134
Твоя очередь.
Чем ближе ты подгребаешь к своей деревне, тем чаще ловишь себя на мысли, что почему-то не хочется возвращаться. Усталость уже на пределе, ты выполнил все, что хотел, ты прошел весь путь от истока до своей Земли Обетованной. Но странное чувство не покидает тебя. Словно ты стал частью этого потока, несущего твою байдарку. А поток не останавливается, у него нет дома. Он всегда течет, смешивается с другими водами, пока не станет частью Великого Океана. Или потому, что пришла твоя очередь дать силу этому потоку, который ты прошел, убедился в его подлинности и в который раз ему поверил. Да, скорее всего именно пришла твоя очередь. Как часто это бывает! Как только цель достигнута, как только победитель получил свое все, результат перестает пленять.
Вот уже мелькают огоньки деревни между изгибами реки. Скоро начнутся крайние дачи. Пахнет дымом, где-то еще топят баню. Конечно, ты догребешь, вылезешь на берег и пойдешь домой спать. Но твоя суть смешается, останется с течением твоего Иордана. Уже твои дети будут входить купаться в эту реку, наполняясь ее, увеличенной тобою, силой.
135
Домой, в Россию!
- Господа, вы должно быть у нацистов практику проходили? - Екатерина брезгливо смотрела, как четверо агентов ФБР и трое полицейских уже третий час перебирают весь багаж семьи. В помещении полицейского участка пассажирского порта было душно и холодно.
Истекало время перед отплытием. Истекло целых тринадцать лет, от порта Нью-Йорк до порта Нью-Йорк.
Обыск был тщательный. Рур заранее предупредил родителей и бабушку, что наверняка будет досмотр, потому что его подозревают в причастности к ограблению Энцио Дзелеппи в прошлом году.
Руководил обыском тот же самый сотрудник, который беседовал с Джорджем после его возвращения из Вьетнама:
- Очень хорошо. Проваливайте быстрее в свой СССР. Там вас всех быстрее повесят. Там с вами в правосудие никто играть не будет.
- Там и посмотрим. А вы потрудитесь извиниться напоследок за ложные подозрения и нервотрепку… - Рур был спокоен и даже весел.
- И не подумаю. Я уверен в своей правоте. Если мы и сейчас ничего не найдем, то уж поверь, ты никогда в жизни не вернешься в США. Вы привыкли бегать по всему миру, вам нигде не будет покоя. У вас был один шанс, это Америка. Но вы так и не смогли стать американцами. Русское рабство у вас в крови, вас тянет обратно под ярмо. Вас сгноят в лагерях, вы идиоты!
- Легко оскорблять людей, которые не могут тебе ответить… Но ты, дешевый маленький шайтан, успеешь подохнуть и не увидишь, как ты просчитался. У тебя на роже написано, что скоро сдохнешь. - Федор цедил сквозь зубы, отвернувшись в сторону. Он так сильно презирал и ненавидел этих людей, что не мог даже смотреть на них.
Именно он организовал все, что касалось возвращения на Родину. Федор почему-то всегда знал правдивую и свежую информацию о состоянии дел в СССР. Он всегда находил земляков с русского юга или друзей земляков. Иногда неизвестные, мрачные люди приходили к нему в гости и быстро уходили, оставив нужную информацию. Было заметно, что они недолюбливают Федора, а тот не очень любит их. Но словно они были все взаимно обязаны, или связаны чем-то общим во всех уголках Земли, и поэтому всегда помогали друг другу.
Шестидесятые годы в СССР дали возможность для надежд. Шла волна реабилитаций и амнистий. Советское правительство объявило о том, что принимает всех эмигрантов обратно, без репрессий и преследований, даже оказывает первую помощь при обустройстве. Работа будет для всех.
Эта информация худо-бедно подтверждалась из неформальных источников. В сложившейся ситуации семья приняла решение вернуться, оставив в прошлом скитания и неудавшуюся жизнь в Америке. Вместе с ними к отправке готовились, кто раньше, кто позже, еще несколько русских кланов, которые тоже подвергались давлению со стороны властей. В период Вьетнамской войны американская антисоветчина превратилась в болезненную русофобию, испортив жизнь многим американцам русского происхождения. В итоге даже самая скептическая, мудрая, все в своей жизни повидавшая Екатерина дала добро на возвращение. Быстро распродали имущество. Синий «Форд» достался Ивану Великому, хозяину дома.
Как назло, перед самым отбытием в негритянском Бруклине ночью застрелили двух местных авторитетов, которые сидели на улице перед домом. Выстрелы были сделаны с близкого расстояния, из охотничьего ружья, картечью. Стали допытывать Федора, но тот свой «Ремингтон» продал буквально вчера, и показал расписку о продаже. Патронов, конечно, не осталось. Оснований для задержания перед отплытием не было.
Последний обыск закончился безрезультатно. Принеся формальные извинения, агенты ФБР и сотрудники полиции отошли в сторону, внимательно следя за погрузкой семьи на корабль. Никто не провожал, потому что Раздаев предупредил о возможности обысков и досмотров прямо перед кораблем. Со всеми друзьями попрощались еще в Бруклине. Федоровы, Волобоевы, Анненковы, Фроловы, все они оставались в Америке. Весь приход русской православной церкви района держался на отце Александре. Пришли попрощаться даже племянники покойного Энцио.
С отцом Александром перекинулись коротко:
- Я приеду, как обещал, на исповедь. Непременно приду. И вы меня обязательно дождитесь…
- Благослови, Господи, раба Твоего Георгия… Дождусь.
- Жизнь длиннее, чем мы думаем, Отец Александр… Спасибо вам за все.
Все отъезжающие столпились на палубе, на корме. Громадный город проваливался в океан, за горизонт. Поток воды от могучих винтов лайнера сносил назад, в невозвратность, половину жизни.
136
Большая родня.
Весло втыкается в воду, как тупая лопата в твердую землю, и позади тебя остается еще несколько метров твоего воображения, легенд и муляжей. Все на месте. Все расставлено по полочкам. Под каждый твой успех подведено основание, и все это остается в прошлом, как надежный, красиво оформленный тыл. Еще немного, и ты соберешь весь пазл до конца. Хотя вряд ли кому-нибудь он понадобится.
Лопата была и в самом деле туповата, плохо втыкалась в октябрьскую почву. Морозило. Можно было нанять копальщиков на кладбище, но вы с дядькой решили копать могилу сами. Больше воздать было нечем. Бабушка лежала в гробу, дома у своего сына Семена и ждала, когда вы закончите. Она так долго ждала, что полдня уже ничего не значило. Как и сказала ее мать в ту ночь, на кладбище в Сок-Кармале, восемьдесят пять лет назад, Марусе очень долго еще пришлось жить и терпеть всех нас. И очень любить, особенно тебя, счастливейшего из всех детей на этой Земле.
Это было Советское время, ты учился в институте и собирался идти в армию. Бабушку не отпевали, похоронили без церковного обряда. Плакали, поминали, вспоминали, улыбались и очень ее любили. Большая родня, полноценный род с десятком внуков и правнуков пошли по жизни дальше, оставив ее в своей памяти и в своей благодарности, как неисчерпаемый источник вечной жизни, как и было задумано при Творении.
137
На целине.
- Скажите честно, почему вы вернулись, прожив в Америке почти четырнадцать лет? Ведь вы даже неуверенно говорите по-русски. Такой поступок мало кому по плечу. - Майор КГБ фильтрационной зоны Северного Казахстана был очень доброжелателен. Он смотрел на Раздаева с нескрывемым любопытством.
«Возвращенцы» были в безусловном порядке направлены к месту жительства на бурно осваиваемую территорию Казахской Республики. Там остро нуждались в рабочей силе. Переезд по железной дороге осуществлялся почти в тюремном режиме, но потом все фильтрационные мероприятия в специальном пригороде проходили вполне разумно, без ужасов прошлых лет. Содержание прибывших было обеспечено сносно.
- Лично я, живя в Европе и Америке, убедился в порочности капиталистического общества. Раз выбор моей Родины - коммунизм, мы совместно приняли решение вернуться. - Рур уже в сотый раз за последние две недели повторял эту фразу.
Его русский язык был малопригоден для современной русскоязычной среды. Подобные трудности испытывали все. Особенно Саша с Наташей, которые не могли толком разговаривать без английского.
Дописав все необходимые бумаги и направления - на обмен валюты, получение денежного пособия и в паспортный стол, майор пожал руку Раздаеву.
- Добро пожаловать! – Совершенно искренне произнес он, отпуская семью за черту фильтрационной зоны, где они провели несколько дней, проходя необходимые проверки. И добавил очень тихо, но так, чтобы Рур обязательно услышал. - Только живя в Америке можно было поверить в коммунизм…
За все это время никто из семьи еще не увидел России. Все было в коридорах, вагонах, из окна и быстро. Через города вообще не проезжали. Впечатления пока не складывалось никакого. Отношение везде было приемлемое. Сразу заметны были только убогость питания, бытовых условий и отвратительные папиросы и сигареты. Привезенные из США сигареты растащили на всех этапах передвижений мелкие чиновники и милиционеры.
В справке о личности, предшествующей паспорту, Руру написали на русский лад имя из американского паспорта. С ним он и остался на всю жизнь: Раздаев Георгий Федорович. Все звали его снова Юрой, иногда Юрий Федорович. Так он и представлялся при знакомстве. Вместе с Родиной вернулось имя.
Они поселились в селе Каменка, под городом Целиноградом. Село было обжитое, не новое. Полученный маленький барак, как могли, привели в порядок. Не было никаких удобств, туалет во дворе, вода в водокачке, одной на все село. Примитивный сельпо иногда предлагал хлеб, маргарин, пару видов консервов, дрянные папиросы и соль.
В полной убогости быта даже не распаковали часть вещей. Надо было работать. Юра пошел учиться на токаря в машино-тракторную станцию - МТС. Саша сразу записался в автоколонну. Надежда стала учительницей всего школьного курса в сельской школе. Катерина снова шила на дому и приглядывала за хозяйством, Наташа училась.
А Федор сразу и сильно занемог. Он в первые же дни, как заселились в барак, почувствовал себя скверно. Оказалось, что два последних оставшихся осколка, попавших рядом и вошедших глубоко, стали двигаться в разные направления. Один пошел быстро, прорывая плоть под мышкой. Сельский фельдшер, опытный человек, успел оказать помощь и удалил осколок. Это был зазубренный кусок металла с фалангу мизинца, просидевший в живом теле двадцать пять лет. Последний осколок шел медленно, опасно и недоступно для врача.
Юра плевался от токарного дела, оно было поперек всему его нутру. Но другой работы просто не было, а механизатором было бы еще хуже. Зато веселый и незаковыристый Сашка с удовольствием торчал в автоколонне, успевая быть везде и на все руки. Он же все организовал и в доме, сделав быт мало-мальски приемлемым. Его полюбили на работе за добрый нрав и легкую руку. Он мог жить в гараже или в кабине грузовика неделями, испытывая от этого самое настоящее удовольствие, не желая чего-то другого. Сашка постоянно пел по-английски американские песенки, заученные в детстве, и за время работы шофером в США. Особенно он любил песенку про «Четыре глаза»:
У кого четыре глаза? Это Миссисипи!
Два закройте и поспите, а двумя следите!
В английском названии реки Миссисипи четыре буквы «Ай», по звучанию идентичных английскому слову «глаз». Поэтому песенка и называлась «Четырехглазая».
Так его и прозвали, твоего дядю Сашу - «Миссисипи».
В это время Советское министерство торговли стало массово закупать за рубежом технику и оборудование. Своего не хватало для освоения огромных пространств Северного Казахстана, отведенных под новую всесоюзную житницу. Была эпоха Целины. Первые поставки шли без переведенных технических документов, об этом Советские торговые умники не подумали. Миллионы золотовалютных рублей встали мертвым грузом на своих станциях назначения. Молоденькие выпускницы факультета инъяза, занесенные в эти степи, одна за другой валились без чувств при виде двадцатитонных механических страшилищ с толстыми инструкциями из неизвестных технических терминов. Освоение машин методом тыка отверткой привело к потерям военного масштаба.
Это был звездный час Саши Раздаева. На пространстве, равном по территории половине Европы, он оказался единственным шофером-механиком, свободно знающим английский и немецкий языки. Причем наиболее хорошо - именно технический язык. Когда руководство треста, где работал Александр Федорович, это смикитило, Саше объявили, что Советская Родина дождалась былинного богатыря в его лице. За два дня ему оформили и выдали ордер на вселение в новый дом, выписали ссуду на семьсот рублей для обустройства и обеспечили двадцатичасовым рабочим днем, семь дней в неделю. «Миссисипи» был счастлив и не понимал, за что на него свалилось это самое социалистическое счастье. Заниматься любимым делом, возиться с новенькими машинами, тракторами и комбайнами, которые он в принципе неплохо знал еще с Америки, да еще получить за это столько добра - ему даже не снилось такое. Он досадовал только на то, что все время его заставляли переводить и переписывать все эти техпаспорта и инструкции по эксплуатации на русский. Это отвлекало от подготовки машин и обучения шоферов и операторов. Переводил он по ночам. Ему дали помощницу с каллиграфическим почерком и со стенографической скоростью письма. Она иногда натурально плакала, когда Саша читал вслух на немецком какую-нибудь инструкцию от очередного аппарата:
- Александр Федорович! Вы вот сейчас правда же… меня… не материте?
- Ты чего, Зин, сдурела? Я даже не умею.
- О, Господи, ну что это за язык такой… - Всхлипывала Зинаида, сморкаясь в кружевной платочек. - Постоянное ощущение, что тебя проклинают…
Переводы оформляли в типографии, утверждали в техотделе треста и распространяли по всем автоколоннам, где была данная импортная техника. Потом его хотели заставить ехать учиться в институт, чтобы сделать начальником. Тут уж он взвыл, начал выкобениваться и наотрез отказался. Учеба для него была кошмаром. Саша легко все переводил, но конспектировать и писать, да еще и по правилам, по-русски, это было слишком. Руководить он вообще не хотел, ему нужны были только машины. Так он и остался шофером-механиком с должностью техинструктора на второй ставке.
Юра сразу ухватился за возможность получить направление на обучение. Его начальник, прекрасно понимая, что из Юры токарь, как из собачьего хвоста - сито, выхлопотал ему, репатриированному элементу, разрешение на выезд в большой город для учебы в институте. Они договорились.
С чемоданом личных вещей, в красивом американском вельветовом костюме Юрий Федорович Раздаев солнечным летним днем сел в автобус, идущий с автовокзала в город Омск.
138
Письмо на английском.
Стало даже зябко, и ты решил надеть толстовку на голое тело. Такая особенность сибирского лета. Ночью температура сразу падает, на реке становится прохладно, особенно когда мокрый после купания или вспотел, как ты сейчас, от долгой нагрузки. Пристал к берегу, уцепился за очередную корягу и вытащил из рюкзака одежду, которая совсем не пригодилась. Негоже летом замерзать. Хотя в доме и летом приходится включать газовое отопление, потому что дом на земле остывает быстро. Один день пониженной температуры, и уже дискомфорт. Но солнце быстро отыгрывает потерянное тепло. Правильно наш климат называют - резко континентальный.
Напялив толстовку, решил сделать селфи: ночь, глушь, река в тумане и ты, «ежик в тумане» и толстовке. Так, фото на память о походе. Ты не любишь фотографироваться, особенно селфи. Нафотографировался и наснимался за время работы и хождения в политику - до тошноты. Поэтому чуть не забыл запечатлеться на излете «большого плавания».
Снимок со вспышкой вышел неплохой, подобающий обстановке: слегка дикошарый взгляд из кривых веток и тумана на фоне полного мрака, как и полагается быть образу порядочного лешего или водяного. Даже толстовка с красочной аппликацией «Маски этого мира» оказалась к месту с гротескными образинами на груди. Посмотрел на фото и вспомнил песенку Высоцкого:
Ну а дальше, в чащу леса,
Там и вовсе сущий ад.
Там такие злые бесы,
Чуть друг дружку не едят.
Подходит под ситуацию. У-у-у! Бойтесь меня.
Уже хотел свернуть окно фотографий с камеры на своем гаджете, как на глаза попался снимок письменного текста. Надо же… Сколько раз ты читал это письмо, наверное, знаешь его наизусть. Решил сохранить. Оно немного особенное. Отвечая на него, вы вложили в конверт папину фотографию, которую сам он не успел отправить. Письмо написал, а отправить не получилось. Так вышло, что и он чего-то не успел.
Последние пару лет папа переписывался со старым другом институтской молодости в СССР, Николаем Баранцем. Они надолго терялись и только уже под старость нашлись. Папа в Москве, а Баранц оказался в Вологде. Писали друг другу исключительно на английском языке, от руки, соблюдая строгие правила джентльменского этикета, без электронной почты и печатного текста. В традиции классической эпистолярности есть скрытая внутренняя сила, в этих листах бумаги, сочных чернилах и почерке образованных людей. В таких документах навсегда остаются души адресатов. Папа всегда писал хоть и от руки, но печатными буквами, на американский манер, а Баранц слитно, без разрывов между прописными буквами, тоже очень разборчиво. Оба этих стиля негласно называются «признаком грамотного человека».
То письмо от Николая было последнее, вдогонку оборвавшейся переписке. Его получила уже папина вдова, Анастасия, ей он и писал:
«Увидев в почтовом ящике письмо от Вас, я понял, что-то случилось. И очень расстроился. Через неделю пришел в себя и сел писать Вам ответ.
Первый раз мы с Юрой встретились в коридоре пединститута, в Омске. Он стоял у деканата. На нем был коричневый вельветовый костюм, который ему очень шел. В руках он держал свернутые в трубочку документы…»
139
Все вместе.
- Простите, вы тоже в деканат, на экстерн?
- Да, сдаю документы на поступление. - Раздаев улыбнулся в ответ на вежливый вопрос с улыбкой.
Приятный, высокий молодой человек в легких очках протянул ему руку.
- Меня зовут Коля, я тоже поздний абитуриент… - Виновато сказал он.
Юра был даже немного удивлен. В Советском Союзе люди нечасто вот так просто и с улыбкой протягивали тебе руку. Он с радостью пожал дружескую ладонь, они познакомились и через пару минут уже свободно разговаривали о поступлении на инъяз. Коля сетовал на плохую языковую практику. Он в совершенстве знал всю грамматику, орфографию, прочитал в библиотеке немало книг в оригинале, но с разговорным было туго. Юра предложил вести разговор на английском, тем более что надо было еще ждать. В деканате шло совещание.
- У меня скорее всего все наоборот… - Предположил Раздаев.
Через несколько минут он убедился, что Коля очень недурно владеет языком. Николай в свою очередь развесил уши, поражаясь оборотам речи, похожей на речь американских дикторов из телепередачи «Международная панорама». Он обладал великолепными подражательными способностями и сразу стал копировать произношение Раздаева.
- А ты где так наблатыкался? – По-уличному спросил Юру Баранц.
- Да… это… сразу и не объяснишь… Потом как-нибудь. Практика была.
- Молодые люди! Вы Раздаев и Баранц? Сюда проходите. А вы на каком языке сейчас разговаривали?
Мужчины так увлеклись разговором, что не заметили, как сзади открылась дверь деканата, и из нее вышли две молодые женщины. С ними заговорила рослая блондинка с сокрушительной грудью, не понимавшая, что за язык она услышала. Вторая, невысокая стройная и глазастая брюнетка, критично осмотрела обоих и заявила:
- У меня русский точно выучат. Если я еще соглашусь с ними возиться.
У Баранца встали дыбом очки. А Раздаев погиб и сгорел на месте. Его пепел осел на Маленькой Нине, покрыв девушку с головой, и закрыл ее от всех остальных.
Полчаса спустя, они вместе шли по коридору из деканата. Справа и слева от Нины болтались два молодых человека. Холмогрудая блондинка подпрыгивала сзади, пытаясь за кого-нибудь из них ухватититься или оглушить ударом сиськи. Очкастый абитуриент бормотал стихи Арсения Тарковского, словно посвящая их только что на его глазах, сложившейся судьбе:
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались,
Как миражи, построенные чудом города.
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было - по дороге,
И рыбы поднимались по реке,
И небо развернулось пред глазами,
Когда судьба по следу шла за на нами,
Как сумасшедший, с бритвою в руке.
Через три месяца на свадьбу Нине подарили настоящее пианино, мечту всей ее жизни. Бабушка с дедушкой выписали инструмент из Красноярска. Он так и назывался - «Енисей».
И Прокопию, и Марусе, и Зое Юра очень понравился. Он умел не важничать и не панибратствовать, что крайне важно при общении с умными людьми, знающими цену жизни. Невероятная судьба Раздаева пришлась очень по душе Прокопию. Они крепко подружились и могли подолгу развлекать друг друга разговорами.
Жить Нина с Юрой стали в поселке Чкаловский, на промышленной окраине Омска. Снимали пол частного домика. Юра стремительно учился экстерном, весь курс обучения за один год. Американский бакалавриат не зачитывался, хотя давал возможность сдавать экзамены. Проблема была только с русским языком, но Нина взялась за молодого мужа. Экзамены шли каждую неделю.
Все сдал. И сразу ушел в Советскую армию как младший лейтенант, закончивший институт, - на один год. Это были в большей степени долгие офицерские сборы. Без армии для полной перековки в советского человека было никак нельзя. Про свой вояж в Индокитай, будучи американским гражданином, Раздаев благоразумно умолчал. Он прослужил в Забайкалье военным переводчиком. Его не хотели отпускать из армии, сулили Академию Генштаба. Но все военное Юре было глубоко противно. Лезть в это с головой не хотел.
Он верно уловил очень выгодную для себя особенность советского общества того времени: при всей напряженности отношений с западным миром этот Запад был очень притягателен своей неизвестностью, шармом, элементами сладкой жизни, о которой советский человек и понятия не имел. Человек «оттуда» нес в себе некую тайну, некую причастность к неизведанному, запретному и поэтому очень притягательному и сладкому. Вся «западная прелесть» была неимоверно переоценена в фантазиях советских граждан, не знающих другой жизни и затрамбованных глупой, однобокой пропагандой. А знания языков, знание «той» жизни изнутри, как своей собственной, умение общаться с любыми людьми открывали Раздаеву хорошие перспективы. Конкуренция отсутствовала вообще.
За время службы в армии ему дали отпуск по семейным обстоятельствам. Последний осколок в селе Каменка все-таки вошел Федору ночью прямо в сердце. Этот осколок немецкого снаряда летел двадцать семь лет. Пролетел через всю планету и попал в свою цель.
На похоронах, стоя рядом с гробом, Юра испытывал чувство огромной благодарности к этому человеку. Они смогли прожить вместе большую жизнь, умели понимать и поддержать друг друга. Во многом именно Федор вырастил и воспитал своего пасынка. В памяти проносились бесконечные лагеря в Европе, путешествия по всему миру, все события, в которых Федор оказывался рядом и всегда во время. Незлобивость отчима не оставила места для воспоминаний о каких-нибудь обидах. Юра искренне, со слезами, поцеловал его на прощание.
После похорон он на несколько дней приехал в Омск и отдохнул.
Когда поезд привез его обратно к месту службы, Нина была уже беременна.
После армии Раздаев пошел работать переводчиком на завод техуглерода. Там использовали много импортных технологий, в штате было целое бюро переводчиков. В основном работали с техническими текстами, прямого общения до поры не было. Все изменилось с монтажем новых линий для производства шин. Приехала целая делегация американцев для изучения заводской площадки и составления техзадания для проектирования новых цехов.
С первых дней стало ясно, что руководство нашего предприятия совершенно не готово к ведению диалога. Наиболее здравомыслящих инженеров отстранили от переговоров, вести их рвались заводские партийные чиновники. Переводчики «сыпались», будучи не в состоянии успевать подстраиваться под пролетарско-вычурный сленг и панибратство, перемешанное с гордостью, некомпетентностью и плохо скрытым попрошайничеством. Иностранцы таращили глаза, не всегда понимая суть происходящего.
Раздаев понял, что его час настал. Он спокойно начал переводить, взяв весь процесс переговоров под полный контроль. Быстро ухватив суть дела, он не столько переводил, сколько решал вопросы по существу. В итоге за пять дней плотной работы организовали съемку местности, привязку к существующим инженерным сетям, запросили необходимые мощности ресурсов и получили предварительные расчеты по нагрузкам. Все нарадоваться не могли, только удивлялись, как этот Раздаев умудряется четыре слова для перевода превращать в получасовую беседу, а по итогам этой беседы оказывается решен вопрос из повестки дня, который еще и не был озвучен. Его сначала даже хотели отстранить, но руководитель американцев очень энергично упросил оставить именно «Джорджа». После этого переговоры стали проходить так: по плану работы с утра все встречались, потом начальники разъезжались по своим делам и возвращялись лишь к торжественному обеду, когда Раздаев заканчивал всю работу с делегацией.
Обеспечение «под иностранцев» выделяли роскошное, чтобы не ударить в грязь лицом перед капиталистами. Каждый обед и ужин был целым банкетом с обильной выпивкой. Иностранцы всегда привозили с собой много продуктов и алкоголя, начитавшись комиксов своей прессы про голодный СССР. Тут же их закармливали до невозможности дышать и постоянно норовили напоить «до чертиков».
За год Раздаев стал начальником бюро переводчиков и своего рода изюминкой большого предприятия. Им гордились, как феноменом и патриотом. Американцы и французы, пожившие в Советской России, с ужасом спрашивали Юру, в каком помутнении сознания он уехал из США. Но Раздаев безошибочно понимал, насколько выгодную карту собственной исключительности ему удается сейчас разыграть.
Еще через год он, по высочайшему согласованию, перешел на работу в новый, только строящийся в Омске комплекс нефтехима, по плану - крупнейший во всей стране. Семья получила квартиру на Бульваре Победы, куда и переехали вместе с пианино и быстро растущими библиотекой, и маленьким сыном.
Начались командировки. Раздаев первый раз в жизни попал в Москву, на свою «историческую Родину». Плотная деловая загрузка и молодой возраст не способствовали сентиментальности и воспоминаниям о рассказах бабушки про дореволюционную Москву. Это время еще не пришло.
А вскоре начались и заграничные командировки на переговоры с поставщиками на их территории, - в Англию, Германию, Францию. В США дорога была закрыта почти наверняка, это был оплот империализма, туда ездили только по высочайшей протекции.
Попадая в привычный ранее западный мир после столь долгого перерыва, уже впитав в себя особенности и уклад Советской жизни, Раздаев наслаждался тем миллионом мелочей, которые и делают жизнь в разных странах иной, не унифицированной, в каждом случае разной. Его неприятно коробило то, что ехавшие с ним коллеги и чиновники сразу впадали в потребительскую лихорадку, пользуясь небольшими привилегиями. На культуру и приятное времяпрепровождение старались не отвлекаться. Собственные же карманные деньги Юрия Федоровича позволяли минимальные возможности для преобретения подарков для жены и сына. Но они были люди не избалованные и благодарные.
Рос сын. Он очень любил своих родителей и бабушек, ему передалась неуловимая способность любить всей душой, без деления на «кого больше, а кого меньше». Но вот только в садике, когда приходило время родителям забирать своих чад, и взрослые опаздывали, то все ревели «Мама!», а маленький Раздаев вопил «Папа!» Наверное потому, что чаще всего его забирал именно отец, мама работала в вечерней школе. Все воспитательницы дружно хихикали, когда в дверях появлялся обаятельный мужчина, пахнущий заграничным одеколоном и дорогими сигаретами, всегда громко и шутливо спрашивающий:
- Привет! Где тут мой барбос?!
Иногда приезжал младший брат из Казахстана, будучи в долгих рейсах. Он так и крутил баранку, живя одной жизнью со своим грузовиком. Приезжая, всегда ругал старшего. Хотя на вид вроде в квартире был порядок, но Саша сразу все чинил и правил золотыми руками. Хватало надолго, до следующего заезда. Нина очень сдружилась с Сашей и всегда была рада его приезду.
Один раз Саша приехал с бабой Катей. Юра взял Екатерину, и они поехали вместе с сыном к Прокопию. Сын был еще совсем маленький и не соображал ничего, кроме того, что уж совсем все родственники собрались вместе, и будет пир. Значимости момента было не постичь. Пельмени и сладкие пироги заслонили все.
Два мира неизвестной, забытой, ушедшей в безвозвратность страны сидели вместе на маленькой кухонке. Пятисотлетнее московское дворянство, прошедшее изгнание, и самарские крестьяне ели и пили за одним столом, не имея сегодня ни малейшего различия. Они без труда нашли общий язык. Культура речи и тональность разговора не демонстрировала социальной пропасти. Русские люди смотрели друг на друга, иногда молча и грустно улыбаясь вместо слов. Прокопий был уже стар и плох, но в тот день словно налился силой и здоровьем, бодрился и держался на высоте. Маруся и Екатерина зацепились друг за друга, и за общим столом долго и неслышно переговаривались короткими полуфразами. Потом они долго не могли расстаться, словно им надо было очень много друг другу рассказать. Две старых женщины, ровесницы по возрасту, обрывали себя на полуслове. Скупыми жестами и мимикой они говорили больше, чем словами, иногда легко касаясь руки друг друга.
Вряд ли встреча с инопланетянами принесет больше, чем встреча двух наших миров.
ххх
На старом городском кладбище, в так называемом Амурском поселке, есть «Аллея авиаторов». Там похоронен экипаж самолета, погибшего при посадке в омском аэропорту сорок лет назад. За аллеей - старые, заросшие могилы, настоящий лес. Прокопий Данилов всегда любил лес. Он так любил эту жизнь, так старался ради нее, что смог даже пережить себя, чтобы его история, его мучения, не пропали даром. Он очень верил в жизнь.
140
Кожаный «дипломат».
- Весь список Советской делегеации утвержден без корректировок?
- Так точно, товарищ полковник. Все на месте и те, по кому были вопросы: Маков, Раздаев…
- Вот и славно, перестройка дает свои положительные плоды. Виктор Степанович настаивал на списке поименном, все участники – его люди, проверенные по северу Тюмени, там отборный народ. Раньше ФБР нам всегда отбраковывало процентов двадцать. Да здравствует плюрализм… А то с меня бы шкуру содрали. С этим министром даже наш генерал - навытяжаку… Газ, мировая экономика. Тут не до шуток. - И полковник КГБ, облегченно выдохнув, поставил последнюю подпись под секретным документом.
Всемирный газовый конгресс в Нью-Йорке 1988 года определил приоритеты мировой экономики на десятилетия. Советская делегация была представлена наиболее профессиональным составом чиновников и специалистов за все предыдущие периоды. Раздаев, заместитель по внешнеэкономическим связям регионального «Трансгаза», был включен в список по личному указанию министра. Юрий Федорович был единственный, кто мог безупречно переводить на три языка его потрясающие фразеологизмы, сходу идущие в русские народные поговорки.
Юрий Федорович в гостиничном номере долго глядел в свой новый загранпаспорт. Это был дипломатический паспорт официальной правительственной делегации с американской визой. То, что у него появилась возможность благодаря политическим переменам внутри страны, благодаря его работе вновь оказаться в США, было не совсем осознаваемо. Это давно перестало быть правдой и потеряло смысл. Все осталось там и навсегда. Связи с друзьями молодости почти не сохранилось. Официально он не переписывался, так как вся корреспонденция проверялась. Иногда пересылал через командировочных весточки Федоровым. Еще реже получал от них ответ. У всех было почти без перемен. Наибольшего социального успеха в жизни добился как раз он, Джордж. Про свою тайну он забыл и не вспоминал. Даже завуалированно, в редких письмах, не спрашивал. Для себя он давно решил, что скорее всего в Америку больше не попасть, на нем там поставили крест. С раннего детства он умел отдавать предпочтение чувству самосохранения перед жадностью. Раздаев смирился с очевидной потерей даже непересчитанного богатства, случайно прошедшего через его руки.
В перестройку верил с трудом. Из собственного успеха на Родине он взял все, что позволялось, не нарушая закон. Нине с сыном при разводе оставил квартиру а сам уехал на север. Там хорошо сложились все условия. Строительство крупнейшего в истории газотранспорта - уренгойского газопровода в Европу мобилизовало лучших специалистов всей огромной страны.
Сейчас сын служил в армии, а Юрий Федорович ехал на конгресс в Америку. Он смотрел на американскую визу и не хотел начинать думать о том, что ему снова предоставляется шанс. Даже когда началась вся суета с конгрессом и включением его в делегацию, Юра совсем не задумывался о своей старой истории. Работа и работа, как обычно. Он не хотел растить в себе новую надежду, опасаясь разочарования.
Слишком много прошло времени с тех пор. Рура уже не было. А был пусть не совсем обычный, однако вполне Советский человек Георгий Федорович Раздаев. Он жил именно Советской, хоть и обеспеченной по этим Советским меркам жизнью. Его вполне устраивала собственная исключительность и успешность на общем фоне. Единственный сын хорошо учился в институте. Его юношеские перспективы тоже были по Советским стандартам вполне приличными.
Жить можно было в любое время.
Маячившие на горизонте перемены Гобачева не вызывали больших надежд, потому что так было не впервой. Много ждали и от Хрущевских времен, и от Брежневского периода разрядки напряженности. Никто ничего не дождался.
За время долгого, с пересадкой, перелета через Атлантику, Юрий Федорович старался спать и не думать, даже не вспоминать ничего из своей прошлой жизни. Но к нему постоянно лезли с расспросами его коллеги, узнавшие, что Раздаев сам из Америки. У взрослых людей были совсем детские вопросы, многие летели в США первый раз. Глупая, ненужная Советская изоляция от всего мира провоцировала инфантилизм восприятия, настоящее смещение всех ценностей в сторону фейка, бумажной обертки. Юра старался быть терпимым и отвечал по возможности в шутливой манере.
Их встречали очень правильно и достойно, как правительственную делегацию, прямо у трапа самолета, отогнанного в специальный сектор аэродрома. Георгий Федорович, выходя на трап, дал себе зарок вообще вести себя так, будто он прилетел на пару дней куда-нибудь в Уфу по делам не первой важности.
И сразу весь его настрой полетел кувырком.
- Рур? Рур! Рур, твою мать! Это правда ты! Ах ты, пес смердячий, не обрезанный! Почему не написал?! - Вопль на английском услышали, кажется, все, кто прилетел и кто встречал.
Эти слова могли принадлежать только одному человеку в мире, Сашке Фролову, еврею русского происхождения. Фролов, одноклассник Раздаева, его спарринг-партнер по боксу в школе, так ругался с ним и Джимми Брауном, когда те наваливали ему пинков, обзывая жидом пархатым.
Рур чуть не кинулся обратно в салон самолета. Все надежды на спокойный, деловой ритм с грохотом рушились. Юность, молодость, вся Америка обвалилась на него, с ее запахами, звуками, вкусами, образами и событиями.
Эта неожиданная встреча школьных приятелей сразу придала общему настрою атмосферу легкости и даже неформальности. Пока Раздаев обнимался с Фроловым, наш министр высказывал своему заму:
- А я говорил, что нам и лететь не надо, этот кадр у меня сам все решает… У него везде свои люди. А в Австрии у него вообще дружок по концлагерю, и зовут его Адольф… Почти Гитлер, только Гриссер. Поехали в Лас-Вегас сразу, ООН не видал я, что ли… Конгресс, конгресс! Напугали бабу высоким каблуком. Юра, переведи это своим корешам.
Фролов оказался штатным переводчиком в ООН и был приписан к русской делегации на весь период пребывания. Он помаленьку подрабатывал везде, где можно, и устраивал дела русских в Нью-Йорке, в Бруклине.
После Москвы Нью-Йорк показался даже не таким и большим. Если бы не Манхеттэн с его высотками, так вообще складывалось впечатление малоэтажного города. Появились сразу бросающиеся в глаза два высоченных здания Всемирного Торгового Центра, ставшие визитной карточкой Нью-Йорка. Георгий Федорович смотрел из окна автомобиля на знакомые с детства места, которые были обновлены застройкой последних десятилетий. Ему хотелось спрятаться.
Рабочие будни оказались плотными и строгими. Нужно было много общаться, переводить выступления лидеров, вести записи, оформлять протоколы и готовить итоговые документы. Конгресс прошел по плану, все цели были достигнуты, и не повесился ни один переводчик в Советской группе. Ради этого приходилось иногда недосыпать, правя речи Виктора Степановича под возможности перевода. Эта интересная особенность министра во фразеологии часто высмеивалась. Но на самом деле она была показателем незаурядного, сильного и веселого ума, обладатель которого выкрутился и преуспел в отупляющем Советском номенклатурном свинстве и серости. Виктор Степанович являлся единственно возможным для эпохи Советской власти типом настоящего созидателя, сохранившим свою личность. Таких было мало, но они были и развивали страну вопреки всему.
Отвертеться от визита в Бруклин, в русский анклав, возможности уже не было. Фролов всем растрепал, что Рур приехал с Советским министром в ООН. Его ждали, и не прийти к друзьям детства было бы необъяснимой трусостью.
Можно сказать, что все постарели за эти двадцать три года. У всех родились и выросли дети. Удивительно, но никто не умер, даже старик Волобоев, которому шло за девяносто пять. Иван Великий сморщился, но по-прежнему выращивал в центре Нью-Йорка свою петрушку. Рур показывал сыну друга, Кости Федорова, фотографию своего сына из армии. Младший Раздаев раскачался в последний год службы и строил на снимках страшные рожи в стиле «милитари». Русские бруклинцы посмеивались:
- Да, наша пропаганда права, советская военная угроза ужасна!
Вечером на торжество пришел Отец Александр. Он, сильно постаревший, продолжал служить. Его сын, друг детства Джорджа, тоже стал священником, Отцом Константином. Он готовился принять у отца Бруклинский приход.
- А ты сдержал свое слово… Когда последний раз был на исповеди?
- Тогда, до Венесуэлы… Да, видите, вернулся…
- И я сдержал. Я тебя дождался. Приходи утром на службу, сам буду вести. Ради твоего приезда… Потом исповедаешься.
- Приду…
Пропал весь хмель, вся эйфория от возвращения и встречи с друзьями. Он отпросился на два дня у министра. Вся делегация поехала на Ниагарский водопад после конгресса, а Георгий Федорович договорился о свободном времени, чттобы повидать места юнности. Виктор Степанович разрешил.
Сильно колотилось сердце и звенело в ушах. Слишком, слишком много для одного человека. Все вернулось, как вчера. Он не был на службе в церкви больше двадцати лет. Он не исповедовался и не причащался. Он много и страшно нагрешил. Он почти не возвращался к Богу за это время, постоянно отдаляясь от Него в суете обыденности и условий жизни. Он старался забыть свои тайны и места, где эти тайны остались. И вот он согласился пойти на исповедь в церковь своего детства, шагнуть в эту реку прошлого, чтобы выйти из нее к своему итогу.
Еще в детстве Джорджу очень нравились службы Отца Александра. У священника была хорошая, внятная артикуляция, выразительный голос и царственная осанка. Из дяди Саши он превращался во Всемогущего Первосвященника, становился Голосом Бога на Земле, его Волей и Словом. Возраст не сильно повлиял на голос священника. Служба в церкви на русском языке шла своим чередом.
Георгий Федорович стоял, чувствуя, насколько он отвык от таких служебных стояний. В СССР в основном приходилось стоять в очередях за продуктами и вещами в толпе обозленных людей, которых искусственно доводили до белого каления унизительным дефицитом. В очереди можно было наговориться, наругаться, подраться, отлучится, вернуться и снова все повторить. Здесь, стоя под куполом церкви, он вспоминал ощущение Благодати, ведомое в прошлой жизни, надеясь вновь его обрести.
Жизнь в СССР была безбожна, но не бездуховна. Безбожие всячески пытались заменить идейностью, идеологией, ответственностью и преданностью на грани фанатизма. Но почти каждый, кто задумывался над истоками идей, все равно рано или поздно задавался вопросами Веры. Это прорывалось в поэзии, музыке, в разных видах творчества. Сам Раздаев, постоянно работая в разных общественных органах на своих предприятих, чаще всего брал на себя функцию просветителя по атеизму. Под этим прикрытием можно было иметь доступ к религиозной литературе и лекциям. Немало молодых, умных людей, заинтересованных его семинарами и презентациями, еще в те времена всерьез погрузилось в проблемы религии и веры. Сами того не замечая, они становились верующими людьми. Такой путь к Богу, вопреки, в преодолении, давал самые добрые плоды, раз их уже не могло дать ни социальное общество, ни семейное воспитание. Своего сына он еще в школе познакомил с Библией. Раздаев объяснил, что это - важнейший исторический источник, его надо знать, чтобы иметь возможность дискутировать с идейно враждебными элементами. Сын написал по Библии несколько работ и две курсовых, уже учась в институте. Не совсем понимая смысл веры в Бога, он был уже готов к его принятию и дальнейшему постижению. Должно быть, такой подход, от противного, был оправдан в тех условиях.
Сейчас, на исповеди, надо будет обязательно это сказать, потому что любое отступничество, отречение - это грех. Это грех апостола Петра, грех многих сильных, убоявшихся мира сего. Много, очень много надо не забыть. Уже болит спина и затекли ноги. Здесь не очередь за югославскими ботинками, тут нельзя размяться, нельзя сидеть. Он, Георгий Федорович, мужчина, а стоят даже пожилые женщины. Раздаев, крестясь во время чтения молитв, стал нагибаться как можно ниже, стараясь коснуться рукой пола. Это помогало снять напряжение со спины, потянуть ее. Так даже недуг помогал лучше делать земной крестный поклон.
Исповедь проходила невероятно мучительно, тяжело. Слова застревали, он давился ими, замолкал, начинал снова и вновь спотыкался. Голова деревенела. Язык немел. Совесть сжигала сердце адским огнем, слезы были как серная кислота. Стекая из глаз, они сдирали кожу щек. Несколько раз Джордж хотел все бросить и уйти, сбежать. Вернуться в гостиницу и не выходить из нее до возвращения делегации. Отец Александр, словно чувствуя его в такие секунды, мягко и ласково находил нужное слово, дающее выход из эмоционального тупика.
- Есть ли мне прощение, Отец Александр… Нет того греха, который бы я не совершил…
- Много раз говорил я тебе, что пока жив человек, всегда есть ему прощение от Бога. На то Христос и пришел на распятие. Кайся.
Почти двухчасовая исповедь и последующее причастие были закончены. Два человека сидели в пустой церкви, в подсобном помещении, где обычно переодевались священники. Отец Александр налил Руру кофе из холодного кофейника. Теперь они тихо переговаривались, опустошенные сильнейшим обоюдным эмоциональным напряжением. Священник подарил Джорджу несколько серебряных, с эмалью, крестиков, иконок и цепочек собственной ручной работы. Это были очень красивые, полновесные изделия старой церковно-ювелирной школы, от которых так и веяло настоящим качеством формы и сути.
- Обязательно окрести сына, когда вернется из армии. Первым делом…
- Конечно, непременно.
- Как думаешь, приедешь ты еще когда-нибудь? Будут ли иные, лучшие времена в России?
- Что-то происходит. Очень хочется верить, что и при нашей жизни мы увидим настоящие перемены. Да, определенно что-то происходит. Про себя ничего не могу сказать. Пока работаю, мне все нравится, все устраивает. Думаю, все будет хорошо.
- Ну слава Богу, Юра. Ступай. Ангела-Хранителя тебе в дорогу. Забирай свой залог, он там и лежит. - И Отец Александр показал на свой старый комод, который стоял в своем всегдашнем углу со времен постройки церкви Святой Троицы.
Полная обессиленность исповедью позволила отреагировать на эти слова без эмоций. Юрий Федорович, стоя на службе, еще надеялся уйти отсюда, не вспомнив об этом, окончательно превратив все в миф и легенду. Теперь путь был отрезан.
Словно во сне, Рур подошел к комоду и выдвинул нижний ящик. Он не думал, не представлял, он вообще ничего не ощущал ни головой, ни сердцем. Черный «дипломат», покрытый толстым слоем пыли, лежал внутри. Раздаев взял его и вытянул из комода. Внутри чемоданчика какой-то тяжелый предмет скользнул вниз, он почувствовал это движение.
- Дайте тряпочку…
- А, пылища? Точно, за столько-то лет… Держи.
- До свидания, Отец Александр… Спасибо вам за все, дядя Саша.
- Будь здоров, Юра, будь здоров…
ххх
Мужчина средних лет, лысеющий, с небольшим, но уже отчетливым животиком, в хорошем синем костюме, шел пешком по Нью-Йорку. Черный чемоданчик в его руке был похож на сотни таких же деловых аксессуаров, с которыми вокруг шли сотни других американцев. Правда, это была очень устаревшая модель, но зато из самой настоящей, натуральной толстой кожи, с бронзовыми ножками. Мужчина шел уже два часа подряд, не спускался в подземку и не останавливал такси. Он шел, глядя перед собой, в никуда. Погода была пасмурная, иногда начинал идти легкий дождь, а у мужчины не было зонтика. На одном из мостов пешеход видимо просто устал от беспрерывной ходьбы. Остановившись, он оперся на поручень пешеходной зоны мостового пролета и поставил чемоданчик на асфальт, между ног. Вынул из внутреннего кармана пиджака смятую пачку «Лаки страйк» и зажег сигарету. Мужчина стоял, облокотившись локтями на поручень, смотрел на воду и курил. Проезжающий велосипедист задел колесом его чемоданчик и выругался на ходу. Пешеход переставил свою ношу плашмя к ограждению и даже не посмотрел вокруг. Докурив сигарету, достал из карамана брюк большой носовой платок и вытер влажные от мороси лицо и лысину. Потянулся, вдохнул полной грудью океанский воздух и зашагал прочь.
Через минуту он быстрым шагом вернулся, поднял с асфальта оставленный у ограждения кожаный «дипломат» и ушел вместе с ним в пелену дождя.
ххх
Правительственная делегация СССР шла на посадку по дипломатическому «зеленому коридору», без досмотра и формальностей. Но все равно дело двигалось медленно, у всех был большой багаж. В последние, свободные от работы дни, почти все Советские гости изрядно закупились в добротных магазинах. Провожающие и таможенники помогали, как могли. Потом они обратили внимание на стоящего чуть особняком, очевидно очень усталого мужчину, у которого в руках были только чемоданчик-«дипломат» и небольшая сумка.
- Сэр, проходите вперед. Там, в зале ожидания вылета, присядете и отдохнете. У вас и багажа нет. Обходите здесь… - Рослый, в форме таможенной службы рыжеволосый офицер, пригласил делегата жестом руки в свободный проход. Видимо, ему импонировало то, что этот гость был скромен и не тащил в Москву весь «Вулворт». - Какой у вас безупречный вкус, мистер! - Добавил рыжий, разглядев «дипломат» гостя. - Это, наверное, старая, очень качественная вещь! Можно взглянуть? У меня дядя антиквар, я разбираюсь в качестве…
- Конечно. Это и впрямь старая вещь. - Отъезжающий замученным, но беззлобным взглядом посмотрел снизу вверх на офицера, который был на голову выше его и раза в два шире в плечах. Копна огненных, пышущих волос нимбом горела из-под фуражки. - « И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Эдемского херувима и пламенный меч обращающийся». - С грустной усмешкой пробормотал пассажир чуть слышно, по-английски.
- А как хорошо сохранилась! Вы очень правильный, хороший мистер. Всего вам доброго, приезжайте еще! - Широко улыбаясь, произнес верзила, отдавая обратно черный чемоданчик, который он бережно и невесомо повертел в здоровенных лапах.
Начальник скромного мужчины кивнул головой из-за своей пирамиды сумок и коробок, мол, проходи, не смущай.
Георгий Федорович получил отметку в паспорте и билете, обошел большую группу своих коллег, прошел рядом с сигнальной рамкой и оказался в зале ожидания выхода к самолету, ничего не сдав в багаж.
Он не открывал «дипломат» ни в гостиннице Нью-Йорка, ни в самолете, ни в Москве, когда они прилетели. Он так и вернулся со своим чемоданчиком домой, в маленький северный город и засунул его на антресоли в прихожей, не посмотрев, что лежит внутри. Он плохо помнил, что там было двадцать три года назад, и не доверял своей фантазии и своим мифам. Их время еще тоже не пришло.
Раздаев только обратил внимание, что на коже чемоданчика остались пятна, словно ожоги. Возможно, был брак в выделки кожи. А может быть, Херувим последний раз взвесил этот его багаж.
141
На могиле деда.
Вот и огоньки твоей усадьбы. Уличное освещение, подвешеное на летнем домике-бане, который стоит прямо на берегу, включено, как маяк для моряка. Летний домик хорошо видно с воды днем, сейчас он сигналит тебе издалека. Дескать, пора, хозяин, заплутал-загулял. Огоньки, сперва едва заметные, плывут тебе навстречу, делаясь ярче и отчетливее. Кажется, тебя не было тысячу лет, и ты боишься застать совсем не то, от чего уплыл. И все же иногда возвращаться просто необходимо.
Как раз в год, когда ты купил этот участок со старым домом, тебе позвонил отец из Москвы и сказал, что он нашел свою тетку. Живую, в Темкино, Татьяну Семеновну, сестру своего родного отца, Анатолия Булатова. Тетку в детстве фашисты угнали в Германию, она там работала везде, куда посылали. Вернулась в СССР в сорок седьмом. Она уже старая, но в уме и памяти. Папа решил вместе с ней отыскать хотя бы следы могилы Булатова и собирается в это село, в Смоленскую область. Вот и позвал поехать вместе с ним. Глядишь, повезет, так и отыщем деда.
Ты работал директором спиртзавода, только два года как сам вернувшись из Москвы, где прожил несколько лет. Столичную жизнь ты решил променять на административно- хозяйственную карьеру. А папа так и жил в своей любимой Москве, выйдя на пенсию и не особо заботясь о хлебе насущном. Им с Анастасией было там очень хорошо. Они выполняли важную роль просветителей и гидов по Москве для армии внуков, которая постоянно пополнялась подрастающим выводком, требующим внимания.
Директор спиртзавода быстро оформил отпуск и улетел в столицу.
Еще с детства привык, что когда родители тебя куда-то зовут, это всегда будет интересно и важно. Так сложилось, что их круг был для тебя наиболее желанным, их мероприятия - наиболее захватывающие и насыщенные. Совместное времяпрепровождение и было счастьем, наполненным яркими событиями, разговорами, особенной сладостью во всем. Запоминались речи, жесты, истории, шутки, мысли и места. И мама, и папа, оба они были людьми, рядом с которыми терялось время и цепочка событий. Все превращалось в одну общую, замечательную картину солнца и радости.
Со своими детьми ты уже так не умеешь. В отношения с ними слишком явственно вошла опосредованность общей семейной ситуацией. Она диктует фон, зацикленность на материальной ответственности, на грани ужаса перед несостоятельностью, на грани комплексов неполноценности. Пройдя через это, вывернувшись наизнанку, ты уже не можешь отдаваться общению и любви безоглядно. Твои родители это смогли, хотя сами прошли безмерно больше твоего. Они, Советские люди, не имея и сотой доли того, что ты можешь предложить своим детям, видели только тебя и свою к тебе любовь. Поэтому и смогли наполнить, перекачать тебя счастьем детства...
До Темкино доехали на машине. Дом Татьяны Семеновны был отстроен на месте того самого дома, который сгорел при освобождении села от фашистов. Остался погреб, куда она, пятнадцатилетняя девочка, успела спрыгнуть по команде немецкого солдата и спастись, когда начался воздушный бой, и наши штурмовики расстреляли гитлеровскую зенитку. Татьяна Семеновна много рассказывала, хорошо помнила и описала своего старшего брата, события его гибели и захоронения.
Вы нашли его могилу в огороде у внука выжившего за время оккупации и боев деда Годунова. Вся деревня была в пух и прах разгромлена, но снаряды и бомбы миновали это место.
Смоленскую область долго обходили вниманием после войны. Сталин и его окружение повесили на смолян негласный ярлык недостойности из-за оккупации, которую сами же они и допустили, бездарно вляпавшись в войну. Хрущеву, слава Богу, достало ума прекратить шельмование. Он заявил, в приступе просветления рассудка, что хватит Смоленску быть изгоем, и первым космонавтом планеты, по его указанию, стал парень из смоленской деревни. Область задышала, начались инвестиции и восстановление.
Когда люди отстраивались и делили участки, дети Годунова приняли решение не трогать могилу молодого партизана. Ее по периметру обложили кирпичами и обсадили простыми цветами. Было очень прилично. Все эти шестьдесят лет.
- А он нам и не мешает. - Так просто ответили они, когда приехавшие из Москвы отец с сыном рассказали им, что это их партизан.
Отец с сыном стояли, обнявшись, у могилы, не поворачивая головы к людям, которые стояли чуть поотдаль. Им никто не мешал и не торопил. Нужно было время, чтобы высохли и посветлели покрасневшие глаза.
Местный священник, строящий новую деревянную церковь в селе, благословил эксгумацию и перезахоронение на сельском кладбище. Темкинские поисковики-краеведы записали историю Булатова в летопись военных событий края и организовали подъем останков. Они все сделали аккуратно и добросовестно. Все, что было там, где дети зимой сорок второго очень неглубоко закопали Толю, перенесли на кладбище и похоронили по православному обряду. Это точно был Булатов, сохранился клочок описаного Татьяной полушубка и широкий плоский медный крест, сломанный пополам.
Годуновых отблагодарили, как могли. Отец на могилу ездил каждый год и поставил на ней небольшой памятник. Тебе удалось один раз вывезти туда своих детей и сделать фотографию правнуков на фоне памятника прадеду. Анатолий Булатов успел-таки оставить семя, и племя множилось и не забыло про него. Татьяне Семеновне помогали до ее смерти.
Это было очень правильное возвращение твоего отца в это Темкино. И его приглашение тебе поехать с ним снова оказалось лучшим из всех возможных.
142
«Привет, Рур!».
Удивительно, насколько в темноте изменяется мир. Маленькие огоньки или грамотная подсветка придают иной объем и форму привычным вещам. Масштаб увеличивается и облагораживается. Можно фантазировать и населять невидимые области своими выдумками, которые исчезнут вместе с приходом солнца. Темнота - это не всегда плохо. Если у тебя все в порядке с воображением, то темнота, полумрак, это твои друзья. Они помогут тебе создать свой мир, только твой, которым ты можешь поделиться, если захочешь. Если, конечно, найдется кто-нибудь, кто захочет получить такой странный подарок.
Сейчас ты словно смотришь с поверхности безбрежного моря на огни маяков Великой Александрии. Новый Одиссей, проплывший два века по своей Золотой Реке. Можно опустить паруса и сушить весла. Скоро пристань. Две стоваттных лампочки под крышей летнего домика помогут не налететь на рифы у самого берега. Как хорошо, что никто не звонит.
Лучше всегда, когда ты звонишь родителям сам. Потому что когда они звонят тебе, каждый раз екает сердце. Хватает одного плохого известия, чтобы начать бояться таких звонков. И этого никак не избежать. И мама, и папа, хорошо натренировали тебя в нелюбви к звонкам по телефону.
Переехав после севера в Москву, папа вышел на пенсию и работал только по особому найму, когда его приглашали персонально на короткие дела, связанные с трудными особенностями экспорта-импорта. Часто это было связано с резкими и долгими перемещениями по всему миру. Привычки свои он особо не менял. Ему нравилась такая редкая и вольная работа. Он соглашался только тогда, когда надоедало гулять по Москве, читать книги, слушать музыку и дрессировать уток на Патриарших прудах. Он каждую из них знал в лицо.
Когда ты показал папину кардиограмму после первого его инфаркта своему другу - врачу, то друг, человек опытный и довольно циничный, протянул:
- Да уж… Жил, как хотел, и делал, что хотел… Ну лет пять еще точно протянет. А то и десять. Курить лучше не бросать. Лишний стресс. Да и вес наберет, это хуже.
Ты примчался в Москву после звонка папиной жены, Анастасии. Отец был в отделении кардиологии, в реанимации. Он два дня назад прилетел из тяжелого вояжа, от Красноярска до Осло. Через три дня пенсионер Георгий Федорович собирался ехать на ликвидацию последствий катастрофы Саяно-Шушенской ГРЭС. Его внесли в список ценных специалистов, утвержденный Президентом, после консультаций с пенсионером Виктором Степановичем. Оказалось, что это уже перегруз.
Конечно, ты прорвался в реанимацию, куда приличных людей не пускали. Там было темно, вечерние сумерки и жалюзи размывали и без того мрачную картину. Несколько малоподвижных фигур перемещались по палате. Папы не было видно нигде. Снова сковал испуг, может случилось еще что-то, о чем не успели предупредить?
- А жизнь длиннее, чем ты думал, а? - Раздалось из груды тряпок на кресле-каталке в углу. - Слушай, тут доктор нам сказал, что нельзя пить жидкости больше, чем шестьсот грамм в день. Но не уточнил, чего именно. Так что доза нормальная. Шуруй в магазин.
В те дни, находясь рядом с отцом, ты заметил интересную особенность. Он при тебе словно расцветал, наливаясь силой и хорошим самочувствием. Это отметили даже приятели по палате и суровые доктора.
Папа довольно быстро оправился. Через неделю он был уже дома. Вы пошли с ним немного погулять на его любимый Патриарший пруд, который находился сразу за домом.
В детстве ты очень любил гулять с отцом по набережной в Омске. Сохранилось несколько черно-белых фотографий с бронзовыми оленями, которые испокон веков пасутся около гостиницы на берегу Иртыша. Там у тебя щеки, как подушки под шапкой-ушанкой, а отец еще совсем молодой и не лысый, хотя под шапкой не видать.
Теперь ты вел его гулять.
Но вместо того, чтобы повернуть на пруд, отец взял тебя за рукав и повернул в другую сторону, налево, к нотариальной конторе.
- Ты куда?
- Погоди, пока не до прогулок. А то не успею в следующий раз…
Он взял из дома небольшую сумочку. Ты думал, там хлеб для уток, с которыми папа дружил на Патриарших. Но в сумочке оказались документы на три квартиры в центре Москвы. Про них ты ничего не знал. У нотариуса вы оформили дарственные на тебя.
- Потом уже, без меня, с Анастасией и братом сам разберешься, как чего. Дом мой, на севере, где Андрюша сейчас живет, ему и оставь, это я за Сашку отработал. А квартиру, в которой мы сейчас живем, выменяй у Анастасии за пару этих. Она для меня, как родовое гнездо. Хочу, чтобы у тебя осталась. И мой черный чемоданчик потом забери себе, в котором сейчас все наши документы и памятные мелочи лежат, знаешь его. Так вышло, что все из него, как из лампы Алладина…
Он рассказывал, а ты ошеломленно молчал, не зная, что говорить, и только кивал головой.
Отец продолжал:
- Тут, рядом, был дом, где наша баба Катя с Эбертом жили до революции, на Малой Бронной. Тот дом снесли, и особняк в Лефортово тоже. Я, когда решил в Москву перебираться, приехал сюда и долго ходил, смотрел, воздух нюхал. Все разузнал. По объявлению решил эту квартиру посмотреть, она ближе всех к старому месту. Пока ждал хозяина у подъезда, отошел чуть в сторону, со стороны место оценить, и вижу - скамейка стоит. Посижу, думаю, покурю. Подошел присесть, а на скамейке, на спинке, ножиком вырезано: «Привет, Рур!»
- Не может быть…
- Да уж наверное тут район такой, особенный, недаром же Патриарший. Не зря именно здесь жил Булгаков. Берлиозу вон на том самом месте трамваем голову отрезало… Квартиру я сразу купил. Все по мне оказалось. Даже фамилия у хозяина была, помнишь? Островский! Феерическая мистика!
Музей-квартира писателя Булгакова действительно была в доме на Садовом Кольце, в пяти минутах хотьбы от нас. Мы все бывали там много раз, с детьми и друзьями.
Андрей - это папин племянник, сын дяди Саши. Он переехал к дядьке на север и работал там шофером. Как и его отец. Ты с братом всегда был очень дружен. Он, приезжая в гости, умудрялся починить все, от поломанных табуреток до сгоревших японских мясорубок. Все твои жены любили его гораздо больше, чем тебя.
Самому «Миссисипи» в последний раз не повезло осенью, когда ты вернулся из армии. На холодной трассе он полез под кабину проверить какой-то шланг, домкрат оборвало, и кабина грузовика убила дядю Сашу на месте. Трагическая, глупая нелепость. Он совсем не намного пережил свою бабушку, Екатерину Эберт.
Потом началась перестройка с национальным самоопределением. Сработала бомба, давно заложенная Лениным под Россию. Массовый исход русских с национальных окраин представлял из себя плохо скрытое бедствие. Политики с экранов трепали о национальной гордости и своей великой истории, о том, что «мы своих не бросаем». На деле каждый выживал как мог, самостоятельно. Национальные лидеры, дорвавшись до национальных ресурсов, больше ни о чем не думали. Грохот в очередной раз гибнущей империи был слышен во всем мире.
Твой отец принял на севере своего племянника и нашел работу, на которой его быстро оценили, потому что Андрюша был полной копией своего золотого отца. После переезда в Москву Георгий Федорович оставил дом племяннику с семьей.
- Конечно, все сделаю…- Только и мог сказать ты в ответ.
143
Жизнь длиннее, чем ты думаешь.
Причаливать к берегу удобно. Дело сделано. Ты все проверил, каждый поворот каждой судьбы, из которых сложилась твоя собственная судьба. В настоящем осталась только твоя мама и ты сам. Все, кому ты дал жизнь, они в будущем. Возможно, будущее есть еще и у тебя.
Ты с трудом вылез из байдарки и вытащил ее на берег. Пусть лежит тут, нести на себе даже десять килограммов уже нет сил. Тяжело опираясь на весло, стал подниматься по берегу, который показался в два раза круче, чем обычно. Ружье и рюкзак тянули назад.
На участке тишина. Ты погасил фонари и пошел в дом. Зашел в мамину комнату. Мама спала. Когда ты поцеловал ее, она пробормотала:
- Так поздно… Все в порядке?
- Да, конечно… Спи, все хорошо.
- Молодец…Отдыхай.
Мама смогла простить его. Слава Богу, она смогла это сделать, потому что от этого многое зависело. Самое главное в наших отношениях, оказывается, начинается после. Все уходит на второй, десятый план. Остается только настоящее отношение. Самое настоящее. Потому что тот, второй человек, уже совершенно беззащитен, он уже Там. И если мы что-то и можем сделать хорошее, так это простить его и попросить за него. Это может перевесить всю нашу жизнь. « Царство мое – не от мира сего».
Мама очень честно смогла вытащить на себе старших, оставшихся под конец жизни без пары. Баба Зоя умерла у нее на руках. Василий умер, когда ты служил в армии. Большую Нину тоже она тянула, как могла. Мамина железная воля выработала свой ресурс до конца. Для того, чтобы прощать, тоже нужна сила.
ххх
В московском кафе собралось много хороших людей. Все давно не виделись в таком полном составе. Съехались отовсюду, и не сочтешь все места. По гостям можно было проследить целые эпохи в жизни страны за последние десятилетия. Каждый был связан с интересными событиями. Удивительно, на какое большое количество людей твой отец умудрился оказать влияние, причем решающее. Наверное, потому, что совсем не старался это сделать. Они сказали тебе:
- Ты знаешь, Федорыч был для нас, как маяк в ночи… Он показал нам жизнь и мир. Мы дышали его воздухом.
Конечно, очень много зависит от того, кто с тобой рядом, когда ты начинаешь свое развитие, свой бег к успеху. Это влияет на формирование стиля, подхода, отношения к сути дела.
Хорошо, что отец вернулся в Россию. Он никогда не был активным патриотом, тем более участником общественных объединений или групп. Хотя его иногда тянули. То в общество узников нацистских лагерей, то еще куда. Немцы предлагали серьезные выплаты. Одна из папиных сотрудниц, уехавшая по замужеству в ФРГ, откопала в уцелевших архивах его документы по натурализации. Германское правительство прислало отцу письмо с приглашением подтвердить принятие немецкого гражданства и правительственой пенсии. Отец только смеялся и говорил:
- А можно наоборот? Давайте, я вам заплачу, чтобы вы забыли про мое существование?
Российские власти, особенно уже в Москве, на него иногда обижались, потому что он не вступал в партию власти и не участвовал в патриотически-просветительских мероприятиях и передачах. Но папе за всю жизнь невероятно надоели все эти вопросы, суть которых всегда сводилась к одному: почему он вернулся и не жалеет ли, что вернулся. Как-то раз он точно сформулировал свое к этому отношение:
- Я с возрастом стал воспринимать патриотизм, как смиренное приятие Воли Божей. Богу лучше видно, какая страна тебе подходит, в ней тебе и довелось родиться. Не ерепенься, пока сапогом под зад не получишь.
Это при том, что религиозным смирением он никогда не отличался, хотя именно он привел тебя, а заодно и многих других людей, к Вере. Сам он мог позволить себе что угодно, вплоть до ругани с церковнослужителями, среди которых ему попадались и олухи. В жизни отец не был особо религиозен. Но иногда вы вместе ходили в церковь, и после первого инфаркта ты заставил его исповедаться и причаститься. В одну из таких прогулок вышел, что называется, и смех, и грех.
Вы любили ходить в церковь, где крестился Суворов, она сравнительно недалеко. Там есть хорошая церковная лавка. И в этой лавке папа увидел красивый, старого стиля, ширококонечный серебряный крестик.
- Посмотри! Вот это старые, правильные формы. Сейчас такие почему-то редкость. Экономят, что-ли. – И обратился к продавцу:
- Дайте, пожалуйста, взглянуть.
Служка подал крестик. Но оказалось, что крестик полый, видимая мощная форма была штамповкой тонкой серебряной пластины. Ты с сожалением протянул крестик обратно. И тут служка начал возмущаться:
- Вы обязаны его купить! Вы к нему уже прикасались, осквернили! Крест теперь из-за вас надо будет переосвящать!
Вы с отцом обалдели. Такого откровенного бреда никто из вас еще не слышал. А служка верещал и верещал. Папа цыкнул на него, как он это умеет. Тот, в свою очередь, раскрыл рот:
- Да как вы смеете! Вы же называете себя православными, где ваше смирение!
Батя прищурился и процедил очень отчетливо:
- А ну, фальшивый служка, выходи из лавки. Я тебе сейчас по-православному, смиренно так, в ухо врежу…
На улице, куда ты уволок рассвирепевшего отца, он усмехнулся и сказал:
- Вот так в грех разные засранцы и вводят, прости Господи. Как меня смирял мой друг, Костя Федоров, когда мы читали Толстого и обсуждали поведение разных священников: «Ты делай, как батюшка говорит, а не как батюшка делает…»
В конце концов, священнослужитель - всего лишь человек. От того, что он может не соответствовать своему сану, Бог и Вера хуже не становятся. Пусть все делают свое дело.
На следующий день после этого смешного случая у папы заболел зуб. В больнице ему стали высверливать старую пломбу и стоматолог спросил:
-Простите, а вам эту пломбу где ставили? Это что… у меня в глазах рябит?! Не может быть!
Спустя семьдесят лет пломба сломалась с куском зуба.
Московский стоматолог отдал пациенту кусок с никелевой вставкой и не взял денег за свою работу. Он поставил папе последнюю пломбу.
Пару лет назад, на папин день рождения, ты сочинил стихи. Но когда твоя старшая дочь их посмотрела, то чуть не пристукнула тебя теннисной ракеткой.
- Не вздумай это прочитать! Дед еще и не собирается!
- Да ты балда, при чем здесь «собирается»!
Но Катюша категорически запретила. Сейчас она, с другими твоими детьми сидела за общим столом, рядом с тобой и Анастасией, и держала тебя за руку. Когда в детстве ты читал ей сказки, она тоже держала тебя за руку. Чтобы ты не ушел спать, не дочитав все до конца, даже если она уснет первая.
«Раздаев-младший», как долго тебя называли в деловых кругах, а нынче – «старший», читал поздравление двухлетней давности:
Ты больше половины прожил век,
Мой самый главный, славный человек.
И не было ни года и ни дня,
Когда бы ты не вдохновлял меня.
Чего желать, чтоб Бога не гневить?
Не без грехов, но ты умеешь жить!
И хорошо б, не меньше, чем прошло,
Еще намеряло Фортуны колесо.
Ну, а когда придет-таки черед,
Тебе ль не знать, что только боль пройдет,
Тогда начнется новая строка.
Уже без перерывов, навсегда.
Перед Творцом, в немыслимой дали,
Мои грехи земные отмоли.
Ты там, я здесь. Я за тебя, ты за меня,
Так и открестимся от черного коня.
И, поскучав не больше сотни лет,
Мы снова вместе соберемся на обед.
Вот то-то будет радости, вот пир!
И ты, конечно, снова - командир.
В потомках нам нескучное кино
Твоей генетикой оплачено давно.
За них молиться и по времени встречать -
Нам точно будет, чем себя занять.
Свеча, горевшая рядом с фотографией, наклонилась и подожгла салфетки в подставочке. Твой сын быстро прихлопнул пламя и укоризненно сказал:
- Дедушка? Не хулигань… Тут приличное мероприятие.
ххх
Ты поднялся в свой кабинет, даже не заходя в душ и на кухню. Включил торшер, повернув неяркий свет. Подошел к панорамному окну, открыл его и посмотрел на реку, освещенную легким лунным сиянием.
День закончился и не обманул твоих ожиданий. Разбросанное время и пространство встали на свои места.
Даже не верится, что ты сегодня сделал. А ведь по сути - совсем ничего. Все сделали те люди, фотографии которых стоят в нише книжного шкафа. Они стоят твоим надежным щитом, особенно теперь, когда ты все проверил своим походом. Вот они: вместе с тобой, без тебя, до тебя… Их маленькие вещи: коробочка от леденцов с истлевшим клочком японского платка, бритва «Золинген», два патрона с серебряными пулями, эмалированная иконка... За всем этим выросла большая история. Вырос ты. Теперь посмотрим, что еще ты сможешь создать сам, кроме этой истории.
Потому что жизнь - длиннее, чем мы думаем.
——----------------------------
Дорогой читатель.Публикация романа завершена. Эта книга была написана и издана в 2018 году. Теперь она в свободном доступе. Надеюсь,читать было интересно. Все что здесь написано это правда.
С уважением, ваш автор Святослав Рудаев.