Те темные, стремные времена абсолютно обоснованно и прочно засели в памяти: такие отчего-то и запоминаются куда крепче, чем короткие счастливые мгновения. Драматичная, чего уж, история разыгралась в ту пору в нашем общежитии, шума наделала немало, чем и запомнилась всем причастным и очевидцам. Среди разношерстной публики, проживавшей на третьем этаже того мира, особенно выделялись двое двоюродных братьев и их семьи, чье общее изначальное семейство не очень-то благополучно разошлось и не слишком удачно разделило совместно нажитое имущество, вокруг какового, как водится, и снуют бесы страсти.
Причем занятно, что младший брат на самом деле был старшим, но то ли получше сохранился, отчего казался посовременнее, то ли держался свободнее и проще, в связи с чем выглядел живее и задорнее, и в настоящем повествовании, соответственно, проходит как Младший. Тогда как младший вымахал здоровенным детиной, приковывая к себе всеобщее внимание, а потому воспринимался Старшим. Как полагается, существовал и брат средний, белобрысый такой, однако к моменту излагаемых событий тот настолько впал в финансовую и моральную зависимость от старшего, что даже не заслуживает отдельного упоминания, практически не будучи стороной процесса.
Многие, многие явления безотчетно зарождаются еще где-то в детствах: кто-нибудь у кого-нибудь отобрал или поломал игрушку, кому-то перепало больше заботы родителей или гувернанток, кто уж теперь разберет, где именно отыскать истоки? Вместо утомительных поисков первопричин мы сразу и прямо констатируем, что старший, очевидно недолюбливая кузена за стремление к самостоятельности, то и дело подначивал младшего и добивался конфликта. Ну вот не нравилось ему, что наглец в последние годы явно отдает предпочтение обществу ребят с верхних этажей и всячески отдаляется, заговаривает на своем языке, фактически отдельном наречии, да и в принципе позабыл приличествующее почтение. При всем при этом следует держать в уме, что старший поживал с вечным ощущением недопонятости и обостренным убеждением, будто все на свете ему должны, все дальше и дальше отдаляясь от того впечатления, которое так отчаянно желал производить на окружающих. Например, парадно играя на публику в войнушку и пафосно чтя память героических предков, он все более походил на тех самых, с которыми они в свое время боролись насмерть во имя будущего, но такого ли?
Получив самую значительную долю наследства, старший вместо того чтобы привести в надлежащий порядок свои владения, отремонтировать, обустроить и обставить по уму, накормить собственных детишек и дать им приличное образование, таким образом сделав свое пространство и сам образ жизни его обитателей притягательной материей, напротив, в основном лишь кутил и спускал понапрасну баснословные богатства на голимые понты и сиюминутные причуды. Бывало, выпивая, разбивал морду заведомо более слабому собутыльнику: а просто с досады, и на утро, похмелившись, объяснял постыдное поведение эдаким спонтанным и нестерпимым порывом к трезвости, своеобразным даже приступом доброты. Младший же, зная буйный и вспыльчивый характер братца, пытался дистанцироваться и искал новых знакомств и связей, чем еще пуще воспалял неприязнь сородича. Справедливости для, и младший вовсе не воплощал образец святости, совершая встречные дерзости, а однажды в радости народных гуляний и вовсе прогнал за порог общего дядьку, из бывших зеков, который, правда, и прислан был старшим для склонения меньшого к возобновлению отношений и в целях тщательного присмотра за его настроениями и телодвижениями. По-видимому, данный инцидент и послужил центральной причиной рокового огорчения чувств, переросшего вскоре в неприкрытую ворожбу. Давно искомый повод возвратить младшего в треснувшую семью, а заодно и вернуть часть утраченного имущества наконец-то оказался найден и идейно подпитан. Так вот и закрутились события, будоражившие всю общагу той злой весной.
В свете последних событий старший принялся действовать незамедлительно – на следующий же день решительно отжал кладовку с выходом к ванной, которая хоть по документам и числилась записанной на брата, но уж по личным понятиям куда в большей степени принадлежала ему! Соседи, недоумевая и поругиваясь, стерпели спорную выходку: как-никак этот необузданный верзила был одним из немногих носителей огнестрельного, доставшегося от деда. И хотя никто не знал наверняка, исправно ли орудие вообще, не распроданы ли заряды, давно ли смазывался затвор: железный аргумент еще работал и заставлял законопослушных считаться с наличием.
Выждав восемь месяцев и убедившись, что ситуация в целом сгладилась и сошла с рук, старшой задумал следующую многоходовочку: объявив во всеуслышание, что в семействе младшего завелись бандерлоги, прикрываясь интересами обижаемых ими племянников, тот затеял подозрительную возню и перестановку в прихожей, обставляя поползновения как грядущую уборку, чуть ли не спасательную миссию. И хотя все свидетели и понятые вполне отчетливо осознавали, что давно и нисколько не заботясь положением даже собственных отпрысков, какое уж тому может быть дело до этих самых несчастных племянников… Уж не в тепловой ли трубе заключена вся подоплека, тем более что часть вентилей располагались аккурат на кухне у младшего, а тот, в свою очередь, периодически попугивал их перекрытием. Однако ж, чем чаще старшему указывали на несоответствие озвученных целей к методу их достижения, тем более он воспламенялся и зачитывал длинные отповеди о подлинной дружбе и истинных семейных ценностях: о том, как нужно сделать все как прежде и через это воскресить уходящую молодость!..
Итак, в один из мрачных томительных вечеров, после очередной затяжной лекции обо всем и ни о чем одновременно, он вдруг громогласно заявил об окончательной независимости прихожей, в смысле о переходе нужных площадей под личное управление…
Кстати, жильцы с верхних этажей вполне дальновидно предупреждали, что теперь уж старший всенепременно попробует занять все помещения младшего разом, дабы заселить туда удобного ему и послушного изгнанного родственника, который наверняка не станет засматриваться наверх и будет сидеть на кухне ровно, охраняя вверенные вентиля. Однако никто, по правде сказать, всерьез не верил в реальность угрозы – ведь чистое и безрассудное безумие, зачем же настраивать против себя всех соседей, лишь укрепляя репутацию непредсказуемого сукина сына? Тем не менее, несмотря на всю сомнительность и почти невероятность сценария, той же ночью старший принялся отчаянно скандалить и издавать воинственные восклицания, после чего выломал дверь и пошел вразнос, нанося массу ущерба и страданий напуганным детям и старикам, о коих на словах так радел. Однако неожиданно для себя встретил ожесточенное сопротивление, на которое никак не рассчитывал, явно переоценив свои силы и маскулинность и недооценив младшего, которого отчего-то считал кривляющимся дураком и слабаком. На деле же выяснялось, что младший вовсе не терял времени даром, и еще после того инцидента с кладовкой подготовился к отпору.
По итогам, понятно, старший сам едва унес ноги, бесславно ретировался и, провозгласив это уверенной победой и достижением заветной цели, надолго заперся у себя, очутившись в затхлой самоизоляции. Как-то привыкши уже за долгие годы, что все его задабривают, подкармливают и делятся одеждой и прочими предметами обихода, совершенно разучившись что-либо делать своими руками и мозгами, неожиданно для себя он в одночасье везде и всюду сделался нерукопожатным и нежеланным гостем. Только старый лукавый китаец, знавший об амбициях старшего и суливший безоговорочную поддержку и взаимовыручку, с оглядкой на прочих соседей, подкидывал немного барахлишка и провизии, с читаемым расчетом, впрочем, что когда этот варвар наконец издохнет, будет совсем нетрудно заполучить его хоть и зашарпанные, но обширные квадратные метры и прочие остатки былой роскоши, чтобы передать плодовитым внучатам.
Не расскажу даже толком, чем закончилась та омерзительная семейная сцена, в которой никто не победил, но все вышли потрепанными и оплеванными. Так нередко и бывает, что запоминается в основном сама бессмыслица драки, а не ее формальный исход. И уж выводы определенно никак не даются, ведь истории подобные этой повторяются из века в век. Припоминается только, что младший, отбившись, зажил по-своему, со всех сторон жалеемый и обласканный, а старший, всеми осужденный и многими проклятый, еще долго и горько пьянствовал в одиночестве и тосковал от осознания что натворил. Позже, конечно, спутался с азиатскими контрабандистами, поживал мелкими промыслами, по традиции поколачивал несогласных и сомневающихся семейных, и только годы спустя, слышал где-то краем уха, все же одумался и зажил на свой лад в согласии с природой, основательно проветрив комнаты и прибравшись на антресолях.
И все же особого упоминания заслуживают совершенно удивительные существа – ментальные неандертальцы, оголтелые приспешники того старшего, черты которого проглядываются и встречаются и сегодня, и завтра, и, вероятно, физически неискоренимы как худшие свойства и повадки людской натуры. Речь о дорогих товарищах, взращенных на идеологии мира во всем мире, вечной памяти, осуждения агрессии и веры в немыслимость ее повторения… и именно в те дни братского кровопролития мигом обратившиеся в фанатичных и озлобленных зомби, притворившихся, что черное и красное есть белое и чистое, с легкостью необыкновенной ищущие и находящие ловкие оправдания собственной мелочности и приспособленчеству. Предсказуемо, разумеется, быстро забившиеся в свои укромные норы, как только дела приняли необратимый и нежелательный оборот. Пожалуй, именно тогда всех вменяемых жильцов нашего этажа накрыло безрадостное понимание, что что-то здесь, похоже, уже непоправимо запущено, что не пора ли, как ни грустно, все же менять адреса?
Да и у всех на душе болел примерно один и тот же вопрос, пускай по-разному сформулированный: а возможно ли, чтобы после столь кроваво-алого заката на общежитие еще хоть однажды спустился мягкий и мирный рассвет?