Тема любви актуальна в любой момент времени. Но весной о ней, о любви, особенно хочется поговорить.
Страсти, присущие человеку, кипели на земле всегда и во все времена. Рассказать об этом можно по-разному, по-разному передать переживания, нарисовать картину внутреннего мира – это, наверное, самое главное, но и самое сложное. Представляем вашему вниманию историю о злом роке и несчастной любви, приключившейся с нашей последней российской царицей (все последующие были императрицы), женой Петра Первого Евдокией Лопухиной.
Обычно в исторических повествованиях рассказывается в первую очередь о личности самого Петра, о победах, кардинальных изменениях в государстве; далее – об окружении. А о царице – две-три строки. Женился же Петр по воле матушки в шестнадцать лет на московской красавице. Но вот не сошлись характерами. Евдокия, впрочем, исправно рожала: сначала сына Алексея, потом еще двух сыновей — Александра и Павла, однако они умерли во младенчестве, а старший остался жив. Но и сын был так же немил отцу, как и жена – мужу.
После рождения царевича ни ночи больше не проводил с нею Петр. А дабы не мешала она Петру чаще встречаться с Анной Монс, к которой он был неравнодушен, отправили Евдокию в Суздаль, в Покровский девичий монастырь, где и постригли под именем Елены.
Она провела в женском монастыре много лет. И вот случилось же такое – в 1709 году, когда Евдокия приближалась к сорока годам (что по тем временам считалось весьма почтенным возрастом) и наверняка и думать-то про любовь забыла, приехал по государственным делам майор Преображенского полка Степан Глебов.
В далеком детстве они были знакомы, а тут случайно встретились. Степан рассказал, что жена часто болеет, детей у них нет, да и со службой тоже не все ладно, царь его не жалует... В общем, у обоих много обид набралось – а это, как известно, частенько помогает найти общий язык.
И возникло притяжение их друг к другу, стал чаще наезжать Степан к Евдокии. Отношения продолжались долго, до 1718 года. Но вот царевич Алексей, сын Евдокии, был призван царем Петром к ответу за якобы измену царскому де лу. Стали искать сообщников, а в их число одной из первых входила Евдокия. Тут-то и посыпались беды, одна другой страшней и печальней.
Посланный для розыска капитан - поручик Скорняков - Писарев, пробравшись незаметно в келью, застал Евдокию врасплох – была она не в монашеском одеянии, а в телогрейке и повойнике, что было грубым нарушением монашеского устава.
Оттолкнув испуганную Евдокию, Скорняков коршуном бросился к сундукам и, разворошив лежащие там вещи, нашел два письма, свидетельствующие о переписке Евдокии с сыном. После этого в Благовещенской церкви найдена была записка, в которой Лопухину называли «благочестивейшей великой государыней нашей, царицей и великой княгиней Евдокией Федоровной».
Арестовав Евдокию и многих ее товарок, а также нескольких замешанных в этом деле священников, Скорняков повез их всех в Москву. И тут обвинения стали нарастать просто как снежная лавина. Старица-казначея Маремьяна рассказала о том, что к Евдокии много раз приезжал Степан Глебов и оставался у нее в келье на всю ночь до утра. Показания Маремьяны подтвердила и ближайшая подруга Евдокии монахиня Каптелина, добавив, что «к ней езживал по вечерам Степан Глебов и с нею целовалися и обнималися. Я тогда выхаживала вон; письма любовные от Глебова она принимала».
После этого Глебова (который к тому времени стал уже генералом) арестовали и нашли у него конверт, на котором было написано: «Письма царицы Евдокии». Внутри оказалось девять писем, общий тон которых таков, что позволяет утверждать об огромной любви и полном единомыслии Евдокии и Степана.
Сохраняя слог и орфографию подлинников, приведем несколько отрывков из писем Евдокии Глебову, равных которым трудно встретить в эпистолярном любовном наследии России. Конечно, за тысячи лет томлений и вздохов столько было сказано разных фраз и столько было написано слов!.. И все же письма Евдокии Глебову, безусловно, – выдающийся образец этого жанра. Впрочем, судите сами.
«… Где твой разум, тут и мой; где твое слово, тут и мое; где твое слово тут и моя голова; вся всегда в воле твоей!»
«Свет мой, батюшка мой, душа моя, радость моя! Знать уж проклятый час приходит, что мне с тобой расставаться! Лучше бы мне душа моя с телом разсталась! Ох, свет мой! Как мне на свете быть без тебя, как живой быть? Уже мое проклятое сердце да много прослышало нечто тошно, давно мне все плакало.
Аж мне с тобою, знать, будет роставаться. Ей, ей как сокрушаюся! И так Бог весть, каков ты мне мил, Уж мне нет тебя милее, ей-Богу!. Ох, любезный друг мой! За что ты есть мне так мил? Уж мне не жизнь моя на свете!»
«Я же тебя до смерти не покину; никогда ты из разума не вый¬дешь. Ты, мой друг, меня не забудешь ли, а я тебя ни на час не забуду. Как мне будет с тобою разстаться? Ох, коли ты едешь, коли меня, батюшка мой, ты покинешь! Ох, друг мой! Ох, свет мой, любонка моя!
Пожалуй, сударь мой, изволь ты ко мне приехать завтра к обедне переговорить кое-какое дело нужное. Ох, свет мой! любезный мой друг, лапушка моя; скажи, пожалуй, отпиши, не дай мне с печали умереть... Ох, свет мой; ох, душа моя; ох, сердце мое надселося по тебе! Как мне будет твою любовь забыть, будет так, не знаю я; как жить мне, без тебя быть, душа моя! Ей, тошно, свет мой!»
«Кто меня, бедную, с тобою разлучил?.. Ох, свет мой, как мне быть без тебя? Как на свете жить? Как ты меня сокрушил!.. Ради Господа Бога, не покинь ты меня, сюды добивайся. Эй! Сокрушаюся по тебе!»
«Не покинь же ты меня, ради Христа, ради Бога! Прости, прости, душа моя, прости, друг мой! Целую я тебя во все члены твои. Добейся, ты, сердце мое, опять сюды, не дай мне умереть... Пришли, сердце мое, Стешенька, друг мой, пришли мне свой камзол, кой ты любишь; для чего ты меня покинул? Пришли мне свой кусочек, закуся... Не забудь ты меня, не люби иную».
Эти письма были приобщены к делу в качестве тяжкой улики против Евдокии и Глебова. Не имеет ни малейшего смысла их комментировать, ибо они говорят сами за себя устами и сердцем несчастной царицы-инокини.
...20 февраля в селе Преображенском, в застенке, была учинена очная ставка Глебову и Евдокии. Сохранились протоколы допросов и описание следственной «процедуры».
Глебова спрашивали: почему и с каким намерением Евдокия скинула монашеское платье? Видел ли он письма к Евдокии от царевича Алексея и не передавал ли письма от сына к матери и от матери к сыну? Говорил ли о побеге царевича с Евдокией?
И так далее, и тому подобное. А затем следует меланхолическое замечание: «По сим допросным пунктам Степаном Глебовым 22 февраля розыскивано: дано ему 25 ударов (кнутом). С розыску ни в чем не винилося кроме блудного дела» (от «блудного дела», разумеется, при наличии писем и показаний свидетелей отпереться было невозможно).
Тогда приступили к «розыску». Глебова раздели донага и поставили босыми ногами на острые деревянные шипы. Толстая доска с шипами была пододвинута к столбу, и Глебова, завернув руки за спину, приковали к нему. Глебов стоял на своем.
Тогда ему на плечи положили тяжелое бревно, и под его тяжестью шипы пронзили насквозь ступни. Глебов ни в чем не сознавался. Палачи стали бить его кнутом, обдирая до костей. Считалось, что после этого любой человек скажет все, что от него ждут, недаром у заплечных дел мастеров в ходу была поговорка: «Кнут не Бог, но правду сыщет». Кожа летела клочьями, кровь брызгала во все стороны, но Глебов стоял на своем. Тогда к окровавленному телу стали подносить угли, а потом и раскаленные клещи. Глебов терял сознание, но вину оставлял за собой.
Богатыря и великана Глебова пытали трое суток, лишь на некоторое время давая прийти в себя. И все это видела Евдокия.
В первый день допроса после трехкратной пытки в протоколе против первого вопроса появилась запись: «Запирается». И такая запись стоит против всех заданных Глебову вопросов. А было их шестнадцать. Следователи во что бы то ни стало хотели представить Евдокию государственной преступницей, злоумышлявшей против государя и государства. Но Глебов отрицал все и не дал палачам ни малейшей возможности обвинить Евдокию в чем-либо, кроме очевидного греха – блудодеяния.
В дело вмешались врачи. Они предупредили, что Глебов почти при смерти и может скончаться в течение ближайших суток, так и не дотянув до казни. Вняв их предупреждению, 14 марта Глебову вынесли приговор, в котором не говорилось, как он будет казнен, но указывалось: «Учинить жестокую смертную казны».
О казни Глебова сохранилось свидетельство австрийского посланника Плейера императору Карлу VI. Он писал, что Глебова привезли на Красную площадь в три часа дня 15 марта. Стоял тридцатиградусный мороз. Чтобы наблюдать длительную и мучительную казнь до конца, Петр приехал в теплой карете и остановился напротив места казни. Рядом стояла телега, на которой сидела Евдокия, а возле нее находились два солдата, которые должны были держать ее за голову и не давать закрывать глаза.
Казнь была действительно жестокой. Умер Глебов только через пятнадцать часов, в шестом часу утра 16 марта.
Но и этого Петру показалось мало. Он велел предать своего несчастного соперника анафеме и поминать с расколоучителями, еретиками и бунтовщиками наивысшей пробы.
А Евдокию собор приговорил к наказанию кнутом. Ее били публично, затем отослали в северный Успенский монастырь на Ладоге, а потом в Шлиссельбургскую тюрьму.
В 1727 году на престол вступил Петр II, родной внук Евдокии, сын несчастного царевича Алексея. Внук стал писать ей письма, послал в подарок свой портрет и десять тысяч рублей. Но при личной встрече бабка чем-то ему не угодила: Петр выделил ей деньги на содержание, но видеться часто не пожелал.
Отныне Евдокия стала жить в Новодевичьем монастыре, с большим штатом прислуги, окруженная почетом, иногда появляясь при дворе.
Скончалась Евдокия 27 августа 1731 года, шестидесяти двух лет от роду, пережив и Глебова, и Петра I, и смертельно ненавидевших ее Екатерину и Меншикова. Умерла царица в Новодевичьем монастыре, там же и была похоронена.