него как бы на меня не было времени.
Как бы!
Я была с ним, но я была уже не его. Кто виновен в том, что нас обошло счастье? Никто. Так было задумано, так было положено. Из-за этого «положено» внутри что-то начало щекотать, того, и гляди, хотелось разреветься. Этого ещё не хватало.
Сколько раз я плакала молча, мне казалось, что из несуразности жизни я никогда не выберусь.
Муж, конечно, он был сухим человеком, расчётливым, просто так ни разу не пригласил в гости человека потому, что он ему нравился. Во всём расчёт. То, что есть, муж высказывал не так, как хотелось бы. Странный человек. Душевной близости не возникло.
Он всё наперёд знал. У него не было вопросов к жизни, не было трепета перед ней. Сквозь такое самодовольство пробиться было трудно. Он уверовал, что он хороший.
Почему сразу это не разглядела? Почему всё сделалось через какое-то время незнакомым, почему небрежно-воспитательные интонации в голосе появились? Кого не взбесит разговор на одной ноте?
Что есть я, что нет меня…Взгляд в газету, в стол, в экран телевизора. Не хотел замечать при дневном свете? Так и нечего было лезть ко мне в темноте.
Предчувствия беды не было. Но ведь и не хотелось разговоров по душам, не хотелось устраивать сцен: кричать, бить тарелки. Разъехаться, раз нет и капельки любви, самое лучшее – расстаться. Надоел, скучно стало с ним.
А ему со мной? Каково мужику чувствовать себя обманутым?
Ещё не хватало об этом думать. Разве может женщина влезть в шкуру мужчины?
Притворяться для женщины привычное дело. Притвориться, что ничего не знаешь, - это самый лучший способ не уронить своё достоинство. Приходится притворяться, что тебе хорошо в постели, что поцелуи приятны, что прикосновения не вызывают дрожи гадливости.
Всё так и не совсем так.
Хватит, хватит перебирать. Мужчина всегда виноват во всём, что случается в семье. Нечего себя взвинчивать. Муж – это прошлое.
От таких мыслей не знаешь, что и когда ждать, от них не спрятаться. Они везде будут мешать.
Зоя почувствовала, как улыбается натянутой и неестественной улыбкой.
Ни она не могла отвлечься от себя, ни муж был не в состоянии объяснить, что их связывало. Выводила из себя, особенно в последнее время, его манера как-то по-особому отмалчиваться. Именно, половинчатость манеры отмалчиваться «по-особому», выводила из себя. Всё дело в том, как люди говорят и как молчат.
…Вспышка удивления в глазах Игоря вспомнилась, когда заговорила с ним в первый раз. Прекрасно поняла его взгляд.
В серой, скучной жизни что-то должно пробуждать мечту.
В воздухе витал аромат новизны. Для кого-то этот двор – непригляден, она же видела везде цветы, круглый год цветы цвести будут. В её безграничном мире всюду должны быть цветы.
Тревоги как-то вдруг улетучились. Она сама себе нужна. Себе и детям.
Выходит, что замуж вышла по инерции, легкомысленно. Потом осмысление пришло, что замужество – это другой мир. Судьба, так часто награждающая тех, кто не ищет благ, была против её. Большую часть времени они оказались предоставленными самим себе.
Зоя же считала, что являлась для мужа кем-то исключительным.
Муж был не расположен говорить, как он выражался, «не умел выразить в точной форме предмета недовольства», Зоя же любила точность. Когда уходят тепло и ласка, ничто, кажется, не объединит двух людей. «Точность» забор между двумя городит.
Запустение и в квартире, и в отношениях. И в душе. Пустее жизнь стала. Почувствовала себя уязвленной и преданной.
Время, время, время. Время нужно, чтобы излечиться от наваждения. Вот и всматривалась Зоя подолгу в глаза времени, грустно вздыхала: что-то её ждёт впереди?
Это немое вопрошание стало ритуалом. Тихо и бесстрастно тянулись минуты, даже намётки на рябь не было.
Время раскрыло ей глаза, оно познакомило с новыми ценностями. И время помогло утратить видение мира глазами мужа.
За судьбой люди идут. Все странники. В какую-то минуту ясно представляется и прежнее существование, и пробуждаются воспоминания. И неопределённое волнение начинает давить.
Вокруг все знают, чего они хотят – все хотят осуществимого, не чего-то сверхъестественного, которое потом и кровью зарабатывается, а то, что усердием получить можно. Труд, горести, быт, - всё сливается в одну картину.
У Зои же было такое чувство, что воодушевление пропало совсем. Чем дальше шло её замужество, тем менее оно ей нравилось. Она стала замечать в себе мысли, раньше не приходившие в голову. Она стала задыхаться в своей клетке.
Интересно, она ни разу не испытала потребности в физическом общении с мужем. Ни разу.
Отсутствие этой потребности толкнуло на открытие собственного «я».
Чем-то можно и погордиться – всё-таки на работе ценили, но, когда раздумывалась, ясна ничтожность была такого успеха. Ценить-то ценили, но ведь уволилась, ни с чем не посчиталась.
Дом, семья, работа. Работа, дочки, дом. Сцепка слов, паутина слов, которую сплёл упорный паук над пропастью. Она тоже пыталась свои чувства сплести паутинкой, заткать ими провалы – всё безуспешно.
Она нуждалась в обычном разговоре, в прикосновениях, в понимании. Ей нужно было, чтобы кто-то безошибочно чувствовал её настроение. Не лез в душу, когда радость нулевая, и не глушил бы смех, когда он искренний.
Раздвоение произошло: одни мысли тёмным строем ушли за горизонт, другие, перекрученные наизнанку, никак не могут объяснить поступки.
Но самой женщине ничего объяснять не надо, кто захочет, пускай, поломает голову. Чудо состоит из девяноста девяти процентов ожидания, один процент настоящей помощи исходит от недругов. Недруги стимулируют.
«Характер имею, - думала Зоя. Хотя и ненавижу лёгкость, с которой переношу неприятное. Многие из моих знакомых, если не могут что-то получить – они в ярости, они мечут гром и молнии, они хлопают дверью. Они сразу находят виновника. Я же, как бы и счастлива отказом, чуть ли не кланяюсь. Ненавижу свой характер. Но, нет сил, не улыбаться, когда отталкивают. Язвительно, сожалеющи, с надеждой, что поймут.
Чего-чего, а скучать я не способна. Из этого вывод могу сделать, что и по мне скучать никто не скучал.
Может, утверждение спорное. Любовь без взаимности – не любовь. Если и возникнет, то скоро выгорит.
Женщине ведь достаточно лёгкого дуновения, чтобы почувствовать: любима, или нет.
А слов, произнесённых с похожей на любовное воздыхание интонацией, много, и взглядов, от которых бодрит – немерено.
Гость стоит и молчит, я молчу. В молчании легче и свободнее. Ведь в молчании можно перейти некоторую черту, после чего люди становятся друг другу ближе. Или не становятся».
Случайность сводит.
В водоворот попала, течение подхватило. Влечёт куда-то к новому, отменяет прошлое.
Зоя на себя полагалась, на своё чутьё. В своём мире она одна что-то значила. Её жизнь со вчерашнего дня всегда начиналась. Не с позавчерашнего. Но отчего никак не установить, она не знала, кто она на самом деле, чего хочет, чего волнуется и мечется без толку? Решение? Какого решения она ждёт?
Однако, замужество показало, оборотную сторону медали высветило, что с годами всё трудней становится распознавать истинное чувство, теряется свет в темноте. В темноте жизненного неустройства норовила схватить одно, а результат совсем иной выходил. Всё чаще с тоской задумывалась: а существует ли для неё вообще что-то? То, за что платить не надо?
Неужели разлюбить можно, если с тобой обошлись дурно? Дурно – это как? Это, наверное, дать понять, что ты не существуешь для другого человека. Ты – ничто, слова на объяснения тратить не надо.
А ведь Игорь ничего и не объяснял. Пропал, и всё. Ошарашил исчезновением.
Впору кричать, исходить на крик. За что такие страдания, разве заслужила? Две недели было хорошо. Целых две недели.
Зоя понимала, что никогда никому не скажет, что она чувствовала. Она не сумеет объяснить, как безгранично может любить. Слов не найдётся.
Сколько бы она не перебирала в памяти подробности, что она говорила, что он, тон разговоров припоминался, - не находила зацепок отторжению. Игорь как струп отвалился. Отсох. Он способен любить только себя. Он с лёгкостью пожертвует кем угодно для того, чтобы быть на шаг впереди. Он никогда никому не придёт на помощь.
«Почему я вообразила себя смиренной жертвой?» – подумала Зоя, тут же чуть заметно безнадёжно отмахнулась.
Она чувствовала себя страшно обманутой.
Слёзы опять подступили к глазам. Не проникнешь же в чужую путаную душу.
Которое её «я» плакало? Нет, она не вполне готова к тому, что сделала. Не было никакой нужды уезжать. Никто не отговорил. Но ведь ни у кого совета и не просила.
Жизнь – чудная штука. Всё в ней не по плану. В любом утверждении откровенная несправедливость. То ощущаю везение, тогда идёт всё складно, то – не пойми что. Одобрения жду? Так одобрение получаю только тогда, когда иду в колонне со всеми в указанном направлении. Каждый в колонне сам по себе, и именно с помощью колонны делаются самые большие дела.
Её душа должна рано или поздно раствориться в месиве других душ, скрыться под оболочкой привычки.
Улыбка на губах? Так улыбка означает несогласие.
Многое не понять. Не понять, почему один человек приживается в ничем не примечательном месте, а у другого душа места не находит, от одного упоминания об этом месте? Почему с одним человеком удобно, точно его знаешь сто лет, а от другого, внешне он почти такой же, вернет нос на сторону?
Почему, когда пристально вглядываешься, глаза в узкие щёлочки превращаются, не широко раскрываются? Наверное, чтобы узко видеть, видеть лишь то, что хочется увидеть, чтобы усилить подозрения.
Зоя почувствовала, что Всевышний не в силах ничего изменить. Он ей не помощник. Мир захватила другая сила. Ему, как и ей, ничего не остаётся, как смотреть и усмехаться.
Эка, куда понесло?! Вот уж хватила, так хватила!
Осень пока не принесла должного оживления в жизнь Зои. Суета переезда скоро в размеренность перейдёт. Время перестанет играть какую-либо роль. Оно будет поддерживать какое-то подобие жизни.
Светает – пора вставать, дело делать. Сумрак наполз – ложись спать. Что там творится за калиткой, - оно как бы и не должно касаться.
Главное, - удержаться на той паутинке, которую сама перебросила над бездной. Плету паутину, чего кому-то, Всевышнему или времени, церемониться?
Не скрою, -думала Зоя, в прежнем есть вещи, с которыми трудно расставаться. Вроде, всё осталось по-старому, не считая, что я как бы брошенка. Всё неясно и запутано. Сама втянулась в историю. Я не могу точно ответить, что именно собираюсь сделать: но что жить по-прежнему не буду, - ясно.
Выяснять недостатки – это не по мне. Не радуюсь тому, что у кого-то не всё ладно.
Получается, время, время виновато. Вроде бы, телефоны, интернет сделали людей ближе. Достань телефон, набери номер, без разницы, на каком конце света находится тот, кому звонишь, голос услышишь. Но почему-то по мобильнику ничего выяснять не хочется.
Как-то принялась писать что-то вроде дневника, мысли на бумагу выкладывала. Вроде как письма писала. Ничего никому не отправила. Поняла, всё ни к чему. Решила, что забуду. И это нелегко сделать.
Кого ни послушаешь, все легко перебрасываются словом «совесть». «Бессовестная», «ни крупицы совести», «совсем совесть потеряла». Будто совесть – лишний килограмм тела. Как потерять то, что взвесить нельзя?
С настойчивостью думалось: ну хорошо, к чему-то всё было. Было, значит, и ещё будет. Когда-нибудь. Стало быть, люди способны забывать, способны скрывать, способны выставлять напоказ то, что испытывают. То, что произошло сейчас, оно преддверие тому, что придёт. Надо надеяться. Добавилось опыта, умней стала.
Зоя отчаянно желала всё, что ей обещали. Не все обещания выполнимы, но надо стараться все посулы в свою пользу повернуть.
На минуту захватило дыхание. С необычной ясностью вспомнился Игорь. Мгновенная галлюцинация. Слёзы вот-вот польются. Но нет, в груди как будто кусок льда оторвался от сердца и поплыл, поплыл. Того и гляди со стрехи капель звонко застукочет.
Взгляд сделался рассеянным, тоскливым. И усталость покорная навалилась.
Всё-таки переход от безвестного мира сна в суету дня с разгромленной душой и без надежд на будущее, утомителен.
Наверное, хорошо, что человек к чему-то стремится. От этого он становится счастливее.
Жизнь имела смысл, пока Игорь любил. Мысль снова потекла вспять.
«Хорошо, что никто ни о чём не спрашивает».
«Все мужики – сволочи».
«Человеку нельзя долго молчать».
«Терпеть бы надо».
«Терпеть-то терплю. А зачем себя мучить?»
«Сочувствия жду?»
«Сочувствие – пережиток. Несовременно оно».
Показалось, что кто-то сурово и пристально поглядел на неё. В упор, долго не отводил глаза. Волнение возникло. Сделалось страшно. Ещё не хватало чьей-то ненависти. От оскорблённой невинности не дождутся оправданий.
Ладно, это – прошлое. Это время прощания и перелома. Одна жизненная полоса изжита, начинается другая полоса, и из-за этого одновременно и радостно, и горько. Вот-вот она сделает шаг от поворота, и светлая даль откроется.
И, тем не менее, непонятная боязнь беды. Боюсь заглянуть в глаза, в которых читается беда. Беду из чужих глаз не вытащу.
Все боятся.
Уверение в том, что Игорь любит, так же, как и она его любит всем сердцем, с некоторых пор уже ничто. Да, она гордилась этим, он был для неё всем на свете. Она врала мужу, скрывала своё чувство. Её даже не смутило, что муж однажды сказал, мол, живи, как хочешь, только не строй иллюзий.
Иллюзии иллюзиями, но, если мужчина не способен внушить, не внушить, а вызвать у своей женщины любовь, винить не женщину в измене надо, а его, мужчину. Нет взаимности - кто-то считает себя обиженным.
Это мысли о ком? Ах, да, о муже.
А ведь Игорь и намёка не делал о том, что хочет быть со мной вместе на всю оставшуюся жизнь. Кино, кажется, так называется «На всю оставшуюся жизнь…»
Плакать хочется, но нельзя.
Она не из тех, кому разрешают любить. Ей разрешение не нужно. И в снисхождения она не нуждается. И никогда не будет довольной, если чуть-чуть проявление симпатии разглядит. Зое много надо. Зое не надо милости. Всё или ничего.
Неразбериха какая-то.
Игорь. Он для неё всё на свете. Впервые в жизни втюхалась. Упоительно влюбилась. Не разыгрывала страсть. Блаженное смущение потом пришло.
Зоя потянулась, улыбнулась, прислушалась. Сердце сладко выстукало «да», «да», «да». На глазах опять чуть ли не слёзы выступили. Не горькие слёзы, очистительные. Этими слезами напускается на себя растроганность.
Никак не найти успокоения, душа изнемогала от тоски. Солнечный свет казался беспощадным, заталкивал муть внутрь.
Чтобы понять человека, нужно поставить себя на его место. Посмотреть с его точки зрения, сверить со своей. Поведение далеко не примерное.
Выход всегда есть.
Да, жизнь с мужем воспринималась как абсурд, но и теперешнее открытие, что она нисколько не изменилось после охлаждения Игоря, лишь чуть-чуть расстроило.
Осознала свою беспомощность, но ведь с ней ничего не поделаешь.
Грусть, опустошённость, надежда.
Зоя нахмурилась. Хотелось сказать что-то злое, но не говорить же гостю слова, какими отводила душу, мысленно разговаривая с Игорем. Сейчас подходящих слов не было. Ничего в голову не приходило.
«Что-то совсем я непохожа на себя саму, - подумала Зоя, - а, впрочем, это не важно».
Как это Игорь выразился: «Женщину можно любить очень сильно, но связывать с ней жизнь совсем не обязательно».
Игорь – трус. Корыстный трус. Он не умеет любить.
«Мне теперь всё равно».
Спокойно рассуждаю, а сердце сжимается от ужаса. Дура, все слова воспринимаю буквально. Смутное ощущение, от не то правды, не то шутки, которую с ней проделали, осталось.
На сердце как-то влажно, смутно.
Гость, наверное, забыл уже, что такое любовь. Может, и не знал. Разве он может представить, какое чувство у меня к Игорю? Да я на любую жертву готова была пойти.
Увы, чувства полиняли.
Хотя, как говорится, линька не изменила внутреннее содержание.
Приход гостя нарушил внутреннее спокойствие: заговорили голоса, казалось, заглохшие.



                57

Была минута, когда я струхнул – молчание затянулось, но потом трезвость восприятия ситуации возникла. Могу рассказывать, могу и промолчать, плюнуть на всё – дело «дцатое», как говорится. Важно, что я всё помню, могу мысленно снова пережить всё. Хоть сейчас, хоть завтра, подними ночью в любой час – отвечу.
Вопрос только надо сформулировать чётко. Голова что, голова идеальный аппарат для вопросов. Что в ней только не прокручивается.
Всё же есть у меня удивительное чувство времени. Сознание подсказывает, чуйка, что, допустим, сегодня надо туда-то и туда-то идти, сделать то-то и то-то. Понимаю, что это приспичило, само созрело, само родилось, пальцем не стоило шевелить, но как приятно осознавать, что обладаю удивительным чувством времени.
Молчаливая связь установилась: пальцы в пальцы, глаза в глаза, даже дыхание в одном ритме. Вопрос только в одном: есть у времени пальцы?
Что из этого следует, а то, что жизнь пока любит меня, именно меня, и для меня она свой кусок выставляет напоказ. У всего остального – своя жизнь, я об этом ничего не знаю, и знать не хочу. И уверен – никогда не узнаю. А зачем? Для того чтобы знания унести в подземный мир?
Занимайся маленькими своими делами, ни о ком не думай, живи. Будь свободен от всего и всех. Это и есть предустановленное течение жизни. Это и есть жизнь «по проклятому здравому смыслу».
Но, в какой-то момент ощущаю нечто, дающее мне право на беспорядок. Минутами остро начинаю ненавидеть себя. Смотреть на самого себя в зеркало становится тошно: ни любить такого нельзя, ни требовать чего-то невыполнимого.
Время и я едины. Нам не надо бежать друг от друга. Мы заворожены, мы порабощены друг другом. Участилось дыхание.
Да, многие в мои годы чего-то достигли, но были ли они по-настоящему счастливы? Все эти Пушкины, Лермонтовы, Есенины, великие учёные и изобретатели? Человеческим счастьем счастливы? Все они недооцененные, переоценённые, преждевременно были раздавлены жизнью. Они не умели держать паузу.
Не знаешь, как жить, - возьми паузу. Долго выдержать паузу невозможно. Что-то смутное и неясное переполняет душу, чем-то излиться готово.
Вроде как кто-то пренебрежительно засмеялся, этим смехом попытался отмести несуразность мысли.
Тень понимания, - она просто тень? Тень, которая из трещины равнодушия выползает?
Хочется говорить, хочется объяснить. Я чувствую, как уходят рядом другие жизни, как отодвигается окружающее. Отодвигаясь, оно отрывает от меня часть меня. Боязнь завтра рождается.
Стрелки часов летают по циферблату. Я слаб и никчемен. Нет у меня способности нападать и хватать из-под руки.
Новое знание пришло, нечто такое, и оно своё, в другом окружающем мире, в глубине другого мира, заставляет нелепости творить. И при этом волноваться и оставаться недовольным не запрещает.
Улыбку поймать хочется, не улыбку на губах, а улыбку глаз перехватить, улыбку дружелюбия, ободрения.
Щелчок, ещё один щелчок. Солнечное пятно сдвинулось
Переключение на другое – это ничто иное, как страстность души. Ничего дурного в этом нет, проницательность отличная штука. Она не требует словесных переговоров. Так сказать, проницательность то ли из законов природы, то ли с законом общества связана, она открывает то, что не на виду.
Не знаю, когда возникла у меня мысль обменять свою квартиру на дом в Злябовке? А ведь пришла в голову такая мысль. Победителем себя захотел почувствовать. Поймать лёгкое мгновение текущей жизни.
Лёгкое мгновение – чем оно не шевеление страха внутри? У каждого свой страх. Из-за него мерещится всякая чертовщина.
Никаких попыток нет строить из себя что-то, никаких попыток выставлять себя напоказ.
Стою перед Зоей, и не чувствую себя скованным. Могу её разглядывать, дозволяю себя рассматривать.
Мне ли, полукровки, в ком намешано десяток, если не больше разных кровей, кому «всё нипочём», кто испытал и хамство, и измены, и предательство, кого не удивить трудностями, вдруг озаботиться переменами?
Меня никто никогда не спрашивает, чего я хочу. Честно говоря, я бы и не ответил. Но что точно, не хочу быть ни на кого похожим.
Мир безжалостен. Он отталкивает и притягивает. Я в нём подопытный кролик.
Ничего не понимаю в жизни. Ни-че-го-шеньки!
Смелости у меня не хватает.
Воздух утра всегда упоителен. Чем? Так ожиданием.
Вроде бы спокойно выстраиваю мысли. Начиная с каменного века человечество размышляет. Не всё человечество, а лидеры. Остальным приходится переходить в небытие. Уснуть неизвестными вечным сном. Такой образ мышления никуда не ведёт.
С каких-то таких статей у меня возникло неожиданное и странное желание поселиться в Злябовке? Звёзды – звёздами, провидение - провидением, но ответ на вопрос услышать хочется. Внятный, аргументированный ответ.
Четыре раза мне пришлось переезжать с места на место, так сказать, кочевать. В родительском гнезде жил до окончания школы. Теперь родительского гнезда нет – снесли.
Редко кто похвастаться может сохранившимися корнями, уходящими в прошлое. То-то и оно, это вот и смущает.
Смущает то, что я объяснить не в состоянии. То, что мне кажется, заставляет думать о переменах. Иногда кажется, что между мной и жизнью, лежит роковое, судьбой назначенное событие.
Судьбой назначенное событие всегда за горизонтом. За горизонтом другая жизнь. Там месяц укладывается в день, минуты нельзя терять. Видишь несправедливость, а поделать ничего не можешь: руки связаны.
Чувствую, тяжёлое переливается во мне. Через бортик не перехлёстывает, но заставляет муть подниматься со дна. До поры до времени сдерживаюсь.
Настоящих мыслей нет. Все они возвратные. Текли сначала в одном направлении, потом повернули вспять.
Всему есть предел. В чём моя вина перед жизнью, и есть ли она?
Смутная тягость на сердце.
Во-первых, для того чтобы устроиться где-то, то место должно быть твоим, для тебя зарезервировано, должно быть свободным пространством, то место вместимо должно быть, оно принять должно. Чуйка подскажет, где, что и как.
Опять мысли перескочили. Никакого порядка в голове нет. Женщина, женщина перед тобой. Никто не заподозрит, что я бог знает, о чём думаю. Думаю, но в глаза не смотрю. И не улыбаюсь.
По-моему, когда для женщины что-то кончается, оно перестаёт её волновать, оно никакого значения не имеет. Так или не так это, не побывав женщиной, не поймёшь. Странное чувство. Что-то в этом есть.
Преувеличивать возможности нельзя. Не безграничны они. И опыт не безупречен, и груз, который с собой несу, зачастую, неподъёмен для другого человека, его тоже не сбросишь абы как, для него тоже сухая кочка должна быть или табуретка. И обстоятельства нельзя сбрасывать со счёта, они, обстоятельства, оказывают тайное давление.
Мне можно доверять всё что угодно: честнее нет человека на свете.
Нет смысла спрашивать меня, что и почему. Поступок считается поступком лишь в ту минуту, когда он необходим. В других случаях он просто – событие.
Что-то в Зое раздражает. Никак не могу разобраться в своих впечатлениях. Есть в Зое нечто такое, что чувствую, но словами не обзову, что держит на расстоянии. Так и тянет её уколоть. И между тем осознаю, что к моему уколу она будет нечувствительна. По отношению ко мне она безоблачна.
Мне бы перешагнуть или переплыть эти три метра. Три метра – дорога последнего бегства от себя. Кто бы перевёл через эти три метра. Я налегке. Ничего с собой нет.
А Зоя из породы тех, кто всегда прав. Горечь и неудачи заставляют её собраться и начать действовать. Расслабленных, чувствуется, она не любит.
Вороны с утра раскричались. Крик бездомный. Вообще, когда настроение начинает портиться, любое событие как бы знаковым делается. В странно-близкие отношения ставит. Неужели, нервничаю? Вокруг да около хожу.
С неба крапнуло несколько капель. Совсем не дождь. Слёзы сожаления пролились.
Может, кто-то умилился на небе от моих мыслей.
Не знаю, но чувствую себя заведённым. Искусственная птичка.
Как бы и прохладно стало. Поёжился. Где-то слышал, если человека ёжить начинает, это означает, кто-то перешагнул через могилу близкого ему человека.
Опять мысли свернули не на ту тропку. Есть судьбой назначенное в том, что я сюда пришёл. Мыслительный процесс, не направленный ни к чему, приводит ко всему.
Не молчи, не молчи. Не знаешь, как начать, скажи прямо, без уловок.
Зоя опередила меня. Она не ломала голову, что и почём, она уже приехала. Чужой человек, едва знакомый, по велению сердца тоже Злябовку выбрал. Как это понимать?
На лице Зои улыбка недоумения, виноватого недоумения. В глазах нет гипнотического блеска, призванного производить впечатление. Мой приход застал её врасплох. Я пока ничего не объяснил. Но ведь и опасности с моей стороны нет. Лицо её, не одушевлённое заботой, сникло, вроде бы уменьшилось, выявляя усталость.
Мельком брошен взгляд, но я сумел ухватить минутную душевную пустоту. Поскреби в такую минуту нутро – чайную ложку пыли не наскребу.
Нет, жалеть человека не надо. Может, ему так и надо, откуда знать? Никто ничего не знает.
Так год простоять можно. И через год не получу ответ. Я ведь человек прямой: «да» - «да», «нет» - значит, «нет».
Вот и мучаются в недоумении мои глаза. От сознания важности готов спрятаться или бежать.
Жду продолжения, жду и опасаюсь. Потому что Зоя, мне кажется, не поверит ни единому моему слову. Она вид делает.
Ну и пусть.
Опять искоса взглянула на меня из-под ресниц, на губах опять мелькнула тень улыбки.
Нечеловеческое спокойствие у женщины. Будто она постигла тайну вечности. Уж откровенничать с первым встречным не станет.
Я о себе ничего толком не знаю, куда уж тут других судить.
Вот, допустим, женщина увлеклась кем-то. А это ничего не значит, это временное, это только ей кажется, что это любовь. Любовь – это способ омолодиться. А ещё омолодиться можно, перестав смеяться. От смеха морщины на лице делаются.
Когда не надо, что только в голову не приходит. Заманчивые посулы сыплются со всех сторон: тысячи вариантов - выбирай на любой вкус.
Смена обстановки – вызов, желание как-то выделить себя.
Говорят, что ответы на все вопросы нужно искать в себе. Машинально при этих мыслях рука к карману потянется. Шарь, не шарь по карманам, а если ничего сам не положил в них, то никто другой ничего и не засунет. Но ведь интуитивно, каким-то обострённым чувством знаю, что где-то лежит необходимое, где-то зёрнышко в складках или шве завалялось. Не за семью печатями оно спрятано, на виду, но, поди – найди.
Нет ответа - ничего. Всяк живёт, как может. Учиться жить не надо, надо уметь жить. Всегда неучёные живут лучше учёных.
Конечно, не на сто процентов мои ожидания оправдались, но и не тошнит от окружающего. Нос на сторону не воротит. Происходит работа сопоставления того, что было, с тем, что есть.
Конечно, воспоминания хорошо бы запретить. Указ издать такой. Забыть, и баста! Нечего мыкаться от одного к другому.
Возвращаюсь к началу. Оборот стрелка на часах жизни проделала. Проделала не просто так, а значительность, что ли, всему придала. Пустота смыслом наполнилась.
После многих блужданий по улицам города, я нашёл свой путь в Злябовку. Именно свой, так как, сколько ни ходил по той, мною открытой дороге, ни разу у меня не было попутчиков. Никто меня не догонял, никто не шёл навстречу.
При этом я не блуждал в зарослях, не лез через бурьян.
От сворота с большака до Злябовки километра три открытой мною, подчёркиваю, мною, грунтовой дороги. Ориентир – куст, возле которого ёлка растёт. Там открывался портал. Шаги не считал. Не успел, да и сбивался всё время. Как тут сосчитаешь шаги, если под ноги глядеть нужно, того и гляди споткнёшься об ползущий поверху корень ёлки, если всегда учащался пульс, едва первый шаг по направлению к Злябовке делал.
Все, кто выходил из автобуса, шли прямо, будто не замечали ответвление, один я почему-то сворачивал направо.
Дорога как бы уходила в темень, ныряла в лесной омут. Булькает неподалёку родничок. Обочь дороги ёлки беспорядочно росли. Их корневища, будто вены на руке изработавшегося человека, выперло на поверхность. И заячьей капусты под каждой ёлкой нарощено, и шишек понакидано, и хвощ так и прёт.
Прицепилось же слово – «прёт».
Сон не сон. Мир не рухнул, когда я первый раз шагнул на ту дорогу. Может, мой мир и провалился куда-то, но тут же снова родился. Я даже ощущения не утратил. Как-никак, опыт есть. Есть и данные мне жизнью и временем ощущения, которым я верил, потому что кроме ощущений ничего путного из жизни не вынес.
Вру, есть ещё представления о жизни, которые тоже формируются опытом. Где-то на уровне подсознания, в глубине души, верю, что всегда выйду сухим из воды. До какого-то времени. Что будет потом – из страшного сна лучше не просыпаться.
Лучше всегда находиться во сне, в котором обнимаешь жену, она тебя обнимает, на губах чувствуешь поцелуй. Смех. Такой сон порядком пьянит, но пьянит безобидно.
Запала мысль перебраться в Злябовку. Хорошо жить в своём доме. Государство сбросило на жильцов многоэтажек содержание и ремонт, начались поборы, чуть ли не за каждый твой вдох и шаг по лестнице, железные двери подчёркивают изолированность друг от друга, - лучше всего за своим забором обитать.
Легко сказать, поменяю квартиру на дом. Дом – это часть природы. Всё равно, что дупло для белки. Дом ведь помнит прежних хозяев, ну как не примет?
Свободен лишь беззаботный да бездомный человек, который лишён духовных связей. Бомжик, может, не совсем бомжик, но беззаботный да бездомный - особые люди – самолюбивые и уединённые, в какой-то мере безнравственные. А чем они виноваты, если они родились такими, если их жизнь такими сделала?
Конечно, много приятнее жить в почёте, довольстве, чем ощущать презрение, копаться в мусорных отбросах. Но ведь всех принимает земля, и тех, и тех. И не ропщет.
Оправдать, что ли, хочу? Кого? Себя, остальных?
На вкус и цвет товарища нет. Господь Бог производит на свет людей с разными вкусами.
От непонимания внутри меня кипит смесь чувств: непонимание и презрение, обида и жалость, отвращение и обаяние. Гремучая смесь не по отношению к Зое, а вообще к жизни.
По отношению к Зое, разве, что жалость возникла.
Будто я послан жизнью в её жизнь, чтобы помочь ей обжиться, исправить в чём-то. Женщина с чувствительным сердцем поймёт это сразу. Из-за этого Зоя и молчит.
Я вот и десятой доли проговорить вслух то, о чём думаю, не могу. Давлюсь словами.
Снова перескок мыслей.
Что там я про лес, про природу думал?
В самой природе нет санитара, который видимый порядок поддерживает. Ну, там прореживает деревья, просеки оставляет, к озёрам подходы удобные расчищает. Жизнь леса, как и жизнь человека не состоит из одних только удовольствий. В лесу не наблюдаешь дружеского обрядового похлопывания по плечу, соприкасаясь стволами, деревья скрипят и стонут.
В лесу всё не на показ: упадёт дерево, так и лежит, превращаясь в труху.
В лесу одно дерево выживает другое. Борьба за место. А в городе, что, не так? Но человека не место красит, - своевременность прибытия на место, возможность соотнести себя со временем, способность подчёркнуть чувства обречённости и неучастие в процессе делания мира зыбким. И возможность сунуть нос в чужие дела, тоже не на последнем месте.
Когда перед твоим носом приоткрывают дверь, но дальше порога не пускают, хотя в висящее на стене в прихожей зеркало видишь часть внутреннего убранства, тебе, выпровоженному, что и остаётся, как собрать всё известное, и домыслить, что творится «там».
Там. Терпеть не могу напрасных надежд. Они только время забирают. Я считаю, что происходящее, более-менее, контролировать надо. Навык этого вырабатывать. А то, возникает ситуация, а я и не знаю, как из неё без потерь выбраться.
Если я такой умный, почему живу так одиноко без душевного покоя? А всё оттого, что душевный покой можно обрести только в своём сердце. А сердце у меня – всего лишь мускулистый мешочек.
Откуда столько пафоса? С перепоя или перепугу пытаюсь нарисовать картинищу полной фигни. Ситуация, - да мне ли думать над вопросами жизни и смерти, о вечности? Мне ли озаботиться о свободе выбора?
Большинство из нас, людей, сидят и ждут, когда за нас кто-то, дядя хороший, решит, куда нос сунуть. Ждем, что нам на голову свалится царский венец. Стоит только захотеть, дождись зимы, (обязательно, летом нет проруби) слезь с печки, иди к проруби, руками поймай щуку, подобно Емеле-дураку, и всё само произойдёт.
Вот и нечего сражаться со временем, нечего уповать на чудо.
Не дай бог, если сдуру угораздит что-то получить, кранты, так и будешь вечным попрошайкой-мечтателем.
Человек сам себя всю жизнь собирает из разрозненных, там и сям разбросанных, зачастую, спрятанных кусочков. Кем только не приходится побывать, от отрока-несмышлёныша до седобородого пенсионера, во что только не рядиться. И поездить по стране надо, и чем-то пожертвовать. Только собрал сам себя – время умирать пришло. Время раздаривать накопленное. Вот ведь парадокс.
Мне не скучно и не весело – так себе, лишь неловкость в ощущении. Стою посреди двора. Разговаривать не тянет, смеяться не позволительно, выкинуть что другое, в голову не приходит: никто не откликнется, всё как бы чуждается меня.
Кажется, Зоя считает своим долгом составить обо мне собственное мнение. Она такая, у неё нет мысли притворяться. Держится уверенно. Глаза притягивают, не то чтобы холодные – знающие, спокойно-внимательные, оценивающие и гипнотизирующие они, что ли. Эта женщина цену себе знает. Изменения судьбы принимает как должное. Не то чтобы со смирением, но сознательно.
И, тем не менее, есть в Зое что-то такое, тут пальцем покрутить надо в воздухе, в поисках слова, которое отображало бы это нечто, которое назвать, никак не получается. Клопиком себя чувствую под таким взглядом: куснуть бы и забиться в щелку. Взгляд держит на расстоянии.
Объяснять ей ничего не надо. Намекни - поймёт. Я пришёл, потому что появилось свободное время, мне нужно было с пользой его провести, скорее, убить.
В силу деликатности Зоя помалкивает об этом.

                58

Многое в жизни, конечно, происходит случайно. Не всякий случай может повернуть судьбу, упасть в ноги. Не всякую правду можно в лицо лепить. Начни расспрашивать – кровь себе испортишь. Разве расспросами можно счастье познать?
Счастье – это тяжёлое испытание, которое, сколько ни заверяй словами, оно не может быть долговечным – оно медленно-медленно в несчастье перетекает. Не в несчастье, так в стоялое, болотное, затхлое прозябание, в котором ничего не хочется. Нельзя прожитое ворошить. Прошло и прошло. Нет судей на прошлое.
Не знаю, но, наверное, не бывает такой минуты, когда что-то бы не хотелось. Пусть, маленькое, но нужное хочется заполучить.
Из-за этого готов выкинуть какую-нибудь немыслимую выходку.
Самая немыслимая выходка – вдруг исчезнуть. Стоял – и нет!
Особый спрос не с хозяина, а с того, кто непрошенным явился. Роскошь это - раскладывать кто и зачем, и какими достоинствами или слабостями наделён.
Так и подмывает хлопнуть Зою по спине, этим как бы предложить дружбу. Но нет, такое позволить не могу.
Ждём взаимного проявления. Ждём.
Я чувствую, как жду и старюсь. Старюсь с её молодостью, старюсь сам с собой, споткнувшись о пришедшую в голову цифру возраста.
И я, и она, оба, питаем надежду: вдруг что-то особое возникнет. Надежда – преглупейшее чувство, которое связывает ожиданием по рукам и ногам, обездвиживает, отнимает силы.
Стоит распахнуть одну из дверей моего тела в мир, как кто-то из нас начнёт меняться. Все мои двери в одну сторону распахиваются. Шагнуть за порог боязно. Не чувствую почвы. Нет начала. Оно было, но осталось далеко – далеко.
Нужно сконцентрироваться и начать действовать согласно неписанным правилам жизни, или против правил, если считать правила не чем-то само собой разумеющимися, а я жду, жду.
Можно жить сердцем, но быть не душевным. Впрочем, какая разница – сердце, душа – что об этом говорить.
Надежда, как и печаль, во всяком случае, украшает жизненный мир. Мир становится более человечным, не так плосок. Надежда позволяет душе стремиться (стремиться – слово тоже с ограничениями) за пределы.
Я жду. Я готов сделаться невидимкой, готов слиться со своей тенью, стать так, чтобы сквозь тень меня стало не видно. Оцениваю впечатления. А время уходит, оно неотменимо.
Тень, тень улыбки. Нет сил, шевельнуть губами. Чувство такое, словно на меня возложили обязанность проследить за всеми изменениями.
Моими, чьими-то, Зоиными?
Так выходит, что я всё время перевожу мысли на другое. Это злит.
Кто-то посчитал меня наблюдательным человеком. Наблюдательный человек чему хочешь научится. Смотреть, чувствовать время, не суетиться.
Время проглатывает любого, независимо от габаритов или от степени талантливости. Конечно, в вечность времени каким-то образом вкладывается по особым правилам любовь. Объяснил бы кто доступно, что такое любовь? Любые правила требуют дополнительные обсуждения. Я так считаю.
К сожалению, моё, видимо, призвание, бог его знает, есть оно или нет, не зависит от моего желания.  Как там, на небесах всё распределяется, – загадка. Скорее всего, методом тыка: ткнул бог пальцем в строку, по выражению глаз, по цвету лица мне моё и досталось. На меня свалилось, вот и радуйся.
Жутко почему-то себя в эту минуту почувствовал. Ощутил мертвенную тень на сердце. Кто-то задёрнул в глубине сердца шторку, помедлил, снова открыл, этим как бы выпустил неживое.
Выдохнуть ещё надо, сплюнуть, почистить зубы.
Живое, неживое, но глаза всё видят. Отчего тогда странная неприязнь к ожиданию?
В ожидании можно заплыть далеко за линию безопасности. Сил не хватит, и утонуть можно. Никто на помощь не придёт.
Какая-то тревога, что-то угнетает, тоска, что ли, чего-то хочется…Не есть ли то, чего хочется, настоящая жизнь, в противовес теперешней?
В противовес чему-то я не собираюсь тонуть.
Иной раз стоишь вот так спокойно, размышляешь, и вдруг вспомнится что-нибудь такое, что было давным-давно, но кажется, будто оно сейчас повторяется. Не совсем такое, почти похожее. И кажется, будто я знаю. что будет потом.
Тревога, тоска – это сон фантазии, недостижимое желание, искреннее, но не осуществимое.
И сразу почувствовал свою одинокость: один в целом мире, один со своей тоской. Тоска не собеседник.
Тоска не собеседник – такая мысль приходит ненадолго, она точно от изжоги.
Когда время останавливается, замирает жизнь.
Понимание призвания – это своего рода ощущение свободы. Это здорово испытать, это своего рода каждодневное открытие, это за каждым углом поворота судьбы таится новое.
Понимание – дуновение свежего ветерка. Чрезвычайно приятного. Это обновление.
Где-то читал, что с собой всегда надо носить серебряную ложку. От яда серебро тускнеет. Воздух отравленный, человек полок ядовитых мыслей – ложка покажет
Сколько нового я готов прихватить и унести с собой? Сколько всего понесу до края могилы, не дальше?
Затрагиваю и ускользаю, забавляюсь игрой в отгадки. Считаю, что так изучаю жизнь. А жизнь часто, возьми, да и оскорбляется. Боком поворачивается. Когда всё боком, то ничего порядочного появиться не может.
Глупое утверждение, раз взялся рьяно кому-то помогать, значит, я на его стороне. А уж хвалить за это меня или обрубить мне крылья, найдётся, кому решать.
Так усердно успокаиваю себя, что взаправду начинаю волноваться. Не хватает впасть в истерику.
Пользу, пользу из всего надо извлекать. Для этого надо приложить все усилия. Пришёл, - эта затея должна быть не напрасной. Загаживать те места, где нахожусь, - уж извини. Я не такой.
Одно знаю, верёвку, по которой можно было бы до звезды добраться, из меня не свить.
Если чему и удивляюсь, то удивляюсь в первые полчаса, потом перескок мыслей обязательно случится, отвлекусь на что-нибудь, и необычное перейдёт в разряд обычного, так было всегда.
Переход одного в другое освобождает пустоту, смещается центр тяжести. Из-под меня вышибают опору. Да, к ней только что привык, её не замечал, но без неё на ногах не устоять. 
Снова и снова пытаюсь разобраться в своих впечатлениях. Волнение присутствует. Говорят, что прошлое для женщины не имеет большого значения, когда это касается измены или принятого решения. Женщина никогда не становится на позицию покинутого. Странное чувство. Жалко мужиков.
Я – Фома неверующий. Отяжелел от одиночества. Пришибло оно. Нет у меня чувства, что всё внимание устремлено на меня. Смущения нет, страха тоже нет. Сомневаюсь, правда, во всём.
Странные мысли приходят в голову. Зоя так занята собой, своими переживаниями, что ей в голову не приходит терзаться вопросом, почему я пришёл.
Напрасно я думаю, что ей тяжело.
Стоит и думает: «Не понимаю, чего тебе, собственно, нужно?»
Да, не меня она ждала. Не меня.
Сейчас спросит: «Кто же вы, Вадим Андреевич? Я вас не знаю».
Я отвечу: «Человек».
«Я должна знать, кто вы, что вы…Вы ведь не наваждение…»
Я не курочка, которая гуляет по двору, в навозе копается, яйца несёт в корзинку, ни о какой беде не думает, а кто-то – цап её и голову свернёт
Я настолько электричеством наполнился, что боюсь пошевелиться: разряд между нами проскочит.
Слышны голоса за калиткой. Они отзвук другого мира.
Понимание в минуты большого волнения сближает. Молчание делается нестерпимым. Нисколько не удивлюсь, если слёзы из глаз сами польются.
Вздох. Не раз слышал такие вздохи, от них всякий раз щемит сердце.
Жил замкнутым мирком. Жил непонятной жизнью. Мне понятной, другим – нет. А тут с чего-то дух захватило. Совсем не страшно.
Зоя смотрит с неподдельным интересом. Она анализирует впечатления. Раскладывать впечатления вначале легко, а потом обнаруживаешь, что ничего сложнее нет разбирать мелочи. Чудо, если доберёшься до конца. Хотя конец всегда начало новому разбирательству.
Чуть шевелит губами. Еле заметно. Наверное, выражение лица её всегда такое – чуть заметный намёк, лёгкая ирония. Ожидание.
Решает дилемму, главное – самой любить, а не быть любимой. Наверное, больно осознавать себя покинутой. К тем, кто тебя любит, благодарность, затухая, уходит. В конце она, скорее всего, перестаёт чувствоваться.
Мир двоих – неизведанный никем мир. Он не пугает. Он не для всех. В нём нет прощения.
Прощения у неё никто не просил. Понятно, Игорь внёс смятение в её душевный мир. Она сама виновата, раз позволила смятению поселиться внутри себя.
Душами не совпали. Какое-то время вид делали, что раз телам приятно, то и души подобны. Фиг вам! Безрассудство не бесконечно. Она вела себя безрассудно, и он отплатил тем же.
Не притёрлись. Не пролился благодатный дождь. Росток не проклюнулся.
Вот и остаётся ждать. Жизнь – сплошные ожидания. Вечно стоишь в очереди.
Сытый голодного не разумеет, здоровый никогда не поймёт больного. Я вроде как вылечился от страха. Но при первой тревоге он снова зашевелится.
Я боюсь времени, боюсь принимать решения, боюсь темноты. Боюсь сглаза. Много чего боюсь.
Кто-то должен погибнуть, сгореть.
Наверное, это мучительно, если тени подобия между двумя нет.
Что, Зоя всё ещё любит? Или исцелилась? Может думать равнодушно? В равнодушии есть облегчение.
Странное ощущение, странное.
Ушёл в сторону от мыслей про Злябовку, про то, как нашёл свою дорогу сюда, про первые впечатления.
Говорил про «там», про закрытую дверь. Между «там» и «здесь» разницы нет. Там скоро перестало быть для меня тайной.
Сплетни, хотя и интересно их слушать, полную картину не раскрывают. Слушая на автостанции байки о Злябовке, думал, что это как-то чересчур. Не обидно, скорее, радостно воспринимал удивительные суждения. Не верил в исход женщин, сомневался, что жизнь в пригороде стопроцентно отличается от городской.
Такая постановка вопроса, где жизнь лучше, где хуже, мне в голову не приходила. Конечно, где нас нет, там всё лучше: и сахар слаще, и бабы красивее, и чудеса там заковыристее.
Власть закона бесконечности разматывает катушку со звеньями – одно тянет другое, за последнее звено успеть бы ухватиться.
Последнее – оно и первое.
Что касается меня, то я не должен приносить и жертвовать радость жизни в угоду показной безупречности. К чёрту самоотречение во имя какого-то идеала. Отбросить надо все стремления, во что бы то ни стало. С маленького человека и спрос маленький. Внутренняя незавершённость, конечно, делает картину расплывчатой. Чем больше осознаю необычайность своей миссии, тем больше охватывает растерянность. Для несведущих, ритуальность не есть сама жизнь. Главное – верить, что мир не рухнет, если я, допустим, и натворю глупостей.
Для кого-то - глупость, для меня – жизнь.
Глупость врастает в жизнь. Без возрождения.
Я всё больше погружался в состояние нервного возбуждения, когда нельзя прервать течение мысли, но нужно продираться сквозь рогатки собственных нагромождений, чтобы потом примириться и убраться восвояси.
Значение имеет не кто я, не мой облик, а безупречность моего поведения, мои привычки, что ли. Отсутствие бесцеремонности. Без предупреждения не моги и шагу шагнуть.
Таких, несведуще-наивно-озадаченных, у жизни – уйма, и все мы готовы не за просто так отдать свои жизни. Готовы бороться. Но и придраться к нам труда не составит.
В жизни одно другому не помеха. Хочешь испугаться, причину найдёшь. Своё собственное отражение в зеркале напугать может.
Что наиболее проще, того и боюсь. Боюсь ведь я заболеть, боюсь умереть, боюсь пожара. Копеечный коробок спичек, меньше нет денежки, а спичками из него мир сжечь можно.
Время всё уменьшает в размерах. Загадочное перестаёт пугать. Беспредел в рамки оно загоняет.
Мне лишь бы не останавливаться, лишь бы пересечь пограничную линию: не оставляя следов уйти в придуманный другой мир.
Если я ни о чём не догадаюсь, то и не узнаю ничего.
Парадокс простоты поражает, простота выворачивает наизнанку сразу. Простое – оно и самое любимое. Любимым делом следует заниматься не по расписанию, а в случае, если накатило, по вдохновению, как по разновидности счастья.
Пыль пускает в чужие глаза сложность. В важном и серьёзном деле не всё сразу осознаётся, пока ломаешь голову да осмысливаешь, опасность и улетучивается.
Не должен знать, а почему-то знаю.
Нахрапа у меня нет. Вежливый человек свои права долго отстаивать не будет.
Не могу же я заставить любить меня так, как хотел бы…Что там, любить, понимать меня таким, какой я есть, не всякий удосужится.
Любовь – любовью, понимание – пониманием. Нечего распускать хвост, как утренний петух.
Не отдаю себе отчёт. Сидит, сидит во мне какая-то тяжесть. Лишь иногда просвет появляется. За всё сегодняшнее утро не говорено всерьёз ничего, а предощущение мучит.
Я не разлучаюсь сам с собой. Спрятан сам от себя глубже. Чем душа. Мои мысли не по нраву. Но что поделаешь: для меня не думать – значит не жить.
И она. и я имеем право выбора. Встреча предопределена.
Чем дольше медлю, тяну, тем больше запутываюсь в потоке суждений. Как участник, как зритель, как не пойми кто. Прав, не совсем прав, не досказываю до конца, но никак не хочу выпасть из процесса.
Во времени не ограничен.
Меня всегда удивляли перескоки мыслей с одного на другое. Шныряют они словно мыши в поисках новых проходов к съестному.
Про лес говорил. Лес любит, когда в нём кланяются ягодке, всякому грибу. И не только самому грибу, но, порой, и листочку, схожему цветом с тем же грибом.
Лесу нужен воздух. Не толкотня в толпе, а свобода. Так и я чувствую себя вольготнее там, где меньше наврежу.
Когда спишь, навредить ничему нельзя. Сплю? Боюсь проснуться. Боюсь оказаться на всеобщем обозрении.
Свобода, несвобода, тропа, дорога – всё лепится друг к дружке.
По тропе, чтобы ни разу не слезть с него, на велосипеде в Злябовку не проехать, больно корни ёлок выпирают. Большак, по которому теперь немногие ходят, только большаком зовётся, в распутицу трактора вязнут в колее. Дураки и дороги – извечная наша беда.
С дураками ясно: от дурака дурак родится, и когда все дураки кругом, то дурость только кажется вызывающей. Она нормой становится.
Дороги, если посчитать все затраты на любую, от деревенского просёлка до городского шоссе, давно все из золота. Не сосчитать, сколько в них вбухано денег, материалов, времени, сил. Сколько каждый ухаб выслушал матерков и чертыханий, - понять ту единственность невозможно. Латают и латают.
Так вот и старый окружной большак в Злябовку, который я облюбовал, из той же оперы. Уж и песком засыпали наиболее топкие места, и пару машин битого кирпича сваливали в ямы – без толку, всё куда-то проваливалось, всё съедало пространство межвременья. Дорога стала походить на свалку строительных отходов.
К бесперспективному концу деревни, заканчивавшемуся болотом, дорогу нечего строить. У болота народ глупо и бестолково живёт. Естественной жизнью, но себе в тягость, не заботясь будущим, не зная, что другим нужно.
Трудно понять, чтобы здесь могли жить вечно. Чужие жизни миражами проносятся, вечными сменами. И не жаль, ничего не жаль. Будущее, каким оно будет, непонятно, а о прошлом нечего жалеть. 
Зато здесь тихо.
Мне предстоит пройти в дом. Зачем? Что такое важное должен обнаружить?
«Зачем?» - мне стала понятна моя безжалостность, задавая вопрос, хочу избежать пыток встречного вопроса.
Стою, а как бы проваливаюсь в ощущение. Чего там, покорность судьбе, но и понимание неизбежного есть. Двор начинает как бы туманиться по краю. Будто в рулон начали его сворачивать.
Ни я не принадлежу никому, ни кто-то мне не принадлежит.
…Хорошо думается, сидя вечерком на скамеечке. Шелестят листья, переговариваются, сумрак всё низит, дым не ползёт вверх, стелется. Прелью тянет от земли, чуть смутны испарения.
Райская жизнь. Чуть ли не истома. Растворённость отделения всего моего от наносного.
Солнце нисходит вправо и вправо, беззвучно тонет, оставляя красный след. Проваливается оно в трясину туч. На него совсем не больно глядеть. Наверное, на раскалённый бок попадает вода, пшикает, разлетаясь паром, становясь лиловыми облаками.
Лицо замирает, взгляд скошено глазами ползёт туда, будь такая возможность, он бы нырнул вслед за солнцем до самого дна преисподней.
Мысль мелькнула, всё будет хорошо, для этого каждый должен проявить готовность быть снисходительным, что-то забыть.
Полезная привычка время от времени щипать себя, машинально проверять, сон всё или явь, при этом думать, что делать дальше.
Думается ни о чём. Думается о том, что ни образование, как таковое, не нужно, ни злато-серебро, надо просто уметь жить. Никому не причиняя зла. Чем раньше приходит это понимание, тем лучше.
Только соображение этого не вдруг возникает. Некая безликая сила удерживает на месте. Возникающий страх будит воображение, лишает памяти, парализует, именно он заставляет мысли скитаться, бог знает где.
Это я вынес из одиноких сидений на скамеечке. В такие моменты чувствовал себя, как новорождённый, не понимая, что происходит.
Всё не вовремя. Оторопь нашла. Неотвратимое завладело сознанием. Сомнений нет. Трепещет, бьётся о стенки капсулы душа. По рёбрам, по сердцу. Если она и бабочка, то не до конца изученная, не пойманная зоологом в сачок, не приколотая напоказ иголкой к листу бумаги. Чувствую, как тяжелеют её крылья.
Я весь в зависимости. Весь. Почему? Да потому что хочу быть для кого-то самым важным. Быть единственным, абсолютно, наверное, такое чувство возникает считанное число раз за жизнь. След от него похож на след годовых колец на спиле дерева.
А может, след и не возникнуть ни разу.
Пустота в доме – это страшно. Плохо, что теперь печек нет. Утром встал, поворошил золу, глядишь, уголёк какой сверкнёт, от него раздуть пламя можно, не прибегая к спичкам.
Хорошо посидеть у открытой дверцы, выставив ладони к теплу. Хорошо.
Наверное, хорошо и когда кто-то остывшую золу домашнего очага выгребет, трубу прочистит, чтобы с первой спички разжечь новое пламя можно было.
Кто-то, хорошо бы…
С этим «кто-то» трудно стать вровень, не знаю про него ничего. Он ведь обыкновенный человек будет, не ангел, не инопланетянин. У ангела, говорят, не бывает плохого настроения, маеты и хандры. Ангел ведь помогает, не требуя ничего взамен.
Потребность помогать не есть благо. Потребность больше похожа на проклятие, чем на чудесный дар. Но ничего не поделаешь, что есть, то есть.
Молчание держит на расстоянии. Что не сказано, то не существует. В молчании тонут видения.
Кому-то живётся легче и проще, он может на чужие страдания смотреть спокойно, не ударяя палец о палец.
Что-то я равнодушен к своему будущему. О чём угодно думаю, только не о нём. Не могу представить мир, время, когда меня не будет. И тот вечный сон-беспамятство, без пробуждения, называемый смертью, вообразить не в состоянии.
Мир сходит с ума, я ли постепенно превращаюсь в безумца? Чужое безумие, конечно, отличается от собственного, но оно на то и чужое. Оно не захватывает. А вот собственное безумие создаёт неудобство, распад реальности происходит.
В первую очередь, лишаюсь возможности развиваться. Это переходит в агрессию. Я выхожу из себя. Куда? А в космос. И все ощущения, все мысли, все чувства живут от меня отдельно. Космос всё переварит. Он беспредельный.
В чём заключается смысл жизни? Кто отвечает на этот вопрос не задумываясь – тот не шибко умный. Вопрос не имеет ответа, даже предположить ответа нельзя. Тем не менее, как упрямый ребёнок хочет довести шалость до конца, так и я, не думая, в своей жизни ищу смысл.
Множество версий, у каждого своя, а ведь нужна одна, универсальная, одна для всех.
Тот, кто сверху, тому и видней, тому кажется, что ему всё можно.
Что такое – всё?
Для всех не может быть одного смысла. Каждый решает своё уравнение. У каждого свой ответ. Голова, казалось бы, набита умными мыслями под завязку, труда не составит выбрать нужное, глаза всё видят, а вот, подишь ты, весь я в сомнениях. Света не хватает. Слабый свет в конце жизни – галлюцинация. Крохотные жёлтые искорки – всего лишь напоминания воспоминаний.
Мысли плывут. Но за них не в силах ухватиться, чтобы последовать до конца, до края, где итожится прожитое и пережитое.
В этом, наверное, и состоит смысл жизни: напоминать ежеминутно, как обстоят в действительности дела.
Чего до одурения в себя вглядываться, чего к шуму и шороху ежеминутно прислушиваться? Чего по сторонам и назад оглядываться? Смотри вперёд.
Утро для того и приходит, что наступило время, когда нужно порвать все прошлые связи, чтобы уяснить себе смысл происходящего.
На зуд и напоминания я обращаю внимание только тогда, когда что-то болеть начинает. Если всё хорошо, то разве будешь о болезни думать?
О неладах в жизни, как таковой, только в минуты приступа я начинаю подозревать. Раздражает, - так и спрашивать нечего. Я одно хочу услышать, а мне в уши елей льют. Любой ответ – уловка. Ответ, он, в первую очередь, зависит от личности спросившего. Он зависит от моей проницательности, от моего отношения к собеседнику. От многого чего.
А желание закричать, что, возникает в отместку, что ли, для того чтобы перемешать всё и всех так, чтобы ничего другого не оставалось, как заняться поиском? Каждый должен искать. Каждому светит своя звезда.
Мне ли задумываться над тем, что повергает женщину в печаль? Если и задумаюсь, то ведь надо кому-то исповедаться, выговориться.
«Успокойся, успокойся, успокойся». Моя цель – придать себе уверенность, устранить страх, показать всё лучшее, что имею.
Сегодня, как бы это сказать проще, всё не на своём месте: и голова, и сердце. Всё перекособочилось. Задаю вопросы, возникающие изнутри меня самого, а ответа жду, бог знает, откуда, чуть ли не из космоса.
Мне бы никуда не ходить. Сегодня, так и кажется, за что бы ни взялся, всё испорчу. Бывают такие дни. Самоконтроль самоконтролем, но выключил бы кто ещё и способность анализировать.

                59

Перед глазами серенькая, тёплая, мягкая дымка. Она заполняет угол двора. Дымка как бы живая. Она настойчиво пробуждает совершенно иное понимание: между мной и всем миром пролегает даль, вмещающая в себя уйму страхов с неким непреодолимым пространством, которое как кисель обволакивает, заливая рот, не давая вырваться ни одному звуку. Из-за этого я стою молча. Я лишился голоса. Силюсь сказать, но невнятное «а-а-а» вырывается из горла и вместе с ним опустошительное одиночество усиливается.
Каким же долгим бывает молчание одиночества, мучительно долгим. Всматриваешься в него, вслушиваешься, стараясь понять всю его нелепость.
Чтобы избавиться от него, стараюсь вспомнить, кому я нужен, кто обо мне думает, кто, случись что, придёт на помощь, но всё напрасно, никого не припомню. Всё напрочь забыл.
Новое время, новые люди, новая эпоха. Жизнь переделывается. Учиться жить надо. А не поздно?
Учиться никто не хочет, всем готовенькое давай, пожирней и сразу.
Брюзжу. Пенёк!
Жуткость вдруг ощутить себя никому не нужным, трухлявым пеньком.
А впереди неведомое, то, что заставляет каменеть. Сзади – былое, умершее.
Струйка дыма поднимается из трубы в небо. Дым – тоже былое. Дым – поволока на белёсых, беспокойных глазах жизни.
Внутренние установки-убеждения никак не состыкуются с реалиями. Думай не думай, всё равно это не избавит от обязанности жить. Убеждения лишь сбивают с толку.
Когда сам принимаешь решение, запросто можно совершить ошибку. Везение всегда остаётся на совести случая. Надо потерпеть, переживу как-нибудь все испытания. Всё равно сформулировать свои опасения сейчас одним словом не могу.
Чудной всё-таки орган голова.  И насущные проблемы, и всякую безделицу пытается разобрать на полном серьёзе. Половину того, что волнует, что не связано с практической жизнью, можно смело выбросить из головы, но нет, именно никчемность рассуждений заставляет быть более покладистым. Заставляет соглашаться с чем угодно.
То, что я в это утро хочу проделать, одним словом изображается, нет, скорее, четырьмя – я к ней клеюсь.
И не клеюсь, а хочу провести с толком время.
На лице что только не выражается: и издевательское равнодушие, и сострадание, и боль. А я из-за этого сам по себе не лучше: всё вокруг прекрасно, а я не перестаю бояться. Что это, как не плата за неумение жить?
Какое мне дело до того, кто как обо мне судит, будет судить?
Неумение жить в конце концом перестаёт тревожить, отстаивается в привычную боль, которая не для чужого сердца, не для равнодушных рук, равнодушные руки ощупают и отпихнут в сторону. Страх перед неизвестным, в конце концов, придаёт силу: жить-то надо, из ямы вылезать надо. У каждой задачи есть своё решение. Ищи. Сто раз ошибёшься, на сто первый распознаешь ответ.
Чего там, опять размышления повернули на судьбу, считается, что судьба всегда права, правила её игры до тонкости никому не известны. Правильно, не правильно, достаточно или поленился до конца выложиться - никогда этого я не узнаю.
Жизнь – пресс. Давит, давит. Не знаю, на что можно положиться. Не знаю, какие следы после отжима на стенках остаются знаковыми. Жизнь должна оставлять разные следы.
Не так, конечно, что в одном месте густо, а в другом – пусто. Равномерно распределяться должны вехи. Чтобы предпочтения ничему не отдавались.
Судьба повелела, я пришёл. Сомнение берёт, а научит она чему? Шагну я, допустим, за калитку, если дров наломаю, не судьбе, а мне придётся отвечать.
И что с того?
Я не трус, но я боюсь. Охота мне душу поцарапать.
Сквознячок ветра, проникнув в щель, треплет отставшую от доски, висевшую на тоненькой плёночке коринку, едва слышно ею бормочет вечную песнь гулёны, песню печали и бренности.
Человеческая судьба – как коринка, также связана с жизнью тоненькой привязью, точно так же трепещет, подсказывает что-то, что – не пойму.
Возник какой-то щемящий сердце стыд. То ли из-за своей нерешительности, то ли из-за желания всё поскорее забыть. К серьёзному делу нельзя легкомысленно относиться. Толкового бы советчика, способного дать правильную подсказку, как бы это облегчило дело.
Разве стоять молча – это дело?
На молчание нельзя положиться. У молчания свой план. Молчание не основательно, - планировать реакцию в молчании бесполезно.
Когда-то я был живым человеком, с бесчисленными хотениями, теперь – нет. Понял, что любовь краешком меня зацепила. Притворяться перед самим собой я не могу. Урок какой-то извлёк. Необходимо солгать – солгу, необходимо умолчать о чём-то – и это у меня не заржавеет.
Достоинства какие-то есть. Хотя, морщит от этого слова. Толку-то с них, если, не покривив душой, могу сказать, что не вижу смысла ломать комедию. Комедия – жизнь. Как и у всякого живущего «не так», есть у меня на сердце позорная тайна. Я что и делаю, так стараюсь уберечь её от посторонних глаз.
Пока не встречал такого человека, чтобы на совести у него не было чёрного пятна. Биография у каждого с пятном. И что странно, накладываясь на биографию другого человека, любая биография меняет и его судьбу и свою.
Совесть – Бог. Бог даёт жизнь. Значит, только совестливым можно доверять зачинать жизнь.
А отчего ж так, начинается всё с нуля, и заканчивается ничем? Не нулём, но ничем.
Возложенные достоинства…Похвально, похвально. Каждый свой долг должен исполнять с любовью.
Увы и ах!
Если я сам живу, то это – одно, а если моя жизнь – имитация? Если кто-то постоянно вмешивается, заглядывает в книгу, подправляет, подталкивает: туда не ходи, это не забудь взять с собой, ни в коем случае не слушай того? И при этом никто не сообщает о конечном результате. Я должен сразу видеть непосредственный результат своих шагов и действий. Эволюционен мой процесс жизни, революционен? Если развитие идёт скачками, каждый шаг вперёд сопровождается потерями и насилием, как с ходу во всём разобраться?
Хотя, какое, с ходу, ведь прожил достаточно. Выходит, первоначальный пинок жизни был значительным. Значит, был отмечен странным полётом, заранее всё было для меня уготовлено.
Почему же топорщит тогда нутро? Значит, что-то не по расчёту пошло. Я ли этому поспособствовал, кто-то, но дальше намеченного пролетел. Что-то упустил.
Теперь, что, теперь веду бесконечный разговор с тенью – в тени большая часть прежней жизни. В тени же хранится и сосуд с ядом, подтачивавшим моё отношение ко всему. И всё же, не в состоянии я выкинуть что-нибудь неподходящее.
Но почему раньше ни разу не озаботился такими мыслями? Почему, стоило закрыть за собой калитку, как мой менталитет перестал кого-то устраивать?
Это, по меньшей мере, противоречит моим представлениям.
Подумалось о революционном процессе, но все революции кроме крови и разрухи ни к чему не привели. Конечно, кто-то выигрывал, но большинству населения проку с революции никакого.
Не могу себя представить кем-то вроде Чапаева, в бурке, на коне впереди войска. Не моё это.
Иметь бы способность, вычленять из процесса своё время. Это было бы достижением. Отгородился бы забором от всех.
Замнём для ясности такие мысли. Черта вечности давно отделяет от всего пережитого меня теперешнего.
Разве можно думать о какой-то революции, находясь перед женщиной? Хотя, как сказать, процесс завоевания женского тела, всегда революционен. Кровав.
Не стоит никого и ничто презирать, ни того, кто превосходит меня, ни того, что так и остаётся непонятым. Жестокая глупость прёт только в молодости. Это там, кто стар – тот любить не смей, кто не с тобой – тот враг. Теперь пренебрежение отвлекает.
Весь в сомнениях – лучше не рискуй жизнью. Сомнение – результат дурного влияния революции. Есть ли какой смысл в сомнении? Убей сразу сомнение.
Кровожаден, братец, кровожаден.
Не верю, что не ведётся подсчёт.
Человек осознаёт будущее. Бред сивой кобылы. Человек живёт отмеренное ему сейчас время и умирает. Он одновременно живёт в настоящем и в прошлом. Он сравнивает и делает попытки предвидеть. Но он ничего не может противопоставить своей смерти. Ничего.
Странное это чувство, что во всём мире нет человека, который помог бы…Даже сходу не соображу, в какой помощи нуждаюсь. Какому богу молиться?
В несколько минут молчания вместилась вечность. Две жизни. Моя и её жизнь. И третья где-то рядом. Жизнь Игоря. И ещё, наверное, с десяток других жизней ходит вокруг да около.
Из прошлых чьих-то жизней мне ничего не надо. Разве, самую малость. Чуть-чуть. Чуть-чуть того, что было в прошлом. Хорошего, конечно.
Не могу вообразить, что когда-нибудь в эти неспокойные минуты пробьётся настоящая жизнь, зазвучат голоса.
Во всём расчёт, и упрекнуть себя не в чем. Всё, как говорится, предопределено. Если что и делается, так ради спортивного интереса.
Что толку с того, если я буду долго молча пялиться на женщину, - введу её в смущение, разозлю, вдруг что-то не так, или вселю в неё надежду, которую не оправдаю? Какую-то информацию получу, не без того. Но тайну простым рассматриванием не раскрыть. И без толку скакать вокруг неё, как дикарь, потрясая копьём в воздухе.
Вот если бы я мамонта притащил или шкуру белого медведя, или скальп чей-нибудь…
Так-то оно так, но пристальный, пронизывающий, обязывающий взгляд всегда вводит в смущение, интригует. Он позволяет разглядеть мелочи, настроиться на волну приятия.
Неприятие возникает после высказанного своего мнения. Не высказанного, так зародившегося внутри. Противоречивого.
И ещё, неприятие у собеседника формируется, когда ты действуешь на своей территории, наскоками вылазки делаешь, пытаясь в свою веру его обратить.
В щеку дохнул сквознячок.  Прикосновение к щеке – это внятная своего рода подсказка, возможность понять причину. Это знак того, что мои условия приняты. Некоторые вещи всё же следует обдумывать и обговаривать заранее.
Как мало надо, чтобы непонятное стало понятным, чтобы безнадёжное дело стало выигрышным. Чтобы жизнь наполнилась смыслом.
Что бы я ни сделал, всё оно будет верным поступком. Со мной, без меня, что-то захочет произойти – произойдёт. Не захочет – так и не надо. Насильно мил не будешь.
Завод кончился. Может и правда, что человек подобен машине, и его заводить нужно? Закручивают пружину при рождении, и все душевные страдания, муки, радости – всё это приходит в движение. Не желаешь, а оно приходит.
Вот, думал, что живу, а на самом деле запрограммированность исполнял, надолго вперёд расписанную.               
Непонятное прорывается. Значит, не сумел вырвать его, не вытравил. Вот и сидело оно, зарытое, запрятанное, так бы и сидело до самой смерти.
Одному не выжить. Бог с ними, с событиями. Я воспринимаю вещи определённым образом. Душевный контакт возможен только между двумя собеседниками, третий, если и не лишний, но он искренность размывает.
Все разнообразия не постичь. Давно уяснил, что остерегаться нужно всяких сект, партий, объединений по интересам, религий и тому подобного. Начинают указывать – осмотрись. Не лезь в толпу. Толпа в движении затопчет.
Глаза разбегаются, поди, выбери, с чего начать, что важное, что можно оставить на потом. О случайности происходящего совсем не думается. Я – всё, только не пуп земли, не центр мироздания. И вообще, не стоит даже заикаться, начиная что-то, о том, что что-то получается. Сглазишь.
О предпочтениях лучше не заикаться.
Но всё-таки хорошо, что так сегодня всё сошлось. И не имеет никакого значения, что я чего-то не знаю или что-то узнаю.
От доброты всё идёт. Доброта приносит удачу.
Смысл жизни - в парности. Зрение – воображение, осязание – интуиция. Волнение – вдохновение. Мужчина – женщина.
А ведь в калейдоскопе никакой парности не возникает. Там хаос. И в жизни всё – хаос. Ниоткуда смысл возникает, никуда пропадает. Что, в конце концов, будет, мне не дано знать, жизнь коротка.
Стою посреди двора, верчу мысленно в руках трубку, рассматриваю узоры. Вроде, как и забыл, зачем сюда пришёл. Вкрутил кулаки в глазницы, выгоняя дремоту-сон-нелепицу. Затаращился.
Главное, я – живой! Не мнимый. Это оптимистическое «живой» исполнено смысла. Живой – означает, что я не забываю дорогу к дому, что снисходительно наблюдаю за происходящей суетой, что я – действительный могу мыслить, как и я - мнимый. И в том, и в изменённом состоянии, хотя я и одиночка, но я ничего не боюсь. Да, я зачастую хожу по кругу, но эта одна из моих особенностей в попытке понять мир.
Не сплю, не нахожусь в отключке. Дёрнул плечом. Не кто-то, - я! Этот жест следует понимать как, что я здесь, и в то же время меня здесь нет, я вообще не о том размышляю. Меня всё устраивает, и в то же время, я недоволен собой.
Я давно понял, что в жизни можно избежать сплошных разочарований, если воспользоваться одним способом – научиться перескакивать из одной реалии в другую, из одного мира в другой.
Конечно, в любой реалии, в любом мире мной будут манипулировать. Если не Бог, то кто-то, кто сильнее и умнее, и, вдобавок, знает, что ему нужно. Манипуляции происходят без объяснений: получил установку, а дальше, как знаешь, на твоё усмотрение. Дерзай. Совершай глупости.
Нет, конечно, если начал игру, фаталист я или реалист, будь последователен, иди до конца, доверяй судьбе и случаю. Сомневаюсь, так хоть вид делай, что доверяешь и, опять же, внимательно ко всему присматривайся.
Все в поступках ищут разумное зерно. Ответ – так только умный, с глубоким смыслом, шаг – так только в выигрышном направлении, действие – так только то, что ведёт к нужному результату. Вопрос – ответ. Это экзамен.
Неудача – основа успеха, в любом успехе прячется зародыш неудачи. Когда, где, с какими последствиями?
А куда деть желания? Без них – всё серым цветом окрашено.
В жизни слишком долго слушал бессодержательные разговоры, что в нужный момент забыл, как разговаривать по существу.
Разговор по существу начнётся с того момента, когда рот открою.
Неужели у меня способность переживать утрачена? Что, сердце охладело настолько, что посинело и сморщилось?

                60

Шаг навстречу – способ развернуть себя в судьбоносном направлении. Положено, вот и надо откликаться на любые предложения, но быть самим собой. Надо делать и поступать так, чтобы не сбили с намеченного пути.
Старорежимно рассуждаю. Будто пытаюсь лезть в чужую жизнь.
Я, конечно, совершенно не представлял, с какого конца и как подступиться к разгадыванию тайны Злябовки. Понимал одно, что предстоит со всеми перезнакомиться, узнать, кто, чем дышит. Только не продвинулся в этом вопросе. Теперь почему-то решил, что окончательные открытия через Зою произойдут.
Так кто, Зоя или тайны Злябовки меня волнуют?
Удивительно моё внутреннее устройство, замедленная реакция на перемены: пока всё плохо, я вроде, спокоен. Плохое само собой рассосалось – начинаю пережёвывать, волноваться, переживать. Проваливаюсь в темноту полубезумного состояния. Начинаю мусолить абстрактные понятия. И я об этом своём состоянии узнаю от кого-нибудь.
Кто-нибудь улавливает бредовый запах, который я сам не различаю. Что неприятно, так это последующие расспросы. Обязательно начинают расспрашивать: почему я такой, чего хочу? И эти бесконечные – а зачем, а куда?
Расспрашивают, будто знают про главное в жизни, которое впереди. И что моё препровождение – это маета по тому, что потом будет.
Не понимаю, что хочу сказать, непонимание и неожиданно, и ожиданно, неловко и волной теплоты по телу прошлось.
Не понимать можно по-разному.
Мне плевать, ревнуют или нет меня к моему прошлому. У каждого была своя жизнь. Признаваться в прошлом не стоит. Сколько там было любовий – три, пять,- раз они были, они были не настоящими.
Теплота – это движение частиц. Перегрев ни к чему. Торопится жить надо, не поспешая.
Не то, не то всё.
Никому не говорил, но вот скажу, что я – потребитель. Мне много чего надо. Быть любовником, - так силы не те. Я по совместительству никогда не работал. Успевал все дела переделать в отведённое время.
Так, что, в понимании заблудился? Нет, чувствую, кто-то крепко держит за руку, как ребёнка.
Нужно перебросить мостик. Жена – любовница, муж – любовник. Разницу, разницу уловить надо.
Жене много меньше надо, чем любовнице. Зато сила любовницы в том, что она даёт много больше жены.
Глупое рассуждение.
В век недоверия белое не всегда белым в результате окажется.
Мне что и остаётся делать, - отвечать. Немногословно. Легче всего соглашаться, выдержать паузу, и сказать «да». Сказать, язык не поворачивается – кивни. Кивок тоже отвечает требованиям. Кивнул – стал своим.
Хотя, иногда, от меня не согласия ждут, а проявления позиции. Очертить границы, показать предел манипулирования. Сказанное «нет» всем и всему, наверняка, заведёт в тупик.
Стою и чувствую, как открываются клапаны входов восприятия. Все чувства обострились в несколько раз, болезненность острым шипом вонзилась. Не хватало, чтобы перед глазами поплыли разноцветные пятна, и я хлопнусь в обморок.
Ощущение не такое уж приятное.
Тишина, но кто-то крутит ручку настройки. Звук где-то вдалеке то усиливается, то пропадает совсем.  В мозгу возникают картинки, обуревают столь мощные впечатления, что, того и гляди, они прорвутся наружу.
«Ночь. Улица. Фонарь. Аптека».
Готов чудеса воспринимать удесятерено. Восприятие времени поменялось, время не замедлилось и не ускорилось, оно стало другим. Мгновения перемен, а и решения о переменах, и сами перемены настолько мимолётны, что осознание произошедшего всегда задним умом я воспринимаю, так вот, мгновения перемен пропечатались, или впечатались раскрученными кадрами плёнки сознания. От рождения до минутной задержки перед калиткой.
Толчок сердца – выдавлена капля воспоминания, мгновение прошлого воспринимается по-новому. Абстрактно или реально – это другой вопрос.
Всё становится другим, разграниченным, содержащим больше смысла.
Какое-то время жил не так. Не с кем было поговорить, ничего не мог обсудить на равных. Вокруг кипела жизнь, но мне казалось, что вар, кипяток, избыток температуры, убивает саму жизнь вокруг.
Злябовка! Много собрал фактов. Зачем зря мудрить. Зачем спрашивать, почему оно так, а не иначе. Хотя, спрашивать: «Почему?» - хорошая и довольно полезная привычка. Можно сэкономить время и силы, поверив на слово.
Жажда переживаний – состояние зыбкое.
Свет с неба. Свет будит и даёт силы. Не мне одному. Всем. А я непохожестью озаботился. Мне плевать на коллективный разум. Я хочу размышлять сам. Хочу, чтобы меня приманивал мой запах, чтобы я всюду его улавливал.
Выходит, неведомая сила подняла меня на одну из жизненных кочек, выше людского муравейника.
Тут же следует вопрос: «Зачем?»
Не хочу ни с кем спорить.
Хотя, хотя словами всё можно заместить. Всё словами можно выразить. Чуть-чуть так, и чуть-чуть отличия будут. Словом можно прикоснуться, слово может обнять, притянуть. Слово может уколоть большее, чем какой-нибудь щипок.
Но ведь некоторые и без слов всё знают.
Когда есть потребность высказаться, это означает, что никто другой не в состоянии так выслушивать, как тот, кому выговориться хочется.
Чем насыщенная жизнь отличается от обыкновенной, серой? Скорее всего, в насыщенной жизни больше чувственного мира, больше переживаний и радости. Доходит там быстрее.
Но ведь там больше и страха. Страх – источник страданий. Страх возникает тогда, когда ты попал в чужой магнитный узел на своей миграционной тропе, стал не соответствовать.
Сегодняшнее утро в определённом смысле переломное. Теперь всё будет по-другому. Как по-другому, - спросить бы об этом у кого-нибудь сведущего.
Жизнь ко мне несправедлива. Это не вопрос, это констатация факта.  Задним числом соглашусь с этим.
С чьей точки зрения?
С моей, с моей.
Любого человека ставят в начале жизни на миграционную тропу. Пока идёшь по своей тропе, никуда не сворачивая, ни влево, ни вправо, всё хорошо. Стоит вознестись самомнению, перестать прислушиваться и спрашивать у природы согласия, как начинаются проблемы.
Тут и боль сердца возникает, и сомнения. Волнение не может вытеснить боль. Тут и соответствие или несоответствие лезет в голову.
Замечал за собой, что когда иду по улице, то смотрю в землю. Особенность, что ли, такая? Не на небо, не по сторонам гляжу, а будто подобрать с земли ответ хочу. Соприкоснуться ощущениями. Ощущения по земле разбросаны.
Ёжит. Снова холодком потянуло. Взгляд на себе ощущаю. Кто-то со стороны задумчиво смотрит на меня. Он хозяин положения. Кто он? Скорее всего - вечность.
Мой глаз вечность не различает, а чего глаз не видит, о том сердце не болит.
И что? Да то, что всё делается непреднамеренно.
Вдумаюсь иногда в то, о чём размышляю, странный у меня ход мыслей. Совсем к моей жизни он не привязан. Обо всём думаю, только не о том, какой смысл в происходящем, и что я с этого буду иметь.
Разные обо мне мнения. Одни считают доверчивым. Другие – грубым. А то, что запрятано и сидит глубоко внутри, до того нет никому никакого дела.
Раз так, то никакого значения в отдельности в изменчивом мире я не представляю. Я не важнее других, не умнее, не несу особую миссию. Просто, я нахожусь в процессе духовного кризиса цивилизации, вовлекли меня в него, не спрашивая согласия, из-за этого перепады настроения, ощущение одиночества.
Ничем не хуже, но и ничем не лучше. Есть хорошие люди, есть похуже. Есть добрые, есть злые. Есть умные, есть дураки дураками. Есть любители властвовать, есть желающие подчиняться. Есть лесники, есть лесорубы.
Есть прибранные площади, и есть территории, заваленные хламом.
И ничего и никого врагом считать нельзя. Всех нужно использовать. Цели унизить, кого бы то ни было, у меня нет. Другой человек для меня всего лишь средство познания. Каким бы ни было общение, оно обогащает.
Не только, не только.
Что-то неладное со мной происходит. И раньше была склонность к индивидуализму, и теперь никуда она не делась, только усилилась. Нормального человека в коллектив тянет, он живёт и мыслит, как себе подобные. Я же обхожусь границей своего тела. Эгоист.
Ну, и чего пришёл?
Сейчас не время для подобных размышлений.
Когда начинаю в чём-то мало-мальски разбираться, теряю объективность, дистанцию. Факт становится более понятным, если происходящее с высоты разглядывать, приподняться, оценить со стороны. Приглушить посторонние звуки.
Звуков никаких и нет. Что во мне, то сходится с моей жизнью.
Я переступил порог калитки не для того, чтобы разрушить чужой мир, даже если не понимаю, какую выгоду мне даст общение с Зоей.
Бляха муха, муха бляха!
Закрытая калитка перекрывает один из входов в городской муравейник. Моё имущество за калиткой. Что-что, но владеть имуществом не люблю, любая собственность требует внимания, а оно с некоторых пор стало рассеянным.
Склероз начинается.
Как это я не заметил, что шёл по длинному коридору? Шёл вроде бы прямо, а, оказалось, поднимался круто вверх. Заблудился, иначе бы не очутился здесь.
Мой приход означает, что я покинул лагерь тех, кто относит себя к обычным людям, и перешёл в лагерь тех, кто ищет выгод для одного себя.
Приход – общая точка отсчёта сошедшихся жизней. Жизнь – ожидание. Что, в конце концов, изменится в мире, если кому-то станет хорошо? Приход – отвлекающий маневр.
Забавное рассуждение. Претенциозное. Оно у любого лёгкое замешательство вызовет. Когда упор на «я», «моё», «мне» делается - это нарушает всякое приличие. Как это, заботиться только о себе, о своём благе?
Нет, я не сую всюду свой нос, но талантом любопытства обладаю. Одно дело любить себя самому, но лучше, когда любовь оправдывается любовью других.
От такого предположения небо на голову не рухнуло. А если и обвалится, то твёрдых обломков не будет, как-нибудь живой выберусь из-под них.
Любые опасения как-то действуют. Осторожничать начинаю. Ничего не хочу сказать. И всё-таки протест внутри таится.
А у женщины глаза обиженные, запрокинутые внутрь. Нет в них счастья.
Зоя молчит, и я молчу. Словно сговорились. Но ведь сговора нет. При сговоре хотя бы парой слов перекинуться надо. Ладно, знакомство у нас шапочное, пару раз в толпе виделись, мы оба знаем о существовании друг друга.
Вот если бы я был совершенно для Зои незнаком, наверняка она повела себя как-то иначе. Совершенно чужому человеку минуты общения интерес вызывали бы, а между мной и ней стена, вернее, стеночка общего прошлого знания, а оно равнодушие громоздит и недоверие. Доверие заслужить надо.
Слишком трезвые у меня мысли. Глаза слишком зоркие.
Неужели я много такого видел? Но ведь ни на одном встреченном человеке знака качества не было!
Доверие заслужить надо. Протестная реакция должна быть аргументированной, доказать надо свою правоту или неправоту.
Люблю, когда кто-то протестует. Именно тогда сыплются доказательства, в которых узнаёшь о говорившем человеке больше всего. Когда переубеждаешь, главное, не обижать.
Когда любишь человека, тогда он кажется самым лучшим.
Важен ты для человека или так себе, это, конечно, беспокоит. Для мужчины ещё важно умение слушать и выслушивать, и помнить. Помнить, не значит – забывать.
Растёт оцепенение. Не замечать этого нельзя. Правильно, зачем подогревать надежду, если я скуку нагоняю?
Невесёлая прозорливость. Аж дышать стало нечем.
Оцепенение само по себе важно. Оно вроде проблеска в темноте. Оно будит надежду. Всё будет, как тогда. Как пять лет назад, как десять лет назад.
Тепло разливающееся ощущаю. Медленно оно распространяется внутри.
И тепло, и грусть, и что-то стискивает горло. И радость от этого. И желание прикоснуться.
Заранее придумать собственную версию того, что случится – это не самый надёжный способ узнать, как всё будет на самом деле.
Зоя поселилась на особой улице. Воспринимать её надо по-особому.
Не знаю, но по разговорам, свадеб как таковых, свадебных обрядов в Злябовке не чтили. По крайней мере, за время моего блуждания по улицам в деревне, ни разу не видел машин, украшенных лентами, с куклами на бампере, не видел накрытые столы во дворе. Может, где-то и происходило свадебное действо, но на улице, которую я облюбовал, считал своею, ничего подобного не было. На улице было удивительное ощущение свободы.
Мне думалось, так даже правильнее, сходились двое по принципу: сбежались – разбежались. Скарб из хаты в хату не перетаскивали. Чего людей смешить, - сколько поживётся, столько и отмерено. Тут не морочат голову вопросом: какого цвета счастье?
«Выходи, сгинь нечистая сила, немочь пропади. Не на зрелища падок, а на события, на соучастия».
Что за хрень-заклинание пришло в голову? Срочно нужно обряд очищения пройти.
Броситься бы на шею, бормоча благодарность. Нет, лучше бы внезапно оказаться на мосту, облокотиться на перила, и смотреть на воду, курить и думать - так долго, как захочу. Думать ни о чём, целую вечность, час или два, может, целую минуту. А что, иногда минута, для тугодума, вечностью протянется.
«Есть выбор или нет?»
«Есть, - утешил я себя. – Двор, чем не место действия не выбор?»
«Только не…» - звук повис в воздухе. Фраза осталась недосказанной.
«Только не – что?»
«Ничего. Ерунда всё. Всё вообще ни при чём».
Безмолвная речь никогда не передаёт эмоции. Какое-никакое облегчение возникает, но не более того.
Проигрывать никто не любит. А можно считать проигрышем пари, которое вроде и не заключал, ведь пари с жизнью не заключаешь? Что-то вроде соглашение, и то исключительно ради пользы дела. 
Исчезновения людей теперь одной фразой определяют – на заработки подался человек. И никто, отправившихся на заработки, в международный розыск не объявлял. Затеряться на просторах России, труда не составит. Тем более, если в кармане «на первое время» водятся денежки, а если заграничный паспорт ещё оформил, - пропасть легче лёгкого.
Может, на странице какой-то учётной книги и останется запись фамилии, данные паспорта, только кому ты нафиг нужен. Простого смертного в международный розыск не объявят. Место теперь никого не держит.
Вот и выходит, баб в Злябовке крали не для выкупа. Увозили молодых. Обмылки, кому за тридцать, эти пропадали. Те, про кого, цокая языком, говорят: «Це баба!»
Жизнь научила открывать бутылки, научила, не промазав, наполнять рюмки, научила молча выслушивать разные бредни.
Затравить вопросом могу, подпоить до состояния блаженной откровенности, чтобы самому сохранить намёк на ясность сознания, могу. Но я не мастер интриги. Доверяют мне. А доверие языки развязывает.
Много раз выспрашивал, что за слово такое – «Злябовка», что оно означает, с чем его едят – вразумительного ответа ни разу не получил.  Одно слышал: «Так со старины ведётся».

                61

Наконец-то почувствовала облегчение. Отпустило совесть. Не покривив душой, Зоя могла сказать, что сейчас не смогла бы по-простому говорить с Игорем. Эта мысль испугала.
Что же это за несчастье, когда мужчина влезает в сердце и ничем его оттуда не выгнать? Дышать из-за этого нечем. И ещё что странно: он может без неё. А она – нет.
Подумалось, что если женщина будет биться ради одного-единственного мужчины, самого лучшего в какую-то минуту, то у неё наверняка возникнет чувство утраченных возможностей. Она отрежет путь к новым любовным похождениям.
Может, слово «похождения» и не вполне правильное, но, что есть, то и озвучила.
Не нужно женщине договариваться. Совесть всё одно вожжи натянутыми держать будет, тормозить будет все хотения.
Приглушить, конечно, совесть на какое-то время можно, но убрать её из подсознания полностью, ни за какие коврижки, не получится. Совесть – напоминание. Совесть – сожаление о том, что время прошло, а переживаний вроде бы и маловато. Не маловато, а они необычные.
Только почему совесть обычно просыпается ночью? Всё спит, а совесть бодрствует.
Сегодня умаялась, так и совесть не мучила.
Игорь, конечно, славный.
И это всё?
Нет, он, конечно, привлекательный. Есть в нём что-то, чем он отличается от многих.
Конечно, отличается…Отличался… Всё это странное впечатление теперь производит. Вот я проснулась,- думала Зоя,- а сообразить не могу, куда попала. Вчера – это было вчера. Вчера особый вкус к жизни был. Сегодня… А что, собственно, изменилось?
Сегодня я в новом озарении, сегодня я готова подать, если подам, сигнал со своей скворечни. Кто услышит, тот поймёт. Нет, - так навсегда, насовсем прошлое вычеркну, чтобы больше не морочить голову.
Правда, всегда найдётся какая-нибудь мелочь, она способна оказать противное действие, но ведь от чего вчера легла, к тому и встала…Если бы не гость…
Стоит, молчит. А время ползёт угрожающе медленно. Минуты делаются холодными и напряжёнными. Получается, мужчина сам себя не понимает. Если не говорит о цели прихода, так, возможно, и цели у него нет вовсе. Я его почти не знаю. Строить догадки? Не накрашенной женщине с утра не до душевного покоя.
Не накрашенную женщину негласная проблема угнетает, она сама себя боится. Она не может удачно соответствовать своему обаянию.
Что есть, то есть, женщина слишком много расходует тепла. Много ухода требует. Хотя, женщина не печь. Хотя, прогореть может: выпадет кирпич, и свод обрушится. Игорь был одним из кирпичей моего свода.
Да, ладно. Никого не хочу осуждать. «Получится или не получится» - этим вчера озабочена была.
Прежде всего, хорошо бы узнать, почему он пришёл? Я никого не звала, о своём приезде не трезвонила.
Так почему он захотел прийти? Почему именно он хочет меня?
Зоя почувствовала себя гораздо интереснее, чем всего минуту назад.
Минуту назад она была живая наполовину с чувством нетронутой вины.
Выходит, и его наполовину виноватость заполняет.
Зоя, вообще-то, старалась относиться безразлично к тому, что о ней думали. Право каждого думать и поступать, как он считает нужным. Но зерно истины в чём: её начинают осуждать, и она, за ней не заржавеет, тоже отвечает. Сдержаться нелегко.
Противно она себя чувствует, когда перестаёт себя контролировать. Бывает, выбор останавливает на людях, на которых в доброе время и не посмотрела бы.
Что-то подзуживает, что-то за язык тянет, - скажи, мол, всё, что хочешь. Она совершает ведь грех, стоя в ожидании. Стоит, потому что хочет испытать блаженство связи.
Связь непрестанно сближает двух, по чуть-чуть, чтобы, в конце концов, наградить прикосновением.
Это лучше проверить самой. Она никому не будет рассказывать про те рамки, которыми ограничена её личность. Другому такая история вряд ли пригодится.
Перст судьбы. Что-то ощущаю. Это становится опасным. Снова подбираюсь к состоянию, когда кто-то может заполнить мой мир.
Хочется этого и опаска какая-то.
Не хочу новых страданий. Наелась. Любви без страданий не может быть. Страдание пережила при расставании с Игорем.
Я-то думала, что никто не будет совать свой нос в мою жизнь здесь, хотя бы первое время. Время нужно, чтобы недоумения рассеялись.
Недоумения – так это слова Игоря, которые память возвращает, которые он говорил своим особенным голосом, с придыхом, зажигаясь, как бы искренне. Сердце и сейчас замирает.
Трудно подыскать слова, если здравомыслие потеряла. Смотрю на всё со своей точки зрения. Выходит, я вешалась на него.
Что больше всего возмущает, так это его убеждённость в том, что он поступил правильно. Вытер об меня ноги, как о какой-то коврик у порога, переступил, и, как ни в чём не бывало продолжил жить.
Смотреть надо было, милочка, смотреть.
Но раз он меня предал, я не могу к нему относиться, будто ничего этого и не было.
Где же моя наблюдательность? Встречаясь с мужчиной, я даю ему выговориться. Лишь потом стараюсь поймать на противоречиях. Вывернуть наизнанку. С Игорем, выходит, пролетела.
Жизнь одна, надо брать от неё всё. Глупо. Всё взять невозможно. А чтобы это понять, надо нагрешить вволю.
Да я теперь и не люблю Игоря. Просто была очарованность, в те дни мужу была не нужна. В состоянии дополнительного минуса иногда не те решения принимаются.
Не говори глупостей. Что я хочу сказать?
Когда у женщины есть длинная, бессонная ночь, есть время подумать. И тогда всякие странные мысли лезут в голову. Путаные, бессвязные. От них бывает больно.
И от мыслей, и от звуков.
И мысли, и звуки лишь вопрос воображения. Переживать всё можно не слыша. Переживать пережёвывая.
Может, жизнь всего лишь трагическая ошибка слепой судьбы?
Слепая судьба, слепая собака…
Пришедшая в голову мысль привела в замешательство. Она быстро свернула за угол. Успела разглядеть краешек, мелькнувший в последний момент. Никак от неё не отделаться.
В грехопадении теряется смысл жизни, грехопадение – аморально. Зато сладостно. А как понять моральность? Кому покаяться?
Цель жизни – свести двоих вместе, после всевозможных перипетий, обретя друг друга, эти двое дают жизнь третьему существу, и потом интерес жизни переключается на этого, рождённого нового человека.
На родителей жизнь как бы ставит точку. После кого-то – точка с запятой ставится. И так после каждого нового появления человека. В конце концов, доходит до многоточий.
Многоточия – не более заметный след, чем следы от брошенного по поверхности воды блина – круги скоро улягутся. Где много на воде цветов-лилий, там кругам нет места.
Цветы-лилии – это дети, что ли?
Не укладывается в голове, что всё уже кончено, всё позади. Немножко обидно. Да не немножко, а обидно. Хорошо ещё, что душераздирающих сцен не было.
Стою, молчу. Что-то неуловимое вокруг, что-то, что исправить нельзя. Нахожусь в тупике, мне время тянуть надо.
Я обязана как-то разобраться в себе.
Много бы дала, чтобы знать, о чём думал Игорь, что он чувствует. Понятое ему не имеет ничего общего с моими представлениями.
Тишина одиночества – особая тишина. Вовсе не о такой тишине и пустоте обычно идёт речь
Гордость мне не позволяет, - думала Зоя, - окольными путями выведывать, что и почём. Пусть Игорь не думает, что я обманута. Из одной только гордости не выдам свою боль.
Увы, к сожалению, не всегда удаётся поступить так, как считаю правильным.
Так всё просто и хорошо начиналось. Всей своей женской сущностью потянулась к Игорю. Чувствовала, что и он меня хочет. И мысль тогда возникла, что если настоять, то Игорь будет мой.
Был в этом риск, авантюризм, расчёт, - ответ можно часами отыскивать. Неразрешимый вопрос. За «да», всегда, после молчания, тревожное «но» всплывёт. Сомнения, одни сомнения.
Теперь-то чего уж сомневаться, обрублены все концы. Пусть даже у него осталась капля любви ко мне – дело не в этом. Он мне ничего дать не может. Это Зоя чувствовала инстинктом, понимала из опыта. Сбежал человек от ответственности. Как монетка провалился в дырку кармана. Кто-то подберёт с дороги.
Разные думы – своего рода старательное безделье.
Слушок прошёл, кажется, Игорь с кем-то живёт. Это всего лишь соображение. Может, сделать попытку вернуть его?
Только стоит ли тратить время, я не настолько наивна.
Стою, выговариваю про себя слова, считаю, что они обретают значение.
Стоит мне, наверное, притвориться наивной.
По-правде, кому какое дело, уязвлена ли я, разгневана, весела или беззаботна? Я умею скрывать свои чувства.
Да, когда последний раз видела Игоря, он, пожалуй, осунулся немного. Мужчина, у которого глаза бегают, не вызовет доверия. Он был по-прежнему любезен, даже сдержанно весел, словно ничего не изменилось. Не похоже было, что он убит горем. Для мужчины не горе, расставание с женщиной. Правда, он упорно отмалчивался на мои намёки, что хочу перебраться в его город. Уже тогда до меня дошло, что его начинает тяготить моё общество.
Встреча была без всякого смысла. Тягуче-безвкусная. Без перемен.
Какой толк от мужчины, который не хочет взять то, что ему даётся?
Что-то среднее в этом между упрёком и внушением.
Ненавижу мужчин – ботаников.
У меня и в мыслях не было начинать новую жизнь. Правда, я пересекла какую-то границу. А то, что исчезло, что случилось, - то и случилось.
Рохля-мужчина – недоделанный ботаник, упорно разыскивающий свой цветок, со временем превращается в пчелу, с намерением опылить всё подряд.
Шершень неутомимый, пчела-трутень. На какие только ухищрения такой не пойдёт.
Коварству мужскому нет предела.
Пчела – мужчина? Пчела – женщина?
А без разницы.
Пчёлы, по сути, примитивны. И женщины примитивны. Для нас цель – улей, место, куда мёд отложить. И уж завоёванное пространство женщина сумеет удержать.
Неужели, я для него ничего не значила? Знакомый мир перестал существовать.
Вроде бы крепко спала, а тело пронизывает усталость, мысли выписывают круги без всякого толку. Перетекают из пустого в порожнее как в песочных часах. Был бы Игорь рядом, он сумел бы перевернуть… Начали бы всё сначала.
Сумел он завлечь в сети. Побарахталась в них. И вовсе не для того, чтобы почувствовать себя счастливой, а ради, побыть рядом.
И тогда, и теперь вопрос висит в воздухе. А как бы хотелось иметь всё, что люди имеют?
Подумалось об этом добродушно, но решительно, обольщаться на этот счёт не следует.
В какой-то момент прочитала в глазах гостя жалость и насмешливость. Глупо жалеть женщину. Мне не жалость нужна.
Если всё хорошо было, зачем нужно что-то менять?
Вопрос, конечно, риторический, не к месту, а, может, всё к месту?
Сжалось сердце, вид делаю, будто всё у меня хорошо. Так и правда, всё у меня хорошо.
Интересно узнать, что у гостя на уме?
Мужики всегда беспощадно судят. Гость, скорее всего, подходит на роль беспристрастного свидетеля. Надеюсь, он не сплетник.
Губы у него дрогнули в странной полуулыбке. Тут же сделались бесстрастными.
Мне легко перемены отмечать. Те, кто не сталкивался с таким, тем, конечно, нюансы не уловить.
Каждое новое знакомство меняет сущность женщины. Что это может быть – не знаю.
Может, я придираюсь? Не всё так плохо? Нет причин тревожиться. Опираясь на своё знание жизни, я постараюсь избегнуть серьёзных забот.
Конечно, хотелось бы кому-нибудь по-настоящему выговориться, открыть душу, проникнуться ощущением, что меня слушает самый близкий человек.
Есть в этом здравый смысл, нет этого самого смысла, - не столь важно.
Как бы сплю, как бы нахожусь в бредовом, насладительном, с ума сводящем сне.
Что-то думала о близком человеке.
Надёжным тот человек должен быть.
Хорошо бы превратиться в кошку. Кто-нибудь почесал за ухом, погладил. Я бы потянулась, затихла.
Я, кажется, перестала считаться с условностями, а, по мнению многих, человек, который не хочет поступать, как все – ненадёжный человек.
Наверное, я из тех людей, кто странно устроен. Одержимость какая-то есть, многим могу пожертвовать, лишь бы удовлетворить возникшее желание.
Не знаю, что это. Эгоизм? А какой толк от эгоизма? Как его применить? Эгоизм не бескорыстен. Я практична, расчётлива, со здравым смыслом. Мне не доставляет удовольствия издеваться над кем-то. Этот «кто-то» не должен быть лёгкой добычей. Я не могу быть одинокой волчицей.
Неуместное сравнение. Обидное.
Когда я была рядом с Игорем, я чувствовала себя слабой. Мне всё время хотелось смотреть на него, слушать его сдобный голос. Если он спрашивал, старалась найти слова за себя и за своего мужчину. Была в этом приятность. И в то же время что-то ныло внутри.
Ныла не просто боль, а переживание предчувствия. Предчувствие всегда заканчивается потрясением. Здравый смысл не вызывает сочувствия. Здравый смысл всего лишь дополнение к процессу, происходящему в мозгу.
Держать всё в мозгу, женщине нельзя, разрядка нужна.
Понятно, разными ощущениями мужчины и женщины полнятся, понятно, если ощущения сливаются, то что-то невообразимое происходит, - терять себя начинаешь.
Никакого стыда. Никаких мыслей о философии, вообще никаких мыслей. Ничто не оспаривается.
Можно придумать самую невероятно убедительную ложь, чтобы расцветить воображение, однако, выговорить её вслух так, чтобы не выдать себя, не покраснеть, не начать заикаться, чтобы глаза в сторону не отводить, - не всякая сумеет. Я, во всяком случае, не смогу.
Никак не могу увериться, что всё воздаётся по заслугам. Не была подготовлена к удару со стороны Игоря. Не верила, что он принадлежит ещё кому-то. Это первое время доводило до безумия.
Безумие, наверное, и подтолкнуло к переезду.
Когда влюблённость заполняет все клеточки, когда думается, что плохое всё вымрет подобно динозаврам, оно не для меня, но, когда всё получается наперекор, - это ужасно неприятно, невыносимо, пережить это невозможно. Для женщины неразделённая любовь – мука. Для женщины невозможность владеть мыслями мужчины – мука.
В этом состоянии я могу, если нужно, хладнокровно совершить убийство. Во имя любви.
Такая простая мысль почему-то раньше в голову не приходила.
Мука в чём, - в невозможности разобраться в своих мыслях и перестать спорить с собой. Мука в том, что я боялась бесповоротно потерять Игоря. Мука в том, что я изнемогала от ревности, сомнений и тоски.
Я пыталась убедить себя, что раз мне хочется заполучить Игоря, то это разумно. Пара-тройка недель, в которые мы не виделись, это ерунда, но потеря оказалась горше.
Что, это открыло мне глаза?
И это, и желание переключиться на что-то другое, и вызов, брошенный кем-то, и безмерное бремя потери.
Голос звякнул. Скрежетнул железом. Нет сил поднять глаза. Я не хочу объяснений, они меня не касаются. Остаётся болтать всё равно о чём.
В мыслях и намёка на благодарность нет, какое-то время мне было хорошо. Было ведь хорошо. Радоваться этому надо.
Я же, остолбенев, вспоминала и перебирала, молча плакала. Чуть пожала плечами. На лице полное отсутствие выражения.
Хорошо бы в лес. Там природа успокоит.
В большом городе нет природы. Отсутствие её заставляет ехать в тмутаракань, чтобы закрепить в глазах горы, озеро, речку, какой-нибудь цветок. Устоять против этого искушения нельзя. Мне нужно отвлечься.
Одинокий холостяк, конечно, ценится выше, чем свободная женщина. Пропасть отделяет меня прошлую от меня теперешнюю.
Прошло полминуты. Стою, уткнувшись бессмысленным взглядом в пространство за забором. В мире ничего не изменилось. Ничего, кроме вчерашнего дня.
Я способна оценить комизм, трагизм, двойственность своего положения. Серединка на половинку.
Как бы там ни было, а на языке вертится вопрос, я не перестаю задавать его себе: «Не жалею, что так вышло?»
Нет, наверное.
В этом и заключается обман.
Хочется любить, хочется быть кому-то нужной, - не получается, вот и чувство собственной ненужности становится несносным. Никто не в состоянии измерить глубину невыносимости переживаний и способность женщины перетерпеть удары судьбы.
Не дай бог, кому-то пережить страшный удар, разрушивший веру в себя.
Просыпаясь по утрам, почему-то ровно в четыре часа, я начинаю думать о нём. И так на протяжении нескольких месяцев. Дождь ли льёт за окном, луна ли светит, темень ли, хоть глаз коли, стою, я думаю о том, кто неожиданно вошёл в мою жизнь. Всё стало не так, как было до Игоря.
Я не жалуюсь. Теперь я не хочу вспоминать про него, не хочу ни с кем говорить о нём.
Не помню, когда, но в один прекрасный день проснулась, без всякого предупреждения, с пониманием, что ничего не понимаю – ни себя, ни тех, кто рядом. Непередаваемое состояние. Заново родилась.
Шум слышится за спиной. Дух прежних хозяев покидает дом. Моей ли тоске стало тесно в четырёх стенах.
Тоска ли это? Может быть. Только постоянная тоска выродится, в конце концов, в неприятие. Тоска, погружённая в одиночество, предстаёт длинным сном. Засыпала – хотелось плакать, просыпалась – со слезами на глазах.
Так всегда у меня не на людях. На людях я – сама собранность. Улыбающаяся женщина. Но…улыбка, смех поверхностные, смеялась я только лицом. Нутро – застывший холодец.
Я могу предположить, что другие женщины, оказавшись в таком положении, при этом чувствовали, я это достаточно понимала, но что и мне судьба такую долю уготовит – нет, это для меня невозможно.
Я надеялась, что в последнюю минуту всё образумится, придёт спасение, всё вернётся: и любовь, и спокойствие.
Как это страшно ощутить, что жизнь как бы кончилась, впереди сплошной мрак. Больше никогда не будет хорошо.
А потом я послала всё к чёрту, перестала себя жалеть, приняла решение: я докажу всем, в первую очередь себе, что жизнь только начинается.
Что прошло, то прошло.
Не стоит перебирать невозвратно утерянное. Не в моём это характере. Я приняла решение уехать.
Только как-то отметила для себя, смотрясь в зеркало, что глаза перестали глядеть доверчиво и открыто. Растерянность в них застыла.
Ничего, это на какое-то время. Пройдёт. Уже проходит.
Утренний кофе я люблю вкушать в одиночестве, чтобы подумать. Сегодня кофе ещё не пила. Может, из-за этого гнездится внутри смутное беспокойство, не чувствую себя свободной. Никак не могу сойти с проторенного женского пути.
Чего я хочу? По привычке, едва ли отражающей подлинное чувство, - одобрения хочу. А какое имеет значение одобрение гостя? Он посторонний человек. Правильно или неправильно поступаю – это моё дело.
Но ведь мучает совесть. Не просто мучает, а гложет.
Меня бесит мысль об Игоре. Бесит! Так бы и устроила ему какую-нибудь пакость, чтобы он помучился.
Я всё время сравниваю. Может, это недостаток. Мне приятно видеть человека с хорошей внешностью. Внутри ощущение возникает, словно бабочка затрепыхала крыльями, касаясь чувственных окончаний.
Игорь, конечно, красавец мужчина. Да и гость ничего, лет двадцать ему сбросить, куда как хорош был бы.
Если честно, то мне в какой-то момент показалось, что из Игоря можно верёвки вить, что он слабый. Не катаньем, так измором, не измором, так приступом, я думала взять его.
У гостя слишком пристальный взгляд. Серьёзный, непонятно спокойный и уверенный, точно он что-то решил и утвердился в своём решении.
А он меня спросил?
Нет же, гость улыбнулся одними глазами, и я непроизвольно ответила такой же улыбкой.
Ладно, пока пространство передо мной не раскрылось. Я на пороге. Но пару шагов могу проделать. Навстречу кому или чему?
Гость что-то долго молчит, я уже начинаю тяготиться этим. Интересно, что скажет? Смотрит сосредоточенно и серьёзно в пространство, словно о чём-то размышляет. Что за этим кроется?
Что он хочет найти у меня?
Мысль не из приятных. В лоб не спросишь. Да и создалось впечатление, что гость особым образом улавливает мои мысли. Что слышать ушами для него не обязательно, внутри у него есть чувствительное устройство.
Я стою на пороге своего дома. Порог – граница. Кто провёл эту черту – не знаю.
Вообще-то, границ не должно быть. Особенно между людьми. Между людьми должно быть дружелюбие.
Всё располагается определённым образом в определённом месте. Моё место – мой дом.
Я сама не знаю, что хочу найти. Чисто интуитивно угадываю, что гость будит во мне какое-то непонятное сочувствие. Странно убедительное. Поэтому никому не хочется делать неприятное.
Я – это я. Это очевидно. Я себя в единственном числе использую. Мне нетрудно забывать плохое: умолчала, плохого как бы и нет. Раскрыться, - с этим повременить надо.
Да, нет же, во взгляде гостя вполне естественное удивление и доброжелательность, никаких сложных чувств.
Когда человек сам себе, кажется, ни на что не годен, он неожиданно для себя пригождается для другого.
А не слишком ли много наставила вопросов? Желанной женщина должна быть. Почему, если есть зло, то я никогда на него не должна отвечать?
Знаю, но не скажу. Никак не получается уловить, что происходит. Хотелось бы мне понимать всё беспристрастно. Не витать в облаках.

                62

Злябовка – это свой мирок с коварной конструкцией. Вернее, несколько живущих своей жизнью домов-островов, внутри миров друг друга. Без чётких границ. То ли, разделённых улицами - проливами, то ли, наоборот, по этим улицам-проливам легче общаться. Ведь любую улицу-пролив курица перейдёт, не замочит лап.
 Ни академиков, ни миллионеров в Злябовке на свет не появлялось. Может, и были, но памятных досок на домах не видел.
Раньше Злябовка считалась селом, церковь стояла. Руины церкви сохранились до сих пор, только Злябовка теперь статус зачуханного пригорода приобрела. Школы, магазина нет, колхозное имущество пропили. Целенаправленно шло, как бы, освобождение территории для последующей застройки теми же магазинами, только современными, теми же домами, только в особых коттеджных посёлках.
В стране идёт особая ползучая революция: отторжение от земли. Идёт без насилия, без какого-то одного вождя, вроде, без жертв. Идёт переход от старой системы к новому обществу, в котором, всяк сам по себе. Всяк под себя гребёт.
У кого-то сто процентов уверенности в лучшее будущее, для кого-то теперешний раздрай – крах всем надеждам.
Мне совершенно ясно, что тратить время. менять что-то, совершенно не нужно.
В который раз запрокидываю лицо вверх, чтобы дать возможность глазам перехватить тонкий лучик света. На небе нет ничего нового. Там, как и сто лет назад. и тысяча лет. Изменения происходят на земле. Хочется поднять кверху кулак. Нет, не погрозить, а сквозь дырку сжатых пальцев просто понаблюдать. Наблюдать, чтобы не отстать, не теряться. Без солнца ничто не способно расти.
Я упивался этим открытием: без солнца ничто не способно расти.
Мужики - злябовцы пили, тянули руки к стакану, изживали себя, словно отсчитывали последние минуты, словно вот-вот указ выйдет об их отмене.
Они чем-то цепляли, но чем – непонятно.
С организмом, когда шёл по улице, творилось что-то непонятное. Сердце чаще колотилось Неправильно. Как вот это было понимать?
Поговаривают, что скоро женщины рожать без мужиков будут. Четыреста человеческих зародышей каждая женщина в себе носит, как лягушка икру.  Осеменить и один производитель может. От Адама всё человечество род ведёт.
Память, что ли, подводить стала?
Переход в небытиё, возведённый в степень бесконечности, конечно же, заставлял пить, конечно же, он все воспоминания стирал, все сомнения придерживал в себе.
Нет желания говорить. Глаза надо держать закрытыми, чтобы облака на небе быстрее разошлись. Из прорех невысказанные слова до ушей долетят скорее.
Сколько там минуток осталось, с какой из них обратный отсчёт пойдёт – это никто не зафиксирует. Но самое страшное, как по-пьяни мужики говорили, они все чувствовали, как сквозь них утекало время. Ненужность во всей красе представала, время казалось лишним.
Я не от одного, от многих слышал, что время в Злябовке воспринимается издали. Искренность таких доводов была полной, она не вызывала сомнений.
Что-то – не знаю, как это назвать, необходимость ощущать свою силу, что ли, отгораживало меня от многих, с кем разговаривал. Скорее всего. они отгораживались от меня своим укладом жизни.
У меня не было цели, когда бродяжничал по улицам. Манна не валилась с неба, я и без неё был сыт. Подспудно шло узнавание.
На голову жители Злябовки всегда крепкими были. Бабы отдельно, мужики – наособицу. Маньяки, отродясь, в Злябовке не водились. Ворожеи, колдуньи, знахарки – с «хорошим» глазом, с «нехорошим» - эти, через двор, хоть слева направо, хоть справа налево, как угодно считай – этими Злябовка славилась. В жульничестве никого не обвиняли. Все жили по принципу: в змеином кубле друг дружку не кусают.
Может, поэтому в революцию, «мужики-наособицу», с красным флагом не бегали. В Злябовке всегда была своя власть – злябовская. Негласная. У колодца собирались кумушки, судили-рядили, песочили-чехвостили, оправдывали. Как бы кто ни орал, как бы кто кому ни грозил, грань не переходили. Кто как заходил, тем же путём и возвращался. О последствиях знали. Белые не рубили шашкой головы красным, красные потом не мстили.
Потомственных пьяниц, как уже говорил выше, – этого добра хватало. Пьяница – не праведник. Пьянице ведома тайна человеческого единения. Они существуют, обладая реальной силой. Пьяница на то он и носит звание потомственного – пить умеет. Пить и не пьянеть.
Не один раз мне пришлось с злябовскими мужиками посидеть за столом. За столом полная откровенность: все ухмыляются, но, как я потом понял, что ухмылка – лучшая форма скрытности и замалчивания. Дружеский трёп, переходящий в допрос, и ни слова о традициях. С какой целью они пришли на этот свет, - в этом было что-то нелогичное, странное. Печальное, но оно не требовало клятв.
Становилось как-то не по себе. Двойственность чувствовал. Не иначе обет был, язык за зубами держать крепко.
Тем не менее, «сельские пролетарии» любили поговорить. Сравнить, что было, что есть теперь, что потеряли, что получили, - это заводило. И я, стыдно сказать, тоже принимал участие в сравнениях. Реальность не препятствует формированию скепсиса. Скорее, наоборот. Выкручивайся, как можешь. Громозди одну на другую нелепицы.
Мужики, узнав, что я не один год проработал на Севере, сразу сошлись на том, что, небось, деньгу грёб лопатой. Не бедствовал. Поэтому понять, что их волнует, отчего они пьют, не могу. Марсианину землян не понять.
Я старался держаться открыто и дружески, но, тем не менее, я видел, они чувствовали какую-то отчуждённость, словно я что-то таю, что-то хочу вызнать, не знаю, что, но для них важное, и это заставляло их держаться настороженно. Подороже продать им хотелось «что-то».
Я не фокусник, не шулер, ни убедить, ни принудить не могу. Подняться и уйти – это за мной не заржавеет.
Когда попадается интересный человеческий экземпляр, мне хочется прочесть его мысли. Для чего? Не знаю. Что-что, но угрозы в первый момент ни от кого не исходит. Мужикам от меня что надо, - выставил бутылку – этого довольно. Повторюсь, им со мной сидеть было не так уютно.
Да и мне, честно сказать, ни разу не попадался человек, столь же щедрый, как я, столь же терпимый, столь же чистый сердцем, столь же не зацикленный на деньги. Ни один не мог заполнить пустоты вокруг меня.
Я не тороплюсь. Время будет заполнить пустоты. Если суждено чему-то быть, оно будет.
Конечно, сейчас себя возвысил. Будто икону с себя написал.
Воздуху стало не хватать. Поэтому клонит в дрёму. Чем больше мечусь, тем уплотняется разделяющая оболочка.
Обиды, конечно, они тянутся из прошлого. Прошлое виновато, что живём плохо, что вопросы только множатся.
Одиночество правит миром. Река одиночества разделяет людей, редко где мосты переброшены.
Ещё о злябовцах. В прошлом мужички-безлошадники преуспели, в революции семнадцатого года, а куда без них, те, кто по поводу и без оного готов поорать, помитинговать, они оседлали деревню. Да и теперешние «пролетарии», кто свой ваучер обменял на килограмм сахара или на бутылку, кто никаким боком к разделу собственности не причастны, они знали, имели представление, как в мировом масштабе, особенно, после трёх-четырёх пропущенных стаканов первача, сделать всех счастливыми.
Эти «пролетарии» могли присоветовать, знали, что нужно сделать африканцам, индейцам для безбедной жизни. У них, казалось, готов рецепт и ответ на все вопросы - эти, словесные творцы революций и гражданских войн, не только в Злябовке водились. «Пролетарии» переживали по поводу происходящего на Украине, их волновало землетрясение в Непале, они следили за курсом доллара, хотя, отродясь, большинство доллар в руках не держали.
Говорильня – говорильней, но Злябовка жила тихо. Счастье где-то на стороне – это, в общем-то, чужое счастье. Чужое счастье всегда под сомнением, оно будет таковым, пока доказательств не представишь. Чужое счастье – достоверное наваждение, затеняющее глаза.
Огонёк надежды время у злябовцев не задуло, буйные ветры реальности крыши не своротили. А всё остальное просто не имело значения.
Лишь бы кровавой плёнкой глаза не заплыли.
Понятно, когда становится не по себе, перед смутным ужасом неведомого я пасую. Хотя, чужой привнесённый страх, короток, - вспотел, тут же просох. Что-то вроде сна с тревожным пробуждением. Невозможно предсказать заранее, как, кто, когда не позволит мне сломаться.
Головой об стенку биться при первой неудачи не буду, если не передумаю. Голова моя, чем плоха – она не слишком вместительна. Когда приходит новая идея, старые соображения как бы прячутся в запасники. В этот момент состояние души начинает главенствовать над временем.
Сомнения – так на всё есть причины. То одно, то другое. Человек я осторожный, даже, скорее, робкий, но решил же, что бояться нечего. Раз бояться нечего, то и на воспоминания соглашаюсь, и продолжу наблюдения.
Это ничего, что мысли у меня холодные, от слов пар изо рта идёт.
В Злябовке я набрался многих любопытных сведений. Как говорится, смотрю, слушаю и мотаю на ус.
Люди все примерно одинаковые: иногда бездушны, сутками напролёт не замечают друг друга, потому что полно интересных дел, иногда, будто проснувшись, безоглядно объясняются в любви. Мурлыкают, аж тошно становится. И тогда, всё, как говорится, случается, как бы в первый раз.
Гигантский смерч закручивает. Странно и нелогично. Дошло, что прошлое наполнение потеряло свою силу.
Хиреющая деревня живёт по присказке: спать долго – вставать с долгом. В темноте и проглядеть важное можно. Прогляд – своего рода долг перед временем.
И ещё с десяток присказок вспомнить могу. Не в них дело.
Раз я на что-то решился, время перестало исчезать бесследно. И форма, и качество, и срок. и любое невысказанное слово – всё значимо.
Мужики говорили, что бабы в Злябовке просто «сходили с ума». Не выдерживали сравнений городской жизни и деревенской рутины.
В годы перестройки кто первыми челноками заделались, правильно, - женщины. Разговоры – разговорами, как словесно ни сотрясай воздух, а есть, и пить каждый день нужно.
Некоторые исчезновение женщин связывали с мистикой, которая испокон веку приписывалась Злябовке. Болото в округе, так в болоте кикиморы и лешие водятся. Говорили ещё про некий переход, который открывался за грядой холмов под названием Колбечихи. По крайней мере, за Колбечихи сворачивала «старая» дорога.
Может быть, топь, которую Колбечихи обрамляли, когда-то была озером. В озере, понятное дело, топли люди. Сами, или кто-то помогал утонуть. Озеро заставило дорогу делать петлю. 
Спрямить, сократить путь на пару километров можно было, но для этого надо было тащиться в гору. Себе дороже. Мучить лошадь, сжигать бензин. Пешую тропу натоптали вокруг. По ней по какому-то зову уходили женщины.
Миф был, что камни обочь дороги – застывшие слова обиды, высказанные напоследок.
Ну, одна ушла, ну, две, это не говорит о всеобщем исходе. Это всего лишь создало миф.
Если вдуматься, то по моим описаниям получается, что Злябовка на другом конце света располагается, за сотни километров, в глуши. Но мир другим может показаться, стоит свернуть в проулок и начать рассматривать зады дома. От настроения многое зависит. От того, что хочешь увидеть.
Хочешь в мир чудовищ и злодеев окунуться, думай об этом. Смотри на всё широко открытыми глазами взглядом человека, отлично знающего, что ему нужно.
Какие ужасы могут причудиться, понятия никто не имеет. Мир чудовищ и злодеев невидимый мир, злодеи, видимо, собеседники никакие.
Из-за перескока мыслей с одного на другое, полным идиотом себя чувствую. Мне нужно время, чтобы приспособиться к миру Злябовки. Надо как бы заново научиться смотреть, двигаться, дышать.
Конечно, я прощаю себе все прегрешения, которые совершил. Во имя чего прощаю, - так во имя жизни и всего человечества.
У людей принято действовать методом проб и ошибок. Каждый выдвигает свой вариант. Идеи принимаются, идеи отвергаются. Подлинная роль этого – дать иллюзию участия, иллюзию возможности выразить свои желания, свои негодования, свои задавленные обиды. Властвовать хочется.
Ради этого желательно жить в своём времени.
Мне кажется, кто-то где-то кого-то зовёт. Непонятно откуда.
Того, чем кто-то обладает, у меня нет. Моё воображение выводит меня за пределы разумного.
Виденное, пережитое остаётся записью в памяти, не определённой датой, а каким-то воспоминанием. Случись этому воспоминанию прийти в голову, как тут же теперешнее начинает разъединяться с прошлым. Передвижка происходит. Очередь начинает двигаться. Куда очередь?
Спрашиваю из чистой любознательности.
Любовь без страсти не может быть. Это очевидно. Привязанность – это привычка, инстинкт парности. Страсть нуждается в преградах.

                63

Мои рассуждения прямолинейны. Они нигде и ничего после себя не оставляют. Ценности в них ни на грош. Они не имеют ни малейшего смысла.
Доводы неподвластные рассудку. К Злябовке не прикипел. Ни ненависти нет, ни особой любви. К тому, и к тому идут через мучительные раздумья или через кровь. Выстраданным всё должно быть. Выносить положенное время любовь и нелюбовь надо, и родить своё. Ничего другого не остаётся.
Я уже и не помню, что было вначале. Сомнения, наверное. Они тронули душу. Потерял я что-то. Причём, сам потерял.
Выразить симпатию, значит, прийти в гости, значит, к тому человеку обращаться на «ты». Это не нахальство, а один из способов приятия. Симпатия – это и способность делать квадратные глаза от удивления или умиления.
«Ни хрена себе!»
Наверное, страсть и увела первую женщину из Злябовки. Конечно, здесь никому не приглянулась, надеяться не на что было, вот и … зазор образовался. Без несовпадения не увели бы.
Никого не буду уверять, что сходу распознаю фальшь. Меня обманывали, я был порой неискренним. Но безмятежности в разыгрывании неискренности у меня нет, и не было. Не могу имитировать. В полуправде не силён.
Полуправда, часть – это не половина, не доля, это вырванный с кровью кусок чего-то, который потом никуда не приставить. Не прирастёт.
Подобно скупой, коптящей свече сгорает моё время. Кто-то изредка обдирает мягкие восковые слёзы, растирает их, крошит, и сыплет на пламя. Треск слышен, брызгают фонтанчики, тени прошлого на стене плясать начинают. Мутные, но всё одно понятные.
Куда моя беспечность подевалась, где вдохновение, в чём логика? Ничего сознательного. Всё на интуиции. Прежнее ощущение свободы и лёгкости тела исчезло.
Неведомая сила контролирует. Неведомая сила – есть Бог. Так принято считать. Принято считать, значит, в этом направлении надо мыслить.
Чем помочь может мысль? Она двояка: она для осознания, и для того, чтобы забывать. Она не вещественна. Мысль расчетлива. Она не есть создатель жизни.
Наползает на солнце облако. Обволакивает небо. Без солнца скучно.
Чудно. Я живу без памяти прошлого, без имён, без надежды. Живу в пустоте. Если о чём и говорю, то, как о давно минувшем, позабытом, навеки исчезнувшем за горизонтом. Моё прошлое в бездоннейшем скучнейшем мороке за горизонтом.
Но ведь любой шаг вперёд – это стремление приблизиться к горизонту, чтобы рассмотреть утраченное или неполученное.
То заикнулся про страсть, то перескочил на мысль, то речь завёл про неведомую силу.
Кстати, если сердцем полностью завладевает страсть, думается, слова со стороны, предостережения – бесполезны.
Жизнь появилась гораздо раньше самого умного человека. Огонь породил мысль. Сунул палец первобытный человек в костёр, обжёгся, - боль пробила мыслительный канал, заставила строить предположения. Без огня, без умения управлять им, человек не выжил бы. Так и огонь любви сжигает человека. И желания – они искорки от тлеющего костра.
А животные? Им огонь не нужен. Что, значит, они не умеют мыслить? Умение мыслить как-то облегчает жизнь? Вот уж бред, так бред.
Сколько лет на земле живёт Бог? А человек?
Всего две тысячи лет отделяют нас от момента рождения пророка, а на Руси отсчёт времени начался от сотворения мира больше семи тысяч лет назад Чудно. Многие тысяч лет назад, это подтверждено находками, люди уже прокладывали тропы.
Опять понесло не в ту степь.
Никто в свою веру не обращает, никто не тащит меня, упирающегося, к тому, что сам хочу, никто не требует раскрыть потаённую мечту.
Совсем сбрендил.
Всем хорошо, значит, и мне хорошо. Бог с ним, что это не увязывается с некоторыми моими выводами и наблюдениями.
Я пытаюсь взглянуть на происходящее, на обыденную жизнь, на страсти, на переживания со стороны, глазом чужака. Конечно, не совсем равнодушного, а мыслящего по-другому.
Не бывает так, чтобы за всю жизнь человек ни разу не ошибся. Только не всякая ошибка делает врагом. Что-то должно подвести, какие-то причины должны быть, чтобы каверза созрела до окончательного решения.
Выходит, что никто не жаждет со мной встречи. Я никому не нужен.
Прежде чем откроется дверка решения, интуиция должна подвести к этой дверке. Хотя интуиция иногда подсказывает не то, во что хочется верить и заполучить.
Что-то про революцию упоминал. Правильно, революция для того, чтобы что-то отрезать и выкинуть. У меня есть что выкинуть. Но жизнь без нажитого будет пресной.
Знакомство с другим миром есть революция познания. Я изначально родился революционером, я участник бесчисленных переворотов в моём мирке, я не могу без этого. Новый день всегда тоже революционен. И поход в чужой двор тоже революционен.
Снова не могу сходу распознать фальшь в рассуждении. Обман есть, но в чём он? Вроде не глупый, но наступаю раз за разом на одни и те же грабли, обмануть меня довольно просто. Я хочу, чтобы меня обманывали. Есть безмятежная разновидность искренности, наивность в рассуждении, которую невозможно имитировать.
Стоит напротив меня женщина. Взгляд у неё зоркий, дружелюбный. Не сказал бы, что неподдельно он добродушен, может, есть в нём доля бесстыдства, с каким меня рассматривает. Но ведь это необходимо.
Что уже произошло, оно будет всегда. И в этом нет ничего особенного.
Взялся бы сейчас кто втолковывать про особенное, я не понял бы.
Всё об одном и том же. Как в том словоблудии: у попа была собака, он её любил…И до бесконечности.
Говорить на одном дыхании, мыслить в унисон, понимать, что не хочешь полуправды – это ли не индикатор искренности, или состояние примерно похожего?
Моя правда не есть что-то целое, что-то совершенное, что-то непогрешимое. Полуправда - искренность хитреца. Чтобы успешно жить, хитрить надо. Изворачиваться, недоговаривать.
Искренне верю в святость своего слова. Я же не хочу плохого никому.
В самых смелых потаённых мечтах нет у меня желания переделать мир. Нет, мир бы я переделал, но, как говорится, бодливой корове бог рога не даёт.
Я – как тот умирающий от жажды путник, завидев водоём, в моём случае это сама жизнь, этот двор, бросился к спасительной воде, начал жадно пить, не понимая, что так можно захлебнуться. Захлебнуться можно впечатлениями, утонуть в переживаниях. Пить надо медленно, надо дать организму возможность привыкнуть.
Что, минута, в которую остановился перед крыльцом, есть минута привыкания?
Мысль какая-то без патетики, но выглядит пафосно.
Мысленно разговариваю с невидимым собеседником. Передо мной женщина, а я, не замечая её, не выказывая симпатии, олух олухом, стою и жду. Чего? Сам не знаю. Рассудок потерял. Вот он, результат революционного процесса: хождение с революционным флагом ведёт к потере рассудка, ведёт к перерождению.
Солнце освещает Землю снаружи, а мы, земляне, находясь внутри, смотрим ожидающе в черноту космоса.
На каком основании? Мысли мои рафинированные.
Для меня космос – женщина. Недорогая цена стыда показывает туда дорогу.
Явь, полуявь, сон, - решать мне. А мне сейчас хочется одного – внезапно перенестись к себе в квартиру, заварить кофе, и сесть перед телевизором. На экране не касающаяся меня жизнь, там страсти других людей. Без переживаний хорошо пить кофе.
Усталость навалилась. Дошёл до предела, перестал понимать: где я, сам ли по себе или в связке с кем-то. Приспичило сюда прийти.
Женщина передо мной. Она, вроде как, готова принять помощь.
Не дано мне быть уверенным и решительным. Из-за этого и к партии независимых людишек не могу себя отнести. Жизнь меня крутит. Не мне судить, хороший я человек, или так себе.
И хороший человек, и плохой человек, с моей точки зрения, как мужчины, может любить людей, природу, может быть снисходительным к женщинам, может быть искренним, в чём-то щепетильным. Расхождение в чём-то одном, иногда незначительное, разводит по разные стороны барьера. Холод в отношения добавляет.
Моя жизнь – нескончаемые повторы.
И что? Дальше, вывод какой?
Пасть бы на колени, только так можно гордость побороть.
Стоит приложить ладонь к земле, холод почувствуешь, страх небытия проймёт. Миллиарды лет остывает земля, никак не может остыть. А не дают ей это сделать все те, кто в неё лёг: правые и неправые, хорошие и плохие.
Это мы – живые, тешим своё самолюбие.
А что, может, люди и есть топливо, дровишки, они в земной печке поддерживают огонь? Живые – греются, живут за счёт мёртвых.
Вот это понять нужно, что не рождает земля плохих и хороших, все для неё одинаковые, всех она примет в себя.
Совсем запутался, плохо жить в тумане непонимания. И сон не сон, и явь какая-то не правдашная.
Конечно, на то разность и многообразие у жизни, чтобы я мог покипеть и свариться в собственном соку. Сок кто-то выдавить должен. На кипение времени затрачу уйму. Время самый страшный враг. Что-то о времени постоянно думаю. Наверное оттого, что слишком долго живу в одиночестве.
Результат процесса разным будет: если позволить вариться – в одном случае компот выйдет, если позволить жизни самой бродить, то хмельной напиток дури в голову ударит.
Тут и проявится одна странность: я вежлив, весел, открыт, но мне это как бы и не надо. Огонька нет, искорка нужны. Требуется такое, чтобы прожгло.
Не знаю, но мне кажется, что всякий, узнавший меня лучше, захочет, чтобы я был где-то рядом.
Пальцев не хватит перебрать все достоинства, и для недостатков пальцев тоже не хватит. Щепетильно честен, до изнуряюще совестлив, рассудителен и аккуратен, конечно, своё просто так не выброшу.
Нет у меня обескураживающей откровенности. Несусветное для меня мучительство завязать знакомство, всё прошлое и настоящее перебираю и смазываю, готовя на хранение. Эта аккуратность лишает пылкости, и по-хорошему, душевной дерзости, которые в поступок выливаются.
Я как бы на распутье, причиняю кучу неудобств окружающим.
Поступок – самое моё больное место. Не враз могу решиться. Опаска внутри сидит.
Я не обязан знать абсолютно всего. Не из безнадёжных тупиц, которые не способны хоть что-то понять. Я талдычу одно и то же, запутался окончательно и бесповоротно, концы у меня не сходятся с концами, факты так и остаются фактами, сам себе противоречу. Чем дольше буду пытаться объяснить нынешнюю ситуацию, тем больше буду путаться.
Тем не менее, я понимаю, что всё оставить надо, как есть.
 Я не притворщик, но замечаю, что с некоторых пор заражён машинальностью, что ли, вроде как сплю на ходу. Нет, машинальность никак не равнодушие. Равнодушие – пустота, сдувшийся мыльный пузырь, который ничем не наполнен. Равнодушие – это нечувствительность к чужой боли, чужие страдания не задевают, чужие слёзы не трогают.
Машинальность – заторможенность в проявлении, она подразумевает не проявление самого чувства, а как бы копирует его, заученно - ровно.
Конечно, искренность – хорошая штука, она многое может объяснить, но можно ли одной искренностью оправдать тот или иной поступок? Думается, нет.
Что первым приходит в голову, оно не всегда оказывается путным. Хотя в тот момент оно и главенствует. Есть, есть зерно в, казалось бы, ниоткуда пришедшей в голову мысли.
Какая разница, как думать, о чём думать, где сидеть или стоять? Дело в том, что стоит мне выявить в себе изъян, как он начинает расти. Вместо того чтобы размышлять о деле, я обдумываю всякую чепуху.
Чепуха чепухе – рознь. Иная немного поднимает настроение. Конечно, сегодняшний день паршивый. По многим параметрам. Не получается словами выразить мысли.
Почему я называю Злябовка «нашей», в который раз пытаюсь объяснить, всё дело в том, что после смерти жены я решил сменить городскую квартиру на отдельный дом. Соседи с их постоянным топотом сверху, музыка, что гремела из-за стены сбоку, сплетни, пересуды – всё это надоело.
Входную дверь открываешь на двор, и идёшь, будто сквозь строй мимо сидящих у крыльца кумушек. Они не шпицрутенами ударяют, а пронзают взглядами, да шепотком в спину подталкивают. И эти улыбки на бритвочкой прорезанных губах, - сама любезность. Перегнувшись, понизив голос, спросят о здоровье. А мне приходится, либо втянуть шею, либо озираться, стремясь на секунду опередить-увернуться от удара.
Со странной поспешностью дёргается кадык, сглатываю обильную слюну. Неловко, противно. Но суживаются глаза, как-то неестественно выпрямляюсь, чувствую, как отвердевает шея.
Мои выводы не соответствуют, перевернулись мысли с ног на голову. Запутался. Во всём занудство какое-то.
Тишины хочется. Своего пространства. В этом есть мистика посредничества жреца между настоящим и прошлым. Я не жрец. Мне только что и надо, как приятие причастия чего-то.

                64

Сначала нужно понравиться кому-то или кто-то должен понравиться мне, а потом всё делать в своё время. Чтобы я использовал и меня использовали. Надо уметь чувствовать, уметь понимать. Иметь своё мнение. Привыкнуть, наконец. Жить практично. А практично жить – это прикидывать, как и что в том или ином случае выйдет.
Уметь благодарить, тоже из этой оперы. Возвращаться и благодарить.
Обо всём приходится задумываться. Всматриваться, замечать, демонстрировать свою заинтересованность.
Хорошо, что мужикам не принято плакать от печали, и радость мы, мужики, переживаем, не взвизгивая по-щенячьи.
Чутьё мне подсказывало, что влюбиться или наполниться страстью, чтобы перестать замечать и анализировать, мне не светит. Хоть убей, ничего в этом понять не могу.
Я дышу, хожу, что-то делаю не из-за того, что Бог так определил, может, я и не верю в Бога, а просто я нетребовательный и незлобивый. Бескорыстно живу. Мне лишнего не надо. Из-за этого, может, я и неинтересен.
Не хамлю ведь, не ломлюсь подобно барану в ворота. Вежливость – это зерно чего-то, что нуждается в демонстрационном проявлении, вежливость - зерно уважения.
Весёлый свет льётся с неба. В воздухе разлита утренняя радость. И мысли бегут, нет им удержу.
В общем-то, я отлично себя чувствую.
Откуда такое пришло, но у меня создалось впечатление, что неспособность прошагать три метра до крыльца, - это своего рода передышка в искании.
Хотеть не вредно, вредно - не хотеть. Своё пространство - это некое расстояние от чего-то до чего-то. Очерченный круг. Сфера. Камера футбольного мяча. Вроде как кочан капусты или луковицы. Сравнение с капустой лучше, горечи меньше.
В голове – каша. Ноги как ватой набиты, сил шагнуть нет. Сердце, - а чего про него говорить, если оно как провал в никуда, как старый колодец, промёрзший до дна. Гукни в него – эхо не вернётся.
Длится и длится молчание. Это уже какое-то иное отношение. Реальное или ирреальное, - не мне разбираться. Время не наступило разбираться.
Сколько времени и сил требуется, чтобы своё пространство обойти? Если обход сделать по проложенному когда-то пути, наверное, не так и много, гораздо меньше, чем в первый раз, когда это своё пространства столбишь.
Во второй или третий раз обход без риска, наличие капканов в первый обход проверяется. Редко кто во второй раз в капкан угодит. Я мин сам для себя не ставлю. И ветки с шипами, какие торчат, с закрытыми глазами рукой отведу в сторону, чтобы не напороться.
Если сильно ждёшь, если не дождёшься, становится всё равно. Опаска лишь усиливается.
Чем терять время на всякие там сомнения, говорю себе, начни искать ответ. Лучше, забудь всё, что было.
Мне не хотелось ни острить, ни блеснуть знаниями. Я понимал, что молча стоять неприлично, но именно это неприличие и требовалось в эти минуты осмысления. Или шагнуть вперёд надо или повернуться и уйти.
Эх, хорошо бы, если бы кто-то сказал: «Я могу чем-нибудь помочь?» Самый лучший в мире вопрос. При любом ответе.
Свои заблуждения, чужие, - заблуждения и есть заблуждения, их уважать надо. Особенно некоторые. Как говорится, кому что, а голому баня. Элементарная логика. Можно добавить сюда и некоторое знание жизни. Правда, в этом вопросе хвастаться нечем. Хорошо бы научиться просить совета, и стать более покладистым, чтобы меня могли переубеждать.
Как же, можно ждать до заговенья, когда выстроятся знатоки в очередь, чтобы внушить мне праведные мысли.
Снова поймал на себе взгляд женщины. Она смотрела с таким серьёзным выражением, что я поёжился. Но вот же, усмехнулась, морщинки в уголках её глаз задрожали.
Нет, она не меня видела. Перед ней стоял другой человек. Я сквозь оболочку её защиты увидел, как она старалась загипнотизировать того человека, как часто задышала, как, окаменев лицом, глазами похотливо ела его, проявляя откровенную чувственность. Какая-то бесстыдная отвага сохранялась на протяжении короткого времени.
Секунду длилось наваждение. 
Жалость возникла?
В самом деле, жалость?
Я начал сочувствовать?
Эта женщина справится с чем угодно.
Раз она устроила этот переезд, авантюрное есть в её характере, себялюбие.
Был бы я игрок, и, если бы она сидела напротив, мне всё время пришлось бы козырять. Не знаю, почему так подумалось.
Нет, что-то и отражённое есть в ней. В такую влюбиться невозможно.
Любовь – рай, разлука – ад. Должно быть, переход из рая в ад, всё равно как броситься вниз головой в пропасть, и не всё ли равно, что с тобой станется. Наверх уже никакая сила не поднимет.  Переход из одного пространства в другое не может не быть без потерь.
Почему я мирюсь с тем, что я такой? Глупый вопрос, вопрос не так поставлен. У меня нет ощущения, будто я поднял кверху лапки и смирился. Смириться с чем-то, что мне нужно, но его нет, нельзя. Я не могу.
Пространство – сфера, кочан.
Кочан – это кочерыжка в толще накрученных листьев. Так вот от кочерыжки до последнего листа – это и есть своё пространство. Расстояние между листьями не в миллиметрах измеряется. Жалко только, что последний лист чаще всего выбрасывается: и грязный он, и на ощупь осклизлый, как бы вспотевший.
Своё пространство создаётся спиралью закрученного или раскручивающегося временного листа. С указаниями, с выводами, с предостережениями, с намёками, которые становятся понятными спустя какое-то время. Намёки - отдельный вопрос.
В детстве, когда солили капусту, хрумкать кочерыжки было любимым занятием. Сладковатые, за неимением другого лакомства, они шли «на ура». Это теперь кочерыжка – кладезь нитратов, выбрасывается.
Кочерыжка – это я сам. Есть во мне какая-то кладезь, нет – поздно мне определять. Без разницы. Моё пространство выгораживает закрученный лист судьбы. Какие на нём знаки, сам ли я их нацарапал, до меня кто-то, я не разумею.
Не каждый человек многослоен. Кичиться этим нечего. Не с каждого безболезненно несколько слоёв содрать можно. Иного потри, как тут же от боли орать начнёт, на слёзы изойдёт.
Сболтнул что-то лишнее. Понятия не имею почему.
И понимать не надо – пустышка – всегда пустышка.
По мне, так какая разница – три или десять слоёв, важно, что не один, важно, что есть прослойки. Слабые стороны человека в прослойках спрятаны, сильные – в кочерыжке. Слабые стороны есть у всех, они на виду, а вот сильные стороны – их не у каждого разглядишь. У кочерыжки вкус с горчинкой.
Видел, как с берёзового чурбака на станке шпон снимают. Лезвие и крутящаяся заготовка, ползущая лента, на которой написать всё, что угодно можно, приклеить куда угодно. Остаётся огрызок, который идёт в переработку на щепу.
Сколько ни разрезал кочанов, не видел ни разу, чтобы какой-нибудь слизняк сквозной ход в кочерыжке проделал. Или чтоб два червяка грызли друг другу навстречу.
Почему так, наверное, у каждого своя судьба.
Пространство должно быть без дыр. Иначе оно и не пространство – лоскутное одеяло, сшитое из разноцветных кусков. Своё пространство должно быть, как и лоскутное одеяло, выстегано. Чтобы не сваливался слой.
Самый важный - первый слой, который защищает от напасти. А дальше…А дальше всё, что зовётся жизнью. Жизни не прикажешь. В жизни тоже нужно где-то уметь отводить душу. Не только во сне. Хотя в искусстве сновидений я не специалист. Иногда вовсе заснуть не могу.
Вот мне и хотелось продолжить эту самую «жизнь» как-то «по-другому». Чтобы чувство: «Я ничего не значу. Я для жизни не важен», не выглядело просто суетой. Моя жизнь среди других жизней и комична, и трагична. И я мыслю, мне так казалось, между «да» и «нет», всего в двух направлениях.
«Да» - движение на шажок вперёд, «нет» - толчея на одном месте.
Почувствовал дрожь в руках. Щурится, щурится женщина. Взгляд её натолкнулся на мой взгляд.
Жизнь назад не движется. Как бы я ни шёл, иду прямо. Каждый шаг соответствует клеточке с определённым наименованием. С мелких изменений начинается пересмотр. Чем больше изменений, чем больше копится мелочей, тем сильнее они опутывают всё.               
        Шансы есть всегда и у всех. Просто один при малейшем сопротивлении говорит сам себе «нет», и это делается его правдой. Другой в перемене видит новый смысл.
Я что-то для себя взял и от «да» и от «нет». Раз так, то противоречия меня и не оставляют в покое, висят за плечами, спать не дают по ночам. Противоречия – призрак. В Злябовке призраков боятся.
Если я что-то втемяшил себе в голову, что это должен сделать, куда-то там пойти, то сделаю, пойду и никого не спрошу. Потом, может, и буду жалеть. Потом буду искать здравый смысл.
«Потом» - отзвуком слышится, как из замшелого колодца.
Первое волнение прошло, вроде бы, и спокойным и отстранённым сам себе показался. И всё ж нехорошо себя чувствовал, будто после долгой болезни вышел в первый раз на улицу, и воздух показался слишком уж густым, и солнце непривычно сверкающим, и небо чрезмерно высоким.
Что-то многого стал не понимать. Догадки в голову не шли.
Но, минута-вторая, и ни о каких догадках уже не вспоминалось. Погружался в выдуманную мечтательность, упоительную праздность.
Удивительное дело, но самые простые и понятные вещи начинают казаться знаковыми только после того, как кто-то обратил на них свой взгляд, или упомянул вслух, что таковые есть.
Со стороны могло показаться, что всё, происходящее вокруг- фигня. Все тревоги выеденного яйца не стоят. А на самом деле…
На самом деле, хорошо болеть, чтобы вокруг тебя суетились, переживали. На самом деле, хорошо враз исчезнуть, чтобы не нашли.
На самом деле, вместо того чтобы испытывать блаженство, ощущаю тревогу: опаздываю. Куда? Не всё ли равно!
На самом деле человеческая жизнь – следственный эксперимент. Каждый из нас, в конце концов, предстанет перед президиумом высшего суда, прокурор зачитает или обвинения или оправдания, укажет пальцем на одну их двух дверей. И, гуляй, Вася! Последняя дорога – в рай или ад.
Почему нет третьей двери, третьей дороги?
Самое верное доказательства расположения небесного прокурора заключается в том, что на протяжении всей жизни он даёт возможность делать глупости. Глупостей я немерено понаделал. Одна из глупостей, что искал Злябовку.
Не хочется мне размениваться на слова. Когда с вкрадчивым участием пристают с расспросом: «Что с тобой?», «Заболел?» - нелепее вопросов не придумать.
Хочется помолчать, а мне нож к горлу – отвечай. И ведь не восстанешь. Капризность, раздражительность, придирки по пустякам – это ведёт к скандалам. Жить и в этой и в параллельной жизни, в другом измерении, как бы виртуально, о котором в бодрствующем состоянии я, глупец, не подозреваю, не так уж и сладко. Только когда я сплю, когда вижу сны, тогда я узнаю о себе новое.
Навоображать можно, что угодно.
В ощущениях я одинок. Не могу себя представить членом большой семьи. Но и убедился, что если хоть изредка не появляешься на людях, то тебя просто забудут. Вычеркнут.
Бог с ними, лишь бы сам себя не вычеркнул.
Со стороны всё выглядит значительнее и красивее. Думаю, великие никогда не размышляют о пустяках, не стоят в очереди, они не расстраиваются из-за…Произносить пустые холодные слова не хочется. Я ровным счётом не знаю, из-за чего расстраиваются великие люди. В бане вместе с ними не мылся.
При ближайшем рассмотрении, наваждения разлетятся на мелкие осколки. Чего злиться на себя? Придуманная конструкция – утопия.
Чувства хочу возродить?
Переоценил, переоценил себя.
Хорошо, что я выдержал паузу. Что-то потыкалось во мне в рёбра. ища выход, и унялось.
Наваждения надо беречь. Ни во что не надо вмешиваться. В жизни нет ученичества, пришёл в мир – дыши, смотри, думай, радуйся. Каждый сам судьбу своего мира без посторонней помощи должен решать. Жить надо по своей воле, как хочешь. А то и опоздать везде можно.
Опоздать – ладно, не начать бы ныть да становиться в разные очереди, с намерением заполучить что-то отвешенное и измеренное другими.
Нет, не хочу жить ради того, чтобы только понравиться кому-то.
Кому-то и не надо. Вслепую шариться нечего.
Суть вечной спешки – открывается знание, что, допустим, мне надо сделать в эту минуту, но минута в теперешней человеческой жизни слишком короткий отрезок времени. Я – тугодум. В виртуальном мире «их» минута раз в сто длиннее, и ощущения не такие.  Мысль же «не успеть» - приводит к нелепым поступкам.   
Прошибает внезапный жар. У кого как, но у меня страх всегда горлом идёт, криком. Потом оседает возмущением, потом я готов спорить. Потом какая-нибудь примета, давно позабытая, начинает работать. Но заранее никогда не известно, повезёт мне или нет.
Мне со Злябовкой повезло. Дело не в том, что я постоянно к себе её примеряю, что вроде бы теперешнее появление в ней Зои сделало её ещё ближе. Злябовка должна решить судьбу. В применении к себе это означает пересмотр всего. Судьба – вредное слово.   
Впереди, по моей мерке, тьма времени – вечность или чуть поменьше. Я в Злябовке словно первопроходец со всеми вытекающими последствиями. То есть, интересная жизнь обеспечена. В смысле, не дом - полная чаша, не спокойная, без нервов и криков атмосфера, а с каждодневными открытиями. С восторженным слиянием.
Мне бы, прежде чем наладиться в гости, как-то надо было о себе заявить, письмо отправить.
Давно писем не писал. Наверное, сходу некоторые буквы, как учили в школе, не выпишу. Может, позвонить надо было, предупредить. Но живой голос, всё-таки, настораживает. Да и сто дел можно вершить, держа возле уха трубку. А в письме не выболтаешься, взялся писать, так всецело несколько минут привязанным оказываешься к тому, кому пишешь.
Слава Богу, катастрофического мышления, то есть, ежеминутного ожидания плохого, у меня нет. Метаться не по мне. Не люблю крайности.  Радикальных средств таких, как, допустим, заболела голова, кто-то просто примет таблетку, боль пройдёт, а я, чтобы не мучиться, заявлю, голову надо отсечь. Я не позволю такой крайности. 
Минута, две минуты требуется на обдумывание. Сам принимаю решения, сам, в случае чего, к синякам и шишкам буду прикладывать компрессы.
Кстати, мне думается, и Злябовку, и Зою мне кто-то подсунул для проверки моей реакции на новые обстоятельства. Был, есть и буду подопытным кроликом у жизни. Сырьём высококачественным.
Вроде, как и улыбнулся, хотя ничего смешного не высказал. Хотелось бы добавить, что хорошо бы узнать, на каком месте я у жизни? Так и вижу того, кто неопределённо пожал плечами.
Что нажил, то цены не имеет. Поглядишь кругом. Послушаешь, каждый сам собой доволен, никому ни до кого дела нет.
Давно переболел детской болезнью обиды на непонятное. Сам к себе хорошо отношусь. Но за это любить меня никто не обязан.
Обида – беда. Говорят ведь, что чужую беду и несолёную съешь, а своя и вареньем помазанная не мила.
Если есть вторая жизнь, то для неё отобрать самое лучшее и надёжное надо, методом проб и ошибок, методом экспериментов. Видно, я подхожу для опытов, если голова не перестаёт думать, если глаз фиксирует перемены в окружающем, если живу и живу. Люди вокруг умирают, а я живу. Это тоже парадокс.
Нет никакого парадокса. Те же птицы не менее тонко чувствуют перемены, чем люди. И деревья, и животные.
Научил бы кто подхватывать и поддерживать любой разговор, - цены мне не было бы. Научил бы кто просто любить, как может любить одинокий, всеми отвергнутый мужчина, который утешение ищет, - на пьедестал меня ставить можно было бы.
Вытащил на божий свет слово «просто». Откопал в завалах памяти. Попривыкали к сложному, так любое послабление уже кажется потерей.
Я – это не я. Вернее, не совсем я. Что-то гораздо лучше, чем я. Инструкций начитался. Готов все кнопки жизни понажимать.
Не нужно было быть таким простодушным.
Стоило порог чужой калитки переступить, как сам себе значительнее показался. Но где-то внутри ворочается стыд, умышленно, что ли, не давал сам себе ходу? Я – это не я, так который из меня не годится в подмётки?
Наша эпоха – век удовлетворения желаний. Старикам – почёт, молодым – дорога. Только то, и дороги, и почёт, какие-то ущербные.  На дорогах – ямы и ухабы, на почёт не хватает денег. Есть, есть основания для пессимизма.
Был я как человек – и не стало. Загородило что-то весь свет. Память вытравили.
Не мне судить. Во многом я – невежествен, не вижу перспективы. Ничего не смыслю в законах, двигающих жизнь. Да и страстью самопожертвования я не отягощён. К погибели меня вовсе не страсть ведёт.
Что-то во мне умерло. Вчера, год назад, сегодня утром? Увы, не по силам напряжение, которого требует общение с женщиной. Я как бы лишился подпитки.
Нет, время от времени смотреться в зеркало надо, чтобы разглядеть в нём ложь. В конце концов, тысячи людей совсем не то, за что они себя выдают. Все в сплошной борьбе за существование. Будто солнца на всех не хватает.
Большая разница: сам пришёл или позвали. Сам пришёл – гость, позвали – с тобой считаться будут. Нельзя быть и не видеть.
Ложь – не пустота. Пустота может замаскировать, быть и красивой, и значительной, а ложь только приукрашивает, низкое мнение о себе поднимает на несколько делений шкалы вверх, ещё внутренний мир переворачивает.
Ложь, накладываясь на пустоту, делает из человека критика. Реальность маскируется, пропадает вера.
Вот и выходит, что не просто подряд жать надо на кнопки, а комбинацию чувствовать.
Я одновременно и по ту, и по эту сторону жизни нахожусь. И в любой стороне есть капли радости. Перейти окончательно «по ту сторону» мне ещё рано.
Конечно, со мной трудно. Не желаю обсуждать вслух ничего. И ещё один минус у меня – не могу сразу забыть проеханное, пройденное мысленно пространство. Не сразу из меня это выходит.
Ещё почему-то подумалось, что страдание в сочувствии, что несочувствующие - бесстрастны. Я, к какой категории, отношусь?
В теле перекатываются то ледяные, то жаркие волны. Сердце опускается вниз – ноги царапают лёд, сердце бьётся где-то у горла – волна жары делается непереносимой.
Сидеть бы, есть, пить и слушать. Подавить в себе все инстинкты. Неудовлетворённые инстинкты, сосущий голод, любовь исковерканная, - не это ли причина всех несчастий?
Нет уверенности в завтрашний день. Никто не освободит от забот о хлебе насущном. Эх, мне бы жирный кусок беззаботной жизни!
Сидеть бы, есть и пить. Но ведь не сижу я, стою. Она молчит, я не говорю ни слова. Словно таким образом, и я, и она, хотим остановить мгновенье. Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
Стою, молчу.  Она молчит. В какую-то минуту Зоя показалась мне настолько ясной, абсолютно довольной своим положением. Без желчи женщина. Сама доброта.
А что в ней особенного? Наверное, трудно пройти мимо неё по улице, не взглянув, не почувствовав её исключительность.
Нет, её смонтировали не по инструкции.
Снова перескок мыслей на Злябовку.
В Злябовке не было злодеев, зато неукротимых духом энтузиастов хватало. Энтузиастов с привычной уверенностью, я бы не сказал, что невежественных, но готовых пропустить стаканчик, на халяву, склонных преувеличивать всякую возникающую проблему, возведя её до масштабов катастрофы.
Эка завернул! Аж тоска взяла.
В глазах потемнело. Брови над глазами опустились.
Всё как у всех. Ни больше и ни меньше. Одно и то же. И так до самой смерти.
Умение сходиться с разными людьми – это, конечно, благо. Но откровения, как порой бывает, постыдно обнажённые, хмельное геройство от самовлюблённости, поток слов, раздражают.
Да, и видите ли, я дожил до того времени, если ощущаю на себе женский взгляд, то думаю, что-то не застёгнуто, или лицо в грязи.
Мне плевать, что касается проблем, проблема возникает из ничего. И решение само собой приходит. Наджихаться, мучить воображение, чтобы родилось что-то никогда не существовавшее прежде, себе дороже.
Жизнь не тупиковая штука, она с въедливой жалостью, что ли. Это ничего, если долго выхода нет. Нет у меня намерения рассыпать во все стороны бисер мелочей моих будней. 
Всё началось с того, что читал объявления о продаже домов.               
Сам я никаких объявлений по поводу обмена не давал. Да и не обмен затевал – хотел что-то вроде дачи купить.
Открывал разворот страниц с объявлениями в газете, в какую строку взгляд первым упирался, ту запись и мусолил: пытался найти на карте района деревню, держал ладонь над бумагой сверху, ждал, должно возникнуть покалывание ощущения приятия или, теплом должно обдуть, Злябовка первой отозвалась.
Этому ритуалу никто не учил. Само пришло.

                65

Всему своё место и свой черёд. Хотение – хотением, жизнь – жизнью, но и способность удовольствоваться тем, что имеешь, она должна присутствовать. Мелкие предзнаменования потом сущность покажут. Потом – не страшно. Расплата потом не всегда твоей может стать.
Иногда хотелось, когда в хорошем расположении находился, спросить у жизни:
- Жизнь, ты любишь меня?
- Ты меня не бросишь?
- Ты вечно меня любить будешь?
- Что ты нашла во мне хорошего?
- Какую отплату потребуешь?
После таких вопросов перехватывало дыхание, настроение переменялось. Вопросы нелепые. Кто может поручиться, как через минуту всё повернётся? Чувства – они не постоянны. «Вечно» - на это можно только рассмеяться. Вечного ничего нет. Даже вечный двигатель люди придумать не могут.
От жизни можно ждать всего, что угодно. Простой вопрос, а чтоб добраться до цели-ответа, прямо не поедешь. Нет прямой дороги. Каждый запрягает лошадь-жизнь, но лошадь-жизнь дорогу к ответу «да» не сразу найдёт, попетлять придётся. Ох, попетлять.
Даже если я сам дергать за вожжи не буду, жизнь телегу со мной довезёт до места. Это ничего, что и не до того.
Что ни сделал, сам перед собой прав. Что не так – оправдаться можно.
Вроде бы непостижимо счастлив. Наперекор рассудку пытаюсь жить. Каждый день решаю что-то. Я решаю, наследственность заставляет шевелиться. Не всегда осознаю, почему поступаю так, а не иначе. Не могу отбросить привычки, которые мешают.
Это изношенный ботинок можно выбросить на помойку, а с привычками всё сложнее. Привычка годами складывается, приятие должно внутри вырасти. Приятие. Или отторжение.
Постиг кое-какие истины, сам открыл их для себя. А благодарности от жизни не вижу, потому что люблю её. Ошибок при этом полно наделал. И самообманом полнился, и ложь выдавал за истину, и дурость лепила глаза, и себялюбие заставляло толкаться на одном месте, не в меру жалеть себя принимался. Поэтому и молчу, боюсь осуждения.
Даром приятие не даётся. Даром ничто не даётся. Чтобы даром пользоваться, надо быть выродком.
Забыть слова, перестать видеть, потерять способность заглядывать в глубину глаз.
В конечном счёте, выродку для счастья надо набить брюхо. Сегодня, завтра, всегда. И мысли выродка ограничены пределами простейшей жизни. Он и не здесь, и не там.
Окружающее может измениться в любую минуту. «Измениться» должно означать, что я опомнился, переменил решение, поступил так, как от меня ждут.
Жизнь – дрейф в одном направлении. В этом дрейфе я меняюсь, я втягиваю в свою орбиту всё, что находится рядом. Я не испытываю неловкости. Но ведь я не перехожу границы. Всего шаг за калиткой сделал. Что-то остановило.
Хорошо бы знать меру своим силам, не терзаться попусту, не травить себя напраслиной.
Мне кажется, когда не всё дома, в смысле шарики-ролики в голове заскакивают не в те канавки, то и тянет куда-то. И не от широты натуры.
Тянет от острого ощущения «некрасоты» (красота – страшная сила), от досады или неловкости. Куда-то, кого-то, к кому-то, зачем-то. Только бы не сидеть. Обновления душа просит.
Хорошо бы при этом не мучиться и не страдать оттого, что всё неискренне. Сказал и забыл. Сделал что-то, а оно к месту.
Слабо, словно издалека, долетают во двор звуки. Слышны крики детей, играющих на улице, негромкие голоса прохожих. Покой в воздухе. Покой.
Сколько времени прошло? Три минуты? Час? Непонятен ритм времени. Очень долго я стою. Моё отражение на стене растёт. Тень не отбрасываю, не моргаю, не делаю никаких движений. Но почему-то представляю, что произойдёт за мгновение до того, как сделаю шаг вперёд. Это чувство отчасти похожее на предвидение.
Это чувство походит на маску. Снял – надел. Снял – никогда не вернусь в прежнее состояние.
Запнулся. Словно что-то вспомнил. Удивлённо и любопытно вгляделся в отражение, возникшее передо мной.
Оно озадачивало и пугало. Пытаюсь как-то определить, на ум пришло одно лишь слово: помешался. Не помешался, так это мерещинье пьяного, непонятное, но и не отупляющее.
Нет никакого отражения. Голая стена дома.
Не в отражения всматривался, а своё подсознательное «я» разглядывал. Что-то оно больно успокоившееся. Чистый котёнок, того и гляди, мурлыкать начнёт. А ведь моё второе «я» часто выходит из повиновения, не подчиняется воле.
Пронзила острая горечь, давно такой боли не испытывал. Это жалость к самому себе, оттого что давно сочтены кем-то мои дни, ничтожна мал остаток жизни. Нет впереди просвета. Неизбежная тьма наступит и кончится эпоха.
Закусил губу. Ох уж это молчание.
Всколыхнулась жалость. Поплыло перед глазами: то они смотрели на мир зорко, спокойно и уверенно, а теперь в них тревога, неотвязная забота.
Подумал так и царапнуло что-то внутри. Нельзя думать просто так. надо слова специальные отыскивать, чтобы они не царапали.
Если моё думанье меня царапает, то, что говорить про других людей? Как они могут поверить моим сомнениям?
Нет ощущения своего дома. По многим городам скитался, где только не жил, а сейчас на ум пришло, что часто думал о доме вообще. Думал страстно и самозабвенно. Стоило закрыть глаза – и передо мной вставала улица, дом, мостик, мерещились лица, всплывали в памяти слова.
Открытый люк в подпол, застоявшийся запах лежалой картошки, на стеллаже в подполе ряды пыльных банок с вареньем, компотами. Белёсый налёт гнили на брёвнах, паутина.
Голос матери: «Бери любую банку».
Нет бы, такой же голос сказал: «Бери любой кусок прожитых жизней. Пользуйся».
Время ополчилось против меня. Время – хамелеон. Никто не может с уверенностью сказать, каким оно будет, как поведу себя я, потому что всякий раз я другой.
Именно в эту минуту я это понял.
Нет у меня силы воли, чтобы заставить себя поменяться.
Поменяться – значит, отказаться от своего имени, от всего, что привязывало к прошлому. Из-за этого я всегда настороже.
Я ли опережаю время, время ли убежало далеко вперёд? Вровень со всеми идти не получается. В понятие общепринятого не вписываюсь.
А общепринятое всем подходит? Общепринятое живёт прошлым. В нём принципы незыблемы.
Что же делать с моим умом, который через минуту будет думать о том, что человеческий ум легко применяется ко всему на свете, он жизнестоек и всё делается им для самосохранения?
Не рухнули основы моего бытия, сохранился дух, я примирюсь с неизбежным, малость покорёжит, ну и что, и снова буду готов встретить новые невзгоды.
Ванька-встанька. Неваляшка. Особой породы человек.
Мне ничего не надо запоминать, нет нужды, забывать тоже не надо, - мне достаточно держаться своей роли.
Да, понимаю, на бесконечных дорогах жизни следов моих мало, их, может быть, совсем не останется. Мне никак не выйти из мрака. Не помню, как во мраке всё устроено. Мой дом был там. А здесь чужие часы отбивают чужое время под чуждым небом.
«Там» - это, где никогда ничего не меняется.
Там.
Чтобы услышать голос из оттуда, нужно лечь на землю и приложить ухо к земле. И долго-долго слушать.
У меня же в эту минуту потребности лечь и слушать нет.
Со мной всё по чистой случайности происходит. А может быть, и не случайно. И люди встречаются, потому что я не мог их не встретить. И они меня ждали, и мне для чего-то они понадобились. И время останавливалось, не останавливалось, так замедляло бег, чтобы я сумел разобраться в своих мыслях.
Что я ищу? Зачем дана жизнь?
Не знаю.
Прошлое мне изобретать не надо – оно принадлежит мне. Моё прошлое не в затылок мне дышит, оно бочком пристроилось, оно показывает только то, что выгодно показать.
Ни «да» не люблю говорить, ни «нет». Я во всём сомневаюсь. Из-за сомнений не могу принять веру.
По форме или по существу? Не получается называть вещи своими именами. Люблю обтекаемые выражения. Жёсткие формулировки, или-или, не по мне. Но ведь когда говорю правду, не несу вздор.
Выходит, я обманул все надежды. Полностью и по всем пунктам. Любить не могу, подлаживаться не могу, угождать не хочу.
Опять почувствовал, что за мгновение до того, как чему-то открыться, тень тишины наползла. В тени что-то таилось. Я не хотел никакого непонятного проявления.
Не на удачу, не на случай, не на слепой ход развития событий я рассчитываю. На ощущение предназначения, как на награду надеюсь.
Чем это было вызвано? Ноздри уловили аромат? Температура поменялась, воздух ли сгустился? Шорох расслышал?
Есть у меня способность без удивления воспринимать всё, что происходит.
Счастлив тот, кто уверенно ждёт, что получит желаемое, что его мечты сбудутся. И не в отдалённом завтра, а чуть-чуть подождать нужно. И уверенность придаёт, что это его заслуга.
Стою, сжав кулаки, собираюсь с духом для разговора. А разве молчание не разговор?
На своём веку видел множество пустяшных мелочей, но они, однако запали в память, застряли в ней – начни вытаскивать, болью отзовутся. Вот и выходит, - они и не мелочи вовсе. Незначительная мелочишка, а корни пустила.
Забытая, было, мелочишка вспоминается, когда для этого время настаёт, условия созрели. А для чего-то другого время не настало, только и всего. Отсчёт времени у всего разный.
Разное время, разный отсчёт, разный результат. И переживания разные. Сразу и не поймёшь, в чём тут секрет.
Подлаживаясь подо что-то, всегда совершаешь насилие над собой. А оно пробуждает не самое лучшее.
Возникнув, мысль исчезает, оставляя чувство вины. Чувство вины погружает в одиночество. Одиночество – высшая разновидность страдания.
Высшая, низшая…
Мысль куда исчезает? В какую чёрную дыру прячется? Кто этих чёрных дыр понаделал?
Важно понимать самого себя. Я таков, как есть, и это открывает тайные истоки души, да, невообразимо разные, но кто захочет, тот поймёт.
Что-то нет вокруг понимальщиков…
Глядеться надо в зеркало дружеской откровенности. Только в ней отражаешься весь, без прикрас.
Сколько раз в голову приходило, что я родился не в то время. Веры нет во мне. А вера с рождения должна вбиваться. Не уговорами. Вера – через насилие.
Передышка нужна. Нечто прочное и сверху, и с боков, и под ногами твердь нужна. Тогда, может, перерождение начнётся.
Меня интересует не то, как делается что-нибудь, а для чего и почему это делается. Понимаю, начни спрашивать, почему и зачем, сам запутаюсь, и других из себя выведу. Лучше молчать.
Взывай, не взывай, если не знаю, что хочу, то и соблазн получить благодарности не ничего не даст. Жалкая потуга неудачника доказать свою состоятельность закончится ничем. С помощью лести домогаться спасения и участия невозможно.
Что с того, что я лыком не шит?
Странное дело, после такого заявления, я почувствовал себя иначе. Не то чтобы недружелюбие к самому себе ушло, а одобрение возникло. И от этого родилось спокойное удовлетворение, словно наконец-то жизнь признала.
Признание жизни – это успех, это выход за пределы себя. Все любят успех, потому что успех – это счастье – в какой бы форме он не пришёл.
И тут же подумалось, нет, мил человек, если лежит, допустим, на тебе клеймо вины, то в стеклянных глазах окружающих не увидишь ни любви, ни ненависти, ни жалости, ни отвращения, - ровно ничего. Вокруг будет равнодушное неведение.
На разных полюсах располагаются однолюб и счастливчик, готовый всех женщин одарить. Однолюб точно родился только сегодня, с каждым вздохом он боготворит настоящую минуту, открывает в своём объекте любви всё новые и новые красоты. В этом счастье однолюба. Он не бунтует. Он твёрд в себе, уверен, хотя, вечно не прав.
Однолюб не будет рассказывать о своих успехах, поражениях, волнении и планах.
Счастливчик же, тот самонадеян, он никогда не колеблется, не признается в неведении и ошибках, не знает сомнений. Он ищет необыкновенную любовь, живёт как бы на допинге, но он и разочаровывается скоро обычностью всего.
Счастливчику, приводись вспоминать, будет что вспомнить. Только беда в том, что он не может сообразить, в чём было его счастье. Его поиск счастья бесконечен.
Довольно часто случается, я – стараюсь, работаю, меня отмечают, меня ставят в пример. Собственная жизнь удалась, порывы и желания, планы и замыслы, надежды, - всё кажется достижимым, и вот, когда к главному делу жизни подступаюсь, оказывается, я и не там, и не нужен. Всё бестолково и неверно, всё шло вслепую. Странно и нелепо. Все объяснения путаные, неясные.
Почему? Да потому, что личной точки отсчёта у меня не было.
В этом начало смерти. Смерть начинается с непонимания предназначения, в слиянии двух разных разностей. С потерей равновесия. Я не выношу того, что выходит за рамки обычного.
Вот и выходит, страшное наказание человека выход из ситуации. Рай, ад – это второстепенно.
В чём тогда милосердность Бога? Почему он создал людей разными? Добро – понятно, а зло? Им уравновешивается добро.
Нахмурились глаза, с чего они вдруг похолодели, с чего сделались округлёнными и недоверчивыми – не понять. Закрыл глаза. С закрытыми глазами отчётливей становится шум.
Хвастаться победами нельзя. Хорошо, так надо, чтобы было ещё лучше. Лучше – всегда знаком бесконечности прикрыто. 
Чувствую, устанавливается неподвижная, бездонная тишина. В такой тишине всё тянется друг к другу. Единственна в сутках минута единения. Не верю, что когда-никогда не наступит такая минута, когда и правый, и неправый не купится раскаянием. Испепелять себя угрызениями, - последнее дело.
В рассуждении как бы вырываю куски самого себя.
«Что со мной? Я нервничаю?»
Мысленно фразу произнёс, как тут же понял, что начинаю соображать.
Смотрю на женщину и пытаюсь вспомнить, что мне нравится в женщине вообще, что жажду получить.
Хочу счастья, развлечений. Только для этого я существую. Для удовольствия и острых ощущений. Я должен быть одинаково похожим на всех.
Мне нравится, что женщина всю радость от моего появления уместила в глубину зрачков, так что они потемнели, расширились, будто много-много света в неё проникло. И торопится она задёрнуть занавески, чтобы удержать этот свет. И при этом растерянная, робкая улыбка от неожиданности моего прихода, лицо озаряет.
Дрожащий язычок пламени притягивает.
И еще, глядя на женщину, кажется, что вот-вот стану обладателем не известной ранее мысли.
Чувствую. как расстояние между нами уменьшается, и холод перестаю чувствовать, и ненадобность пропала.
Порой думалось, что в жизни всё сводится к банальным поискам выбора: любить - не любить, простить - не простить, остаться или уйти. Необязательная болтовня и затянувшееся молчание, когда не слова, не шепот проникают, а что-то подобное ультразвука дырявит. И последствия, всегда последствия остаются, вспоминать о которых страшно и противно. Бывает, и радостно.
«Лучше не загадывать. Не надо это делать. К чёрту, к чёрту!»
То, что случилось, спустя время, покажется ничтожным и мелким, отступничество не вообще, а отступничество от прежней жизни.
А я шёл сюда, хотел сочувствия, хотел просто помолчать возле чужого счастья, хотел отвлечься. Не подозревал, что поиск выбора далеко может завести, до порога. До порога расстояния разные, и, бог его знает, откуда находят эти упрёки в легкомыслии.
Хочется повиноватиться перед собой. Не обвинить себя полностью, а половинчатым грешником себя выставить. Без правды ни в единой подробности.
Мне надо оставить себя в покое!
Но как я могу оставить в покое себя?
Желтоватый свет давно взобрался на крышу дома, давно расползся по закуткам двора, давно тень-дорожку до самого крыльца выстлал.
Ни к селу, ни к городу вспомнилась присказка, в детстве сцеплялись мизинчиками и говорили: «Мирись, мирись – на сто лет вперёд».
В детстве всё просто.
Мысль витает где-то рядом, зудит, подобно комару, жужжит мухой, отмахнуться бы, что-то мешает сосредоточиться. Никаких сил нет сдогадаться, отчего так.
Неужели, с того времени, когда Зоя сделала рукой жест – заходите (что-то не помню, был ли такой жест), прошло столько времени, что я успел передумать уйму всего?
Высказанные ею несколько слов видимо висят в воздухе. Что удивительно, ни запятых, ни восклицательного знака, оказывается, воздух не держит. Они упали на землю, свернулись калачиками. Слова, только слова в ушах и перед глазами.
Отбери у меня возможность видеть и слышать, тут же начну чахнуть. Без картинок и звуков действительность непереносима. Она кого хошь в тишине обманет, действительность живёт скрытой возможностью.
В щель над калиткой в какой-то момент проникла струя света. В толще света толпились пылинки, будто мошкара толклась в вечернем воздухе, предсказывая хорошую погоду на завтра.
Струя света ощутимо коснулась затылка. Солнце, вроде как, виноватится, оно запоздало, где-то плелось нога за ногу. Свет первым должен заползать, впускать тень, которая прощупывает пространство.
Первые минуты умещают в себя целую связку не связанных на первый взгляд вещей и впечатлений, едва ли имеющих отношение к дальнейшему развитию событий. Половину того, над чем сейчас задумывался, придётся выбросить, и не вспоминать.
Чем измеряется расстояние между людскими сердцами?
Сам себя заманил в капкан. Притворством хочу добиться, чтобы меня оставили в покое.
Это преступление, хотеть покоя, когда надо искать выход.
Чужую жизнь, понимаю, особенно в первый момент, можно употреблять только в микроскопических дозах, гомеопатических. Крупинками, словно яд или отраву принимать, чтобы суметь приспособиться.

                66

Понимай не понимай, а повернётся иной раз жизнь так, что впору за голову хвататься. Женщина выглядит бесстрашной, она – воплощение отваги. За её спиной её действительность. С каждым днём действительность будет захватывать всё новые территории.
А с неповторимостью что тогда делать?
Когда ходил по улицам Злябовки, ходил как бы по улицам другого мира, не соображал, что и зачем, и сейчас не очень соображаю, но стоило солнечному свету вытянуть мою тень до крыльца, как я действительно начал соображать. По крайней мере, вспомнил, откуда пришёл. Не кто-нибудь, а я закрыл за собой калитку. Одно непонятно, почему несколько метров от калитки до крыльца преодолеваю не как все, а стоя на одном месте? Разве можно идти, стоя на одном месте?
Дело даже не в том, что я иду стоя на месте, иду гораздо дольше, чем рассчитывал. Позволение есть преодолеть три метра до крыльца, Зоя мне позволила, она же позволила бесконечный проход растягивать и растягивать. С этим как-то надо смириться. Беда не в том, что я благоразумно не повернул назад, хотя мог, мне не ясно, что меня ждёт, - в этом беда.
Стою на месте, но такое ощущение, что земля подо мной постепенно перестаёт быть твёрдой. Земля как бы и не земля. Не плывун, не зыбучий песок, не гнилые доски ходят ходуном, - ноги, что ли, перестали держать?
А я ведь во всех ситуациях предпочитаю твёрдо стоять на ногах. То-то и оно. Когда что не так, начинаю злиться – верный признак, что я напуган.
«Не так» - чего его бояться? Бояться надо завистливых глаз.
Собственное страдание возвеличивает в собственных глазах. Признание, вслух ли сказанное, произнесённое про себя, испепеляет, хотя и делает совершенно счастливым, очищает душу, наполняет блаженным покоем, но и тревожит. Разве кто может судить, если сам ничего ни от кого не скрываешь? Только так не бывает.
Для того чтобы устыдиться, требуется свидетель, наблюдатель, оценщик. Кто угодно сойдёт на первое время. Выглядеть героем, не роль играть, а будто взаправду самому себе верить - это стремление струсившего человека, пытающегося что-то скрыть.
Голеньким в детстве был, тогда скрывать нечего было. А мне, взрослому, есть что скрывать. Взрослый готов обидеться на весь мир за то, что мир равнодушен к каждому, не бережёт чуткую душу, мир готов наплевать в неё.
Забавно, нет никакого волнения: куда идти, зачем пришёл? Одно цепляет другое. Вроде, вразброд всё вспоминается, вроде, кусками прожитое видится, а выходит – жизнь - цепная реакция. Непрерывная, если зла никому не делаешь. Зло рвёт связь.
Есть какая-то нелепость от моего присутствия.
Моё лицо застыло, ничего не выражает. Голова повёртывается то в одну сторону, то в другую. Со мной случиться ничего не может. Ни ответственности нет, ни последствий. Тишина стоит. В тёмные лабиринты мозга ничего постороннего не проникает. Всё там затихло.
Неужели я родного человека решил заменить другим человеком? На конвейере жизни сделать перестановку?
То, что вокруг вижу, по праву мне принадлежит, оно ублажает и успокаивает. Моё право оградительную стену возводит, в том пространстве я, и только я царствую. И только от меня зависит продолжительность времени царствования, готовность в обновлении что-то совершить грандиозное.
Пора разобраться, кто я.
Мужик своего предела не знает. Ни точки начала отсчёта, ни места, над которым зависнет рука, и где перо вот-вот последнюю кляксу-точку поставит.  В этом и только в этом беда любого мужика.
Он в себе пережигает проблему. Он жалость глубоко-глубоко прячет. Он дрожит за собственный покой, он – эгоист до мозга костей. Что-то в нём прогорает, и готовность выдернуть себя за волосы из трясины обыденности, не хуже того Мюнхгаузена, начинает главенствовать.
Есть жизнь и смерть. Человек с высоким мнением о себе живёт и мучается.
«Жить нечем!»
Происходящее со мной существенно. Такое прежде не случалось. Такое необходимо зафиксировать. Неважно как: испугаться, умилиться, возмутиться.
- Не надо мне ничего объяснять! Почему я должен жить чёрт-те знает как? Ради чего всё? Разве не должен я строить свою жизнь собственными руками?
Возглас – имитация темперамента.
- Строй! Кто тебе мешает?
Не из-за чего страдальчески сморщился, на притворство сил не осталось. Нет никакого толка.
- Терпеть не могу, кто киснет. Собранно жить надо, как в той песне: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»
А взгляд в вечерней мечтательности шарит по сторонам (почему про утреннюю мечтательность этого никто не сказал?), и всё крепче мимолетная привязь к месту, к запоминающемуся часу. Всё ведь потом вспоминаться будет.
Но что-то не так. Отчего-то взгляд холоден и отсутствующий? Чем угодно или кем угодно сам себя определяю, но занят-то я не происходящим здесь и сейчас, а…
- Чего замолчал, досказывай?
Не понимаю. кто торопит с ответом, кто спрашивает.
- Устал!
Короткое слово «Устал!» Не молод, нет, не молод. Не реализовать себя как личность намерен, а просто дожить отпущенное время.
И столько кроется в этом слове «устал»: и видение прошлого, и боль потери, и надежда на лучшее, что, пожалуй, под воздействием жалости к себе самому, размякает душа, готова воспринять высветившееся видение.
- Видение чего?
Я держусь. Я не раскисаю. Я иду, стоя на месте. По миллиметру. Иду по стонущей под моими ногами земле. Год пойду, пять лет, пять минут, целую минуту. Долго. Могу ведь одним прыжком преодолеть расстояние. Но сил на длинный прыжок нет, а для второй перепрыжки некуда ногу поставить, негде оттолкнуться: подозрительно ходуном ходит земля.
Помрачнел. Пробормотал что-то невнятное. Дурак – он и есть дурак. Но дурью мучиться надо где-нибудь поодаль.
Хочется быть всем. Хорошим и плохим. И никогда никого не подвести и не разочаровать.
Двулик человек. Лицо повёрнуто к Богу, волосы на затылке Сатана ерошит.
Разной любви требует сердце в разные годы. Что там годы – в часы и минуты! Не надо с чужих слов ни о чём судить.
Всякому проявлению – подобающее время и место. Чувство меры должно быть. Уметь вовремя остановиться надо.
Понимаю себя. сам порой вижу себя как бы со стороны, вот только не разберусь, чьими глазами.
Непреложные истины. Но этому не научаются, это должно быть дано от природы.
Первому встречному и поперечному душу я открывать не стану. Нет, я не из тех, кто ставит свою жизнь на карту, кто воз и маленькую тележку наобещает сгоряча, а потом переживает.
Да, бывает у меня минута, когда теряется способность слушать голос трезвого рассудка, внять не могу, отчего так?
В моём подвешенном состоянии нет особой несправедливости, нет и показного благородства. Хочу прожить нормальную жизнь, вот и учусь смотреть в оба и слышать, что делается вокруг. Для этого, чтобы не быть битым, сторожиться надо, учиться не видеть и не слышать, закрыть вовремя глаза и уши.
Так-то будет лучше.
Нет, не очерствел я сердцем, не слеп к чужим несчастьям, не закоснел в гордыне.
Ставлю ведь вопросы, хочу вызнать правду.
Ужасно неприятно знать, что никаких планов у меня нет.
Когда между чем-то и чем-то условно бездонная пропасть, с одной стороны осталась моя жизнь, впереди – неизвестность, трудно решиться на перемены. Всего и одновременно ничего не хочется.
Ничего – это, когда уходишь от себя и приходишь к себе, утратив смысл перехода. Но если не переходить, то я как бы и не нужен никому, и себе самому, в том числе.
Чего я хотел добиться в жизни? Был опьянён мыслями о грядущих успехах, шалел от радости, надежды обезумевали. Славы, денег, женских милостей хотел. А результат?
Главное, чего-то хотел.
Встрепенулось внутри тревожное чувство, которому невозможно подобрать имени.
Когда под ногами шатко, это не по мне.
Пахнет, как ни странно, влажной землёй и чем-то едким. Время остановилось и гниёт. Гниющее время таит неведомую угрозу.
В мире только кажется, что царит хаос, в мире равновесие. Добро уравновешивает зло.
Вдруг почудилось, будто всё живое вымерло или кто-то изгнал прочь жизнь.
Молчаливый дом, забор, калитка. Всё ждёт недалёкой минутки, когда, наконец, прорвётся и хлынет с улицы поток жизни, и придаст всему смысл и заполнит.
Минутное наваждение. И тут же уверение, что не бесплатно я всё получил, купил право пользоваться, жизнь на это положил.
Трудно осознать, что я – мизер, меня не было даже сто лет назад. И не будет скоро. Я лишний.
Ощутил полное одиночество. Где-то совершил ошибку. Теперь ошибку исправлять надо. Путь начался, я попрощался со своим прежним «я» и ухожу.
Смутно очерченный профиль. Сколько усилий нужно мозгу, чтобы он сосредоточился и не о пустяках начал думать.
Вот я всё время сторонился окружающей жизни. Боялся попасть в чужой круг. У меня свой мир, у других людей – свой. Миры не совпадают. Основы разные. Всю жизнь искал, к чему бы прикоснуться, чтобы силу обрести, чтобы завладеть каким-никаким амулетом, избавляющим от болезней.
Кругом слова, слова, слова.
Сам для себя вывел, что я пропащий человек только потому, что город меня не принял, не к чему мои силы приложить. Душевному жару не нашлось применения.
Всё как везде и всегда. Как со всеми. Некое колдовство в этом.
Что и остаётся, так посмеяться, поплакать, просто молча посидеть, - вроде, как и полегчало.
Вытрясти из себя заскорузлость надо, искапаться остаточной болью. Проделать всё так надо, чтобы следов никаких не осталось. Но одному, одному надо всё это проделать. Чтобы чужих глаз поблизости не было. Чтобы никаких шепотков в спину.
Щепетилен я. Боюсь в тягость быть.
Так и вижу медленный поворот головы и взгляд, каким меня окинула тень меня самого, при упоминании слова «щепетилен». Во взгляде непонимание, тревога, вопрос, куда меня дальше понесёт, и чувство вины во взгляде.
Со словами такая штука: иногда их лучше и не знать, слово другой раз родит ужасную картину, оно может грязью вымазать. Но бывают и слова, которые можно носить за щекой, как леденец, сосать и сосать их, а бывают горько-колючими, выплюнуть сразу хочется.
Слово «щепетилен» сразу насторожило. Оно стекло с губ загустевшей слюной.
Клясться в том, что я хороший – не буду. Вообще-то, усилий прилагать не надо, чтобы поклясться. В школе, помнится, мы только и делали, что клялись друг другу страшными клятвами и тут же о них забывали. И ничего.
Почудилось или взаправду кто-то смотрит на меня?
Пошарили исподтишка маленькие глазки по моему лицу и убежали, скрылись. Натуженная улыбка. Губы слегка подёргались. Хотел в ответ что-то сказать, но не сказал.
Мнительный я человек, всё склонен принимать за насмешку.
Вокруг некое воплощённое пророчество, подсказанное и неизбежное. Обрывки звуков слышны – чей-то голос, собачий лай.
Удивительная штука, разные воспоминания лезут, о жизни, о людях, но делиться ими не хочется. Воспоминания существуют для невротиков и для олухов царя небесного. Тот, кто живёт отрешённо, тот мыслит, он и в щель бочком протиснется, и по бревну, с берега на берег переброшенному, пройдёт, и в болоте не завязнет.
Не вижу переброшенное бревно с берега на берег. Даже берегов не наблюдаю.
Гладко всё только на бумаге да в кино. Там всё вовремя происходит. И руку подадут, и на помощь придут, и куском поделятся.
В жизни кругом овраги, ждать терпения не хватает. Зудит, крутит нутро. И ответить хочется на обвинения, красное словцо губы жжёт, и действием каким обидчика на место поставить тянет. А горло словно кляп забил.
Безмолвствую. Не гляжу по сторонам. Вытянув шею, уставился взглядом в стену.
Сорвавшись с губ слово, еле слышное на расстоянии в метр, вязнет будто бы в песке, подброшенная вверх копейка, у которой решка с обеих сторон, не подскажет выигрыша. Всё, кажется, от меня отвернулось.
Отголосок чего-то в ушах, шуршанье, скорее, собачье царапанье сквознячка за калиткой.
Сколь уравновешенным я ни выгляжу, но ужас ощущаю. Ужас ведь меня в путешествие отправил. Ужас покорности судьбе. Ужас подчинения очерёдности: я должен передать эстафетную палочку жизни.
И год, и два года, и минута человеческой жизни – немалый срок. Копится и копится во рту горечь, не оттого что не понимаю жизнь или она меня не понимает, а оттого, что старания мало приложил. Мало толкался в закрытые двери.
Душа моя инертна. Душа не знает предела. Душу не ознакомили с книгой моей судьбы. Интересно, душа грамотная? В какой школе она училась? Кто были её учителя?
Нашёл чем озаботиться!
Всё – помойка!
Утро даёт надежду. Утро ставит не на прощальный круг.
Я не брошен, я не жертва предательства. И Бог с ним, что нет видимой цели.
Просто, думаю, иногда попадаю в новое место, и оно принимает меня: тепло, светло и мухи не кусают. И никаких забот, и повода, сходить с ума, нет.
Чудно. Кто-то сходит с ума, кто-то просто сходит с пьедестала, куда судьба забросила, кто-то, добавив в слово «тся», с кем-то сходится. Три добавленные буквы, а результат иной.
Про слово могу тоже сказать, что иное, прицепится, пристанет – репей не репей, будто смолистая тополиная почка, и будет на языке вертеться.
Не понимаю, кто взял надо мной волю: дом-развалюха или Зоя? Чего застрял посредине двора? Что, получил плохое предсказание от гадателя? Пошли всё и всех к чёрту.
Толку-то, все твердят о лучшем будущем, о молочных реках с кисельными берегами, а мне кажется, что люди с непонятным отчаянием толкают жизнь к пропасти, разорения и гибель алчут. Вырождение идёт.
До бесконечности можно всматриваться, чем пристальней, тем полнишься большим сомнением, а можно ведь раскрыться и всё пропускать сквозь себя. Последнее проще и безопаснее.
Ворчу, ворчу. Я вчерашний отличаюсь от себя сегодняшнего.
Мало бит, вот и не разучился разглядывать людей. Человек всегда в заначке что-то имеет, оказывается чем-то ещё, даже если ты его как облупленного знаешь, учился вместе, сидел за одной партой, человек сюрпризом удивить может.
Школа! Вот тоже странное время. На зубок знали даты крестовых походов, время правления царей, разных переворотов, почему в собственной жизни знаменательные дни и деяния остаются непонятыми? Почему тот или иной период моей жизни никак не обозначен? Ни на одном календаре нет даты моего рождения.
Непонятное зреет внутри меня. Замыслы всякие, накипают проблемы. И никто со стороны не интересуется, как это получается. Сразу ли, по кускам, россыпью представлений или всё выстраивается в каком-то порядке.
Вязкое безучастное молчание переходит в тоскливое любопытство. Наверное, это тот промежуток, когда меняется знак действия с плюса на минус, когда атом в молекуле перескакивает на новую орбиту, рождая совершенно что-то новое, представление о жизни, по крайней мере, делается другим.
Изменений видимых нет, но уже слышна приближающаяся гроза.  В напряжённой тишине она таится. По тому, как меняется давление, по тому, как начинает давить воздух, по тому, как внутри всё натягивается и натягивается, по дрожи перемена чувствуется.
Стоять бы и молчать, пока не свершится то, что должно произойти, то, что никак не происходит.
Достоюсь, что пнём врасту в землю.
Не отдаю себе отчёт. Прислушиваюсь и присматриваюсь. Нет объективных критериев, утверждающих, что я есть.
Я вот что-то упоминал про взгляд. Будто из клочьев тумана глаза. Так вот, у меня такое ощущение, что кто-то смотрит мне точно в середину лба. Смотрит без слов. Смотрит, прикусив губу. От этого в моём теле появилось что-то враждебное, болезненное, колючку загнали под ноготь. Но я терплю, стиснув зубы, терплю.
Меня хотят поймать на удочку. Да, не меня, а я сам хочу попасться. Моё второе «я» бдительно следит, чтоб всё шло добропорядочно. Я отвечаю потребности времени. Я приспособился к нему.
Я хочу добра, мне хотят добра.
Зоя стоит в проёме двери. За её плечом виден кусок бревенчатой стены.
Во что бы ни упирался мой взгляд, всё одно он, в конце концов, скользнёт на женщину. Женщина создана для того, чтобы и я, и кто-то другой разгадал её уловки.
Женщина – это вековая, тысячелетняя природная хитрость. Она вся подчинена выживанию. Что бы ни делала женщина, всё загадочно и видимой цели не имеет
Не одна мысль рождается в голове, не плавно и последовательно мысль движется от начала и до конца, не выходит, нанизывая одно за другим на неё определения, протащить её, рассматривая, например, как Зою.
Зоя и мысль о Зое – разными потребностями наделены.
Сотни мыслей промелькнули, толкутся они, роятся подобно мошкаре. Я же, стою, дурак дураком, хорошо, не разинув рот, заворожено смотрю, как передо мной женщина отражённо распадается на сто тысяч капель. И все эти сто тысяч начинают падать со стрехи, разливаясь в лужицу перед моими ногами.
Чем дольше стою, тем чаще падают капли. Наскучил я, навожу тоску.
На собственном ощущении зависать нельзя, нельзя мусолить один и тот же вопрос до бесконечности. Но ведь ответ-то, по сути, знать не хочу. Или уже знаю, но по-профански делаю вид, что я невинная душа.
Много читал про зыбучие пески, сам в них не попадал, но сейчас почему-то чувствую себя, как человек, тонущий в них. Говорят, погружаешься в песок быстрее, когда барахтаешься в нём.
Мысли лезут всякие, валю всё в кучу, тяжесть их выше моей возможности вынести поклёп. Начинаю шевелиться, пропускать нелепицу через себя, как тут же проваливаюсь.
Странно буду выглядеть, если, допустим, провалюсь по пояс. Лепо (есть такое слово?) или нелепо буду выглядеть надгробием посреди двора?
Нет, просто так от цивилизации не бегут. Надо очуметь, надо самоунизиться или возвыситься, или возненавидеть всё и всех. Мысленное отчаяние меня гонит.
В Зое что-то есть, какая-то белёсово-розовая телесная сытость, что ли. Плотоядное равнодушие. Пресыщенность, что ли. Что-то сгущённое, горестное, пересушенное, - то, что горячей водой разбавлять нужно.
Сахар в горячей воде растворяется быстрее.
Что, сладенького захотел?
Произнёс мысленно набор слов, а сам толком не понимаю, о чём подумал. Только знаю, такую, как Зоя, просто не пронять. Ей нужен, она ждёт неожиданный жест. Не слово, хотя женщина от слова млеет, любят женщины слова и меланхолию, этой что-то особенное нужно.
Любитель всё же я всякий раз вычёркивать из списка то, что необходимо сделать сейчас. Мне надо найти любой предлог.
Думаю ни о чём, отсылаю мысли в никуда, и жду ответ.
Результат важен. Какими бы стенами ни отгородился, всё одно жизнь щель для меня отыщет.
Я молчу, я не задаю никаких вопросов, хотя они роятся в моей голове, я не шевелюсь. 
Жизнь изобретательна по части всевозможных каверз. Сочетание одного с другим, второго с третьим, и бесконечные сравнения с неким эталоном – для этого у неё нет предела. У неё не существует незыблемых принципов.
«Ехал Грека через реку…» Для жизни главное не казаться, быть надо, присутствовать, что-то делать. Быть!
Не за то, что или кто я есть на самом деле, не по внутреннему содержанию, не из-за духовной свободы, не из-за того, что ни от кого не завишу, а всего лишь по оболочке, по одежде, по красоте или безобразности меня оценивают. По общепринятому положению.
И что? Я-то сам себя знаю. Вот он и предлог вырисовался. Нет ничего неестественного в том, что я не согласен, что молчу.
Пора ставить точку.
Точка – это итог всему.

                67

Любовь должна приходить сама, а вымаливать её унизительно.
Не упомню, когда мной овладело смятение, внутреннее недовольство и непонятное разочарование. Осознала, что жизнь пошла наперекос, и никчемность только разрасталась. Я не понимала, что у меня своё, принадлежащее мне, а что общее.
Муж, он. правда. как был сердечный невежа, таким и остался.
Что-то упустила, но никак не могу понять, что же это могло быть.
Я должна быть доброй. испытывать жалость и сострадание. Этому никто не возражает. Добрых полно, полно и добреньких. От добреньких мне жалости не надо.
Не вписываюсь в вечность. Вечность как-то связана с представлением о покое.
Покоя нет, кровь колотит в барабанные перепонки.
Так думала Зоя с глухим, невыразимым словами ощущением.
В сегодняшнее утро мысль-ощущение болезненно натолкнулась на стену и замерла в не присущей для Зои растерянности.
Сколько ни объясняй, у большинства уши воском залиты -ничего не изменится. В этом вся беда. Люди – ослы, тупицы. Они любят развлекать друг друга рассказами об обмане, двуличии, предательстве. Смакуют всяческие проделки.
Вот стоит она в проёме двери, растерянная и недоумевающая и рассматривает пришельца из другой жизни. Наверное, счастливой. И чувствует, что счастье пришельца оскорбительно для неё. Всё нестерпимо несправедливо.
Она как думала: уедет, переждёт, всё забудется. Согласна с тем, что вначале придётся делать то, что не хочешь, потому что обстоятельства так сложились.
Она не завистливая душа. Она может объяснить, почему люди не живут в согласии и радости.
Настоящих друзей по пальцам пересчитать можно. Кто из них изменил мой мир, кто научил дружбе, кто ничего из себя не изображал, а был самим собой? Все считались друзьями.
Некоторым не любовь моя была нужна, а то, что у меня есть, чтобы я поделилась с ними. Чтобы всё и сразу.
Зоя поджала губы, на лице отразилось сомнение. Клубок придумок никак не распутывался.
Как бы ни учили, но до конца никто не научит справедливости, потому что каждый человек понимает жизнь иначе. Люди даже волнуются по-разному. Волнения заставляют продвигаться вперёд.
Как бы не так. Волнения во время болезни дочек старят немилосердно. Тогда волнение заполняет любые пустоты души. Каждая клеточка тела, в которой огонёк жизни сохранился, разгорается сомнениями. 
Конечно, сомнения - сомнениями, маленькая надежда всегда сохраняется. Разочарование – нестерпимейшее оскорбление, но не в моих правилах, думала Зоя, опускать руки.
На миг пробудилось особое любопытство. Словно бы посмотрела вокруг другими глазами, с удивлением отметила неприглядность двора, выходило, что люди жили совсем иначе, перебивались со дня на день, жили вслепую, не чувствуя красоты.
Любовь не жила в этом доме. С великим сожалением Зоя поняла, что, наверное, поторопилась купить этот дом, погнавшись за дешевизной.
В этом она не виновата. Подсознание подсказало, поведало о приятии этого дома.
Подсознание – для него поговорить не проблема, это работа для ума, а вот сердцу подсказать – увы!
Почему посетило желание начать всё сначала? Наверное, из-за того, что сопрягала счастье с будущим, а надо было жить сегодняшним.
Всё когда-никогда должно закончиться. Страдание – ритуал искупления, кара за провинность.
«В чём я провинилась?»
Говоря правду, человек никогда не говорит правды.
Многие считали Зою «очень романтичной», «умной», «заслуживающей счастье». Да, всё это верно. Зоя рано поняла, что быть такой, когда от тебя веет удивлением и за версту «домашность» чувствуется, это как бы избавляет от ненужных объяснений.
Все клюют на всё, когда им самим хочется всё. Потому что все надеются на лучшее.
Но ведь бесконечное заполнение собой пространства, расползание душой и телом, убивает чувство. Сиропом ведь нельзя напиться, нельзя им жажду утолить.
Конечно, за всеми не угнаться, но ведь и «не все» знают, сколько и чего «романтичность» прячет, не сразу, но можно разглядеть, что скрывается за, допустим, «домашностью».
Остра Зоя на язычок, от её взгляда не ускользнёт ни единая уловка. Обманчиво её простодушие.
Чем трудней складывается жизнь, тем любезнее Зоино лицо. Тем звонче смех.
Наблюдательный человек, приглядевшись, заметит, что весело блестевшие глаза Зои, вкрадчиво, добродушно щурятся, но, тем не менее, остры и от них ничто не укроется.
В дальнем уголке Зоиного сознания таилась особая забота. Игорь! Почему он не пришёл?
Его не переделаешь, и стараться нечего. Он боится зубного врача, он боится заболеть, боится облысеть. Он всеми способами готов оберегать свой мир. Но ведь она, Зоя, может одновременно существовать в разных, несовместимых мирах. И в одном из её миров, неужели чутьё и рассудок не подсказывают ему, Игорь может сохранять полную независимость, находясь рядом?
Зоя пыталась всё объяснить, но Игорь не мог взять в толк, куда она клонит.
Если бы жизнь сводилась только к переменам и острым ощущениям, то, наверное, однажды наступила закольцованность, что ли. Все только и соревновались, что в скорости проживания, быстрей испытать новые перемены, в неистовстве познать конец иллюзий норовили прожить время.
В закольцованности нет конца.
Зоя не пряталась в подполье, откуда с безопасностью самоотречения можно было наблюдать за происходящим, она жила, жила по-своему. используя себя.
Конец – это начало разрушений. Но ведь миру в покое, а всякий человек надеется на покой, не нужно ни перемен, ни борьбы.
Можно перепробовать всё, можно побывать везде, но так и не научиться жить. Жизни не научаются, жизнь – живут.
Когда понимание приходит, то слишком давно и слишком поздно значимость развилки сзади осознаётся, тогда доходит - непоправимо с пути сбилась. Поиски по лабиринтам прошлого – безнадёжные поиски.
В некоторые моменты Зоя ловила себя на мысли, от которой пробирал холод, а именно, что любой мужчина, пересекаясь с женщиной, нарушает привычный покой и гармонию.
Вот откуда этот взгляд – не злой, но знающий, что он плох.
Жить ведь хочется. От желания поделиться с кем-нибудь своей печалью, избавиться от бремени прошлого, как ни крути, хочется.
Зоя хотела жить. Она готова была принять любую жизнь, какие бы испытания она не сулила. Она чувствовала, что только новые ощущения могут её насытить. Она хотела идеала. Чтобы всего было вдосталь.
Поэтому ей не хотелось осмысливать жизнь, а осязать. Причём это делать по частям, по долькам. Злябовка – одна из долек.
Возникшая связь должна непрестанно приближать двоих друг к другу. До соприкосновения. До слияния.
Это ничего, что в какой-то момент кто-то ощутит превосходство, позволит снисходительность. Пойдёт на уступки.
Пойти на уступки – перестать задавать вопрос: «А зачем?»
Очарование минутой улетучилось.
Между ней и гостем лежало молчание. Каждый думал о своём.
Если что-то неизбежно, с ним нужно смириться.
На этой улице в Злябовке жили вслепую. Почему-то слово «вслепую» прилипло к языку. Вслепую, значит, быть бесцветным и безликим, лишённым способности любить и быть любимым.
Губы сложились гримасой презрения. Недобрая усмешка лишь на миг, некому приглядываться, неуловимо исказила очертания губ. Зоя бросила упрямый вызов обстоятельствам.
Ни про что не спрашивай, как говорится, пропади всё пропадом.
Классическому «а зачем?» никому не удалось ответить и получить более-менее вразумительный ответ.
Зоя машинально теребила ворот халата. В этом жесте сказывалась деятельная натура, поневоле привыкшая не доверять всем подряд. В жесте сквозила нетерпеливая досада. Эта давняя бессознательная привычка – верный признак беспокойства и нетерпения. Гость молчит. Слишком долго он собирается с мыслями.
Он, наверное, живёт, делает то, смысла чего не понимает.
Отрывистые мысли скользили и по поверхности её сознания.
Первый порыв любопытства уступил место озабоченности.
Вздохнула, почувствовала себя почти счастливой. Ничто не было так чуждо её натуре, как неопределённость.
Всколыхнулась жалость. К себе самой, или просто вообще? Примириться надо со всем.
На лице снова воцарилось довольное выражение, совсем как у ребёнка, который радуется новой игрушке. Это ведь хорошо, сохранить в душе непосредственность ребёнка.
В этом коренилась гордость и душевная цельность.
Зоя не искала ничьей помощи и защиты. Опереться на мужское плечо, - приятно, но она и сама умеет постоять за себя. Сладкая надежда откроет правду.
Зоя хорошо владела особым языком, в котором оттенки становились недоступными для непосвящённых. Жизнь слишком коротка. И эту короткую жизнь надо прожить так, чтобы не наскучила любовь, и ненависть не отравила воздух. Вместо хаоса во всём будет безупречный порядок.
Её не волновало, что кто-то работает больше, кто-то купается в роскоши, кому-то наскучили целомудрие или разврат. Ей не наскучило жить. Поэтому она держится свободно и непринуждённо. Невозмутимо, как женщина, всего повидавшая и умудрённая опытом.
Да, в мире признаётся единственный принцип: в мире важно одно – деньги, ибо купить можно всё. Всё или не всё? Есть ещё и принцип философии кулака, когда сильный диктует свои условия. Много есть всяких принципов. Её привыкший опираться на факты ум был раздосадован явлением, которое она не могла постичь: пришёл человек и молчит.
Этот пришёл и молчит. Игорь исчез и тоже молчит. Все приходят ниоткуда и уходят никуда. Неподдельная грусть из-за этого. Из-за неприсутствия, из-за разделённости, из-за многих «из-за».
Мужчина долгое время не способен быть только чьим-то. Им всецело владеть можно какое-то время. Поэтому, смириться надо, что наслаждение из минуток состоит.
Казалось, гость просто ничего не слышит и не видит. Забыв обо всём на свете, вполне довольный собой, он тянет время.
Господи, с ума сойти можно.
Но Зоя ничем не выдала своих чувств. Лишь отчасти она уязвлена, но она умеет ждать.
Да, с первого взгляда было ясно, что Зоя умеет сама о себе позаботиться, что достаточно искушена в женских радостях, но, конечно, знает им меру. Знает границу, за которой не её мир.
Она не будет взывать к мужчине в тоске, не станет мысленно умолять: мол, пинай меня, топчи, поноси любыми словами, заставь пресмыкаться, - только будь рядом.
Но что по-настоящему скрывалось в непостижимой глубине её глаз, этого никто не узнает. Она и сама каждый день открывала в себе много нового.
Такие как она слишком спешат прожить свою жизнь, уйти, сгореть и сгинуть в единый миг. Уж она не станет скупиться, эта женщина впрок, на чёрный день, откладывать себя не станет. Она торопится истратить себя. Сгореть. Ночной мотылёк в зареве костра жизни.
Зоя снова почувствовала на себе взгляд гостя. Поняв, что её разоблачили и словами тут не поможешь, она усмехнулась. Освобождённая емкостной минутой усмешки, она успокоилась.
К чёрту колебания: или смело ныряй в ситуацию, или продолжай подвергать себя пытке подопытного кролика.
Слова излишни. Говорить не о чем. Всё оказывается сказанным в миг перехвата взгляда. Этот миг полного понимания, признания или сообщничества, или неприятия, - в нём всё.
Зоя слишком любила жизнь, чтобы отгородить себя от окружающего. Ей были хорошо знакомы и печаль, и неуверенность, и горе, всё пережитое она не забывала.
Ей вовсе не хотелось чувствовать ничьё присутствие у себя на дворе. Быть, быть, видеть она должна. Чувства подозрениями заканчиваются.
Зоя мысленно запнулась, будто переводя дыхание. Вроде даже, как и испугалась.
Правда приоткрывается частями, только тогда она – правда.
Ощущение такое, временами она парит где-то высоко над землёй. Гость пришёл просто для того, чтобы помочь ей отвести душу. Отвести душу – примениться к обстоятельствам. Обстоятельства заставляют жить. Обстоятельства, для того чтобы жить, помогают забывать.
Устраивает что-то – принимай это. Меняется что-то – выжди.
Что-что, но только не выражение наигранной скуки могло появиться на лице Зои.
Она сделала малозаметное движение в сторону гостя, но осталась на месте. Казалось, будто за спиной гостя увидела опору. Он врос в землю двора.
Хотелось покончить с неопределённостью, отделаться от всего, чтобы нежиться в приятном безразличии.
Да, она уязвлена, но она умеет ждать. Да, её глаза, казалось бы, устремлены на гостя, но, присмотревшись, можно понять, что-то в их выражении подсказывало, что мысли её далеко.
Её мысли через глаза выходили наружу.
Жажда переживаний – состояние не слишком устойчивое. Не все в состоянии переживать.
Неужели, гость прочёл немую мольбу: «Ради всего святого, если можешь, помоги?»
Кого-кого, но только не гостя молить о помощи!
Ощутила жгучую жалость. Мольба как-то по-особенному соединила, в новом свете всё представила.
Тем не менее, язвительная насмешка блеснула. Всегда кто-нибудь, что-нибудь нарушает спокойствие в самый неподходящий момент.
Всё в прошлом, но прошлое теперь вернулось непониманием.
Клясться в том, что жизнь теперь будет другой, она не станет. Все эти обряды и клятвы создают подобие жизни у людей, у которых никакой своей жизни нет.
Поклялась в чём, садись и жди, может, получишь чудо.
В чём-то жизнь меня предала, - думала Зоя. - Честность и цельность, веру и любовь – то, что надо чтить всегда и везде, я, может быть, обрету здесь. Я сама себя порой вижу как бы со стороны, только не могу определить, чьими глазами. Переехала, чтобы спасти душу. Ради спасения души и обретения любви можно и пострадать.
Даже тон, каким Зоя думала, был намеренно безразличен. Нет, она не хотела показать, что ей нестерпимо скучно стоять просто так. Она бы с глубокой благодарностью пожала бы протянутую руку. Зоя чувствовала, что протянутая рука, за которую она бы ухватилась, - именно то, что ей требуется.
Нет, она не будет бить себя кулаками в грудь, не станет рвать на себе волосы, не закричит: «Горе мне!» Она отлично знала себе цену.
Вывернуться наизнанку, - так сочтут по-детски поверхностной, до жалости не оправдавшей надежд. И всё! И ничего больше.
Зоя оглянулась по сторонам, словно кого-то искала, или пыталась сделать вид, будто вовсе не растеряна.
Нет, гость неуклюж и неловок. Стоять в пяти шагах и молчать. Он не спешит отозваться. Тугодум.
Какой у него замысел? Разобрать бы до мелочей его желания. А так стоит и молчит. Смотрит непонятно на что – на меня или на стену дома, или на что-то другое. Может, на гвоздик у двери?
Ни малейшего смысла нет в таком молчании.
Ну, и где эти таинственные силы, передающие от человека к человеку тайные помыслы?
Спокойно, спокойно, подумала Зоя. Не искушай судьбу, ничем не выдавай себя. В любом ответе двойной смысл есть.
Никакого недружелюбия не чувствуется. Чем-то она сбила гостя с толку. Мозг его оцепенел. Неужели понял, что ему здесь не место?
Гость и ухом не ведёт. Будто ничего не видит и не слышит, ничего не замечает.
А что он должен заметить? Что ему инстинкт подсказывает?
Может, то, что я хочу получить «красоту», убежав от прошлого, от той жизни, которой жила, которую хорошо знала, его не интересует?
Я люблю свою слабость. Люблю, когда душа болит, когда тяжело.
Да не жила я в прошлой жизни – перебивалась. Слава Богу, не растравливаю себя, никого не хочу винить. Толку с упрёков? Не хочу преувеличивать, жаловаться на судьбу…Всё пройдёт…
Взгляд у гостя несколько рассеянный, отсутствующий, словно он почувствовал себя виноватым.
Всё так, всё верно.  Мысли не плод неуравновешенности и подозрительности. Затемнение сознания. На ощупь судить, принимая какую-то часть жизни за жизнь, - разве так можно найти ответ?
Ничего не выражающие глаза. Мысли, конечно, остроумны, быстры. Но того, что известно, никто не скажет. Это скрыто за семью печатями. Инстинкт всё запутывает, громоздит догадку на догадку, вносит смуту в жизнь. Новость может вызвать лишь циничную усмешку, не поразит, не возмутит. Ничего другого никто ни от кого не ждёт.
Чтобы предположительно понимать, о чём думает человек, нужно видеть, какое у него лицо. В глаза заглянуть.
Важно, что меня готовы здесь принять, - думала Зоя. - Не важно, с какими мыслями и чувствами. Злябовцы довольны собой, своей жизнью, и я получу подкрепление своей веры.
Головокружительна загадка времени.
Я думаю о мужчинах непрестанно. Просыпаюсь утром – первая мысль о нём. И целый день ношу это представление с собой. Как хорошо, когда всё существо наполнено любовью.
Умела бы писать стихи, лучшее стихотворение написала бы. Или бы самую лучшую песню. Или картину.
Ненаписанные строчки и являются самым лучшим.
Память, мысли, зло и добро - не готова была Зоя понять, что любовь – это одно из перечисленного, она ещё не всё. Есть особая верность, выше верности любовного плена она существует в мире.
Слова ловко приходили на язык, куда-то исчезали, легко забывались.
Жизнь как будто кончена, прошлая, и она, Зоя, вступила в новый неизведанный мир. Будет рвать цветочки, садить картошку. А отчего шум в ушах, или это шум нарастающего ветра, или исход тяготы и притворства?
Сущность поворота к новому застигла врасплох. Мир – это декорации, написанные разными людьми, с разными способностями. Местечко, где можно оставить свой мазок, есть, но для того, чтобы её мазок был виден многими, надо отвернуться от того мира, что написан другими. Надо обратить лицо к чему-то иному.
Злябовка и будет этим иным новым.
Бог его знает, может, приход гостя каким-то образом поможет покончить с внутренним смятением. Что казалось сложным, станет простым. Мир перестанет быть половинчатым. Честность и искренность – во главу угла правдой станут.
Молнией возникла мысль: каждому - своё. Игорь в своём мире, она – в своём. Чуть-чуть бы раньше это пришло в голову. Сегодня она не в силах переварить эту мысль.
Зое показалось, что её всю выпотрошили, внутри пусто. Того и гляди, упадёт. Коленки подгибаются.
На протяжении нескольких минут она ни разу не подумала о дочерях. Плохая она мать.
Раз она так думает, так оно и есть. Хотя толком не поняла, что такое особенное подумалось. Дочери у матери.
Стоит она, смотрит, как прошлые жизни пылинками вихрятся в воздухе.
Пялиться в пространство,- а толку?
Хорошо бы заглянуть вглубь себя, увидеть собственными глазами суть неудачи, которая отравила жизнь.
Зоя внутренне сжалась, напряглась, её ожгло ужасом непонимания и предощущением от перемен.
Молчание затянулось. Она чувствовала, как разваливается на части. Ничего стыдного она от этого не видела.
Завтра она будет другой.
А сегодня она ни единым словом, ни взглядом, ни просто посылом она не выдаст себя.


                68

«Ну почему нельзя жить на свете так, как хочешь?», - меланхолично думал я, колом торча посерёд двора.
Знакомым жестом потёр переносицу. Не сразу понял, о чём идёт речь. Многое неприятно случайно, многое брошено вскользь. И из-за этого оно неприятно настойчиво.
Не жду я мистического восторга. Хорошо, если голова не пойдёт кругом.
Ни о каком будущем не думалось. Это вот и казалось странным.
Жёлтый солнечный свет потемнел, стал походить на долго-долго пролежавшее золото в старой шкатулке.
Чудно, солнечный свет только постарел, а всё остальное: и мысли, и видения, всё меня стало просто раздражать.
«Соберись, - сам себя успокаиваю. - Замолчи и сопи в тряпочку. Никто не заплачет, если я повернусь и уйду, перестану ныть. Устыжусь. От стыда не умирают. Потому что такую смерть назовут совсем по-другому, потому что «стыдная» смерть не имеет оценки».
Сдаётся мне, что я своими изысками мщу за измену жизни, за то, что она не такая, как хотелось бы. А нытьё – оно выводит из нутра желчь и отравленное напряжение.
Нет, с теми, кто лезет в душу и чужую жизнь, надо что-то делать. Ссылать их надо.
Жить среди людей и не думать о них – это не каждый сумеет.
Бывало, подхвачу первое попавшее вёдро, лью, лью в него воду, и минуту, и пять минут, не наполняется. Переверну - дыра. Дно есть, но только с виду, по ободку лопнуло. Такое, скажем прямо, голодное ведро, не накормить никогда.
И я где-то по ободку лопнул. И я стал как худое ведро: никак не могу наполниться ощущениями. Наполняюсь, но не теми.
Своими рассуждениями ни о чём, срываю маску, прежде всего с себя. Не вполне правдивые рассуждения. И всё же какая-то правда в них есть. Это-то и пугает.
Не могу одним словом определить, за что меня любить можно. За красоту – нет. К красоте люди тянутся. За доброту и человечность, - так это сразу не разглядишь. Так людям и не хочется делать, что не хочется, а надо делать. Все цепляются за призрачные богатства, мнимые или сундуки ими забиты. Сразу не доходит, что в умопомрачении подсчёта и пересчёта, в остатке, человек не способен взглянуть в лицо даже не полной правды. Потому что есть что-то запутанное в человеке, тёмное, наболевшее. Изжить это не хватит жизни.
Может, и я живу, чтобы что-то изживать.
Своими рассуждениями могу заморочить кого угодно. Что ни скажу, всё ни к сердцу.
Сколько себя помню, все мои женщины так или иначе, будто чувствовали неладное, отгораживались от меня, старались не замечать мои недостатки. И молчаливость, и сдержанность, и неспособность сходу выказать любовь. Я ведь не дятел, чтобы сквозь слой дерева, чувствовать шевеление червяка. Гляжу другой раз на женщину, и понимаю, и у неё чуйка на древесную гниль не развита.
Пустые мысли, трёп ради настроения. Всё обман. Всё враньё, всё – слова!
Хорошо бы сжульничать в чём-то, чтобы на новую орбиту выйти. Безрассудно где-то поступить. Но укоренившуюся собственную дурь не могу перебороть.
Не могу понять, что знаю. что мне надо. Раньше знал, а теперь забыл.
Возникло чувство специфического сожаления. Никогда больше ничто не повторится.
Рухнули надежды. Не могу разглядеть, что мне надо рассмотреть. Ничто не проявилось. Может, корни дури тянутся из глыби «прапра», терзания совести оттуда, оттуда нестерпимая скорбь вместе с надрывом души?
Действительность как будто подёрнулась сизой дымкой. Сплю на ходу. Так бывает, когда во сне догадываюсь, что сплю, раз спишь, то нечего бояться. Бояться вообще нечего. Бояться начинаю, когда, что должно случиться, уже случилось.
Одно, и другое, и третье подставляет память. Ничто с таким удовольствием не выдаёт своё и не наблюдает за реакцией, как память.
Одно, второе, третье. Хотел бы я быть многолетним растением. Сбрасывать листву осенью, начинать цвести весной. Зимой – спать, не думая ни о чём, не думая, что лист сбросил в последний раз, что больше – ничего и никогда.
Ёмкость этого «никогда» никогда не определить, так же, как и глубину «ничего».
Вопросы множатся, а ответов нет. Голова пухнет от самых диких догадок. Опасения и тревоги косяком наплывают.
Почему я живу, почему пришёл, почему она переехала? Почему так вышло, что дед мой умер, а я родился? День в день. Почему я живу так, как будто меня и нет? Для кого я есть? Где моя приязнь?
Мне приятно стоять и молчать. Если начну уверять в обратном – обижу до гробовой доски. Может, эти минуты молчания передышка между чем-то и чем-то?
Мысли никому навредить не могут. Если что и делаю нехорошее, так не со зла. Не раз бывало, сделаю, а потом жалею. Нет совсем дурных людей, нет.
Я не упиваюсь своими болезненными страданиями, не испытываю жгучий стыд. Есть какое-то оцепенение, но и оно пройдёт. Живой же. Обо всём золоте мира не мечтаю. Не стоит. Золото по своей сути мертво.
Смерть с одной стороны является пробуждением, она дремавшему отростку позволяет расти. но она же и будит воспоминания.
Не сплю, как можно спать, если что-то колет память? Всплываю из дрёмы, пробую удержать сон, - куда там! А нутро крутит. Выгляжу, наверное, бледным. Хорошо, что не озлобленным.
Озлобленный – это тот человек, который страдает из-за, скорее, «от» чужого зла.
Злой – глухонемой. Срифмовалось.
Вечным победителем невозможно быть. Победителем – над кем?
Слабое удивление, слабое разочарование. Ведь не упал с недоступной высоты.
Что-то должен предпринять. Почему я считаю, что кому-то должен? Почему не мне должны? Я же не инопланетянин.
Раскочегарена фантазия. Беглыми штрихами набрасываю контур. Круг или квадрат? Оставляю два пробела. Это двери.
У меня, нет способности, обстукать окружающее, определить границы безопасного, подобно дятлу вытащить притаившегося короеда. Что-то давненько не просыпался с ощущением безопасности.
Что-то всё не так. Будто открыл книгу, пару страниц прочитал, а за первой главой пошли чистые листы. Что хочешь, то и пиши сам.
Листать страницы жизни, - куда ни шло, но заполнять их строчками не доставляет никакого удовольствия.
Жизнь – лес. Тайга. Буреломы, завалы, обгорелые пни. Змеи ползают. Рык и карканье. Овраги, болота с топью. И по такой тайге продираться надо, останавливаться нельзя. Стоит остановиться – исчезну. Топь засосёт. Стану точкой в конце чужого предложения.
Мне стыдиться нечего. Да, порой пользовался гостеприимством совсем не дружественных мне людей, сидел с ними за столом, говорил, поддакивал. Учился наблюдать. Старался выловить из разговора суть. Не испытывал при этом ничего, кроме мук. Ну, и что, остатки тех отношений не очень огорчают. Пыль, и с одежды, и с отношений, стряхнуть можно.
И болота, и топь, и чей-то рык – всё это чужие вещи, хозяева которых давным-давно умерли. Всё вроде бы ничейное, но и не моё. Нельзя пользоваться чужими вещами только потому, что их хозяева умерли.
Эхо! Оно ведь тоже чьё-то чужое.
Всё давным-давно сказано. Ничего уже не изменить. Это ничего, если прежние страхи и сомнения всплывают в памяти, они ничему уже не помешают.
Где бы я ни был, с кем бы ни сидел, всегда возвращался в своё одиночество. Собственное гнездо я мог пачкать разными мыслями, не опасаясь, что поймут не так.
Мне казалось, что мои высохшие мысли высыпаются из меня словно крупа. И глаза мои наполняются полынной тоской. Выходит, есть ещё какая-то другая тоска.
Тоска старого ворона, скорее, стервятника, который пожирает память плоти своих родных.
Тоска отметины на теле не проделает. Женский ноготок, покрытый лаком, спину оцарапать может. С каким удовольствием женщина запускает ногти в кожу, она забывается в этот момент. Первобытный инстинкт, метит свою территорию. Зарубку оставляет.
Контроль начинаю терять над собой. Живу, а как бы сплю.
Обо всём можно думать во сне. Там позволить можно делать с собой всё, потому что спишь. Во сне я безволен. Копуша. Переворачиваю прошлое, взаправду полагая, что укрепляю настоящее.
В настоящем важно всё: аромат духов, тепло руки, дрожь голоса. Взгляд. Готовность общаться.
Настоящее – это система демонстрации.
«Да начхать на настоящее! И прошлое не изменить. Всё по барабану».
Только утешение успокоит совесть. Червоточинка есть и в честности, и в непредвзятости, и в беспристрастности. В запальчивости, и в провалах памяти. Ведь помнится не то, что видел сто тысяч раз, а то, что врезается единожды и навсегда.
Вру, вру. Наплевательски-небрежное отношение к миру есть не что иное, как признание своей слабости. Слабый индивидуум норовит уцепиться за всё, что попадает под руку.
Обидное высказывание. Внешне я кажусь довольным. Люблю чуть-чуть обманывать, и люблю на эти же чуть-чуть обманываться. Меня не так-то просто провести. Люди верят сказанному больше, чем увиденному.
Я знаю, что кто-либо не в силах мне помочь, если сам не начну меняться. Сам не захочу этого.
Правда, в какой-то момент возникает мыслишка, махнуть на всё рукой: да пошло оно всё, нет никакого смысла в неизведанной степени отчаяния куда-то ломиться. Но тут же осаживаю назад.
Жизнь потускнела. Нечего сверкать новым пятаком. Захватанный многими пальцами пятак в кармане роднее.
Будто корова жую жвачку. Хищник, тот кусок мяса схватил, проглотил, и – доволен. А я – раскаявшийся хищник, жую жвачку прошлого. Время от времени округляю глаза, если замечаю что-то мелко-грубо-дубоватое, и никак не могу успокоиться. Не делаю никаких ходов. Бесполезно. Любой ход ведёт в тупик, к поражению.
Я не хочу знать свой предел. Говорить и делать – разные вещи. Под маской всё у меня спрятано. В тоне, каким высказываюсь, покопаться надо.
Но ведь и ответ сам собой не приходит.
Какая может быть душа у социально маленького человека? Душа? А что душа? Чужая душа – потёмки. Душа не у всех людей есть, чего уж там говорить про дом, дерево или камень.
Иной раз мне кажется, что из моих дум вылезти, кто угодно может, не вылезти, так высунуть голову, надменно прищуриться.
Иногда иду по улице, форточка в окне открыта, кот лениво разглядывает прохожих. Думает о чём-то. Он без происхождения, без свойств по отношению ко мне, без лица. Рассматривая меня, он хочет меня приручить, превратить в мышь.
Понимание этого достаточно, чтобы помутилось в глазах. Предчувствие медленно заполняет, будто дождевая вода стоящую под стрехой бочку.
Сам ли я всё придумываю, слизываю у кого-то, но чувство неизъяснимого чьего-то превосходства не проходит. Время мне морочит голову.
Я чувствую, что с некоторых пор кто-то стал поглядывать на меня с какой-то непонятной мыслью в глазах, словно бы из тумана. Издалека, не приближаясь. Поглядывает и молчит. Молчание загустевает. Молчание выедает меня изнутри.
Молчание безликое, безгласное, безмятежное. Оно, скорее всего, что-то особое за точку отсчёта взяло.
Молчание не имеет возраста, не имеет пола, его никак не зовут.
Наверное, важно, на чём молчание замешено. Смысл его и привкус определяется, когда опара изнанки памяти подходит. Изнанка памяти не безудержно радостное что-то, все чувства в ней выражаются с долей меланхолии.
Не важно при этом, сколько пирожков настряпано, важно, сколько впитаешь силы и отстранённости. Я всегда расплачиваюсь за разницу происходящего: отдал и получил, упал и поднялся. Всё в двойственности.
Всё важное в тишине происходит. Тишину удержать непросто. Тишина только при полном погружении сохраняется. Это хорошо, если вокруг говорят, говорят. Своё скрыть тогда можно.
Однако, слова никудышный инструмент. Слова всего лишь упаковка смысла. Они - пропитанный бальзамом холст вокруг мумии. Чтобы разглядеть мумию, холст необходимо удалить. Холст мало кого волнует. Его и выбросить можно. А со словами в памяти, что делать?
Для чего всё?
В какой-то момент всё теряет своё значение: деньги, женщина. Они становятся такой же условностью, как сама жизнь, как время и пространство. Как сам в растерянности.
Важно, что, важно быть своим в доску, и в то же время не быть никем. Как в той песне, мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Кто был никем, тот станет всем.
Пару раз моргнул. Зарождавшиеся, разгоравшиеся внутри угли гнева, бог знает отчего, зашипели, видно, порцию воды на них плеснули, сразу почувствовал себя виноватым. Пришёл без приглашения. И смысл одиночества стал понятен. Одиночество – нахождение среди избранных, избранных много не бывает.
Шевелю губами, пытаюсь осмотреться, поднимаю брови, проделываю мелкие, ничего не значащие, но продуманные движения. Работа лица, рук способствует защите от мира.
С виду я спокоен, а нутро ходуном ходит.
Тяжеловесен я, всё принимаю всерьёз, хотя сам себе иногда кажусь ловким. Ловким заставляет быть отчаяние.
Возразить нечем. Потерял дар речи. Лукавой многозначительностью тишину не прошибу.
Отчаяние заставляет раз за разом совать руку в мешочек с лотерейными бочонками. А, вдруг, вытащу счастливый?
Думал о Злябовке, о том, что она для меня значит, о дороге в неё.
Многое зависит, какой дорогой идёшь. Правильным путём или неправильной дорогой.
Многое мне позволено услышать в равнодушии к переменам вокруг. Что-то вызревает, где-то что-то со скрипом притирается, плеск моря слёз доносится.
В Злябовку я почти всегда добирался неправильной дорогой, захожу в неё с обратной стороны. Норовлю обмануть судьбу, заодно так обманываю и дорожные козни. Только так будущее может стать настоящим. Кружной путь в моём случае самый надёжный. Надёжный, но не единственный.
Ведь и, чтобы узнать судьбу, через жизнь не стоит ломиться напрямки.
Судьбу не переклеишь. Судьба на краю пустотой обдаёт.
Не понимаю, то ли я увеличился в объёме, город стал для меня мал, то ли сквозняк вырвался и раскидал всё по сторонам?
Вообще стрелка на часах движется, отшелушивается от циферок медленно. Циферки тормозят время.
Возникшее ощущение подвоха не проходило. Что-то смутно отвратительное, но спроси меня в чём оно отвратительное, не найду что ответить.
Мне всё время чудится, что Зоя в меня вглядывается с недоверием, как будто пытается различить что-то ей нужное, а видит совсем другое. Я ей напоминаю кого-то. А для меня это плохо.
Могла бы и спросить. Тогда бы я мог сличить видения.
Но пускай не думает, что я имею какие-то виды на неё или что-то в этом роде. Я сам ничего не знаю, а она ждёт, когда я расслаблюсь и открою настоящую цель визита. Проявлю себя.
Я – моллюск. Створки моей раковины закрыты. Содержимое мало кого интересует. Если честно, то я сам ничего про содержимое не знаю. Может, оно несъедобное, может, запеклось, может, ссадина внутри? А может, внутри – жемчужина?
Что-то внутри есть, но не про всякого честь.
Я сам извлечь содержимое не могу. Толком не понимаю, важно, дозволить кому-то, копаться в нутре или, пускай, на расстоянии принюхиваются да присматриваются?
Язвлю.
Мне уже пора жить какой-то особой жизнью – не делать резких движений, соблюдать режим, никому ничего не обещать. Относиться к себе как к музейному экспонату. Два раза на дню чистить уши, чтобы вовремя услышать приближающееся дыхание перемен. Но и тренировать цепкость рук необходимо: за жизнь, до последнего, цепляться надо.
А вообще-то, пошли все доброжелатели подальше, и те, кто помогает, и те, кто мешает, палки в колёса подсовывает. Все они моё время отнимают. Лезут с советами, значит, за дурака принимают.
Я чист и совершенен, вот и лезут ко мне все те, кто неосознанно правды желает.
Камень я, камень, который бросили в пруд. Круги по воде пошли, а бульк никто и не услышал.
Всё же, почему я пошёл в гости? Именно сегодня?
Наверное, объяла меня утренняя тоскливая хмарь, стены моего жилища сдвинулись, и вытолкали меня наружу.
Весь в сомнениях. Чем не пациент психушки. Жую, жую одно и то же. Это ж, сколько за щекой надо иметь лекарства, чтобы безостановочно жевать и жевать? Только сильно неуверенные в себя люди вынуждены во всём оправдываться, и из раза в раз повторять, что опять ничего не произошло.
Переступаю ногами на месте, и мне кажется, как хрустит подо мной лёд. На льду Чудского озера стою, на замёрзшей протоке, соединяющей путь из варягов в греки, на льдине припая, готовой вот-вот отплыть от берега. Куда течение меня понесёт?
А лёд потрескивает и уходит из-под ног.
Не в таёжные дебри рассуждений ухожу, а тону. Тону на глазах у всех. Тону в своём личном пространстве. Не понимаю, зачем мне понадобилось выгороженное от всех пространство?
Хочешь спастись – разозлись на всех. Хорошенько разозлись. Жестом отгородись.
Кому я это говорю?
А, даже жест не могу сделать. Злость – первый шажок на пути к выходу, а потом она перейдёт в ярость. В отчаяние.
Когда всё нормально, мысли плавно текут. А у меня они рваные, ломкие. Судорожные. Скользят по поверхности.
Не приложив усилий, мячик утопить нельзя. И мысли мои, сколь я их ни толкаю на глубину, выскакивают наверх. То туда отскок, то на сторону всплывут.
Дыхание противно замедлилось. Перестоял я на одном месте. По спине побежал ручей.
Об этом подумал, о том. Не способен я удержаться на канате, качаюсь из стороны в сторону.

                69

Что-то мне не слишком весело. Не могу определить, на каком кругу я ада? В разные стороны разлетаюсь. Обрастаю непонятно чем. Больно сердце бьётся. Зануда, и есть – зануда.
Цель у меня была, когда шёл сюда?
Ясное дело, была!
Нечего скулить. Нечего строить из себя мученика. Я не какой-то наивный пустоплёт, чтобы уверовать, что меня встретят с распростёртыми объятиями.
Сам себя истерзал противоречивыми чувствами, вот и погружаюсь в трясину жалости к самому себе.
Конечно, я редкостное существо, живу «правдой», мыслю по-особому. Обыкновенному человеку и в голову не придёт, что я вытворяю, он попросту неспособен понять мои поступки, почему я наперекор здравому смыслу наступаю себе на горло.
А есть у меня здравый смысл?
Собака от нечего делать, брешет на всё, что за забором шевелится. И на луну дворняга гавкает.
 Луну сколько угодно можно облаивать, она ни ближе не спустится, ни тайны свои не покажет. Она задом не обернётся.
 Так что, трачу я силы впустую. Может, то, что потрачено впустую и есть главное? То-то и оно, не надо ни о чём думать, когда начинаешь движение вперёд, соответствуй событиям – этого достаточно. Не в ад же спускаюсь.
Кстати, и у Гёте про ад читал, и в Божественной комедии страницы с описанием ада листал. Ад у каждого автора свой, каждый изначально проваливается в тартарары по-своему. По-моему, ад связан с женщиной.
Нашёл причину. В тундре комара убили – в Африке слон сдох.
Женщины - все разные в своей разности. Словно бы взмыл в воздух от такого утверждения и тут же приземлился в целости и сохранности.
Как говорится, родных много. а любовь одна.
И ад, и рай, - не побывав. не прочувствуешь. Рай всегда описывается как некий обнесённый высоченной оградой сад. Щелей в заборе нет, подсмотреть заранее ничего нельзя. В саду хорошо, потому что на земле жить плохо. Тяжело, муторно.
Не знаю, что на меня нашло. Что я хочу из себя выдоить? Чего в последней капле больше будет, горечи или сахара? Живу ведь не для того, чтобы с кем-то свести личные счёты, кто мне не по душе, или «поставить кого-то на место».
Однако в ушах отдаются вопли, и не смолкает эхо слышанных когда-то слов. Слова сами не могут слышаться.
Не замирало раньше у меня сердце, а сегодня замерло. Сегодня последний день поиска. Должно быть счастливое предчувствие, но его нет.
Я из когорты лентяев.
Подумалось, что только лентяи никак не могут остановиться на чём-то одном. Лентяи любвеобильны, потому что им процесс важен. Потому что они боятся не любить, потому что им никак не распалить себя, чтобы начать любить. Это самое трудное.
Всегда трудно сделать первый шаг. До того трудно, что, сделав этот самый первый шаг, лентяй боится остановиться, иссякнуть.
Кисло во рту.
Я люблю яблоки.
Дурак дураком. Чувствую, что какую-то важную мысль упустил, не смог за неё ухватиться. Яблоком прикрылся. А мысль, как неузнанный чемодан проплыла по ленте транспортёра, скрылась в люке, и где выедет – не ясно.
Мысли, как и слова, на кончике языка гнездятся. Нет бы сердце их наружу выдавливало. Мир сам по себе, я существую в нём. Хорошее состояние. Да и настроение, будем говорить откровенно, не самое плохое.
Мне просто не повезло со временем. Живи я в другое время, ни мыслей глупых в голове не было бы, да и счастья было бы намного больше. Я готов отвечать за всё, что творится вокруг, лишь бы оно приносило радость.
Чужой радости мне много не надо. Я создан для своей жизни, и прожил, и живу свою жизнь. Другие жизни кажутся забавными и соблазнительными издали, но они чужие.
Почему-то захотелось оказаться в одиночестве. Страшно захотелось. И лучше всего в своей квартире.
Тупой удар по затылку, вздох, похожий на собачий. Не иначе совесть проснулась.
А у Зои холодные, ясные глаза. Никакая сила её решение не изменит. На своём крыльце твёрдо стоит. К себе она хорошо относится. У неё тоже есть совесть.
Совесть – это голос предков. Она – напоминание, что они жили по-другому. Они нас, теперешних, почитают за лодырей, за никудышных людишек.
Хорошо помню, как отец говорил: «Я до восемнадцати лет проходил в длинной рубахе, порток с карманами не было. С четырёх часов на ногах. А вы, что такое утренняя заря, не знаете».
Знаю – не знаю, и что? Зарю я видел.
Чёрт его знает, иногда кажется, что часть жизни я прожил, свернув куда-то в сторону, и теперь оглядываюсь, и вижу, что занесло туда, куда совсем не хотел попасть.
Часть жизни боялся понимать самого себя, думать честно. Прятался за словами.
И, тем не менее, чувствовал себя свободным. Странно свободным.
В странной свободе отсутствует желание не спешить и оглядеться.
О чём жалею, - так не умею себя продавать. Умельцы продавать могут продать всё, что угодно: хоть страну целиком, хоть обменять товар на товар.
И всё же, окончательно жизнь не пришибла меня. Скорее всего, не с того боку она подступалась. Да и наблюдала за мной сквозь непроницаемую для меня плёнку.
Подставляя одних людей, убирая с дороги других, жизнь в мозгу отсекает сегменты короткой памяти. Приливы и отливы памяти – не знаю, каким законам они подчиняются и подчиняются ли вообще.
Нет возврата. Нет. Время у всякого расхлябанного человека утекает сквозь пальцы. Как бы я ни стремился во всех мельчайших подробностях возродить каждую известную мне частицу жизни, уставившись в одну точку, я мог сидеть над этим месяц, но систему взаимосвязей и взаимозависимости понять до конца не выходило. И ни у кого не выйдет.
Всё время маячит сбоку или сзади кривой знак вопроса.
Мыслителей вокруг – раз-два и обчёлся. Я – тот человек, который пытливо всматривается в то, что окружает, тщательно пытаюсь разобрать, увязываю, и из нагромождения нелепиц стараюсь извлечь суть, которая есть истина. Истину на хлеб не намажешь. Истина что и в чём?
Не хочу переступать границы. Не хочу разрушать нечто уже существующее, не имея возможности на этом месте построить что-то новое.
Чтобы строить, купить материал сначала надо. Где взять деньги?
И что? Ну, понял, что есть что, и что? Всё одно, сколько ни пялься в стену прошлого, насквозь нет просмотра. И что?
Годы надо прожить, чтобы нюх на реальность появился, собачий нюх, чтобы ясность пришла: я не отшельник, не обречённый жить отдельно от всех, я неотделим от всех, и именно нюх поставил меня на след, и нюх должен привести к тому, что я ищу.
Набело жизнь сразу живётся-пишется, или это всего лишь черновик, кто его знает. Я – посредник, подспорье, меня всё время использовали.
Я теперь нахожусь в «зале ожидания» вокзала. Приехал, прилетел или улетаю – не важно. Важно – ожидание. Важно, сколько ждать и что.
Околесицу горожу.
Вопросы множатся, ответов нет.
Бессчётно морская волна накатывает на берег и отходит, слизывая что-то или, всего лишь, сердито пенясь. И в делах моих приливы и отливы есть. И воображение появляется, что можно многого избежать, стоит дождаться светлой полосы прибоя.
На девяносто процентов мысли в голове о бессовестных пустяках, вслух произносить которые стыдно. Думать не стыдно, а выговорить – язык не поворачивается. Да и перед тем, как смысл начинает проясняться, мысль взрывается не хуже петарды в голове, со звоном.
Стоя возле калитки, я понял кое-что, о чём не хотел бы говорить. Намёка на злорадство нет. Было видение, не в спиритическом восторге оно заключалось, а в догадке, я слышал слова, я видел глаза, я видел туман, сгущённый до молочного цвета, видел нечто.
Я покинул спасительную тень.
Слёзы? Ручьём из глаз они не текут, их кто-то дозировано, пипеткой, по каплям отпускает. Слёзы бывают мутные, бывают светлые, бывают радостные, горькие. Слёзы радости, слезы – горя. Невмоготу бывает от слёз.
- Какие отношения слёзы имеют к желанию переезда меня в деревню? Неужели воображаю, что на новом месте откроются блестящие возможности, и за это не придётся платить?
- Всё ко всему имеет отношение. Из всех требований, предъявляемых будущему, одно лишь отвечает времени.
Я с внушающей доверие уверенностью могу провозгласить «Я знаю», хотя на самом деле никакого знания нет.
Показалось, что крепко зажмурил глаза. В голове зашумело, кончики пальцев заледенели.
Личных воспоминаний у меня полно. Никого не удивишь тем, что, допустим, в детстве я не ходил в лаптях. Время другое теперь.
Не было мобильных телефонов, компьютеров. Не было откровенных показов частной жизни. Не было секса.
У теперешних «незлябовцев» личных воспоминаний мало. У них все обще-похожее. Но, почему-то отстраняясь от общей памяти, всё одно каждый вытащит из закутка памяти что-то особенно важное для себя.
А не в душе тут дело?
Хмыкнул. Не столько на радостях, что проснулся, наконец, а потому что смешным сам себе показался. Смешные мысли лезут в голову: о пропасти, о желании получить внятную подсказку, о чудном времени, сжимающемся в миг, о зыбкой земле. Перевести дух некогда.
Несколько стадий претерпевают мои взгляды: дымятся глаза, от неотёсанного, примитивно простого любования красотой лица, обворожительностью фигуры, формами груди, до однажды возникшего потрясения, оказывается, человек измеряется глубиной души. Вот уж открытие так открытие!
Росту в человеке метра полтора, до пятки ещё несколько десятков сантиметров. Если душа уходит в пятки – самое большее, два метра глубины. Два метра не так и много.
Стоит поднять руку вверх, согнуть ладонь крышечкой, темечко прикрыть – вот и защита.
Снизу – земля, можно стать на железку, сверху – ладонь лодочкой.
Может, не глубиной душа измеряется, а раной, которая нанесена ей, тем, как она кровоточит? Тем, насколько я пал, насколько возбудил в себе бесчеловечность, насколько позволил себя увлечь страсти, отвернулся от вида чужого несчастья или кинулся помогать?
Прояснение наступило, глаза, что ли, перестала застилать тень своекорыстия, личная заинтересованность ушла в сторону? Свет – это хорошо.
Свет обостряет чувство. Не видя, можно почувствовать преграду. Приходит понимание необратимости перемен. Душа передвигается на первое место. Из нечто, ничего не представлявшее, душа своё мнение начинает определять.
Я. кажется, съехал по перилам времени вниз. Я перестал грезить.
- А бездушным, что, гореть вечным огнём? Что, прегрешения не спишутся, и жалость ни при чём?
- При чём, не при чём, - разве в этом дело?
- Земля всех примет. Земля жертвенно готова служить всем до скончания века.
Послышалось: «Верую». Нет веры – тоже ничего. Себя спасти не можешь – спаси других.
Да не хочу я ни приносить себя в жертву, ни проявлять благородство. Пришёл, будь что будет, отдаю себя на волю судьбы. У судьбы, понятно, свои планы.
Стой спокойно. Логика рассуждений слаба. Не рань самолюбие. Сам не узнал, - другие подскажут, сообщат. Дурная весть, что тот паровоз, она бежит впереди состава.
Мне хочется всего и сразу. Отчего так? Наверное, потому что ничего своего в этот мир, родившись, я не принёс. Разве что, крик. Вот и кричу до сих пор, кричу не своим голосом.
Нет во мне тайны, не получил по наследству каких-то реликвий из царских времён, допустим, мешочка золотых червонцев, чем можно было бы похвастать. А мог бы золотишком любоваться. Бабушка, так, по крайней мере, шепчутся, имела корни князей Потоцких.
Может, где в родительском доме и припрятан был клад. Только родительского дома давно нет. В углу фундамента я не копался.
Мать считала, что «не твоё – оно прячет чужое горе». Нет у меня ничего старого, намоленного, прикоснувшись к которому, эхо услышать могу. Наша семья просто жила, вещи в доме, как и у всех – самые необходимые.
Вот сказал, что пришёл в этот мир с криком. Бессчётно слов было произнесено, ещё больше думалось, но не сказалось. Вообще, считаю, что если кому-то позволили сказать всё, что он хочет, то этим его как бы приручили. А неистовых изолируют.
Пропало желание обличать. Всё поменялось. Тянет слиться с кем-то. Мне хочется надеяться, и перестать бояться.
Мой мир – чужой мне мир. И время не моё. Моё время хрупкое, его может любой остановить и отнять. Для этого хватит несколько грамм свинца.
За здравие начинаю, потом сползаю к рассуждению за упокой. Пора уходить. Застоялся. Вроде, всё равно. Желание кому-то нравиться и страх, что ничего не получится, в неостывшей золе отношений как-то надо поддерживать.
Сколько раз клялся, что больше никогда рот не открою. Буду только наблюдать. Вот, стою молча, не развожу турусы, легче от этого? Куда там! Мудрила! Блужу там, где младенец не заблудится. Навстречу шагать надо. А ноги не идут. Ватными стали.
Тягучий страх испытываю.
Научился складывать слова, а в чём выгода от этого, не знаю. Мои поступки выглядят несуразно, но, правда моя, именно, в несуразности. Просто мне надо попытаться всё сначала пережить.
Вот и вынуждаю себя жить на голодном пайке, трагически одиноким. Умираю от голода, окружённый изобилием говорунов.
Как уговорить себя не думать? Понимаю, узнай я что-то отвратное, как тут же горячим привязанностям придёт конец. Желания свои надо держать взаперти и доставать лишь изредка. Для этого терпение вырабатывать надо.
Терпение – сторуко.
Шива – бог многорукий. У нашего бога всего две руки. Руки – как сообщающиеся сосуды. Добро и зло на одном уровне. Что-то в одном месте убавилось, где-то прибыль произошла. Выиграл – проиграл. Выигранное – всё равно, что краденое. Кто попался, тот и платит.
Эта дамочка совсем не подходит на роль жены. Она сама по себе. Почему же тогда мысли такие навязчивые?
Пульс участился, словно пытаюсь отговорить себя. Не стращаю, а грежу.
Размышления неотвязны, как зараза. От них начинает болеть голова, слезиться глаза.
Значение имеет только то, что я ещё не знаю. Не знаю я многого.
Под разным углом рассматриваю происходящее, обнажаются скрытые дефекты, так сказать, рёбра замысла. Всеми цветами радуги замысел окрашен. Синий свет позволяет место склейки найти.
Жизнь вся из кусков, сшитых, склеенных состоит. Но ведь таскать, без нужды, ультрафиолетовую лампу с синим светом не каждому дано. Не везде розетка есть, чтобы подключить. Да и, таи не таи, не сегодня, так завтра, первоначальный замысел сам по себе откроется. Не захочешь, но ушатом ледяной воды обольют.
Нельзя надолго задумываться, нельзя, идя куда-то, останавливаться, нельзя отстать. Нельзя смотреть вдаль, там не пустота, а битком набитое непонятно что.
Нельзя, нельзя, нельзя.
Когда начинает душить бешенство, становится трудно дышать. Я выхожу как можно быстрее на улицу, и выдыхаю. Проделаю вдох-выдох несколько раз. Это помогает.
Никак не могу понять, кому я принадлежу? Себе, другому, другой?
Никак не определюсь, что может существовать между двумя. Таись не таись, но оно обязательно должно быть названо.
Я - человек, наполовину людь. Беспомощный в начале, опустошённый в конце.
Что ж тут удивляться?
И все же я жду.
Жду, жду, жду.
Чего?
А ничего. Ровно ничего. Жду своё. надеюсь, что вот-вот всё переменится. Вроде бы ждать можно, но долго ждать нелепо.
Должно ж повезти, где-то же есть дверь, которую передо мной откроют, пустят под крышу, скажут приветливое слово.
Из шума многих голосов, будьте уверены, шёпот, зовущий меня, я различу.
Не стоит придираться к словам. Мне часто казалось, что слово имеет голубоватый потёк, что к тому или иному слову часто прилипают крошки другого слова. Сахарный сироп слов густел. Сдуть прилипшие крошки не удавалось.
Ощущаю себя всеми брошенным. И месяц, и неделя состоят из минут ощущения покинутости.
Намеревался воспитать в себе железную волю, а оказался самым заурядным тюфяком.
День только начался, молиться за него, благодарить Бога за прожитый день ещё рано.
Я знаю, что ангел-хранитель не покинет меня, где бы я ни находился. Но и взывать к нему попусту нельзя.
Пространство вокруг онемело. Часы где-то тикали.
Нет такого места на земле, где бы кто-то мысленно не побывал. Не в теперешнем тысячелетии, так в прошлых веках, не Хомо Сапиенс, так предок, который жил при динозаврах, катался на динозаврах. Хоть на сто раз переворочена за это время земля, но в наслоениях крупицы связи прошлого с теперешним сохранились.
Хотя, как знать, за миллионы лет каждый сантиметр земли наверняка проткнули стрелы молний, испепелить они должны были всё живое. Выходит, не испепелили.
На каждый квадратный метр земли вылилось немерено воды, потоки смыть должны были все следы. Но не смыли.
В какую-то минуту думается, что нет ничего, более ужасного, чем то, что со мной произошло, а раздумаешься, - могло быть и хуже. Я же живой!
Смерть – это не конец. Болеть и мучиться без повода, только за то, что судьбе, видите ли, хочется попугать меня, или моими страданиями кого-то – это намного отвратнее.
Страх отплату требует: обязан, должен заплатить больше, много больше за оказанную мне честь, жить спокойно. Каждый раз. Когда открываю глаза, мне кажется, что начинаю жить сначала. Голова моя, а тело чужое. Терпеть не могу, когда меня жалеют. Понимаю, что при теперешней жизни надо быть свойским мужиком.
Какой-то холодный прагматизм. Он повергнет в изумление. Хотя, это всего лишь маска.
Спасибо жизни за то, что она есть. И за то, что я могу быть.

                70

В детстве любил читать сказки. И про человека-невидимку, и о живой и мёртвой воде, и про ковёр-самолёт. Хотел быть на месте Емели-дурака с его волшебной щукой, сидеть на печи, произносить знаменитое, «по щучьему велению, по моему хотению…». Зажмурить глаза, и представлять.
Читая сказки, я делал выбор между «ничем», горем и надеждой. В одном случае принимал, примеривал на себя горе, в другом – полнился надеждой. Про «ничто» не думал. Оно было где-то далеко. Ничто штука неуютная, коварная. Ничто отгораживает, не даёт с головой окунуться в процесс.
Я машинально подчиняюсь посылу свыше, черпаю ковшиком со страниц с вековой мудростью совсем необычную воду. Отравленную, полу отравленную.  Густую, чем-то разбавленную, черпаю представления. Что-то в меня вливалось вместе со строками. Я распадался на части, меня разрубали на куски. Стоило прочитать любую последнюю строчку, как тишина опрокидывала на меня ковш мёртвой воды, части меня, разбросанные по страницам, срастались.  Вопрос возникал: «Зачем знать правду?» Этим вопросом я закреплял свою неоправданность. Он замещал обычную человеческую кровь.
Не совсем заместил, процентов на пятьдесят. Половина на половину. И не живой я стал, но и не мёртвый. Сердце потихоньку дырявилось, в решето превращалось. Я не пытался удержать в руках то, что само мне шло.
Худодырым не был, но умудрялся терять там, где другие находили. И не лицом по течению становился, а спиной. Не понимал, что, стоя лицом, наполнился бы я скорее видимым происходящим, остаточное ощущение скорее вымылось бы.
Кровь во мне не бурлила, вяло текла, еле-еле тёплая.  Те, кто находился рядом со мной, терялись в догадках: какого рожна надо этому мужику, сам не живёт, да ещё и другим своим видом жизнь портит.
Может, это только моё было ощущение. Другим нет дела до ощущений других людей. Им плевать, что всё настоящее через страдания приобретается.
Не было, нет во мне никакого своекорыстия. Дурь от неумения жить.
Холодно мажет меня чей-то взгляд. Не пойму только, чей. Мажет сверху. Это говорит о моей духовной неглубине.
С каким удовольствием я бы себя сегодняшнего оставил бы в далёком детстве. В далёком детстве сильно сказано. Детство закончилось, когда лет в двадцать остановился, и скрупулёзно с лупой в руках просмотрел собственное наполнение. Тогда первый раз задал вопрос, кто я, что за человеческое существо, зачем есть?
Содержимое сквозь огонь лучше пересыпать, чтобы шелуха сгорела. Чтобы яснее проступил каркас, чтобы тычки-подпорки на отведённых местах остались.
Очистительный огонь не благодатный. Очистительный огонь и испепелить может.
Убежденье на краю останавливает, моя вера – это вера в жизнь.
Высокопарные слова.
Пещера, костёр – всё в прошлом. Холодные глаза далёких звёзд ни о чём не говорят. В них даже зрачков не видно.
Дурная у меня манера внезапно замолкать, не договорив фразу. Замолкать и щуриться, запрокинув голову. Как будто сноп света сбил с мысли. Наигранное в этом что-то, кукольное, неправдоподобное.
Мотаю, мотаю на катушку нитку рассуждений. И целая вроде бы нитка, без узелков, но почему-то толщина у неё разная, разные ощущения остаются от соприкосновений.
Моё мужество – это относительное спокойствие. Дружба - оттенок собственничества. Не верю в дружбу мужчины и женщины. Не хочу быть опутанным обязательствами, долгом, чем-то узаконенным, отчего становится всё тягостным.
Я тот ещё тип. Хитёр в простодушии и простодушен в хитрости. Слишком прям, чтобы стать бесчестным, чтобы завидовать, мне не хватает бесстрастности. Не ангел, но и не пыльным мешком стёгнутый.
Есть, есть умение заглянуть в глаза, обратить внимание на то, чего никто, кроме меня, не рассмотрит. Под обманчивой безобидной оболочкой кроется хищник – неудержимый, беспощадный.
О ком это я? О себе, о ком-то ещё?
Фамилию вслух не проговорю, язык не повернётся.
Хищник – мужчина, или тигрица - женщина? Мужчина – хищник – это тот, кто маячит за спиной Зои. Но ведь ни тот, ни та, никто, ничего лично мне худого не сделали. Чего тогда я завожусь?
 Завидую? Ревную?
Дело в том, чую, случись что, все поступят, как хищники. Оскалят зубы, а то и укусить могут.
Тот, кто скалит зубы, исподтишка не укусит.
Умозрительные суждения. Ничем не подкреплённые. В душе определяю, как оно есть, а мою же ясность принимают за хитроумно расставленные ловушки. Записывают в прожжённого интригана - хитрюгу.
И всё же, и всё же, повторюсь, могу явление охватить взглядом, событие или того же человека рассмотреть, как он есть, как что-то целое.
Ухватил, подмечая мелочи, начну круги выделывать. В мелочах самое важное кроется. Потому что так устроено, то, на что не обращаешь внимания, хитроумно своей очереди дожидается, ножку подставит в нужный момент.
Суть – дар, одиночество – это когда никого не любишь.
Может быть, раньше я старался прошибить стену лбом, пёр напролом, теперь же осторожно оглядываюсь. Не помышляю никого дурачить.
Сам не мягкий и пушистый, во всяком случае, не отмытый жизнью до бела. Вкраплений разных хватает: и желтизны, и серости, и горючего красного, и голубизны с чернотой. Я не белый.
Я углублён в себя, отрешён, мой облик, сведущему человеку красноречивей слов скажет о моём терпении.
Мне не для кого беречь себя. Чего мне поддерживать отношения с людьми, никогда ведь не знаешь, на что может понадобиться тот или иной человек? Никто никому не нужен, ни за деньги, ни задаром. Этому меня в детстве научили, этим и живу.
Когда-то я уверовал, что я человек свободный, ни от кого не завишу.
Когда почувствовал, что время уходит. Когда осознал, что стал всем бесполезным.
В этом «когда-то» есть паскудство.
Чего-то в голову пришло, что многие в жизни занимают позицию, расставляют вокруг капканы или мины-ловушки у каждой норы, разрабатывают хитроумные планы, - дичь изловить хотят. А дичь этим же занимается.
Ловлю себя на поучительной интонации. Даже в мыслях такой тон бесит. Злоречивые наставления кого угодно из себя выведут. Но нет же, молчание хуже, хочется выслушать живого человека.
Как вернуть уважение к себе? Единственный способ – спиться…
Одно и то же, какой год сам с собой. Устал я слушать ругань соседей за стеной, устал говорить с тенями умерших, с теми, кто теперь далеко. Жизнь пролетела, а сколько хотел сделать.
Не дорожил минутами. Вместо того чтобы летать самолётами, ездил на машинах, ходил пешком. Часами стоял на месте.
Тем не менее, всего у меня в меру. Опять на языке завертелся пресловутый индийский Неру.
Ощущение такое, будто мне подарили новую жизнь.
Перед глазами начали вспыхивать и гаснуть шарики света. Поочерёдно, парами: красный – зелёный, синий – белый. Вроде как ощутил на лице волну горячего воздуха.
Вокруг всё оцепенело застыло, а шарики из воздуха проявляются.
«Бывший. Безответственный».
Как бы хорошо было. если бы все думали только о бывшем.
Такая вот штука, бывшим быть нельзя. Бывшее дерево – всё одно оно дерево, бывший друг, каким бы он ни был, всё одно человеком помнится. Бывшее одним свойством обладает – оно меня касается.
Безответственный – не безнадёжный.
«Безнадёга» - тупик, она всё ведёт в никуда. Никуда, ни за чем.
Ни с чем бывшим, ни с чем настоящим быть в разладе не хочу, и не буду. Я не бомж какой-нибудь. Крыша над головой есть, есть и дверь, которую всегда захлопнуть перед носом непрошенного гостя, можно.
Кое-какие сбережения имею. Они дают мне то, что я не разучился ценить – независимость. Если я кого захочу послать – пошлю.
Независимость нужна не для того, чтобы кого-то послать, а чтобы вытряхнуть из головы накопившуюся дурь. Дурь копится и копится. В щели лезет. Все щели замазать невозможно.
Вроде, размышляю, а вроде, как просто стараюсь угадать, что, сам того не знаю. Не спрашиваю, не отвечаю, а через намёки продираюсь.
Слово щекочет язык. Из-за этого поговорить тянет.
Плохо, что каждую минуту не бьют часы. Намного было бы легче своё дыхание подстроить под тот ритм. В том ритме сходство с остальными было бы.
Сходства с остальными добиться проще, если живёшь в родительском доме. Любой другой дом, даже замок кумира, будь он золотым, наособицу выставит каждого.
Никого я не ненавижу. Списка нет тех, кого надо бы ненавидеть за то, что они меня ненавидят.
Мне надо приручить реальность, чтобы не обмирало сердце, если я угляжу что-то особенное.
Реальность не крадут. Убеждения украсть нельзя.
Плохо, что раз в несколько лет нельзя исповедаться, начистоту выложить всё. Не ныть, не просить чего-то невозможного, не исходить на крик и упрёки. Со своими сомнениями ни к кому не подсовываться.
Живу как бы по соседству с остальным миром. Полон догадок и ещё бог весть чего.
Бог весть что – это вопросы.
Почему у дерева сердцевина истлевает?  Да потому, что дерево не может выговориться. Нет ветра, - оно молчит. Лишь в бурю стонать начинает. Человек и в бурю, и в штиль ныть не перестаёт. Жуёт его жизнь.
Красный свет загорелся. Погас. Синий загорелся. Дуновение воздуха, время крыльями взмахнуло.
Что-то треснуло. Из щели, в которую вползали муравьи, жёлтый дымок взвился. Где-то разбилось стекло. Ветер форточку распахнул. Я стал слышать тишину.
Мучительное, требующее пояснения, ускользало. Я люблю тишину. Она всегда заставляет меня тревожиться.
Испорченная у меня кровь. Всё в слова обращаю. И не просто в слова, а выискиваю особые, обольстительные, правильные, вводящие в искушение, заставляющие сердце учащённо биться. Слова когтят душу. До добра это не доводит. Без подпитки словесный поток ведёт к одиночеству.
Поток разным бывает: мутным и напрогляд видимым, бешено несущимся и разливающимся вширь. В потоке взрослость есть, запретность. Старшинство.
Каждому может улыбнуться счастье, пускай, не каждому, но многим светит впереди цель, есть право жить.
Я чужд ненависти к тем, кому посчастливилось прославиться. Я не пью кровь живых людей. Я не их тех, кто заглатывает всё подряд и изрыгает в переваренном виде пищу, не насытившись.
Но ведь я и не кинусь сразу кормить голодного. Мне приглядеться надо.
Как-то отметил для себя, что чем старше яблоня, чем больше она дичает, чем гуще разрастается, тем выше плодовые ветки убегают наверх. Сорвать яблоко с земли не удаётся. Или лестницу подставлять надо, или приспособление для съёма яблок мастерить.
Почему так? Не защита ли это от неудачников?
Душа одна, жизнь одна, ничего впрок не запасёшь.
Вроде, стою на берегу реки. Бесконечен поток. Стою, переминаюсь на одном месте. Рядом на песке лежит перевёрнутая лодка. Мне куда-то плыть надо. Но между мной и водой протянулась полоса безнадёжности неудачи. Почему в полосе безнадёжности, возле воды муравьи не живут?
Сделал шажок – начал тонуть в песке. Из-за этого лодку перевернуть нельзя, спихнуть её на воду нельзя.
Все беды от женщин. Все беды мира.
Не жалуюсь, никого не проклинаю. Во всём виноват эгоизм. Эгоизм – это самосохранение.
Вроде бы не тону, а вроде бы, как и отделён толщей воды. Путаюсь в датах и описаниях. Нет у меня подходящей версии. Всё сикось-накось.
Слова что, слова - они царапают и тревожат непродолжительное время. Как бы они ни раскатывались по сторонам, суть их не многие ухватят. А вот если штабель брёвен раскатать, так он в несколько раз большую площадь займёт.
Невысказанные слова - как пролитые и непролитые слёзы, их хочется забыть. Слова – псевдосуществование, лишь изредка они становятся подлинной жизнью.
Если не царапать себя, так и зелёнка не понадобится для ран.
Когда сегодня я проснулся, то увидел бледное солнце, отражение его в облаках, и понял, что сегодня всё будет складываться хорошо. И пошёл.
Почему одна минута глаза открывает, а в длительные часы раздумий ничего хорошего не происходит?
Уж не потому ли, что глубинное, сокровенное крайне неохотно на свет божий вытаскивается?
Пелена стоит перед глазами. Зигзаги просверков скрыты. Земли не видно. Как разглядеть-обнаружить беспредельное уродство, грязь и непотребность, чтобы не вляпаться? 
С пеленой перед глазами день разом гаснет, лишается он радости. И тело свинцом наливается. И ощущение усиливается, что брожу я среди могил.
Не чьими-либо чужими глазами разглядываю мир, познаю его собственными чувствами и собственным разумом. Не выходит раствориться в нём.
Подмечая признаки, по которым безошибочно можно было определить суть, я утверждался во мнении, что моё несходство в неспособности раствориться.
Что-то не припомню, чтобы жизнь меня утешала, кто-то приходил бы на помощь, кто-то, не требуя ничего взамен, ободрял бы.
Всё время как бы верил в самого себя, верил, что если пойму жизнь, сумею схватить кусок правды о жизни, никто не станет вырывать его из моих рук. Как-то заставлю других прочувствовать то, что переживаю сам.
Теперь понимаю, меня беспомощного не переведёт кто-то через улицу.
Так что мною движет?
Стремление оказаться на виду? Занять подобающее положение? Пылкий идеализм, личные побуждения, сожаление? У меня одна, а не десять жизней.
Благодарности от кого-то жду?
Пустое!
Чушь собачья. Никто обо мне лучше меня не знает. Это хорошо, что мёртвой водой на меня в детстве побрызгали.
Мёртвая вода позволяет телу сохранять целостность. А что в детстве ещё надо, как совсем не чувствовать себя ущербным?
Не пропадает ощущение, что кто-то стоит между мной и Зоей, кто-то костлявыми пальцами держит меня за плечи. Брови того «кто-то» высоко всползли на лоб, в глазах горит недобрый огонь.
Слов не слышу, вижу только, как «кто-то» захлёбывается ликованием, он сильнее меня, он разинул рот, точно рыба, вытащенная на берег.
Ага, проглотил крючок с наживкой! Выходит, «кто-то» не такой уж и всемогущий. Хрип слышу, ненавидящий, полный отвращения шёпот.
Что, «кто-то» открыто признал себя судьёй?
Губы кривятся, будто «кто-то» жуёт лимон, лицо морщится, лицо пылает, слышу визгливый смех. Жжёт, жжёт этого «кто-то» внутренний безжалостный огонь…Чувствую, как костлявый палец тычет в бок.
Стараюсь вспомнить, на кого походит «кто-то». Я видел его два или три раза. Но он не из тех, кто легко забывается. Голова, не моя, его голова запрокинулась вверх и вбок.
Вижу проказливую усмешку. Меня поставили на место. Губы «кто-то» подёргались, обнажая мелкие, острые белые зубы.
К-к-хи, к-к-хи…
Судорожный смех изнурённого человека.
Я не толстокож, я не упиваюсь собственным величием, я не замечаю даже отдалённых признаков надвигающейся грозы.
На небосклоне ни одной тучки.
Отчего же тогда опасливое беспокойство?
Дух мой надломлен, внутри я беззащитен, я уязвим. Клочьями свисает защищавшая меня оболочка. Когти жизни безжалостны.
При такой жизни, которую вёл последние годы, мне бы удариться в религию, начать полагаться на бога, чтобы заполучить спокойствие монаха-отшельника.
Не перестаю озираться по сторонам. Многое не видел, а воображал, что вижу. В какой-то момент осознал, что бы ни прочитал, что бы ни услышал, ни в чём не будет смысла, если я сам не стану принимать в расчёт пустяки.
Любой пустяк, как бы между строчек прочитанная новость, обыденный случай, мелочь, которая вмиг срывают покров безмятежности. Дёрнулось сердце, чувствую, начинаюсь наполняться отчаянием.
Слава Богу, на ногах ещё крепко стою. Не ползаю червяком.
Я не один такой. Одиночество не редкость. Оно остаётся главным испытанием в жизни каждого человека.
Почему-то в голову пришло, что для «кто-то» людские страдания значат куда меньше места, чем его собственные. «Кто-то» их не принимает близко к сердцу.
Перепалки, столкновения, выяснения отношений, вспышки злобы, недоверия, ненависть – это не проявления одиночек.
День ото дня, снова и снова хожу по заколдованному кругу, нет ничего впереди, то, что позади, не слагается в нечто целое, взад и вперёд, направо и налево, - всё это в попытке порвать паутину.
Стремление порвать паутину, естественно.   
Приход последней минуты, последнего часа всегда неожиданный. Неожиданность без выгоды. Нет в неожиданности наслаждения.
Может, кто-то когда-то говорил о чём-то таком, может, и подводили к окну, показывали силуэт наброска тени, провидцы на пути встречаются, без них нельзя, но… Нечего нокать, обстоятельства не лошадь, их в оглобли не поставишь, не запряжёшь.
Чем бы ни занимался, о чём бы ни мечтал, но утро лично для меня началось со строительства моста из вчера в сегодня, с заготовкой материала для перехода в завтра. Мост – это состояние.
Все состоянии жить в моей голове не могут, значит, не стоит делать поблажек. Нечего смотреть на окружающее, как на солнце или луну, в попытке понять, что скрыто за сиянием.
Где-то слышал, что человек хорошо делает только то, что он считает нужным. Вот и выходит, что научиться считать – самое главное в жизни. Это «считать» к арифметике не относится.
А я всё жду, жду. Чего жду? Отклика? Морочу голову себе.
Я бы не сказал, что так уж сильно озабочен о том, что думают обо мне другие. Народ мягким стал. Податливым. Всем на всё наплевать. Волноваться за кого-то – только попусту себя растравливать.
Хорошее слово принято на вооружение. Секс!
Отсексовал работу, отсексовал жену или она тебя, пару рюмок пропустил горячительного, и - трава не расти. С лицом бессмысленным и невозмутимым, точно у недавно выведенного породистого скота, холёным и гордым, взирай на мир.
Я не могу раз и навсегда решить, что хочу. У меня губа не дура. Человек с брезгливой губой никогда не помнит случайных встречных. О чём это я?
Сегодня я совсем не запомнил дорогу, по которой шёл, не запомнил встречных людей. Не в чемодане же меня до ворот несли?
А почему бы и нет? Во сне всё на воображал.

                71

Моя неопределённость обозначает нехватку слов, жесты судорожными делаются, возможности – никакие.
Всё вокруг сдвигается, давить начинает. Про обстоятельства лучше не следует и упоминать. Ни ты, ни тебя.
Мне совершенно наплевать, где я начну разваливаться на части. И моё хмыканье пускай каждый по-своему понимает. 
Правильно, если бы всё делалось постепенно, медленно, шаг за шагом, если бы утекали капля за каплей все желания, было бы, наверное, легче.
Ради хлеба насущного, я готов трудиться день и ночь. В некоторых случаях, конечно, язык у меня хорошо подвешен. В некоторых случаях.
Не знаю, легче станет, оттого что по тому или иному поводу выскажут правду в лицо, или лучше со стороны услышать суждения, право, не знаю. Часто пытался представить ту или иную ситуацию. Увы и ах!
Не на земле стою, не струи воздуха меня обтекают, а будто бы погружён в химический состав, в котором «кто-то» пытается разложить меня на атомы и молекулы. Отмыть.
Что-что, но разум точно. как масло на сковородке, растворяется. Напекло солнце голову.
Плохо дело! Очень плохо. Надо было понять это намного раньше. Где тут понять, когда сумятица в голове началась.
Умники советуют, - мотай всё на ус, всё, что только сумеешь. Старайся поверить всему, чему можно верить, и из всего старайся извлечь толк или пользу.
А как распознать, что с пользой, что без толку?
То-то и оно. Слово должно попасть в самую точку. Знать бы, в каком соотношении. Один раз на тысячу или каждый пятый совет – правильный?
Заметил, глядя на Зою, в глазах её блеск, словно в радужке росинка спряталась. Почему раньше этот блеск поймать не мог? Наверное, во взгляде её есть особенность, она может запечатлеть всю картину происходящего. А я не могу.
Начинаю злиться. Смотреть правде в глаза рано или поздно придётся. Как бы ни старался увильнуть, жизнь прижмёт к стенке.
Когда прижмёт, когда сил никаких не останется, тогда и погляжу. Прошлое важное на самом деле может оказаться и пустяком.
Чего на одном месте толкусь? Вроде, как и сил нет, сдвинуться. Это главная опасность для меня – застрять на одном месте.
Времени осталось мало.
Всякий раз, когда у меня появляется что-то вроде идеи, замысел того, что я должен сделать, с воплощением всегда проблема. Выходит нечто пустое. Безжизненное.
Не хватает терпения вникнуть и не спешить. Всё в жизни ведь предопределено.
Пугает неведомое. Предпочитаю знать, куда двигаться. Жизни я не враг. Не вцепился в неё, как какой-то кот, не способный разжать когтей.
Но ведь я и не ищу спасенья в близости с человечеством. Я сам по себе. Меня любопытство заставляет следить за происходящим, оно даёт право распутывать бесконечные переплетения судеб. Что это, как не безнадёжное покорное всеприятие обнадёженности? Хорошо бы посмотреть все предварительные наброски к жизни. Тогда можно представить конечный результат.
По сути, я просто плыву по течению. Живу минутой. В некоторую минуту, край как надо, необходимо с кем-то отвести душу.
И в мыслях не было всего день назад, что приплетусь сюда. Не хотел и не собирался. Не представлял, что произойдёт. А сейчас почему-то открыть глаза требуется, чтобы увидеть реальность.
Мысли отчаянно мечутся в поисках выхода.
Повернуться и уйти, - обидишь женщину. Обидеть никак нельзя. Просто невозможно.
Стою, не шевелюсь, всматриваюсь во что-то.
Дурацкое состояние.
Чувствую себя так, словно в дурацком состоянии ответ на заданный когда-то дурацкий вопрос, от которого зависит чья-то жизнь, наконец-то получу.
«Убить нельзя помиловать».
Где поставлю запятую, этим и оправдаю себя.
Съёжилось нутро. Давит. Неприветливость двора не бросается в глаза. но оно есть. Была жёсткая правота, да сплыла. Страх и тоска от неё остались. Решимость и кураж уходят вереницей. Мне что и остаётся, так проследить, как они скроются за углом. Хвост убегающей собаки последним увижу.
Чувствую себя черепахой, высунувшей из панциря голову.
Вдруг в мыслях мелькнул образ, который, казалось, суть выражает: комиссарша! Она – комиссарша!
Стоп! Ловлю себя на том, что судорожно пытаюсь перед глазами высветить картину, запах и звук воскресить, но ничего не выходит.
Портупея, кожаная куртка, особый блеск в глазах. Наган. Обязательно, наган.
Я готов потратить время на разгадывание этой женщины.
Интересно, как бы я повёл себя, если появилась возможность чувствовать себя посвободней?
Эта мысль открыла тайную дверь, за которой волшебный мир тепла, света.
Не могу признать родственную душу. Это только рыбак рыбака видит издалека. Я же из категории тех, кто не сразу общий язык находит.
Причина в чём, - не могу сразу войти в чужой мир.
Её мир, мой мир…Должен существовать и третий мир, в котором на полочках разложено всё так, как надо. Этот мир не неврастеников каких-то, а обычных, естественных людей, которые любят повеселиться, поесть, выпить.
Ну, и пусть им присуща стадность. Зато у них есть подлинность, в которой нуждаются такие умники, как я.
Как бы ни оберегал умник свой мир, стоит ему увидеть красивый цветок, голову на отсечение даю, как его потянет к этому красивому цветку. Только, думается, разочарование умника будет в сто раз сильнее, если от его прикосновения цветок завянет.
А я сегодня рвусь на бой. Хочу начать «жить». Я не трус.
Мне дико хочется схватить эту женщину в охапку. Давно не испытывал такого сильного, переполняющего желания.
Пять раз повторил про себя, что я «того», «не в себе», «сдурел». Я могу пострадать от навязчивой идеи
Прячу взгляд. Есть, есть во взгляде что-то чуточку хитрое, не сказать – увёртливое, какая-то сухость, что ли, и на лице, наверное, маска отсутствующего выражения оттиснута.
Я не готов признать правду происходящего. Всё надо забыть. Всё бессмысленное, мрачное, уксусно-кислое.
Забыть надо, потерять и тогда нужное само собой прорастёт. Бурундук кладку орехов забудет, так через несколько лет молодая ореховая поросль место кладки покажет.
Бурундук…Я – бурундук, который забыл что-то запрятанное? Бурундук очень любопытная зверюшка.
Всё до времени. Есть одна странность - всё мгновенно меняется, как только закипаю злостью. Тогда шиш меня согнёшь.
Будто рычажок кто перещёлкнул. То ли в голове стрелку перевели, то ли в сердце чувственность поменяли местами, то ли нос по ветру стал держать.
Высказываюсь, будто изливаю из себя холодную кровь, пишу тайнописью. Не строчки из слова о полку Игореве переписываю, не Повесть временных лет. Чёрт те что, и с боку бантик. Непонятное признание. Без нужных, определяющих слов.
Не поверю, что изначально человек был задуман таким, какой он сейчас. Сейчас всё к рублю примеривают, всё о вкусненьком мечтают, всё хотят получать много и сразу.
Вначале, думаю, никто не торопился, удовольствия вызревали постепенно.
Любое случившееся спустя какое-то время становится куда более очевидным, чем в ту пору, когда оно случилось. Потом. спустя время, очевидность перестаёт причинять боль.
Опять накрутил.
Случайно бросил взгляд на Зою и с удивлением обнаружил, что она смотрит на меня. по крайней мере, в мою сторону.
Выражение лица – будто пытается в тумане разглядеть предмет.
Последние сомнения у меня исчезли: мой приход сюда правельный.
Жизнь штука не последовательная. Из шараханий она складывается. Последовательность же – это от начала и до конца на одном месте жить надо, думать и переживать-пережёвывать очевидное.
Моё время – время переездов, время поиска лучшего. Я вот всё время и там, и здесь, и случается со мной всякое пресловутое это, а не то.
«Это» изменить никто не властен, «это» - результат события, сцена, написанная писарем в небесной канцелярии.
Ручку бы у писаря запрятать, чтобы не умничал.
Что есть «это» на самом деле, какие причины заставляют «это» делать? На самом деле, прикосновений ищу. Заблуждаюсь и хочу заблуждаться.
Медленно, но верно начинаю по-другому воспринимать себя Согласен новый тип отношений установить, основанный на уважении, честности и доброте. Не нужно упрёков, злобы и насилия.
Я уже не чувствую себя опустошённым. Эмоции переполняют. Перестал бояться. Голоса в голове затихают. Снисходит чуть ли не умиротворение.
Все в жизни равны. Все живут так, как если бы жили без заблуждений. Дело вот в чём, если человек равен сам себе по нутреннему убеждению, то он и искать должен для общения точно такого же. А ведь скучно общаться с самим собой? Что толку с зеркалом разговаривать? Зеркало глухо, слепо и холодное оно. Я же не близорукий бык, не баран, который стучит и ломится в закрытые ворота.
Сколько себя помню, всегда по сторонам озирался, жадно, как губка, впитывал разные разности. Что-то необычное отмечал, - старался запомнить. Лицо выхватил из толпы, - старался понять, кто этот человек, чем дышит, чем вызвал интерес. Из гула голосов норовил выделить особо отличимый. А теперь все накопления маетой выливаются. Не знаю, как там внутри всё и умещалось. Не понимаю, как и где память всё это могла хранить.
Тону в море собственных ощущений. Не сказать, чтобы захлёбываюсь, но пены вокруг много.
Когда и то, и то хочется, удержу нет, где тут трезво и беспристрастно смотреть на вещи.
Женщина напротив - не отвлечённое понятие, не зрелище, которое восторг вызвало, не явление природы, портящее утреннюю картину. Женщина напротив, которая стоит на крыльце, имеет смутное отношение к пережитым когда-то чувствам.
Повзрослеть наконец-то надо, набраться опыта. Шишек понаполучать.
Красиво. Счастливо я ведь толком не пожил. Не успел. Эта мысль вселила неопределённую надежду. Она толкнула к осознанию, что в одиночку жить, с жизнью не справлюсь. Помощь нужна.
В последние годы осознание поменялось, как-то всё по-другому стало замечаться. Ощущения и впечатления теперь не сами по себе живут и здравствуют, а привязанными к месту оказываются, ко времени другим впечатлением приклеиваются.
Всё занимает своё место. Меня связи подобий между событиями интересуют.
Связи подобий.
Да, в какой-то промежуток времени открылся полный жестокости мир. Что хорошо, что – плохо, поменялись местами. Прежнее представление далеко-далеко уплыло. Не был и никогда не буду я центром мироздания.
Жизнь же, размахивая тряпкой перед глазами, пытается заморочить голову, сделать бессловесным, мальчиком на побегушках. Напугать и поставить на круг. Жизнь учит смирению.
Только и слышно: лучше жизни ничего нет. Жить надо, несмотря ни на что.
Зачем? Зачем жить, если нет радости? Зачем, если к тебе отношение, как к навозу? Зачем, если настоящей жизни никогда не увижу!
Никак не могу вспомнить что-то важное. На языке крутится, тень мелькает на задворках, но всё смазалось. Никак не может отстояться. Кто-то шевелит и шевелит палкой. Поднимает муть со дна.
Мутна моя душа. Время от времени как бы оказываюсь погружённым в свои внутренние раздоры. Сомнения и отчаяния – топь души.  Чего там только не осело на дне, чего время не накидало, там всё сплелось, взбаламутилось. Это только с виду кажется, что всё спокойно, а течений, водоворотов, омутов предостаточно.

                72

Я задумался о своей жизни. Случилась в моей жизни катастрофа, не к кому обратиться за поддержкой. Мне всё время нужно было, чтобы кто-то поддерживал меня. Я нуждался в помощи жены. И сейчас бы я спросил её, почему пришёл сюда?
Не успела эта мысль промелькнуть в голове, как возник образ – дверь закрылась.
Слов не хватает, выразить происходящее. Исчезающее, вообще, ловить бессмысленно.
Жутко хотелось заплакать, но слёз выдавить не получалось.
Я никогда не был достаточно хорош для жены. Бесполезный я тип. Она устала от меня. Я так до конца и не понял её.
Что точно знаю, жена не жила враньём и уловками.
С её смертью всё рассыпалось.
Моё решение прийти сюда – желание выползти из беспросветной тьмы.
Кто-то, может, и выслушает меня с сочувствием, но мыслями будет не со мной, слушая, будет присматривать за своей жизнью.
На память многое приходит: моменты нежности, минуты настоящей, неподдельной любви… и притворство. Вспоминались громкие, напряжённые разговоры на посиделках с друзьями, когда меня обливали взглядами презрения за молчание.
Жена вот, думалось, в такой ситуации не раскисла бы. Она бы быстро встала бы на ноги. Отряхнула бы прошлое с души и… А меня ждёт жалкое существование.
Ощущаю на себе пристальный, но не давящий взгляд. Взгляд не создавал неловкость. Он как бы спрашивал: можешь ли ты быть честен, сумеешь ли признать ошибки, не даёшь ли ты неисполнимые обещания? Можешь ты поклясться не врать, сохранять верность и искренность?
Муть колыхнулась перед глазами. Мутное, что зеркало, что водная поверхность, не могут отразить образ. Не получается у меня заглянуть поза ту сторону. Приходится ждать, пока рябь время успокоит.
Я привязанным ко времени оказался, всё время в волнении.
А ведь для того, чтобы почувствовать себя свободным, в первую очередь, необходимо спокойствие. Отрешиться от происходящего. Равнодушием наполниться.
Легче жить тому, кто равнодушен, лёгок на подъём, чёрств и остр на язык. Кто не верит в честный труд.
Но и язык кто-то обо что-то наточить должен. Неузнаваемость должна проявиться, на чуть-чуть, но должна.
Неузнаваемость слышимость повышает. Даёт загодя приближение шторма почувствовать. Она другие возможности открывает, главное, учит перестать бояться.
Пахнуло чем-то донельзя знакомым. Сладковатый запах.
Увяз я в сложностях жизни. Мимоходом что-то подсмотренное, урывками выхваченное, вспышками из темени проявленное – они, сложности, конечно, запечатлевались на фотопластинках души.
Что-то заставило меня осмотреться, насторожиться. Где-то недалеко не то всхлипнули, не то коротко хохотнули. Ничего удивительного в этом нет, в каждой минуте полно предупреждающих знаков и шорохов, ожиданий и разочарований. Это зовётся действительностью, а она полна совпадениями.
Мне всё равно. Раз отправился куда-то, то приблизительно знаю, что собираюсь получить.
Приблизительно не очевидно.
Сопливый философ с обнадёживающим фатализмом. Пессимист внутри, но как бы не утративший надежду на лучшее.
Нет, я не из тех, кто ропщет и кому тоска свет застила, кулёк с пылью с собой не ношу, чтобы посыпать голову из-за того, что чего-то лишился, что могло быть, но чего нет.
Давно понял, что должен пройти свой путь.
Для всех одно солнце. Весна, лето, осень, зима – чередуются в последовательности. Общее – одно на всех, а вот частности у каждого свои. Они, скорее всего, от легковерия, от глупости, от тупоумия.
Зоя жаждет эмоций, драмы. Откуда она приехала, там ей стало скучно. Человеку, живущими страстями, глубокая любовь быстро приедается. А способна она сопереживать, есть у неё целостность?
Три шага до порога, до двери. Они кажутся огромным пространством. Просто представить не могу, как одолеть их.
А что для каждого означает это слово - «представить»? Какие у каждого представления?
Я вот сомневаюсь, а для кого-то чёрное пятно, всегда останется чёрным.
Для меня за чёрным пятном обязательно прячется проблеск нового. Мысли напряжённо работают. Голова – тёмный лабиринт. Лишь иногда вспышки на мгновение освещают его коридоры. Мне никогда до конца не ясно, зачем я совершаю те или иные поступки.
Ерунда всё это. Не свойственно ли мне всегда всё продумывать? Уродился таким.
Нет, мозг не лабиринт, он – счётная машина. Строит прогнозы, занят размышлениями. Логически результат хочет предсказать: почувствовал, что нащупал какую-то важную мысль, и, боясь упустить её, понимая неспособность объяснить, терзает представлениями.
Я поступаю так же, как…
Так же, как кто?
Как все.
Половина людей думает одинаково. О чём, - трудно ответить. Не думают, так чувствуют. Возникло ощущение. Объяснить можно лишь то, в чём полностью отдаёшь себе отчёт.
Суть истинности – подвергай всё сомнению. Если зациклился на чём-то одном, обязательно завтра, спустя какое-то время, будешь чувствовать себя неуверенно, неустойчиво, шатко.
Наверное, всё бессмысленно. Строя, мы одновременно и разрушаем. Растём, боремся, болеем, заставляем страдать себя и других, кричим, переезжаем с места на места в поисках лучшего, умираем, а наше место занимают новые люди для того, чтобы строить и разрушать.
Ежеминутно кто-то кричит о помощи.
Показалось, что увидел чьи-то губы. Узкие губы ожили, дрогнули, слегка запали, вот-вот готовые прошептать слово, может, чтобы подавить подступившие слёзы.
Слёзы, как проявление слабости, в присутствии другого человека теряют значение.
Растерянность длится минуту. В минуту растерянности голос человеку изменяет, звука не получается.
Действительно ли жизнь – немые крики, отчаянный призыв? Отчаяние достойно искреннего отклика?
Зоя бросила короткий взгляд на меня. Она, вероятно, почувствовала мою тоску, потребность исповедальне выговориться, потому что взгляд её вдруг смягчился. Мне даже показалось, что между нами возник мостик. Шаткий, без перил, не всякий эквилибрист по нему пройдёт. Мостик недолговечный.
Почувствовал, как начало расти раздражение. Бесконечные попытки ублажить себя, страдания сделать себя счастливым, завоевать чью-то любовь – дурь.
Мысль проявилась. Выиграю ли я от знакомства с ней? Не получится ли так, что горе станет обоюдоострым?
Мозг бурлит. Я совершенно подавлен. Ничего вроде не происходит, отчего тогда нервничаю?
Депрессия не депрессия, но разобраться в собственных сомнениях, всё хорошенько проанализировать, не получается.
Начинаю перебирать происходящее, открывается какая-то неясная, но широкая перспектива, пробуждаются силы, до сих пор дремавшие, а потом снова наползают сомнения.
Везение – вероятность один на миллион, судьба разыгрывается в лотерее, да ещё надо получить права участника. Редко кто приз получает с первого захода.
Ситуация не безнадёжная.
Когда спешить некуда, когда настроение – горы свернуть готов, руки чешутся от предвкушения обладания чем-то особым, то логически связать абсолютно несопоставимые вещи труда не составит.
Связывать несопоставимое лучше всего ночью, в темноте все мы решительные. День ведь для того и наступает, чтобы действовать. Утро отрезвляет самого пьяного.
Почему показалось, что вокруг меня какие-то существа устроили хоровод, что они видят меня насквозь? Почему показалось, что я – рак отшельник, потерявший панцирь?
Взгляд, меня сверху разглядывают. Всевидящий зрачок неподвижен. Я открыт ему со всех сторон.
Нет сил поднять руку над головой, чтобы заслониться.
Не могу подобрать слов, чтобы описать отвратительное чувство, вызванное мыслями. Внутри меня огромная дыра. Понимаю, лучше повернуться и уйти. Но это выше моих сил.
Зоя не отрывает глаз от моего лица. Может, мне это только так кажется. Я чувствую себя кроликом, не могу шевелиться.
Счастливый случай упускать дико. В голове всё замедлилось, мысли еле-еле шевелились, это создавало необычное ощущение.
В голове есть какие-то соображения. Мало-помалу, но есть.
Во-первых, молчание затянулось, нужно ли оставаться здесь дальше?
Во-вторых, она в недоумении, она ждала не меня, она возбудилась ожиданием, я пробудил надежду, - как-то неловко будет с моей стороны не проявить себя.
И первое, и второе мне показалось логичным, я успокоился. По мере того, как тянулось время, мысли мои приводились в порядок.
Словами не могу закрепить свои чувства. Не хватает слов. Мало знаний получил. Но не утратил способность взглянуть в глаза страха, что ли. Тянет меня рассмотреть, что таится на дне, пошевелить осадок, выудить что-то для себя.
Колодец, ворот, ведро на цепи. Звонко шлёпают капли о воду глубоко внизу.
Крутится колесо фортуны.
Я слишком хороший мужик, чтобы потратить остаток жизни зря.
Не знаю, сколько кругов проделывает человек в своей жизни. В конце ли каждого круга наступает опустошение, теряется вера, свет меркнет? Может, не кругами, а приливами и отливами жизнь измеряется?
Измучилась душа – отлив сил, всё – черным-черно, перевёл дух – ощущение прилива, открываются окна и двери, мало-помалу вторгаются силы для прохождения-проживания нового витка. И желанное счастье откуда-то приходит, и завладевает способность работать и радоваться.
Радоваться цветку, умиляться на играющего котёнка, проводить каждую женщину взглядом.
Всё в момент прилива сил для меня. Всё только для меня и создано.
А потом опять поток невыразимого страдания. Ну, не может в этом состоянии душа таиться, нужно кому-то выговориться, открыться, до отчаяния необходимо говорить с кем-то, кто поймёт.
В этом состоянии тянет к бродяжничеству, к поиску отдушины, своей дороги.
Осчастливить человечество не намерен. Нет, я не из тех, кто готов вступить в драку с целым светом.
В юности, помнится, дерзил, был не слишком доброжелателен с теми, кто считал, что я не способен ни на что.
Может, так и есть: ни на что способным не оказался.
Храбрости не накопил. Но и смирением не наполнился. Теперь понял, что терпение и уменье чувствовать чужую боль, уменье слышать – лишь это указывает на принадлежность к категории особо отмеченных. Особо отмеченные никогда не останавливаются в развитии.
Снова поймал себя на мысли, что утерял способность последовательно мыслить: вокруг да около хожу, намёки разные делаю, киваю, приседаю от усердия, сыплю пыль вперемешку с толчёным стеклом недосказанности для острастки, - и никакого толку.
Из-за этого губы шепчут что-то, в улыбке кривятся. Только эта улыбка ничего не означает, она просто движение губ.
И смех ничего не значит, и, если бы я заплакал, слёзы ответных эмоций не вызвали бы.
«Хотел бы я понять сам себя, - непроизвольно подумалось мне, как человеку, которого и в самом деле интересует всё, что происходит вокруг. - Почему эта женщина своим взглядом остановила возле крыльца, почему заставляет думать?»
Думать – для этого урок предназначен, и перемена между уроками должна быть.
Урок получить намереваюсь? Но так ли это просто: пришёл, постоял, сказал пару слов? Разве на чужом опыте научишься чему-нибудь, если сам не готов воспринять этот опыт?
Мы с ней в разных весовых категориях, разного возраста, по-разному оцениваем жизнь. Как с наскока распознать какую-то правду в чужой жизни, а уж применить её к себе – это совсем заумь несусветная.
Через что я должен пройти сам?
Сам – так сам. Никто не отнимает у меня мою жизнь.
Поскольку одержать победу над жизнью не могу, для этого надо конкурировать с другими людьми, я как бы в сторону отхожу. Так я вне конкуренции.
Чего там, ежу понятно: хочешь одержать победу, поворачивай дело так, чтобы оно стало одолимым. Задние мысли человека тогда угадать труда не составит.
Раскрыл рот, чтобы сказать слово, но вместо этого лишь вздохнул.
Дружелюбие как проявляется, скорее всего, искоркой в глазах.
Больно ощущение пресловутого «я» волновать меня в последнее время стало. Оно заявляет о своей исключительности, судить начинает. Какие-то внутренние свои раздоры выношу на обозрения божьего мира, всё сложности высматриваю.
Пол жизни учился смирению. Смирению перед болезнью жены, смирению, что мир жесток, что любой человек – пасынок у жизни.
Я, вроде бы, слез с колокольни, с которой обозревал мир, где считал себя, чуть ли не центром мироздания, где мои интересы перевешивали.
А потом ни с чего представления поменялись.
Так и у Зои, наверное, представления поменялись?
Неужели её привело сюда своеобычность самомнения? В какой-то момент отмела закон, которому подчиняются все люди: нельзя бежать вслед ушедшему, будь то любовь или предательство. Вернуть без потери ничего нельзя.
Болезнью надо переболеть. Зоя, мне кажется, не бежала к кому-то, а, напротив, убегала от разлада себя с собой, утратив единение с жизнью.
Снова пытаюсь запечатлеть, как она выглядит,- не знаю, но что-то выдаёт возраст, присущий женщине, прожившей и пережившей потрясение, не сединой в волосах он отмечается, не каким-то особо осязаемым признаком, а неуловимой переменой внутреннего мира. Глаза погрустнели, губы сжимаются плотнее, характерные морщинки у рта прорезались.
Никакого радостного изумления. Мир тесен. Больших трудов стоит постижение новой истины.
Я же шарахаюсь мысленно из стороны в сторону. Стараюсь понять, чего стою. Я определённо улавливаю напряжение.

                73

Что-то понял, и, поняв, думаю, сумею разглядеть новое направление, по которому уже не один год пробирается мысль. Из первобытной пещеры незнания, поплутав по лабиринтам, мысль моя снова возвращается в исходную точку, домой. Но, увы и ах, прежнего дома уже нет.
Не вернуться к юношеским мечтам, не вернуться в детство, нет желания говорить. И петь не хочу, и старого порядка не хочу, и не ищу того, кто разъяснит происходящее, кто снимет с плеч груз.
Понимаю, за бесконечное «нет» придётся жестоко расплатиться. Расплата - всего лишь мгновения движения жизни. Потом наверняка происходящее покажется неуклюжим, и жалеть о несделанном буду.
В минуту расплаты, что бы я ни сделал – заговорю, подпрыгну на месте, засмеюсь, - всё будет лишним. Кажущееся единение меня с остальными – эфемерно. Я всего-навсего мысленно хочу закрепить достигнутое, не понимая, в чём оно заключается.
У каждого с каждым много общего: все в человеческой среде выросли. Даже если и не знали друг друга.
Только вот почему-то в какой-то миг колесо вращения жизни у одного ускорилось, а у кого-то замедлилось. Один стал пофигистом, другого жизнь придавила ускорением.
Тут ни при чём розыгрыш правдивости чувств.
Не знаю, хорошо ли это замечать всё. Когда я здесь - это одно дело, а как быть, когда меня как бы и нет? Я есть, а как бы и нет.
Не доходит, раньше ли я это понял, только сегодня утром пришло уяснение? Жизнь подводила, неумолимо толкала к решению, и, наконец, осталось три шага. А я ведь сопротивлялся, я в душе не хотел и не хочу никаких перемен, я стою в трёх шагах, не желая сделать эти шаги. Но я понимаю, что мне не миновать эти шаги сделать: вперёд или назад.
Не знаю, почему-то, сейчас меня наполняло такое чувство, словно из сердца тяжесть пропала. Я чего-то лишился. Пропажа невосполнимая. Никому не понять, что чувствует тот, кто оказался не там.
Признаюсь, мне самому непонятно, что вкладываю в слова «пропажа», «не там», «тяжесть на сердце», и, хотя много раз подступался к ним, только сейчас над их подлинным смыслом начинаю размышлять.
А что я вообще подразумеваю под «несделанным»?
Возможно, именно то, что искал и ищу, с чем не удавалось соединиться. Я если и ощущал единение, так непрочно, на мгновение, на зыбкой почве. Из-за этого чувство одиночества и неудовлетворённости усиливались.
Все чувства мною давным-давно пережиты и перечувствованы. И любовь во сне переживал, и победы праздновал, и горечью поражения переполнялся. И слёзы застилали глаза, и густоту солоноватости крови вкушал.
Всё было. Всё это заключалось в неуловимости счастья.
Только-только ощутил счастья, – как следует встряска, она порождает непонимание.
Не могу прямо в лоб спросить о вещах, которые для меня важнее жизни, боюсь ответную снисходительную улыбку перехватить.
Получается, я эту улыбку уже вообразил? Взбрело же такое в голову.
Тень, нечто, строго говоря, неопределённое, цепляет.
Прожиг от ощущения пропажи, я ведь у жизни чужак, равносилен удару тока в сто тысяч вольт.
Безмерность утраты перекрывается безмерностью же выигрыша возможности жить.
Я нуждаюсь в толчке. Я нуждаюсь в сильной руке, способной вытащить меня за шиворот из полосы невезения.
Прошлое закрылось. «Там» я познал любовь и почувствовал вкус жизни, «там» вроде бы был не чужим. Стоило перенестись «туда» или «не туда», как оказался «здесь», внезапно, бесповоротно чувствую себя выкинутым на обочину. Жизнь вовне – жизнь призрака. У призрака нет тени прошлого.
Я отношусь к поколению, выпавшему в осадок. Нас учили жить «как положено», пичкали Моральным кодексом, наставляли, что надо придерживаться общепринятого порядка вещей.
И тут грянула «Перестройка». Ценности поменялись. И мы, кто пахал для благосостояния Родины, перешли в категорию разочарованных и отчаявшихся. Без нашего ведома поделили то, что мы настроили.
Я назвал подобных мне людей выпавшими в осадок, потому что мы ощупью выход ищем. Потому что невысказанное страдание не позволяет вкусить перемены. Поводырь нам нужен. Нужен тот, кто мог бы вывести на дорогу преуспеяния.
Между моей сутью и манерой поведения глубокая пропасть пролегает. У меня на лице не снимаемая маска. И грубость – маска, и дружелюбная откровенность – ни что иное, как маска. Я умело прикрываю истинные намерения. Простодушный, простодырый, а за всем этим кроется готовность нанести решительный удар.
В глазах иезуитская весёлость. Глаза всё подмечают. Комедия или комизм жизненных ситуаций забавляет. Чего там, втихомолку наслаждаться разными проявлениями – приятно. На роль простака я вполне сойду.
Никак не могу вспомнить, когда всё стал видеть по-другому. Может, не по-другому, а иначе. Чужд я условностям.
- Ты ошибаешься. Мне очень больно, что такое тебе взбрело в голову.
Кто это сказал?
Нет у меня полной уверенности, что я не произнёс те слова, сам того не заметив.
Странное подозрение, долю секунды назад ничего подобного не было. Я ощутил пустоту, что-то стремительно исчезло, но в воздухе почувствовалось лёгкое дрожание.
Мысленно настойчиво и взволнованно, даже горячо, стараюсь убедить себя. Ах, как я предан себе. Из-за этого пытаюсь извинить и оправдать не до конца мною понятое нечто такое, что стало душить печалью.
Необъяснимо накатывало понимание, оно вырывало за пределы привычного, какого-то заведённого кем-то порядка вещей.
Пришёл – представься, объясни цель прихода, похвали хозяйку. Язык не переломится от лести. Скажи, что она не такая, как все, что её доброта и хозяйственность выделяется на сером фоне, что сразу ощутил неодолимое притягательное тепло. Что она вызывает волнение, приковывает взгляд.
Я понимаю, что через несколько лет, этот двор невозможно будет узнать.
Иногда трудно понять, почему ответы на то, что происходит сейчас, необходимо искать в прошлом. Говори, говори. Не делай молчание пренебрежительным.
Всё знакомо. Чувство, - будто расстаюсь с чем-то навсегда: нахлынула грусть, сожаленье, мучительное ощущение незавершённости всего того, что должен был бы сказать и сделать. Неуловимо миг предощущения ускользнул.
Ни у меня, ни у Зои нет в глазах подозрительности. Нет и настороженности. Но для проявления доброжелательности или дружелюбия требуются какие-то гарантии, что ли.
Я всё же так привязан к жизни, что готов мириться с её несовершенством и муками, выпавшими на мою долю. Дошёл, казалось бы, до предела, до крайнего отчаяния, вдруг обнаруживаю, что малость, в обычном состоянии на которую и взгляда не бросил бы, вдруг приобретает решающее значение. Соломинкой для меня утопающего стала. И я цепляюсь за неё.
Странно. Молча стою. В моей голове промежуточные события долго не задерживаются. Нет бы, раз, и конечный результат вырисовался.
Я – это не я. Приходится мириться с неизбежным, приходится вести себя так, будто не со мной всё происходит.
Выскакивает мысль, не додумав до конца её, я уже сожалею о ней. Чем это как не раздвоение сознания? Я сам порой изумлённо прислушиваюсь к тому, что моё внутреннее существо выдаёт.
В таком состоянии не до любезностей. Суть интересует, конечный результат. Никто никого дурачить не собирается.
Смотрю в землю, озираюсь вокруг, но краем глаза держу в поле зрения Зою, потому что так легче сделать какие-то выводы. Какие, - сам не знаю.
Одна сторона моего «я» призывает сделать шаг вперёд, заинтересованно кривит рот, в попытке сказать приветливые слова, другая пытается отыскать в женщине что-то отвратное, ложь, показное благородство. Одна сторона меня побуждает к полному сочувствию, другая – ждёт проявления.
Какой тут может быть разговор о мостике между нами? Если он и начинал строиться, но конец одной из балок, переброшенных через пропасть, начал сползать вниз. Рушится кромка. А я стою. Я ничего не предпринимаю.
Я выругался про себя. Всё время быть настороже – утомляет. Утомился, ничего не делая. А ведь собирался, чуть ли не изучить образ мыслей, реакцию, отношение женщины ко мне. Приготовился смотреть и слушать, а она молчит.
Она молчит, я – молчу.
Становится отчаянно грустно. Вроде, сам себя считаю нетерпеливым, а тут, просто удивительно, откуда только взялись силы, стою, как статуя.
Легче не становится, в глубине души понимаю, что раз повода для веселья сейчас не возникло, то и дальше ничего хорошего не будет.
Не в силах я выискать причину настороженности.
Думается, смирение свойственно людям, которые готовы довольствоваться малым, получить часть из того, на что рассчитывали и при этом как бы радоваться всей душой.
Где-то в глубине сознания зародилось необычное чувство, словно всё это уже было. Никак не могу понять, откуда оно взялось. Перед мысленным взором вспыхнула картинка: я смотрю сквозь дырку забора. У соседей в огороде рос огромный подсолнух. Огромный, до неба.
Огромность его вдруг перестала терзаться муками совести. Я должен отойти на шаг от края пропасти, почувствовать уверенность, может, тогда потеря и даст о себе знать, но снова захочется быть единственным обладателем, снова голос тщеславия зазвучит победоносно.
Зоя как бы сочувственно смотрит на меня. Взгляд её на мгновение потеплел. Жалеет, что ли?
Жалость из ощущений вчерашнего дня. Есть люди вчерашнего дня, есть обременяющие заботы, - всё это не так важно. Потому что, что, для чего и почему ни черта не понимаю.
Вернувшись в себя, снова почувствовал безнадёжное одиночество. Обычное ощущение собственной заброшенности в этом мире соединялось с предопределённостью всего.
Недостаточно у меня желания владеть жизнью, наперекор всем разочарованиям. Ушли жизненные соки, исчерпался. Из тумана, какой меня окружает, мир видится зыбким.
Мир не кажется мне лучше или хуже, он такой, какой есть. Я часть его. Я позволяю себе думать, это даёт какое-то облегчение. Облегчение – сброс лишнего груза.
Чувствую, что теряю силы. Совсем не понимаю, зачем пришёл. Начал покрываться холодным потом. Как в таком состоянии стоять перед женщиной?
Поступок нужен, жест, движение. В молчании к себе презрение полной мерой испытываю.
Презрение в полное равнодушие начало переходить, равнодушие – в неясную грусть.
Накрывает дикий страх того, что я вот-вот перестану существовать. Просто исчезну с лица земли.
Думать только о себе, - я же не законченный эгоист. Жизнь сложна. Удача ходит рука об руку с неудачей, счастье окружено горем. Ничто не в состоянии до конца ни с чем соединиться: приходится довольствоваться мизерным ощущением близости, а оно неуловимо, как воспоминание, как сон, как вспышка радости.
Отмахнулся от этих мыслей. Не хочу признаться, что огромный кусок моей жизни выветрился из памяти.
Зоя, наверное, испытывала чувства, раз решилась на переезд. Загадок здесь много, но две хотелось бы разрешить: любила ли она и любит ли до сих пор? Или во всём какой-то расчёт?
Всем одинаково светит солнце, всем дана возможность смотреть на небо, первому снегу могут радоваться, вот только не все, увы, ценят это.
На моём лице маска потерянности. Того и гляди разверзнется земля под ногами. Соваться в чужие дела не хочу. Соваться в чужие дела – это проклятая, мерзкая страсть. Ещё хуже разглагольствовать о судьбе «бедной» женщины.
Мысли надо рвать в клочки, письма рвать, чтобы ничто не понуждало делать выбор, чтобы не метался от одного решения к другому. Как это говорится, «делать вид» осознанно не есть благо.
На вопросы нельзя ответить по отдельности. Внешне всё порой выглядит ужасно, но меня-то беспокоит моё внутреннее состояние. Я не всё знаю. В какую бы сторону мысленно ни двинулся, всюду – тупик. Может, Зоя не любила никого, с успехом внушала себе, и мужчинам, наивным простакам, что именно её избранник – единственный, а все, кто был до него, все остальные – тени прошлого и отношения с ними были несерьёзными.
Что значит сегодняшняя любовь по отношению к вчерашней? Любила – разлюбила. А ведь не притворяется.
Зоя контролирует себя. Следит за каждым своим жестом, за выражением лица. Наверное, обдумывает слова, которые скажет.
То, что она выскажется, в этом я не сомневаюсь.
Представляю диалог:
- Я любила его.
- Значит сейчас не любишь, раз слово «любила» произнесла?
Почему-то язык не повернулся обратиться к Зое на «вы». Или, может, снова мостик, проброшенный, между нами, возник. Не уловил хитрости.
Мне показалось, почувствовал так, что Зоя похожа на меня, тоже на ощупь ищет кого-то. Ей хочется в этом признаться.
Короткий взгляд, Зоя спокойно его выдерживает, и лишь на секундную малость её глаза погрустнели, как бы прося: «Пожалейте меня, посочувствуйте мне!»
- Я не сказала, что разлюбила. Все мужчины, когда-то бывшие со мной, в закуточке сохраняются. Не нужно цепляться и передёргивать слова, произнесённые обиженной женщиной. Любила, не значит, что больше не люблю.
Я вижу её глаза, не глядя на неё, вернее, чувствую их рядом. Выходит, отвечать бессмысленно. Подлинной духовной близости не было. Надо успокоиться. Это только паук вытягивает бесконечную, однообразную нить рассуждений, один конец которой к исходу прикреплён.
Шевелятся мысли в моей голове, дожидаются освобождения. Слышу, как они глухо сопят.
Переживаю, что ли? Но ведь это дурной тон обнаруживать свои переживания.
Ревность возникла? Так это доказывает, что действительно я хочу перемен. Чем скорее разозлюсь, тем определённее финиш нарисуется. Всё необязательно, но и оно же не является препятствием.
С одной стороны, обо всём равнодушно размышляю, нет намёков на пылкость. Не из тех я, кто любоваться луной будет. А почему бы и нет?
Пережёвываю суждения, мусолю их со всех сторон. Веду себя как маленький обиженный ребёнок: прячусь, но так, чтобы разыскать меня труда не составило.
Знаю чётко, что никто искать меня не будет.
Притвора. Кто не притворяется, - тот неудачник. Все что-то из себя строят, покуда строить удаётся. Покуда удаётся, а потом срыв неминуем.
Нет злости, значит, мысли невпопад пришли.
Мысли как волан летают. То крутятся вокруг Зои, то на покосившемся заборе повисят, то из закутков памяти вытащат картинку.
Мне-то, какое дело до всего? Меня-то, почему должны волновать прожитые мгновения? Всё осталось сзади.
А раз сзади, то всё – в расплывчатое печальное пятно превратилось. Оно даже тень не создаёт.
Непоследовательны женщины. Нет у них конкретики. Все в какой-то мере лицемерны: любят, так никто не составит конкуренцию объекту любви. До разочарования, до возникновения новой любви.
Женщина в какой-то момент – сама доброта, само понимание, и вдруг ни от доброты, ни от понимания следа не остаётся: решительность, твёрдость в намерении. И злость, что её не понимают.
Снова слышу голос:
- Как вы понять не можете: любить можно по-разному. В каждом случае любовь не та. Любовь вначале, отличается от любви на исходе. Есть вещи, которые словами не объяснить. Любовь – запутанное явление. Нежность, восхищение, чувство вины, гордость – всё это проявления любви. Не всё ли равно, «та» любовь или не «та», главное, чтобы она была, что она есть, что будет.
Диалог – бред. Продукт чувственности. Моя чувственность основана на чистом воображении. Она веселить не может, скорее, расстроит чувства.
Вот, даже на вполсилы не могу сам от себя спастись.
Грусть растёт и растёт. Может, её навевала печаль двора, может, утро таким было. Печаль была неизбежной.
Стоило мне увидеть в проёме двери одинокую женщину, как чувство слепоты возникло. На ощупь человек по жизни двигается, ищет кого-то, ох, как нужен безмолвный собеседник.
А жизнь старается всё запутать, сбить с толку, делает намёки, которые сразу и не понять.
Я молчал. Голова кружилась. Нашло оцепенение. Прошло много времени. Эти минуты, такие минуты никогда больше не повторятся. Почувствовал себя усталым и покинутым.
Нет мстительных чувств. Кому и за что мстить?
Минуты перед прыжком в пропасть тоже никогда не повторятся.
Неужели на меня нашло, что стал ревновать прошлое к теперешнему? Ревность, как известно, застилает разум, зашоривает глаза, отчего делаешься слепым, глухим. Ничего не получилось, и это раздражает.
Запомнить, усвоить, осмыслить, сравнить, уловить подобие…Суть, суть единую уловить надо. Так, чтобы даже молчание заговорило, чтобы непроизнесённые слова обрели язык.

                74

В какой-то момент, так думалось, что одержал полную победу над прошлым, над жизнью во всех её несчастных проявлениях. Беда закалила. Душа не терзалась, успокоилась. Ни одного чёрного пятнышка на просвет. Ясность понимания – отличная штука.
Стараясь подавить злость, взглянул на часы. Почувствовал лёгкое отторжение. Что-то непереносимое назревало. Подумал про Игоря: мужчина никогда не оставит женщину, если он любит её по-настоящему.
Не знаю, что показалось подозрительным, я мог ошибаться, но Зоя начала избегать встречаться со мной взглядами.
Я перестал верить себе. Перестал верить ни одному слову. Скажи кто в эту минуту что-то – я в сто раз больше прочитаю между строк.
Кто-то вытащил камешек из кладки моего фундамента, для чего? Не для того же, чтобы смутить мой покой, чтобы нарушить равновесие.
Много пустых слов говориться, они затуманивают смысл понятия, затуманивают для того, чтобы можно было спокойно жить, есть, спать.
Не знаю, почему так, снова повторюсь, одно время, мне казалось, будто все глядят на меня с любопытством, с желанием подразнить, как на зверя в клетке, и под такими взглядами я чувствовал себя настолько неуютно, и чтобы побороть эту неуютность, стал держаться в какой-то мере вызывающе. А ведь это мне совсем не свойственно.
Своим умом полезно учиться у жизни. Сначала верить всем сердцем, потом – разувериться. Чувства только богаче станут, способности переживать разочарования усилятся.
Самому надо учиться разбираться во всём.
Вот мне и надо жить, а не вести бесконечные подсчёты, по кучкам раскладывать, что хорошо, что плохо.
Часто размышлял, с чего возникает чувство непоколебимого постоянства, или той же незыблемой верности, которую ничто не может изменить?
Никчемный я человек, не бездельник и нытик, а сомневающийся.
Соглашусь, - все люди разные. Одних никакие трудности, беды, расстояния не в состоянии разлучить, даже спустя двадцать лет они встретятся, как друзья. Других же, косой взгляд, слово в спину делают врагами.
Взвинчиваю себя. Не злюсь, а как бы не терпится покончить с неопределённостью.
Ни представить, ни понять не могу, как женщина выпутывается из ситуации, когда мужу говорит слова любви, те же слова шепчет любовнику, и ещё может иметь кого-то в запасе?
Хотя, и это понятно. Понятно, почему случается лгать, воровать и причинять боль друг другу. Человеческая слабость – она ведь сострадательная, это добродетель жестка по отношению к кому-то.
Привычка бесконечно анализировать слова, движения, перехваченные взгляды завели слишком далеко. Под оболочкой слов слышу какое-то жужжание. Жужжание сухих расчётов, безжалостных выводов. Что-то никак не удаётся осознать.
Большая зелёная муха металась возле окна. Жужжала, прося её выслушать.
Слова навязывали себя, что-то требовали. Мне смысл нужен, мне нужно, чтобы подмены смысла не происходило.
И бог с ним, пускай, кто-то посмеётся над такими немыслимыми объяснениями. Мне плевать на то, что муха хочет сказать.
Самое, что ни на есть понятное, таит в себе сложные мотивы.
Что я хочу гарантировать своим приходом?
Ничто ни на чём не основано, это – всего лишь предположения, которые потом пригодятся для скрашивания минут одиночества.
Важные мысли должны отлежаться хотя бы один день, чтобы прояснить все возможные последствия. Запутанность комбинации выявляется потом: со мной часто бывает, сначала терзаюсь, признаю своё поражение, потом мирюсь с происшедшим. В конце концов, оно оказывается правильным.
Против Зои ничего не имею. Тоска сменилась беспокойством, осуждением самого себя. Можно беситься молча, стоя неподвижно, не желая ничего?
Хорошо бы сейчас растянуть жгут во всю ширь. Потом медленно отпускать… И что? Лучше кулаком высадить стекло… Звон хоть будет.
Какой-то эпизод между нами имел значение, но я его упустил, не придал ему значения.
Что-то с моими глазами стало, не так они стали видеть. Полиняли, что ли? Или, может, слежу за всем, как змея следит за лягушкой. Гадство какое-то.
Конечно, гадство, если всё оказывается придавленным уймой слов, не мною придуманными, однако же, которые я присвоил.
Тем не менее, положа руку на сердце, не жалею о том, как прожил жизнь. Я знаю, что никто не сумеет мне помочь, так же, как и я сам бессилен кого-то сделать счастливым.
Жизнь – это несуразные пустые надежды. Нечего скорбеть о чьих-то грехах.
Толстяки – всегда уверенные в себя люди, бедняки – им терять нечего. Мне же что и надо, так почувствовать себя несокрушимым.
Никогда не узнаю, что думает Зоя, какие строит планы.
А оно мне надо знать?
Случай сводит, вернее, подставляет неопределённость так, что понимаешь, больше такого не будет: ни мысли, ни желания, ни видения никогда уже в таком порядке не выстроятся, и то, что возникает, или возникло, этому вот-вот придёт конец, это развилка. На развилке каждый пойдёт своим путём. Чей путь окажется лучшим, этого никому не дано знать.
Не дано, так и не надо!
Насквозь человек не просматривается. Это тоже хорошо.
Лишённый особой веры, чувствуя зыбкость почвы под своими ногами, я как бы не находил ничего такого и у других. Всё на свете из выдумки и вздора связано, поэтому, чем скорее развенчают мой блеф, тем лучше.
Зоя посмотрела на меня так, словно хотела что-то спросить. Но ничего не спросила.
Доказательства нужны, в первую очередь – доказательства. Мне всё равно, как на меня смотрят. Насквозь видят или взгляд тупится, зацепившись за что-то одно.
Победитель я или пораженец?
Пораженец в других в первую очередь отметит трусоватость.
Когда слишком хорошо, уже «хорошее» быть не может.
Зоя – беженец. В её бегстве больше отчаяния. Через год она себя не будет обманывать басней, что переехала в Злябовку из-за того, что любит природу. И я перестану тоже этим обманываться. Я ведь тоже глумлюсь над городской жизнью. А это ничто иное, как попытка оправдать себя.
Нет страсти, нет подлинного негодования, так – беззубое шамканье. Ослабла душа.
И я, и она, оба мы намерены убежать от жизни, спрятаться, не в силах встретиться лицом к лицу со своим успехом. Не за успех мы готовы продать свои жалкие остатки душ, а чтобы притушить огонь разочарования. Но ведь и она, и я заслуживаем лучшей жизни?
Вот, уже соединил в одно целое себя и её. Кротость начинает раздражать. Нечего тратить время на ерунду.
Слова вспоминаются не просто так. Из слов, которые приходят на ум, должно сложиться существенное представление, в котором есть истина, от которой я смог бы оттолкнуться. Истина – порог. Переступить порог – наполниться новыми ощущениями.
Не хватает моих усилий, чтобы расставить слова в необходимо-нужном порядке, чтобы сделать вывод.
Никак не заставлю себя думать о деле как о чём-то важном. Мысли разбегаются, не столько думаю, сколько чувствую. Всё не то, пришёл не за тем.
Словно девятый вал обрушился на меня. Не вижу границ. Всё дыбом встало разом: прошлое, сегодняшнее утро, Зоя. Чувства, произнесённые слова, непроизнесённые. Кто-то другой за меня говорит и действует, ввергая меня в дебри ненужных размышлений.
Сошлись по чистой случайности временного совпадения. Между её рукой и моей полоса тепла не пролегла. Наверное, оттого что заранее не настроил себя.
Я – собственник, не хочу отдавать в долг себя. Она – тоже собственница, не хочет возвращать данную богом обязанность. Оба внакладе.
Тому, кто пожелал мгновенно постичь разницу в мире чувств, достаточно присмотреться к мимике, к выражению глаз. Знак перехватить.
В нужное время, в нужном месте. Не раньше, но и не позже.
Упасть бы на колени, зарыться пальцами в траву и землю, похоронить там надежды и угрызения. Покончить с соблазнами, к чёрту нежности.
Бог с ними, со знаками. Я по-настоящему ощущаю себя неотъемлемой частью окружающего мира. Однако мой интерес не отвечает сиюминутным желаниям женщины. Она совсем не замечает, ей не до меня, и вовсе даже ни при чём тут желание нравиться или не нравиться. Её взволновать должно что-то другое. Другой. Не стоит давать кому-то путаться под ногами.
Ну, и пускай, в глазах кого-то я выгляжу глупцом, всё равно я иду вперёд. Я в любом случае останусь самим собой.
Человеческий инстинкт заключается - ловить то, что бегает или летает, но никак не обладать тем, что стоит.
Выше я себя ставлю или ниже, эти суждения ничего не означают. Я и все остальные живём в разных измерениях, мир Зои ничего общего не имеет с моим миром. Все люди не такие, особенно когда приходится с ними общаться бессловесно.
Допекла жизнь. Преданность в самом себе мешает.
Всё равно что-то не так. Есть, есть маленький надлом в моём, казалось бы, целокупном представлении об отношениях между мужчиной и женщиной. Автоматизмом в поведении не пахнет.
Вроде бы, нужно подчиняться только логике и без страха, без оглядки на кого-то объяснять себе всё: взгляды, молчание, движения. Впрямь нельзя ничего подозревать заранее.
Вроде бы, но не выходит.
За всё надо платить. Тому, кто не может платить, приходится молчать. Он противен самому себе. Он безымянен. Безымянность защита. Как можно позвать того, кто не имеет имени? Эй?
А кто поймёт, кого зовут словом «эй»?
Понять – значит сплестись.
Чем, зачем, для чего?
Я – это он!
Он даже имени не имеет. Он – есть он. Вот и выходит, если попал в категорию «он», то постарайся начать жить вне происходящего. Всякую преданность с корнем вырви. В идиотском мире ни с тобой ничего произойти не может, ни ты навредить никому не в состоянии.
Ношусь с собственными суждениями как курица с яйцом. Закудахчу скоро. Нет, лучше повешу гирлянду на шею из отрыжек внутреннего удовлетворения.
Отрыжки – банки из-под консервов.
Хорошо, что молчу. Если начну говорить, так голос выдаст клубок такого сплетения, что тошно всем станет. Как бы там ни было сплетено-переплетено, но каждый – сам по себе, я - один-одинёшенек.
Мир опустошает человека по своему усмотрению.
Не каждую мысль удаётся додумать до конца. Не уследить, в какую подворотню она юркает.
Вздохнул, но даже глубокий вздох не возвратил начального спокойствия. Где-то засел ледяной комок, затор вздувшейся реки, вот-вот разлив начнётся.
Подумал так, и испугался.
Я слышу, а меня нет. Может, тихо говорю?
Мысль слова застыла в воздухе как часть меня, она показалась глубоко врезанной, пропечатанной, - никаких трудов не составит любому прочитать её.
Но никто не собирается читать, мою мысль никто не замечает.
Заметить может только вершитель судеб, но ему до нас нет дела. До меня, по крайней мере.
Бред несу. Бред, который расшифровать и разложить по полочкам, разве что, мёртвые смогут. Для этого им встать из могил нужно.
Они встанут, мы – ляжем. Земле нужны людские подношения.
В последних минутах, на последней странице, кажется, скапливается вся обречённость, вся безнадёжность, доказательство, отмщение за несуразность жизни.
Для самого себя жизнь всегда суразна и понятна, никакой настороженности, от самого себя редко кто заробеет.
Чтобы вернуться в реальность из сна надо потянуть себя за уши. Помогает.
Неприятные сны всегда лучше неприятной действительности. Увы, настоящая жизнь не во сне происходит. 
Лишь в сильную грозу, когда страшенное сияние вспышки молнии пронзит темень и раскат грома громыхнёт над самой головой, и душа ужмётся до размера ореха, тогда беззащитность перед силами природы раскроет секрет неудавшейся жизни.
Трус. Сам противоречу себе. Готовился покорить новый мир. Считал, стоит разворошить прошлое, как радости хлынут. Отчего ж тогда жуткая паника, которой нет названия?
Мысли – хлам. Стоит ли собирать и копить всякий хлам?
В секунду, одеревенев кожей, я из себя вывожу всё накопившееся отрицательное электричество. Если приглядеться, то можно увидеть, как подобно змее обкручивается вокруг моего тела защитный слой. В грозу полное очищение происходит.
Сейчас нет грозы. Не предвидится. Хотя тень ходит по небу. Тень – это ложь и притворство света. Притворство разным бывает. Оно вырабатывается долгими тренировками.
Симулирую притворство, дурачу сам себя.
Понятно, во мне две силы: одна предаёт другую, одна противоречит другой. Меня бросает то к одной, то к другой.
Бывают, бывают моменты, в которые я настолько себя надёжно чувствую, что ничто в этом мире не настораживает. То ли я тогда верю в непогрешимость, то ли верю в неспособность предать жизнь в главном. А она меня?
На чём зиждется моя уверенность, - так, скорее всего, на том, что всё-таки воздух густ и не каждое слово сквозь него пролетит. Моё никогда от меня не отлипнет.
Из-за этого «моё» стоим и молчим.
Каждый из нас заслуживает, чтобы разглядывали его со вниманием, и не просто разглядывали, а касались, вертели в руках. Дать выговориться надо каждому. И мне, и Зое. Это позволит кое-что поправить.
Хоть я говорил про неспособность предать жизнь, но я подвёл-таки многих людей. В первую очередь подвёл родителей: не такой жизнью жил, о которой они мечтали, подвёл школьных учителей, - «особенным типусом» не стал, до сих пор не понимаю, что они видели во мне особенного, подвёл жену – не сумел ей дать то, что она заслуживала.
Иногда, казалось, стоит мне побыть одному, основательно покопаться в себе, почитать, перечитать, подумать, то непременно нащупаю нужную точку, увижу, на какой развилке меня занесло не туда.
Туда, не туда. Пальцев не хватит перечислить все несуразности. Читать чужие перечисления, все любят. Все знатоки, давать советы все мастера. Тот, кто на себя всё примеряет, на себя же и чужое одеяло тащит.
Сквозь листву пробиваются солнечные зайчики. В просветах виднеется синь небес. В той сини где-то спрятана Книга судеб.
Оттуда может свалиться метеорит, и вмиг кончится день. Сколько бы ни тянул вверх руку, защитить себя не в состоянии.
Удивительное дело, я не чувствую толчка в груди, который заставил бы проснуться, который про догадку или разгадку оповестил бы. Что-то простое и очевидное, всем понятное, всем видимое, один я слепец ни о чём не догадываюсь, всегда оповещает о себе толчком. И толчком, и ощущением холода.
Холод чувствую.
Жизнь устойчивая и основательная, на самом деле жалка и неустойчива, как какая-нибудь башня из песка. Резкое движение, и поползли трещины.
Единственным движением руки могу покончить со всем многообразием мира. Прикрыл глаза ладонью, - замкнулся в себе.
Что есть жизнь на самом деле? Так жизнь не дело, а просто – жизнь.
Подумал и почувствовал, как заныло в пальцах. Значит, не о том подумал, значит, напортачил в мыслях.
Мысли что бурундуки, такие же юркие, такие же любопытные. А я всегда ищу отправную точку, чтобы сквозь её оболочку смотреть сквозь все напоминания.
Хотелось бы мне знать, сколько минут надо, чтобы в голове обновились все мысли? Сам ли вместе с мыслями меняюсь, оболочка ли моя линяет, для чего это делается?
Все больны неприятием, я тоже болен: я болен заботами, одолели мелочи, душит раздражение.
Так и хочется дёрнуть себя за ухо и крикнуть: «Не забивай голову дурью, дурак».
А меня, дурака, лелеяли, заботливо опекали, взращивали. Порциями оптимизма пичкали. Убеждали, ты, главное, не задумывайся. Всё хорошо, всё отлично. Включи телевизор, посмотри сериал. «Давай поженимся», посмотри, «Пускай, говорят». Ещё десяток таких программ. Михалкова послушай, внемли Проханову.
Вверх, вниз, вправо, влево, вперёд, назад. Всё безнадёжно возвращается на прежнее место. Есть мотив сейчас думать так, нет никакого мотива, но почему-то думается.
Понятно, расщепился на бесконечные вчера и такие же непонятно-бесконечные завтра. Сегодня всего лишь событийная точка пересечения.
Кто воспользуется плодами моих раздумий? Кто способен понять, что, почему и зачем я хотел? Полное отсутствие воображения.
Иметь воображение надо для того, чтобы открыть вовремя нужную дверь.
Да не дверь надо открыть, а уничтожить все стены с дверями и окнами. Всё порушить.
Вот я родился, получил разум, и тут же стены вокруг меня начали возводить, хорошо, вначале окон было много. А если б оконце маленькое было, всего лишь одно? И где-то оно высоко-высоко, не дотянуться?
Не в тюрьме же я нахожусь? Не в каземате с кирпичными, осклизлыми стенами, не сижу на тощем матрасе.
Это ничего, что сквозь единственное оконце рассматриваю вчерашний бархат ночи. Сто тысяч жизней ведь отражаются в светящейся лунной росе. Те жизни ничьи. Те жизни – отражение времени, они разделены чертой времени. И моя жизнь кому-то светит.
В какой-то миг прозреваю: все рассуждения не ведут к искуплению. Не в чем мне раскаиваться.
Медленно плыву сквозь всё. У «всё» нет границ. Где-то само по себе вызревает событие. Оно не сегодня зародилось, оно вчерашнее, оно завтрашнее.
Хорошего в жизни было больше, чем плохого. И если бы я жил какой-то другой жизнью, то со стопроцентной уверенностью можно было бы говорить, что за этой калиткой я бы не стоял.

                75

Я не хочу, чтобы кто-то промывал мне мозги.  Я такой. какой есть, и проживаю ту жизнь, для которой рождён.
Не то чтобы верующим стал, а лучше стал видеть и понимать всё созданное творцом. В моём понимании творец – природа. И видимое, и невидимое каким-то прозреньем движется.
В это утро всё было прежним и всё вдруг стало другим. Новое состояние изменило прежнее состояние, насытило его тревогой. Понятно, во времени произошёл сдвиг. Со всеми вытекающими.
Вытекающее зацепило сердце. Об этом надо помнить и забыть всё остальное.
Сам противоречу себе, готов был покорить новый мир, ждал радости от того, что кануло в прошлое. Но попытка ухватить эти радости, оказалось тщетной.
Мне кажется, что живу, не подражая никому. Глаза не потеряли остроту, живое от неживого отличаю без лишнего умствования.
Какой-то рубеж миновал. Многое, волновавшее раньше, стало безразличным. Не прельщает, не манит, не заставляет слушать и смотреть, потому что посредничество вторичности из прошлого выпирает.
Посредник никогда сразу карты на стол не выложит. Не подогреет предчувствие, не укажет дорогу к середине естества.
Отсутствует у меня изюминка, с которой можно кому-то запасть на душу, сам же, если кто мне нравится, скрываю это.  И хотел бы поговорить со многими, но могу только говорить о них. Причина – нежелание тосковать. Потому что встречи заканчиваются расставанием. Тосковать приходится, я же не заговоренный, через всю мою жизнь тоска проходит. Тоска со всего часть вины снимает.
Молчу, но тем не менее, выговариваю свои страхи и тревоги, и своё непонимание мира. Мир позволяет мне говорить и плакаться. Мир приобнимает меня, как приобнимает мать собственная ребёнка.
Убеждаю себя: делай вид, будто ничего не произошло, и тогда на самом деле ничего не произойдёт.
Снова неожиданную улыбку на лице Зои уловил. Во второй или третий раз за это утро. Блеснули крепкие, ровные зубы. В голову закралась мысль: неужто, когда тонкие губы сжимаются, тоскующая душа с неутолённым желанием переходит в глаза? Прозревает, что ли, в этот момент человек?
Смешалось всё, всё слилось воедино, всё растворилось друг в друге, в неуловимых отзвуках. Улыбка есть во всём. На всём налёт безвременности и вечности. И на каждом из нас болтается ярлык.
Ожидание тупит. Нелепость донимает. Дни одинаково пусты и унылы.
Никто, наверное, не может распоряжаться своей судьбой по своему усмотрению. Может, но не имеет права. Так же как не имеет права ходить с высоко поднятой головой, когда, куда ни посмотришь, везде проблемы. Проблемы – это мягко сказано.
Покамест ничего плохого не предвидится, но опасаться поворота в худшую сторону следует.
Без меня здесь всё было бы другим. Если, вообще, было бы.
О чём это я? Об избранности, об исключительности?
Бесспорность моего пребывания здесь не осуждается. Но стоять столбом - это слишком подозрительно, должен быть переход. Не текучий постепенный переход, который свяжет жизнь за калиткой с жизнью дворового пространства, а скачок в световой круг, где тень ускользает во мрак, и всё напросвет видно. Там воздух начнёт плескаться, набегать подобно волне на берег моря. Берег – это я.
Веселья нет. Если я – берег, то, скорее всего, я и недочеловек.
Что-то оберегаю, что-то скрываю, что-то оправдываю. Отвергаю все долбаные законы, которым надо подчиняться. Вдобавок, колеблюсь.
Может потому, что, груз разочарования стал весомым, идя сюда, хотел проститься с прошлым, чего-то ждал. Надо было попросить у ангела-хранителя помочь мне подняться выше, и оттуда в подробностях всё рассмотреть. Уткнув нос в ворот свитера, разве толком разглядишь что?
По одной дороге взад-вперёд ходить бесполезно: нового всё одно не открою.
Сказал про разочарование, но моё разочарование как бы разбавлено воздухом, оно лёгкое, оно растекается, оно, конечно, скоро пройдёт.
Пытаюсь смотреть примиренным взглядом. Какая разница, кто как к кому относится, преданно или враждебно. Я-то готов признать, что каждый по-своему прав.
Не сомневаюсь в правоте слов, но во всём есть шутливое значение. В плену слов человек.
Как-то стало пусто и скверно. Виноватым и пристыженным себя почувствовал.
Когда живёшь с кем-то, и не раз, и не два раза состояние одиночества возникает. Это самое состояние иногда действие производит целебнее, чем самый разрекламированный бальзам. Оно заставляет смотреть на себя как бы со стороны и как бы изнутри. И вслух разговаривать.
Пытаюсь из себя ничего не строить. Нет никакой охоты излагать подробности переживаний. Я не стараюсь выгородить для себя особое местечко, где тишь да гладь будет.
Что, как не жизнь, заставляет быть всё время настороже, подозревать себя в том, в чём я не был повинен?
Умею молчать сам с собой, умею смотреть на себя глазами другого человека. Иногда делаю то, что никогда бы не делал в других обстоятельствах. Это значит, что я нахожусь под влиянием.
И мечта влияет, и надежда, и желание перемен. Заслонки только нет, которая перекрывала бы поток мыслей.
А не слишком ли высоко ценю женщину, не слишком ли готов служить ей своим телом? Я ведь не удостаиваю интересам её души. Проще сказать, всех приравниваю к идеалу, который не существует.
Тем не менее, тем не менее.
Я не где-то сбоку, не сверху или снизу, а на середине.
Придуманная теория, как бы играю в скептика: чем убедительнее аргументы, тем сильнее вера в свои придумки. Что и остаётся, так наблюдать, наблюдать.
Сказал «а», не молчи, говори дальше. С наскока, конечно, всю азбуку, не сбившись ни разу, не вспомню.
Ну, и что? Меру знать надо. А что такое мера, что это за измерение? Края есть у неё, берега, дно? Мера - какое это уплотнение? То-то и оно. Тычь палкой в топь веры, дна не нащупать. Сколько бы ни возносил я глаза к небу, сколько бы ни молился, не допрошусь лучшего. Нет, не умею я ценить настоящее.
Вялые потуги воображения не рождали прежних видений.
Для себя я – сама нормальность.
Методом проб и ошибок давно нащупал свою дорогу, кажется, определил своё местонахождение, глаза наблюдают за происходящим. И ощущение дома вроде бы есть. Что не так?
Почему же тогда корни не пускаю? Почему привязи нет?
Коль произошло всё человечество от одной пары прапрародителей, то и одинаковость во всём должна быть. Не должно быть так, чтобы у одного живот пух, у другого из-за щёк ушей не стало видно, а кто-то кожа и кости.
После лихорадочных попыток что-то объяснить, запнулся. Чувствую, мольба замерла на губах.
Хотел сам себя убедить, пытался извинить и оправдать нечто такое, что вот-вот должно само перелиться горем, стыдом или чем-то ещё, но только тишина стала ещё гуще.
Кто при ком? Я при доме или дом со своим добром при мне?
Дом – ладно, но ведь есть станки-автоматы, роботы, машины-механизмы разные, к ним уважения больше, с ними больше носятся, чем с иным человеком. Утратилась способность жалеть. Жалеть живое разучились. А раз так, то стирается память. Обычный мир перестаёт существовать.
Не в силах я рассуждать трезво. Всё время повинуюсь минутному порыву.
Нет бы, иметь способность, дошёл до понимания чего-то, задержись, ощупайся, определи, где твоя ниша, в чём приобретение… и живи. Живи.
Удивительное дело, чем в размышлениях дальше в лес, тем перестаю испытывать гнев и растерянность. Это состояние заставляет мямлить и недоумевать.
Это всё нытьё. Не стоит обращать на него внимания. Я просто не нахожу себе места. Я не продавал душу дьяволу, он не толкал меня делать людям пакости.
На свежем воздухе, под успокоительный шелест веток, я бы предпочёл заснуть. Я бы натянул на голову одеяло из загустевшего воздуха, чтобы ничего не бесило. Чтобы ничто перед глазами не маячило. Чтобы не слышать скрип половиц или чьё-то сопение.
Час минул, как вышел из дому, минуты три стою возле калитки, мне кажется, что прошло не меньше десяти часов, что я постарел года на три, не меньше. Что я сдулся, как прохудившийся воздушный шарик.
Неужели долго вёл оборону, неужели просидел в окопе под огнём перекрёстных взглядов, слухов и домыслов невообразимо долго, так долго, что перестал понимать самого себя?
Что мне теперь нужно, так одно, чтобы пошёл дождь. Чтобы я запрокинул лицо, чтобы он лил и лил, чтобы я как псих радовался этому.
Чтобы прийти в обычное состояние, мне действие какое-то произвести надо. Не считать бегущие тени, не коситься на женщину, не смотреть своё прошлое сквозь слюдяное, смутное окно.
Вообще-то, имею дурную привычку не разглядывать лица, а смотреть себе под ноги, особенно при ходьбе, мне часто говорили, что выгляжу при этом как ищейка, стал на след и иду по нему, или потерянный пятак ищу.
Кого волнует, что на земле я разглядеть хочу? Кого напрягает «там» ищу счастье или «не там»?
Слово «разглядеть», с раскатистой буквой «р», хотелось тянуть и тянуть.
Нетерпение начало трясти, как озноб. Вот-вот вынесет в пропасть, за которой, чую, будет последнее падение.
Чёрт его знает, почему иногда начинаю чувствовать себя так, будто кожу с меня содрали, любое прикосновение, чьё-то дыхание вызывает боль?
Человек без кожи – голый человек. Голого, разве что, стыд наизнанку вывернет. Голого и выворачивать не надо.
Наверное, такое ощущается только в потоке, который несёт по жизни, тогда чувствую и слушаю плеск каждой капли.
Разве капля плещет?
Жизнь вокруг неразрушима. Изменить ничего я не в силах. Мысленно несу чушь. Все всё делают сами, я только наблюдаю. Наблюдаю и удивляюсь.
Мои мысли подобны стае чёрных муравьёв. Я же каждого муравья разглядываю по одиночке. Разглядываю и разговариваю с ним. Что-то бормочу. Я могу бормотать всему, что молчит. Я перехожу границу.
Я – кукушкин птенец, которого подкинули в эту жизнь. Своего нет ничего. Снаружи шершав и груб. Мало кто удосужится кусочек отрезать от целого, чтобы содержимое нутра разглядеть.
Не в настоящую жизнь меня подкинули, а опустили в глубокий колодец, оттуда я могу смотреть на луну. На луну, которая маячит в четырёхграннике.
И не только луна, но и звёзды вверху сияют ярко и покойно далеко-далеко.
Мне предлагают отречься от истины. Какой? Чьей? Мои рассуждения никому не интересны.
Последнее умозаключение прямо выплюнул из себя.
Делай всё хорошо, говорят, и всё будет хорошо. В этих словах звучит нечто невыразимое, до конца не высказанное, тем не менее, имеющее отношение к готовности жить.
Не хочу ни о чём думать, ни о чём не надо думать, что мне подходит, то и надо брать.
Понять не в состоянии, высказать ничего не могу, происшедшее неотменяемо, оно совершилось.
В какой-то миг заметил, что сегодняшний день чудесен: ветерок несёт тепло уходящего лета, но уже и светлая прохлада чувствуется.
А что должен я сделать? Я должен получить ответ.
Мне раньше казалось, что страх холоден, а на самом деле страх жжёт.
Стою. молчу. Прикрыл глаза.
Неужели оправдываюсь? Я что-то не понимаю. Объяснения необходимы. Это для меня важно.
«Божия коровка, улети на небо, принеси нам хлеба. Чёрного и белого, только не горелого».
Чёрт-те что приходит в голову. Вижу ползущую по пальцу божью коровку, которая намеревается взлететь, с еле слышным треском выставила слюдяные подкрылки. Я всё время завидовал тем, кто летать умел.
Одиночество собирает некий образ из обрывков всего: из где-то прочитанных строк, из осколков разговоров, из огрызков когда-то с кем-то съеденных впечатлений. Что удивительно, чем отдалённее событие, чем мельче детали, тем ярче просверк воспоминания.
И что? Да, ничего.
Стоять насухо, не промочив горло глотком вина, тошно. За что поднял бы бокал? За любовь? Так нет любви. За любовь надо пить не закусывая. Пить надо за братство и закусывать салом. По-братски последний кусок делить.
«Тебе половина, и мне пополам».
Лицемерное самомнение толкает к обрыву. Скоро начну пожинать плоды своей наглости. Сам в себе разобраться не могу, сам себе кажусь, если не дурным, то несправедливым в поступках, и оттого колеблюсь. Нет твёрдости. Без твёрдости не обойтись. Всё время пробираюсь сквозь заросли несправедливости.
До абсолютной правоты добраться хочу? Вознестись в глазах Зои на вершину совершенства?
Несправедливость никогда не превратится в правоту. Что-то попустить надо, от чего-то отказаться, с чем-то смириться...
Давай, давай стели соломку вокруг. Авось поможет.
Всё парно в этом мире: слава и бесславие, честь и бесчестие, добро и зло. И когда человек несёт свой крест, тоже он двойную роль исполняет: наказывает кого-то и сам наказание принимает, ибо что бы ни делал, всё рикошетит в сердце.
Хватит нести чепуху!
Никто не может представить, сколько разной чепухи вылетает из головы человека. Для кого-то она – благодать, для кого-то – пустые слова.
В определениях точность нужна. Приблизительность, в конце концов, откроет дверь несчастью.
Против судьбы не попрёшь. Следовательно, извлекай радость из того, что есть.
Получается, сам себя уговариваю.
Но ведь жизнь не экзаменатор. Мне вторую жизнь не прожить. Никто не согласится, чтобы его экзаменовали по поводу каждого шага или требовали выложить побудительные причины.
А какие они, побудительные причины? Где их сыскать? Мысль позабавила.
Из меня что-то выудить не всякому удастся. Так и не все рыбаки. Удочки не у всех есть, не говоря о навороченных современных снастях. Кому-то роль рыбки уготовлена.
Карасиком зарыться в ил, вьюном меж камней шустрить.
Иронизирую, а хочется плакать. Не хочу славословить.
Приятная неожиданность просто-напросто заставит улыбнуться, когда всё складывается по уму. Поступить по уму, на это решится не каждый. Не решился - так для тебя ничего и не осталось, кроме завитушки бесконечности с неуверенностью и грустью.
От этой мысли стало как-никак легче на душе. Не получив удовлетворения в одном, стараюсь найти его в чём-то другом.
Чем занимаюсь в жизни, - ничем иным, как не выравниванием несправедливостей.
В одиночестве память неестественно обостряется, как будто затачивается о… Не всё ли равно на чём затачивать, можно поскрести по металлу, можно потереть о кремень, можно бруском воспользоваться.
С тупой памятью, если можно так сказать, мороки меньше. Обострилась память, - с ней хлопот не оберёшься, она всё равно, что голод или страх, она грызть будет. Однако, память и не сухарь, она долго-долго невостребованной храниться не будет.
Удивительно, но никто не спрашивает у меня ни про мои планы, ни про то, чего хочу, от чего избавиться решил. Ни про причины, сделавшие меня таким, никто не заикается.
Не найдётся такого человека, кто стал бы выслушивать мой бред до конца. Да и я соловьём не запою.
На горьком опыте научился придерживать язык. Научился тихо сидеть, зажав ладони в коленях.
Мой мир – другой мир. Слово «мир» не подходит мне. Я давно плыву в страну утрат. Та страна существует сама по себе.
Честно сказать, мне вполне хватает собственного мизерного существования. Плевать, кто, что думает по этому поводу.
Чего в моём возрасте о планах выспрашивать: открыл утром глаза, - вот она и радость.
Радость – особая нужда? Нет никакой нужды жить любой ценой.
Упёртый, ни в чём не хочу уступать. Конечно, перегибаю палку. Но это моё дело. Побуждение лучшего заставляет.
Многие выводы предположительны. Доказать ничего не могу, хотя и был уверен, что не ошибся.
Эгоист. Конечно же, я – эгоист.
Эгоист – тот человек, который заботится, прежде всего, о собственной выгоде. Одиночество с эгоизмом, однако, мало схожи.
Неожиданно пришло в голову, что частенько пренебрегал мнением других людей. Тщеславие глупит, не всегда подвох замечаю.
Что, выходит, не приемлю ритм жизни в таком виде, какой меня ведёт?
Боязнь уничтожить остатки доброжелательности, заставили призадуматься. Если отбросить все подозрения, мучавшие меня, то откроется, что принимать жизнь надо такой, какая она есть.
Разные роли у мужчины и женщины. Главное в женской роли – служить мужскому страстному желанию. Наоборот не получится. Любовью надо заставить женщину служить своей страсти.
Силой заставить? Нет же, нет. Повелевать телом можно, пробудив страсть. Хотеть, но не любить. Хотеть - это стремление порочно.
Извращённость в мыслях.
Несёт меня. Конечно, память полна дыр. Начни ставить заплатки - живого места не останется. Ткнул иголкой, вот и новая дыра.
Что утекло, то невозвратимо. Отдельные годы помнятся, дни какие-то особые, власть чего-то не отпускает. Осталась благодарность за бывшее, нечего хаять и настоящее.
Не помнятся лица, про фамилии вообще умолчу, имена и фамилии всегда туго запоминались, но признательность к тем, кто мне внушил чувство любви к жизни, сохранилась. В ощущении.
Чуть-чуть, но осталось, осталось то, что помнится всегда. Было, но как было, - никак не привяжу к времени. Чтобы придать смысл, нужно, говорят, выискать цель, запихнуть всё в отрезок времени.
Всё в самосцеплении находится, на поводке.
Жил, считал себя независимым, превращался в камень, не думал о камнях рядом, не был озабочен тем, кто, что обо мне думает. Геройствовал, старался не задавать себе вопросов, что хорошо, что плохо, учился чему-то, чтобы забыть то, чему учился.
Забытое не пустота. В забытом копится чьё-то незабываемое. Дай срок, незабываемое о себе напомнит. Время напомнит, позабытый человек. Забытое способно передать ощущение полноты жизни.
До какого бреда дойти можно, занявшись праздномыслием. Каких только высот ни достигнешь, по сути, взлететь не проблема, а вот удержаться на высоте – проблематично.
Я вот считаю, что мои слова попадают в добрую почву. Чем-чем, на слова я не жадный, за слова не плачено, не автомат их выдаёт, нет прорези, в которую монетки опускать нужно.
Запоздалый комар зудит над ухом. Страстно хочется почесать, отогнать его. З-з-з-з. Зелёного мало становится, золото осень разбрасывает, заливает, заваливает, закутывает.
Не заметил, как оказался в середине золотого солнечного пятна.
Потерял чувство реального. Слишком долго стою на одном месте. Надо бы всё объяснить, только запутанные обстоятельства и невнятные объяснения никого не интересуют. Чем больше путаницы, тем меньше желания вникать во всё.
Много чего не умею: не гож в торговцы, отказывать в глаза мне трудно, нет во мне надменности, ну, и с жалостью проблема. Смысла нет в жалости. Одна нарочитость.
Способность жалеть – уровень, к которому тянусь. У каждого своя высота. А у высоты ещё есть подножие, предисловие, места разбега. И место разбега не всегда подметённым бывает, на нём зачастую специально разбрасывают приманку. Побежал за одним, остановился, поднял, - как тут же цель меняется.
Уметь, знать и делать прячутся в том закоулке, куда не всегда заглядываю. Что-то может никогда не пригодиться. Ну, и зачем хранить и тащить с собой всё подобранное? Какой смысл уметь делать, если не позволяют делать?
Ничего не происходит, - так это хорошо. Нечего лезть на стену. Нечего искать какое-то вдохновение.
Зоя мотнула головой. В какой-то момент посмотрела прямо на меня, потом взгляд метнулся в сторону, едва заметная улыбка спряталась в уголках губ.
Нагородил сорок бочек арестантов. Из-за того, что начну каяться, горизонт отдалится?
Границы раздвинутся? Любая граница отделяет от чего-то. Что, над всем ожидание витает?
Ночь отделяет меня вчерашнего от меня сегодняшнего. Вчера я был ответственен за одно, сегодня…Так сегодня я, не оставляя следов, перешёл границу. Границу здравомыслия.
Странно, не потерял способность сопротивляться.
Горожу небылицы.
Моему ощущению одиночества нет конца. Стою, будто бы сплю. Нет у меня настоящего дома, никогда я не войду в этом мире в свой особый дом.
В этом мире, в другом мире. Я человек без всего: ни жены, ни друга, ни сил что-то поменять.
Вид делаю, что ни в чём не смыслю, не слышу вопроса, готов отделаться пустотелой фразой. Субчик. Зацикленный. В голове мелькнула мысль, что я окончательно сбрендил.
Половину жизни наматывал на клубок, теперь разматываю, посмотреть решил, не сопрели ли нитки.
Наспех это не делается. Сесть надо, покурить, подумать, не торопясь прощупать каждый узелок.
Чем больше я хочу остаться один, заняться собой, тем сильнее проявляются вокруг искушения. И рождается истошность вытащить из прошлого ответ. Ответ каков, - сплошные многоточия и отступления. Отступления – побег в новую реальность ожидания, которую я не приемлю и не понимаю.
Хочу избавиться от порчи. Кто её напустил?
С каждым новым поколением плотнее затягивается удавка на шее ожидания. Оправдания и похвалы всегда рядятся в оболочку чужих слов.
В отчаянии я, потерялся?
Есть ведь место, есть реальность, где всё для меня.
Покорность присуща тому человеку, у которого нет выбора. Мне показалось, будто ничто ещё не потеряно, всё впереди, и с этого момента, назовём его просветлением, может начаться иная жизнь.
Имея глаза, в упор ничего не различаю. Говорят, что человек становится зрячим в горе или когда нарушил все свои чувства. Можно этому верить, можно не верить. Не со всяким могу говорить. Бывало, заговоришь, как тут же пропадает желание общаться.
Мучаю себя не для того, чтобы стать пушистым, честным до мозга костей, а для того, чтобы разрушить представления, которые приняли искажённые формы.
Зрение моё не острее чьего-нибудь, но видит глубже.
Дурь, конечно, всё - дурь. Спасать я сам себя должен. Думаю, по сути, ни о чём, щекочу мозговые извилины. Караулю мгновения перемен. А мгновение что, дунул, его и нет.
Карауль не карауль, чересчур не чересчур – толку - ноль. Сам себя спасаю, а вокруг другие гибнут. Гибнут, думая, что тоже себя спасают.

                76

Сколько бы раз ни сидел я на скамейке на перроне в месте посадки в автобус, ни разу никто в дверях автобуса не повернулся, и не сказал: «Поехали. Чем тут сидеть, дышать гарью машин, в деревне лучше делать добро».
Вокзалы, автобусные станции - места, где слушают глазами. Но это и места, где остро чувствуется душевная усталость, места, где организм не выдерживал больше житейских переживаний и требовал перемен.
Вокзал, я, по крайней мере, там чувствую смутное удовлетворение, оттого что добрался, наконец, и как бы, до последнего слоя истины дошёл.
Не было у меня хандры в толчее и суматохи на вокзале, не было меланхолической раздумчивости, я – как все, готов бежать, способен толкаться в очереди, могу выслушать исповедь совершенно случайного человека. Вокзал для меня – пред ожидание разрядки, какой-то иной жизни, в которой я могу побыть чудаком, прослыть за знатока рыбалки, покорителя женских сердец. На вокзале как-то незаметно умнею, добро хочу делать. На вокзале в естественности не осознаю самого себя. На вокзале жизни невпроворот, там не остаётся времени для новых проблем.
Так и вся жизнь, по сути, – вокзал. Я путешественник из прошлого. Вокзальное ожидание высвобождало истинно человеческое достояние, которое обретало не совсем понятные права.
Что удивительно, на вокзалах особая прохлада, из которой поднимается неведомая надежда и ожидание чуда.
Чудо в чём - наверное, в том, что после того, как я в последний раз из окошка вагона или автобуса посмотрю на уползающие назад картинки, в прошлом останется моё наследство. В наследстве заключается зов назад. Он очень силён этот зов. Он посюсторонен, он не слышен человеческим ухом.
Не могу понять, чего мне хочется? Искупления или покаяния? В чём вина перед собой, перед близкими, перед всем человечеством, наконец?
Личный опыт не учил сочувствовать другим. Способность прощать, хоть и главная драгоценность человека, но она дорого обходится.
Искупление вины – просветление. Злябовка в нужный момент подвернулась. Я ведь не преступник, чтобы каяться. Наказание мне не грозит. Но расплата за сделанное и не сделанное – какая-то будет. Какова, - кто его знает. 
 Тоже спорное понятие. Делать добро – хорошо, не делать ничего – тоже хорошо. Сделаешь, да не так. Не угодишь. Желание делать добро возникает, когда ни на что сил не остаётся, кроме как на бездельное мечтание перемен.
У меня внутри метроном включается. Под его мерный усыпляющий стук и щёлканье хорошо мысленно уноситься в грёзы.
Разгадывать, в чём заключается делание нового? В пришедшем хотении? В появлении способности умнеть, осознать то, что происходит? В перескоке восприятия?
Атом перескочил на новую орбиту – новая молекула возникла, с ней и новое вещество.
Раз становлюсь новым, следовательно, во мне молекулы заменились. И отношение ко мне должно быть другим. Связи новые возникли, валентность… Новые люди должны окружать. Так и я сам должен взаимодействовать со всеми по-другому.
Не верю, что в одночасье может всё поменяться. Я туго корнями переплетен с прошлым.
Лёгкость какая-то проявилась. Я лёгок как пёрышко. Солнце сияет. Покойно мне. Ничто не напоминает о тленности земной жизни.
Мне кажется, что я вечно жил, вечно буду жить. Вечно, вечность - эти понятия как-то связаны с тем, что было мною когда-то завоёвано.
Я вечно могу смотреть на кирпичную стену, двух одинаковых кирпичей в кладке нет. Цветом они отличаются. и успокаивают рядной одинаковостью.
Силу непреложного порядка тогда я ощущаю. Какое-то успокоение переливается в меня.
Журчит ручеёк. Закрыл глаза. Страх перемен начинает покидать тело, бесшумно, как песок в песчаных часах, утекает вниз.
Если я песчинка в колбе часов, почему дуновение ветра меня касается, почему утекающее время слышу?
Одиночеству предшествует покинутость, а потом возникает желание перемен, страх расставания, мольба о помощи, признание своей вины. И много чего другого.
Действительность вперемешку с ощущением небытия. Что во что втягивается? В середине, что бы там ни происходило, моё «я» находится.
Пуп вселенной. Слышу, как кровь приливает к мозгу. Тело расползается, пространство делается меньше.
Готовность к перемене я не обрёл. Что и почём предсказать не могу. Строить планы мне преждевременно. Пальцем в этом направлении не шевельну.
Мне удобно в том мире, в котором непонятое бесконечное и не касающее меня «ничто» слиты, в котором я – пешка на шахматной доске. Кто-то должен двигать меня в ферзи.
Пешка равнодушна к чужому страданию, равнодушна к собственной судьбе. Поэтому её двигают.
Делай добро, и не думай ни о чём. Добро, несомненно, делать нужно, но добро: для одного оно добро, для другого – зло. Зло нужно изживать.
Так и равнодушие – зло, оно умножает вину. Равнодушие искупить минутным добрым деянием нельзя.
Причина моего состояния заключается не только во мне. Всё в мире взаимообусловлено. Я обречён на ответственность. Мне опасаться каждого надо. Все окружающие одиноки и не способны к общению, какого бы хотелось.
Если я, допустим, благоразумен, что бы со мной ни делали, таким и останусь. Если с кем-то, уверовав в этом, бесполезно спорить и ему противоречить, то лучше смириться и плюнуть. Если я боюсь кого-то обидеть, то, значит, предчувствия появились, - не безразличен ему.
При перескоке с чего-то на что-то не только содержимое меняется, но и запах. Запах собирает в кучу ощущения, он забирается в ноздри и ведёт в нужном направлении. Запах, он, не что иное, открывает дверки памяти.
Запах имеет цвет? Чувства окрашивают отношения? От злости бледнеешь, от стыда краснеешь? От холода – синеешь?
Казалось бы, только-только проблеск в сознании появился, только-только вспомнилось что-то важное, как слышится плеск, рыба памяти своим хвостом плеснула, и ушла на глубину.
Снова приходится нащупывать в банке загодя припасённые червяки-приманку, снова на крючок цеплять насадку, плевать на червяка, шептать заклинания, высматривать место, куда бы забросить крючок.
Рыба памяти хвостом плеснула, пошли круги. Так круги только на поверхности, в глубине никаких кругов нет.
На поверхности один «я», осколок меня же, лишённый границы, ушёл под воду. Равнодушие утянет на дно всё, что угодно.
С таким утверждением согласен отчасти. А как быть с догадками?
Могут быть догадки общими? Догадки – это способность видеть нутром, видеть не только глазами, знать не только то, что мне известно. Догадки – это ощущения.
Что я каждые полчаса думаю о женщинах, в это трудно поверить. Не обо всех женщинах думаю. Все – категория несостоятельная. Я ведь скучаю о некоторых, о нескольких. Потому что каждая в каждой дополняла нехватку чего-то.
Так не бывает. Первая или последняя женщина в таком случае должна быть идеальной. Кто-то из них должен был унести с собой все грехи и несчастья. Не может быть, чтобы кто-то не внушил страх от потери, нет, не страх, а обиду: нельзя со мной так поступать. Не имела она права так делать.
Кто она? Фамилия?
Думая так раз за разом, могу дождаться, что гром разразит.
Мир перестал улыбаться. Напрягся. Состояние, когда ни помогать, ни страдать не тянет. Запугала жизнь, вот и тянет назад под крыло матери.
О ком это я? Прошло время, контур женский едва просвечивается, он смазан. Багрянца щёк не видно, зелень платья выцвела. Да и воспоминания, как сухой песок, утекающий из сжатой в кулак ладони.
Где бы мысленно ни находился, действительность дышит в лицо горячим. Тошно делается.
А тошноту, чтобы перебить, необходимо глотнуть чистого воздуха или обмануть стаканом воды.
Время ничто не отстирывает, время - не прачка, оно отнимает, в руках времени всё растягивается, распадается или сжимается, не хуже шагреневой кожи.
Блекнут краски. Что-то до боли родное, заменяется болью. А ведь про боль стараюсь забыть, если кто не напомнит, то болезненные ощущения век бы не тревожил.
Время. В песочных часах тоже время пересыпается. Сначала из одной колбы, перевернул – из другой. Если дать название верхней колбы «Жизнь», то песок пересыпается в колбу с названием «Смерть». Можно и другие названия применить. Суть не меняется. Суть в калиброванном отверстии. В быстроте, с какой пересыпается песок.
Смотреть на струйку песка, и думать, что каждая песчинка – это чужая жизнь, это когда-то слышанные слова, смысл которых время запрятало в колбу. В чужих словах всё одно нет нужного мне смысла. Чужие слова всего лишь заполняют пустоты вокруг меня. Они реальность закапывают.
Вот и получается, не может быть победы над одиночеством, и нет смысла воображать, что без иллюзий и снов жить невозможно. Время безостановочно ткёт паутину.
Прислушался, шуршат песчинки, усыпляют. Всё вниз, всё вниз падают, в прошлое. И до меня падали, и после меня будут падать. Любовь, ненависть, безразличие – всё пересыпается песчинками.
Нет такой возможности, перевернув колбу, оказаться в прошлом, где хранятся, по отдельности, отношения ко мне.
С любопытством разглядываю пространство перед собой. Отстраняюсь, как бы отпрянув, любопытствующим взглядом, тем не менее, цепляю впечатления. Вещи надо называть своими именами.
Как? Всё на земле творится или от скуки, или на нервной почве, или, чтобы отомстить, может, потому что случайно событие произошло. Анализировать бесполезно.
А я, что, разве я не посредник между тем, кто управляет и теми, кто населяет землю? Мысли мои – облако, которое на небо, для очищения, тянет земную суету, чтобы потом спустить её в другом месте, и там нарушить спокойствие? Дождём, громом?
Мысли петляют, я стараюсь идти прямо, пока глаза открыты. Стоит закрыть глаза, как тут же угожу не туда.
Тянет посмотреть назад, но знаю, сзади никого нет. Почему тогда ощущаю на себе ожог взгляда? Не надо было отходить от калитки, можно было бы прислониться спиной к ней, стоять, ухватясь за кольцо задвижки. Там, какая-никакая, тень. Между тьмой и светом место безнадёжности. Она не исчезает, не уменьшается. Так что, из безнадёжности ожог взгляда. Чем он разочаровывает, чем, собственно, волнует?
Кто знает себе цену, кто не перестаёт сожалеть, что сделано мало, ошибок в жизни – куча, этому «кто» делается неприятно, что его внимание сосредотачивается на противоположностях. Такие мысли создают в голове атмосферу пофигистики. Ну, не знаю, не знаю я, чем разочарован. По своей воле я не позволю переменному состоянию неопределённости влиять на остаток жизни.
Переменное состояние, - надо же такое выдать!
Назвал своё подвешенное состояние переменным, будь добр, соответствовать переменам. Страх или ожидание, - раз мысль не очень чёткая, то умереть пыл надо, состояние предписывает медлительность развёртывания события.
Как говорится, делай всё, что в твоих силах, а в остальном положись на бога. Ему одному ведомо, что каждому нужно. Нельзя жить, лицемерно обманывая естественные влечения. Бывают исключения, но они лишь подтверждают общее правило. Спустя какое-то время. Нельзя обманываться постоянно. Нельзя.
Ничего с собой поделать не могу, по-другому жить не научен.
Плывут на небе облака, растягиваются узкими лентами, словно кто-то кусок марли режет, собираясь бинтовать солнечный ожог. Наложил слой – полоса застлала солнце, наступает затмение. Новый прожог – снова узкая лента облака накладывается. И ожог оставляет отметину, и затмение тревогу селит в душе.
Почему-то мне показалось, что у Зои есть привычка смотреть на мужчин вызывающе и испытующе: взгляд её как бы цеплялся к лицу и норовил проникнуть в глубину глаз, но едва встречался с другим взглядом, как тут же сползал с лица и безлико стекал вниз.
Что это мне в голову пришла присказка: «Палка больно бьётся, слово не дерётся. Кто меня обидит, света не увидит».
И хорошее, и плохое всего лишь сделка.
Все хотят справедливости, в этом нас убеждают. А я говорю, что это враньё: давно понял, что никому нет дела до этой самой справедливости. Стоит попасть в ситуацию, так, чтобы беда припёрла к стенке, так, чтобы пришлось выбирать между чужим спокойствием и собственными привычками, выберешь своё, своя рубашка ближе к телу, перемен не хочется.
Конечно же, это преувеличение. Раз на раз не приходится. Безнадёжная пустота может наполниться всем. Зарекаться нельзя.
Говорят, что возможности мысли беспредельны, они сильнее возможности природы, а если слить природное и своё собственное, то получится такая «настоящность», которую оценить, проживая одну жизнь, никто не в состоянии.
Неловкость какую-то испытываю, из-за этого недоволен собой, но признаться в этом не хочу. Даже уверяю себя, что поступаю правильно.
Ни перемен не хочется, ни пошевелить пальцем лишний раз. Чувствую себя разоблачённым. Волна времени накрыла с головой.
Недовольство собой сильнее доводов рассудка.
Сам ли думаю, не знаю. Разрушилась иерархия слоёв, при которой светлые, чистые мысли должны быть обязательно сверху. Мне порой кажется, что во мне три или четыре человека поселились. Так вот, от чьего имени мысли изливаются, никак не соображу.
Чего пялиться на женщину? Чего обнаруживать свои бесстыдные намерения? Напряжение в затылке, жжёт взгляд.
 Опускаю взгляд долу. Хочется потереть больное место на затылке, смахнуть что-то.
Справедливости нет, нет и по-настоящему счастливых людей. Потому что каждый знает, что происходит с ним на самом деле. И это знание пожирает изнутри, это знание как гнездо ос, стоит разворошить, как десяток укусов сведёт с ума.
Лучше быть в неведении. А ещё лучше всё пропускать мимо ушей. Забывать и не видеть.
И грязь отношений самому не стоит искать, грязь в своё время сама найдёт. Уж поверьте, вляпаешься по самые уши.
Выше ушей глаза. С ними как быть? Зажмурить?
Я могу воображать невесть что, не про себя, конечно, про других. Могу улавливать в звуках и словах что-то особенное и толковать всё по своей прихоти.
Я – частица арифметической жизненной задачи, которую решают все. Все – они другие, я – тем более не наособицу. Все мы повинуемся закону, который ни один из нас не может подчинить себе.
Закон, закон. Любой закон человеком писан. Ко времени и возможности закон привязан.
Что интересно, до конца ни одному из нас очиститься не получится. Реально грязь въедается намертво, микроскопические частицы её провоцируют рост чёрных клеток.
Разлад кого-то с кем-то, ругань, выяснение отношений – это есть разрастание чёрных клеток.
Так что, мил друг, счастливым конец только в кино бывает. В жизни всё реально.
Печальна действительность, печальна констатация фактов.
Я как-то осознал или почувствовал, не сегодня, конечно, что где-то рядом проходит граница между обыденным, приевшимся и чем-то волнующим, подлинно необходимым, но я ни разу не достиг этой границы и вряд ли достигну.
Что важно, у меня нет никаких предположений, где проходит этот рубеж, кто с моей стороны его охраняет, кто по другую сторону находится. Враг может быть и там, и там. Но ведь я не парюсь из-за этого. Раз, и там, и там, то это облегчение – надо быть всё время настороже.
Злюсь? На что?
От Зои, от неприглядного двора, от дома повеяло на меня чем-то бесконечно близким, чего я тщетно искал в других местах. Минутный порыв. Тут же устыдился, что расчувствовался.
Делать себя несчастным – великий дар. Или большое недоразумение. Чего там, кто-то просто шум в ушах слышит, кто-то внутренний голос улавливает, кого-то интуиция вперёд ведёт.
Помотал головой.
Хорошо сообщить мыслям сосредоточенно-доверительно-медлительный ход. Не личными знаниями, не личным участием, не своим представлениями, а со стороны навеянными образами.
Конечно, желательно, чтобы мир был симпатичным и удобным, чтобы все жили по правилам, всё подчинялось логике. Было чёткое деление: хорошо – плохо.
Увы, реальность другая. Между жизнью и смертью, бывает состояние болезни. Тоже реальность.
Всё, что таит угрозу, надо стараться держать хотя бы на расстоянии вытянутой руки. Хотя бы.
Кому молиться? Господу богу, просить давно ушедших в мир иной родителей? Что просить? Что должно случиться – пусть оно случится.
Виновников происходящего найти трудно. Всё происходит за отсутствием конкретного виновника. Любой поступок влечёт за собой (влечёт – слово, похожее на глиста), важные последствия.
О живом думать легче. Большинство женщин только то и делают, что вьют гнёзда. Или вид делают, что этим озабочены. И мужиков любят. И трахаться любят. И никому от этого нет вреда.
И не важно, любит она того, с кем спит, или нет. И все женщины как-то по-особому помечены. Проставлены на них отметины, чтобы не перепутать с чужими. Штрих-код считывает сканер.
А я тут где? Не получается представить, как перебор вариантов идёт. Соглашаться или спорить, - без разницы. А как возразить тому, кто ничто такого не прожил?
О ком или о чём это я? Господи, как устал я делать безмятежный вид. Наверное, меняться уже поздно. Есть вещи, которые не поменять, хоть сто тысяч раз о них подумай. Не происходит смещения.
Заклинило где-то, а моих сил сдвинуть, не хватает. Ничто в мире, ничто происходящее на самом деле не может быть более значительным, как переживания в какую-то отдельную минуту.
Слава богу, что эти отдельные минуты в единую цепь не связаны, иначе – беда.
Переживания – это нахождение на границе света и тени, когда бессознательно не соизмерил шаг, и наступил на черту.
Всё было так, как было. Изменить ничего не могу.
По телу пробежал тревожный холодок – предвестник страха.
Было вот в моей жизни такого, чего я боялся?
Сколько угодно. Боязнь рождала ужас, ужас переходил в тоску. Всё летело в тартарары. За ним – хаос.
Разве не ужас терять близких? Разве не ужас однажды полной мерой ощутить одиночество? Никого нет рядом, воды некому подать. Разве не ужас, проснуться ночью, темнота – хоть в глаз коли, ощущение – лежишь в могиле, полтора метра земли давит? Воздуху не хватает. Тишина. Понимаешь, что не успеешь откопаться. Вот тогда начинается настоящая паника.
А чувство вины, когда кругом виноват? Чувство вины за то, чего я не делал, накладывается на то, что сотворил, так или не так – другой вопрос.
Нет, если выстраиваю цепочку умозаключений, то ни настоящего ужаса, ни тартарары не переживал. Всё было поверхностным. Наносным.
Тем не менее, только дятел, долбя сушину, весь лес заполняет своим утверждающим «да», «да», «да».
На многое издалека посмотрю, оно как висящее на дереве зелёное яблоко: блестит, манит, рука сама к нему тянется, а знаю, надкушу, оскомина рот сведёт. Тут же выплюну огрызок. Кислятина. Не стоит и зубы ломать.
Кто-то скажет, что, рассуждая ни о чём, я задираю нос. Чёрта лысого, нос задрать можно в тёплой компании, в которой напиться не зазорно, где ты свой в доску. И где ты можешь поступить, как знаешь. Где превосходство своё чувствуешь. Где в чём-то снисходишь. И не пессимист, и не оптимист.
Чем больше запутываюсь в рассуждениях, тем меньше хочется вникать во всё. Стучу, стучу в одно место. Звон стоит, будто, повторюсь, в осеннем лесу дятел сушину долбит.
Я не совершенен. Не могу, допустим, мельком взглянув на кого-то, тут же разложить объект на части, вычленить важное. Глаз для этого надо иметь стрекозиный. У стрекозы, говорят, сто экранов в глазу. Вот бы последовательность перемен сразу проследить. А то получается, для каждого в жизни всё внове.
И рук всего пара, и ног. Нет бы, по две пары всего было. Глаза спереди и сзади. И руки - наперёд и назад. А чем плохо, иметь возможность заменить кровь: свою дурную слил, ту, что густеет со временем и отравленной делается, новой заправился?
Нет, не совсем я безрукий и бесчувственный. До того, как сделать шаг, за мгновение до того, перемену схватываю.
Ну, схватил, а менять что-то уже поздно. И понимаешь, что поздно. И бесит из-за этого.
Переток ногами чувствую, в преддверии холодов, корни, и природы и человеческие, начинают ужиматься.
Печальное утро. Был промежуток ленивого блаженства. Было и хорошее настроение. И кажущаяся грусть вызывала радостный отклик, потому что она, преследуя, напоминала о том, от чего я избавлен.
Свободный я человек, ни от кого не завишу. Неужели из-за этого и считаю себя выше других? Но ведь не знаю, что произойдёт через пять минут, не то, что через пять лет или три года?
Может, в психушку вечером угожу, на ровном месте ногу сломаю?
Молчу. А ведь молчание означает начало умирания. По-настоящему молчит лишь мёртвый.
Всё, что происходит со мной в ту минуту, это плата за несуразность мысли до того, как.
Может, оно и так. Обратного хода у моей мысли нет. И у жизни тоже.
«На тебе, боже, что мне не гоже».
Задумываюсь, оттого что слишком быстро созрел, вырос из своей шкуры. То там, то здесь давит, саднит. Ссадины не заживают. Непрощение чувствую. Душу что-то выкручивает.
Так и дождь не просто так идёт, тряпку облаков на небе боженька не от умиления выкручивает. Выкручивание – тоже способ ужиматься. Облака плачут.
Плач – один из способов разговаривать с высшими силами, с тем, кто выше меня. Не можешь плакать, - заори. Не получается заорать – пиши дневник.
Во всяком случае, не стоит биться головой о чужое стекло, из-за того, что вроде бы, посчитал, что за ним легче укрыться от невзгод.
За чужим стеклом жизнь, при ближайшем рассмотрении та, от которой одуреть можно. Там всё не моё, там – скука.
Снова чем-то пахнуло.
Запах, запах. Пылью пахнет.
Уловил запах пыли, значит, уловил дыхание другого мира, где принято говорить полуправду. Из вежливости.
Сюда меня привела чуйка, а она не обманывает.

                77   
 
Почему днём нельзя рассмотреть луну? Наверное, потому что нельзя требовать от человека пойти навстречу только из-за того, что он тебя любит. Луна днём, она бы представлялась куполом, покрытым сусальным золотом.
А при чём здесь луна? При чём кто-то?
«Учили тебя, дурака, что никогда не нужно думать и представлять, что чувствуют женщины. Не дано тебе это. Женщина – другая вселенная. Они сами понятия не имеют, что хотят. А про чувства вообще нечего заикаться».
Чего уж там про Луну заикаться, у неё есть обратная сторона, а на Солнце вообще чёрных пятен полно. Прибор нужен, чтобы их рассмотреть.
И людей надо рассматривать в особый прибор. Выворачивать наизнанку.
Любовь должна быть тихой и незаметной, она должна сопровождать ежедневные заботы, общие дела. Такая любовь рождается при совместных делах, шутках, смехе, при обсуждении планов. И не важно, что кто-то кого-то любил раньше.
Когда любишь по-настоящему – это любовь и есть первая любовь.
Ранит людей то, что я кажусь слишком уверенным в себе и из-за этой уверенности не задаю никаких вопросов. Вопросы ведь меняют в худшую сторону. Вот я и стараюсь жить молча.
Для того, чтобы понять что-то, на это «что-то» надо неотрывно смотреть и смотреть, и наступит день, когда непонимание рухнет. Попутешествовать надо мысленно.
О ком это я? О чём?
Мне просто необходимо с кем-то душу отвести. Просто – отвести душу!
Никакая плотина, никакой барьер в моём восприятии не рушились. Как стояли, так и стоят. Моё непонимание не заставляет ревновать. Давно уяснил, что ревность бесполезное и, по-современному, нерентабельное чувство.
Чем дольше молчу, тем положение складывается не в мою пользу. И чем дольше молчу, тем всё больше и больше похожу на просителя. За милостыней пришёл. Ладонь лодочкой, согнуться просяще, загнусавить умоляюще – положите корочку хлеба!
Мысли мои отличаются тем, что приходят ниоткуда и мгновенно исчезают, а раз они пропадают, значит, их и не было.
Мне нечем заняться, как сходить с ума от ничегонеделания.
Чувствую, нет – знаю, что в какой-то день всё придётся ломать. Знаю, что пока не в состоянии ничего предпринять. Что-то случиться должно. Носом в нужном направлении кто-то должен меня повернуть. Пнуть в зад, чтобы пошёл.
Жду, сам не знаю, что. Вот и мерещится, что всё, что идёт, оно – знаковое. Вот и выглядываю, кручу головой. Складываю кучей.
Если бы была привычка сразу показывать своё нутро, сомневаюсь, чтобы мне позволяли через порог переступать.
Должно быть я польщён: не выставили сразу за калитку. Сон нарушил, явился без приглашения.
Сердце ведь другого человека не моя собственность, оно не принадлежит мне по какому-то договору. Его надо завоёвывать, причём, постепенно, изо дня в день.
Если бы Зоя сразу сказала «нет», «сегодня день не для визитов», это убило бы меня?
Всматриваюсь, в не пойми что.
Страшно захотелось совершить какое-нибудь озорство: язык высунуть, подпрыгнуть на месте. Мальчишество.
Зоя бросила взгляд сверху вниз. Собственно говоря, она и не опускала глаз.
Нет ничего хуже, чем когда тебе плохо, а кто-то хочет навесить свои проблемы. Все мы, мужики, жертвы женщин. Каждый в силу чего-то этим пользуется, оправдывает зло, которое причиняет следующей женщине.
И снова – тревожное чувство, что всё неотвратимо меняется. В глазах тоска. И я, и она с разных сторон мы приближаемся к границе какой-то неведомой страны, и в душе завидуем друг другу. Кто-то из нас побывает в той неведомой стране. Кто-то, но не оба.
Поразительная мысль. Не хочу я ни над кем потешаться. Живут люди другой жизнью, пускай, живут.
Почему-то в некоторые моменты становлюсь незапоминающимся. Делаюсь богом того момента, когда изживаю из себя двойственность, расщепление сознания. В тот миг что-то открывается: не глазами вижу, не ушами слышу, не носом улавливаю запахи, а первобытной сущностью становлюсь, до инкарнации, до момента превращения в себя теперешнего.
Ушло время, когда надо было самоутверждаться, быть смелым, способности проявлять, чтобы на мой счёт строили догадки. Всё в прошлом.
Хотя есть у меня преимущество, я знаю свой тайный мир. Я преуспел внутренне. Держусь особняком, скрываю клокочущие, раздирающие меня противоречия, не позволяю им взорвать изнутри себя. Для этого переключаюсь на судьбы мира вообще.
Меня волнует Украина, козни американцев бесят. Поляки с прибалтами, с их нападками, заставляют морщиться. Своё правительство осуждаю. Всех жуликов судить готов.
Странное чувство возникло, я потерял связь. Что-то ушло в прошлое. Ложный предлог привёл меня сюда. Обременять себя заморочками не хочется и поэтому не понимаю, что происходит, даже не отдаю себе отчёт, что вообще здесь и сейчас происходит.
Однако инстинкт настороже. Он подсказывает: притворство ушло в прошлое, будущее зыбко и неопределённо. Всё, из чего складывается мир, теряется в чём-то неосязаемом и зловещем. Поэтому нечего строить планы.
Мне много раз ставили в упрёк, что мои намерения отчётливо выписываются на моей физиономии. Проницательному человеку труда не составит прочесть. И Бог с ним.
С возрастом мир действительности становится теснее. Многое становится понятней. Время высвечивает явления. Действовать наперекор миру не хочется. Но и уступать всем и всему подряд не тянет.
Смутное предощущение. Не совсем потерялся в воспоминаниях. Стою перед выбором. Сообщников нет, подозрений не должно быть. Должно наступить разоблачение. Разоблачение следит за мной, подстерегает, расставляет сети, окружает, подступает всё ближе и ближе, чаще и чаще, кажется, все пути отрезаны, сеть вины наброшена, что и остаётся, так каяться.
Не я что-то разыскиваю, а меня ищут. Для того чтобы наказать.
А ведь, что никак не объяснимо, ко мне чаще прибивается не проницательный народ, а, как говорят, мелочь пузатая, которая своей невозмутимостью бесит.
Придёт такой, начнёт расхаживать, предложит выпить, пальцем тычет, а это что, а это, я за ним брожу, баран бараном. И температура повышается, не сразу, а неуклонно-вкрадчиво. Выгнать? а что это даст?
Нелепостью меня это донимает.
Бывает состояние, когда мысли передаются сквозь стены, когда датчики в голове улавливают позывы и тут же воплощают их в слова. Это редкое состояние полного развития, настороженной восприимчивости: угадать последовательность действий тогда не составляет труда. Из-за этого потом рождается спокойствие пофигиста.
Вот и выходит, прохожу раз за разом точку необратимости.
Я не дворник, чтобы шаркать метлой, за кем-то убирать мусор, я не пророк-толкователь, к которому очередь выстраивается, чтобы он предупредил, я не кот, уставившись в угол, не увижу потустороннее проявление, я не тот, кто осознал конечность всего: жизнь подвешена на тонюсеньком шнурке, кричать бесполезно.
Редко я задумываюсь над тем, на что потратил свою жизнь. Задумавшись, в голову не приходит, что из чего или ничего не происходит. Ничего.
Шум извне стал глуше, как будто кто-то успешно заткнул ватой все дырки. Только непонятно, дырки заткнули в голове или в заборе?
Затыкай, не затыкай, что необходимо услышать – услышу. Я не собираюсь оправдываться. На лице Зои не написано неодобрение.
Интересно, смотришь на иную женщину, и думаешь, какая она будет под старость: властной задастой тёткой с непоколебимыми убеждениями, или сентиментальной дурой?
В мире стало больше сумасшедших. Чтобы убедиться в этом, стоит приглядеться к прохожим на улице. Иной идёт, разговаривает сам с собой, часто встречаю старуху, которая то поёт песни, то сыплет проклятиями. А чем не сумасшествие те, кто сутками наушники на ушах носят? Вроде, так человек отгораживается от проблем извне, а на самом деле перфоратор одну за другой проделывает дырки в его мозгу.
Конечно, может быть, и раньше люди с отклонениями были, просто не обращал на них внимания, не засматривался. Впрочем, не в людях дело, я другим стал.
Завидую тем, кому есть с кем говорить, кому весело, кто готов сутками слушать любимые мелодии. Я живу, как сплю. Однако, что-то не слышал, чтобы во сне с ума кто-то сошёл.
Смотрю перед собой и вижу, как в моих глазах лицо Зои преображается в другое лицо, в лицо с картины. Где-то я видел похожую иллюстрацию в журнале.
Жить, как бы во сне, великолепно. Тянуть бы это состояние до бесконечности.
Глупо и отвратительно, смешно и страшно одновременно быть там и там. И, тем не менее, мне надо такое, чего я никогда в этой жизни не видел.
Хоть бы зависть к кому-то вызрела, тогда, сцепив зубы, стимул был бы жизнь изменить. На холодильник новый накопить, на машину. Изобрести что-то, книгу написать. Силёнку заиметь, чтоб кулаком помахать: в девяностые бычки с одной извилиной миллионерами становились.
Ну, не какой-то я там карась, выпущенный в пресную лужу, которого, в конце концов, съедят? Жизнь в луже тихая и сытная. Ила достаточно. Жуй.
Не варит голова. Ничего не могу придумать.
Разные миры сосуществуют в одном мире, мне как-то надо ухитриться, не валить всё в одну кучу, а сохранять границы между ними. Инстинктивно. Так жить интересней. В каждом мире должна быть своя изюминка, своя тайна. Моя тайна не должна быть выдуманной. Моё мне должно принадлежать.
Живу, будто чего-то боюсь. Проклятый инстинкт. Боюсь того, что миновало, боюсь, что жизнь мимо пройдёт, что всё минует. Старухой у разбитого корыта не хочется остаться.
Мне кажется, если что-то происходит, оно в тот же миг становится известным кому-то другому. Люди – сообщающиеся сосуды, люди в родстве друг с другом. Между родственными душами набор слов, ничего не значащий для всех остальных, представляет шифр, понятный только им.
Я нанизываю одно на другое, а уверенности нет, не чувствую себя победителем. Чтобы всё было правдоподобным, в это «всё» надо верить. Надо подыскать себе занятие, не быть просто колёсиком.
Не верю, значит, с лёгкостью могу предать. Не хочу говорить ни о чём. Не люблю перекликаться. Ни одна стоящая отговорка в голову не приходит. Все отговорки несостоятельны.
Чувствую наплыв холодной злости: жизнь предала меня, толкнула как бы на поступок, недорогой ценой пытается достичь одной ей известной цели, погружает меня при этом в пучину страха.
При этом смотрит: получится или нет?
По всему, не получилось.
Слова ничего не значат. Разве кто-нибудь поймёт меня? Интересно, а что должны люди знать про меня?
Снова почувствовал неприятие против подозрений. Против всего, что окружает.
Воображение рисует фантастические представления, а сам я стою, истукан истуканом, беспомощно жду отклик.
Никому я, в общем-то, не нужен, если разобраться. И мне никого не надо.
Раздобыть бы заслонку, которая ловко перекрывала бы мысленные каналы, чтобы течение перестало меня нести.
А чего ж тогда мечусь? Будто кошка, учуявшая запах полежавшей рыбы. Хорошо бы со стороны на себя поглядеть, - улыбочка, рот до ушей, хоть завязочку пришей.
Встряска хорошая необходима. Встряска. За шкирку и тряхнуть, чтобы совсем по-другому на себя посмотрел. Все, в конце концов, приходят к одному, кто-то раньше, кто-то позже. Позже, мне думается, лучше, можно первые результаты увидеть.
Где-то читал, что на тот свет, в бесконечность, никогда не поздно и всегда рано.
Чувствую, нутро густеет, прихожу в равновесие. Занавес какой-то поднимается.
Изменилось что-то или нет? Если что-то изменилось, оно стало как бы общей тайной. Общая тайна соединяет близко-близко.
Общая тайна двух – есть как бы тайна одного, в которой присутствует таинственная связь.
Никак не произносится сочетание двух звуков. «Мы» не выговаривается. Впёрся на чужую территорию.
Я чужак на её территории, который, однако, не ощущает себя чужаком. Я – вне её территории. Однако пересёк воображаемую линию, отделяющую меня прошлого от меня теперешнего. Стою на кусочке земли непостижимого пространства.
Улыбка кривит губы. Мысль – кинжал. Я странно самоуверен. Не утруждаю себя притворством.
Ни одну мысль не хочу додумывать до конца, не хочу избавляться от ощущения непобедимости.
Каждая минута начинена взрывчаткой. Однако, не всякая взрывчатка взрывается.
Если и буду вспоминать этот день, то он для меня так и останется пятницей. Не вчера или сегодня, а просто – пятницей.
Я наверняка забуду, когда в голову пришло вспомнить пятницу в первый раз. За первым разом последует последний раз. Сегодня, завтра – всё относительно. Всерьёз, в шутку – всё из той же оперы. Деление всех на тех, кого принимаю всерьёз, и кто остальной, так себе - это ничего не значащее умозаключение.
Стул требуется. На пятую точку сесть бы. Внезапная усталость, перестало хватать воздуху.
Если веришь в любовь с первого взгляда, не переставай искать!
Усталость не из-за того, что бежал сломя голову, я устал от всего сразу, устал давно, но держался. Эти несколько минут меня опустошили больше, чем два предыдущих года. Что прошло за два года, я теперь и не вспомню. Я не заметил, как они пролетели. Два года коротким словом «жил» определяются.
В ушах звучит навязчивый голос, похожий на комариный звон. В голове сущая муть. Отмахнуться бы, но поднять руку, нет сил.
Сбилось дыхание. Чувствую взгляд. Жаль, что нет зеркала заднего вида. Не вижу, кто там из-за спины вырваться норовит, опередить меня торопится?
На вид всё тихо и спокойно. На вид во всём нет ни грана смысла.
Я не хочу думать, мешаю я кому-нибудь, доверяют мне, я просто не знаю. Вновь почувствовал скверный холодок внутри: ну хорошо, узнаю что-то новое, а что изменится от этого?
Без всякого перехода мысли скользнули дальше. Я как бы слышал их, но не понимал.
Дурман рассеялся – осталось недоумение.
Время, чувствую, бесповоротно поменялось: где был, туда возврата нет. Захлопнулась дверь за спиной. Подрубил кто-то корни, питавшиеся собственной сутью.
Примет меня человек, не примет? Не из меня это должно исходить. Как говорится, самодовлеющий замысел должен исходить из народа, а не дозировано спускаться откуда-то сверху. Не принудительно входить, не вводить его надо, как вводят шприцем в вену лекарство.
Мне абсолютно всё равно. Моё мнение никого не интересует. Ради бога! Человек – носитель первобытных инстинктов. Конечно, педагогика, воспитание искажают и подавляют инстинкты, маразм вкуса насаждается извне.
Медленно поднимается перед глазами занавес. Чуть-чуть запаздывает занавес внутри меня самого. Внутри меня вспыхивают лампочки реальности.
Думаю, теперь мои корни должны распространиться вовне моего прошлого.
Человек и его инстинкт. Может, вначале инстинкт стоит, а потом человек?
Посмотреть человека на просвет требуется, как куриное яйцо, которое в инкубатор закладывают: есть зародыш или нет, соответствие определить, лучом пронзить, полюбопытствовать, как человек изворачиваться станет, как волчком завертится, куда уползти попытается.
Где-то читал, что живородящие скоро вымрут, что только скорлупа спасёт от радиации всё живое, что со временем женщины опять яйца нести станут, и будут высиживать на гнезде младенцев. Как пингвины.
Бред несу, впору ушам вянуть начать. Непонятно, я думаю или из меня изливается потоком недержание?
Плохо обдуманные воспоминания, пропущенные через сегодняшние рогатки, раздерут будущее. Это и к бабке не ходи.
Будущее что, оно любого вычеркнет из памяти, будущему и в голову не придёт выяснять, что и почему или искать виновных.
Стою. Луч тонкого света струйкой сквозь дырку выпавшего сучка в доске сочится и сочится.
Три шага от калитки сделал, а успел подумать о многом. Представить невозможно, сколько всего можно передумать, пока пройдёшь расстояние в десять метров? А если шагать десять километров, и думать?
Всё обостряется, шорох ветра слышен, слышно, как муравей протискивается в щель. Всё, что меня окружает – мираж. Я потерял ориентацию в пространстве. Перед глазами всё плывёт. Правая сторона поменялось местами с левой стороной.
Чувствую, что улыбаюсь. Вымученно, мутно, улыбкой, обращённой в себя, улыбкой, какая сушит нутро. Пить хочется.
Спорить иногда так же безнадёжно, как пытаться вычерпать лужу решетом.
Сил взлететь нет. Понятно, тяжёлый камень за пазухой.
У каждого за пазухой припрятан камень на всякий случай. У каждого. С камнем жить спокойнее. Случись что, наклоняться к земле не надо.
 Резкий наклон, - прострелить поясницу может, да и не сразу нашаришь, не вдруг под рукой найдёшь то, чем отмахнуться можно. А так, сунул руку за пазуху, и вот он – тёпленький, присадистый к руке.
Только у иного этот камень, в конце концов, окажется заурядным булыжником, привязанным крепкой верёвкой к собственной шее, и, подвернётся случай, потянет на дно жизни.
Подумал о дне жизни, как пахнуло стоялой водой, что-то булькнуло, ржаво заскрипела уключина весла.
Лодка, Герасим, Муму. Самодур-помещица.
В мыслях снова поворот. Представления о мире, о происходящем менялось постепенно, год от году, и вояж в гости есть лишь последний толчок. Он высветил связанные между собой явления, стали ясны опасности побуждения.
Я не мученик, не жертва чего-либо, что случилось когда-то. Было время, когда переполнялся горечью. Считал, что жизнь меня предала. Теперь наросла новая кожа, чувствительность прошла. И горечь стала не той.
Это чистая правда.
Пытаюсь сосредоточиться, гляжу в пустоту перед собой. Линия горизонта хорошо видна днём. Ночью в голове выкручивают лампочку третьего глаза, который был маяком для наших предков, поэтому в голове ночью у меня темно. Не только ночью, но и временами днём.
Пытаюсь сосредоточиться, пытаюсь подсчитать значимые вехи своей жизни, выделить места поворотов. Сбился, бросил. Сразу не понять, то ли случайно событие действие произвело, то ли заранее этому событию отрезок времени был выделен. Кем? 
Удивительное дело, я совершенно ни по кому не тоскую, ни на кого не злюсь, никого не пытаюсь обвинить.
Человеку надо, чтобы его кто-то оценил. Это значит, что надо поделиться своими приобретениями, своим достоянием, своими деньгами или славой, будь она неладна. А если некому оценить? Какой тут душевный покой?
От мужиков не дождёшься оценки, только женщина способна на это.
Были в моей жизни западни, попадал я в них, с чьей помощью выбирался, и выбирался ли? Может, как попал в чью-то пьесу, так и играю отведённую мне роль, так сказать, вошёл в обстоятельства.
Войти можно по-разному. Нож тоже входит в плоть, но отчего-то кровь начинает течь. Я не вошёл, меня вбили. Вбили, как гвоздь. Мною прибито напластования многих жизней. И моих, и чужих.
Я подстава, или подстава то, что меня окружает?
Если и захотел бы поднять на кого-то руку, то не смог бы. Тело стало непослушным. Вот почему каждый шаг даётся с трудом.
В чащобнике нахожусь, в заросшем камышом болоте, где трава выше пояса. Паутиной всё заплетено. Бреду, не разбирая дороги, выставив вперёд руку. Как бы сучок глаз не выткнул.
Мир, заплетённый паутиной!? Разве это мир? Разве в этом мире я - человек?
Выпуклый рот, шевелящиеся губы.
Голова живёт своей жизнью, тело – своей, совершенно не вникая в обстоятельства.
Что я чувствую? А что чувствует рыба, оказавшаяся на берегу?
Я пытаюсь вжаться в своё пространство, пытаюсь смотреть в лицо будущего. Из прошлого посмотреть в будущее. Зеркало для этого особое нужно.
Оглядываюсь по сторонам. Дом – он пережил своих хозяев. Покосившийся забор, и тот, уцелел. Предметы меньше подвержены переменам, не так заметно, они долговечней людей. Грустно это осознавать.
С кем я хочу поговорить? Я не знаю, с кем и о чём говорить. Ни мне никто ног мыть не будет, ни я никому не стану мыть его ног. Из меня раб никакой. Я не растворюсь ни в ком. Потому что я ничего не забываю. Не забываю, но и не вправе кого ни было наказать.

                78

Дом. Меня сюда поманила не Зоя, меня позвал дом. С неодушевлённым предметом легче установить связь. Самые лучшие решения могут прийти на ходу: они здесь, они во дворе, они висят в воздухе, ждут своего часа. Надо только поймать их.
Чем больше труда вложено в предмет, тем он становится дороже. Наверное, в один из дней моего одинокого бродяжничества по этой улице, надпись на калитке «Продаётся» привлекла внимание, скорее всего, я заглянул на двор, прошёлся взглядом по окнам. Может, домовой тосковал в это время на подоконнике. Я пожалел, меня пожалели.
Одинокий мужик тоже на продажу выставлен. Иной об этом знает, хорохорится, приукрашивается, подороже себя продать хочет. А такие, как я, неприкаянные, которым два шага кажутся огромным пространством, которые просто не представляют себе, как преодолеть их, такие, уставив взгляд в землю, зачастую, безответственно проскакивают мимо своей судьбы.
Я не зануда, я ответственный. Не хочу чувствовать себя брошенным, принадлежать к потерянному поколению. Любят, любят люди роль разочарованных и отчаявшихся.
Когда так думаю. меня тошнить начинает. Жизнь ведь – это отсутствие свободы. Не всякий живёт так, как будто всё у него хорошо.
Облизываю губы, открываю рот, чтобы по этому поводу высказаться, но – так и есть! - неприкаянно глушит пространство мои слова. Провисла моя нить, ни к чёрту не годится, не привязывает она меня ни к чему. Слабина в моём случае опасна.
Меня начала грызть непонятная мысль, которая завладела мной, как только переключился с Зои на дом. Мысль смутно мелькнула, но в ней я не сумел разобраться.
Всё время пытаюсь угадывать задние мысли. Человек что, он любезностью прикрывает неприязнь, он радость может закутать в личину равнодушия. Сверкнёт грубоватое дружелюбие, поди, распознай, к чему оно?
Живу, каждую минуту ожидаю нехорошего слова в спину, слова – выстрел, который положит конец всему.
Кто сказал, что я хочу стать лучше? Поздно меняться. Не хочу выглядеть сумасбродом. Без симпатии.
Я слишком правильный, всё знаю. Что надо делать, куда идти или ехать, почему. Мне надо всё контролировать. Я – обличитель безумств.
Жить вперёд так же трудно, как и повернуть назад, или начать пятиться.
Нет у меня должной изворотливости, не хочется выдумывать и представляться. Всё утро как бы в трансе нахожусь.
Если жизнь сочла дать мне возможность достойно жить, без моего ведома и против моей воли, меня же никто не спрашивал, хочу родиться или нет, то я ни в коем разе не откажусь от чести жить. Дали – беру.
Лишь бы выбор был, лишь бы кормушка доверху наполнена была, лишь бы толкаться не пришлось.
С отбитыми боками неуютно жить.
Мне не нужно, чтобы хвалили за каждый сделанный шаг. Не нужна похвала за то, что на моём месте сделает другой или может сделать другой человек, если додумается до этого. В моих догадках нет никакого толку.
Раз за разом нарушается спокойствие. Нарушается в самый неподходящий момент. Прошлое возвращается новыми заморочками. Оно парит где-то высоко над землёй.
Мне выбор надо сделать. Каждый раз, когда оказываюсь перед выбором, как бы рву всё, что было и что наседает на меня, не хочу, чтобы что-то принуждало делать этот самый выбор. А результат, - мечусь от одного решения к другому, не живу, а вид делаю, что живу. Живу в притворстве.
Притворство – скверная штука, оно учит жить во лжи; улыбаться, когда совсем не хочется, расшаркиваться, когда тянет плюнуть под ноги.
На всё слюны не хватит. Хватит плеваться.
Что-то не так, а я, будь добр, должен изображать удачливого человека. Те, кто не притворяются, - они по своей сути неудачники. И те, кто чего-то сильно хочет, у тех, в конце концов, всё получится не так.
Злорадствую? Сомневаюсь? Выход ищу?
Что меня терзает, - так, наверное, неспособность выразить свои мысли словами.
Зоя стоит белым пятном в чёрном проёме прямоугольника двери. Есть в ней что-то очень здоровое, что на свой лад притягивает. Белое – оно холодное. Что-то холодное, одновременно зажигательное было в белом пятне прямоугольника двери.
- Что в ней понравилось?
- А что, обязательно должно что-то понравиться?
- Конечно, всегда что-то должно понравиться… Запах духов, волосы, глаза… Сразу ведь оцениваешь ситуацию. Я чувствую себя свободным перед ней. Скажи это вслух – она исчезнет.
На отшибе живу, не умею применяться к обстоятельствам, не умею делать выводы, мыкаю свою жизнь. Не смог одержать победу над жизнью, чтобы всё было – полная чаша, вот и занимаюсь умствованием.
Одержать победу можно над чем угодно, лишь бы цель впереди светила да это «чем угодно» легко одолимым было.
Как же, держи рот открытым, глядишь, кто-то положит съестное. Может, и пережёванное.
Многое, если не всё я пытаюсь превращать в слова. Слова затуманивают смысл понятий для того, чтобы спокойно можно было перешагивать через препятствия.
Ни преданности мне к самому себе не надо, ни самоотверженности, но и растерянно стоять, как в этом случае, перед женщиной, не стоит.
Мир, в котором я пытался жить, рухнул. Вялые потуги воображения не рождали заманчивых видений.
Ну и наплевать. Наплевать, и точка. Мне вполне хватает собственного, без разницы, какое оно, существования.
Источник разочарований – я сам. Я принимаю только то, что меня устраивает, а о прочем знать не желаю. Поменялось что-то, как с этим примириться? Не в моём же возрасте начинать всё сначала?
Настороженно ожидаю, что с минуты на минуту что-то случится.
Повторюсь, жизнь – игра, но в моём случае время игр миновало.
Жизнь, что, она источает и равнодушие, и покой. И плевать ей на всё с высокого дерева. Только я не на всякое дерево теперь заберусь, даже если лестницу подставлю.
Взять камень, камень не думает о камнях рядом. Он не думает, чтобы быть честным до мозга костей, он лежит даже не для того, чтобы об него спотыкались. Меня же всё волнует, волнение принимает искажённые формы, для того чтобы сойти за правду.
Надоело перебирать в уме всевозможные доводы, пытаюсь так отговориться: голова вот-вот лопнет.
Как-то видел на стене дома старый почтовый ящик. Зима. Дело после метели было. Поразило, ни одного человеческого следочка к ящику не было. Не было и намётка на когда-то прокопанную в снегу тропу.
В никуда и ни к кому из этого ящика шли письма.
Мне ответ нужен, отклик. Не общая для всех догадка, а нутром я должен разгадку происходящего увидеть.
Почему?
На этот вопрос ответа нет. Всегда говорю, что думаю. Когда перестану себя слышать, жизнь кончится.
И что?
Грызёт какая-то мысль, скребётся, как мышь за обоями. Смутно мелькнёт, изо всех сил пытаюсь сосредоточиться, но что к чему никак не разберу.
Осталось последовать умному совету: написать на бумаге всё, что волнует, написать и сжечь.
Бесполезно писать письма, ждать ответ. Так, как работает современная почта, ответ можно прождать и год, и два. Разве что выпустить в небо почтового голубя, или плотно закупоренную бутылку с письмом бросить в реку, или замуровать капсулу в стену – дом не вечен, пройдёт полста лет, начнут сносить, - капсулу и вскроют. А письмо, опущенное в брошенный ящик, по большему счёту, тепло человеческой руки не ощутит никогда.
Сказать вслух – это одно, написать, - что-то стоящее должно прийти в голову, восторг должен вздыбить нутро, перевернуть, рука сама к бумаге должна потянуться.
Ниже, ниже наклоняюсь. Прислушиваюсь к шепоту земли. Я сам не заметил, как ушла из меня былая лёгкость, улетучилась. Что странно, раньше и тени тревожили, теперь же и тень стала блеклой, ничего не стоит её потерять.
С природой, наверное, разговариваю на языке, никому другому не доступном. Она меня понимает. Я и не изобретал этот язык, в том молчаливом языке не слова важны, слова значения не имеют, утешительные слова сводятся к упрёкам или внушению, а язык, каким разговариваю с природой, смысл должен иметь понятный. Этот смысл заставляет, вернее, служит для того, чтобы не оскотиниться.
Мне бы сейчас прижаться к берёзе, обхватить руками ствол, упереться лбом, прислушаться.
Сколько раз в таком отчуждённом положении голоса слышал, картинки перед глазами проплывали.
При отчуждении надо пользоваться языком отверженных, чтобы вызов всем был не так заметен.
Как ни посмотрю вокруг, все барахтаются в жизненных сетях случайностей, все жалуются, все чем-то недовольны. Кто и не в сетях, так того капкан обстоятельств прищемил, тоже на коротком поводке, на своём месте.
Каждый из нас на своём месте.
Какую-то ярость почувствовал против окружавших меня подозрений. Подозрения оскверняли, отнимали чудеса смутного одиночества.
Ступил на зыбкую почву догадок. Догадываюсь, но гоню от себя уверенность. Сомневаюсь – стараюсь закрыть глаза.
Что-то шевельнулось во мне. Парю в мыслях. Могу позволить себе снисходительность.
Делаю вид, что ничего не случилось. Так на самом деле и есть. Есть я, нет меня – земля не перестанет крутиться. И реки также будут течь, и облака на небе будут периодически закрывать солнце.
На словах все хотят добра друг другу. Хотят добра – значит, хотят поймать в свои сети. Сети – взгляды, сети – касания. От фальши спасёт…да ничего не спасёт.
Приманки разные бывают, приманок – уйма. Крючок с наживкой висит. Периодически меняется наживка. На червяка теперь ловить примитивно.
Клюну я или нет? На что-то клюну. Не без того.
Человек клюёт, когда ему хочется клюнуть самому. Сомнения поселились, надежда на лучшее стала одолевать - вот и спёкся.
Интересно, что в мозгу возникает в последний момент, перед тем как крючок вонзается в тело? Что вспыхивает, какой просверк, мысль сожаления или мысль об обречённости, невозможности сопротивляться?
Я же не рыбёшка. Или рыбёшка? Или крабик-отшельник?
Думаю, многие желают порыться в моём мирке, неприкосновенном для них. Много способов нашли бы для того, чтобы выкурить меня из норки, лишь бы я согласие дал, не увёртывался, не обходил капканы. Лишь бы подмигивал ободряюще.
Не на дурака напали. Склонить меня к уютной лжи никто не может.
Моё внутреннее устройство таково, что, говоря правду, я как бы и не сильно откровенничаю. Нет, не правдоподобно изъясняюсь, а не проговариваюсь по существу. Намекаю ненароком, не категорично. Что точно, не вру.
Настоящие жизненные проблемы, о которых даже не задумывался, вдруг настигают, когда нечего делать с ними.
Не настаиваю, не спорю. Кто хочет услышать, тот услышит. Кто понимает, тот поймёт и недосказанное. Ведь по двум буквам, первой и последней, слово читается, какие бы внутри описки не были бы.
Вот ещё что интересно, если встряхнуть строчку так, чтобы все буквы перемешались, то стопроцентно уверен, никто бы не собрал буквы в первоначальном порядке. Каждый своё происходящее написал бы.

                79

Ребёнку, наверное, не знакомо такое понятие, как будущее. Будущее для него – завтра. Я не ребёнок.
Плохо, что нельзя откупиться от происходящего. Из-за этого прозаичность происходящего бесит. Могу, но не делаю, не в состоянии что-то изменить, а ломлюсь туда.
Если жизнь – игра, то я окажусь в проигрыше. В любой игре есть проигравший.
Всё вижу в чёрном цвете.
Почему в чёрном? Наоборот. Никто не трахает мои мозги, никто не спрашивает, где был, куда ходил, с кем был. Я делаю, что мне положено делать.
Я боюсь любви. Боюсь оказаться в непонятной ситуации. Но, кажется, не могу уже быть без этой ситуации.
А как же свобода?
Потянуло дымком. Картофельную ботву ещё рано сжигать. Скорее всего, в мангале кто-то угли разжигает. Скоро шашлыками запахнет. А потом угли прогорят, ветер взвихрит облачко пепла.
Плохо находиться в вихре разлетающегося пепла, ещё хуже увидеть во сне пепел – мне говорили, что увидеть во сне пепел – это к невесёлым известиям. Невесёлые известия заканчиваются горькими переменами с напрасными, безрезультатными заботами.
Я – безмозглый дурак, но ни в чём не виноват. Не помню, откуда родом. Не помню своих прав. Прошлое расплывается клубами воспоминаний. Что делаю, так не со зла, по глупости.
Мгновение переходит в значительное молчание, тут же оно превращается в неловкую тишину. А тишина опутывает, сковывает. От тишины ошалеть можно. Хорошо, если не раньше времени.
Очевидность во всём. Очевиден мир за закрытой дверью, очевидно, что внутри дома разор, пахнет мышами, что там нет и намётки на смысл.
Смотрю на всё, не совсем понимая происходящее. Растерялся. На лице выражение ребёнка, которому надоела игра. Хочется узнать что-то новое. Хочется признания.
Смысл в признании.
Всё дело в воображении. Воображение помогает воздвигнуть вокруг себя укреплённую стену, оно же всевозможные лазейки отыскивает.
Признание – такая штука, оно начинает тяжелеть, делается лишним. Значительная пристальность обременяет. Всё – элемент действительного, то, что было, что требует осмысления.
Токает голова, слиплись губы, глаза подпирает режущая боль – невозможно смотреть на свет.
Нутром почувствовал какое-то совершенно трезвое довольство женщины. Довольство мухи, почуявшей мёд.
Она выглядит как невинная девочка, мечтательная и простодушная.
Чувствую своё превосходство. Могу позволить себе снисходительность, могу пойти на уступки.
Сделал шаг, делай второй. Смотри только, куда ногу ставить, чтобы не вляпаться.
Недоумеваю, неужели в праведность женщины поверил? Неужели, в чём-то теперь усомнился? Неужели, казалось бы, вечный движок дал сбой?
Изображаю живой интерес. Живёшь так вот, смотришь по сторонам, а жизненного материала, опыта недостаёт. Кровной связи с жизнью не выработалось или поздно всё приходит. Скептически смотрю. Вместо простоты – вычурность. И тягостно, и щекотно.
Полно таких, кто себя особенными считают. Отсюда и самомнение.
Шиш с маслом.
Если что-то с кем-то происходит, оно в тот же миг становится известным кому-то другому. Говорят, есть какой-то закон ста: новость, перевалив эту цифру, делается известием всех.
Невероятно. Лишь на качелях полумесяца такое может прийти в голову.
Не ради спроса живу. Не ради той минуты, когда предстану с ответом перед всевышнем. Не ради оправдания. При жизни, живя, оправдаться нельзя. Нет их, оправданий.
Всё-таки, прожиг делает минута, которая заставляет помнить, казалось бы, незначительное запечатлевшееся событие на всю жизнь. Будь то поляна, солнечный летний лес, блёклый туман, встреча. Лицо женщины.
Встреча, какая бы она ни была мимолётная, мне простаку всегда она казалась знаковой.
При мимолётности не токи возникают, не теплота заставляет руки тянуть, а на молекулярном уровне, атомами, перескоком с орбиты на орбиту, осознание бьёт разрядом. Любые слова и фразы в этот момент представляют собой шифр понимания.
У любого человека должна быть хотя бы пара-тройка друзей. Таких, к кому в ночь, в полночь прийти можно, не предупреждать звонком о визите, не ломать голову, что бы принести.
Конечно, выслушаешь бурчание, не без этого, но ворчание и кары небесные, посылаемые тебе на голову, будут лучшей музыкой.
Слушаешь тогда и смотришь, пытаясь получить какую-нибудь подсказку, чтобы зацепиться хоть за малейшую идею.
И чайник засопит, и сигареткой угостят, и, глядишь, стопочку нальют.
Брошенный под батарею полушубок, подушка или какая-нибудь поддергайка в изголовьях – спи, ни о чём не переживай.
Для меня важно общее «да». Пусть оно будет не очень уверенное.
Не стоит искушать судьбу, ничем себя не выдавать. Не нужно, чтобы судьба догадалась о моей двойственности во всём, что я озабочен инстинктом. Инстинкт хотя и предупреждает, но он же и громоздит проблему на проблему, догадку на догадку, смуту в голову вносит.
Сверхкритиканством не занимаюсь. Сомнению всё подвергаю, но не мелочно.
Правильно утверждение: живёшь, как положено, так, если даже и оплошку совершил, то люди быстро забудут, что ты оступился.
Мысли вновь повело к тому, от чего ушёл, что невозможно забыть. Не властен я над ними, не властен своей волей призвать их к порядку.
Никакой я не обездоленный и не одинокий. И Зоя ни в чьей жалости не нуждается. Она знает, чего хочет.
Полный мрак. Вдруг в мозгу появляется слабый проблеск, смутный огонёк надежды.
Ловкие, пронырливые слова, которые легко приходят на язык и также, не обременяя, слетают с него, забываясь, отчего-то своим притворством тяготить начали.
Смотрю неизвестно куда: то ли в глубь себя, то ли в глубь огорода, то ли сквозь стены дома норовлю пробраться. Взгляд как бы сам по себе, и поэтому невольно хочется проследить за ним. Должен он, должен к незаметному и неизвестному привести.
Любопытно сейчас оказаться бы лет на двадцать назад. Как бы я воспринял и Зою, и дом, и своё появление здесь.
На лице Зои ни тени разочарования. То-то и оно, не сам что-то делаю, чужая воля управляет мной, освобождая от ответственности.
Ощущение взлёта, предощущение перемены, - так не хочется это потерять. Немыслимая вибрирующая тревога отрывала от земли и, казалось, подчиняясь ей, я взмывал в галактическое пространство.
Нетерпеливо-радостное волнение потемнело, ежась, стало отдавать тревожной растерянностью. Того и гляди, навалится мелкий лихоманный, отдающий дурнотой озноб. Нутро начало неметь.
Поддаваться не стоит.
Надо стараться быть счастливым. Не придумывать себе несчастья. Не растравлять себе раны.
Но даже если в эти минуты и научусь не растравлять свои раны, разве стану счастливее?
Я просто не хочу быть счастливым. И ежу понятно, что человеку, который жалеет что-то, ему никогда не бывает хорошо. Он на пустяки разменивает спокойствие. Его сжигает холодный огонь неприятия.
В своём доме огонь в печи не бывает холодным.
Мне бы поклясться. Положить правую руку на грудь. Поднять левую…В общем, не знаю, как клясться надо.
Что за удовольствие пытаться всех разоблачить, уличить в чём-то, ткнуть носом, выискивать недостатки там, где их нет?
Слава Богу, что ещё не радуюсь тому, что где-то что-то неладно.
Ладно, я не лучше и не хуже других. Как и все, имею способность забывать и скрывать, разве что не выставляю напоказ нечто противоположное тому, что порой испытываю.
Вроде уже ни к чему не стремлюсь, а как бы и хочется чего-то, сладенького, например.
Не понимаю, что со мной случилось. То есть, я понимаю, что кому-то это покажется абсурдным, но я понял, что это судьба.
Я не верю в судьбу.
Кругом неопределённость: маетно от чего-то, стремлюсь к чему-то, скрываю и забываю что-то. Надоело. Хватит.
Разговаривать о том, что миновало, не стоит.
Мысли принимают разные направления, снуют они, тычутся. Разные разности отвлекают внимание.
Отдельный особняк-дом, пускай, и такой, не квартира в многоэтажке, похожая на одну из сот в улье.
Произошёл мгновенный возврат к действительности. Дом – есть, женщина – она передо мной. Всё можно примерить к женщине, всё, мало чем, отличается от женщины.
Бам-с. Пустота опустила на дно. У пустоты есть дно. Ударился, оттолкнулся, всплыл.
Почувствовал на какое-то мгновение, как что-то во мне напряглось. Губы омертвели.
И что?
Не понять, боюсь того, что миновало, боюсь, что всё минует не задержавшись.
Смысл одиночества в том, что я всегда среди немногих. Чуть в стороне, но меня не гонят. Мне дозволено побыть, не сливаясь, возле. Мне позволено проявить свои чувства. Я, осознавая свою беспомощность, с которой ничего не могу поделать, я, тем не менее, могу и плакать, и смеяться.
На лице Зои какая-то едва заметная грусть, какая-то опустошённость. Выражением глаз она кого-то напоминает… Никаких попыток строить из себя что-то нет. В честности клясться она не будет.
Странная улыбка, улыбка, которая больше в глазах, чем на губах.
Проявление дружелюбия? Одобрение? Призыв?
Мне кажется, что она слишком долго подавляла свои чувства.
В присутствии этой женщины не чувствую себя натужено-скованным. Эта женщина раскрепощает. От неё веет такой силой, такой страстью, потому что она не такая.
Так ли?
Опять поймал себя на мысли, что хочется совершить какую-нибудь немыслимую выходку, но понимаю, что не позволю себе это.
Я вовсе не утешитель. Какую-то нечестную игру веду. Притворство источаю. Но и не обманывать её я пришёл.
В первую очередь самого себя обманывать не хочу. К обману легко привыкнуть.
Вот именно. В голову не приходило, что всё начинается с обмана самого себя.
Состояние, будто я сам взмыл в воздух, повисел и приземлился, полный самодовлеющего восторга.
Вихрь, он почему-то всегда ломотно-безжалостный, оторвал от земли. Нет опоры, - комок страха развёл разные миры по углам. В каждом мире своя тайна. Какая-то из этих невыдуманных тайн принадлежит только мне.
Всё время испытываю на себе озабоченный взгляд, словно кто-то пытается прочитать мои мысли.
Никогда не отступал назад. Почему?
Час назад всё было ясно и устроено. Язвить начал – признак непонимания, появление чего-то нового. Не сомлеть бы.
Не хочу оправдываться, объяснять, унижаться, есть, есть совсем другая жизнь. Может быть, та же самая, но, с другой стороны, на неё смотришь, и она, кажется, иная.
Снова на ум пришло сравнение параллельности дома и женщины. Чуть-чуть наигранно, чуть-чуть изумлённо.
Конечно, если дом построил своими руками – это одно. Во сне, в темноте пошарь - каждый гвоздик знаком. Если бы жёну сам взращивал, то мелочи не волновали бы, а так в жёны получаешь кем-то выращенное создание, переезжаешь как бы в кем-то построенный дом. Кем-то построенный дом покорить нужно, привязать к себе.
Покорить – не то слово. Дом вначале поразить нужно, своим участием, подарками, посулами. Обещаниями. Дом – священный костёр, который накормить дровишками надо.
Ощутил какую-то чуждую силу. Кто-то, иной, не похожий на меня, давал мне возможность наблюдать себя со стороны.
В дом не сразу надо затаскивать мебель. Заставлять углы шкафами, приколачивать полки, душить стены коврами, - наводить лоск, не огладив, предварительно, стен.
Если не пошептался в каждом углу, если не встречался взглядом с каждым сучком, то не возникнет чувства приятия.
И разочарование ворохнёт нутро, и дом не захочет встречаться с тобой взглядами. Онемеет лицо, раз за разом никак будет не попасть ключом в замочную скважину.
Будто кто-то чужой вселился в меня, чужой нашёптывает непонятное.
Дом. Дом. Дом. Будто набат колокола. Что-то должен я понять. Что-то должно родиться. Что-то в памяти должно сгореть, что-то умереть для того, чтобы постигнуть одну вещь, что свобода и приложения к ней, существуют только в голове. По рукам и ногам я связан обстоятельствами.
Ничего не хочу знать о другой жизни. Откуда я возьму другую жизнь? Другая жизнь – сказка, не понять, чья. Была, есть. Ну, и пускай, каждый хранит её для себя.
Пренебрежение, так от этого с непривычки больно. И нечего ломать голову: разобрался или не разобрался. Как нужда припрёт, а она обязательно припрёт, – всё станет на свои места.
В своё время всё родится.
Процесс родов тянуться долго, до бесконечности, не может. Либо сразу, либо мёртворождённое что-то появится на свет. Женщина либо сразу даёт, либо заставляет ждать. Ожидание не самый лучший процесс.

                80

Нет, мы про себя ничего не знаем. Ни про себя, ни про любовь, ни про будущее. Это можно узнать, живя.
 Ничто ни к чему не обязывает. Первые минуты знакомства – это разведывание почвы, это настройка усиков антенны. Ни оправдать себя не склонен, ни, как говорится, похаять.
Только не понять, с чего жарко вдруг стало. В тень бы, в тень.
Если хочу тени, то, какого чёрта, припёрся в этот конец, где одни одноэтажные дома?  Какая тень от них? Это в джунглях многоэтажек тени полно, ходи там по теневой стороне, дыши выхлопной гарью.
Неопределённость не может длиться бесконечно. Что-то должно случиться. Поэтому надо чувствовать себя уверенно. Принять решение, и при этом никого не подводить. Что-то не хочется нести ответственность.
Колдовство какое-то. Хочу своё состояние словами отобразить, в поступки превратить, а поступок он ведь точным словом должен определяться.
Звук писка запоздалого комара не «з-з-з», а как бы в глуховатом, протяжном «м-м-м» растворяется. М-м-м-ы. Какая-то длинная таинственная связь соединяет два звука.
М-м-м-ы…подтверждение встречи. Оно рождает непонятное томление.
Открыл глаза, опустил руки, попытался улыбнуться. Стою, покусываю верхнюю губу.
 Я ведь и не договаривался ни о чём. Звёзды благоприятно располагались. И в соответствии с этим, даже если я и пытался свернуть не туда, всё должным образом шло.
Тени хотел, холодом и повеяло. Обмяк как-то.
В эту минуту показался себе одиноким и беспомощным.
Кличку мне в школе учителя навесили, «особым типусом» обозвали. Причина, видно, была. Особым, с учётом всех обстоятельств, я не был. Странным – может быть. Странным, потому что часто задумывался, во что-то верил, в чём-то сомневался, ляпал всё, что приходило в голову.
Наивно верил, что мир можно покорить.
Мир оказался намного хитрее. Вроде бы, чего-то достигаешь, а результат на самом деле – обратный: опустошённым, выпотрошенным оказываешься.
Теперь-то понял, что с опаской нужно жить, с оглядкой. Жизнь даёт и, одновременно, отбирает. День начинается и, одновременно, этим укорачивается жизнь. Двойственность происходящего заставляет перенапрягаться, что ли.
От перенапряжения дурнота охватывает, неверие. Поэтому не хочется никакой ответственности. Хочется, чтобы всё было простой историей. Пусть всё идёт, как идёт. Чтобы в один прекрасный момент понимание пришло.
Конечно, я не настолько наивен, чтобы первому встречному начать жаловаться на непонимание. Жизнь научила балансировать.
Сколько раз перебегал по бревну, непонятно кем проброшенному от одного суждения к другому. Не сваливался в пропасть. Хотя и оказывался порой в странном положении. Книги, что ли, поспособствовали в устойчивости? Много читал.
Жизненные ситуации в книгах разбираются досконально. На винтики и шурупчики. И странности в книгах объяснимые. Применительно к себе – понятные.
А как быть с моими странностями, с моим непониманием, с моими метаниями? Теперешняя ситуация самая настоящая странность.
Задумываться вредно.
Странность – это оказаться не там, не в том времени, не с теми желаниями.
Оцениваю всё не так. Ракурс у меня другой, что ли?
Но вот же, нет у меня ни злости, ни зависти, ни ненависти. Ну, не сумел стать тем, кем мог бы, а кем я мог бы стать?
Давно надо было уяснить, женщины, разговор о них, он всегда без причины.
Всё дело в том, как теперь понимаю, если бы я мог раствориться в себе подобных, то стал бы как все, брал бы, что дают всем. Я был бы принят клуб «всешностей». Только в таком клубе был бы признан.
А раз моя мечта отличалась, то куда бы не попал, я везде чужой.
Обижаюсь, что ли? Возможно. Мне жаль, что задумываюсь. Задумываюсь не так. «Не так» - оно отличимо. Оно имеет свою особенность.
Какой-то след после меня останется.
А чего я беспокоюсь о каком-то следе, когда меня не будет? Странно.
Понимания захотел. Может, я интересен, потому что не совсем понятен?
Зоя о чём-то догадывается, но не вполне понимает. Незачем ей меня понимать. Меньше раздражаться будет. Да и я не хочу её злить. Совсем не хочу.
Делаю глубокий вдох. Что-то поменялось. Боль ушла. Шмыгнул носом.
На горьком опыте убедился, что язык придерживать надо, сидеть тихо, смотреть внимательно. Кипит внутри, а нужно улыбаться.
Когда всё сильно хорошо, - жди подвоха, когда всё плохо, обязательно, улучшение наступит.
Наше молчание происходит из-за того, что оба уловили исходящие колебания, вибрации. Стоим молча и прощупываем друг друга.
Чувствую, как мои усики-антенны шевелятся.
Снова поймал себя на мысли о том, как быстро перелетает мысль с предмета на предмет. И расстояния для неё ничто, и миг может наполнить бездной содержания.
Терпение, ещё раз терпение. Терпение – это самоцепляние за жизнь.  Терпимость должна быть во всём. Снова и снова убеждаю себя: принимай жизнь такой, какая она есть.
Моё прошлое – оно моё, будущее, если оно наступит, тоже моим будет. И не столь важно, верю я в собственные рассуждения или, как тот Фома-неверующий, скептически отношусь ко всему.
Уяснил давно, что предопределённости в пути вперёд нет, пока не вернусь назад и не осознаю толком изменения. Вперёд рвануться можно, если не сообща, то с кем-то, с попутчиком.
Что-что, но стоя на одном месте, скорее, на вооружение возьму пресловутое «нет», чем «да».
Я ещё способен сопротивляться, ещё остались силы. Не совсем в дикаря превратился. Упрям, настырен, но не колдую.
Жизнь, по сути, не только вперёд движется, она в разных направлениях растекается, но по отношению меня, моих минут, моего ощущения, будто то облачко, жизнь иногда застилает свет, тёмным горизонт красит, и тогда приходится топтаться на одном месте. Боязнь шагнуть появляется, а вдруг впереди топь или провал?
Стою так, и не замечаю, как всё сильнее на крючок прошлого насаживаюсь.
Мысль расплывается пассивной неопределённостью. Рай для неё нужен. Сколько же усилий тратится впустую для обретения этого рая. Да и не понять, каков он, рай?
Только что-то обрету, как обретённое тут же начинает распадаться надвое, опять надвое, начинает крутиться в двух плоскостях, в сфере оказываюсь с крепкой оболочкой. Как бы  обложенным со всех сторон оказываюсь, только красных флажков не видно, только шума загонщиков не слышу.
Бомбу бы бросить. Взрыв нужен. Грохот.
Не понимаю, совсем не понимаю, не изумление это, может, растерянность, почему люди в один момент так близки мне и в этот же момент возникает чувство, что нас разносит в разные стороны?
Встречи превращаются в непрерывные расставания, утраты, разочарования.
Украли у меня что-то. Украли то, что я с таким старанием и терпением выстраивал. Может, жена с собой унесла, захлопнув за собой дверь?
Тут же подумал, если, наверное, заговорим, так сразу попадём в необходимый тон разговора. Без двусмыслиц.
Нас, кажется, объединяет чувство одиночества в кажущейся толпе людей. Толпы нет. но она подразумевается.
Большинство осознаёт себя на своём месте, они всюду свои, хоть на вокзале, хоть в поезде, хоть на пляже, на берегу моря. Большинство не сомневается в правильности происходящего. Меня же не покидает моя чуждость, отсюда моё стремление докопаться до истины, углубить простые вещи.
Досаждает это. Больше, чем знаю, не узнаю. Потребность, как ком в горле, от которого необходимо избавиться, заставляет напрягаться.
Не хочу крайностей. Не хочу реагировать пассивно или с пеной у рта отстаивать своё. Мне бы зацепиться за настоящее проявление жизни, оно где-то посередине.
Как бы там ни было, что бы ни говорили, но между людьми таинственный ток связи проходит. И что, лампочка сигнальная может загореться? Любопытства больше появится?
Одно ясно, стоит этому току прерваться, как тревога появится, подозрения усилятся.
Слова – пустой звук. Доступное, что легко достаётся, словами описать можно. Что потом и кровью вымучивается, для того особый черёд наступить должен. Особые слова отыскать нужно.
Как бы там ни было, но поменяться шкурами ни с кем не в состоянии. Как бы этого я не хотел.
В полной мере не воспринимаю чужую беду. Некую связь установить хочу, но не более.
Почему? Просто всерьёз не верю в возможность растворения друг в друге. Люди, по сути, одиноки и не способны растворяться друг в друге.
Тем не менее, я умею смотреть. Я в любом предмете нахожу особенность, шероховатость, которая привлекает моё внимание.
Нашёл чем хвалиться. Велика Федора да дура. Устарел я со своими представлениями. Кому нужны поучения? Не всякий позволит копаться в своём нутре.
Нет, конечно, полностью совпасть с кем-то я не в состоянии. Да и думаю, что совпадающие вид только делают, что их всё устраивает. Можно, конечно, притереться, можно стать подобием, но…Ох уж это пресловутое «но», не хочу я ни с кем делиться тем, чем делятся остальные.
Для кого-то важна оценка, для меня – реальность. Но реальность жжёт крапивой, загоняет в угол. Тут уж, думай не думай, а выпутываться из ситуации как-то надо. Не хочется, чтобы меня использовали.
Надеюсь на лучшее. А надежды или надежда уже сама по себе доставляет радость тому, кто надеется.
Сама надежда, но не слова. Слова предназначены в первую очередь для того, чтобы завуалировать намерения. В одном случае слова являются переброшенным мостиком между людьми, в другом - в тех же словах мина прячется, ждёт прикосновения.
Половина моих мыслей здесь, другая половина унеслась далеко-далеко.
Может, из-за раздвоенности, из-за того, что не сказал нужное слово в начале, которое бы подтвердило правильность моих намерений, всё стало слишком поздно?
Снова что-то всколыхнулось внутри. Подумал о несбывшихся надеждах, с которыми связывал будущее, о своём характере, - тоже не подарок, о бренности жизни, о времени вообще, о том, что хочется протестовать против порядка жизни, в котором я чуждость чувствую.
От всего этого хочется сбежать, просто сбежать, никому ничего не сказав.
Не знаю, не помню, когда ушёл в себя, когда сделался необщительным, когда экать и мэкать стал вместо того, чтобы всем доказывать свою правоту.
Смута внутри. И волнение, и протест, и надежда.
Не знаю, но ничему не могу противостоять, ничто не могу предотвратить.
Услужливая готовность вести себя так, как от меня этого ждут, вот-вот будет главенствовать. Так это и хорошо.
В той или иной мере каждый существует сам по себе, в той или иной мере он чувствует единство со всеми.
Угрызения совести, - они в том, что не могу угодить, не играю в данном случае роль, которую мне жизнь отвела.
Обвал мыслей неудержимо влечёт всё дальше и дальше.
Молчу, глаза прикованы к какой-то точке за спиной Зои. Что я там хочу разглядеть? Проявления души? Знак особый?
Бред. За пределы своей пограничной полосы я никогда не вырвусь.
Мог бы взлететь – давно бы полетел.
Ощущение полёта – это свобода и одиночество.
Будь у меня способность лидера, я бы мир перевернул. Раз нет такой способности, то гениально иду туда, сам не зная куда, и мне кажется, что страдаю взаправду. Хотя, по-настоящему, смысл слова «страдать», не знаю. Не дано живому человеку испытать те страдания, которые непереносимы.
Скорбь страдания запах имеет. Запах.
Запах крови? Запах тлена? Какой-то особый аромат?
Пахнуло чем-то.
Может быть, где-то в другом месте, в другое время из меня и вышло бы что-то значимое, но для этого от чего-то избавиться необходимо было бы. От чего? От лени, например. От постоянных сомнений, от самокопания. От неуверенности.
Теперь же, не на что надеяться.
Не понимаю, что портит человека. Вроде бы, все первоначально добра друг другу хотят, потом зависть появляется, ненасытность в приобретении, всего мало и мало. И постоянно новизны хочется.
Новизна – попытка выхода за границы мира. Попытка обрести себя. Найти недостающую штрих-крупицу, чтобы сложилась картина.
Кудахчу будто курица, снёсшая яйцо. Хорошо, что не вслух. Не знаю, почему всё это на меня нашло.
Кольнуло сердце. Мыслишка мелькнула, что совершаю предательство. По отношению к кому?
Так человек всегда что-то предаёт: одни переживания заменяет другими, вчерашний день с его ощущениями отодвигает в сторону для получения сегодняшних радостей. Предательство чем хорошо, оно ничего не суммирует.
У первобытного человека дом был под каждым кустом.
Над собой шутить изволю? Ещё чего! Никакой иронии нет. Не хочу сострадать к самому себе.
Снова в голове вопрос: «Для чего жил?»
А жил ли я? Что изменилось, если бы меня не было вообще?
Нет же, всё-таки прожил я свой отрезок жизни. Не хуже других.
То-то, что не хуже. Если бы всё было отлично-благополучно, то и не захотелось бы ни в чём ковыряться.
Всё идёт само собой. Что-то приходит, что-то уходит. Душа ли наполняется, тело ли вширь раздаётся, - всё это несущественно.
Может быть, этот старый дом – вправленная во временной отрезок линза, и я пришёл сюда для того, чтобы все мелкие недовольства, все неурядицы можно было бы рассмотреть? Свои неурядицы или чужие? Думается, чужое зеркало изъяны не станет прятать.
Хорошо бы инструкцию почитать, как другие борются, как другие терпят? Узнать бы, поучиться их терпению. Передо мной или за моей спиной собралось всё, что требует переосмысливания?
Вот, говорят, радостная улыбка, горькая улыбка, усталая улыбка, а ведь это всего лишь по-разному движение мышц, рассчитанное на сочувствие, на участливые расспросы. Всё для того, чтобы адаптироваться к новым условиям. Адаптироваться, – значит, неуклюжесть ликвидировать.
Вполне не осознаю необычность своей миссии. Фантазии не хватает. Из-за этого растерянность.
Слова признаны скрывать настоящие мысли, выражать не то, что думаю.
Да ничего я никому не навязываю. Не благодетельствую, не рассыпаю вокруг себя щедрой рукой зёрна.
У меня не должно быть воспоминаний.
Стою отрешённым. Утратил начало. Невозвратно начало. А ведь я выражал себя в начале. Что-то значил. Меня сейчас не интересует мнение обо мне вчерашнем.
Тень мелькнула, мимолётная тень огорчения. Она как летняя тучка: нависла, пролилась дождём и пропала.
Дождь. Дождь – это и ситничек, и ливень, и морось, и грибным дождь зовётся. Денежным только дождь не бывает.
Лишь о деньгах не стоит жалеть: сколько бы в кармане их не водилось, много или мало, их всё одно на что-то хватать не будет.
Какой-то распад. Заткнуть бы все отверстия, откуда сочатся сбивающие с толку измышления.
То ли распад и неприязнь, то ли, наоборот, полное приятие всего.
Сейчас – это сейчас! Сейчас есть только я и она, и двор.
Хмель неприязни он мгновенно действует. Он достойный противник. Единственный противник, которого никогда не нужно недооценивать. Наверное, хмель неприязни из страха недостатка вытекает. Упустить я что-то боюсь.
Выругаться? Нет, я – вежливый. Вежливый настолько, что с пеной у рта не буду отстаивать свои права. Я могу уйти.
Уйти – это не значит, всё забуду, тут же забуду, едва закрыв калитку.
Меня заводит то, что было запретным, что относится к безвременью.
Не хочу обсуждать самого себя. Выпала в жизни роль, всё равно какая, выполняй её. Надо строить – строй, нужно копать землю – копай. Сподвигло что-то прийти сюда, я пришёл. По душе мне это или нет, какая разница. Отчитываться не перед кем.
Странно вот, я не оратор. Подчас не могу вслух связать пару слов, не могу выкрикнуть то, что копится внутри, что засело в голове. Мысли в слова редко когда перевожу. Но ведь голова постоянно чем-то занята.
Почему-то один из снов вспомнился. Я – мальчишка, наш двор огорожен обычной деревенской изгородью из прясел. Я уцепился за одну из жердин, вишу. Смеюсь, хохочу. А через два от меня пролёта белая кобылица, храпя и взвизгивая, бьётся об ограду, норовя проникнуть на двор.
Мне не страшно. Так как кобылица всего лишь ошмёток тумана.
Но ведь она белая! Бьётся – это не к добру.
Сон вырывает из реальности, из той реальности, где всё предписано – что я такое, что мне делать. Шаг влево, шаг вправо, - а дальше стоп! Жизнь из кулька в рогожку перебивается.
А хотя бы и так!
Что с того, если кому-то поддакну? Спорно утверждение, что поддакивание – признак ограниченности.
Я ли стараюсь довести себя до сумасшествия, кто-то намерился это сделать, но к собственному изумлению, не так-то просто отнять у меня разум. Сопротивляюсь.
Жизнь чертовски серая, с вкраплениями блёсток. Либо тупо тянуть лямку надо, оставаться винтиком-исполнителем, либо надо копить желчь. Причина появится, или без причины терпение лопнет, тогда желчь пригодится. Впрочем, не всегда нужна причина.
Просто так ничего не бывает. Причина есть. Истину на дне искать надо.
Какую-либо ценность как личность имеет тот, кто без подсказки доходит до истины. В чём заключается истина? Истина, когда обо всём имеешь собственное представление. Когда переварил нечто, что другим не под силу.

                81

Мне нравится мысль, что никто никому ничего не должен, что и любовь других людей, их внимание – это подарок, который заслужить надо. Требовать чего-то особенного нельзя.
Зыбкий мой мир. Все для меня сейчас просто «кто-то». «Кто-то», «кого-то» я знаю и не знаю, близко он от меня или далеко, - он просто тень в памяти.
В тень, сколько ни вглядывайся, не поймёшь её отношение ко всему. В зыбком мире искренность не вполне искренняя. В зыбком мире пласты времени чередуются хаотично, и ни в одном из них нет той точки опоры, про которую говорил Архимед. Рычаг и точка опоры, и мир перевернётся.
Если бы жизнь была скала или утёс. Пусть, вершина где-то за облаками. Но уступ-то, за который я могу уцепиться, он должен быть. Только и до уступа ещё нужно добраться.
И в цепи размышлений снова и снова пытаюсь восстановить обрывки разных связей событий. Всё норовлю уяснить, почему и как. Что мне и остаётся, кроме как двигаться вперёд. Любить то, что было, испытывать благодарность к тому, чего уже нет.
Не знаю, что делать. Не уверен в себе. На ум не приходит ничего иронического, циничного.
Характерного лязга не слышу. Тяжесть опутывающей цепи ощущаю, холодок, тупой, без взаимопонимания взгляд на себе чувствую, - и ничего более.
Две руки у меня. Два обрывка могу сблизить, но соединяющего звена нет. Утерял, забыл, может, и никакой цепи событий нет? Может, то, что происходит – оно не цепью связано, а другой зависимостью?
Как бы сплю и во сне размышляю. Никак не могу пробиться сквозь пелену. Окунаюсь, всплываю и снова погружаюсь. Поплавок. Одна картина сменяет другую. Событийность дня – эта картина. Но никак не могу себя вписать ни в одну картину.
Всё может быть. К чему бы мысленно ни прикоснулся, оно начинает шататься. Мир вообще шаткий. Выстрел придурка может войну развязать.
Слышу чьи-то шаги, под шагами прогибается земля. Не иначе исполин. Он разъяснит всё. Он исходную точку поможет нащупать.
Три шага пустого пространства передо мной. Пустее не бывает. Вакуум.
Почему же меня всё ёжит? Кожа, что ли, слезает? Грехи, луковичной шелухой, отслаиваются?
Делаю глубокий вдох. Неожиданно ощущаю полную свободу. Никуда не спешу, ничем не занят, ничто не ограничивает меня.
Косяк слов в неистребимом напоре навязчивости наплывает, чёртова привычка: сначала мусолю слова, а события переживаю и оставляю на потом.
Почему-то удивиться происходящему не получается. Не получается и в определённой последовательности, по алфавиту, по значимости, по времени, согласно моему видению, начать щупать окружающее.
Удивиться, - для этого отстраниться от всего надо, с заезженной колеи сойти, по-иному на всё посмотреть. Если оброс ракушками суждений, то очиститься от них надо. Соскрести их с себя.
Жизнь есть жизнь, чувствовать не значит познавать, не значит ощущать наслаждение. Мечтал о любви, гнался за ней, обрёл и потерял. И тянулись дни один за другим, думал, что самое лучшее ещё впереди. Ожидая это лучшее, потерял настоящее.
Наслаждение – штука редкая, и тот, кто умеет всё раскладывать по полочкам, кто умеет определять ценно то или нет, он, я уверен, на правильность жизни вкуса не имеет. Он весь в сомнениях. Вернее, ему некогда жить со вкусом, иметь этот вкус, так как сомнения его грызут.
Никто не видел, чтобы червяк прогрыз насквозь капустный кочан. Никакое сомнение человека насквозь не прогрызёт. Обёртышей вкуса вокруг кочерыжки много.
Кто-то хорошо меня знает, кого-то знаю я, есть и такие, кому я безразличен. Все они иногда что-то обо мне думают, если я даю к тому повод. Но вот в чём вопрос, хоть на чуточку допускают, позволяют они все думать, что я не такой, как они? Получается, что для каждого моя ступенька ниже.
Зацепился, прилип к липучке словно муха. Жужжу, а сдвинуться с места не могу. Рассуждаю обо всём на свете, но выводы не делаю.
Никому не удалось проникнуть ни в одну человеческую душу. У каждого свой собственный замкнутый мир. Всякий погружён в него. Стоит только на миг вынырнуть, как глаза широко и полно раскрываются, вот тут-то и начинаются проблемы.
А в чём я не такой? В том, что неотступно мысль преследует, что мне позарез куда-нибудь надо? Что-то надо сделать, последний срок, а я не знаю, что делать? И не знаю, и неохота.
Не знаю, зачем сюда пошёл. Сидел бы дома, лежал бы на диване. Так уж обязательно надо было идти?
Не пошёл бы, и мыслей никаких не было бы. Всё хорошо, согласие во всём.
Ага, боюсь любить, вот из-за этого и пошёл. Но ведь ничем не рискую. Моё право, довериться человеку или помечтать просто…
Что, сочувствие хочу получить? Бессмысленность толкнула вперёд?
В жизни надо что-то исправить. Что? Испытательный срок прохожу. Мне плохо оттого, что я не такой как все, что слабый и безвольный, никак не могу заставить себя быть другим, хорошим, как все. Все ведь хорошие.
Не живу, а изображаю живой интерес ко всему. Всё – будто бы.
Стоя у калитки, настоящего горизонта не вижу. Где-то там вдалеке горизонт сливается с небом. За моей же спиной горизонт лежит на козырьке над калиткой, я в этот горизонт могу засунуть руку. И вообще, в пространстве горизонта можно хоть стоять, хоть двигаться в ощущении покоя. В ощущении покоя есть тайна.
Тайна – своего рода темнота, корочка на подсохшей ране. Уходит темнота, сдирается корочка, боль возвращается.
Боль – болотная топь, в которой увязаю все глубже, захлёбываюсь жижей размышлений.
Я томлюсь, ощущение неприкаянности, какого-то отщепенства не дают права быть счастливым. У меня не настоящая жизнь, а краденая. В период томления, не понимаю, куда девается время.
Слушаю тишину, смотрю, пытаюсь понять то, что можно было бы понять, но суть ускользает, ясной последовательности вытекания одного из другого не происходит.
Деревом, деревом надо быть. Сукастым, кривым, приземистым. Дерево мужественно противостоит бурям. Суками, прямыми, выгнутыми дугами, цепляется оно за небо. Чем корявее и искривлён ствол, чем сильнее истерзано оно, тем понимаешь, что питали дерево настоящие жизненные силы. Не для удивления кого-то оно росло. Так и человек не для удивления живёт.
Глядя на дерево, понимаешь, что малые беды – это ерунда.
Ещё, глядя на дерево, понимаешь, что корни должны быть в земле.
А мои корни, их что питает?
Простые вопросы требуют простых решений. Суть становится понятной, когда вкрапления непоследовательности чётче выделяют главное. Не надо стремиться никого удивлять.
Меня вина погнала. Иду куда-то, встречаюсь взглядами с людьми, намереваюсь подойти, заговорить. Всё знакомо и как-то всё забыто. Вот и пришло в голову, что состояние любви не мудрость, а безумие.
Стыдно. Вокруг здоровые люди, один я больной. Мне действительно хочется заболеть, лежать в кровати, чтобы за мной ухаживали и жалели. Приятно, когда спрашивают, что болит, как себя чувствуешь, что принести вкусненького. Хотя прекрасно знаю, что лечит не вкусненькое, а уколы да горькие таблетки. Ещё что-то должны отрезать. Может, всё дело в том, что болит, то вырезать невозможно?
Не корю себя, что проделал путь, а оставшиеся три метра никак не одолею. Я рад тому, что три метра, в них есть время подумать.
Почему-то я плохо о себе думаю. Не стоять и жалеть самого себя надо, а извлекать из себя человеческое.
А что во мне человеческое? Не первобытное звериное, не кем-то привитое, а своё?
Какую наживку я заглотнул?
Всё осмыслить на свете нельзя. Никогда звёзд с неба не хватал, но, думается, что я передумал, оно для меня прошлым делается. И без разницы, какого мнения кто-то обо мне.
Тоска, что ли, подступила? Вижу страшную тоску глаз, ощущаю немую мольбу, хочу найти спасение.
Всё у меня неправильно. Неправильность не позволяет спокойно ходить среди людей. Она же не позволяет выдавать себя за «одного из», за «особого типуса», всё понимающего, но, тем не менее, не такого.
Никак не получается стереть цепочку мыслей.
«Не таких» изолировать надо. Чтобы в тюрьме ли, в скиту определили они для себя, что есть главное. Для каждого существует «что-то» главное. Вот и пускай крутят пластинку на тему совести. Чтобы в руке заводная рукоятка постоянно находилась.
«Крутят» - это о ком-то. Я кручу свою пластинку совести.
А почему, собственно, «не таких» изолировать? Я же не властен в контроле каждого шага, каждого слова. Хотя и хожу, и говорю сам, но так только считается, что сам.
На миг почувствовал себя свободным от бреда, по крайней мере, почти счастливым.
Всему есть начало, только это начало почему-то забывается. Никто своего первого шага не помнит. Давно забытое, из ночной темноты памяти вылетает подобно сове, шурша крыльями.  Забытое внезапно вспоминается.
Забытое, внезапно вспомнившееся, всё то, о чём когда-то вскользь думал, серьёзно не принимал, оно, полное сомнениями, и теперь с собой свободу не несёт. Всё для чего-то вспоминается. Одно к другому за уши притягивается, без никакого объяснения.
Подкрадывается страх. Я уже отчётливо не представляю себе происходящее. Впрочем, об этом размышлять бесполезно. Разбирает как будто не злость, а любопытство, что ли.
Наверное, на лице написано противоречие, сплошное противоречие. Гнусная у меня рожа, скорее всего, так бы и плюнул. Хорошо, что сам себя не вижу.
Презираю себя? Бред. Полное враньё. Себя не презирают, но, вот злость, что всё не так, что не получил изначально особых благ, не имею средств, чтобы достойно вести игру в жизнь, - да, испытываю разочарование. Нет у меня таланта к обману. Нет.
Темно в глубине души. Чем-то переполнился мой источник, вот-вот польётся оттуда невесть что.
Не понять, что меня убило, не понять, почему я ещё живой. На десять процентов, на пятьдесят процентов, без памяти, без достаточного раскаяния, наполовину захороненный в пустоте, но, тем не менее, червячком грызу я очередную дырку в окружавшей меня оболочке.
Переживания безболезненны. Не буду же я разбиваться в лепёшку, лишь бы научиться обманывать или чтобы понравиться. Буду нравиться самому себе, и другие нос от меня воротить не станут.
Период такой. Есть периоды взаимной преданности, случаются периоды отчуждения, проживается период согласия и любви. А у меня сейчас период непонимания, что ли. Обжёгся, так приходится дуть на всё.
Для меня важнее участвовать в процессе, выудить что-то и понять, с чем его едят, чем съесть этот улов. Я не хищник, чтобы улов есть сырым.
Всё в жизни рассчитано, всему есть цена.
А мысли всё вскользь, всё вскользь. И воспоминания, и мысли ни о чём, и мысли о мыслях – всё ни о чём. Не надо бы думать, но думается.
Вот из-за этого, не надо думать, но думается, маята и охватила. Вот и хочется всех обличать, а радости от этого никакой. Лишь ощущение пустоты, и я, подвешенный на нитке, болтаюсь: и не там, и не здесь.
Создал вокруг себя пустоту. Горжусь, что обхожусь малым. Конечно, не мешало бы заиметь больше. Жил не тужил, бац, проснулось желание.
Благие намерения были, красоту намеревался квадратно-гнездовым методом растить. Когда-то в колхозах кукурузу квадратно-гнездовым методом выращивали.
Помню, поле, засеянное кукурузой, выделили нашему классу в подшефном колхозе. Практику производственную на том поле проходили. Пололи, поливали. Убивали время. А кукуруза выросла по пояс, и засохла. Почва не та была.
Для развития человека почва должна быть та. Это растение корнями проникает в суть земную, а суть человека в голове, в его мыслях скрыта. Мир изобилует мыслями, и с помощью внутреннего чувства суть постичь развития можно.
Вот в детстве, по моим теперешним меркам, жизнь была беспредельной. Никаких горизонтов, никаких границ. А теперь зажат рамками. Так и рамки всё время сдвигаются, всё время что-то теряю.
Закрываю глаза, в попытке заново прожить десяток прошедших минут. Возможно, дело в том, что всякий раз пережитая минута приносит неповторимое ощущение.
Парю тогда в своём пространстве, поглощённый самим собой. Прикидываюсь, что интересует чужое видение.
Это моменты времени без пространства. Вроде бы всё знаю и понимаю, и в то же самое время я слеп и нем.
Не на память уповать надо, не тренировать её, не акцент делать на умении выбирать из накопленных богатств наиболее подходящий вариант. Не выгоду ловить надо, а развивать чувство всеобщности, то, что отличает добро от зла. Чувство всеобщности является началом начал.
Текучесть времени могу видеть, только оглянувшись назад. Истина познаётся интуитивно. Вектор познания истины у меня направлен внутрь. Он остёр, этот вектор.
Раз за разом он что-то протыкает.
Не один раз я распадался на вчера и пытался переползти в бесконечное завтра.
Меняю одно суждение на другое.
Чую, просыпается во мне сладкая бесшабашность. Плевать, что-то предам из своих убеждений, зато притворство пройдёт.
Мне вечно кого-то предавать приходится.
Думаю, что люди, в основном, делятся на две категории: первые ценят то, что соответствует их пониманию добра и красоты. Лоск, ухоженность, отсутствие угловатости, покорность. Они ценят традиционное, привычное, правильное. Оценивают вещи и предметы с точки зрения выгоды и пользы. У таких всегда копейка в кармане водится.
Вторые – их значительно меньше – красоту ищут в том, что отличается, отклоняется от нормы. Им самобытность важна.
Я – ни то, и ни то. Я проплываю облаком над всем. Ни форм, ни образов, ни каркаса.
Странный? Конечно. Отчаяние охватывает до самых пяток.
Чувствую, как опасность сгущается вокруг меня, словно сам день делается врагом, состоящим из шороха, недремлющих глаз, цепких рук и неутолённого желания.
Странно смотреть на часы. Что-то в них тикает, стрелка бежит по кругу, говорят, время бежит. Всё вокруг неподвижно, а время бежит.
Думается просто так, испытываю разные чувства, переживаю. Разглядел муравья – мысли о муравье, паутина стянула концы двух травинок – мысли о пауке, как он перебрался с одной травинки на другую, и не порвал тонюсенькую нитку?
Не хочу об этом думать, но думается. И смотрю по сторонам. Смотрение странное, выборочное. Всё примериваю к себе. И самоощущение возникает собственной значимости: как же, это я иду, от моего взгляда ничто не ускользнёт, муравья за десять шагов способен разглядеть.
Странно, думаешь об одном, вдруг обнаруживаешь себя совсем не там. Тенями замелькают в мозгу воспоминания. Без вызова, отдаляясь. Думаешь, и не понимаешь, о чём всё, что делать, куда попал.
И вина начинает чувствоваться, стыд. Будто прошлый мир с его состоянием вытолкнул, а мир, в который попал, не принимает. Все правы, один я, поперечный, никак главное на свой крючок не поймаю, не за того себя выдаю.
В чём смысл и суть? Конечно же, жить и сострадать пока можешь. Сострадание – начало процесса медленного умирания. Ступил на эту дорогу, и всё.
Всё, в конце концов, должно забыться, но откуда чувство, что давно-давно забытое, то, что не вроде, как бы вчера происходило?
Тупое вкалывание, накопительство, неопределённое вечное умиротворение, так сказать, будничная жизнь с её привычными проявлениями – оно смерть чувствам и переживаниям. Всё это отвергает то, о чём я не имею ясного представления. Когда абстрактно рассуждаю – тут всё понятно, начинаю конкретно действительность перебирать – тупик.
Понял, что у меня не было прошлого, что ушло – оно уже не моё, вероятно, не будет и будущего, топчусь в сегодняшнем, скорее всего, заживо душу мою похоронят.
Почему так думаю, - не знаю.
Кто бы дал мне прожить достойно каждую минуту и каждый час моей жизни. Пусть будут и трудности, и горе, и печаль. И весёлость. И грешить я буду. и совершать подвиги…Но каждая минута должна быть наполнена.
Раньше был более разговорчивым, теперь с каждым годом становлюсь всё молчаливее, теперь веду разговоры с самим собой. Нахожусь в лесу, разговариваю с деревьями. Отчасти свихнулся. Тронувшийся умом человек воображает из себя бог весть что.
Определить «главное» - это одно, но и ключ, отмычку подобрать надо, чтобы цепь привязи отомкнуть.
Чувствую, цепь натянута до предела. Я, наверное, рванулся слишком сильно, того и гляди, отбросит назад.
Сохранить бы равновесие, устоять на ногах.
Нет никакой привязи. Ощущение привязи из-за маеты. Маета из-за того, что хотелка не работает. Могу же повернуться, и уйти, не сказав ни слова, случайно ведь зашёл, могу извиниться, сказать, что перепутал адрес.
Почему с ребёнка нет спроса, если он что-то делает не так? Поругают и забудут. Стать бы крохотным несмышлёнышем, наверняка Зоя не стояла бы столбом, а спустилась со своих ступенек, если бы и выставила за калитку, то не за ухо.
Чувствую, ухо наливается, покраснело.
Я ненавижу себя. Подумать всю эту ерунду – хуже, чем убить. Разве можно взлететь к облакам, имея такие мысли? Что остаётся, так ползать червяком. Даже муравей стократно счастливее.
Глупо. В голове что-то рождается, не мечта, а бредовый призрак, и растаивает.
Я молчу. Я знаю, что лучше не говорить. Иначе сморожу вздор. Лучше отмолчаться и подождать, пока Зоя окончательно не решит что-то для себя.

                82

Моя возможность восприятия других зависит от того счастья, который ощущаю. Когда я счастлив, все люди мне нравятся. Тогда кажется, что вся жизнь впереди и я готов её тысячу раз поменять.
Я до мозга костей скептик. Скептику невозможно что-нибудь доказать, меньше всего то, в чём есть хоть грамм необычного. Конечно, я малость того, какой человек в здравом уме, станет сам с собой разговаривать?
В какой-то мере я неравнодушный. Принизить никого не хочу. Если человек неинтересен, это самое неравнодушие ставит меня над ним, непонятное превосходство заставляет снисходительно прощать. Может, не замечать.
Не замечать не всегда удаётся. Делать вид, что всё устраивает, между тем, как кошки на груди скребут, - это означает иметь мозги набекрень.
Так мозги у меня такие и есть. Я вспоминаю до того, как увижу. Потому что, не в этой жизни, так в прошлой, не в прошлой, так в когдашнатой все воспоминания воплощаются. Воспоминание всегда рядом. Оно появляется оттуда, где хранится всё.
В один момент есть желание вспомнить что-то, в другой – гоню от себя всё. Как бы ни гнал, прошлое преследует, настигает сзади, пытается поймать в сеть. В душе звучит какая-то фальшивая нота, чувство вины, которое не поглотит ни одна звукоизоляция.
То – не то, те – не те, - всё сторожит, всё готово схватить. Я как бы всегда между двух миров. Когда взмываю вверх, сердце не замирает: из космоса ведь я на землю пришёл. В космосе моя родина. А вот когда лечу вниз, по-настоящему страх пронзает. Вниз – это в неизвестность. В неизвестности нет свободы.
Неизвестность не смешит. С неизвестностью хорошо находиться ровно столько, чтобы получить, что мне нужно, а потом смыться.
Я должен кого-то простить. Кто-то должен меня простить. Тут никакое «но» не вставишь. Тут «прости, но» не подойдёт.
Переход происходит мгновенно, но длителен процесс, который предшествует переходу. Готовность встать и идти, означает согласие с невозвратом. И нечего руки на груди скрещивать.
Просто сидеть на стуле, как и просто стоять у калитки и радоваться жизни, - это ненормально.
Наверное, я оставляю всюду неприятные воспоминания о себе: недосказываю, недооткрываюсь, недопонятлив.
Спорно, но я прирождённый наблюдатель-исследователь человеческой природы. Мне нравится мысль, что никто никому ничего не должен. Что любовь – это подарок, который нужно заслужить, и нельзя её потребовать. Откуда что приходит – не знаю. Я без усилий суть ухватываю. Не спрашиваю, но догадываюсь. Догадки, если их не обнародовать, нутро разъедают.
Нет, я не готов на всё ради кого-то. И верным псом, преданно смотреть в глаза, вилять хвостом, ходить сзади, уткнувшись носом под колено, я не способен. Но ведь я и не способен влезть в душу и заставить во всём потакать своим капризам.
Капризов у меня полно.
А вот холодной расчётливости у меня нет.
Какая-то возбуждённая чёрная пустота тоски внутри. Всепоглощающее уныние. В этом состоянии для меня важен огонёк узнавания в глазах или ощущение теплоты признания.
Надо поворачиваться и уходить. К чёрту это унылое безделье. Но сама мысль, что придётся возвращаться по пустому проулку, ужасает.
Ни в ком я не нуждаюсь. Не хочу ни в ком нуждаться. Хочу, чтобы нуждались во мне.
Мир таков, какой он есть. Абсолютно нет надежды, что он через час изменится.
В дом, в котором ничего нет, только-только его собираются обустраивать, отрадно войти тому, кто тоже задумал что-то изменить у себя. Сравнить, получить подпитку.
Итог своему прошлому подвести.
Не итог подвести, а избавиться от неопределённости, которая толкает прочь, толкает к тому месту, приблизиться к которому никак не удавалось.
Я рядом, чувствую, трусь, но ползаю и хожу не там.
Правильно, раз я недоделанный, спроса с недоделанного нет. Никто не знает ни моих замыслов, ни цели. Я сам смутно подозреваю, чего хочу.
Могу долго скулить, но рано или поздно слёзы иссякнут. Тогда нужно будет искать другой способ привлечь внимание.
Всё для меня ничего не значит. Лодырь я и бездельник.
Мои догадки, вечные мои догадки, касались и отталкивались от внешнего проявления людей, от поступков, от их слов, я ведь стараюсь сути не касаться.
Какое значение суть имеет? Вижу грязь, стало быть, она грязь, как она образовалась – не важно. Вижу что-то красивое, обязательно взгляд на этом красивом задержится. Ни одну фигуристую или со смазливым лицом женщину не обойду вниманием. Вида не покажу, но полюбуюсь.
Ищу, сам не знаю что. Ни разу не встретил человека такого же, как я сам: терпимого, с чистым сердцем, умеющего прощать.
Эка, как себя возвысил! Ни гордости, ни тщеславия, ни зависти. Ничего не знаю. вообще ничего. Я просто чувствую. Если чувство сильным бывает, я убеждаю себя, что знаю.
Суть практической ситуации дойти должна.
Я прощаю себе всё, что не сделал, а мог бы.
Где-то, в каком-то месте, на каком-то континенте есть заветная дверца, и кто-то стоит возле неё, ждёт. Может, призывно размахивает руками, знак подаёт. Для меня.
Всё на этом свете начинается и кончается когда-нибудь. Кто-то хватает удачу на лету, кто-то лишь за хвост успевает прицепиться. Кому-то повезёт, он на шею сумеет вскочить. Разные способности у всех, да и удача скользкая дама, как змея: и обовьётся, и укусит, и уползёт в сторону, извиваясь.
Остался с носом, - не беда, не стоит терять оптимизма. Не я первый, не мне и последним быть.
Я много чего читал, много рассуждал, о многом слышал краем уха, вымечтанное знание позволяло ревностно провозглашать истины.
Пророков хватает.  Так уж в этом мире заведено: сегодня я, допустим, преуспел, завтра в проигрыше оказался, - таков закон. Он незыблем.
Закон – это порядок. И в отношениях людей, и в событийности должен быть порядок. Я приверженец порядка. Хочется середины держаться.
Если другие люди живут по другим законам, по характеру или рождению, или в силу обстоятельств, то и они должны придерживаться середины. Крайности представления – они с ног на голову переворачивают. А серединками прибиться друг к другу можно.
Но вот почему-то с каждым днём сужается круг избранных. Из-за нехватки времени, да и больно много запретов и ограничений. Тем не менее, знаю, где-то меня ждут. Где-то примут, не будут рассматривать, и задавать глупые вопросы.
Где-то - это может и здесь, и в другом месте. Только бы успеть.
Мир соскочил с рельсов, мир неуправляем. Всё настолько поменялось: и в моде, и во взаимоотношениях людей, в поведении, в манере разговаривать с напором и грубостью, в желании поучаствовать в дележе, сравнить и оттяпать себе кусочек, что, пожалуй, лучше и легче жить-быть на отшибе.
А я?
Мне нужно не давать собой править.
Тот, кого ненавижу, должен быть в поле зрения.
Из жизненных переделок все как-то выпутываются. Каждый отмеренный ему кусок жизни проживает. Думается, что для меня не последним является умение прощать. Для меня – прощать, для женщины – мужественно стариться.
Мысли опять вбок перескочили. У женщины два обличья: она и непреклонная, и благосклонная одновременно. Любой мужчина внутри самонадеян, считает, что стоит ему пошевелить пальцем, как тут же на этом пальце, как на крючке, две-три особи женского рода повиснут.
Во всём две правды. Какая-то забудется скорее.
Хожу как кошка около ноги хозяина, трусь обо что-то, выпрашиваю съестное. Для кошки суть – кусочек рыбки, для меня суть – искра понимания.
 Огорчаюсь я всегда настолько, насколько сам хочу огорчаться. Не больше.
Есть, думаю, какой-то закон удачи. Не для всех он, но он есть. Поэтому примириться не получается. Но ведь и не настолько всё обрыдло, что желание, лечь и ноги вытянуть, отодвинет другие проявления в сторону.
К чему-то одному всё всю жизнь примеривается.
Маска нелицеприятности на лице. Понимаю ведь, что не столь желанен, не в полной мере достоин или не оценён, но, несмотря на внутреннее ожесточение, заставляю себя возвысить Зою. Самолюбие – самолюбием.
Кто-то смотрит так, кто-то – иначе. Мне легче быть таким, какой я есть.
Легче или удобнее?
Не всё ли равно.
Делаю вид, что будто сержусь. Делаю вид, что переживаю. На всё смотрю со стороны, воображаю себя на месте наблюдаемого.
Вопрос возник, - могут люди встретиться не просто так, а по какому-то родству душ? Задумался. Не сами люди сходятся, а сводит их кто-то.
Всё сдвинулось, всё перемешалось. Всё было давным-давно.
Считаю, что для себя я - пророк, хотя ход моих мыслей неестественен. Я цел и невредим. Не сорю словами. Считаю, то, что известно всем, оно никому вреда не причинит: сколько можешь своё держать при себе - держи. Не важно, есть на совести царапинки, всплывают отдельные эпизоды, никого не убил, не отравил, не крал вагонами.
Верю я или законченный атеист? Верю, верю. В своей вере я неутомим. Часто возвращаюсь мысленно в одно и то же место. Потребность есть приподняться и оглядеться. Но не могу ежеминутно делать выбор.
Много хожу. В этом нет никакого неудобства. Ищу возможность хоть что-то спасти.
Уверенность покидает, а ведь казалось, что искомое где-то рядом, совсем близко. Но оно ускользает. Всё больше и больше хочется вскинуть руки и взмолиться, попросить помощи.
От чего-то надо избавиться. Я привык избавляться от всего, что мешает. Но ведь прежде, чем что-то выкинуть, сто раз в руках поверчу вещь, прикину, на что она сгодиться может ещё, и уж если месту применения не найду, тогда от вещи или суждения, или от чего-то подобного, избавляюсь.
Избавляюсь, чтобы наполниться другим. Но первоначальное сожаление где-то сохранится.  Тайное намерение «авось» гнездится внутри.
Тайное намерение может спасительным видением проявиться. Но видение не всегда помогает. Оно не становится защитой.
Всё тянется из давным-давно. Это давным-давно я предал. Я предаю всё, к чему прикасаюсь.
Однако, вид у меня не огорчённый. Голову на отрез даю, что это так.
Что-то улавливаю. Чувствую какие-то волны. Не знаю, откуда они струятся, что за ореол зыбким светом внезапно окружил голову Зои.
Толчок сердца и неодолимое волнение. Удивление? – отчасти. Удивляюсь чем-то близким, чем-то далёким? - не всё ли равно. Главное, не утратил способность удивляться.
В голове чёткое деление. На левой стороне пропечатывается фраза: «Не топчись на одном месте. Иди», а фраза с правой стороны утверждает, что торопиться не надо, идти некуда и незачем. И справа тянет смутным ароматом. И шум. Множество голосов. И сквозь шум явственно слышится стук капель воды.
Тук – тук – тук.
Стало жарко. Каким бы равнодушным ни было осеннее солнце, но оно не перестаёт греть.
Колотится сердце. Руку прикладывать к груди надо, чтобы унять колотьё. Интересно, сам стою недвижимо, а сердце так и норовит выскочить из груди. Может оно, сказочный колобок, в какую-то минуту вырвется и покатится по тропинке, только успевай бежать за ним.
Куда покатится? Наверное, туда, где утешить могут.
То ослепительная чёткость, то серые, незавершённые, казалось бы, не имеющие ни к чему никакого отношения картины.
Почему так? Наверное, я, как и множество неумех, которые не доводят свои жизни до логического конца, у которых сердце обрывает свой стук в минуту наивысшего откровения, я проникся виной.
Жизнь должна вершиться под знаком плюс. Ноль – это остановка жизни. Минус – небытие.
Я жаждал быть повсеместно, я суть хочу свою найти. Найти то место, где полнота жизни проявляется во всём. Где нет деления ни на хорошо, ни на плохо.
Что за вина тяготеет надо мной? Я же случаен в этом мире. Я - погрешность. Шанс - один на миллиард. И он выпал. Я – это «не- я». Правильно, места своего не знаю. Не на ту дорогу меня вывели.
В неразберихе живу. Живу в необозначенном, непонимаемом мною мире.
Голова отдельно, тело – само по себе. Всё не моё, но принадлежит мне.
Желание совершить доброе дело. Это желание всегда возникает поздно. На минуту бы раньше. А ещё на минуту раньше следует отключить голову. Предлог, по которому желание возникает, надо убрать. Ведь одним только желанием, каким бы ни были фантазии и причуды, дело не делается. Желание ни на кого не влияет.
Чего жду? На что надеюсь?
Почему возникло желание быть здесь? Да потому что хочу быть сам по себе настолько, насколько это возможно.
Не нужны мне утешители.
Голова желает добра. Желание добра как-то не вяжется с желанием быть внутренне независимым.
Жизнь всё-таки терпелива и деликатна. Не бьёт обухом, не предоставив в начале два-три шанса.
Для кого-то всё – игра и притворство, для меня всё – загадка. Поэтому терпимость для меня один из трёх китов. А два другие какие?
Вроде бы, ни к чему не стремлюсь, но уходить не хочу.
Я – тем не менее, выживший в неприветливом мире.
Жил при сталинизме, при хрущёвской оттепели, в брежневском застое. На лучшее надеялся в горбачёвскую «перестройку». Не попал в жернова лихих девяностых. Мне нравится вспоминать, копаться во временах, когда всё устанавливалось. когда один порядок сменял другой.
Есть что-то от пугливого зверька во мне: чувствую неприветливость, готов отпрыгнуть в сторону. Пугливый зверёк противника в лоб не встречает, он норовит бочок подставить. Состояние покоя мне не свойственно. Следовательно, ни о какой позиции и речи быть не может.
Распадаюсь я на множество мелких «я».
В переходном мире живёт потерянное поколение. Оно возлагает вину на предшественников, победив в войне, они не сумели поставить страну на новые рельсы, они в тупик состав пустили. Нас же обвиняют в том, что мы вырастили откупное поколение. Теперешние всё к рублю примеряют. Сопереживание, сострадание, совесть, - всё это высмеивается.
Жалуюсь? Да, нет. Имею право высказаться. Облегчить душу. В погоне за истиной забыл о цели, превратился в жертву.
Что бы ни говорили, но своя рубашка ближе к телу. А раз так, то каждый должен обзавестись своей рубашкой. Только, пускай, расцветки будут разными. Так веселей.
О чём речь? Раз на кусок хлеба права имею, то и могильный крест заслуживаю.
Минутное озарение. Всё происходит в мгновение ока, так и только так происходит что-то важное.
В голове не укладывается, что люди могут давать и дают обещания, которые не собираются выполнять.
В воображении возникла картина, но мысль почему-то сразу шарахнулась в сторону. Случайный импульс проявил сознание, которое вне меня.
Земля сама вращается, я вращаюсь вместе с ней. Из-за этого голова кругом идёт.
Круг однажды замкнётся. Из-за этого и усталость. Отсюда исчезнувшее желание радовать и радоваться самому. Из-за этого так неуклюжи попытки, навести мост над когда-то возникшим провалом.
Подвесили меня, бросили на произвол судьбы.
В какую сторону двигаться? Если раньше я считал, что нужно просто двигаться к месту назначения, кривая вывезет, то теперь почему-то думается, что место назначения там, где я есть.
В этом тайна жизни. Без тайн скучно, с ними – никакой определённости. А ведь всем одинаково светит солнце. Всем дана возможность радоваться. Вот только не все ценят это.
Так как дома разговаривать не с кем, а потребность общения есть, выговорить определённое количество слов недельного запаса, приводит меня к необязательным знакомствам. И сколько-то шагов я должен каждый день прошагать. И ладонь каждый день должна ощущение пожатия сохранять.
Пытаюсь наперёд угадать, кто, что знает и хочет сказать. Правда, есть мысли, которые основательно продумать нельзя: они подобны водовороту. Чуть замешкался, как тут же попадаю в воронку. Начинает крутить.
Можно сто раз повторить: забыть всё, хочу и должен забыть, но, не в силах совладать с собой.
Тяжелы минуты, когда нужно порвать с друзьями, чтобы уяснить себе смысл дружбы. Чтобы приобщиться, нужны деньги. Лёгкие и весёлые.
Нужно уметь вовремя остановиться, не произнести роковые слова. Роковые слова означают всё и вообще ничего.
Стою и пялю глаза. Уродливый дом, уродливое крыльцо, покосившийся забор. Куча хлама. Из-за того, что я всё так внимательно рассматриваю, двор делается абсурдным. Ну, никак нельзя здесь укрыться. Безумие. Чего ради она приехала?
Смотрю и происходит трансформация – всё как во сне. Прихожу в ужас оттого, что никак не могу проснуться.
Перед походом куда-то, невыносимо тошно становится, всё валится из рук, куда-то скрывается: стул не на месте оказывается, палец об него разбил, носок пропадает, как на грех пуговица на рубашке обрывается – неделю висела на ниточке, и ничего, а тут завалилась куда-то. И стул, и пуговица, и не вовремя замолкший телефон, зарядка кончилась, всё вызывает протест и негодование.
Когда начинает всё валиться из рук - это предупреждение. Радость жизни кратковременна. То, что приобрёл неестественным образом, отравит, в конце концов.
А, в конечном счёте, что? Что такое конец? Смена чего?
Стою, рассуждаю, строю расчёты, понимаю ведь, что в теперешней жизни расчёты не пригодятся.
Получается, я обдумываю свою жизнь с намерением, что когда-то проживу другую.
С каждым днём жизни утрачиваю себя.
Уметь радоваться чему-то, означает ничем до конца не проникнуться. В этом состоянии за нормальными пределами страдание прячется. Делать надо так, чтобы не загнали в угол. Чтобы не распяли. Жить надо в пресловутом «будто»: будто бы всё хорошо.
Будто умираешь, будто воскрешаешься, будто - счастлив.
Живи вместе со всеми, и вопреки представлениям других.
Даже если я не понимаю ничего, память «не понимаю ничего» определит всё достаточное. С этим пониманием против всего мира выступить можно.
В конце концов, придёт желание положить конец этой непрерывной цепи, этой слепой череде надежд на лучшее.
Стало настолько безразлично, что жить или пожертвовать собой ради чего угодно и кого угодно, перестало волновать.
Поднимаюсь, и становлюсь на круг, иду и иду. Иду вслед за минутной стрелкой.
Чувствую, на короткий миг расцветает надежда. Тщетная надежда никого не компрометирует. Я же молчу. Я же вслух не произнёс ни одной длинной тирады.
Некая огромная возможность упущена мною из-за того, что не хватило воображения и решимости.
Существуют силы, которые никому не подчиняются. В одних силах – закон праведности происходящего. В других, враждебных, которые накликаешь на себя неправотой, нечто иное.
Как кошка и собака – один закон наступает, другой отступает, опровергая подозрения.
Шип, взмах лапы. Скулёж.
Дурацкая, никчемная минута, на протяжении которой осознание пришло, что спокойная мирная жизнь рухнула, возврат к ней невозможен. И невозможна борьба на равных между мною и временем, и той же жизнью, и всеми остальными. Всё слишком поздно. Выбито оружие из моих рук. Не понимаю кем, но та сила сильнее.
Хотя бы злость пришла. Подстрекнуть чем-то себя надо.
Всё утро предчувствовал, всё утро боролись во мне радость и разочарование: чему-то пришёл конец.
Недаром проделал этот путь. Недаром остановился в трёх шагах.
Но ведь что-то всегда выводит на чистую воду, что-то разоблачает, припирает к стенке.
Ну, припрут, и что?
Расплывчатость переходного состояния. Никак определённость не угнездится на отведённое ей место.
Ощущение, будто меня заворачивают в ковёр. Меня ли заворачивают, пространство наворачивается и поглощает, что в лоб, что по лбу, что одно точно, - кому-то не хочется, чтобы я до крыльца дошагал.
Мир лжив, и я частица лживого мира.
Вращается земля, идёт время, рождаются и умирают звёзды, а я как заворожённый не могу в себе разобраться.
Мне первому трудно начать разговор. Мне похожесть человека на себя уловить надо. Неловкость преодолеть. Как это, ни с того ни с сего подступиться к человеку, спросить: «Для чего?», и спросить, чтобы заключить, что я не такой, спросить, чтобы беседа стала естественной. Для этого в запасе набор определённых штампов иметь надо.
В нужную минуту для возрождения из набора штампов почему-то никак не вытащить нужное слово. И взгляд чужака должен быть как подарок. И понять значение взгляда надо.
Нет никакого возрождения, нет.
Обилие раздражений на улице, и не только на улице, как-то само собой проходит. Спустился с крыльца, бесшабашно махнул рукой, наспех решил, в какую сторону стопы направить, вся суета и бред тут же уплывают в пустоту.
Первый шаг – попытка начать всё сначала. Суметь начать всё сначала, я не в состоянии. Да и толку не будет никакого, постоянно начинать с начала. Я не испытываю в этом желания.
Не сумею я ничего выстоять. Ни Зоя не прониклась, ни я не созрел. Мы не являемся самими собою.
Я ни в разговоре, ни в путешествии по улицам неукоснительно не следую всё прямо и прямо, не в прямизне мой принцип.
Вопреки здравому смыслу много виляю. Здравый смысл, - не посмертная маска, насквозь условный эталон, к которому примериваться надо. Льщу себе.
Здравый смысл в молчаливом разговоре, разговоре взглядами, в ощущении.
Разговор – это умение плести узор. В одном направлении тяну нить слов, пересекаю старое направление новыми домыслами, вяжу узлы догадок, - суть ищу.
Пощупать, воочию удостовериться хочется, что всё так, как думал.

                83
   
Человек ко всему привыкает. И я мог бы быть другим, и все остальные. Вообще-то, до остальных мне нет дела.
Когда я стал таким?
Странно, почему именно упор делается на слово «стал»?
Я родился таким, был таким и останусь таким.
Осознал, и начал оглядываться по сторонам, вроде, как недовольный и собой, и всеми. Дурацкие слова «мне жаль», не собираюсь говорить.
Недовольство – туман, сумрак, темень ночи.
В темноте разве можно что-нибудь разглядеть? Не кошка, ведь я.
Солнце светит, а на душе смутно и темно. В той темноте затаились и подстерегают страхи.
Оно, конечно, знал бы. что маета усилится, наверняка, три шага прошагал бы, не задумываясь.
Всё дело в том, что никто ничего не знает наверняка, и это, именно это, поднимает из пучины сомнения: стоит ли игра свеч, стоит ли приносить жертвы, зачем, а что это даст? Не будет ли хуже?
Уподобился сороконожке, которая задумалась, с какой ноги начать ходьбу.
Чёрт его знает, ничего ещё не совершил, а рассуждений – воз и маленькая тележка. И все не по теме.
Кто-то рождён властвовать, кто-то всю жизнь будет сомневаться, есть себя. Осознание отсутствия чего-то в себе, толкает на путь любования собственным «я».
Хорошо бы было, сделал глубокий вдох, очень глубокий, и появилась бы возможность, подобно сдувшемуся шарику, отлететь и растечься в стороны.
Кто рождён властвовать, тому известно много, но он предпочитает не знать то, что его не касается. Вернее, он растекается на две стороны, он и с той, и с другой стороны снимает пенки. Ему как бы и плевать на стороны. Он себя любит. Себя и только себя.
Я радость жду. Радость от чувства равновесия, от сознания, что никуда идти не надо.
Хорошо бы угадать желания и вкусы, чтобы пропала властность, которой все покоряются.
Завидую, что ли?
Мне нужен кто-то. который понял бы, что я чувствую в эту минуту. Чувство такое, будто всё со мной уже было.
Дело в том, наверное, что обеими ногами на земле стою некрепко.
Это, по сути, верно, но…
Моя жизнь – это путь в гору и в гору. Оступаюсь, падаю, ползу на карачках, сохраняя рассеянную отчуждённость, молю о перевале. Две трети жизни копался в совершеннейших пустяках, лишённых значения. Лишь теперь начал понимать, что каждый шаг напоён ожиданием.
На веру я, таким уж меня создали, склонен принимать теории умников, но тот, кто рождён властвовать, он ловко вычеркнет из любых умных теорий то, что ему не по нраву.
Вычеркнет, бросит на землю, шаркнет ножкой, и разотрёт, как ненужное.
Песок под ногами – это растёртые надежды. А если их снова сгрести в кучку, попытаться склеить?
Получается, я вижу себя чуть ли не насквозь, а раз так, то в некоторые моменты, становлюсь, сам себе противен.
Вот и теперь как будто напрашиваюсь на сострадание. Зою должен утешать, а у меня нет слов. Зоя что, её горе женщины - брошенки красит. Ей к лицу скорбь одиночества. У неё для привлечения сто и один способ есть: и накрасится, и прифасонится, и запахи применит.
Слов нет. Не комедию разыгрываю. На людях противно дурака валять. Но ведь и не плачу. Не горюю об утрате того, чего у меня не было.
Возможность поменять жизнь, когда-то мною упущена. Не хватило сил, воображение всей картины не показало. Прошлое полностью отдало себя, я полностью начерпал в прошлом бак разных суждений. Вот и кручусь возле него с ложкой, не знаю, с какого боку подступиться, зачерпнуть.
Живу половинчато.
Вроде искренность во всём, даже в презрении, которое ленивым зевком прячу, «вроде» всему придаёт видимость обмана.
Обмана нет. Всё из-за раздвоенности.
Что-то сковывает. Страх? Это «что-то» холодным дыханием тронуло душу. Слабенькая она у меня: чуть что, распадается на части, распадается, чтобы тут же слиться, возникнуть в новом образе.
Какой, к чёрту, новый образ, если из первоначального дерьма новый образ лепится?
Не все дырки в душе заткнуты. Чувствую, как дымным клубком вкрадчиво вползает отчаяние. Оно бесконечно и безысходно.
Отчаяние вползет, я сам выхожу из пределов самого себя. Выхожу, чтобы частью себя же заползти в себя с другого конца.
До бесконечности это повторяется. Оно не даёт покоя.
Одна часть моего «я» как бы парит над всем этим, не превращаясь во что-то цельное. А другая?
Зоя долго смотрит на меня, пожала плечами. Годы и годы прошли с той минуты, когда я открыл калитку. Лязг захлопывающей двери до сих пор висит в воздухе. Лязг и год никак не совместимы.
Конечно, прошло какое-то время, прежде чем я обнаружил сам себя. Всплыл из транса. Транс – состояние, в котором я мог бы принимать самые верные решения.
Двор теперь почему-то не воспринимался как двор.
Дом мнился лишь частью чужого мира. Без смысла. Мой взгляд ни в чём не мог обрести опору.
Какая опора, если как в калейдоскопе строй фигур меняется: не понимаю, чем заворожён был всего минуту назад.
Пытаюсь обмануть самого себя, как попка повторяю «не знаю». Всё прекрасно знаю. Зелёный, нисколько не увядший побег надежды и веры всегда пробивает себе путь к свету.
Я своего начала не помню. Так и кончусь, не осознав конца.
Сомневающийся человек чувство вины за собой видит. Искупить хочет, но на подвиг силёнок не хватает. Вот я и занимаюсь надуманными исканиями.
А надуманные искания – это тьфу, так, ничто.
Всё в конечном счёте ничто. Что такое, «конец счёта»? С чем его едят?
Не хватает широты мыслям. Мысли ограничены пределами черепной коробки, там они варятся. Там кипение происходит. Оттуда пар вырывается.
Всегда кто-то в выигрыше, а кто-то – в накладе.
«В выигрыше», «в накладе», - как пафосно это звучит. На первый и второй рассчитайсь. Самые простые вещи норовит запутать.
Одних презираю, другими восхищаюсь. А ни победителей, ни побеждённых, на самом деле, нет.
Живя своей жизнью, я ничего не выиграл от расширений познания мира. Мир слишком огромен. По часовой стрелке начал его обходить, а надо было углубляться в него против часового хода, чтобы выйти из него не взрослым, а опять маленьким.
Возбуждение пошло на спад. Его теперь и глушить не надо. С чем шёл, то забыл, забыл настолько, насколько забывает человек, который полностью ещё не переступил порог склеротика.
Что-то непременно должно случиться. Что?
В конце концов, беда, не трагедия, позволяет себя ощутить маленьким героем.
Смешно считать геройством, заполучить женщину.
Герой не требует определяющего дополнения. У героя его проявление геройства никто не отнимет. Герою не нужны аплодисменты.
Наверное, у меня обиженное выражение лица. Не застывшая маска, а череда картинок.
На минуту прозреваю, мне ясно, что моя логика ошибочна, не ведёт к искуплению. Чувствую себя абсурдно.
Не вижу глаз женщины, не хочу видеть. Плыву, воображаемо сквозь неё, всё дальше и дальше. Плыву, в прошлое к линии горизонта, в попытке удержать утраченное.
Я расщепился. Мне необходимо попасть в точку пересечения всех отщепов, чтобы там снова слиться в нечто целое, моё новое «я».
Как бы хорошо вступить в полосу объяснений, взаимных покаяний, признаний своей вины. Чтобы на каждое слово, чужой отклик был.
Для чего?
Ставлю вопросы, а ответы не жду. Зачем мне здесь и сейчас ответ нужен? Ответ на всё придёт дома.
Что-то саднит в душе. От чего-то освободился, кажется, млею, но свою ущербность чувствую.
Должна быть причина всему. Хорошему и плохому. Причина заставляет быть ужасно тихим внутри.
Не знаю, что заставит человека уничтожить в себе ощущение двойственности, деления на множество «я», которое многими морщинами лоб бороздит? Нет в голове дверцы, открыв которую, можно было бы мозг промыть, смести паутину, что-то поменять местами.
Смешно? Не до смеха мне.
Мысли снова сменили направление. До сих пор полагал, что я кузнец своего счастья. Кузнец-то кузнец, только кузницы своей не имею. А отсюда, какое может быть счастье?
Жил, потому что все живут.
Не знаю, откуда тягостное состояние духа. Вот, непременно нужно всё знать, и откуда эти попытки заглянуть в запредел? И это желание счастья…Не всё ли равно, счастливым умирать или несчастным?
Опять подвожу к тому, что выговорить определённое количество слов надо. Пар выпустить. Выговоренные слова въедающую страсть разлада души уносят. Что, опять суть волнует?
Слова не объемлют мысли. Мысли должны с человеком оставаться.
Отзвуки, кругом одни отзвуки. Они живут долго, они селятся везде. Они призраками наступают со всех сторон. Оказаться в их власти не хочется.
Не хочется, так открой калитку, и марш-марш за ворота, шагай, куда глаза глядят, только бы прочь от неопределённости. Зачем мне этот дом, эта женщина?
Мысленно раз за разом возвращаюсь назад в мир, где была уверенность в себе. Там и надо было оставаться.
Нет же, рассуждаю, а это всё равно, что безвольно ползти в пасть переменам. Ползти навстречу катастрофе в собственной душе.
Почему всё осознаю, когда всё поздно? Нет бы там и оставаться, где «зачем» не требует пояснений.
Кто-то скажет, что обстоятельства так сложились. Вот и выходит, что не люди друг за дружку цепляются, а обстоятельства в цепь сковывают. Обстоятельств много, и кусков цепей разных жизней полно. Ото всюду торчат. Нелепое стечение обстоятельства, и не тем концом подсоединят твой обрывок цепи к куску чьему-то. И звенеть, по-своему, не получится.
И будет пустота наполнять унынием.
Никак не выбраться из водоворота не то, что воспоминаний, а каких-то обрывков намёток. Шаткость чувствую, бездонность пучины под ногами.
Знаю ведь, что чем дальше будет расползаться мысль, тем мой мир будет делаться меньше.
Мир Кощея Бессмертного на кончике иголки концентрировался.
Мой мир – лужица под не до конца закрученным краном: капли мыслей набухают и падают, набухают и падают, падают за пределы понимания. Всё вокруг влагой напитали. Зыбкой почву сделали.
А я рассчитываю найти опору бытия.
Заиметь бы крылья. Вот тогда появилась бы возможность полететь хоть на край вселенной.
Во-первых, где такие крылья приобрести, чем питаться-наполняться во время полёта, и в одиночестве, в тошнотворной пустоте какими ориентирами пользоваться?
Что полёт, что ходьба с закрытыми глазами, - это кружение на одном месте. Снова и снова буду возвращаться к истоку.
Чем тяжелее мне, тем не покидает чувство, что я как бы раздуваюсь.
Одиночество не изоляция, скорее, оно надежда на избавление от своей неполноценности, от досады, порождённой совпадением мнений, исходящих из совершенно иных предпосылок.
Сейчас никто не живёт так. У всех всё гораздо проще и радостней. Я просто мрачный и мнительный тип.
Никак не изжить дух противоречия. Не хочу распаляться из-за пустяков.
Наконец-то нашёл определяющие слова: встречи – пустяки.
А что не пустяки?
Не с кем поспорить. Раз нельзя спорить, значит, нельзя и соглашаться с собственными измышлениями.
От одной в другую крайность шарахаюсь. Не дано мне влиться ни в одно общество. Собственное величие, сущность моя такая, не позволяет дорасти до понимания.
Может, я – переросток?
Своеобразной общности в устоявшемся коллективе не бывает.
Подумал об этом, и почему-то захотелось обратить свой взор к небу, в надежде заполучить оттуда ответ.
Но ведь мы все ходим по земле. А на земле всё предрешено.
До меня делали ошибки, после меня будут делать. Одни и те же. И будут всё примеривать на себя.
Необходимо отказаться от всего случайного. Случайное зовёт к насилию, к переделу.
Кто-то словно выдохнул последние слова мне в лицо. От запаха, от губ, от глаз у меня помутнел рассудок.
Связан я чем-то и с чем-то?
Смени иллюзии. Иллюзия ведь – независимость. Хочу видеть то, что хочу.
Пришёл утешить Зою, а в мыслях унёсся в какую-то математику расчётов. Ладно, алгебра, - куда ни шло, лишь бы не запутаться в углах. Не любил в школе тригонометрию. Синусы, косинусы. Мне бы складывать и умножать, на худой конец – делить.
Не хочу давать волю навязчивым представлениям.
Мне победа нужна и покой.
Кровь приливает к мозгу, колотит в барабанные перепонки.
Что-то испугало. Слово какое-то. От стыда чуть покорёжило. Что я готов себе внушить? Какое дьявольское наваждение подсказало остановиться в трёх шагах от крыльца? Не сам остановился, что-то задержало.
То восторг и пафос, то чуть ли не самобичевание. То желание покориться, то одержимость бороться до конца. То будто взмываю ввысь со скалы какой-то, унося с собой надежду последней минуты, то лечу в пропасть, проклиная всё и всех.
И когда я взмываю ввысь, и когда лечу в пропасть, я всё одно хочу пробиться к кому-то. К не объявившемуся гению.
Вдруг сделалось всё безразлично.
Мысленно взял Зою за руку, молча обошли дом. Молча, не глядя друг на друга, смотрели себе под ноги. Не осмеивались говорить, погружённые, каждый, в своё.
В эту минуту мы были всемогущи, могли ждать всего. Жизнь, что, она простиралась под нашими шагами, она казалась долгой и бесконечной.
Я не собираюсь морочить себе голову.
Что за стена возникла, сквозь которую никак не пролезть?
Не хочу знать то, что знал час назад. Мне цельности не хватает.
Во всём есть слабое место. Отыскать бы точку кристаллизации.
Наконец, дошло, - моё одиночество, за которое цепляюсь, и есть точка опоры, точка кристаллизации. Между той и той точкой разлад меня с самим собой пролегает, мои противоречия, которые истончают волю, обрекают на бесконечные колебания.
Возникла спасительная мысль, она кажется путеводной, но удержать её никак не удаётся. Чувство, которое я бы назвал отрадным, проскакивало, не разгоняя тьму.
Настоящее покупается страданием. Если не умеешь страдать, то ничто хорошее не проникнет внутрь.
У нас с Зоей не было начала, одной точки отсчёта. Мы встретились каждый со своим опытом, встретились на поле боя. И она, и я, каждый, ждём выпад.
Тем не менее, не делая никаких движений, мы отчаянно пробиваемся друг к другу.
В голове полнейший кавардак, куча вранья, выдумок, представлений. Навязчивое состояние рождало и навязчивые озарения. Мясорубка в голове выкручивала неоконченные фразы.
Сам себя довожу до какого-то безумия, и в какой-то момент, к собственному изумлению, обнаруживаю, что не всё так уж и плохо, способность сопротивляться не утратил, есть какая-никакая жажда жизни.
Моё упрямство, настырность жить помогают всё перенести.

                84

А вдруг то. что я считаю кавардаком на самом деле не депрессия, а знак: что-то идёт неправильно? Мне дали сигнал, что пришло время остановиться, взять передышку? Вот я и стою.
Снова возникло чувство, будто за мной кто-то наблюдает. И не просто смотрит, а посмеивается, из-за моей тщетности шагнуть вперёд.
Я гляжу, за мной подглядывают, на подглядывающего тоже кто-то глаз острит. Куда ведёт цепочка, сколь длинна она, кто, в конце концов, полное знание получит, мне не ведомо.
Есть желание избавиться от этого.
Ничего изобретать не хочу. И в прошлом, и сейчас всё моё принадлежит мне. Никаким каверзным вопросом меня не сбить. Причина не только в том, что меня не сбить. Не только в этом. Мне дали шанс найти новые возможности, о которых я даже не подозревал.
Правым себя чувствовать очень удобно и, главное, думается тогда в одном направлении. Кричать начал, - тяни на одной ноте. Обвиняй.
Никто не проникнет в мои мысли. Никто, как бы он ни старался. Часто самому трудно разобраться, что происходит в собственной голове.
Тем не менее, счастье нового дня во мне начало жить. На что бы взгляд ни бросил, всё откликается, всё говорит неслышной речью, всё пытается подсказать наилучший выход.
Неслышный язык понятен двоим. Если они скучают друг по другу, если они дополняют друг друга.
Налетавший ветерок шёпотом поверяет свои тайны, ветки липы, качаясь, благосклонно соглашаются: много видели они, много слышали.
Утренняя дымка почти растаяла.
Всё ждёт добрых дел.
Вопрос только в чём, - добрые дела без причины не делаются, ничего нет хуже, чем лезть с помощью, когда её от тебя не просят.
Нет, порознь чем хороша – появляется время на передышку от забот. По отдельности каждый принесёт больше пользы. Тогда времени для упрёков меньше.
Как бы ни кичился своим знанием жизни, но не всемогущ. Хотя, как сказать, в какие бы ни попадал передряги, тайное знание подсказывало, что они не смертельны. Пройдут. Всё проходит.
Я не знаю, в каком-то пространстве, пустом ли, наполненном под горлышко, живёт память о несбывшемся. Только несбывшееся с каждым днём увеличивается в объёме, делается всё страшнее. Оно как бы парализует волю. Желания пропадают. Говорить и делать – не одно и то же. Всё шире и шире раскрывается дверь в пустоту.
Пустоте без разницы, хитёр я, трус, ловок, больной или здоровый. Пустоте важно почувствовать мою обречённость, важно снивелировать неповторимость, истощить силы, перевести в пассивное состояние, и подтолкнуть в спину, - катись, милок, катись.
Забавно, вроде как стал ненадёжным звеном, куда бы ни вставили, всюду подозрения вызываю.
Выходит, не мастер я трезво оценивать действительность. Хотя…Всё в жизни перепуталось, и именно запутанность даёт возможность жить.
Дома иногда бывает настолько жутко, что, кажется, стены не только не защищают, а наоборот, они как поднятые дужки капкана: клац, и окажешься навечно замурованным. И никто на помощь не придёт.
Скопившиеся газы выбрасывают из бутылки пробку. А что человека выбрасывает вперёд, туда, где его не ждут, где ничто не готово к его приходу?
Повисла тишина.
Преждевременное появление заставляет топтаться на одном месте. Я и топчусь. Топчусь от собственной слепоты, от опаски не туда шагнуть. Подвоха жду. Былая удачливость не в силах теперь справиться с растерянностью.
Всё меня выводит из-под контроля. Вёл бы разговор – ослаб накал эмоций. Кому я могу доверять? Я даже не гневаюсь. Гнев сам по себе не плох. Он побуждает совершить действие, которые я бы не совершил. Импульс радости он может дать.
В некотором роде был изворотлив, не подставлялся. Везунчиком сам себя не считал. Но и не соглашусь добровольно страдать. Я был рождён свободным. Раз так, то не существует для меня ни в чём трагедийности.
Будни должны дарить подлинную жизнь. Только такие будни помнятся, их нужно беречь. Там, где дружеская близость, где общность, где насыщенность, там не место созданным собственным воображением химерам.
Задним числом свершившееся представляется как что-то предопределённое, не игра судьбы, но что-то близкое к этому. Взаимосвязь одного с другим должна прослеживаться.
Вернусь к тому, о чём думал: начало и конец, сколь далеко они ни отстоят, они связаны между собой кусочками мозаики, разных оттенков, разных размеров, но, тем не менее, всё рисует непрерывную дорожку.
Мистика не мистика это, но в несчастье даже тень надежды на лучшее помогает.
 И первый осмысленный шаг по дорожке никогда не забудется.
В любом действии происходит незаметная ломка чувств, что в свою очередь влечёт ломку понятия счастья. Ломка понятия счастья – это ощущение пустоты, не только в себе, но и вокруг, и впереди, и сзади.
Тогда всё воспринимается «не таким», какое оно есть. И жалость, вперемешку с тоской, по тому, как всё могло бы быть, принимается душить.
Страдание покладистым меня не сделало, оно ничему не научило. Особенно плохо себя чувствую, когда считаю, что мои действия несоразмерны произошедшему.
Не помню, не считал, сколько раз за жизнь усомнился в себе, сколько раз чувствовал, что моя звезда закатывается, что очередное поражение вот-вот наступит, но, что странно, хорошо подумав, понимал, поражений не было. И побед особых не было. Я жил, живу, и буду жить обычной жизнью.
Иду, стою, молчу, я знаю, что мне дан знак свыше всегда находиться в стороне.
Согласно каким законам, выбор происходит? Не знаю, почему спустя время, только потом вырисовывается взаимосвязь событий, не знаю, почему один человек выбирает только одного и на всю жизнь прикипает к нему, не знаю, почему другой человек – ковыряется и ковыряется, никак не остановится на чём-то одном. Ничего я не знаю.
Где-то читал, что человек, которому не для кого жить, долго не старится. Тоже в этом какой-то закон есть. Какой?
Не сам же я совершал поступки, кто-то нашёптывал в ухо, как поступить в том или ином случае. Я и делал всё, согласно подсказке. С меня спрашивали, а подсказчик был как бы и ни причём.
Какой-то губительный дар есть во мне, раз вызываю к себе интерес. Сочувствия не испытываю. Я не напрашиваюсь, чтобы пожалели.
Я ведь ничем за заботу не отплачу. Поиронизирую, разве что.
Не я изобрёл колесо, не я первым полетел в космос, не я дорогу проложил. Что там дорогу, тропу первым нигде не натоптал знаковую.
Всё, что можно сделать, сделано до меня. Гораздо лучше, чем я бы сделал. Мною же, как говорится, «выданное на-гора», только   костерок внутри зажгло, тлеют угольки, вспыхивают иногда, дымком попахивает.
У костра хорошо сидеть. Приятно в темноте на огонь смотреть. Сидел бы и сидел. Такую минуту умиротворения можно ждать всю жизнь. У костра всё выглядит совершенно как из моих снов. И что странно, я даже не подозревал, что мне такие сны снились.
Прошлое – долгий забытый сон. Сон – картина малости, происходившей в жизни. Но ведь в малом подчас, какое там подчас, всегда, сокрыто большое.
Когда смотрю на огонь, становлюсь другим человеком. Не таким, как прежде.
Лучше, хуже? Просто, истинная моя личность, прежде скрытая от глаз, в свете костра сбрасывает шелуху, стремясь выявиться во всей полноте.
Пламя выгораживает темноту. Время, сама жизнь за спиной смыкается в одно целое. Пуговки застёгиваются. И я себя тогда чувствую частицей целого. Вынь, кажется, меня, как тут же в прореху пустоты космический холод прорвётся. А со мной какой-никакой порядок. Хотя, хаос я своими мыслями создаю, ни начала, ни конца он не имеет.
То, что таится и тлеет в душе каждого, это на божий свет ни под каким предлогом выпускать нельзя. Хочешь наслаждаться действительностью, испытывать покой и счастье, закройся, застегнись от всех.
На этой мысли почувствовал, как что-то с размаху ткнуло меня в живот. Вагон оторвался от поезда жизни, покатился назад. Сомнёт, раздавит? Или я успею лечь между рельс, и железное чудовище прогромыхает надо мной?
Вопросы, задаваемые мною в прямом смысле слов, не требовали ответов, они были назойливыми мухами, которых легче убить, чем отогнать. Вопросы алчно заставляли следить, искать промашку.
Чем я дышу, чем я живу, - кого это интересует?
Поёжился или вздрогнул, будто кто-то прикоснулся к открытой ране. Никакие слова не передадут чувство тошноты.
Вагон, - он ведь по рельсам катится, он не свернёт, а то, что меня в живот ударило, от него не увернёшься, под колесо ему тормозную колодку не положишь, оно ни на миг не тормознёт.
Нет у меня выбора. Понять бы, что в живот ударило?
Память растворяет воспоминаниями в крови всё когда-то пережитое, пропускает через сердце, наполняет тончайшие сосуды и капилляры впечатлениями и, время от времени, выносит то одно событие, то другое на экран для просмотра.
В этот момент удар производится. А чем память ударяет?
Что в тот момент верховодит? Конечно же - жалость. Жалость, что оказался неумехой, что всё не так получилось. Но жалость никогда ни о чём не спросит, она молчалива, она только наблюдает. Она боится перерасти в ненависть.
Взрыв голосов. Гул. Сверху, снизу голоса прорвались. Они встретили препятствие, отразилось эхо. После тишины гул отдаётся болью в голове.
Прошлое держит меня в объятиях. Но я не воспринимаю то, что было. Оно недосягаемо.
Что важно: момент взлёта или момент падения? Ужас, наверное, присутствует и там, и там. Покориться судьбе или перебороть её?
Взлетая, я уношу с собой надежду.
Взлетел, так лети, не делай прощальных кругов, не оглядывайся, не сожалей.
Не хочу показаться неблагодарным.
Всё смещается в сторону, с каждой секундой и теперешнее, и прошлое отдаляется дальше и дальше, сливается в непроглядное марево.
Я не чувствую в себе себя. Я как будто исчез. Я человек без лица.
Смутно осознаю, что теперешняя моя кажущаяся беззащитность дарит мне чувство свободы. Я могу избавиться от себя прошлого, могу чем-то наполниться. Я – часть меня. Лучшая или худшая? Не мне определять сортность самого себя.
- Всё слишком поздно.
Никто не отозвался на мои слова. Наверное, никто их и не услышал. Я не высказался, я подумал.
Думаю, лишь о себе самом, о том, чтобы возвыситься, понять, проследить. Все мои поступки – случайность. Преднамеренности нет. Сложились так случайные обстоятельства, я вынужден так поступать.
Хочется говорить, но разговор, слова будут вязнуть в тумане, слова будут оторванными от всех и от всего. Они не вызовут никаких чувств.
Разве все причины того или иного поступка помнятся? Поступок помнится, а причины со временем недействительными становятся.
Проклятые сомнения не отпускают. Вечно перегибаю палку. Пара-тройка выигрышей было, так и они теперь существенными не кажутся. Из-за этого безнадёга берёт за горло.
Вот передо мной Зоя, она, кажется, избавилась от мучившей её любви, она делает вид, что рада этому. Но, как я ни слеп, я же вижу, что она не счастлива, она изображает счастье. И позови её тот, обманувший её чувства, она пойдёт к нему. Пойдёт. Лягушка в пасть змеи, изображая нежелание, без сопротивления ползёт.
Моё одиночество дошло до предела. Я мог подать сигнал опасности, но не мог предотвратить бедствие. Одиночество дышало огнём из ноздрей. Я жаждал от него освободиться, но это означало порвать все связи: и с прошлым, и с будущим.
Внутри – ярость, снаружи – я флегматичен. Вокруг бушующее, безбрежное море жизни, а я, что тот маяк, на скалистом островке.
Маяк! Тоже нашёл сравнение. Чем светить я в темноте буду? Глазами-прожекторами? Так они у меня не вертятся. Самому вертеться придётся.
Предел – рубеж, за которым нет прежней остроты восприятия. Непереносимость – не главное. Главное – осмотреться, понять, в какую сторону течение вынесло. А я ведь никуда и не плыл.
Я не безобидный. Я обижен жизнью. А раз так, то могу ввязаться, бог знает во что. Чтобы спасти свою шкуру.
Осознание, что надо спасать свою шкуру, приходит в последний момент. Приходит или уже пришло?
Ладно, речь не об этом. Я свободен в выборе. Я не смотрю на происходящее с практической стороны.
Безостановочно крутится колесо жизни. В безостановочном вращении лишь иногда просветы видны, и именно в эти короткие отрезки хочется выпрыгнуть из себя, стать другим.
Хорошо змеям, они линяют каждый год, меняют кожу.
Мои сомнения в руках ничего не оставляют. Ни единой крошечки. Я их даже во второй раз не могу вызвать.
Просмотренное кино мне пересказать легко, слова сами собой находятся. Никакой мешанины. А про свою жизнь, без того, чтобы не потолкаться на одном месте, без запинок, не поведаю. Бестолковая жалость к самому себе норовит подставиться и оправдаться.
Чёрт его знает, вспомню и вздрогну, и не от кошмара, а из-за своего поведения, как обращался с теми, кто был рядом. Веровал, что творю благо. А ведь зачастую донкихотствовал, чтобы свои грехи скрыть.
Вот и теперь мой приход сюда не что иное, как донкихотство.
Себя жалеть надо. Женщина, утешителя, чтобы и самой успокоиться, и кого-то пожалеть, найдёт, очередной жалельщик в открытую калитку постучит. Феромоны, или как они зовутся, приманят.
Циник. В душе стону от удовольствия. Лучший способ забыть мужчину – немедленно оседлать другого.
Чем пахнет мир? Чем пахнет улица? Чем пахнет человек?
Запах сам по себе имеет право на существование? Или он в пустоте недействительности ничего не значит?
Своими рассуждениями себя сталкиваю в бездну пропасти.
Вот же минута, будто хочу осмотреться, обнять всех и прыгнуть вниз.
Зыбкая тишина отодвинула беспамятство. В теле ломотный гул. Особый, возникший внутри мир, пульсировал. Я плыл, меня покачивало. Я растекался сотней ручейков. Никак не мог решить, что предпочесть.
Странная и пустая тишина рождала ощущение темноты и конченности мира. Несёт, несёт, конца и краю нет, а зацепиться не за что. Ощущение конечности всего со временем теряет остроту. Когда-то было мучительно осознавать своё одиночество, когда-то спасение от него видел в возможности где-то пристать.
Глупо всё, но ведь глупые мысли на лбу не пишутся. И те, некоторые из них, за которые краснеть приходится, никогда видимыми не станут.
Неужели я посвящён во что-то, что другим не под силу понять? Знак, условный знак кто-то подать мне должен.
Никак не стронуться с места. К ногам гиря привязана. Гиря – тоска? Стою, словно жду. Ощущение стыдноватости.
Медленный, неразличимый перелив оттенков серого, жёлтого, голубого. Будто над входной дверью загорелась люминесцентная лампа дневного света. Свет мерцал. Вот пробежали зелёные полосы, вот – красные. Красный цвет – цвет страсти. Страсть присуща Зое. Красный в сочетании с голубым цветом, неприязненное, какое-то шуршащее потрескивающее шипение, ху-ж-же, опомнись, - всё это, видимо, и останавливало.
Этот свет завораживает, а есть ещё и «тот свет».
Тот свет - чудное словосочетание. В общечеловеческом понимании в тот свет через могилу заносят. Тот свет от мифической люминесцентной лампы собрался в клубастое кольцо с тонюсенькой привязью, он стал медленно подниматься кверху. Он как бы ворочается, как бы засасывает обыкновенный дневной свет, как бы раскрывается бутоном никогда мною не виденного цветка.
Запах, я должен был почувствовать запах. Из-за того, что никакого движения воздуха не ощущалось, запах до меня не доходил.
Грустная радость, приятное сожаление, сожаление о неясно чем. Бутон искусственный, из воображения, такой не пахнет. Чтобы бумажные цветы пахли, их поливают ароматизаторами.
Молчу, потому что не могу выдавить из себя необязательные слова. Что бы ни сказал, всё принципиально будет не устраивать, всё будет неудачным.
Мне не надо. чтобы она меня любила. Тогда я не буду чувствовать себя обязанным что-то предпринимать.
Как объяснить это состояние, когда что-то, ожидаемое раньше, теперь близко не трогает?

                85

С какой-то леностью, опьянённый непонятными предчувствиями, отдаваясь на волю провидения, думается о невыразительном дворе, который понятен, о доме, о том, сколько труда надо приложить, чтобы всё стало выразительно-привлекательным.
Прохладное, успокоительное чувство. Будто стою у прилавка в магазине, кто-то, не вижу кто, положил кулёк на чашку весов. Недовес. Совочком, нет, скорее рукой, добавил что-то. Теперь перевес. Молчаливая тишина. Взгляд. Соглашусь доплатить, или убрать требуется лишнее?
Мне всё равно. Жду, когда стрелка на нуле замрёт.
Какие бы слова сам не произнёс, кто-то что-то скажет, - все слова будут не те. Я знал, что они будут не те. Очень-очень важное я должен услышать, чтобы что-то заставило очнуться, разбудило. Не только услышать, но я должен быть свидетелем поступка.
«Не сходи с ума! Не важно, что скажут, важно, что перед этим передумано, важно, какие преграды были сломлены. Существует только настоящее. Только ради него стоит жить. Здесь и сейчас всё имеет значение».
Сердце то заколотится, то, как бы, утишит стук. Взгляд Зои соскользнул вниз, перед этим охватил всю мою фигуру, потом снова поднялся вверх, значительно выше калитки.
Я боюсь смотреть на Зою, она боится смотреть на меня. В этом есть некое притворство.
Безразлично, от ума или от сердца притворства. Колебания и сомнения – их ведь не взвесить. Нет для них весов.
Не обстоятельства остановили меня. Обстоятельства ни при чём. Время, оно отсекает нужное от второстепенного. Никто не знает, что будет через час.
Утоп по горло в путанице слов. Чтобы выбраться, за что-то надо зацепиться, ухватить в глазах отражённый смысл слов. А отражённый смысл слов – это составленные представления впечатлений о ком-то. Уже составленные.
Дом стоит на земле. Зоя – на крыльце. Все мои умозаключения висят в воздухе. Правильные они или нет, чтобы удостовериться, надо их пощупать. Чтобы пощупать, три шага проделать требуется. Три шага – несоответствие действительности, или чего-то там ещё.
Условное сравнение – формальность. Абстракция. Путы. Иллюзия!
В голове сухая давящая резь. В голове трещина. Не трещина – разлом целый. Овраг. Овраг обычно разрастается с незначительной колдобины.
Что всегда напрягает в человеке, - так отчаянная потерянность во взгляде и усталость.
Вру. Нас напрягает ощущение тайны. Двое, в общем-то, на взгляд ничем не связанные, ну, не подчёркивают они связь, порознь всё, телепатически едины. Будто перед взлётом.
Лёгкость и естественность невообразимая. Это теперь родилось такое чувство, совсем не стыдное, не предполагающее раскаяния. Что, у меня снисхождение допуска? Ладно, меня не убудет. В тень надо, скорее спрятаться в тень.
Подобно улитке заползти в раковину, рожки снаружи оставить, чтобы чувствовать. Как такое может быть? На каком уровне у меня телепатическое единство в ряду недосягаемого счастья? Телепатически симпатия возникла.
Не знаю, сколько всего категорий людей есть, но про две, точно, наслышан. Одной категории люди живут, как бог на душу положит: грешат, замаливают грехи, поступают согласно обстоятельствам; у другой категории есть жизненная программа, которой они придерживаются. Кто из них больше себя ругает?
Какая категория больше счастлива – не знаю, наверное, первая. Вторая, скорее всего, носит личину благопристойности, не интересно жить по программе. Хотя, они так могут обезопасить себя и не выглядеть непорядочными.
Я в категории где-то посередине, между первой и второй. Где-то между хуже и получше.
Нет видимых усилий, как-то ближе познакомиться. Три шага, разделяющие нас никогда не будут преодолены. Я уже и забыл, зачем сюда шёл. Кажется, чем-то помочь. Судьба так повелела.
Судьба погнала вперёд. Если бы гнала палкой, то эти три метра проскочил бы, не останавливаясь. Насилие связь рвёт с прошлым. Но нет ни одного движения, чтобы порвать былую связь. Так отчего возбуждение растёт?
Всё было, когда-то было, где – никак не вспомнить, но, точно, было.
Сегодняшний день уже был когда-то кем-то прожит. В моих руках копия пережитого кем-то. Заверенная нотариусом в небесной канцелярии? Да, когда-то прожитое-пережитое, в свете сегодняшнего дня становится понятно, а сегодняшнее-настоящее выглядит смешным из глубин прошлого.
Плевать, есть принципы или нет. А я цепляюсь за них. Цепляюсь, когда наступают плохие времена.
Отсюда, именно, отсюда испытываю неловкость. Переход от молчания к суете сопряжён с неловкостью. Но неловкость сразу пропадает, как только перехватываю всего лишь один взгляд. Не перехватываю, а ловлю.
Что в лоб, что по лбу.
Непонятное ощущение, к которому никак не привыкнуть. Что я хочу? Вроде бы, куда-то надо было идти, - я пошёл. Вроде бы, сказать пару слов надо было – сказал. Может, не те слова, но сказал. Но ведь перед непонятным ощущением был момент предвосхищения. Особый момент рождения вновь. Понимания, что я жил, живу и, несмотря ни на что, продолжу жить.
Только что испытал волшебный момент душевного подъёма, но всё кончилось. Тянутся минуты серой повседневности.
Зачем? Для чего?
Ох, как хорошо было бы, если б я не доставал из кармана этот дурацкий вопрос «зачем».
Не у непогрешимой богини, не у судительницы спрашивать ответ надо, не у лицемерки и потенциальной мучительницы.
Насчёт богини это я загнул.
Осмысление, трагическая умудрённость, ненужное абстрагирование, выделение себя, всё это переходит в болезнь. В ощущение, «не могу жить».
Подумалось, что в минуты моего стояния у крыльца, ещё несколько миллионов людей так же беспокойно топчутся, принюхиваясь, ищут выход: одни молят минутам ускориться, другие – те же минуты в долгие часы с удовольствием бы перевели.
И в непонимании жить тошно, и нисколько не лучше жить, понимая, что так жить нельзя.
Не раз дивился, что меня разглядывают, как диковинку. Я по лицам людей читал, что заблуждаюсь, неправильно мыслю, не в ту сторону. Никто, правда, в лоб не говорил, что я не такой, не тот, за кого себя принимаю, что моё место где-то там, за облаками. И время не моё.
Чирей не спрашивает разрешения ни у времени, ни у хозяина лица, он вскакивает, сообразуясь месту. Важно интуитивно чувствовать, когда судьба готова сделать крутой поворот.
Никакого смущения. Взглядом, как кочан капусты, меня потрошат. Неторопливо, в предвкушении заполучить вкусненькое. Я не хочу голой кочерыжкой остаться.
Что странно, я не навязываюсь, а неловкость не пропадает.
Неловкость разговора, из вежливости, переносит в другое временное существование. Мне не верят. Поэтому молчу. В молчании интонация другой становится.
Внутри замирание. Двойственность: часы идут, но они стоят на месте. Чего-то жду. Мне дела нет до всего мира, о представлении всех, о равновесии, о законе сообщающихся сосудов: в одном месте вытекает, в другом – прибывает.
Жду, что меня осенит идея, вооружившись ею, я изменю представление. Фиг вам! Идея идеей, а изменения сами по себе. И нечего обманываться.
Мысли ленивые, они регулярно отстают, промежутки всё длиннее.
Вижу я самого себя со стороны? Нет. Я не осознаю себя, потому что непостоянен. Минута до, отличается от минуты после.
Если отсеять все повторяющиеся мысли, мысли ни о чём, мысли об идее, которая способна изменить мир, мысли о мыслях, то в одну строчку все рассуждения уложатся. В одну строчку. И в этой строчке обязательно будут слова о несправедливости. О том, что невозможно постичь суть многих и многих вещей.
Нет смысла строить далеко идущие планы.
Время течёт. Течение дня покачивает, подобно пловцу, перевернувшись на спину, пытаюсь разглядеть звезду на небе. Какое там! В шахту спуститься надо, на третий ярус ада, чтобы дневную звезду разглядеть.
А чем Зоя не звезда? Путеводная. Подумал пустодумством, и хмыкнул. Из всех звёзд только солнце греет, а остальные светят холодным светом.
Тепла нет, и рот не открывается. Не открывается, чтобы не испортить минуту мнения.
Погрузился в раздумья. Неизбежно сомнение вытиснется новой порцией моего суждения.
Что я делаю? Сначала сегодняшнее мнение создаю, потом на вчерашнее умозаключение сегодняшнее накладываю, пытаясь совместить, концы натягиваю, чтобы завтрашнее заранее не высовывалось. Концы просто стягиваю, а их нужно сшивать. Сшивать не торопясь.
Минута – равноценна ста годам. Неудовольствия все отрезать необходимо, иначе нитки преждевременно сопреют.
Я, что тот Фома поперечный. Всё время возразить хочу. А тут с тишиной соглашаюсь, молча удивляюсь своему удивлению.
Сокрытое до поры удивление растёт. Того и гляди, откроется рот, отвиснет губа, как у упыря свернутся в трубочку уши. Палец ещё стоит в рот засунуть. Чем не шестилетний напуганный недоумок, нить последовательности потерявший?
Смешно даже стало. Какое-то время назад почувствовал себя всемогущим и лёгким, почти счастливым. Такая иллюзия возникла внезапно, теперь она рассеялась.
Сутью своей я устремлён вверх, не хочется спускаться с пьедестала вниз. Пьедестал не ступеньки крыльца.
Почему-то вспомнилась первая любовь – Наташа Уткина. Третий класс. Наташа сидела на парте впереди. Тихая, большеглазая, с замурзанными чернильными кулачками, тонкой-тонкой шейкой, на которой пульсировала жилочка. Тогда я научился прятать своё чувство.
Прятать в чернильнице, в которую посекундно опускал перо, в надежде вытащить большую каплю для того, чтобы поставить кляксу, попросить промокашку. Промокашки у меня никогда не было.
Я тыкал пальцем в худенькое плечико. Наташа, повернувшись, таращила глаза, прыскала. А мне хотелось поставить ещё одну кляксу.
Конечно, давно пропала большеглазая девочка, ветром времени её унесло.
Жарко стало. Ветровка непомерно тяжёлая. На затылке сфокусировался взгляд солнца. Жжёт, жжёт.
Надо сдвинуться. Шаг в сторону, и видения исчезнут. Всё пройдёт.
Нет, без последствий ничто не проходит. Пройденные полпути назад след в след, я никогда не пройду.
Вдруг я ощутил запах пыли. Слава богу, нос прочистился. Запах пыли наиболее остро чувствуется, когда дождь только-только раскачивается, примеривается. Дождь набрал в рот пригоршню струй-гвоздиков, и по одному гвоздику дорожную перину на большаке вот-вот пробивать начнёт.
Пух – пух…Шлёпают капли. Рядок неровный получается. 
Дорога – мёртвая зыбь, мята-перемята, сто тысяч раз её наматывали и разматывали на колёса. Запах пыли тогда и высвобождается. Первые капли дождя тонут в дорожной перине, тонут с головкой, бурые шляпки торчать начинают, когда азарт к дождю приходит. А потом дождь заряжается, и начинает лить.
Дождём и не пахнет. А как было бы хорошо вдохнуть полной грудью свежего воздуху после дождя. Увы! Ни глаз во всю ширину открыть не могу, ни вдохнуть не получается.
Был бы беленьким, по-другому на мир смотрел бы, а так как я чёрненький, то, будь добр, хавай то, что предложено.
Извините, по-другому никак.
Не хватает энергии. Половину, наверное, истратил, чтобы родиться, а чтобы жить, приходиться тянуть остаток, экономить силы.
В этой недействительности и пустоте надо чему-то радоваться, что-то припомнить. Рассказ чей-нибудь, картинку какую-нибудь. Я даже могу план набросать, о чём бы хотел вспомнить.
Не поддаются минуты моему пониманию.
И дело не в цвете кожи, не в способности щурить или широко распахивать глаза, проблема маеты в непонятности неизвестно чем наполненного нутра.
Я становлюсь самим собой, только становясь кем-то другим. Изживая пустоту в себе.
Отягощаемый серыми размышлениями, поддавшись гипнозу воспоминаний, даже не воспоминаний, а мыслей ни о чём, перебирая с бесцельным упорством записи в голове, весь этот поток осуждения, признательности, непонимания, я начал завидовать спокойствию Зои. У неё есть смысл.
У меня же растёт удивление, смущённость от своей причастности. Да, надо быть ещё зорче, ещё щедрее, ещё участливее.
Себя держать надо, чтобы считаться начали. Нельзя быть завиноватившимся до безобразия.
Тот, кто в такую минуту погибает от горя, если снова возродится, наверняка постарается жить, не зная ни любви, ни ненависти, не будет мучиться глупыми вопросами «зачем», он будет просто радоваться всему. Своей жизни для этого хватит.
Чувство, будто тот мир, который теперь отгорожен калиткой, невыносим. Передвижка нужна. Просто необходима.
И, тем не менее, неуместная подробность размышлять ни о чём, о сущих пустяках, которые невозвратимы, которые суматошно-беспечное время возвращают, стала напрягать.
Нет, напрягает не это. Напрягает, что мы глядим, друг на дружку, и молчим. Молчим под воздействием дня, запаха, шороха, того невидимого-неведомого, что всегда стоит между людьми. Оно не даёт приблизиться, или, наоборот, притягивает, оно заставляет замереть.
Стук в висках безостановочно пульсирует «почему», сдерживаю дрожь, вдруг доходит, понимаю, что жизнь безжалостна. Прожил одну жизнь. могу прожить и другую, подобную первой. Любил по-настоящему, ничто не помешает полюбить вновь.
Вывод – чихать на муки всего человечества. Самому надо жить.
Нет никакой разницы, быть или не быть. И то, и то – неестественный обман.
Глаза открыты, но в зрачках отражены два десятка погасших экранов. Зажечь их нет никакой возможности. Где-то в непробиваемой мгле ночи едва тлеет звёздочка-кнопка. Может, это не звёздочка-кнопка, а глаз дракона? Обмануть себя нельзя, обманутым жить можно.
О, целый процесс занимает движение на верхнюю ступеньку. Усилий немерено приложено, крови пролито, локти болят - расталкивать соседей приходилось. Ну, стою теперь на верхней ступеньке. Один. Озираюсь.
А Зоя, что, она переместилась вниз?
Вниз, вниз смотрю. На всех смотрю, будто на муравьёв. И улыбка кривая, победная: как же, я – лучший!
А ведь дурак дураком. На воздушном шаре к свету не взлетишь. Нет для человека такого наполнения, чтобы нутро не остыло. Сдувается пузырь души. Тот, кто выше всех, того не любят.
Холодный язычок у разума, змеиный. Противно его прикосновение, муторно делается, ноги ослабели. И как бы в противовес горячка покаяния обжигает.
С ума не схожу. И стыда никакого нет. О чём думаю, никто не узнает. А хотя бы и узнает, что с того?
Я ведь не склочник, что хорошо, что плохо, разберу. Страдания полезны. Всё, что брошено за пределы нормального человеческого страдания, оно возвращается, неся космическую гибель.
Мне наплевать на космическую гибель, с простой, человеческой разобраться бы.
Когда вот так молча стою, разглядываю и ничего не вижу, то, как бы, сдираю с гнойной раны повязку. Рана токает, горит. Больно, но необходимо. Сам себе врач.
Может, сам себе преступник, сам себе судья?
Не про всякую боль можно распинаться. Гадость – она прячется глубоко, гадость, наверное, с рождения копится. И все эти, «что такое хорошо, что такое плохо», ничего не значат.
Я не клялся с любовью и почтением, всё у меня на простом приятии и договоре с совестью.
Всё – это ничто. Весь мир – не мой мир.
Смешно. Всё словно бы вижу, но и не замечаю, всё отрицаю, как бы не осознаю. А ведь это гениально. Это данность. С ней ничего не попишешь.
Я настолько безразличен, что в эту минуту способен пожертвовать собой ради чего угодно.
Прицепился к слову «всё».
Всё нужно разложить на составляющее. Шум – на отдельные звуки, чтобы они были конкретны и понятны.
Собака залаяла – какая собака, порода, цвет, большая или маленькая? Из всего отклик должен родиться. Ветер шуршит. Ветка качается, кусочек коры трепещет. Ветер сквозь отверстие в заборе прорвался.
Видение должно прийти. Видение должно открыть некий простор. Простор напомнит и возродит ощущения. Самое сильное впечатление от мира, - когда родился. Я не помню это впечатление. Никто, наверное, не помнит. Но это впечатление родило бешеный интерес, бешеную любознательность. Оно жить заставляет.
Стремителен переход от одного к другому. Люди стремительны в движениях. Не из-за того, что им есть куда торопиться, а просто так: можешь себе позволить, а любое «можешь» - это вызов. Вот и не надо сдерживать чувства.
Переживаемое мной прежде было чем-то вроде подготовки к той минуте, когда я вышел из дому, чтобы спастись от смерти заживо.
Моя беда в том, что я не хочу держаться проезжей части дороги. Так и норовлю свернуть на тропку, едва-едва заметную, а то и вовсе в целик прусь. Прусь туда, куда ноги влекут. Получается, мои ноги живут сами по себе. Отдельно от головы.
Сам не хочу идти, это искушение заставляет.
В сущности, всё чрезвычайно просто. Просто для того, кто сам прост душой. Чего ковыряться пальцем там, где не видно? Глаза для того и даны, чтобы рассматривать то, что на поверхности. То, что не вижу, оно другому миру принадлежит.
Никак не могу подступиться к чему-то важному. Молчание Зои, какое-то её смирение сбивают с толку. Хранит она своё в себе, хранит.
И она, и я, каждый из нас, хочет иметь свой уголок. Тесно нам среди людей. Она ещё и любовь ищет, - почему-то подумалось. А маета любви от безделья, когда голова и сердце не в ладу друг с дружкой.
С трудом сдержал вздох. Вздох стеснение в груди облегчает.
Что происходит сейчас, сию минуту, такое происходило и когда-то раньше. Повторы у жизни, сплошные повторы.
Вроде как сплю, а вроде как теперешнее состояние отличается пронзительной ясностью.
Чёткое деление на тогда и теперь. Разматывается клубочек мыслей. Чтобы не заблудиться в лабиринте, нить мыслей надо стараться не терять. Да и привязана она одним концом должна быть к чему-то первоначально крепкому.
У меня переход по длинному тёмному тоннелю к свету. Иду-иду, конца-края нет. Плечом чего-то касаюсь. Поворот… и свет. Слепота. Как удар. Поневоле опешить можно.
Вкус, звук, тень, свет. Страх. Спесь. Неловкость от присутствия кого-то. Презрение.
Млею, вроде как, пламенею. Хочется, хочется какую-то заковырку найти. На откровение вызвать. На нечаянное откровение.
Откровение с чего начинается? С иронически-неопределённого гмыканья, потом молчание наступает, а потом начнётся исповедь.
И ничего особенного, ничего сверхъестественного, всё привычное. Мир – это причинные связи. Вопрос себе задал, и сам же себе и объяснил. Просто.
Тысячи вопросов задаются. Разве можно запомнить все возникающие ощущения? Но я позволить себе незавершённость не могу. Любая тайна чересчур заманчива.
Сам всё понять хочу. Зерно истины отыскать. А разве в зерне истины вся истина может прятаться? Разве можно найти то, чего нет?
Зерно даёт один всход. Предопределённый.
А как же тогда, допустим, с зёрнышком яблока? Глядя на коричневую безделицу, не определишь, что за дерево из него вырастит, какие будут плоды?
Хорошо бы к непонятному поворачиваться спиной, так сказать, третьим глазом на затылке для рассмотрения. Не вижу, значит, его и нет. Хорошо бы только два слова для ответа было – «да», «нет». Только всё со знаком плюс или минус. Никаких бесконечностей, никакой неопределённости.
Совсем запутался. Нет во мне ни гордости, ни тщеславия, ни зависти. А что тогда приводит в смятение?
Понятно, суть ухватить не могу.
Происходящее должно было наверняка произойти намного раньше. Не здесь и не так. Не в такой обстановке.
Сейчас через минуту становится давно прошедшим. Нет разницы между тем, что было и тем, чего я страшусь.
Идя сюда, я перешагнул через что-то. Не через прошлое, не через сомнительное настоящее. И я вовсе не к будущему иду.
Просто я шагнул в какой-то момент не в ногу с миром, возникло понимание, что я «не такой», вот и пришлось засунуть руку глубоко внутрь себя, чтобы отыскать привязанность к своему истинному «я».
Привязанность несёт уйму огорчений. Если следовать за своими мыслями, предаться им, неминуемо беда приключится, отдаться чувствам – тоже огорчений не оберёшься.

                86

Отменить данность нельзя. И жизнь данность, и воздух данность. Как можно отменить воздух? Без воздуха мысли в голову не придут.
И день данность, он вбирает целиком в себя. Живёшь его ощущениями. Но приходит новый день, и ты выходишь из вчерашнего, пускаешься в путь, согласно данности установкам нового дня.
Происходящее малость обескураживало. Оправдаться хотелось, доказать, убедить, сделать что-то такое, чтобы все поверили, что у меня ещё сохранилось тепло в сердце. Я не какой-то там бессердечный сукин сын. Если я сюда пришёл, то обратно дорогу найду.
Мне всё ли равно, кто, что подумает.
Закрыл глаза, и тут же возникла тропинка. Возникла из ничего. И я не стою столбом, не стою, как истукан, я – иду.
Тропинку, понятное дело, протоптали люди. Земля плотно утрамбована. С такой тропы никак не сбиться. Не сбиться тому, кто знает, куда и зачем идёт. Потому что тропа обретает странную власть запоминания, она ведёт к цели.
Блаженное ощущение покоя. Я – пофигист.
Исчезнет тропа, я не буду её искать. Я попрусь напрямки.
Всё было, было и было. Не было дня, чтобы что-то не искал, тоже куда-то шёл. Разница лишь в том, что теперь я добрался до края.
Шариться на краю нельзя, - рухнуть может уступ, на котором стою.
Самый лучший день месяца – день получки, время стояния у кассы. Из окошечка кассы деньгами пахнет. Кассирша, когда проходит мимо, по-особому тоже пахнет, феромоны, или как они называются, испускает. Все её любят.
А чем любая женщина не то же окошечко кассы? Чем день знакомства отличается от дня получки? Ничем, - дальше следуют сплошные траты.
Машинально начинаю рыться в воспоминаниях, перевёртываю всё вверх дном, хочу в навороченной куче прошлого разыскать что-то значимое. Что, - не знаю. Знаю, но определить дним словом не могу. «То» должно позволить по-иному взглянуть на жизнь.
Да не на жизнь вообще, а на тех, кого выделял в жизни.
Я, наверное, слишком часто говорил «нет», когда надо было сказать «да». Поэтому корю себя. Поэтому пришёл к пониманию, что жизнь не всегда даёт вторую попытку, и что не всё считать надо подарком. От кое-чего лучше отвернуться.
Подумал так, как о чём-то запретном. Отмолчаться в мыслях не получалось. Лезли они, не спрашивая.
Кто, когда и зачем узаконил право копаться мыслям в чужом белье?
Губы поджал, того и гляди начну оправдываться. Того и гляди брошусь совершать донкихотские добрые дела, дабы искупить грехи свои.
Чудное несоответствие расслоения мыслей. Будто бы в благородство играю. Нет, не испытал настоящее горе!
Бывает разная степень горя, разными бывают страдания, не все они вытесняют интерес к жизни.
Маета из-за чего, - жалею себя, не умею выговориться, характер дурной и гордый.
Характер не дурнее, чем у остальных. Просто, не хочу оставаться виноватым.
Жизнь – заедалистая штука, она шевелит плечами, втискиваясь в разделительные пространства между людьми. Она устраивается всегда основательно. Мимолётная встреча, казалось бы, происходила, а оказывается, след она надолго оставила.
Календарей у жизни уйма. Жаль, что при разглядывании старого календаря, не вытаскивает сознание на божий свет происходящее в тот или иной день. Восход и заход солнца, кто-то родился, кто-то умер. Чей-то день рождения – это не мой день рождения, он ничего общего не имеет с тем, что творилось в моём воображении. Хорошо или гадко лично мне было, ни один листик календаря не хранит запись об этом.
Так ли я думаю, совсем по-другому, знаю - пусто в душе, совсем мне не хочется вспоминать плохое. Никакого толку в этом нет.
Моё смирение скрывает безмерную муку, которая страшнее смерти и никакими словами не облегчить её, разве что утихомирить той же смертью.
А вот смятение – маетный тупик. Впереди стена, за спиной непонимание, почему попёрся в этот тупик. Ведь знал же, что ничего хорошего впереди не будет.
Разговариваю сам с собой, но во мне сейчас не совмещается несколько «я». Я постепенно обретаю цельность.
Надо же, открытие сделал!
Если не могу объяснить, чего-то не знаю, то не должен и отвечать. Не знал, значит, в преступлении не виноват.
Лихорадочно, сбиваясь, начинаю мысленно листать страницы, торопливо читать исповедь, пытаясь выудить свой самый главный грех.
Большой грех, средний, малый…Грех, - когда совсем стало неуютно. Когда токи перестали идти. От чего считать?
Есть мелкие грешки, есть проступки. Каждому, наверное, бывает плохо. Это не отговорка. Это не утешение. Пускай, каждому бывает плохо, но я не «каждый», я не старьевщик, я не буквоед, чтобы с лупой рассматривать жизненные швы.
Что можно понять, разглядывая шов? С одной стороны хорошо, это помогает оживлению, это кашу в голове упорядочивает. Мыльный пузырь, перед тем как лопнуть, уменьшено отражает мир. На меня, наверное, одна из брызг попала. Осколок «не понимающего» мира пустил корни внутри меня.
Размышление – приближение того, о чём я думаю. И не того, что случится когда-то, а того, что сейчас настигнет, завертит, от чего нет спасения.
Какой знак у него? Плюс, минус?
Суть меня в знак не переходит.
Мысли привычные. Они всплывают, как пузыри метана, из болотной пучины. Зелёный мох, сухостой берёз, чернеющие лывы, кочки, тишина, и вдруг, пузырь, вырвавшийся стон болотного нутра. Стон избавления. И снова поверхность болота завораживает.
Тишина и покой. И в покое что-то ежеминутно меняется. Поэтому растерянно смотрю, понять перемены не в силах.
Если все правы, значит, не прав я. Значит, я – сумасшедший.
В чём сумасшедший? Не в чём, а просто свихнувшийся, без понятия.
Наверное, перед тем как пойти сюда, я чашу прошлого выпил. Её предстояло наполнить чем-то новым. Чем – не знаю. Остаётся выбросить, разбить на мелкие осколки. Может, я и разбил чашу. Разбил и порезался одним черепком. Заразу подцепил.
Жил, жил, жил. Ослепление, наваждение. Жизнь творилась: кто-то спивался, кто-то страдал, кто-то как сыр в масле катался, а я посмеивался, лупил глаза на происходящее, был упоительно безмозгл.
Жил своей жизнью: любил, работал, радовался. Если что-то и будило какие-то чувства ко всем остальным, то лишь в связи с отношением их ко мне или меня к ним.
А теперь как бы надо в чём-то признаться. Признание со стыда начинается. Но ведь никто не заставляет стыдиться, маяться, выть на луну.
Смешно, если про меня скажут, что маета его убила, непонимание жизни, желание жить, как все, сократило срок.
Дошёл до такого понимания - ну, и живи! Ешь, пей, дебоширь.
Довольства мне не хватает. Довольство – прекрасная штука. Довольство в церкви надо искать.
В пасху куличи носят в церковь святить. Ставят в ряд, батюшка водой на них брызнет, и этого достаточно: взгляд на происходящее становится другим, и ты становишься равным среди равных. От капли упавшей воды.
Формально с толпой сравнялся, похожесть приобрёл.
Но ведь не могу я прокричать, что весь мир мой! Не могу.
Почему-то ощущаю привязанность и любовь не когда кто-то рядом, а когда время и расстояние разделяли. Тогда припоминались мельчайшие подробности. Тогда понимание приходило.
Пускай, три раза икнет тот, кто намерение обрёл, камень в меня из-за этого бросить.
Видать, что-то втемяшилось в молодости, оно и держится. Оно перепутало концы.
Стою, впился взглядом не пойми во что, в то, в чём растворилась грусть, и чую, что взгляд стал остёр, пугающе остёр. Дорогие черты, хранимые-бережённые в памяти выуживаю. И гляжу не впротык, а вскользь, как бы сквозь.
«Не впротык, а как бы вскользь» отчуждённость и тоскливую обиду рождали.
С болезненной горечью вдруг осознал, что преступно вторгаться в чужую тайну. Переезд Зои сюда, самая настоящая тайна. Зоя всё сделала, чтобы тайна принадлежала ей, делиться ни с кем она не хочет.
Жизнь – штука путаная, виноватых-правых не найти. Да и зачем мне эти виноватые-правые?
Жаль, что не умею богу молиться. В молодости, может, это и без надобности, а теперь, когда душевность заменена шелестом пересчитываемых рублей, думаю, разговор с богом был бы лучше, чем глотать отрыжки телевизионных программ.
Что раньше делало меня счастливым, теперь стало привычным. А привычка – это смерть переживаниям, кое-что потерять можно.
Чувство, как если бы перенёсся, снова стал мальчишкой, разбил стекло мячом, страхом расплаты наполнился. Ухо гореть начало. В животе ёкнуло. И эта проклятая оболочка, в которую всегда завёртывался, чтобы не так стыдно было, эта оболочка, ну никак не позволяет выпрямиться. Выпрямиться можно, но прикосновение к телу чего-то липкого озноб неприятия вызывал. В позвоночнике чувствовалась острая неловкость.
Каким был тогда, и каким стал, теперешний я, рассудительный, в меру опытный, не желающий судить себя, чистоплюй, прилипшую грязь норовлю отчищать сразу, теперешний я понял, что дело не в этом, не в грязи дело. Совесть должна быть чистой. Не должен вынести я из временного провала чувство отлучённости от других.
Стоп! Не чувство ли отлучённости привело меня сюда? Надо что-то с чем-то скрепить, либо разорвать, положить конец неопределённости.
Наплывали путаные воспоминания, наслаивались одно на другое. Не то укор, не то вину чувствую перед Зоей. Хотя, перед Зоей у меня нет вины.
Тишина молчания била в висок.
Нет, виноватость, которую чувствует каждый человек, на то он и человек, перед каждым, нисколько не умаляет непознаваемого несовершенства жизни.
Расчётливая логика раздражает. Вжиться в то, о чём думается, не получается. Мысль перестала быть оглушающей. Она без корней, без привязи, она всё время перемещается, нет у неё постоянного места.
Будто большая муха в черепушке головы бьётся, как не пойми, что, не находя выхода в дневной простор.
И ласково, и терпеливо, и, наконец, зло вожусь с мыслями, пытаясь расставить их в надлежащем порядке.
Если я, то и меня. Так во всём. Я продам, меня продадут. Я полюблю, не факт, что меня любить будут. Хотя. исключения есть.
Что там, в душе у меня, сам другой раз знать не могу. Тлеет, тлеет, как искорка во мху. Может, вспыхнет, может, истлеет, лишь охолодит тоскою, но то исподволь к чему-то подводит. Знать бы, к чему?
Не знаю, почему мужику отмерено столь мало слёз на жизнь? Не все они выливаются, где-то купорится слёзная протока, останавливаются слёзы в груди, мешая дышать. Густеют слёзы. Может, замерзают. Тогда человек получает знак отойти в сторону.
Вроде, как бы в какой-то момент происходит передвижка времени из вне во внутрь, рождая настороженную отчуждённость.
К кому настороженность?
Не знаю, но часто случалось, что начинал меня манить чей-то тихий голос. Сверху или откуда-то сбоку он доносился, но, слыша его, я немел.
Тот голос разрывал на две части. Сопереживание начинало делиться. Что-то испрашивать. Чуть ли не выторговывать.
Выходит, я не умею выторговывать. Не умею вести отсчёт от некой условной жизненной границы. Не понимаю, вверх идти надо, или спускаться с пригорка?
Из-за этого всё бестревожно и бездумно. Стою и безучастно молчу.
Робеть я должен перед своим внутренним наполнением. Хочу вобрать в себя всё, что вижу вокруг, а нутру не дано это всё переварить. Сильный духовно от переизбытка неудобства терпит, слабый человек слабительным, в виде лжи, подличанья, уступок, спасается. У слабого недержание во всём... А у меня?
А есть ещё и дикарь, который живёт по своим законам, которые отвечают обстоятельствам, только им.
Сильный духовно человек, если, допустим, кладёт кирпич в стену, то кладёт набело. Он не будет распускать перья, квохтать, вот-вот снесётся. И вообще, то, о чём он говорит шёпотом, он сможет вынести. Он…
Говоря, он, кошусь на себя. Никто не относил меня к духовно сильным, поэтому не стоит додумывать. Что бы не сказал, всё будет фальшивым. Одну фальшь, если есть глаза, отличить от другой, можно. Помолчать стоит. Стоит поскоблить.
Поскоблить больно. Всё равно, что корочку на подсохшей ране сорвать. Отголоски пережитого согревают, позволяют пережить расставания с иллюзиями.
Банально всё. Невкусно, скучно. Одно и то же. И до меня это же говорилось, и при мне, и после меня бескровные, безликие фразы будут произноситься. Они принадлежат всем, в этом их сила.
Принадлежность ко всем, к раздёрганной слепой толпе, где каждый не стоит мизинца бога, опустошает.
Нельзя снисходительно относиться к неприятностям. Напраслину наводить не стоит.
Нет причин бояться, но во мне прописался страх. Страх – паук в тёмном углу сарая. Из этого темного угла глупости и творятся.
Обострился слух. Да, слышу, как пискнула примятая травинка. Что удивительно, так это мои плавные, мерные мысли. Такие мысли бывают, когда вволю помучился, а потом принял окончательное ясное решение, которое не то, чтобы утихомиривает мучения, изживает их, а понимаешь, что плохого ничего не было.
Не стоит в раздражении туфлёй пинать землю. Не в чем признаваться. Любой скажет, если бы думал, то и каяться не в чем было бы.
Я ведь не каюсь.
Стою и думаю.
День стою, неделю, год. Думаю или не думаю, какая разница. От этих мыслей остроты прозрения нет. Конец должен быть во всём, логический конец. А у меня нет никакой логики, не получается цепочки.
Перескочил мысленно на что-то другое, первое сразу же, отдаляясь, замазывается. Поступок какой-то требуется, решительное действие, - вместо этого слюни пускаю.
Почему так, - так зависим. От всех зависим. Даже от своих мыслей. А зависимость умерщвляет.
Неужели теперешнее состояние – это создание новых воспоминаний? Не упустить бы ни единой детали.
Топливо кончается. Паровозу моих мыслей топливо нужно. Вчерашний запас иссяк. Есть топливо – паровоз мой едет, я живу-мыслю.
Чёрт, наверное, кочегаром у меня. Снаружи – ангел управляет, внутри – чёрт, каша какая-то, мешанина. Ни разобрать, ни переварить.
Чего взять с меня, если между двух эпох оказался? Прошлый уклад жизни и теперешний, - небо и земля. Инерция, при внезапной остановке, совесть будоражит.
Совесть в человеке самое неспокойное.
Живу вне ощущения нелепости жизни. Неестественно, без присущего трагизма. Одновременно и вопреки.
Что вот интересно, я, теперешний, не к будущему примериваюсь, не к развитому, как социализм, настоящему, а полощу прошлое, хочу узнать отгадку в прошлом.
Отвлекаюсь на пустяки. В моём стоянии нет места одиночеству. Оно отменено. Ценности не определил. Возможно, не всё случайно в этой жизни. Что-то произойдёт, как бы я ни сопротивлялся. Судьба. Хотя в судьбу не верю.
Стоя у порога чужого дома, о смысле жизни не стоит задумываться. Глупо. Чистая спекуляция. Своё понятие вкладываю в содержание, лихо отвергаю всё то, о чём не имею ясного представления. Сострадание есть, но оно какое-то ограниченно отзывчивое.
Нудят мысли.
Ни за день, ни за неделю не может кардинально всё поменяться. Я всего лишь участник процесса жизни. Жизнь и лечит, и калечит. И утешает.
Могу дышать, могу жить, смею мучиться своими проблемами. Не украл, никого не убил. Не стыжусь, не боюсь. Способен пожертвовать собой ради идеи. И подозрителен, и любознателен.
Всё у меня – случайность.
Свершилось бы чудо, любое моё желание было бы исполнимо. Хотя бы одно. Одно желание. Интересно, как долго я бы перебирал множество множеств, чтобы на чём-то остановиться?
Дело ведь в чём, - исполненное желание зависимостью привязывает. Я же добивался все эти годы независимости. Независимость – это одиночество, это тишина, это холод пространства. Всё это лежит в основе моего существования.
Под внешней оболочкой всегда железная магнитная твёрдость.  Природная магнитная аномалия.
Миллионы живут лучше, чем я. Их капризы жизнь благословила. Эти миллионы – звенья одного времени, они части чего-то единого целого, какого-то механизма, который безостановочно вращается.
Сунь палец, как тут же затянет, с хрустом перемелет, жеваным комком выбросит в сторону.
Банально звучит, но это так. Запас фраз у всех общий, но каждый козыряет такой фразой, которая, по его мнению, ложится козырем сверху. И то, что она лежит сверху, она как бы вбирает в себя всю энергию лежащих под ней слов.
Мне, давным-давно, говорили, что, шутя жизнь, проживу, никому в тягость не буду.

                87

Чувство отлучённости, как бы я ни маскировал это чувство, оно вынуждает поступать необдуманно. Пытает, изощрённо пытает. Заставляет заискивать. Заставляет казаться хорошим, свойским несмотря на то, что ноет нутро. Бог знает отчего, начали потеть ладони.
Пришёл в чужой двор, значит, что-то хочу выпросить. Если что-то хочу выпросить, значит, чем-то недоволен. Чем-то недоволен, значит, что-то отдать должен. Замкнутый круг.
Солнечный лучик, потоптавшись под ногами, ускользнул к крыльцу. Тень от меня сгорбилась. Сгорбилась в предощущении тяжести узнавания.
Потайные источники в душе перестали звенеть. Я уже не считаю, что моя жизнь только от меня зависит, что я управляю своей судьбой. Слабое гудение, дрожь, казалось бы, важное решение вызрело – всё это не понять, что за знаки. Противоречивые желания заняли отведённые им места.
В какую-то минуту умер, спустя миг – воскрес. И земле успел попринадлежать, и от тени избавиться, и снова плотью оброс. Перемены неподвластны мне.
Но ведь на что-то я всё же имею право?.
Конечно, не быть убитым в перестрелке. Не погибнуть от свалившегося с неба метеорита. Не слышал, чтобы метеориты когда-нибудь здесь падали. Ещё имею право под копытами лошади жизнь свою не закончить. Извели лошадей.
Я неприятно действую на людей. Я – олицетворение самого большого зла в этом мире. Мне жаль, что ничего не узнав, я могу не узнать той судьбы, которая определена мне.
Какое зло самое большое? Лишать жизни? Или вмешиваться во всё?
Если я и пришёл без приглашения, то с самыми благими намерениями!
Возникшее беспокойство разрушает притворство. В притворстве не на что опереться. Порядок вещей до меня установился.
Смешно об этом слышать. Нет ничего, что предопределено заранее. Нигде не записано, что я должен был прийти сюда, вылезти из своей ямы, что все мои установки развалятся.
Пока лез наверх, весь свой багаж растерял-выбросил. Когда мой самолёт разваливался в воздухе, багаж и тела пассажиров на многие километры разбросало. Мой самолёт развалился, багаж выпал. Я – живой. Наполовину, на треть, но - живой. Живому на треть, дома не сидится. Из багажа один посыл уцелел, так, наверное, из-за этого хожу и ищу своё.
Посыл не идея. Посыл – всего лишь перемена местами в молекуле жизни атомов, перемена связей. Перескок – толчок. Взгляд по-новому.
Хорошо, а порадоваться не могу. Мир в равновесии, но лучше было бы, если б… Если, что?
Рад отвлечься. Отвлекаюсь потому, что остроты ситуации не чувствую, лениво мыслю, словно бы нехотя.
В определённом смысле я не загнан в угол. Хотя непонятное отрицание волнами накатывает.
Вот-вот. Нехотя, маятно, снова и снова чувствую то же самое и снова, и снова. В один раз не так сильно, в другой – становится невмоготу. Чуть прояснение на горизонте, вроде как точку отсчёта определил, вылезает некстати мысль: а зачем тебе это надо?
Не лезь, не думай, не переживай. Нет ни правды, ни ясности. В неведении легче жить. Никто не уговаривает быть фаталистом. Надо уметь отказываться.
Так думала одна стороны головы. Правая или левая – не разобрать. Думала, и в это время слышался усмешливо-спокойный, глуховато-обволакивающий голос, который приобщал к странному ощущению: вроде бы всё уже было. Все люди когда-нибудь умирают. Так заведено.
Когда начинаю прикидывать, где шагнул не с той ноги, когда оступился, то сто дверей открываю, всё дальше и дальше забираюсь в дебри. Ворошу прошлое, раз за разом нарываюсь на неприятности.
К началу иду, к концу ли?
Особенный типус. Так меня в школе обзывали.
Типус страстно верит в свои бредни и отчаянно действует в соответствии со своей верой.
Забавно. Многое помню, всё, кроме нескольких минут, когда принял решение пойти сюда. Странно.
Не пролетала над нами птица, а откуда-то сверху, вальсируя в воздухе, пушинка спускается. День ли убрал подушку, ночь ли, не выспавшись, облако ненароком тряхнула. Пушинка кружится и кружится в воздухе, освобождая от неловкости душу.
Поворот, поворот, поворот и напряжение спадает, и взгляды сходятся в одной точке, и возвращение узнавания происходит.
А кому, к примеру, моя чужая душа нужна? У чужой души размер не тот, и окрас, и ощущение от прикосновения не волнует. И тесная она. Да и пятится обычно чужая душа, как только возникает желание обнять её. Для меня нужна душа, так только та, которая для меня сготовлена.
Предельное напряжение и неясное чувство свободы. Всё так, как и должно быть. Покоя нет нигде. Незащищённость дарит свободу узнавания.
Постоянно растрачиваю силы, стараясь удержаться на ногах. Хорошо, дурнота не охватывает.
Вроде бы всегда был сам по себе – а жизнь обернулась бесконечным ожиданием. Она брала, ничего не давая взамен.
Зоя по-настоящему впервые улыбнулась. Приоткрылись губы, заблестели ровные, плотные зубы, в скульных впадинках углубились тени. Улыбка чувственная и обманчивая.
Как всегда, я преувеличиваю. Есть такой грех. Может, это из-за того, что всё несправедливостью, в конце концов, оборачивается? Может, возвыситься хочу над обыденным?
Дурное ощущение: чем сильной к чему-то тянусь, тем дальше непонятное что-то пятится от меня.
Надуманность это – способность переворачивать очевидное вверх ногами. Вдогонку за одним идёт что-то другое. Это «что-то» заставляет устанавливать связь двоих.
Я что-то чувствую, а Зоя имеет своё представление. Из недодуманной надуманности, разве что, насмешка родится.
Молчание создаёт ощущение безлюдности. И в этом ощущении понимание возникает, что-то не успел схватить, что-то промелькнуло непонятым. Непонятым или не разглядел?
Жаль, как жаль, что третьего глаза у человека нет. Так же, как и третьей руки.
Дурное состояние, будто бесконечно тру одно место.
Нельзя же до бесконечности натирать песком непонимание или чувство нужности, чтобы они блестели как надраенный медный таз? Вечного блеска не может быть.
Я думал, если бы был вечер, как в старые времена, проявилась как бы из воздуха беседка, в ней стол с самоваром, лампа, и за столом собрались бы все, кто жил когда-то в этом доме. Молодые и старые, дети и собаки. Мне подумалось, что пока горела бы лампа, пока не рухнула бы темнота, сколько бы историй наслушался бы. Тут бы и узнал, как бы прошлые хозяева отнеслись бы к новой хозяйке? Приняли бы её?
Ничего общего у Зои нет с теми людьми, кто жил здесь. Она – это она. Зоя заимствовала свои черты не в Злябовке, у других, она брала, оставаясь собой. Поэтому она в чём-то не совпадает с представлением о ней. Это не так и плохо.
Моё положение двусмысленно, я раздражаю. Зоя – само простодушие.
Когда имя и образ не совпадают, суть не воспринимается.
Дело не в сути. Дело в ощущении, что я начинаю расти не в ту сторону, не я сам, а я тот – «чужой». Я –«чужой» как бы норовлю своими разбухшими руками обхватить этот дом, и переставить его в другой угол огорода. По-моему, для дома другое место будет лучше.
Место Зои – стоять на крыльце, место дома – в углу малинника.
Хорошо бы, расплакалась Зоя, а я утешать стал.
Бабе, конечно, поплакать слаще сахара. И наговорить триста вёрст до небес и всё лесом, - проще пареной репы. Вести разговоры о «загубленной» жизни, -  тоже не зазорно.
Тут же почему-то подумалось, что Зоя не из таких. Она будет, мне кажется, радоваться первому весеннему цветку мать и мачеха, будет подставлять ладони под струи первого грибного дождика. Для неё с первыми лучами утреннего солнца видение счастья не исчезнет.
Так или не так, как говорится, перетакивать она не будет. Её дом пока покоен тишиной и одиночеством, но он её дом!
Чужая душа – потёмки. Во что может ввязаться человек, особенно женщина, когда она в последний момент вспоминает об уходящем бабьим счастье?  Отчаяние быстро меняет всё.
Плохое, да и хорошее настроение возникает, если просыпаешься в скверном расположении духа. Оно возникает, как возникает день, ниоткуда.
Между нами нет плохого. Что-то надо придумать такого, чтобы снять навьюченную ношу прошлого.
Жду повода заговорить. Философствовать настроился. Последние дни много размышлял.
Какие меры принял, чтобы не попасть впросак? Думал одно, результат… Нет никакого результата.
Отвёл взгляд от покосившегося забора. Забор, казалось, от моего пристального глядения наклонился вперёд ещё сильнее, вроде как приблизился. Не хватало, чтобы гвозди со скрипом повыдёргивались бы, и доски, одна за другой, поволоклись бы ко мне. 
Я не занимался особым анализом, почему это место меня не устраивает, почему бодрость сменилась унизительным трепетом не перед Зоей, а трепет возник перед дверью. По-щенячьи замер. Но ведь никто не возьмёт за шкирку, и не внесёт в дом.
Ни верой в Бога не одержим настолько, чтобы одобрить, например, преступление, ни безоговорочно никого не осужу. Моя позиция, как это лучше сказать, - ни нашим и ни вашим, серединка на половинку. От максимализма избавился, но связанность с собой вчерашним, которая постоянно мучит как что-то позорное, не проходит.
Может, я отважился на поход сюда для того, чтобы устроить очную ставку с самим собой, чтобы заглянуть в собственную душу, чтобы осознать самого себя через взгляд на меня Зои?
О чём только не подумается в минуту неопределённости. Скованность не позволяет вырваться из тисков.
Как бы балансирую на краю пропасти. Настороженность родила противоестественное веселье: почему бы и не посмеяться в одиночку.
Труден самый первый момент: сделать шаг, посмотреть в глаза. Только бы не выспрашивали. Возникло предчувствие, страх, не ощущение, а уже предчувствие. Предчувствие чего-то непоправимого – не с кем ведь поговорить.
Я чувствовал, что чрезвычайно мало в себя вмещаю. Странно мало. Видение одного выталкивало видение прежнего. Может быть, в этом и заключается мой порядок?
Порядок. Правильно или неправильно. Но ведь это всего лишь мои оценки. Это не реальность, это вера в оценки.
Для того чтобы жить полной жизнью, нужно изменить цену своего «я». В какую сторону? В сторону повышения или понижения? Может, стоит укоротить поводок совести или, наоборот, отпустить её?
Шёл с одним чувством, вдруг что-то напрягло?
Слабое я существо, со слабым импульсом к жизни. Трусливое, - чуть что, сую голову под крыло.
Одно утешает, не один я такой.
Пытаюсь сберечь душу. Память лжива. Она окрашивает воспоминания в определённый цвет. Серый?
Лица видятся в сером цвете, листья – серые, серое небо. Собственная удручённость - серая.
И прошлое - серое. Ничего нельзя вырвать из взаимосвязи серого с самой жизнью. Как бы я ни хотел.
Спускающееся пёрышко заметил, муравьёв разглядел, писк травинки услышал. Это всё не то. А то, что?
Что-то же было исключительным, без какой-либо связи с прошлым и будущим?
С кем это обсудить? А ведь предстоит радикально изменить свою жизнь.
Взгляд Зои. Что она чувствует?
Правда говорится ненароком. В этот момент всё как бы застывает, цепенеет. И день как бы таит дыхание в недобром предчувствии.
Было чувство, мнилось мне, что сюда влекла некая определённая цель, но и цель, и желания, и, вообще, не пойми, что, отошло куда-то далеко.
Я увидел, как меняется Зоино лицо. Её взгляд не упирается в меня, а проходит в паре сантиметров, Зоя на меня не смотрит.
Я, может быть, спиной не вижу, но чувствую. Она хочет, чтобы «тот», кого она ждала, открыл калитку.  Хочет и мучается. Молчит.
Ей скверно. Если что-то сказать, то будет ещё хуже. Что может быть сквернее, чем скверность в квадрате или кубе?
От ощущения скверности уютнее не становится. Скорее наоборот. Скверность не строит внутри человека мостик.
Если ты не доругался, не выяснил до конца отношения, конечно, напряжение повиснет в воздухе.
Я не пришёл выяснять отношения. Я пришёл, чтобы помочь: что-то посоветовать, что-то сделать.
Так отчего чувствую себя несвободно?
Наверное, однообразность моей жизни, каждый день одно и то же, обрамило меня рамкой, внутри которой я жил согласно собственным законам. Мира вокруг не понимал и не принимал. Жил в мире опустошённости.
И вчера, и неделю назад, и год назад – всё было определённым.
Что в это утро изменилось?
Огромность мира почувствовал?
Нет, я не считаю, что являюсь изгоем. Есть знакомые. Друзья. Друзей много не бывает. Ко мне приветливы, меня иногда приглашают, но что-то попыток духовно сблизиться не ощущаю, какого-то единения не возникало никогда. Нет способности и желания делить свою жизнь со мной.
Может, я не способен делить свою жизнь с ними?
Пропитался воздухом одиночки. А что, воздух одиночества какой-то особый? Не настолько тиха атмосфера одиночества.
На кончике языка вертится слово, а вытолкнуть его, нет сил.
Не я, не я, а кто-то другой посмотрел со стороны. Всё сразу отдалилось. В буквальном смысле отодвинулось. Был спокоен, а тут спокойствие как бы удвоилось.
Что с того, если между людьми проползёт скользкой змеёй холод? Прополз, ну, и прополз. Не холод, а сквознячок.
Зажмурил один глаз – всё в белом цвете, прикрыл другой – всё чёрное вокруг. Правый – левый, левый – правый. Белый – чёрный. И всё уползает и уползает, скрываясь в воронке.
Нужно что-то сказать, но никак не знаю что.
Иду, бывало, вдоль дороги по обочине с одной стороны – одни ощущения, перешёл на другую сторону, в том же направлении иду, - мысли совсем другие. Другое цепляет. Почему? Дорога, натоптанная многими и многими, что ли, опустошает? Или грузит? Или расположение духа другим делает?
Неумелость и бестолковость сегодняшнего утра поражает.
Выразить себя не стремлюсь.
Я пуст, от меня осталась одна оболочка, наполненная мыслями. Нет ни сердца, ни печени, ни мозжечка. Даже рёбер нет.
Нет скелета. Я растекаюсь, расползаюсь, как тесто из кастрюли. Опадаю вниз, в пропасть.
Каждый, когда никогда, ощущал перед ногами пропасть. Но не у каждого хватало смелости перешагнуть её или броситься вниз. Большинство начинают в бездумье пятиться.
Утомительна тяга всё идеализировать. Практичности мне не хватает.
Стою, шевелиться не хочется. Всё потеряло остроту. Снова время пропало. Оно куда-то истекло. Истекло вместе с неизбежностью. Нет ни вчерашнего, ни сегодняшнего, вообще ничего нет. Время унесло и кусок жизни. И правильно сделало. Избавляться нужно от лишнего бремени.
Почему к человеку подходят с двумя мерками: умный он или глуп, почему доброта ценится меньше того же ума?
Пока рот не откроешь, разве можно определить, кто ты есть?
Ставлю вопросы, хотя наполовину знаю ответ, ощущение не подводит. Неблагодарность ничем не дорожит, всем пренебрегает и всё попирает.
Молчу, языком молоть и высказать свою правду – вещи разные.
Вот ещё вопрос: человеческая жизнь революционна или эволюционна? Рождение, конечно, революция. Из небытия приходишь в мир. А потом? Наполнение амбициями, конечно, революционный процесс. Желание получить абсолютное знание – из той же оперы. Расширение горизонта мечты…Но всё ведь постепенно развивается: говорить учишься, ходить. То, сё. Школа, институт, работа. Женитьба, дети. Желания, чтобы детям было во всём лучше, чем тебе. Наступает старость. В конце опять революция – уход в небытие.
Две революции, а в середине – рутина.
Хотел проникнуть в чужой внутренний мир, а и свой, оказывается, не понял.
Захотеть – этого недостаточно. Череда событий должно произойти, прежде чем хотение результатом проявится.
Говорят, что судьба со временем становится лучше, будущее у любого человека великолепное, если сам не будешь заморачиваться. Мне-то, какое дело до будущего, когда меня не будет?
Возьмём эту пресловутую любовь. Любить – хорошо, но в сто раз лучше быть любимым. Конечно, без мелодрамы. В любви не главное брать и наполняться, давать, давать надо. Давать так, чтобы человек чувствовал, но не пресыщался.
Любой сильный человек – он собственник, я отношу себя к таковым, собственник непременно достигает цели. Мен на мен: сердце за сердце. Но почему, зная что-то, сообразно с этим знанием, я не всегда поступаю разумно? Почему я наполнился ощущением, что никому нет дела до меня, что все оставили меня в покое? Что, и мне больше дела нет до людей, что, и до самого себя, как до той Луны, что не тот выпал жребий? Не следовало бы мне жребий поднимать.
Кто бы, что бы ни говорил, а войти в сопереживание с кем-то – великое дело. Только в этом состоянии душа теплеет. Только тот, кто различает течение времени по-настоящему интересен.
Хватит молоть одно и то же. Интерес. интересен… а толку?
Всё, скорее всего, самообман. И пресловутое самопознание – обман. Если не понимаешь цель своей жизни, какое к чёрту, может быть самопознание? Нет у человека глаза, смотрящего внутрь самого себя.

                88               

Вроде бы ни на что не смотрю, а улыбку Зои увидел. Улыбка не то, что смутила, а ощущение возникло, померещилось, что улыбаться улыбается, но веселье оставлено в другом месте. Смысл улыбки в несоответствии.
Чего с чем? В приценке, что ли?
Понятно, не меня ждала.
Воспитанная отзывчивость скрашивает, но веселее не делает. Выбился я в люди, с честью выдерживал испытания, выпавшие на мою долю, но на самом деле чувствую себя не так, как хотелось бы.
Всё-таки, что остановило меня перед крыльцом? А то, наверное, что Зоя в свой заповедник никого просто так не пустит, в то, что запретно для другого. Такая, если на что решится, её не остановишь. Её не уговоришь.
Переезд для того. чтобы душа немного успокоилась. Ей стало легче. Новая страсть пока не накатила. Её мир остался прежним. Пытается удостовериться, что любовь её не в ком-то другом, а в ней. Сама она такая должна её пробудить.
Слово «такая» по отношению к Зое сразу её наособицу ставит. И оправдывает, и осуждает, и, как бы, позволяет пройти мимо, не замечая. «Такая» - слухами обрисовывается.
Долго Зое придётся огонь в топке разжигать. Тлеет где-то в уголке уголёк, не остыл, но пока искусственно тепло поддерживается. Приходиться притворяться, что живёт.
Она не виновата.
Пока ей так удобно. Как говорится, приняла определённую позу. Больной лежит на том боку, на каком боль не так ощутима.
Какой ей смысл доказывать мне, что она способна здесь получить ожидаемое? Мне-то всё равно: получит или нет.
Женская сердечная тревога, если малость и утихает, она не рассасывается полностью, она переходит в обиду, а обида, хуже болезни, начинает точить душу. К ночи-вечеру эта короеда-точильщица так измотает душу, что иная баба готова на стену лезть, лишь бы как-то утихомирить зуд.
Что обиднее всего женщине, так испытывать равнодушие, что никто не спросит, как она одна перебивается. Утром, днём. Поругаться не с кем, слова обыкновенного сказать некому. И приходит ощущение, что у жизни в тебе надобности нет. Вот и щемит сердце. И не понять – отчего?
Тягостное молчание повисло и висит. Тем не менее, я вижу свет, исходящий от Зои. Она готова пожертвовать многим ради того, что посчитает важным.
Своё ощущение переношу на женщину, стараюсь вложить в её уста свои слова, своё понимание. Так легче мне. Понятнее.
Зияющая пустота – вот и заполняю её всякой дребеденью. Всё для того, чтобы отогнать страх.
Чудно, обезоружен своими ощущениями. Но ведь моей безопасности ничего не грозит. И не хочу я лишить женщину получить удовольствие от привилегии самой всего достичь.
Утро какое-то необычное. С каких таких статей, чего это я норовлю себя поставить на место женщины, пытаюсь разобраться, что её волнует, какими переживаниями она полнится?
У Зои свои проблемы, у меня – свои. Раньше стремился и жаждал, а теперь ни пыла, ни жару, готов согласиться со всем.
Как бы там ни было, но мне в чём-то повезло. Дело, возможно, было в том, что исчезла суета. Безразлично стало. Что, когда и почём, всё складывалось само собой и как нельзя лучше.
Сейчас я человек без определённых занятий. Даже без семьи в обобщающем понятии этого значения – живу один. Даже без родины: квартиру дали не там, где хотел бы жить, а куда спихнуть по-случаю меня удалось. Из-за этого нахожусь в конфликте с общественным мнением. Живу внутри чужого мира чужим.
Конечно, приобрёл что-то незримое, наполнился чем-то, но право же, брести одному, непонятно куда, стало невмоготу.
До бесконечности испытывать судьбу нельзя. По какому-то закону, но хлеб всегда переворачивается маслом вниз.
Так что, хоть и не тошнит, но одичание даёт себя знать. Всё происходит не со мной. Не происходит и не снится.
Тяготит ещё одно свойство – я не обманываю ни себя, ни других. И не из-за того, что кто-то недостоин.
Наверное, что есть, ничем другим быть не может. Не может быть другим, поэтому все мои действия – всего лишь результат моих мыслей.
Для мужчины важна трезвость взгляда. Конечно, можно быть восприимчивым, можно впитать все знания, можно иметь отменное поведение, но если при этом здраво не судить, то жизнь будет не той.
В моей голове сохранился образ. Откуда он – не знаю. Из прошлых жизней, вложили ли его с рождением, - не знаю.
Годы мучений разрыва позволяют сличить тот мой оригинал с тем, что встретился на пути жизни. И не только сличить, но и перебрать. Никакого совпадения. Первое впечатление правильное - поделка этой женщины в чём-то не вяжется, кустарна, что ли. Вру, она не такая. Не из того материала. Мне неведомого.
Ну, и что? Прежнее моё «я», которое я растормошил, изменило мне. Вина откуда-то навалилась. А вина вызывает ступор мозга, извилины из черепной коробки наружу вылезают, на лбу пропечатываются. Кажется, как крошки со стола, так и все мои мысли можно стереть одним взмахом руки.
Как бы не так! Из беспорядочных сведений своё не так-то просто вывести.
Зоя притворяется сильной. А я, иду ли, стою на месте, плыву, по сути, толкусь на одном месте. Вокруг кипит жизнь, а я в этой реальности неподвижен.
Ясное дело, мне ничего не надо. Ни этот огород, ни этот дом. Мне нужно место, чтобы я по-настоящему почувствовал опору, и обнаружил, пусть, к собственному изумлению, что способен ещё сопротивляться, что у меня есть ещё какие никакие силы.
Правильно, я похож на человека, которого долго держали связанным, если и двигался, то медленно и осторожно, так какого, спрашивается, чёрта, ждать от меня взлягивания?
Не приемлю жизнь полностью, вот и нахватался сомнений. А как что-то иное могло в меня зайти, если мои двери закрыты?
Но ведь исполнять своё назначение на земле надо. Хочу или не хочу. Не знаю, ради чего живу, не знаю, к чему стремиться, одно понятно, когда-то всему придёт конец.
Когда придёт, тогда и придёт. Торопить его не надо.
Искать разрешения своих вопросов в философии бесполезно.
У Зои же даже молчание заученное. Ненатуральное.
Да, нет же, нет. Молчание заставляет прислушиваться и присматриваться. Любопытно, первые минуты уже забылись, что было в первых произнесённых словах, не помнилось, невнимание можно было отнести за счёт уместного волнения.
Неестественность ситуации, можно сказать, вполне меня устраивала, потому что в этом был намёк на некое продолжение. И бог с ним: всё это не обязывает, в должники не загоняет. Хочется стать чем-то большим, чем-то другим, хочется просто быть, - никто не мешает.
Ситуация. Некому пожалеть, некому посочувствовать. Будто сплю. И сон какой-то длинный и запутанный. Сон, который к случаю не растолкуешь. Если его под лупой не рассматривать.
Так и без лупы видно, что впереди у меня белая дорога. И обочь ей тени движутся.
Я иду навстречу, и Зоя, идет стоя мне навстречу. Выходит, мы идём в разных направлениях.
Ничего не болит, а сил нет. Были, да куда-то сплыли. Сплыли и не возвращаются. Стою, никто у меня ничего не спрашивает. А чего спрашивать, когда всё наперёд известно, на всю остатнюю жизнь, так сказать.
Испытываю нечто вроде пренебрежительной жалости, смутного ожидания и предчувствия, и непонятной тоски.
Мне не по себе, и Зою что-то сковывает. Неблагополучие, наверное.
Молчим, а будто разговор ведём.
Так и хочется воскликнуть: «О чём разговор? Всё хорошо!»
Высказаться хочется притворно бодро.
То-то, что притворно. Хочу сказать одно, а голова занята совершенно другим.
Приглядеться, так точно тень не то сострадания, не то жалости мелькает на лице.
Некому приглядываться. Незачем.
Всё у меня сейчас фальшивое. А фальшь, как ни скрывай, со стороны всегда видна как на ладони.
Ломаю голову, чёрт знает над чем.
Призрак меня страшит. А призрак – это возвращение к себе, это необходимость смириться с отчаянием. Вот и пробегает по спине знакомый холодок.
От необходимости не убежать. Сколько ни бегай, она к ответу приведёт.
Страдание, надежда, отвращение сдавили со всех сторон. Не вижу впереди приманки.
Что, кто-то морковку должен подвесить на крючке удочки перед мордой, как перед ослом, который идти не хочет?
Не вижу способа уйти от того, что остановило.
Идёт борьба отчаяния с трусостью, скорее всего, победит трусость.
Ну, да, трусость решение отодвигает, но ведь завтра то же самое отчаяние снова встанет передо мной, только ещё больше усугубленное презрением к себе.
Во всём, что происходило и происходит, собственно, нет виновных.
Но почему тогда меня охватило мучительное чувство беспомощности? Почему оскорблённым себя чувствую?
Тянет почему-то к простоте. Не хочется играть в прятки.
Зоя держится со мной именно так, как мне и нужно в этот момент. Чуть насмешливо, чуть отстранённо, чуть вызывающе, чуть с желанием понравиться.
Я, как послушная собачка, жду знака. Давно не приходилось никого слушаться. А это как долгожданный обещанный пирог с необыкновенной начинкой.
Идя сюда, хотел решительно вернуться лет на двадцать назад, Зоя, странное чувство, готова казаться постаревшей.
Цепкий у неё взгляд.
Нет, я не хочу жить в этом доме. Пускай, она уверяет меня в обратном, пускай, скажет, что всю жизнь мечтала только здесь и жить. Только здесь она надеется обрести своё счастье.
Значит, представление о счастье у нас разное. У неё свой интерес.
Наши взгляды встретились. Что-то вспыхнуло в глазах Зои: смесь надежды и обречённости сменилась сомнением.
Её представление о счастье как бы продолжение мечты, связанное с «первым поцелуем, первым объятием, первыми ласками». Оно - естественно, оно отодвигает любые сомнения, оно гасит смятение в зародыше.
Стою на месте, а как бы бреду по болоту, по кочкам, по зыбкому мху. Кочки проседают, под ногами выступает вода. А я чувствую освобождение, облегчение.
Процесс узнавания, без выворачивания изнанки, заводит. Пытаюсь рукой отодвинуть заросль кустов, мешающую рассмотреть происходящее. Это нечто отодвигаемое, с которым справиться трудно, на то оно и нечто, уже сплелось. Моё и её.
Немного обидно, что никто не узнает, какую жертву приношу ради преодоления трёх метров до порога.
Отдавая должное стоящей напротив женщине, испытываю некоторое сожаление и разочарование.
Мы, мужики, эгоисты и частнособственники. Любим осуждать. Я к какой категории отношусь?
Повернуться и уйти, наверное, трудно. Но стоять и ждать, проживать эти минуты, куда труднее.
Хотя, стою, ничего со мной не делается. Стою, как охотничья собака, разве что ногу в стойке не поднял.
Приказа жду, особого приглашения.
Не учился я стоять вот так.
Как это – вот так?
Да когда на тебя смотрят холодно, с презрением и подозрением, отстранённо.
Неприятные ощущения. Будто с меня чешую соскабливают.
А кто в этом виноват? Я? Тот, кого ждала Зоя? Сама Зоя? Может, виноваты мои родители, что таким меня в свет выпустили?
Видимо, мои мысли пропечатывались на лице, и Зоя, так показалось, искренне занедоумевала.
Никогда нельзя быть уверенным, что принял верное решение. Я волен действовать по своему разумению только в тех пределах, которые мне оставлены.
Я, конечно, не феномен. Не родился двадцать девятого февраля, и группа крови у меня не редкостная – четвёртая, не царская.
Как было принято жить в нашей семье, так и жил.
Слава Богу, родители научили меня думать.
Наверное, я слишком рассудителен.
Всё-таки, неимоверно приятно стоять и ждать приглашения войти. Я знал, что оно последует.
Что-то перед глазами круглое начало вертеться. Не по душе мне эти, ищущие своё счастье. В кино, на экране телевизора, они смотрятся ничего, а в жизни – не покидает ощущение обмана и расчёта. Задёшево продать себя никто не хочет.
Я не завожусь. Возникла мысль, и как всегда, вслед за ней странная первичная реакция неприятия. Потом, я знал, реакция неприятия затушуется, было такое не раз, любопытством. Пружина завода ослабнет.
Завод напряжения слепит. В ослеплении иного выхода и нет, как опереться на что-то ложное. Ложное – оно и красивое, и податливое, разные формы примет, не задумываясь.
Понимаю, что Зоя расспрашивать меня будет, и поить чаем, может, и побранит немного. Но не скажет она, что я довольно трудный в общении человек.
Зоя ведь не знает, что я отвык сидеть в гостях и болтать всякую ерунду. Я разучился это делать.
Но ведь и я не скажу ей, что в какую-то минуту возникло чувство, что ничего путного не получится, ни у неё, ни у меня. Может, в ту самую минуту я это понял, когда открывал калитку.
Наверное, я не был согласен с Зоей с самой первой мысли о ней. И поэтому не возникло доверия, никакого чувства родства и общности.
Я её не пойму, она меня не поймёт. Это меня останавливает.
Я не своим интересом живу.
С раздражением отметил, что думаю не о том, о чём хотел бы думать. Неприятное чувство усиливалось оттого, что Зоя – так мне показалось – понимала и, одновременно, не хотела понять моё состояние. Она испытывала что-то вроде удовольствия от моей растерянности. Даже не удовольствие, а любопытство исходило от неё.
Чего я жду? Благодарности? Возврата той минуты, когда придётся разминуться?
Косит взглядом. Глаза улыбаются. Может, именно это, ехидная улыбка глаз и раздражает больше всего.
Что, в ответ растроганно осклабиться, так, чтобы слюнки потекли, да спину выгнуть?
Начни улыбаться, сразу почувствую, как щёки, отвыкшие от усилия улыбаться, заболят. И не только щёки.
Мне почудилось, чтобы я не предпринял, мы так и останемся «она» и «я», нам не удастся стать «мы».
Почему-то жалко самого себя стало. Жалко за глупость и недостаток воображения. Жалко за то, что меня тревожит пустота улицы, нелепость молчаливого стояния.
Неужели, подсчёт идёт: кому, сколько чего дать? Для меня – «да» - это «да», «нет» - так поворачивайся и уходи. Живу не для того, чтобы подсчитывать приобретения, родился для того, чтобы жить.
Но всё же, даже под дулом автомата, не отвечу, не скажу себе: зачем?
Если возник ток, если разрешил ему двигаться, будь добр – соответствуй.
День всё длился и длился. А я что делаю, как не убиваю время. Сам ничего не в состоянии предпринять.
Я нуждаюсь в толчке. И не от меня он должен происходить, а силы параллельного мира подтолкнуть меня в нужном направлении должны. Не сильно, не так чтобы юзом, раскорячившись, вперёд летел, а чтобы, в конечном счёте, провидение позволило бы занять отведённое мне место.
Я сопротивляться не буду. Ни за что-то цепляться, ни стараться спасательный круг на себя надеть.
Бешеное желание любой ценой соответствовать у меня вызвано не жизненным ритмом, а всего лишь нуждой жить.
В идиотское время живу. Раздрай времени. Как тут не раздвоиться: всё лучшее стараюсь глубоко запрятать, хорошо ещё, что не корчу обезьяну. Нелепо ведь уверять, что жизнь хуже, чем она есть.
Кому-то я был бы интересен, копаясь с утра до ночи на огороде, кто-то с удовольствием сидел бы рядом со мной на лавочке, слушая разные истории. Я же стою, просвистываю время. У свистуна никогда деньги не водятся.
Не люблю, терпеть не могу неопределённости и неточности. От людской необязательности меня корёжит, хотя сам, конечно, не ангел.
Подумалось так, и снова что-то вроде холодка тени на лице почувствовал, презрительная складочка в уголке губ шевельнулась
Иногда думается, что если я, допустим, умею починить утюг, разжечь костёр, сыт, могу сколько-то дать взаймы, то соответствую какому-то уровню, отведённому жизнью.
Соответствую – грубое и точное слово. Оно обязывает. Нельзя чему-то соответствовать, находясь на полпути к чему-то или от чего-то. Вечной середины не бывает, как не существует среднестатистического человека.
Всегда так, проходит какое-то время, и понимание возникает, что достигнутое ничтожная малость того, что мог бы получить при другом раскладе.
Почему о другом раскладе думается после произошедшего? Почему спасти кого-то против его воли не получается? Почему для принятия помощи согласие нужно?
А у меня: или опоздал или поторопился. Коварная черта делит жизнь на части. Если опоздал, то на стартовую черту не поставят. Если поторопился, то за фальстарт по головке не погладят.
В голове шумело. Наклонил голову, поглядел на Зою сбоку. Поглядел, как глядит курица на зерно в пыли. Интересно, шум в куриной голове бывает?
А что в куриной голове шуметь должно? Мозгов у неё нет. Следовательно, и мыслей никаких.
В моём случае напрягаться как бы и не надо. Планида или провидение выведут туда, куда надо.
Какое-то повизгивание донеслось. Началось оно с тоненькой, протяжной нотки. Вроде как радостное. Возникло повизгивание, значит, не утратил желание бороться. 
Когда видишь женщину в привычной для неё обстановке – это одно. И угловатость, и недосказанность, и множество других «и» куда-то задвигаются. Всё знакомым и деловитым начинает казаться. Заботливость и хлопотливость делают женщин похожими.
Причастность к чужой тайне, конечно, беспокоит.
Не стоит загодя приготавливать какую-то фразу, способную сгладить или нейтрализовать подвох. Ложь тянет за собой новую ложь, которая, конечно же, оставит неприятный осадок.
Мне вдруг показалось, что Зоя как-то управляет моими мыслями. Запах каких-то духов достиг до меня. Запах страшный и призывный. Она, сама того не осознавая, вызывала этот запах и, согласно своему желанию, напускала.
Не то жалость, не то радость, не то жалоба слышалась-чувствовалась-окутывала. Не веяло холодком равнодушия. Это было очевидно.
Как-то дошло до меня, что бы ни было сказано, голоса молчания тишину вокруг нас не пробьют, потому что ни её голос, ни мой не доверяют настоящим минутам. Слова повиснут в воздухе, останутся чужими. Они будут чужими. Может быть, даже враждебными.
На экране моей насильственной памяти не возникло ничего. То есть, моё так и осталось моим. Тлеющий внутри уголёк, зажжённый для себя, не гас, но и не мог пожар зажечь. Он даже не грел.
Неловкая ситуация. Из-за этого могло и чувство злорадства возникнуть. Оно, конечно, не испугает, но и не обрадует. Оно станет преградой.
Ничего я не в силах предпринять.
Не мысли в голове зрели, я вообще ни о чём не думал. Воздух сгустился, становясь зеркалом, и я будто застыл перед лицом самого себя, всё отчётливее переходя из желеобразного марева в человеческую нормальность.
Сзади зеркала экран. Я нахожусь на середине луча. Луч сквозь меня проходит. Замер от таинственности мига. Тот миг покоя или миг сумасшествия?
Луч изображения не долетел до экрана. Плёнка, что ли, оборвалась? А ведь самые интересные кадры при склейке вырезаются.  В детстве, если в кино, плёнка рвалась на таком месте, кричали: «Кинщика на мыло!»
Выходит, и меня на мыло пора.

                89

Дереву, например, безразлично, мыслю я или туп, как сибирский валенок, как пень. События всегда выстраиваются странно. Живое или неживое, если оно отлично от моего понимания, особенности чем-то, да и затронут.
Чтобы уж так, как в магазине, нет выбора в жизни. Это только, кажется, что он есть. Обычно, берёшь, что дают и стараешься полюбить приобретение. Главное, не выпячиваться. Как все, как все, неотличимым в стаде людей надо стать.
 Почему я дерево считаю тупым? Ему ведь ни жарко и ни холодно. Оно растёт, не читает книг, нет у него ушей для прослушки наставлений, оно не заморочится, чтобы спасти репутацию, оно свою новую реальность создавать не будет. Дерево не суетится, не прыгает из стороны в сторону, не больно пессимизмом, не проповедует, как надо жить. Придёт время - оно умрёт. Тихо в сушину превратится, может, с треском упадёт на землю. И будет лежать, и никто не будет произносить громких речей, и не будет потока притворных слёз.
Если бы люди меньше задумывались, то порядка, ясное дело, было бы меньше, зато жизнь веселее была бы.
Ничто не собираюсь отрицать. Не нигилист какой-то.
Я спилить здоровое дерево могу, а здоровое дерево мне вред не причинит. Разве что гнилое, трухлявое внутри, в ветреную погоду придавить сумеет.
Вот и выходит, что мне и всем надо свести себя на нет, чтобы не выделяться, чтобы быть неотличимым, чтобы «других» мыслей не возникало.
Говорят, что есть ценные породы деревьев. А про человека, про его породу, так не говорят. Порода – единообразие. Человеческая жизнь – дьявольски уникальна.
Дьявольски – это смещение в другую плоскость бытия.               
Я счастлив, счастлив тем, что достиг того, что считаю смыслом своей жизни. Смысл в чём - надо просто жить, радоваться каждому дню. Радость должна быть чем-то прикрыта, только тогда она настоящая радость. Не надо каждодневно гнаться за новым смыслом и мечтой. Мечта недостижима, мечта – это тот кусок, который и в руке не помещается, и откусить от него не выходит, не по силам. Мне, по крайней мере.
Когда всё хорошо или слишком хорошо, ждать надо, что скоро «хорошо» кончится. В моей жизни один-два дня были, когда мог полностью отдаться волнующим и полным впечатлениям, когда верил в свою удачу.
Спорить бесполезно. Что для одного является определяющим, для другого не стоит и гроша. Крохотная подробность, особенность, всегда должна насторожить. Внутрь проникнуть тянет.
Был бы шмелём, благодать, сидел бы внутри цветка и пил нектар. Вдыхал ароматы.
Что шмель, что зверушка, какая, им неведомо смущение, они не мучаются непониманием, как себя вести и что делать. Им плевать, какое они производят впечатление. Они бы не остановились бы в трёх метрах от крыльца.
Стебель цветка покачивается, я плыву, не сопротивляясь, а подчиняясь блаженству.
От нахлынувших чувств кожа покрылась мурашками.
Выглядеть в глазах женщины привлекательным, или считать, что женщина – это всё, честно говоря, такое состояние хоть и сладкая небесная манна, но насытиться ею, чтобы больше не хотеть, невозможно.
Женщина – это что-то труднообъяснимое.
Тратить своё смятение на обдумывание разных пустяков – это попросту толочь воду в ступе. Смятение нельзя разбавлять незначительными умозаключениями.
Вот и выходит, что тщеславный самообман играет во мне. Поэтому мне не суждено войти в мир, возводившийся вокруг меня. Уверенности мне не хватает.
Зоя испытующе и внимательно посмотрела мне в глаза, посмотрела на руки, перевела взгляд куда-то выше моей головы. На лице её угнездилась серьёзность. Если я правильно угадал и понял взгляд, то она определяла, в какой мере я соответствую её устремлениям. Соответствия можно ждать до второго пришествия.
Истинного значения женского взгляда мужику не осознать. Мужик всё переведёт на трусость или насмешку, объяснит нерешительностью.
Спрашивается, какое разрешение нужно испрашивать и у кого, чтобы удовольствие получить?
Никак не могу успокоиться. Никак не примириться с действительностью. Мелькает тень причудливого объяснения, чьего – непонятно, но я готов ловить эту тень до скончания века.
У меня часто бывает: ожидание приносит страданий не меньше, чем полученный результат.
Першит в горле, спросить бы надо, но легче проглотить язык, чем спросить о том, чего в слова никак не превратить. И не понять, что из глаз выдавливается, то ли слёзы, то ли капельки сожаления.
Что-то вспыхнуло в потухших было глазах женщины: смесь надежды и какого-то сомнения. Если она сейчас заговорит, то слова отвергнутой женщины и прощение выразят, и отмщение предположат. За всё: за слёзы, за одинокие ночи, за то, что другая лучше, за то, что её предпочли.
Молчание – это способ избежать мелкой и липкой лжи. Мне только и не хватает, что утонуть в болоте раздражения.
Почему стою и не ухожу? Зоя в какой-то мере открыла причину: калитка в её двор – это не калитка входа в ад, я как бы остановился, и начинаю оживать. Правда, хочу чего-то большего, хочу заставить себя на всё по-иному взглянуть, большего расположения поиметь.
Хотеть не вредно. Ни она не раскрасавица, ни я не очаровашка. Я ей для чего-то могу пригодиться, и она мне для чего-то нужна. Хотя бы для того, чтобы в отчаянии получить пинок, который оживит и выведет из ступора. В нужном направлении тогда зашагаю.
Радоваться надо, что живой, не разучился подмечать нюансы, посмеяться могу. На какое-то время своим делаюсь. Только, как бы хорошо ни начиналось знакомство, рано или поздно отличительная черта «не своего» чем-то проявится.
«Не своего», - какими флюидами заряжают.
Особо отмеченная женщина для мужчины своего рода особое зеркало, глядя в которое, кривизны отражения нет. Глядя на женщину, мужчина определяет соответствие, похожесть, родство, околдованность, что ли. Чуйка работать начинает.
Ну, да, тень может набежать, огонёк в зрачках потухнуть, невольный жест насторожит. Это всё минутное. Как в замедленной съёмке. Такое мгновение может длиться долго-долго, навсегда врезавшись в память.
Не могу понять, что мне пришло в голову, что за идиотская была минута, в которую решение возникло куда-то идти?
Повторял и повторяю. Никогда нельзя быть уверенным, что принял верное решение. Тошно бывает всегда потом. Потом не сейчас. Потом и разбираться буду.
Встреча двух, по-моему, происходит в тот момент, когда потребность возродиться подступает к горлу. Способность распоряжаться собой, вложена в каждого.
Хорошо было раньше, когда люди не знали, как надо жить. Телевизора не было, не долдонил он, что торопиться надо от жизни брать всё. По-моему, получать удовольствия, нужно не торопясь, растягивая время.
Не хочу выслушивать чужие истории. Не хочу объяснять ничего. Но ведь и у меня бывают минуты, когда нужно выговориться!
Если дни или недели не получаешь новых ощущений, а потом внезапно обрушивается лавина, как разобраться, чего и сколько принять можешь?
Прошлая жизнь завершена. Закрытая за спиной калитка – как надгробие, под которым будут покоиться мои мысли. Не все, но часть их.
Лучше не вспоминать и не предполагать, чтобы не испортить минуты надежды. Минуты надежды – это означает быть кому-то близким.
Если сыт и пьян, над головой не каплет, ремонт никакой не нужен, никто меня не бросал, - что ещё надо? Зачем вести какую-то игру? Зачем ждать, когда прижмёт?
У меня есть дом!
Дом всегда останется домом, каменный ли это особняк, сруб из бруса, попорченная ли временем хибара, ценность его никто оспаривать не будет. Ценность дома в крове, какой он даёт. А вот, что касается, допустим, хозяйки или хозяина дома, многие ли после переезда останутся самими собой?
Выходит, главное – это ценность в себе, ценность в себе ничем иным, кроме как отношением к жизни не измеряется.
Говорят, есть примета. Когда уходишь из дома, в котором побывал в первый раз, самому открывать дверь нельзя – иначе больше туда не вернёшься.
Так что, Зоя должна открыть калитку и меня выпроводить?
Никак не могу попасть в тон жизни.
Более важное, менее важное. Прийти, уйти. Яйцо или курица. Всё надо рассматривать с точки зрения того, кого судить взялся. Я не судья.
Несколько минут назад о деревьях подумал. Дерево ведь не глупее человека, оно выживает там, где человек окочурится через месяц. Дерево само растёт, его в институтах не учили, ему телевизор голову не забивает. Дерево растёт целесообразно, оно знает, годовые кольца, во всяком случае, показывают приспособляемость к переменам климата.
Для меня не климат вообще важен, а климат общения интересует. Только этот самый климат общения для меня создаётся вспомогательными приспособлениями помимо меня. А убивается моей заносчивостью да тщеславием.
Снова не в ту степь понесло. Ждать для меня – это самое трудное. Не могу я жить в одиночку.
Я – ранняя птичка. Я всегда вставал рано. В детстве видел, как бабушка затапливала печку.
С этого времени веду отсчёт правды жизни. Моя правда - она заставляет меня маяться.
Правда жизни в чём, да в том, чтобы как подсолнуху, как ромашке быть всё время повёрнутым к солнцу, уметь человеческое в других людях видеть.
Подумал это совершенно спокойно. Ни на секунду не удивившись пришедшим мыслям. Цель у меня есть. Душе предстоит источаемый свет направить в нужное направление.
Правда в том, что я не способен любви отдаваться, забыл про удовольствия, а то, что доставляет удовольствие, тем сполна наслаждаться надо. Получается, что я не способен принимать жизнь всерьёз. Это не пустые уверения.
Я устал быть таким. Каким был всё это время. Приход сюда сулит много нового. Трудного, интересного. Я готов принимать любые вызовы судьбы.
Если и требовал от жизни самого высшего её проявления, никак не мог примириться с глупостью, то, понятное дело, мелочам уделял большое внимание. Мелочи уважал, конфетке радовался. А это была ловушка, которую жизнь подстраивала, чтобы я не овладел ею по-настоящему.
Я и не подозревал, что крупицы самого меня, отличного от меня теперешнего, давно забытые, не оставившие, казалось бы, острого следа в сердце, выплеснулись наружу и, обретя новый смысл, заставили оглядеться по сторонам.
Сколько людей, столько и оттенков человеческого. В каждом – свой смысл.
Смысл. А где же опыт? А где надежда? Вот, дошло, я никогда не делал как хотелось, чего-то сторожился, и от неделания, что хотел сделать, желания пропадали.
Что, хочу броситься в страсть, надеясь обрести решение всех своих проблем?
Ни начала нет, ни конца. В промежутке выразить себя не получается. Вот и всё. Промежуток сделал неуместным раскаяние.
Наверное, всё же ошибаюсь, минуты, в которые я переминаюсь возле крыльца, пробудили взрыв любопытства.
Верных слов для определения себя не найду. Зоя нуждается в восторге, хотя не хочет его принимать, я же жду приятного слова.
Слово – пустяк. Но иногда в пустяке заключается то, что важнее всего в жизни.

                90

Нет смысла пестовать хорошую мысль, ну, два-три человека поймут её правильно, а для тысяч она покажется нелепой. Вот и нечего переживать по этому поводу, нечего волосы на голове рвать. что якобы расплачиваюсь я за свою свободу. Чем больше свободы, тем больше ответственности. Радоваться надо, что со стороны кто-то не вмешивается.
Дурная привычка – обобщать.
Три или четыре дня назад наблюдал такую сцену. Возле контейнеров с мусором два бомжа не поделили добычу.
- На мою территорию впёрся, баран облезлый, - кричал более молодой мужик, он топтался возле лужи. - Моё время обход делать.
- Твоя территория у тебя в штанах, - огрызался загнанный в лужу бомж, прижимая к груди синюю куртку. - Ты своё время просрал. Из графика выбился. Все претензии через суд.
И так чудно было слушать возле помойки эти слова: территория, график, суд.
Испитые лица, одутловатые похожестью.
Ничего не помню из теперешнего.
Углубился в свои мысли. Не я сам, а тишина запустила свои пальцы ко мне в волосы, отчего они зашевелились. Не сразу сообразил, где нахожусь.
Какие обещания, какие уговоры? Кто виноват?
Мне надо перестать копаться в самом себе, перестать искать какие-то ошибки, упущения. Полно было дурных привычек, и не угадать теперь, где жизнь свернула не на ту колею.
Жизнь моя была трудной, но не труднее чем у других. Горькой от соли, так пуд соли все съедают. Состояла из череды случайных отрицаний. Я могу сколько угодно оправдывать себя, имея в виду смягчающие обстоятельства, но грызёт внутри червячок – час расплаты пробьёт. Поэтому мыслями всегда где-то в другом месте. В другом месте, в любом случае, намётки судьбы спрятаны.
Толком не знаю, что со мной будет дальше, но надеюсь, что не исчезну. Кто-то всё одно будет рядом, чем-то буду владеть.
Мало ли кем или чем я владел. Строил, строил что-то, это «что-то» стало божественными обломками. Почему сегодняшним утром ощущение возникло, что я из-под обломков выбираюсь? Дурацкое ощущение. Оно словно повисло в воздухе. Хочется открыть рот, чтобы опровергнуть или разбавить горечь ощущения чем-то сладеньким, - не получается. Губы слиплись.
Душа снова вздохнула, глаза стали видеть по-другому. То в жар бросает, то в холод.
Ничего я не могу получить в полную собственность. Всё у меня было. но это всё было каким-то половинчатым. Была жена. С ней я прожил много лет. Она научила меня всему: покорности, товариществу, согласию или несогласию. Я ей доверял. Я её любил.
Она ушла, болезнь её сожрала. Тут-то вот я и понял, каково терять близкого человека. Получил удар на всю жизнь. Думал, что не выдержу, что дошёл до края, до предела, что за ним будет пустое пространство, где все сами по себе.
И каяться хотелось, каяться.
Что, напрашиваюсь на сострадание?
Всё вокруг превратилось как бы в сон – двор, крыльцо, женщина, забор. Калитка. Я сам перестал чувствовать себя. Нет ни желаний, ни страхов, ни умиротворения, ни злости. Как будто последний предел преодолел, а за ним уже ничего нет.
А ведь я, я требовал от женщины ума, особого чувства, отзыва, понимания. Женщина, кроме всего прочего, должна служить любви. Я нёс женщине свои проблемы, и, если она не соответствовала моему пониманию, в моих глазах становилась объектом противостояния. Жилицей запредельного мира.
Сам себе делаюсь противен оттого, что в позёра превращаюсь. Позёр всех хочет поставить на одну досточку, низвести ниже своего уровня.
Непроизвольно зевнул. Хочется повернуться спиной к неудачам, чтобы придать им видимость обмана.
Мне противно моё тело, удручающе готовое к чему угодно – стоять, повернуться и уйти, сделать три шага вперёд. Оно не знает удержу, оно будет делать своё дело, оно будет цепляться за жизнь, оно постарается выйти за пределы отпущенного времени.
Я перешёл все границы.
Потерял счёт времени. Век длится сегодняшнее утро. Да и прошагал я, наверное, половину экватора. Страха нет.
Странно, мне самому ничего не хочется! Когда всё началось без начала, то оно и кончится без конца. Я освобождаюсь от самообмана. Я готов превозмочь распад самого себя. Не просто так, а через распад личности, что отнюдь не приятное и занятное приключение, начать жить по-другому.
Какое-то болезненное нетерпение, что будет потом? Хочется поторопить события. Но ведь есть вещи, которые сходу не понять.
Мне не понять, что чувствует и переживает Зоя. Ей не понять причину моего молчания. Нам обоим не дано избавиться от прошлого. Следовательно, ощущение точное, - всё это пролог и подготовка к главному, которое у каждого впереди.
Неприятные мысли возникали и истаивали. чтобы через минуту возникнуть вновь. И всё повторялось. И что-то не давало покоя. И всё переплавлялось в нечто приемлемое.
Под правой лопаткой что-то зашевелилось, не иначе спрятанное природой крыло норовило распрямиться, взмахнуть, поднять над обыденностью.
Понимал, что особо пыжиться не стоит, не вхож в общечеловеческую систему, ничегошеньки не понимаю в действительности.
Помнится, меня позабавило, что один бомж у другого перехватил куртку, чтобы её не отобрали, он залез в лужу. Почему-то возле мусорных контейнеров всегда грязь и лужи.
Ну, залез и залез…
Меня позабавило то, наверное, если бы появилась такая возможность не делиться ничем с другими, то и половина мыслей ни о чём, не дурила бы голову. Тогда бы, собственно, единолично владел бы всем.
А создан ли я для владения всем? В этом ли моё призвание? Может, моё призвание в отрицании счастливых минут, может, я создан быть несчастным? Опасность таится в том, что я обожествлял всё это время. Жадности жизни мне не хватает. Жизнь моя недолговечна.
Недолговечное довольством наполниться не может. Оно может усыпить на какое-то время, насытить частично, но это не то счастье. Счастье – это промельк неуловимого воображения в глазах. Не произнесено ни слова, а возбуждение переполняет.
Есть, конечно, на свете вещи, которых я боюсь. Я на такие вещи смотреть не могу, у меня всё внутри прямо переворачивается.
Переворачивается, да не перевернулось. Принимаю очень уж всё всерьёз на свой идеальный лад.
Понятно, поднаторел в жизни. Нахватался верхушек. Завершение всегда даётся труднее, чем начало, потому что нечего уже ждать, не о чем просить.
У кого нет настоящего дома, тому не о чем переживать. Поэтому я по-настоящему не доверяю тому, что вижу. Ведь я на заклание обречён.
Я не победитель, я обречён на горечь поражения. Изначально. Всё когда-никогда сгорает, зола нужна в качестве удобрения посевам новой жизни. Когда-никогда всё оборачивается историей. Историю пишет победитель. И памятники победителю ставят. Ни разу не видел поставленный памятник робости.
Тосковать, страдать нужно для того, чтобы выпавшая минутка счастья прекраснее казалась. «Казалось» мир поменяло. Из-за этого слова всё исчезло, пропали звуки, всё перестало иметь значения.
Если предоставить право выбирать между горечью и деньгами, в какой бы красивой обёртке ни была бы горечь, большинство выберут деньги.
Стою, не шевелюсь, не сдвинулся с места. К кому я себя отношу?
Никогда не довольствовался красивым и малым, стремился к вечному, хотя понятия не имею, в чём оно заключается.  Стремление снова и снова возвращало меня к истоку, к самому себе. По броду брёл через реку, оступался в яму, погружался по горло в свои переживания, страх и отчаяние быть утонувшим помогали выбраться из ямы, и снова брёл в никуда. Противоположный берег не приближался.
Всё правильно. Жизнь не требует подвигов, жертв, чего-то высокого. В жизни надо довольствоваться тем, что есть. Есть еда – хорошо, крыша есть над головой – хорошо. Рядом женщина – прекрасно.
А если кто-то захочет выделиться, - того к таким же отправлять надо, и, пускай, воюет с ветряными мельницами. Дурак среди дураков сойдёт за умного.
Нечего искать вину в самом себе. Проснулся – радуйся.  Сколько настоящей радости было? Мечтания сразу отбросить надо. Они могут осуществиться, могут и остаться мечтами. Прыгнуть выше головы рекордсмен только может. Я не рекордсмен.
Посмеялась жизнь над моими мечтами, так мечты глупыми были.
Пятница - день, такой же, как и сотни таких же дней. Может, всё дело в том, что я в пятницу отнёс себя к свободным людям, ни от кого не зависящих? Поэтому и веду себя, будто я – пуп земли, выше всех?
А ведь не знаю, что будет со мной завтра, или через год. Какое там «завтра», через час свет в глазах может погаснуть.
Вспомнил, мать рассказывала, будто я долго не хотел ходить, ползал на заднице, будто предчувствовал, что в жизни много придётся ходить.
У меня были стоящие родители, они в послевоенное время, будучи по рукам и ногам связанные негласным надзором: мать из семьи «лишенца», отец был пропущен через жернова репрессий тридцатых годов, но, тем не менее, они выросли меня не затурканным.
Интересно: в Турции ребёнок сразу рождается турком, а у нас целая система создана, чтобы в турка перевоспитывать.
В школе меня записали в «особенные типусы», не смогли определить мои задатки, но не убили во мне интерес к жизни.
Это ничего, что периодически возникает тягостная и невыносимая мысль, что я ни на что не гож. Было такое, только чудо помогло снять палец с курка мелкокалиберной винтовки.
Снова и снова перебираю, как познакомился с женой.
Никаких размолвок между нами не было, но теперь признаю, что большого счастья жене не дал. Она большего хотела. Любовь ей рисовалась другой. Я не разделил с ней её чувства.
Действительность мало оправдывала её надежды. Мы оба устали от многолетних поисков неизвестно чего.
Чего-то жене не хватало. Трудно, наверное, словами выразить то, что теперь ощущается сердцем. Она тосковала. Болезнь её от тоски.
Мы были привязаны друг к другу. Кто больше? Были обыденные взаимные обязанности. Это я выпустил из рук конец её привязи. Может быть, она чувствовала, что со смертью привязь памяти только окрепнет?
Не внешняя привязь, не цепная-лязгающая, а та привязь, которая вводит в общий мир. Которую не побрякушками, не обещаниями и посулами питают, которую сырыми дровами, как печь-голландку, не натопишь, - особое топливо нужно, трепетная влюблённость, что ли.
Поэтому она смотрела на меня с укором.
Со временем всё притупляется: чувства, отношения, взгляды. Остывают, опошляются, делаются заурядными.
Мне сейчас надо, чтобы кто-то взял меня за руку, и повёл за собой в бесконечно долгое путешествие.
Мы с Зоей встретились глазами, она не отвела свои. Она не знает, что я пытаюсь сказать, ибо она хоть и умна, и способна «увидеть человека насквозь», но недостаточно чутка, чтобы разглядеть моё нутро.
Я вспоминаю всё без должного волнения. Мысли не поглощены только горем. Нет и безразличия. Смотрю на все как бы со стороны. Со стороны, но с оцарапанным сердцем.
Знак бесконечности – поставленная на ребро не склёпанная восьмёрка, это лежащая на боку женщина. Моё желание – отправной пункт.
Моя память – это печь, в которой всё спекается в слиток. Так удобнее хранить. Больше ведь удовольствия, выковыривать изюм из батона, чем тот же изюм есть из кулёчка. Вот и я из слитка золотиночки ощущений ковыряю.
Пытаюсь нащупать в памяти пропущенный поворот.
Кто я есть на самом деле? Шучу невпопад, не умею правильно пользоваться ножом, вспыльчив, правда, ударить не могу, но на меня не сердятся, я заметил. Не из-за моего совершенства или непонятности, а просто я – такой.
Хорошо, когда в жизни рядом есть человек, который придержит дверь, чтобы впустить меня внутрь. Позволит осмотреться и отдышаться. Позволит помолчать рядом.
Одного не пойму, мечты или жизнь, были не правы? Ответ на этот вопрос мучает и вызывать отчаяние.
Бог с ним, что другие не так думают, не так читают, не так держат вилку, больше моего знают, изъездили полмира. Тот, кто жуёт услужливо подсунутую жвачку чужих страстей, настоящей радости не поймёт.
О чём это я?

                91

Интересно, вот бы в одном месте собрать всех людей, с которыми сводила жизнь? Конечно, если бы собрать тех, кому я был интересен, то их было бы меньше. Для большинства я – часть толпы.
Я и имён многих не помню, и лиц, но странным образом память удерживает ощущения, мелочи. Удерживает то, что я мог бы сказать и сделать, но не сказал и не сделал.
И ещё живут во мне прикосновения, звуки голосов.
Ни разу не видел я своего деда, но представляю, каким он был. У нас с ним общее есть. Он был обиженным на власть. Власть его в «лишенцы» после революции определила. Жизнь с ярлыком не жизнь – мучение. И на мне ярлык – особенный типус. Хотя нет ничего особенного.
Полоса тени пробежала. Мне показалось, что порхнувшая бабочкой полоска тени, вобрала в себя все мои сегодняшние переживания. Хорошо бы, вобрала и унесла бы с собой.
Всё у меня в это утро обострилось. Я слышал то, что не должен был слышать: где-то хлопнула дверь, где-то кто-то кого-то окликнул, где-то дребезжащий звон упавшей вилки (почему вилки?) закончился перебранкой. Я слышал всё, что происходило вдали, с кем-то.
Мы же стояли и глядели друг на друга. Наше стояние жижделось на свободе. Ничто другое между нами не могло быть. Свобода влекла меня. И тут же мысль: а видим ли друг друга?
Правильно, в ступоре соображение отсутствует. Послабление начинается и заканчивается, невероятная усталость наваливается, противно липкой делается от пота одежда, мерзкое зловоние пота начинает перебивать все запахи.
Утратив чувство времени, я не знал, сколько часов или мгновений длилось наше стояние. Далёкое прошлое, моё или моего деда, родителей, тех, кто был рядом, по мере того как происходил перелив одних событий в другие, всё больше сосредотачивалось на пространстве в три метра от меня до крыльца.
Оно должно было покрыться золотом. Должно зеркально отражать все мои мысли.
Я не был больше самим собой. Моя личность растворилась, как соль в воде, в сладком дурмане ожидания.
Что-то надломилось и исчезло невозвратно. Но сердце саднило, царапина на нём не заживала. Вину свою чувствовал.
Настоящее ошеломляло. Мне казалось, что я был самим собой благодаря независимости и отчаяния, а выходило, ничего о себе я и не знал, не подозревал, что так трудно будет произнести слово «прощай».
Среди многих марионеток я - марионетка, верёвочки которой жизнь-кукольник периодически подёргивает. Дёрнет, - я оживаю. Выпустит верёвочку, - я застываю в отупелой неподвижности. Стою в ожидании, не шевелюсь.
Ожидание говорило, что надо набраться терпения, не роптать. Ощущение, неведомое мне дотоле, упоённость тайной, создавало мистический союз.
Символический мистический союз существует между детьми и родителями. Есть особый союз и между любящими, между близнецами, между теми, кто хочет сойтись поближе. На одно измерение, на толику родства, на метку союз добавляет лад, делает ближе. Тогда, обманывая своё сердце, делает человек шаг навстречу.
Что с того, я, как бы, лишенец. Метку деда на меня переклеили. В особую строку занесён. Но это не помешало мне найти Злябовку.
Уйма необъяснимых вещей происходит, смешных и страшных одновременно, тот, кто распоряжается судьбами, сам толком не знает, чего он хочет.
Я не сплю. Я какое-то время провёл в купе вагона поезда, наблюдая за попутчиками. Сличал, слушал, восхищался остроумием, приглядывался.
Сожаление возникло, станция моя вот-вот будет: прогрохотал мост через реку. Проводник открыл дверь. Выходить надо.
В Злябовку пришёл с самыми лучшими намерениями. Намерения в поступок должны перейти. Почему это не произошло?
За спиной у меня, показывая язык, топчется моё второе «я», которому всё кажется глупым и ненужным. Внутренняя помеха сковывала, в нежелание переходила.
Один «я», два, пять, - весь распался на куски. В каждом куске вижу себя. Вижу мельком, в течение какой-то доли секунды. Вот я ползаю по земле ребёнком, вот пошёл в школу, вот влюбился, женился, - во всех переменах я узнаю себя. Кто-то мне нравится больше, кто-то – меньше. Но смотрел я на всё это не как на себя, а как на чужого.
Мираж, а это точно был мираж, дрогнул, и начал таять. Туманом, росой стал оседать. Осел глубоко внутри раскаянием и тоской.
Удивление и, одновременно, безразличие, я выпал из времени, и между тем ничего не имею против сентиментальности, которая грела сердце, рождала подобие чувств.
Мне мил тот мир, из которого я пришёл. Как бы я его ни ругал. Звуки, запахи, череда лиц – всё это озарено прошлым, озарено погибшей звездой, под которой я родился, озарено воспоминаниями.
Высокопарно звучит. Толкусь на одном месте, ничего не предпринимаю, только и остаётся, что высокопарно изъясняться.
Утро перешло в день. Днём не должны быть видны мерцающие пучки света, пришедшие из далёкого космоса. А я что-то вижу. Гул слышу. Никак голоса не разобрать. Миллионы лет летел ко мне гул взорвавшейся звезды.
Минуты превратились в часы. Нервный озноб. Хочу что-то сказать, но нет сил, слово через губу переплюнуть. Но ведь слышу голос хрипло-писклявый из преисподней. Как таким голосом судьбу пытать?
Тени. Холод. Страшно.
Вру, страха нет.
Есть злость на себя, есть печаль. Есть поток света. Один поток сливается с другим. Они разного окраса. Один мутный, другой – более светлый. Линия слива, начинаясь далеко-далеко, проходит через меня, и где-то, опять же, далеко, я знаю, она исчезнет. Поток с сильным течением пересилит, пожрёт более слабый.
Всё друг друга поедает. Одни чувства убивают другие, слова противоречат сами себе. Такова действительность.
Действительность и то, что я хочу получить лишь недостающее, дополнить уже имеющееся, что ношу в себе самом. Нового мне не надо. И слишком много я не вынесу.
Мне надо подставиться так, чтобы при удобном случае схватить ключ к разгадке тайны собственного мира.
Ключ – ладно, но, сколько времени займёт поиск замка, к которому ключ подходит.
То-то и оно, время приходится торопить, действительность подгонять под себя. Действительность – это вечность, связанная представлениями о победах и минутах умиротворения. Но ведь промежуток между победой и умиротворением каждый своим заполняет. А у меня он чем заполнен?
Тесно мне почему-то стало. Я ли увеличиваюсь в размерах, мир ли сжался, но я слышу, как кровь приливает к мозгу.
Ничто не огорчает. Хандрить хорошо в состоянии одиночества. Но и это уверение спорно. Из одного состояния в другое переносятся. На чём? Не на ракете – точно.
А состояние – это что? Царство особое?
Не хочу находиться в особом царстве, где слово лишнего не вымолвить. Из-за этого возникло настороженное недоумение. Не понять и не объяснить.
Вот бы какая-нибудь внешняя сила вмешалась. Все негативные мысли уничтожила. Все неверные решения отмела…
Опять перехватил улыбку, с которой Зоя на меня смотрела. Улыбка, я её определил словом – тёмная, появилась и пропала, но я успел за это мгновение состариться. Пятьдесят лет промелькнуло.
Время, когда лизнёт невзначай, шероховато, будто язык у кошки. Кошка сама по себе ходит, и время такое же. Врут, что время постоянно. Разное оно для каждого.
Как-то долго-долго смотрел на ночное звёздное небо. В голову пришла несуразная мысль о привязке человека к Богу.
Когда зарождение Вселенной Бог праздновал, Новую эру, Новый год, не знаю, где тогда Бог ёлку взял? Гирлянда галактик ёлочными украшениями была уже вывешена.
Бог всё делал в первый раз. Когда делается всё в первый раз, то движения неловкие и скованные. Обязательно что-то разобьётся.
Россыпь звёзд – это, что, остатки разбитых ёлочных украшений? Бог позарился на блеск, не отправил в переплавку бой?
Осторожно веничком смёл все звёздные блёстки, ссыпал в ведро, а потом кучей вывалил как раз над Землёй. И тут его осенило: смотреть на красоту звёздного неба, кроме него самого, на Земле было некому. Чтобы красоту ночного неба понять и оценить, человек нужен. Он и создал человека. А потом я родился.
Я должен понять что-то такое, что в корне изменит моё отношение к жизни. Что? Мир, во всяком случае, обойдётся без меня свободно. Живое и неживое заменимо. Но раз мне позволили жить, позволили дышать воздухом, разрешили топтать землю, то, следовательно, от меня ждут отблагодарения. Какого?
С младенчества мне вдалбливали, что нет ничего выше правды. Правда, правда, ничего, кроме правды. А ведь правду на хлеб не намажешь. Какая моя правда?
Что делаю я, всё это до поры до времени загадочно, видимой цели в этом нет. Не понять же цели муравья, несущего сухую хвоинку? У муравья своё измерение, у меня – своё.
От мыслей лицо отвердевало, чувствую это, глаза напряжённо начинают щуриться, свечение в них как бы усиливается.
Если от меня кто, что и ждёт – это его проблемы. Я, во всяком случае, совеститься не буду. Мне подсказать надо, что я должен сделать.
Никуда мне не деться от моих проблем. Невидная тоненькая ниточка соединяет меня с жизнью. Она крепкая. Как бы глубоко ни утоп, возможность вынырнуть есть. Возможность, держась за эту ниточку, выбраться из лабиринта жизни есть.
Я должен вырасти, подняться из-под своих проблем. Проблемы не с рождением возникли. Они переданы мне прошлыми поколениями.
Назойлив последний комарик. Дрожащий звук витает возле уха.
Если рассудить, всё всегда просто. Почему же не сходятся концы с концами?
По бедности, наверное, всё. От нехватки воображения. От какой-то покорности и одержимости желанием перебороть судьбу.
Говорят, бедность – лучший воспитатель и двигатель творчества. Жизнь – творчество. Но бедность должна занимать не целый лист жизни, а оставаться на полях, за разделительной полосой, на месте ссылок, замечаний и оценок.
Шёл сюда, не старался смотреть в глаза встречных людей. А теперь почему-то хочется остановиться и поговорить с каждым.
Сегодняшний день – это как бы прощальный круг, с него бросаю я взгляд на то, что было вчера, что он унёс с собой, что оставил.
Как бы хорошо было, если бы каждый человек подбирал за собой весь дневной мусор, не оставлял ничего, обо что можно споткнуться, что помешало бы другому человеку начать день с чистого листа.
Чистый лист – начало осмысления самого себя.
Для осмысления время нужно, дистанция, пространство маневра. Возможность взлететь и способность провалиться в тартарары.
Не у кого спросить, да и что толку спрашивать. Вглядываюсь в глаза времени – привычное равнодушие, хмурь, пустое выражение – смотрит оно, идёт, а видеть не желает.
Миссию я, кажется, выполнил. Птицей не взмыл к небу, ястребом не упал на жертву.
Я должен соответствовать своим мечтам, должен стремиться стать достойным. В чём моя миссия на земле, - подготовить себя для новой волны жизни. Следующая волна достойности всегда выше, всегда мощнее. Но она не девятый вал.
- Ну, и долго мы так стоять будем? Заходите. Разносолов пока нет, но чаем угощу. Заходите…

2016 год, 2020 год. Боровичи.