По законам «операционного» времени всем настоятельно не рекомендовано говорить лишнего.
И это справедливо:
врачу, который оперирует больного, нельзя ничего говорить под руку, потому что
«некогда рассуждать тут», когда трепанация сделана, и он уже идёт в «турецкое седло».
Вот когда он кончит своё дело, вытрет пот со лба, и скажет: «Шейте», тогда все присутствующие могут сказать ему прямо в лицо, что он не имеет равных в Европе.
В наше время люди за операциями могут наблюдать и по телевизору.
И они могут делиться своими впечатлениями с полной уверенностью, что врач их не слышит,
что повлиять на ход операции они никак не могут.
К операции готовились задолго до того, как она получила одобрение в Думе и в СФ.
То есть, не было сомнений в том, что одобрение будет.
Означает ли это, что управление страной слишком ручное?
О том, чтобы с народом посоветоваться, речь не идёт: когда с ним советовались по таким вопросам… Тем более, что Дума и прочие сенаторы – это тот же народ, только лучше, потому что избранные.
Одобрение на митингах напомнило времена, когда трудящиеся горячо одобряли все решения партии и посвящали им свои трудовые успехи.
По ТВ много раз уже слышали, что спецоперация идёт по плану.
Входила ли в планы «главного хирурга» такая неодобрительная реакция большинства стран мира на неё?
Если «да», то почему же к ней оказались совершенно не готовы?
Обижаемся, что нас не принимают играть в олимпийские игры и во многие другие: разве не бывает людей, которых по разным причинам не принимают играть в приличную компанию?
А если она неприличная, то чего же обижаться.
По всему видно, что план операции долго вынашивали. Но он во многих отношениях производит впечатление недоношенного. Например, в отношении золотовалютного запаса страны.
Помнится, всех россиян, кто вывез свои трудовые сбережения на Запад, президент предупреждал: верните деньги на Родину, чтобы чего-нибудь не вышло. – Вот оно и вышло.
Но почему же золотовалютный резерв не позаботились спрятать подальше от Запада?
Неужели, на государственном уровне свято верили в то, что любая собственность там неприкосновенна?
Или наш резерв был не совсем нашим?
Один из главных тезисов командования операцией: вырезаем только лишнее и больное.
Здоровых членов организма не трогаем.
А что, могли бы и по-другому?
Миллионы беженцев и разрушенные города – это плата за исцеление от коричневой чумы?
Мы себя защищаем от НАТО или Донецк от нацистов?
Нам многие угрожает уже тем, что, находясь вблизи границ, являются членами НАТО.
Кто следующий на операцию? Кому и в чём ещё помочь? Кого спасти?
Понимаем, у каждого может и рука дрогнуть, и прицел сбиться. Верим, что хотели принудить к миру без лишних жертв.
Но от фразы «принуждение к миру» веет не духом дипломатичности, а душком.
Даже смотреть больно на потоки беженцев и разрушенные города. А в качестве анестезии нам вещают, что иначе нельзя, а промедление смерти подобно.
Помощник президента и глава делегации РФ на переговорах с Украиной сказал: «на кон поставлено само существование России».
Не так важно, откуда у бывшего министра культуры склонность к такому специфическому жаргону, важно, что вместо «Отечество в опасности» нам говорят: Россия «поставлена на кон».
Это в какой же карточной игре и кто её «поставил»?
У тех, кто обвиняет власть РФ в агрессии, возможно, нет достаточной информации о том, что нам не оставили другого выбора.
А у тех, кто кричит, что «Так им и надо», «Донецк терпел, и всем велел», нет ни ума, ни сердца.