Lafcadio Hearn: The Idyl of a French Snuff-Box
Старый креольский джентльмен забыл свою табакерку, которую он постоянно носил с собой в течение тридцати лет, и которую купил в Париже в те дни, когда луизианские плантаторы путешествовали по Европе, оставляя позади золотой след, словно шлейф тропического заката богатства. Она лежала у меня на столе. Бесспорно, память подвела старого джентльмена!
Истинный сон Феокрита был изображен на крышке табакерки из слоновой кости, созданный рукой настолько умелой, что эта работа пережила невредимой все происшествия тридцати с лишним лет небрежного обращения - дремлющая дриада, влюбленный фавн!
Дриада спала, словно вакханка, уставшая от любви и вина, полулежа на боку, положив свою очаровательную головку на руку. Ее постелью был покрытый мхом холмик; его передняя сторона была преображена художественным волшебством в один из тех рельефов эпохи Возрождения, которые напоминают морские ракушки; нежное тело дриады цвета слоновой кости распростерлось на изгибе холмика с античной грацией.
Над ней присел фавн - красивый и озорной фавн. Легко, словно летний ветерок, он приподнял платье, которое она набросила на себя, и смотрел на ее красоту. Но вокруг ее полированного бедра обвилась преданная змея, хранительница сна дриады; змея подняла свою украшенную драгоценными камнями голову и взглянула на фавна сверкающими топазовыми глазами.
На этом месте выгравированная история завершила свою главу в слоновой кости: навеки застывшие неподвижно гибкие конечности дриады, змеиный браслет на ее бедре и несчастный влюбленный фавн, сжимающий ткань в вытянутой руке.
* * *
Я заснул, все еще преследуемый этой незаконченной идиллией. Ночь наполняла тьму тихим шепотом и грезами; и в светящемся облаке я снова увидел фавна, спящую нимфу и змею с топазовыми глазами, обернувшуюся вокруг ее бедра.
Затем сцена стала более ясной, обширной и теплой; фигуры начали двигаться, обрели жизнь. Это была аркадская долина, затененная миртами и наполненная ароматным дыханием летних ветров. Вдали журчали ручейки, в шелестящих лаврах слышались щебечущие птичьи голоса, жидкое золото солнца просачивалось сквозь листву наверху, цветы раскачивали свои хрупкие курильницы и изливали вокруг свой сладкий аромат. Я видел, как гладкая грудь фавна вздымалась и опускалась от его страстного дыхания; мне показалось, что я даже вижу, как бьется его сердце. И змея пошевелила украшенной драгоценностями головой с топазовыми глазами.
Тогда губы фавна дрогнули, породив звук, похожий на воркование голубя в начале лета, и ответное воркование донеслось с миртовых деревьев. И плавно, словно снежинка, белогрудое создание с яркими, ласковыми глазами опустилось рядом с фавном, и ворковало, и ворковало, затем отступило немного, и снова ворковало.
Змея взглянула на голубку, священную для Афродиты, и соскользнула со своего места отдыха, как вода скользит между пальцами охотника, пьющего из ладони в часы зноя и усталости. А голубка, продолжая отступать, влекла за собой змею-хранителя с топазовыми глазами.
Потом нимфа, потревоженная прикосновением летнего ветерка, проснулась и открыла свои глаза, заглянув в жаждущие очи фавна; и она совсем не выглядела испуганной. Растянувшись на мягком мху после освежающего сна, она протянула свои точеные руки назад и обвила ими шею фавна, а затем они слились в поцелуе, и голуби ворковали в миртах.
Внезапно издалека донесся еще более сладкий звук, чем ласковые голоса голубей, - протяжная пульсация нежной мелодии, вздымающаяся и опускающаяся, как вздохи влюбленного зефира, тоскливая, но приятная, как меланхолия любви, - это Пан играл на своей свирели! …
В дверь неожиданно постучали:
- Pardon, mon jeune ami, j'oubliais ma tabati;re! Ah! la voici! Je vous remercie! (1)
Увы! видение так и не вернулось! Идиллия осталась лишь фрагментом! Я не могу поведать вам, что же стало с голубкой и змеей с топазовыми глазами.
1. «Pardon, mon jeune ami, j'oubliais ma tabati;re! Ah! la voici! Je vous remercie!» (фр.) - «Прошу прощения, мой юный друг; я забыл у вас свою табакерку! Ах! Вот она! Благодарю!»