Хотелось воспроизвести здесь мою монографию "Пушкин в меру пущкиньянца", но преткнулась о невозможность использовать на этом ресурсе весь корпус иллюстраций, которые являются не иллюстрирующей, а доказательной частью монографии. Без них будет многое непонято до конца. К примеру, как Пушкин кратко и просто показывает подмену Петра в Великом Посольстве. Он рисует памятник Фальконе БЕЗ всадника, помещая этот рисунок в рукописи "Тазит" возле слов: "В долине той изменой хладной Убит наездник молодой"! Многие знают, что Петр уехал в Посольство 26-летним, а вернулся через два года более, чем 40-летним. Ну и далее идут сравнительные портреты настоящего Петра и его т.н. двойника. Пока не знаю, как со всем этим быть.
СОДЕРЖАНИЕ ГЛАВ
Глава первая
СТИХОРОДИЦА ПУШКИНА
(ИЛИ НЕ «ДОН-ГУАНСКИЙ» СПИСОК ПОЭТА)
Глава вторая
МНИМЫЙ МАСОН ПУШКИН
Глава третья
ЭТАТИСТ и МОНАРХИСТ ПУШКИН
Глава четвертая
ПРЕАМБУЛА к «ГАВРИЛЬЯДЕ»
(куда входит посвящение Поэта в Русскую Северную Традицию)
Глава пятая
«ГАВРИЛЬЯДА» — КАК ЧАСТЬ ЗАГОВОРА ПРОТИВ ПОЭТА
(или как уничтожалась человеческая репутация Пушкина)
Глава шестая
«НЕ АРАП, НЕ ТУРОК»..
(о действительном этническом происхождении Поэта)
Глава седьмая
ТАЙНАЯ МАЛИНОВАЯ ТЕТРАДЬ
Седьмая еще не написана, ибо сначала нужно взять эту Малиновую Тетрадь, которую пока никто, кроме Пушкина, не видел. Мы знаем, где она находится: «Я спрятал потаённу сафьянную тетрадь».. Придет время — возьмем. А пока: часть 1-ой главы.
СТИХОРОДИЦА ПУШКИНА
(ИЛИ НЕ «ДОН-ГУАНСКИЙ» СПИСОК ПОЭТА)
Глава первая
Поэзия, как ангел утешитель,
спасла меня, и я воскрес душой…
Пушкин
Если бы я была пророком Пушкиным и наперед ведала, что «слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык», я ведала бы и многие справы-расправы с «заветной лирою» моей. А коли так, я бы уж непременно сыграла с правщиками-приписчиками коварную шутку, сочинив «для них» некий списочек, каковой они, проглотив как наживку, — не обинуясь, назвали бы, «дон-гуанским» (чуть не сказала: джентльменским)! А чтобы кто-нибудь, когда-нибудь, да и обратил внимание на шутку сию, — подала бы знак, пронумеровав «перепись» ту числом лет моей жизни — ибо я наперед знала бы и это число…
Рассуди теперь сам, просвещенный читатель: умудренный опытными летами, 30-летний «дон-гуан» Пушкин, наипаче же перед женитьбой своей, исповедует Альбому неопытной 19-летней девицы Елизаветы Ушаковой 37 загадочных женских имен... А сестрица той девы, 20-летняя Екатерина, учит все его стихи наизусть да краснеет розою алой (хоть и остра на язычок), когда он навещает гостеприимный дом сей на Пресне… А уж радушные родители девиц Ушаковых не знают, чем и приветить да куда усадить, чем ублажить да попотчевать поэта российского…
Он же, «бесстыдник неблагодарный», именуя 37 возлюбленных дам, хвастается перед младыми девами, как мальчишка, подвигами своими амурными, поучая тем милейших девиц к дальнейшей многоопытной жизни?! Три последние «дамы сердца» не помещаются на странице, так он тщательнейшим образом переносит их — на следующую! Надобно к тому добавить, что вскоре Поэт напишет своей поверенной в сердечных делах, Вере Вяземской, нечто и более забавное: «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена».
Не станем доискиваться причин написания столь весомого числа возлюбленных (отношения и переписка с женой друга Вяземского изобиловали и шуткой соленой, и юмором), заметим лишь, что в 1829-ом, делая запись в Альбом девиц Ушаковых (а альбомы считались у них общими), Поэт был еще холост. Следовательно, к тому времени, дам сердца в «реестре» должно было быть (условно) близко к 112-ти. Но в Альбом он почему-то вписывает только 37! Что же — за оставшийся до женитьбы менее чем год — у него появится еще 75 амурных приключений?! Да тут и сам Дон Гуан не справится, господа!
Иногда хочется спросить некоторых уважаемых пушкиноведов: а не повредились ли они умом, наделяя Поэта столь неиссякаемой «чувственностью», «инцестуальностью», «африканским либидо» и прочими подобными глупостями?! Жаль, конечно, что спросить уже не с кого — прошли корифеи пушкиноведения. Зато идут новые: талантливые, смекалистые, доброжелательные - не обвинять и очернять они идут (хотя и такие еще есть), а защищать и оправдывать гения земли русской!
И все же — кто из корифеев первым сказал, что «опись» сия (назовем ее «№37») — «дон-гуанская»? Венкстерн-Лернер-Губер? Господин Вересаев? Все они внесли свою лепту в досужий вымысел, наградив сей «прейскурантик» непристойным эпитетом. Вересаев же пошел далее прочих: по его мнению, в левой колонке списка — имена женщин, которых Пушкин «любил сильнее», в правой — женщины, которыми Поэт всего лишь «был увлечён». Вот так, господа: «Он мал, как мы, он мерзок, как мы.. Врете, подлецы, он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе»!
Так что же, спросите вы, — молодой Пушкин не влюблялся? никому не симпатизировал? не «волочился» за хорошенькими девами, женами? Конечно, влюблялся и симпатизировал, и «волочился», помещая свои наивные увлечения в легкие шутливые стихи, — однако совсем не так, как это преподнесёт, спустя почти 20 лет после гибели Поэта, лицейский однокашник Корф.
Ни капли грязи, которой облил Пушкина в своих «воспоминаниях» герострат-Корф, мы не прольем на эти страницы — любопытствующий да полюбопытствует самолично! Мы же дадим самую невинную из цитат: «Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы… В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств… Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата».
Вот, стало быть, как: «ни высшая любовь, ни истинная дружба, ни высшие нравственные чувства» — не украсили душу великого Поэта?! На этом месте "демон" Пушкина Вяземский рассудительно опровергает Корфа: «Ничего трактирного в нем не было, а еще менее — грязного разврата. Он не был монахом, а был грешен, как и все мы в молодые годы ("он мал, как мы"..?!). В любви его преобладала вовсе не чувственность, а скорее поэтическое увлечение, что, впрочем, и отразилось в его поэзии».
За что же Модест Корф так невзлюбил Поэта? За что опорочил его? Неужели только за то, что к «опрятному» Корфу «неопрятный» Пушкин никак не относился, просто не замечал «Модиньку»-лицеиста? Или за то, что, окончив свою блестящую карьеру аж в звании канцлера Российской империи, барон (далее – граф) Корф не смог написать ни единой стихотворной строки?! Яд Яго в маниакальном Сальери?! Когда Корфу задавали вопрос, почему Пушкин не посвятил ему ни одного стиха, он спокойно отвечал: «Если бы больше прожил, то посвятил бы».
Стоит, однако, заметить, что: «В своей «записке» 1854 г. Корф смешал с грязью не только Пушкина. Досталось от него и старому лицею. Если верить Корфу, лицей был каким-то вертепом, где пьяные, невежественные люди развращали юношей» (Д.В. Философов). Между тем, Малиновский, Куницын, Галич, Кайданов, Кошанский… были людьми нравственными, образованными и служили юношам образцами для подражания.
А что же сам Пушкин? Сказал так: «Более или менее я был влюблен во всех хорошеньких женщин, которых знал. Все они изрядно надо мной посмеялись; все, за одним единственным исключением, кокетничали со мной».
1 сентября 1828 г. в письме к Вяземскому Пушкин комментирует свои дружеские отношения с Закревской: «Если бы не твоя Медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила». Отсюда и «мадригалы» – стихи «наперсника» за отвлечение от тяжких мыслей. Подобных примеров найдется множество.
Вот еще: в Кишиневе Поэт познакомился с гречанкой Калипсо Полихрони, кажется, в Вересаевской идентификации она присутствует. Пушкин увлекся, но вот, оказывается, ЧЕМ… Повествует приятель Поэта Ф.Ф. Вигель: «Для Пушкина Калипсо была особенно притягательна из-за волновавшей его легенды о ее любовной связи с Байроном; В 1823 году Пушкин приглашал в Кишинев П. Вяземского, обещая познакомить его с гречанкой, которая "цаловалась" с Байроном. Видимо, в этот период, когда Пушкин переживал бурное увлечение байронизмом, такая деталь оказывалась решающей». И. Липранди в своих воспоминаниях добавил новые штрихи к портрету Калипсо Полихрони: «Она была чрезвычайно маленького роста, с едва заметной грудью; длинное сухое лицо всегда, по обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огромный нос как бы сверху донизу разделял ее лицо; густые и длинные волосы, с огромными огненными глазами, которым она еще больше придавала сладострастия употреблением "сурьме". Пела она на восточный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные заунывные песни, с аккомпанементом глаз, а иногда жестов». Вот такое литературное увлечение случилось у нашего "дон-гуана" Пушкина.
Приведем и третий — так сказать, классический пример узаконенной лжи пушкинистов. Намертво припаяли они знаменитое лирическое стихотворение Пушкина «Я помню чудное мгновенье» к А.П. Керн, атрибутируя рисунок Поэта как ее профиль! — до такой даже степени, что в сети повсеместно постится портрет Ея Величества в алом императорском платье с надписью «А.П. Керн».
Исследовательница Кира Викторова доказательно и полностью опровергает утверждаемого адресата стихотворения в своей книге «Неизвестный или непризнанный Пушкин», на стр. 272 и далее. Небольшой отрывок: «Посвящая А.П. Керн "Я помню чудное мгновенье", академисты прошли мимо собственных "показаний" Керн. Начнем с того, как ей были вручены эти стихи. Вот что пишет Анна Петровна: "… Он пришел утром и принес мне экземпляр 2-й главы* "Онегина" в неразрезанных листах, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги (т.е. стихи должны были отсылаться кому-то с почтой. - К.В.) со стихами "Я помню чудное мгновенье"... Когда я собралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, я не знаю".
Почему он судорожно выхватил и не хотел возвращать? Что у Поэта промелькнуло в голове? Пушкин был ошеломлен ее поведением. Нашла вчетверо сложенный листок и сказала: "Это мне подарок, спасибо!". "Но позвольте!" - вот что хотел сказать Пушкин. И даже не в этом дело. Главное — в самих стихах. О чем они?». Далее пушкинистка рассматривает содержание, образную систему, датировки etc. Еще цитата: «Заметим, что вообще нет ни одного лирического стихотворения Пушкина к Керн. Он посвящал ей шуточные мадригалы, в письмах немало комплиментов, а какое было его отношение к ней — известно. Но самые уничтожительные слова, к сожалению (для нее), такие: "Мадам, вы пристроили своих детей (речь идет о казенном заведении. - К.В.), а пристроили ли вы своего мужа? А ведь он намного стеснительней". Я уже не говорю о других его, более определенных высказываниях ("Вавилонская блудница"). Что же, Пушкин мог называть божеством — "Вавилонскую блудницу"?!».
_______________________________
* «Мемуаристка не помнит (sic!) содержания 2-й главы.. На самом деле это была 1-я глава! К тому же, как выяснилось, А.П. Керн за всю свою долгую жизнь не удосужилась не только прочесть ее, но даже разрезать»..
Вот рисунок Пушкина, который относится к Елизавете Алексеевне (не к Керн!): мы видим абрис шеи и серьгу (с исторического портрета); и прядь волос на лбу, намекающую на остальные пряди; видим обозначенное точками и жирной чертой головное украшение и одной линией показанное ожерелье.. даже плечевую пряжку на платье Е.А. поэт не забыл! Рядом — портрет Керн, на котором никаких аналогий не обнаруживается.
Но что такое все эти «более или менее влюбленности» ("юную Хлою взумал любить") по сравнению с Любовью к Той, о которой Поэтом сказано: «.. Он пел дубравы, где встречал Свой вечный милый Идеал»?! СВОЙ ВЕЧНЫЙ МИЛЫЙ ИДЕАЛ — это из «Онегина», это о «Татьяне» и это о Царскосельских дубравах.
Жгучее неосознанное желание возместить отсутствие материнской любви породило то, что биограф-пушкинист Кира Викторова, первооткрывательница Имени Утаённой Любови Поэта, назвала «мифологемой матери». Существуют попытки современных исследователей убедить нас в обратном: якобы маленький Александр был любим своей матерью, и якобы у него было счастливое детство. Однако, Пушкин сам опровергает оное, не написав и не посвятив, при этом, ни единого стихотворения своим родителям.
Вот что пишет К.П. Викторова: «Эта младенческая душевная травма явилась причиной интуитивного влечения поэта к женщине высшего порядка, к женщине-Матери и нелюбимому ребенку: «Так нелюбимое дитя в семье родной к себе меня влечет»,- признается он в «Осени» (отмеченной секирой!). Таким «первообразом», «архетипом» по К. Юнгу, и явилась мифологема «Матери, ведущая к выявлению высшего женского существа, воплощающего преодоление власти Времени» — т.е. бессмертие».
Забегая вперед спросим: Когда 12-летний мальчик-лицеист смертельно влюбляется во взрослую, 32-летнюю женщину, что это — если не "мифологема матери"?!
Остановимся подробнее на «влечении» Пушкина к нелюбимому в семье ребенку — оно еще понадобится нам в дальнейшем. «Что же касается «нелюбимого» ребенка, то этот автобиографический мотив вошел в детство Татьяны,-продолжает Викторова,-
... Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
[заставить Сашу играть с детьми было трудно.]
И часто целый день одна
Сидела молча у окна
[как маленький Саша – в корзине бабушки].
Доказательством тому — автопортрет поэта возле приведенных стихов, представляющий копию «арапских» черт известной миниатюры Пушкина-младенца (рисунок воспринят исследователями как «не относящийся к содержанию профиль дегенеративной девицы»)».
Нам же видится причастным к «нелюбимому ребенку» еще один автопортрет (к заметке «Только революционная голова»), где Пушкин изобразил себя в платьице и рядом с профилем Елизаветы Алексеевны («Татьяны»).
«Эта непроходящая душевная травма явилась причиной [особенной] любви поэта к своей тезке — четырехлетней Александрине Воронцовой, нелюбимому ребенку, болезненной девочке (умершей в 1831году). Привязавшись к Александрине, Пушкин дарит ей перед отъездом из Одессы свою трость и обещанные стихи: «Дитя, моей любви Я не скажу тебе причины». Как известно, Цявловская, не «обнаружив» стихов к Александрине, переставляет запятую: «Дитя мой любви, Я не скажу тебе причины» — тем самым утверждает отцовство поэта и произвольно относит стихи к еще не родившейся Софье Воронцовой (род. 1825 г.), нарушив смысловую связь не только двух первых стихов, но и всю структуру стихотворения в целом. В 1824 году Пушкину не надо было «воображать» черты не родившегося младенца — он их видел воочию: «Да будут ясны дни твои, как ныне взор твой милый ясен»,- пишет Пушкин». Вот полный текст:
МЛАДЕНЦУ
Дитя, не смею над тобой
Произносить благословенья.
Ты взором, мирною душой, —
Небесный ангел утешенья.
Да будут ясны дни твои,
Как ныне взор твой милый ясен.
Меж лучших жребиев земли
Да будет жребий твой прекрасен.
1824
Примечание комментаторов к стихотворению:
«Стихотворение извлечено из черновой рукописи. Черновой текст, предшествующий этому восьмистишию, даёт основание считать, что поэт говорит о своём незаконном ребёнке»:
Прощай, дитя, моей любви
Я не скажу тебе причины…
И клевета неверно ей
Чертами <…> опишет (и клевета — описала!)
Быть может, о судьбе моей
Она со временем услышит…
Знак препинания в Примечании исправлен мною, но мы увидели воочию — что означает для потомков слово пушкиниста! Вот так корифеи Вересаевы, Цявловские etc. чинили произвол над текстами Поэта. «Таковы «исследования» пушкиноведов, кочующие по всем изданиям»,- заканчивает Кира Викторова эпизод об Александрине.
Здесь надобно добавить: когда Надежда Осиповна к концу своей жизни неизлечимо заболела, Александр Сергеевич часто ее навещал, ухаживал за нею, как мог и умел; один сопровождал тело матери в Святогорский монастырь и тяжело переживал утрату. Читала где-то, что Н.О. Ганнибал сожалела о своем несправедливом отношении к старшему сыну.
Что ж — пора переходить к нашему каталогу «№37». Приводить толкования пушкинистов не имеет смысла — все толкования, даже и с историческими портретами, желающие найдут в Википедии, запросив «донжуанский список Пушкина». Мы же дерзнем представить читателю совершенно иное (возможно, не совсем полное) прочтение этих 37-ми женских имен. И прежде того, потребуется нам некоторое предваряющее Слово —
«О Деве. О Той. О Первой. О Милой. О Незабвенной.
О первой страсти. О Муке. О Деве Милой. О вечно милой нам Жене»
Когда автор «Истории государства Российского» навещал брата-масона Сергея Львовича Пушкина, шестилетний Саша, по свидетельствам очевидцев, не сводил с него внимательных глаз. О чем разговаривал Николай Михайлович с Сергеем Львовичем, можно только гадать, но, несомненно, он должен был упоминать имя Елизаветы Алексеевны Романовой, божественной супруги императора Александра I, которой впоследствии Карамзин читал каждую новую главу своего многотомного Труда.
_________________________
На этом пока остановимся. Опубликована четвертая часть Первой главы, в которой меньше всего иллюстраций, но все же из-за их отсутствия даже четвертая часть главы пострадала...