Последнее время я часто думаю, что было бы неплохо вести дневник рабочего дня. В первую очередь, для самого себя, чтобы отряхнуть все, придя домой. Выговориться и рассказать все равно некому, в семье ввели вето на профессиональные разговоры. А мозги на моей сегодняшней работе «взрываются» почти каждый день. Ну и жена все намекает, что это может быть интересно не только мне. Попробуем…
Сегодня, как бывает в каждую четную среду, у меня длинный день. Будильник поднял в 5:40, дальше все на автомате. Через сорок минут выхожу из дома — трамвай, вокзал, поезд. В 7:15 я уже в Бреде, это город в шестидесяти километрах от Роттердама в сторону Бельгии. Коллега уже ждет меня, бережно принимает в свою машину, я тут же засыпаю. До первого пациента ехать сто сорок километров.
Там рабочий день начался с заседания, голландцы это любят. Полтора часа восемь человек обсуждали одну женщину, которая живет в специальном доме для людей с психическими проблемами. За ними там следит персонал. Она пила, пьет и будет пить. Еще получает официально метадон, это — аналог героина.
Мы часто о ней говорим. Главная наша головная боль — это то, что она в своей маленькой комнатке площадью восемь квадратных метров держит бультерьера. При отсутствии адекватного ухода он порыкивает на обитателей дома и время от времени покусывает их. Берет, играючи, в свою пасть чью-то руку или ногу, держит недолго и отпускает. Мне лично это не нравилось. Нам все-таки удалось уговорить ее отдать собаку родителям, но пациентка и без собаки не вписывается в профиль жителя этого заведения. Поэтому на собрание пригласили работника из другого специального дома с персоналом, где его обитателям разрешается пить. Но это их последняя станция.
В принципе, мы пришли ей сказать, что прощаемся, так как последние два-три месяца с ней практически не было никаких контактов. Да и сделать ничего без наличия желания с ее стороны нельзя. Но ты ж психиатр. У всех какое-то ожидание, что мы любого человека с психическими отклонениями можем вылечить и успокоить. Да, когда он сам просит о помощи. Во всех остальных случаях, если ситуация не отвечает одному из трех жестких критериев, которые требуют принудительного лечения, мы проходим мимо. Критерии такие: опасность для самого себя, для окружающих или для окружающего имущества. Причем опасность конкретная и немедленная!
На заседании все начали нас дружно уговаривать подождать еще три месяца. Посмотреть, как женщина освоится на новом месте, отрегулировать медикаменты, дать наставления персоналу. Согласились.
Параллельно мне приходят эсэмэски, которые тоже требуют решения. Самое простое — продлить рецепт. Отвечаю: «Завтра!»
Два пациента просят позвонить. Молодая женщина с послеродовыми психическими нарушениями, которую к счастью удалось стабилизировать, жалуется, что два дня назад по моему совету закончила с транквилизаторами и даже выбросила остатки таблеток в унитаз. Последние два дня, несмотря на другие оставшиеся медикаменты, она не может спать и чувствует себя неспокойно. Посоветовал кое-что дополнительно. Позвоню ей через пару дней, проверю, как она.
Второй звонок — мужчина шестидесяти лет. Шесть лет отсидел за наркотики в тюрьме Венесуэлы и три месяца назад вернулся в Голландию. Мне удалось завоевать его доверие, он даже согласился принимать назначенные ему препараты — тоже дело добровольное. Он был обычно очень рад, когда я ему звоню, а теперь возмущенно начал рассказывать, что кто-то из нашей команды пришел к нему и сказал, что он сделал неправильный выбор. Неважно какой, просто такому человеку так говорить нельзя. Пятнадцать минут мне выговаривал, а потом все-таки поблагодарил за звонок. Договорились, что я приду к нему через неделю, и мы продолжим беседу. Обещал показать мне свои стихи.
Потом мы поехали в другой город, посетили пациента, живущего в приюте для бездомных. Он туда сам попросился после того, как его избил наркокурьер. Мы его периодически навещали последние полгода и наблюдали, как он деградирует ментально и физически. Все вокруг знали, что он употребляет наркотики — соседи, полиция, мы… А он: «Нет, ничего подобного, у меня все хорошо!» Я надеялся, что он хоть сейчас скинет маску, но зря надеялся. Хотя за неделю отъелся и выглядит на удивление хорошо. Вдруг попросил таблетки, чтобы лучше спать. Выпишу, не жалко. И дальше едем в другой город.
Двадцатилетний парень, похоже, уже слегка выпил. Сказать, что в комнате бардак — это ничего не сказать! Повсюду — пустые бутылки, окурки… Рука перевязана — с кем-то бился вчера на улице. Задумчиво говорит, что завтра ему надо переезжать, потому что по каким-то административным причинам он больше не может жить в этом городе. А жаль, он здесь уже три месяца, привык. Соответствующие службы куда-то пропали, как ему самому организовать переезд, он не знает. Звоню коллеге, он ставит всех на уши, завтра перевезут.
Последний раз я этого парня навещал, когда он с другом отмечал свой день рождения. Я убедил его тогда начать принимать риспердал, чтобы приглушить периодически возникающие вспышки ярости. Нисколько не надеясь, спросил его, начал ли он принимать медикамент. Он сказал, что да, и чувствует себя лучше и спокойнее. Ага, а перевязанная рука? И что таблетки уже кончились. Я ему пообещал завтра утром выписать сразу на три месяца, но он должен их до переезда забрать. Причем мне придется самому договориться в аптеке, там обычно на такой долгий срок не выдают. И парню еще позвонить, напомнить, чтобы тот не забыл. Пока коллега звонил по телефону насчет переезда, он с гордостью дал мне послушать с телефона сочиненный им рэп. Послушал.
Время обедать. Решили с коллегой для разнообразия съесть по кебабу. Нашли, поели. Да, коллега — не врач, нечто среднее между медбратом и социальным работником.
К следующему пациенту едем опять в другой город. Тридцатилетний мужчина, оставшийся в счастливом десяти-двенадцатилетнем возрасте. Дома — огромная коллекция лего, каждые две недели он меняет в комнате обстановку в соответствии со сценами из «Звездных войн». Еще у него в тазике живут шесть черепашек, он каждую различает по имени. Он носит одежду одного из персонажей фильма, вооружается светящимся пластиковым мечом и разгуливает по городу, чем привлекает к себе внимание подвыпивших подростков, которые его провоцируют. Только у него на этот случай есть настоящий нож. А еще он года четыре занимался боевыми искусствами.
Пока еще ничего не произошло, но вчера был очередной инцидент, и он вернулся домой страшно возбужденный. Одел костюм комбата (знать бы еще, что это), вооружился светящимся мечом, взял керамический нож и хотел пойти искать обидчиков, чтобы их наказать. К нему каждый день ходит служба опеки, и женщине стоило больших трудов уговорить его не делать этого.
Похоже, он в детстве подвергался сексуальному насилию и с семи до двенадцати лет вообще не разговаривал. Потом как-то подростки пытались топить его в бассейне. С тех пор он не моется под душем, в раковине как-то умудряется.
Это был мой пятый визит к нему и — наконец-то! Две недели назад он начал принимать медикаменты и стал лучше спать. До этого он много лет отказывался брать любые таблетки. Но его продолжают каждую ночь мучить кошмары. Закрепляю успех и договариваюсь, что он будет принимать дополнительные лекарства, чтобы спать спокойно. И он соглашается! Через две недели заеду к нему. Перед моим уходом он с гордостью показывает светящуюся полоску из лампочек на потолке, управляемую пультом. Я восторгаюсь.
Едем дальше. В машине получаю сообщение, что должен позвонить маме одной пациентки. Она говорит, что в связи с переездом дочь возбуждена, и надо бы дозу препаратов, которую мы понижаем, временно опять повысить. Спрашиваю, достаточно ли будет две таблетки повысить до трех, она говорит: лучше до четырех. Я соглашаюсь, она благодарит. Завтра выпишу. Я видел эту пациентку всего один раз до этого, поэтому доверие мамы, которая ее опекает, очень важно.
Последний пациент. Встречаемся на парковке. Мужчина, тридцать семь лет, шесть лет живет на улице. Медицинской страховки нет, пособия не получает. Последний месяц живет у бывшей жены, с которой прожил одиннадцать лет и шесть лет назад расстался. Тогда же и начал пить по три-пять литров пива каждый день. У него — дислексия, то есть, он не понимает прочитанного. IQ низковат — до четырнадцати лет учился в спецшколе. Мы занимаемся восстановлением пособия и страховки, для этого надо, чтобы его обследовал наш психолог. Договорились, что его тесть привезет его к нам на полдня, это — двести пятьдесят километров, на минуточку!
Решаем поговорить с ним в каком-нибудь кафе за столиком. Мне нужно собрать анамнез, поставить диагноз, написать заключение. Заказываем: нам — кофе, он себе — пиво, потом — второе пиво. Мне это все в новинку, я еще никогда не разговаривал с пациентами в кафе. В машине на стоянке — было дело. А в конце встречи — та-да-да-даааа...Он достает из сумки пачку банкнот, кладет на стол пятьдесят евро и платит за всех! Я благодарю, мы дружески расстаемся. За меня еще пациенты не платили. Коллега объяснил, что он ворует и подрабатывает по-черному. Полиции еще ни разу не попадался.
В 18:30 приезжаем в Бреду, в 19:30 я дома.
Вот такой был день. В принципе, обычный. Завтра буду выписывать рецепты, писать репортажи, ну и что бог пошлет. Ах да, придет один пациент в контору — если придет, и еще к одному отвезут — если он не передумает.
По материалам дневниковых записей мужа.