Вечер обещал быть спокойным, но сигнал тревоги перебил все вечерние планы. И вот мы в сумеречной мороси уже разворачиваем рукава перед двухэтажным бараком, построенным не то при самом Хрущеве, не то доставшемуся ему в наследство от Сталина, если ни от Романова.
А теперь тут дым, гарь, огонь; жильцы, вглядывающиеся в пламя, силясь угадать в нем свое туманное будущее; машина администрации, скорая, полиция, ротозеи из соседних домов и с местного телеканала.
- Может удастся отбить хотя бы квартиры в левом крыле? – дергая начкара за рукав представитель управы. – Понятно, что на снос, но хоть вещи у людей. А, командир? Тут же пять семей, дети. А, командир, попробуй!
- Да понимаю я! - кричит начкар. – Делаем, что можем! Но огонь по чердаку ползет, а там хлама полно, надо кровлю разбирать! Видишь, снизу не пробиться, лестница рухнула!
Мы лезем на крышу. Она совсем новая, летом перекрывали, сам видел. Железо скользкое, приходится хвататься за расчалки телеантенны. Володька закрепился снизу и рубит топором оцинкованный лист. Но лаги под кровлей частые и топор только делает дыры, из которых начинает валить серый дым.
Я срываю ломом жестяной конек, чтобы можно было высвободить край листа и отвернуть. Сзади со стволом уже нетерпеливо пыхтит Васька. Ему бы хоть какую дырку, чтобы дать воду на тлеющий чердак.
Лист прибит часто, ломом срывать его не удобно. Васька, ползет ко мне с топором, оскальзываясь на железе, цепляется и начинает рубить железо топором. Вдруг крыша под нами оседает, листы выгибаются, как спина раненого зверя и я спиной вперед валюсь вниз в дымную трескучую пропасть. Падаю я мягко, на кучу какого-то старья, но через миг все подо мной начинает двигаться, рассыпаться, крошиться и я лечу дальше.
Удар.
- Вот тебе и раз, – слышу я знакомый голос. – Ты чего здесь?
Кто-то трясет меня за плечи, усаживает, хлопает по щекам. Открываю глаза и тут же жмурюсь от нестерпимого белого света.
- Кто это тут у тебя? - говорит другой голос, который тоже мне знаком. – Батюшки! Ну ка подымай его, подымай, вот так.
Отец стоит прямо передо мной и улыбается. На нем легкая рубашка с отложным воротником.
А дедушка Коля стоит рядом и протирает очки платочком. Свои старые очки в серой массивной оправе. Вокруг светло, веет легкий ветерок, пахнет не-то морем, не-то лесом. Я стою мотаю головой и ничего не понимаю.
- Я что, умер?
Дед надевает очки и расплывается в улыбке.
- Что же ты вечно всякие глупости спрашиваешь? - смеется в ответ отец. – С чего ты это взял?
- Так вы же все умерли. А значит и я, раз вас вижу.
- Ситуация и в самом деле странная, - говорит дедушка, трогая меня за рукав. – Ты-то у нас как раз живой. А мы, по-вашему, по сути, конечно, умерли.
- Но это и да, и нет, - прищуривается отец знакомой манерцей. - Жизнь она, как оказалось, гораздо сложнее устроена.
- И как же, она устроена? - успокаиваюсь я.
- Да честно сказать, я тоже доходчиво тебе объяснить не смогу.
- Я к твоим заумностям давно привычный. Говори, как есть. Что уж теперь. Раз так все вышло.
- Так ничего не вышло, - успокаивает отец. – Не должно тебя здесь пока быть.
- А когда мне тут быть?
-Этого мы тут не знаем, - отвечает дедушка. – Только знаем кому быть не надо.
- А почему я вас вижу. – допытываюсь я. – И почему я вижу именно вас?
- Понимаешь, в чем дело. – отвечает отец. – Ты вроде как оказался между мирами. Нас ты можешь видеть потому, что хорошо нас помнишь. Тут вот какое дело, ты в институте квантовую теорию изучал?
- Нет!
- Вот и я не изучал. А она видимо и объясняет почему мы с тобой сейчас разговариваем. Когда наша земная жизнь, человеческая, заканчивается, мы оказываемся здесь. Как это «здесь» устроенно я не знаю. Но я могу присутствовать одновременно во всех точках этого пространства.
- И на Марсе? - недоверчиво-саркастично спрашиваю я и тут же поправляюсь. – Ты как-то рассказывал, что мечтаешь побывать в городе Гера и на Кубе.
- А я побывал, - улыбается отец. – Красивый такой городок. И на Кубе я был, яркая страна. И на Марсе если решу, могу. Да хоть в другой галактике. Я вообще здесь присутствую во всех точках мироздания. Тут все так.
- А почему тогда я не вижу здесь, деда Сашу, а только деда Колю?
- Так ты деда Сашу хочешь посмотреть? - отвечает отец, улыбаясь. – Он тут рядом. И все бабушки, вообще все родственники.
По дорожке прямо к нам едет велосипед. Им управляет мальчик лет шести, а дедушка Саша легкой трусцой бежит за ним.
- А это, что за паренек? - спрашиваю я, когда велосипедист останавливается рядом с нами.
- Так это же наш Саша, - искренне отвечает отец, поглаживая мальчика по голове. – Ты его не помнишь, потому что живым его никогда не видел.
- Подожди, папа, он же умер, когда ему было семь дней от роду, – удивляюсь я. – Но здесь он старше?
- Так он же наш, он существовал, мы его любим и видим таким, каким захотим.
- Интересное место, - согласился я. – Так значит здесь все и если я захочу, то смогу здесь встретить кого угодно.
- Хочешь вон к прадедушке подойди, - говорит отец. – Вон твой прадед Матвей Ильич рыбачит.
Неподалеку от нас на мостке у берега сидел рыбак в подвернутых брюках и соломенной шляпе. Поплевывал на крючок и закидывал его в воду. Рядом в садке плескались караси.
Завидев нас, Матвей Ильич приветственно поднял шляпу и снова вернулся к рыбалке.
- Что же, тут и рыбачить можно?
- Так тут все позволено, – смеется отец. - Хочешь в машине катайся, хочешь под капотом копайся. Мы с дядей Толей регулярно в гараже копаемся. Нравится нам. Свобода.
Я осматриваюсь. Дед Саша со внуком Сашей катят по дорожке велосипед. Где-то справа бабушка Шура чистит грибы в эмалированный тазик. Дедушка Коля гладит за ухом нашего лохматого Мишку. Как и при жизни Мишка не обращает на меня никакого внимания.
- Здесь, можно делать все, что хочешь, - продолжает пояснять отец. – Можно заниматься привычными делами. Можно ходить куда хочешь.
- А врага тут можно встретить?
- Какого врага? - насторожился отец.
- Ну есть же у человека при жизни враги, - сбивчиво поясняю я. – Недоброжелатели, завистники…
- А зачем они нам здесь? – отец смотрит на меня с неподдельным удивлением. – Здесь я с теми, кто мне дорог, кого люблю, кто меня любит.
- А враги?
- А они, там, где их любят. Не бывает же такого, чтобы человек всем был врагом. А я их не помню, простил и не помню.
- Простил и отпустил, - подытожил я.
- Можно сказать и так, - сказал отец и тут же переменился в лице. – Наверное пора тебе назад, сынок. Живи пока там спокойно. Как там кстати твои? То есть, почему это твои. Как там наши?
- Да все, слава Богу, - отвечаю я. - Все здоровы. Учатся, работают.
- Ну вот и славно, - кивает отец и берет меня за рукав. – Пора тебе.
И я уже понимаю, что пора, что-то меня словно тащит. Проходит та легкость, которую я ощущал здесь до этого. Я становлюсь тяжелее, а свет становится прозрачным словно исчезает.
- Маму там обними, - кричит вслед мне отец. – Только ничего ей не рассказывай, она у нас впечатлительная. Еще разволнуется.
Меня хлопают по щекам, плещут воду. Девушка-фельдшер прижимает к лицу кислородную маску.
- Живой, живой! - кричат рядом.
-Вот и слава богу, - гремит на до мной голос начкара. - В мою смену никто сегодня не умрет.
- Сегодня никто никогда не умрет, - отвечаю я, отнимая кислород от лица.