(Алкоголь это зло. Он убивает, уродует и калечит здоровье, семьи и души).
Я иду с мамой по дорожке, которую я знаю наизусть, каждую её выбоинку, каждый изгиб. Мама держит меня за ручку и мне это приятно. Я очень люблю, когда мама держит меня за ручку. Ещё люблю, когда за руку берёт меня дедушка и его жена - моя неродная бабушка, и мои подружки Кристина и Карина из детского сада. А когда все остальные люди берут меня зачем-нибудь за руку, я не люблю.
На улице прохладно, а рука у мамы мягкая и тёплая, и от этого мне ещё приятнее держаться за неё.
Шапка немного колет мне лоб, это шерстяная колючая шапка. Но сейчас я не обращаю на это внимания и даже не чешу лоб, потому что я занята очень важным разговором с мамой. То, о чём мы говорим, настолько занимает моё внимание, что я вообще ни на что не отвлекаюсь.
Мама говорит мне о том, что, оказывается,… можно соврать. Эта информация удивляет и тревожит меня. Потому что до этого, всю мою маленькую, но, кажется, уже такую долгую жизнь, мама всегда говорила мне, что врать нельзя ни в коем случае. И я этому верила. И самое обидное для меня было, если мама называла меня врушкой. Я старалась не врать даже ни чуть-чуть, даже если очень хотелось. И вдруг!... Можно соврать?! И это говорит моя мама? Я не могу ей не верить. Но ведь до этого она говорила, что врать нельзя никогда. Эти две мысли теперь рядом друг с другом в моей голове. И им там тесно. От этого я чувствую тревогу.
Я немножко молчу, а потом спрашиваю:
- Соврать можно… когда? Когда… хочется? Когда тебе очень нужно?
- Иногда. Только иногда. И только когда это для пользы дела, - отвечает мне мама.
- Какого дела? – уточняю я.
- Ну, например… В общем, когда ты точно знаешь, что ложь принесёт больше пользы, чем правда, а правда - только вред.
- А когда так бывает? – снова спрашиваю я.
- Ну, вот смотри,… - терпеливо объясняет мама, - Если ты сейчас скажешь дедушке, что мы были у тёти Миры, он очень расстроится и даже рассердится. Начнёт мне говорить, что, вот, мол, вы с этой Мирой вечно выпиваете, что она плохая подруга… Я тоже начну злиться. Скорее всего, мы поссоримся. Вечер будет безнадёжно испорчен у него, у меня,… у всех. А можешь ты просто сказать, что мы были у тёти Лизы. Эта маленькая ложь никому не навредит. А, получается, наоборот, принесёт пользу. Понимаешь?
Я киваю в ответ очень серьёзно. Я чувствую себя очень взрослой. Мне будет неприятно врать дедушке, но я сделаю это ради мамы. И… для пользы дела. И я обещаю:
- Хорошо, мам. Я скажу, что мы были у тёти Лизы.
Я почему-то вспомнила сейчас этот эпизод из моего детства. На самом деле, я запомнила этот разговор навсегда, он стал тогда для меня настоящим откровением. Сейчас, при этом воспоминании, на моём лице появляется кривая усмешка. Теперь я понимаю: конечно, мама была в чём-то права, и все эти её слова вполне разумная философия… Но направлена, думаю, она была на то, чтобы решить вполне конкретную задачу, и вся эта «премудрость» была тогда мне втюхана для достижения её, маминой, сиюминутной цели: обмануть дедушку, её отца.
Ненавижу это ощущение. И эту свою кривую усмешку я тоже ненавижу. Мне хочется, чтобы мои детские воспоминания о том, что было тогда, о маме, остались тёплыми, радужными, милыми. Поэтому этот эпизод,… это воспоминание о том, как мне пришлось впервые соврать дедушке, я гоню от себя прочь.
Я достаю с полки книгу «Консуэло», любовно глажу старую обложку и даже прижимаю книжку к груди. Я помню, как читала в первый раз эту книгу два года назад в доме у деда. Помню, как он удивлялся и при этом восхищался тем, что я, такая ещё, по его словам, маленькая девочка (мне было тогда 11-…12) читаю такое сложное произведение да ещё с удовольствием! Мне было очень приятно это слышать. И потом дедушка разрешил мне забрать книжку себе. Сегодня я решила её перечитать.
Я часто перечитываю книги, которые мне полюбились, каждый раз находя в них что-то новое для себя.
Я обернулась на кресло у себя за спиной, хотела устроиться в нём, но передумала. Ноги будут мёрзнуть. У меня всегда мёрзнут ноги, а в нашем доме, где мы живём с родителями и моей сестрой Диной, всегда как-то холодно. И батарей у нас вроде немало, и отопительный котёл как у всех, и температуру папа всегда делает повыше… А всё равно, как-то… зябко у нас всегда. Поэтому я хожу дома неизменно в носках и сверху в тёплых тапочках. Конечно, я предпочла бы засовывать ноги просто в тёплые мягкие тапочки, босыми, без носков. Но, что поделаешь?
Сидеть же в кресле я люблю, забравшись в него с ногами. Забраться в кресло вместе с тапочками как-то нехорошо, а в одних носках я замёрзну. Поэтому я иду на второй этаж в комнату мамы и забираюсь в её кровать под одеяло.
Вообще-то, это комната родителей. Но уже не один месяц папа спит на диване в комнате Дины, моей младшей сестры, а мама спит одна. И у меня уже вошло в привычку считать и называть эту комнату маминой. Нет, мама и отец не в ссоре и ничего такого, просто… им так удобнее. Так они говорят. «Ну, конечно», - я снова криво улыбаюсь. Я-то уже не маленькая и отлично понимаю, почему им так удобнее. Потому что папа не хочет чувствовать запах алкоголя, ложась в постель к маме. А она, наверное, не может видеть, ложась в постель, его молчаливый, но вечно осуждающий взгляд.
Я люблю эту, так называемую, мамину комнату, больше, чем свою. Мне отчего-то здесь уютнее. Конечно, только когда нет мамы.
А в детстве всё было совсем наоборот. Именно в присутствие мамы мне было уютнее всего на свете, в любом месте и в любое время. Мне было тепло от её улыбки. Я чувствовала себя спокойно и уверенно рядом с ней. Мне, как, наверное, любому ребёнку, казалось, что она всё знает, всё умеет и всё может решить в этом мире. Она казалась мне истиной в последней инстанции.
Я помню, я много болела, когда была маленькой. И очень любила сидеть дома с мамой вместо детского садика, когда заболевала. Я могла тогда смотреть на неё целый день! Она никогда не ругала меня, если что-то уроню, рассыплю, разобью, расплескаю. Она вырезала мне бумажных кукол и одёжки для них. Собирала со мной мозаику. Она связала шапочку, штанишки и даже ботики для моей любимой плюшевой собачки. Разрешала мерить любую её одежду! И я была счастлива.
Жалко, что теперь всё не так.
Я немного почитала, от души наслаждаясь книгой, тёплым одеялом и нахождением в одиночестве в маминой комнате. Мне захотелось есть. Я подумала, что надо бы спуститься на кухню, сделать себе большой бутерброд, может и два, и взять немного… водки. Да, я иногда выпиваю. Да, мне четырнадцать и я иногда выпиваю, в том числе, водку, в том числе, в одиночку и совершенно без повода. И, да, я понимаю, что, вполне возможно, стану алкоголичкой, как моя мама. Может быть, уже становлюсь.
Снова улыбаясь самой себе своей ироничной кривой усмешкой, спускаюсь вниз, иду в кухню, делаю бутерброды и беру водку. Вновь поднимаюсь наверх.
Я забралась обратно в мамину постель, оставив всё, что принесла, рядом, на прикроватном столике. Щёлкнув пультом, включила телевизор. Шёл какой-то фильм. «Вот и отлично». Я налила в небольшой стаканчик водки на два пальца. Проглотила её одним глотком. Вот так, получилось почти не почувствовать горечь. Занялась бутербродом, роняя крошки на постель. Да ладно. Потом
стряхну.
Я выпила уже третью рюмку и съела полтора бутерброда, когда хлопнула внизу входная дверь, пришла мама.
- Эмма, - крикнула она негромко из холла.
- Да, мам, - откликнулась я, - Я спущусь.
Оставив всё как есть в маминой комнате, я сбежала вниз.
- Привет, ма, - я быстро чмокнула её в щёку.
- Что делаешь? – спросила она.
- Я… там фильм смотрю и ещё выпиваю. У меня там есть немного водки.
- Водки? – мама вскидывает удивлённо брови, - Что это ты? Какой повод?
Она не ругается, не возмущается, просто спрашивает.
- Никакого, - пожимаю плечами я, - Просто.
- Ой, а нальёшь мне? – как ни в чём не бывало осведомляется мама, как будто речь идёт об апельсиновом соке.
- Конечно, - киваю я, - Возьми что-нибудь закусить.
Она берёт наверх нарезанный дольками помидор, хлеб, делает ещё несколько бутербродов…
Мы смотрим фильм и пьём из маленьких стаканчиков водку… Вот такой вот семейный вечер.
Когда приходит Дина, она проходит мимо распахнутой двери маминой комнаты к себе, она видит нас мамой, да всё видит, здоровается и делает вид, что ничего не замечает. Конечно, ей неприятно.
Потом приходит отец. Он заглядывает к нам. Смотрит на нас молча, долго, укоризненно, горькими своими, безысходными глазами. Потом разворачивается и уходит.
Мы с мамой не прячемся, не обманываем его, не запихиваем украдкой бутылку под кровать. Всё по-честному. Я криво улыбаюсь. Мне немного смешно и, пожалуй, даже удобно, что можно вот так сидеть и пить водку… И в то же время, мне противно.
______________
Вечер. Обычный вечер. Ноябрьский снег лепит и лепит в стёкла. Но он не ляжет, растает, не успев укрыть эту мёрзлую землю даже и тоненьким покрывалом. Я как раз смотрела в окно, когда у нашего крыльца затормозила машина.
- Это, наверное, мама приехала, - крикнула я отцу, и он вышел на крыльцо. Вышел, но очень быстро вернулся. Я увидела выражение гадливости на его строгом невозмутимом лице и что-то сразу неприятно колыхнулось под сердцем.
- Хочешь, сама её забирай, - сквозь зубы процедил отец.
- Дина! – тут же позвала я, понимая, что одной мне трудно будет справиться.
Мы с Диной помогли маме выбраться из такси. Она, конечно, была пьяна. Просто не держалась на ногах.
Мне противно, очень противно, но я тащу маму в гостиную, краем глаза вижу как у Дины из глаз медленно выкатываются слёзы. Она не всхлипывает, ничего не говорит, не издаёт ни звука, молча помогает мне тащить маму, а крупные слезинки тихонько капают на Динину кофточку. И от этого безмолвия мне жаль сестру ещё больше.
Мы укладываем маму на софу, приносим ей тазик. Она что-то бессвязно бормочет, разводит в воздухе неуклюже руками, потихоньку задрёмывает, затихает.
Потом я обнимаю Дину за плечи, и мы отправляемся спать в свои комнаты. Папа даже не заглянул в гостиную, но я кожей чувствую всё его невысказанное презрение к маме. И ко мне тоже.
_________________
Чем же я лучше? Да ничем.
Я сегодня напилась, напилась до такой степени, что едва стоЮ на ногах. Знакомые ребята, с которыми и состоялась попойка, проводили меня до дома. Перед глазами всё плывёт, ноги не слушаются совсем, мутит страшно.
Ввалившись домой, я сразу прошла в туалет, опустилась на колени перед унитазом. Меня рвало, желудок прямо-таки выворачивало наизнанку, на лбу выступил липкий пот. Отец постоял за спиной, как всегда, довольно спокойно, по крайней мере, внешне.
- Свинья, - произнёс громко и отчётливо, так, что, даже в таком состоянии, я не могла не разобрать или хотя бы не придать услышанному значения. Это его слово метко попало в меня, я внутренне съёжилась; поморщилась от омерзения по отношению к себе самой.
Мама даже не вышла посмотреть, что со мной. Наверное, сама была пьяна. Да это и не важно.
Ночью мне снилось, что мы с Диной ещё маленькие. Мы купаемся в речке. И нам очень весело и радостно, только меня почему-то всё время тошнит.
_______________
Я сижу на паре в своём техникуме. Плохо себя чувствую, видимо, простыла. Все признаки на лицо: ломит тело, болит голова, во рту какая-то горечь… Конечно, накладывается и то, что я выпивала вчера вечером… Но это состояние я ни с чем не перепутаю.
А учитель что-то бубнит и бубнит там, у доски. «Господи. Хоть бы скорее это закончилось. Хоть бы он заткнулся», - думаю я, прижимая ладонь ко лбу…
Вспомнилось о маме: « Вот, приду скоро домой. Дома мама. Нальёт мне какого-нибудь супчика что ли тёплого… Так супа вдруг захотелось.»
Мама и правда дома. Но супа сегодня не будет. Мать спит в гостиной. Весь вечер теперь будет спать. Выпила, видать, с утречка. Запах от неё винный.
Я, вздыхая, забираюсь в её комнате под одеяло, меня бьёт озноб.
_________________________
На моей кровати «живёт» плюшевая игрушка-тигрёнок. Он со мной с моего самого раннего детства. Я обожаю этого тигрёнка. Обожаю и не перестаю удивляться: как это у такой, как я, такой… циничной, такой… «оторванной», такой… испорченной, «живёт» и греет моё сердце такая «милота»? Иногда я даже сплю с плюшевым другом в обнимку. А что? Девчонки любят спать с мягкими игрушками. А я ведь тоже девчонка. Конечно, я иногда кажусь себе невероятно взрослой (все девушки моего возраста о себе так думают), а я ещё и живу словно в другом мире, в мире, где сама за себя отвечаю и решаю про себя всё сама, никто мне в этом не мешает. Удобно. Можно выпивать, когда и где хочешь. Приходить и уходить когда вздумается. И вообще не встречать сколько-нибудь убедительных и настойчивых препятствий со стороны, скажем, родителей… Но иногда, вдруг, мне хочется стать обычной девочкой с прижатым к груди мягким тигрёнком. И чтобы меня не пустили гулять, и заставили съесть в обед тёплый суп, и чтобы мама трезвая, заботливая и пусть даже немного старомодная, как у других подростков, говорила мне какую-нибудь ерунду, типа: «Дочь, давай что-нибудь испечём к чаю, скоро папа придёт. Будем вместе чаёк пить»…
Но моя модная мама обращается ко мне только по имени, и с ней можно выпить не только чаю.
________________________
Я влюбилась. Влюбилась по-настоящему в парня постарше меня. И конечно, он не отвечает мне взаимностью. Разве могло быть иначе? Не то чтобы он меня совсем не замечал. Нет. Мы общаемся. У нас много общих друзей,… знакомых. Но он не испытывает ко мне тех же чувств, что я к нему. Ему, пожалуй, нравятся девушки постарше. Конечно. Он сам старше меня минимум лет на пять. И вокруг него роем вьются его сверстницы. Они, безусловно, больше похожи на настоящих женщин, чем я в мои четырнадцать.
Иногда он, правда, оказывает мне некие знаки внимания. Но это не совсем то, а точнее - совсем не то, чего бы мне хотелось.
Я, как дура, рыдаю по ночам в подушку. Курю в два раза больше. Все вещи стали мне велики, потому что я почти не могу есть и сильно худею… Я в десять раз дольше привожу себя в порядок и выпить мне хочется в десять раз больше. Но, вот ведь парадокс, пью я меньше, очень боюсь хуже выглядеть, если буду сильно набухиваться.
Я рассказала о своём чувстве маме, всё-таки мы с ней… подружки. Ну, типа, да.
Она купила мне несколько новых платьев и крутые джинсы. Это прямо то, что надо. Ну, а потом мы с ней, конечно, выпили под это дело.
Мы выпиваем вместе… и порознь. А потом я не могу смотреть отцу в глаза. Он посылает в нашу сторону такие взгляды… Такие!... Господи! Ну, почему он никогда ничего не говорит?! Почему он не запретит нам с ней всё это г..но?! Смотрит. Смотрит, бросит иногда одну какую-нибудь пронзающую фразу, негромко, сквозь зубы… И уйдёт. Но… Я чувствую, он, наверное, еле держится, чтобы не плевать нам прямо в лицо! Он, наверняка, нас так презирает, меня и маму, что даже не хочет ЭТО остановить. Ему гадко… приблизиться, «измазаться» о нас с ней, о наш образ жизни. Я так думаю. Поэтому он и не ругается. Ему… мерзко. И всё.
До недавнего времени я всегда, сколько себя помню, хотела быть похожей на маму образом мыслей, поведением, манерами и привычками, поступками и внешностью. И только в последнее время я вдруг стала замечать, что я больше не хочу быть на неё похожей. Ни в чём.
Сначала для меня перестало быть важным иметь с ней сходство внешнее. Я начала краситься, одеваться и причёсываться без оглядки на неё, просто так, как мне нравится. Однажды я перестала переживать и расстраиваться из-за того, что у нас с ней совсем разные глаза, губы, цвет волос… Мне стало вдруг совершенно плевать, что её нос красивее, чем у меня. И вообще, внешность мамы перестала мне казаться в чём-то лучше, чем моя, хотя раньше я считала её красивее, всегда.
Чуть позже мне перестали нравиться некоторые замашки её, привычки, жесты… Я даже стала ловить себя на мысли, что приложу все усилия, чтобы у меня именно таких не было.
При этом, мне всё ещё льстило, когда мне говорили, что у меня мамина улыбка. И отношения наши с мамой, в общем, оставались прежними. И с папой. Увы, и с папой тоже прежними. Иногда он, правда, позволял себе сказать в мой адрес что-то забавное или даже тёплое, улыбнуться мне и беззлобно поддразнить… Но очень редко.
И в мои четырнадцать мне уже было совершенно очевидно, я - находка для практикующего психолога, если не психиатра.
___________________
Рождество. Это же, с..ка, РОЖДЕСТВО! Вот когда мне по-настоящему захотелось снова почувствовать себя ребёнком! Ребёнком, мать вашу!
Мне захотелось, чтобы было что-то… праздничное, и святое, и светлое. Как и положено в этот праздник. Чтобы огни, и вкусности разные. И красиво одеться, улыбаться и поздравлять друг друга.
Мне не нужны были сегодня никакие друзья, подружки, не нужны алкоголь и тусовки. Мне так хотелось чего – то почти забытого, домашнего и детского,… тёплого!
И именно так и начинался этот вечер. Мы с мамой много болтали, вспоминая моё детство,… она рассказывала и о своём. Мы нарядились с ней, сделали красивые причёски и нанесли лёгкий макияж. Мы думали, из чего будет состоять наш праздничный ужин. Я собиралась помочь его приготовить.
на душе у меня было легко. В доме играла красивая музыка… Жалко, что Дина гостила у тёти, маминой сестры. Именно сейчас мне хотелось обнять сестру, пощекотать, потискать…
Папа работал в этот день. Я очень ждала его прихода. Представляла себе, как он войдёт и обрадуется, увидев нас с мамой таких празднично-красивых, улыбающихся и, главное, трезвых.
Я отказалась от всех предложенных мне встреч со всеми друзьями и знакомыми, что, поверьте, было мне совсем не свойственно. Я не поехала к тёте с Диной. Я хотела побыть в этот праздник с мамой и папой… Как в детстве. Я любовалась нашей ёлочкой… и чувствовала себя… девочкой.
И мама,… мама была такой красивой! Ей я тоже любовалась. Она всё улыбалась… И улыбка её была такая тёплая…
На маме было платье шоколадного цвета с блёстками. Прекрасное, мне казалось, платье.
Наконец, пришёл папа. Мы встретили его очень весело и радостно. Он смущённо улыбался, его глаза потеплели, видимо, он был доволен. Моё сердце просто ликовало.
Я включила телевизор в гостиной. Мне было всё равно, что там сейчас идёт, всё казалось мне замечательным, весёлым и прекрасным.
Мама и папа болтали о чём-то на кухне. Он курил, она раскладывала еду по красивым тарелкам. Я всё собиралась пойти к ним, помочь маме, но в то же время, по-прежнему сидела перед телевизором, боясь нарушить эту атмосферу, давая им возможность поболтать там, вдвоём.
Вдруг я услышала раздражённую речь, какие-то громкие выкрики мамы, её плачущий голос…
Я вышла к ним в кухню. Мама стояла с бокалом в руке… На столе откупоренная бутылка… Это явно не первый бокал. Лицо мамы было искажено беззвучным плачем, оно жалко сморщилось; но в глазах была жгучая ненависть.
Папа стоял, прислонившись к подоконнику, курил и смотрел на маму своим таким привычным уже для меня, холодным, презрительным взглядом.
- Что случилось? - спросила я громче, чем мне хотелось бы.
- Ничего! – и выкрикнула, и всхлипнула мама, - Просто этот мудак, твой папаша, вечно чем-то недоволен!
- Что случилось?! – повторила я.
Разве можно было считать такой её ответ удовлетворительным?
- Твоя мать дура и алкоголичка, - тихо произнёс отец.
- Да что случилось?! - уже почти истерически выкрикнула я. Мой праздник, мой чудесный праздник с детскими яркими фонариками, с тёплым ощущением семьи и дома, мерк, рушился, умирал у меня на глазах, едва мелькнув в окне моей бестолковой, наполненной алкоголем и… чёрной мутью, подростковой жизни.
А они молчали. Мама плакала и отхлёбывала из бокала. Потом папа сказал:
- Я, пожалуй, пойду… к друзьям. Сегодня не ждите.
И ушёл. Даже не взглянув на маму… и на меня.
Мне было грустно, так грустно, как. Наверное, не было никогда в жизни до этого.
Я пыталась успокоить маму, понять, что у них с папой произошло. Она сказала только, что «он не оценил, а она так старалась», а он «вечно с недовольной рожей»... Что-то в этом роде. Она всё плакала и плакала, и пила вино.
Это было так больно, страшно грустно и как-то неестественно… Мы сидели с ней такие нарядные… и несчастные.
А потом она сказала, чтобы я шла спать, хотя мы так и не поужинали…
И я ушла в свою комнату, наверх, и стала раздеваться. На столе у моей постели стояла маленькая рождественская ёлочка, мигавшая радужными огоньками… И это было отвратительно. Это было как издёвка надо мной! Мои губы тряслись, мне ужасно хотелось плакать, но я всё почему-то сдерживалась. Хотя, кто бы мог сейчас увидеть мои слёзы?...
Странно, но мысль налить себе немного алкоголя, чтобы успокоиться, не посещала меня в этот раз.
Я легла в постель, зажгла лампу и взяла книгу. Хотела немного почитать, чтобы… выпасть, хоть не надолго, из реальности. А то, пожалуй, и не заснёшь.
Я читала. Не помню, сколько это длилось.
Через какое-то время моё внимание стало рассеиваться, и я услышала, что в ванной на первом этаже журчит вода. Этот отдалённый звук стал убаюкивать меня. И вдруг я резко будто очнулась и при этом испугалась. «Мама принимает ванну. Но она уже изрядно выпила. Вдруг она там… заснёт. Или ей станет плохо… Она захлебнётся!»
Я выскочила их комнаты, как ошпаренная и, стуча по лестнице голыми пятками, понеслась вниз.
Дверь в ванную была заперта, я крикнула: «Мам!» Дёрнула ручку. Я была так напугана, что со второй же попытки сломала хлипкий замок и ворвалась внутрь.
Вода бежала уже на пол. Розовая от крови вода. Никогда этого не забуду. Мама вскрыла вены.
Я поскользнулась на мокром полу, когда ринулась к ванне и, падая, больно ударилась грудью о её край. Но я почти не почувствовала тогда этой боли, только потом, гораздо позже… Я зажимала руками мамины запястья, пытаясь остановить кровь. Потом поняла, что делаю, наверное, что-то не то… Я приложила руку к её сердцу. Бьётся! Выключила воду. (Надо же! Я выключила воду.) Дёрнула пробку, чтобы ванна начала спускать… Ринулась в гостиную к телефону. Вызвала скорую. (Это помню совсем плохо). Зато хорошо помню как завязывала запястья полотенцами мокрые, липкие, холодные,… пытаясь задержать эти убегающие из мамы на моих глазах красные струйки её жизни. Периодически встряхивала её, пытаясь привести в чувства. И то и дело слушала её дыхание слабенькое-слабенькое, прикладывая ухо к маминым губам…
А потом приехала скорая. Они что –то делали там с мамой… И я отвечала на их вопросы. Чётко, почти спокойно. Я не плакала и держала панику в узде. Как выяснилось тогда, я это могу.
Врачи долго возились с мамой. Но потом она пришла в себя. Они сказали, что ей надо в больницу, но она отказалась. И тогда они спокойно двинулись к выходу, дав ей предварительно что-то подписать, и только бросили на ходу устало и почти равнодушно: «Смотри за ней пока. Она ещё может умереть. Эта дура». И ушли.
Я сидела рядом с мамой всю ночь и весь день, и всю следующую ночь, и весь следующий день.
Нет, конечно, я отходила пописать, и принести что-то перекусить с кухни, и даже умыться. Но всё остальное время я была рядом с ней.
Два раза она теряла сознание. Но я быстро приводила её в чувство. Мне было страшно, очень страшно, но я больше не звонила в скорую, потому что мама так умоляла этого не делать… Она сказала, что еле уговорила врачей не сообщать в «психиатричку». Если ещё приедут, точно сообщат.
Звонить папе мне даже не пришло в голову. Пугать кого-то из родных, друзей, я не хотела. А маме, наверное, и вовсе-то было бы стыдно… и противно.
Я чувствовала себя в это время очень одинокой, несчастной, сильной… и взрослой. И в этом не было ничего приятного. Это было «настоящее» ощущение своей взрослости. Не такое, какое испытываешь, закурив в зале ресторана, выпивая, или прогуливая занятия… А ужасно обременительное, но абсолютно неотвязное чувство собственной ответственности за всё происходящее.
Я, конечно, запомнила это на всю жизнь. Эти события, это время, эту ночь… Как и то, что было после.
Кто бы знал, чего мне стоило потом смотреть в глаза дедушке!... Смотреть и молчать о том, что его дочь, моя мама, пыталась вскрыть себе вены. На Рождество.
А папа. Папа, мне кажется, стал теперь смотреть на неё, мою маму, нашу с Диной маму, ещё презрительнее.
И однажды я зашла домой, открыв дверь своим ключом, видимо, родители меня не услышали… Подойдя к порогу гостиной, я увидела пьяную маму и как папа… залепил ей звонкую пощёчину.
- Ты что?! – выкрикнула я.
Мама так горько заплакала… А он оттолкнул меня и вышел…
_______________________
Спустя год они развелись. Мы с Диной остались с мамой и папа нас не навещал. Не навещал и не звонил. Никогда.
Теперь мы обе уже взрослые женщины, и я, и Дина. Свои семьи, жизни, дети… Мы с ней очень дружны.
Мамы не стало два года назад… И я написала о том, что так часто мне вспоминается. Так часто…
По-честному.
Э. Гросс 2022г.