В ветровое стекло беззвучно шлёпнулись первые крупные капли начинающегося дождя. Я приподнял стекло. Небо висело низкое, мрачное, словно вырубленное из старой скалы. Непогода надвигалась неторопливо, но основательно. Это надолго, подумал я. Выкроил всего-то неделю отпуска, а тут такое — не искупаешься, не погуляешь в окрестностях, так и останешься бледнолицым, эх... Воды родниковой наберу, и то хорошо. Такой воды за сто вёрст не сыщешь, мёд, а не вода. В десяти шагах другой родник, но и вода в нём другая, чистая, конечно, но обычная, что ли. А тот так и называют — Медовый. Говорят, медведи по ночам приходят. Может и правда, я пару раз следы видел, да только не разбираюсь я в них.
Впереди, на обочине, замаячила одинокая фигура. Подъехав ближе, увидел бабульку на автобусной остановке. Я остановился и открыл правую дверь.
— Садитесь, бабушка, подвезу.
— Ой, внучек! Да дай Бог тебе здоровья, родной. А то автобуса и не дождёшься.
Бабуля была совсем старенькая, но держалась молодцом и была вся такая чистенькая, аккуратная. Устроилась поудобнее и сказала с улыбкой:
— Как говориться, назвался груздем… Поехали, внучек.
Я посмотрел на дорогу. - Не могу.
— Проверю-ка я мотор, а то барахлит что-то. Я сейчас.
Вышел из машины, открыл капот, закурил. И не могу понять, в чём дело. Тревоги нет, но какая-то неуютность внутри, свербит что-то. Поковырялся для вида в моторе, закрыл капот, походил вокруг машины, попинал колёса — всё хорошо, вроде, и спокойно, а заноза засела. Ехали не спеша. Начался дождь. Ехали молча. Я успокоился, но продолжал думать. На очередном перекрёстке бабушка попросила остановить. Шёл дождь.
— Спасибо, милок. Тут я сама дойду. Не предлагаю денежку — знаю, что обидишься. Всего тебе хорошего.
— Постойте, постойте. — я едва успел остановить её. Потянулся, закрыл дверь,; А где Ваш дом-то? Поля же кругом.
— А за тем холмом, у леса. Недалеко тут.
Я молча повернул вправо, на грунтовку.
— Как-то не хорошо. Я пять минут потрачу, тем более, что никуда не спешу, а Вам идти столько.
Старушка промолчала, а я боковым зрением опять что-то уловил, вопрос некий, любопытство…
Дорога плавно взобралась на холм, и вдалеке я увидел деревеньку, домов двадцать, а за ней лес.
— Что же Вы, а? Тут же, как до Москвы. Да еще и дождь такой.
— Да неудобно, внучек, ты же понимаешь.
Я понимал... Мало, кто даже остановился бы там, на остановке. Говорят — времена такие. Конечно, всех бабушек я не увезу, но, если по пути, да время есть…
Деревня была в одну улицу: покосившиеся заборчики, полупустые палисадники, скамеечки у ветхих домиков…
— Умирает наша деревня, одни старики и остались, — сказала бабушка и отвернулась, вытерла украдкой слезу.
Подъехав к дому, я не поверил своим глазам — огромные брёвна, аккуратно подогнанные, были словно только что отструганы, крышу будто в прошлом году перекрывали, красивое крыльцо с лавочкой, и везде резьба — на ставнях, крыльце, коньке. Красота! Как из сказки! Со вкусом сделано, с душой и очень тщательно, издали видно. Палисад с цветами окружён аккуратным жёлтым заборчиком. Выбежала маленькая лохматая собачка и залилась звонким лаем. А в дверях показался хозяин, и я ещё раз удивился, уже ему. Он был могуч. Уже стар, но всё ещё могуч, а каким же был в молодости? Седой весь, с пышной бородой, крепкий. А глаза смеются.
— Где мать, такого молодца разыскала? — пробасил он.
Бабушка усмехнулась и пошла следом за умчавшейся собачкой.
— Что, сокол, удивлён? — кивнул он на дом.
— Удивлён. Очень удивлён. — Ответил я.
— Ну, заходи тогда, обедать будем. Давай-ка, мать, сообрази на стол, я ведь тебя ждал, не садился.
Старушка улыбнулась, показав хорошие зубы, и зашла в дом. Вихрем примчалась собачка, обнюхала меня и убежала с весёлым лаем вслед за хозяйкой.
— Не спешишь ведь, а? — спросил дед.
— Не спешу. — ответил я и снова ощутил что-то, словно в воду вошёл.
— Ну, тогда пойдём, покажу хозяйство.
Мы вошли во двор. Видел я по телевизору фермы на западе — чистота, расчёт во всём, всё как надо. Здесь тоже. Но ещё что-то неуловимое есть, какая-то гармония и красота. Дед завёл в коровник.
— Вот она, красавица наша, кормилица. Солнышко, а у нас гость. - Хозяин подошёл к ней, погладил; она боднула его слегка, — Но-но, не шали!
А у самого глаза сияют.
Прибежала собачка, что-то звонко протявкала и убежала.
— Эх, энергии сколько, а ведь тоже старая, как мы. Впрочем, идём, мать зовёт.
Внутри подул сквозняк. Не по себе стало, неспокойно. Угрозы нет, а понять не могу.
Дед глянул на меня остро и вдруг рассмеялся:
— Да не ломай ты голову, парень, всему свой час. Так уж повелось с глубокой древности на Руси. Пойдём, остынет ведь — жена спуску не даст; полная царица в доме.
Внутри было просторно, светло, чисто. Настоящая светлица. Ближе к широкому окну стоял массивный стол, накрытый белой скатертью. И так просто было всё, но с такой любовью устроено,что все тревоги остались там, за порогом — здесь были мир и покой. На столе в кастрюле дымились щи, на тарелках была разложена зелень и овощи, а в плетёной хлебнице лежал даже на вид вкусный хлеб, и над всем этим возвышался глиняный запотевший кувшин. Сами собой потекли слюнки, а в животе заурчало.
Время летело незаметно. Я будто растаял, появилось такое спокойствие, такая расслабленность, ушли куда-то вопросы и терзания. Был я у чужих людей, первый раз их видел, а всё же, казалось, что приехал домой.
— Ну что, пойдём, подышим воздухом, что ли?
— Да, конечно. — сказал я и тепло поблагодарил хозяйку.
Дед тоже, со всей серьёзностью.
Мы вышли на крыльцо, сели на скамеечки, и я закурил.
Помолчали. А потом дед как-то строго спросил:
— Куришь, вот; а знаешь ли ты, что это часть большой лжи? Понимаешь, что вокруг происходит?
Я посмотрел на него — из под лохматых бровей грозно сверкали глаза.
Я понимал. И понимал так же, что не простой это дед и жена его, и дом. И даже собачка. Опять шевельнулось что-то, напряглось. Что-то удивительное, невысказанное…
Хозяин смотрел выжидательно, оценивающе.
— Понимаю. — сказал я, — Или думаю, что понимаю.
— Это хорошо. — ответил он вставая. Похлопал меня по плечу, — Ты посиди пока, я вернусь скоро.
С высокого крыльца видно было большое поле и тёмную кромку дальнего леса, и тихую, спокойную речку левее, и гусей у берега, и пёстрых коров у воды, и какая-то птица звонко пела, с гудением носились шмели и оводы, и высоко в небе выписывал большие круги ястреб… Время словно остановилось, замерло нерешительно, боясь спугнуть очарование, боясь поторопить. И солнце тихо, будто не дыша, опускалось к тому лесу, и редкие облака, белые и чистые, недвижно застыли где-то в вышине… Не хотелось ничего. Вставать, идти, ехать, делать что-либо, ничего не хотелось. Сидеть бы так всю жизнь, слушать музыку жизни, дышать полной грудью, чувствовать всё вокруг…
Потом резко, как взрыв, внезапно рвануло что-то внутри, словно пелена спала — погода!!!
Тягуче заскрипела дверь сзади.
— Да ты не пугайся, дружок. — голос хозяина слышался издалека, глухо, — Чудес на свете много, да только не все видят их. И не хотят, если по правде.
Помолчав, добавил:
— Вот и ты становишься чудом. Разве не чувствуешь?
— Да… — с каким-то оцепенением кивнул я.
Но тревога, как вода в песок, уходила быстро и незаметно, опять стало спокойно и легко. Но осталось ощущение, едва уловимое, что я увяз, прилип к чему-то, как муха в меду. И чем дольше сижу, нахожусь здесь, тем опаснее, потом будет не выбраться, и что мёд превращается в янтарь, твердеет, а я вижу со стороны этот кусок мёда-янтаря, и там что-то тёмное, точка какая-то, и вдруг понимаю, что это я... Медленно, очень медленно и тяжело я начал вставать. Воздух стал густеющим мёдом, вязким и липким, и продираться сквозь него было очень трудно, почти невозможно, но я шёл, брёл еле-еле, вырывался из этой обволакивающей массы, переставлял ноги, задыхался… И оказалось вдруг, что до калитки ещё пара шагов, а я-то и не заметил, и вот я открываю её, а она тихонько поскрипывает, и я делаю последний, самый тяжёлый шаг…
В лицо шлёпал дождь, и холодные капли стекали за воротник, разбегаясь внутри зябкими “мурашками”. Постепенно я стал приходить в себя, увидел свою машину и тёмное небо, всё в тучах, мокрый мир вокруг, и, наконец, понял, что промок и замёрз, аж зубы стучат. Не оглядываясь на дом, сел за руль и включил зажигание. Пока прогревался двигатель, и тёплый воздух постепенно проникал в салон, сидел оцепенело и смотрел куда-то в одну точку. Согреваясь потихоньку, почувствовал дикую усталость.
В стекло постучали, и я подпрыгнул от неожиданности. Рядом стоял дед и, нагнувшись, внимательно смотрел на меня. Я прислушался к ощущениям — страха не было. И тревоги. Одна лишь усталость. Дед произнёс что-то беззвучно. Я вздохнул и выбрался из машины.
Мы стояли под дождём и смотрели друг на друга. Наконец он строго сказал:
— Ты не должен обижаться на нас — зла мы тебе не желали, всего лишь испытали.
Я молчал, не было сил говорить.
— Ты справился, честь тебе и хвала, но это мелочи, так пустячок. — дед нахмурился, — Пойдёшь дальше по этой дороге, будет гораздо тяжелее. Многие не выдерживают, ломаются. Жена считала, что у тебя есть шанс, даже встречать поехала. И видно не зря.
Дед замолчал и лишь смотрел вопросительно. Я вдруг обратил внимание, что на нас не попадает дождь, но даже не удивился, всего лишь отметил равнодушно.
Дед улыбнулся и сказал:
— А ты понял, что за дорогу я имел в виду?
— Понял. — не сразу ответил я и добавил, — Да, наверное…
— Ну вот и хорошо. Вот и хорошо…
Мы опять замолчали.
Я стоял, прислонившись к машине, и медленно приходил в себя. Прибежала собачка и, сев передо мной, весело тявкнула. Я наклонился и погладил её. Подошла бабушка и протянула мне свёрток.
— На-ка, внучек, пирожков на дорогу.
— Спасибо большое. — сказал я и взял его, тёплый на ощупь.
Они стояли рядышком и смотрели на меня. Я понял, что всё, надо ехать, открыл дверь, обернулся. Дед протянул руку, крепкую и мозолистую. Я её пожал.
— Придёт время, — сказал он, — и тебя найдут другие люди, а ты сам заезжай как-нибудь в гости, чаю попьём. Лады?
— Лады. — сказал я и повернулся к хозяйке, — До свидания, спасибо за всё.
* * *
На шоссе было мало машин, в основном грузовики из местных колхозов. Дождь уже едва накрапывал, и там, вдалеке, где садилось солнце, было чистое, ясное небо, видимое отсюда лишь тонкой, светлой полоской…
2000 г.