Группа экскурсантов попадает за бетонную стену закрытого теократического государства Сабинянии – крошечного кусочка первозданного рая на берегу Средиземного моря. Его принципы - полное обобществление имущества, возвращение к примитивному сельскому хозяйству и сведение к минимуму нагрузки на окружающую среду. Возможно ли такое? Нет ли тут обмана или принуждения? Героям предстоит узнать это, а также самим поучаствовать в защите микрогосударства от внешнего агрессора.
Глава 1. Тоска о потерянном рае
Существование этого государства на карте мира кажется невероятным, и только за давностью лет скептикам приходится смириться с тем, что это все-таки правда – Сабиняния есть на свете. Она существует потому, что существует уже несколько десятков лет, а с прошлым не поспоришь. Спасибо какой-то очередной политической неразберихе в районе Балкан в 60-е – 70-е годы прошлого века. Именно тогда, на волне парада независимостей микрогосударств, на побережье Средиземного моря возник этот плотно огороженный кусочек рая с крошечным населением и дотошной реконструкцией эпохи примитивного натурального хозяйства (если не считать нескольких компьютеров на всю страну). Стабильное существование этого полупустого райского сада противоречит логике, потому что по логике соседи, истощенные недостатком территориальных ресурсов, давно должны были его раздавить. Как минимум, туда должны были ввалиться толпы застройщиков курортов с их отелями, музыкой, туристами, автомобилями и закатать леса в асфальт. Немногочисленных жителей, впрочем, могли бы оставить как развлечение для туристов. Наконец, туда мог бы высадиться небольшой воинский корпус под лозунгом того, что за забором-границей государства нарушаются права человека. Тем более, что они там наверняка нарушаются, потому что создать закрытую коммунистическую утопию без нарушения индивидуальных прав нельзя.
Но ничего этого не происходит. Не высаживаются десантники, не завозят вслед за ними стройматериалы отельеры. Никто не рубит лес, не взрывает девственные песчаные дюны, не втыкает в берег зонтики и ларьки с фаст-фудом. Пляжи не облепляют жеманные тела красавиц в купальниках, делающих селфи с напряженно глядящими аборигенами. Нет. За забором по-прежнему находится непознаваемый мир, способ выживания которого представляет для всех загадку. Фотографий сабинян очень мало; те, что есть, очень старые: руководство утопии запрещает делать фото на своей территории. Зато есть рисунки немногочисленных представителей внешней, то есть нашей, цивилизации, которых допустили внутрь в рамках ежегодной экскурсии. Эта экскурсия – довольно интересный жанр, о котором я надеюсь позднее рассказать подробней. Да – в нарушение всех законов типичных закрытых обществ (как, например, КНДР), Сабиняния не препятствует обмену информацией между своими и чужими. Хотя в КНДР тоже пускают туристов, и даже в тысячу раз больше, чем в Сабинянию. Правда, их передвижение по стране контролируют. Впрочем, передвижение экскурсантов сабинянское руководство тоже контролирует. Но так как здесь речь идет, фактически, о природном парке размерами примерно 50 на 60 километров, то это делается очень ненавязчиво. Спрятаться все равно не получится. Интересно другое (и в этом колоссальное отличие от КНДР). По крайней мере, так декларируется: сабинян не только не отлучают от информации о внешнем мире, но чуть ли не в обязательно порядке к ней приобщают. Якобы на территории государства-заповедника есть несколько компьютеров с интернетом, работающих от солнечных батарей. Связь они получают от ближайшей «заграничной» ретрансляционной вышки. И якобы все небольшое население страны регулярно по очереди усаживают за эти компьютеры в порядке обязательного всеобуча. По-видимому, во время этих сеансов они должны успеть как приобщиться к миру цивилизации, так и принять решение от него отказаться. Не буду судить, насколько это возможно за столь короткое время. Ведь привычка критиковать цивилизацию обычно характерна как раз для тех, кто ею слишком обласкан; что касается людей, принудительно имплантированных в эпоху традиционного сельского хозяйства, то блага цивилизации должны видеться им сладкой мечтой. Да, что еще важно: в Сабинянии есть обширная библиотека на разных языках (в том числе бумажная). Жители, по официальной версии, с детства имеют доступ к сокровищнице европейской (и не только) литературы. Они (якобы) в совершенстве знают школьную программу на уровне лучших российских, английских и японских школ, прекрасно разбираются в современном научном, философском и политическом дискурсе (и разумеется, следят за всеми последними новостями). Они знают по несколько иностранных языков (логично, а как иначе им читать книги и новости?). И, познав все это (заметьте - лишь в теории), сабиняне в полном составе решают отказаться от запретного плода. М-да, согласен - звучит сомнительно. Хотя справедливости ради нужно сказать, что несколько человек в разное время все же покинуло этот закрытый рай. Сейчас они живут в разных странах и, конечно, представляют собой весьма заманчивый трофей для журналистов и правозащитников, которые время от времени жадно пытают их на предмет того, как им жилось в жуткой тоталитарной общине. Насколько я понимаю, сенсационных ответов пока получить не удалось; в противном случае мы об этом узнали. Так что пока можно сделать лишь один вывод: вход в государство-заповедник закрыт (за редкими исключениями, о которых - позже), а выход – вполне возможно, открыт. Для всех ли – неизвестно. Не буду гадать раньше времени, уподобляясь поверхностным журналистам и блогерам. Пока все мои сведения о Сабинянии не выходят за пределы общедоступных источников. Я хотел бы, как и многие, получить больше информации. Но пока это - лишь мечта.
Единственный вопрос, по поводу которого уместно рассуждать – это, повторюсь, загадка стабильности этого удивительного сообщества. Натуральное хозяйство слишком зависимо от погодных условий, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение продовольствием пусть даже всего две тысячи человек (такова официальная численность населения страны). Как и везде, здесь бывают засухи, резкие похолодания, затяжные дожди, ураганные ветры – все, что раньше во всем мире было причиной голода, а сейчас успешно компенсируется, во-первых, удобрениями, а во-вторых, международной торговлей. Случился неурожай – ничего страшного, можно купить зерно за тридевять земель, было бы на что. Но Сабиняния ведет торговлю чисто символически. Раз в год «за стену» отправляется небольшой караван из «экологически чистых», как у нас говорят, деликатесов, а там избранный внешний агент, потомок единственной семьи, наделенной еще десятилетия назад исключительным правом вести с Сабиняней товарообмен, меняет драгоценные корзины с редкой рыбой на металлические орудия труда, которые в нашем мире в сравнении с этой рыбой не стоят почти ничего. Так сабинянцы получают ножи, лопаты, пилы, гвозди, топоры, а также металлопрокат для изготовления оружия, который, судя по всему, они выковывают сами в своих аутентичных кузницах.
Все бы хорошо, но! Количества товара, необходимого для того, чтобы обменять его на еду для 2000 человек в течение голодного сезона, в Сабинянии нет. Тем более, что единственный ее возможный товар – это как раз еда. Так вот, насколько мне известно, в краткой истории райского побережья было несколько случаев серьезной нехватки продовольствия. Писали и о массовых смертях, но эта информация не подтверждена, так как вход внешних посетителей внутрь стены случается не чаще раза в год. Активная общественность, привыкшая горячо сочувствовать в подобных случаях (особенно когда речь идет не миллионах голодающих, которым все равно не помочь, а о реалистичном количестве), разумеется, выступила с инициативой немедленного спасения Сабинянии. Руководство государства (точнее, человек, который обычно выступает от его имени в течение последних 20-30 лет) вежливо поблагодарил за предложение гуманитарной помощи и принял ее, но пропустить в страну волонтеров отказался. Активная общественность вновь зашумела: как так, ведь есть серьезная опасность, что поставки еды просто разворует\съест сабинянская каста господ, а простые голодающие ничего не получат. Представитель ответил, что великодушные общественники могут застраховаться от такого ужасного исхода, просто прислав очень много еды, которую господам, даже если бы они существовали, съесть одним было бы не под силу. Логично, что господствующий класс в сообществе из двух тысяч человек не может быть многочисленным. Как ни странно, на уровне аргументации общественность больше ничего придумать не смогла. Наиболее радикальная ее часть в очередной раз предложила высадить на берег Сабинянии вооруженный десант, чтобы наконец-то смести тиранию верхушки тоталитарной секты, которая-де с помощью манипулятивных техник обратила свою паству в рабство. Но идея поддержки не нашла. Точнее, разбилась о сопротивление противоположных идей в тех же самых головах. Как мы знаем, общественность, которая сочувствует голодающим и бесправным – это обычно та же самая общественность, которая выступает против мировой гегемонии сверхдержав, отстаивает свободу меньшинств и умиляется традиционному образу жизни. Поддержать военное вторжение куда бы то ни было эта общественность ни за что бы не смогла, а начнись оно – горячо бы выступила против. Возможно, мамы и папы именно этих людей много лет назад поддержали создание Сабинянии, как долгожданного островка гармонии с природой посреди ужасов технократии. И теперь – напасть, уничтожить, убить, застроить отелями, распродать под коттеджи? В результате озабоченность правами сабинянцев так и осталась на уровне дискуссии. При этом, добавлю, что немногочисленные случаи эмиграции из Сабинянии были связаны именно с голодными периодами. Общественники, как я уже говорил, пытались добиться от этих людей сенсационного рассказа о том, как каста господ отнимала и пожирала гуманитарную помощь, но вроде как ничего подобного так и не прозвучало. Разумеется, выдвигалась версия, что эмигранты запуганы сабинянскими верховными жрецами и опасаются, что те могут найти их и убить из мести даже на территории США, куда кто-то из них уехал. Тем не менее, пока все вроде бы живы. Поэтому ни одна из вышеприведенных версий не подтверждена, но и не опровергнута.
Основы
Я отвлекся и не успел рассказать об идейных основах возникновения Сабинянии. Попробую опять-таки скомпилировать то, что знаю из разных источников. Начать с этой детски-наивной формы названия – Сабиняния, то есть Земля Сабины, или, как иногда говорят, Берег Сабины. Впрочем, такое простодушие характерно для мифа. Для мифа, в который искренне верят. Искренним мифотворцам неважно, что о них думают окружающие. Итак, кто же такая Сабина? Странно, но этим нелепо-гламурным именем они назвали свою богиню. Судя по всему, она – хозяйка и создательница всего внутризаборного заповедника. Возможно, она также творец всего сущего, но этот вопрос нужно адресовать религиоведам, которым посчастливилось глубоко изучить ее культ. Последний, в свою очередь, возник где-то в 50-е - 60-е годы ХХ века. Этот период, как мы знаем, был богат на экзотичные религиозные миксы среди городской интеллигенции. Адепты культа, уединившиеся в этот тогда еще не востребованный бизнесом райский уголок, вскоре и основали Сабинянию, закрывшись от развращенного мира бетонной стеной. Самая подходящая аналогия из искусства, которая, подобно отражению в волшебном зеркале, всегда возникает при рассказах о Сабинянии – это голливудский фильм начала 2000-х гг. (если не ошибаюсь) под названием «Таинственный лес». Там некая группа единомышленников решила спастись от цивилизации, упрятавшись вместе со своими семьями в глубины купленного (!) под эти цели огромного частного заповедника. На какой организационной основе осуществлялась охрана его границ (вроде как их охраняла служба из внешнего мира, не знавшая, что внутри живут не только звери), в данном случае не важно. Важней другое: создатели общины решили, подобно Моисею, вырастить поколение, которое бы не подозревало о существовании внешнего мира. А также цивилизации, 20 века, технологий и т.д. Земледельческая коммуна в лесу по культурному развитию застряла где-то на уровне американских сектантских общин 19 века. С той лишь разницей, что современные сектанты знают о внешней заразе и, как могут, с нею борются в своих рядах. Напротив, в «Таинственном лесу» правду знало только старшее поколение. Желание молодежи выйти и посмотреть на мир гасилось с помощью театральных представлений, разыгрываемых стариками, которые с помощью нехитрых декораций изображали регулярную осаду деревни какими-то ужасными чудовищами. С точки зрения искусства идея – великолепная. Но для реализации на практике ей кое-чего недостает. И не только ясности с охраной внешнего периметра. Мне, например, очевидно, что для стабильности малому сообществу необходимо, в первую очередь, идейно противопоставлять себя внешнему «миру зла». Непременно - гордиться своей инаковостью. В противном случае будут углубляться противоречия внутри системы, хотя бы – между отцами и детьми. Молодые захотят жить по-новому, покинуть родительский дом - и тут уж никакие костюмы чудовищ не смогут их удержать.
Второй пример – восхитительный эпичный «Аватар» Джеймса Кэмерона. Пересказывать его нет нужды. Если бы Сабинянии было не 50, а, например, 10 лет от роду, я был бы уверен, что создатели государства-заповедника просто списали его с этого великого образца. Совпадения наблюдаются вплоть до деталей – например, и там и там присутствует женское материнское божество, и там и там фигурирует воинский «спецназ», всегда готовый к самопожертвованию ради защиты родины. Уровень растворения жителей планеты Нави из «Аватара» в общем деле таков, что там вообще исключаются социальные противоречия. Как мы помним, в фильме ни разу не появляется ни одной паршивой овцы, которая бы предпочла личные интересы общим. Достигается это чудо, насколько может судить зритель, глубокой религиозностью народа нави. Вера их настолько сильна, что никаких дополнительных ухищрений, вроде образа внешнего врага, для тотальной мобилизации не требуется. Насколько можно судить, до атаки злых землян нави ни с кем на планете не враждовали, и другие их соседи – тоже.
Можно было бы предположить, что подобная религиозность служит объединяющей силой и для сабинян. Но фантазия – одно, а реальность – совсем другое. Мне трудно представить, что факел веры (к тому же – не традиционной, а возникшей в голове какого-то экзальтированного современного философа) может пылать с одинаковой силой уже более полувека. Ведь человек не может все время жить в состоянии экстаза, тем более, когда при этом нужно еще и возделывать (весьма примитивным способом) поля и огороды, бороться с голодом, холодом и болезнями, растить детей. Ведь у сабинян, в отличие от нави, есть (как считается) адекватное представление о нашем мире. Но как они к нему относятся? Как к сладкому запретному плоду (тогда никакие стены не сдержали бы поток беглецов) или как к средоточию порока? Предположим, они поголовно столь искренне считают нашу цивилизацию злом, что готовы отказаться ото всех личных интересов ради общего дела круговой обороны. Однако как можно считать цивилизацию злом, если ты ВСЕ о ней знаешь? Может, я не прав, но мне кажется, что наш мир так сложен и противоречив, что дать ему однозначно отрицательную оценку сможет лишь очень поверхностный взгляд. Как, например, взгляд ребенка в СССР, который был уверен, что Нью-Йорк весь завален трупами умерших от голода безработных (это я недавно вычитал из «Белого на черном» советского ребенка с несоветским именем Рубен Гальего). Однако те, кто говорят от имени жителей заповедника, настаивают, что в информированности сабинян о внешнем мире почти нет пробелов. Но что значит это «почти»? Они что, имеют аккаунты в социальных сетях и под вымышленными именами ведут диалоги с «внешними» френдами? Может быть, и среди моих френдов найдется сабинянин, тем более что я постоянно публично заявляю о своем интересе к этой теме? Увы, я знаю, что это было бы невозможно: традиционное земледелие и традиционный быт, пусть даже в таком благодатном районе, как Средиземноморье, почти не оставляет досуга для подобных развлечений. Куда логичней предположить, что в Сабинянии есть отдельный класс «посвященных» (они же, возможно, жрецы культа Сабины), которые освобождены от тяжелого труда и могут с утра до вечера пастись в интернете для наилучшего познания «мира греха». С другой стороны, как мы все знаем, возникновение привилегированного класса внутри бедного эгалитарного общества неизбежно ведет к тому, что он будет пытаться упрочить свое положение, максимально обособив себя от всех остальных. Результат показан Оруэллом в его великолепном «Скотском хуторе» - это перерождение интеллектуальной элиты и превращение ее в новую эксплуататорскую касту.
Но опять-таки, спасшиеся из «райской тюрьмы на берегу Средиземного моря» (выражение взято из не помню какого правозащитного паблика) не рассказывают ничего подобного. А может, они тоже принадлежат к касте праздных жрецов, приручивших компьютерную мышь? Потому-то они и сумели вырваться – они обладают среди своих относительной свободой. Но тогда почему молчат, живя в эмиграции? Почему не рассказывают об ужасах режима? Ведь снаружи им ничего не угрожает.
И я снова возвращаюсь к тому, с чего начал. Я не знаю секрета этого общества. Я не знаю, что удерживает его как от внутреннего взрыва, так и от прорыва враждебных сил извне. Впрочем, я собирался начать не со своих сомнений, а с сухого описания в духе средневековых путешественников. Наверное, оттого, что мне пока не довелось стать путешественником по Сабинянии, у меня ничего и не получается. Что ж, сдаюсь. Просто вставлю для начала текст из энциклопедии, который когда-то впервые заставил меня задуматься о Сабинянии. Да так сильно, что с тех пор я не могу думать ни о чем другом.
«Сабиняния.
Микрогосударство на берегу Средиземного моря. Теократия; управляется жрецами. Возникла как закрытая религиозная община культа т.н. «Богини Сабины», появившегося в среде городской интеллигенции в Европе и США в 60-е годы. Адепты культа практикуют бытовой аскетизм, коммунистическое ведение хозяйства и возвращение к традиционному образу жизни – примитивное земледелие и скотоводство, рыборазведение и рыболовство. Важнейшей задачей государства является забота об окружающей среде: сабиняне стремятся вернуть природе первозданный облик, в котором немногочисленные люди смогли бы гармонично существовать, оказывая на нее минимальное влияние. С целью реализации этих идей на практике в 50-60 гг. сначала возникла община, которая затем получила статус государственного образования.
Территория
Территория, занимающая 300 кв. километров, включает в себя морской залив, окруженный со стороны материка подковообразным горным хребтом, спускающимся к берегу с двух сторон скалистыми грядами. Таким образом, если не считать акватории, Сабиняния находится как бы в естественной чаше, облегчающей охрану границ. При этом по сухопутному периметру выстроена бетонная стена, которую патрулируют вооруженные силы этой крошечной страны. Известно, что несанкционированные попытки проникнуть на территорию страны (как из любопытства, так и с целью добычи рыбных ресурсов) караются весьма сурово, вплоть до ликвидации нарушителей на месте.
Население
Детальных сведений о быте сабинянцев не очень много. Туристов в традиционном понимании здесь нет. Раз в год руководство страны пропускает внутрь экскурсионную группу из 5-10 человек, тщательно отобранных среди желающих по всему миру. Фотографировать экскурсантам запрещено, можно лишь делать зарисовки. При этом им не запрещается общаться с сабинянами, которые прекрасно владеют многими европейскими языками (в том числе и молодежь, которая родилась и выросла уже «за стеной»). Турпоездки самих сабинян во внешний мир запрещены. Однако разрешена эмиграция: примерно полтора десятка жителей за все годы существования микрогосударства его покинули.
На рисунках, изображающих сабинян, можно увидеть людей, преимущественно худощавых и ростом не выше среднего, закутанных в примитивные одеяния из грубой ткани, кожи, шнурков и ремней. У женщин, а также у молодых мужчин встречаются сложные прически из кос. Экономика Сабинянии построена по принципу равноправной коммуны: все производимое членами общины делится поровну на всех. Практически все население занято в сельском труде. Мужское население по очереди отбывает службу в армии – точнее, в великолепно обученном отряде «спецназа», охраняющем границы и препятствующий чужим рыбацким судам заплывать в территориальные воды Сабинянии и вылавливать рыбу. Об отваге и самопожертвовании этого спецназа известно много; заслуживает внимания мастерство членов отряда в использовании гребных плавсредств, похожих на каяки, и способность невероятно долго находиться в холодной воде.
Население страны составляют представители различных национальностей (впрочем, лишь белой расы), которые некогда объединились в общину, и их многочисленные потомки. Доля старшего поколения невелика: по причине низкого качества медицинской помощи (из-за отсутствия технологических производств здесь практикуется только традиционная медицина, траволечение и т.д.) продолжительность жизни невелика. Кроме того, высока детская смертность, благодаря чему государство избегает перенаселения. Известно, что в сабинянских семьях рождается много детей, но до зрелого возраста могут дожить лишь двое-трое, а может и всего один ребенок.
Язык
Экскурсантам доводилось встречать в Сабинянии пожилых людей, чьим родным языком когда-то были английский, французский, испанский и итальянский. Они хорошо владели и другими языками. При этом в государстве используется собственный язык, непонятный посторонним. По мнению некоторых наблюдателей, в нем присутствуют отдельные слова и элементы слов из европейских языков, из чего можно сделать ввод, что частично он представляет собой суржик (языковую смесь). В то же время большинство компонентов этого языка не поддается идентификации. Возможно, из-за особенностей произношения: в речи сабинянцев мало гласных звуков и много согласных. Очевидно, гласные они просто «проглатывают». Каким образом цельная языковая система могла сформироваться за столько короткий период – всего 2-3 поколения – загадка для лингвистов. Существует ли у этого языка письменность – неизвестно.
Дома
Сабиняне живут в легких постройках бивачного типа из деревянных жердей и натянутых на них кусков ткани и коровьих шкур. При необходимости их легко разбирают и переносят с места на место. При этом дома хорошо отапливаются в холодный период. Несмотря на благоприятный климат, зимой здесь бывает холодно и дождливо. Известно лишь об одном каменном здании на территории государства. Круглое в плане, оно хорошо видно из космоса. Предполагается, что это храм для отправления культа богини Сабины, а также – местообитание жрецов, которые и управляют государством. Здесь же, вероятно, находятся компьютеры, с помощью которых сабиняне выходят в интернет (по официальной версии, это право есть у всех), и богатая библиотека на разных языках.
Общественное устройство и хозяйство
Считается, что у сабинян нет собственности, за исключением одежды, оружия и мелких личных вещей. Это роднит общество с коммунистическими утопиями. Предыдущие исторические попытки реализовать эти утопии (СССР, Куба, КНДР, Кампучия и др.) в большей или меньшей степени показали свою несостоятельность. Вполне возможно, сабинянская коммунистическая экономика удерживается на плаву благодаря небольшому населению, которое в настоящее время практически не растет (2000 человек). Насколько можно судить, уровень обобществления быта в Сабинянии гораздо выше, чем был в СССР, и может сравниться разве что с полпотовской Кампучией. Так, здесь людям запрещается иметь даже постоянную профессию, в которой человек мог бы преуспеть и тем самым сделать ее своей «интеллектуальной собственностью». Все сабиняне поочередно заняты на всех видах работ, которые есть в государстве (разве что женщины в мирное время не привлекаются к воинским обязанностям). Они также не привязываются к конкретному месту работ (полю, саду, огороду, ферме), и постоянно перемещаются от одного к другому. Логикой перемещения работников и распределения труда заведуют жрецы. Неизвестно, насколько такая организация эффективна, но она практикуется довольно давно. Часто люди перемещаются с места на место относительно целостными трудовыми «отрядами». По-видимому, этим делается уступка здравому смыслу, так как работа у уже сложившегося коллектива идет лучше, чем у вновьсобранного. Однако ни один отряд не сохраняет свою стабильность слишком долго. Рано или поздно начинается ротация. Жрецы перемещают людей с объекта на объект либо исходя из их трудовой эффективности, либо по просьбам самих работников, которым оказывается некомфортно находиться в одном коллективе\на одном виде работ, и они просят перевести их на другой. Во всяком случае, есть информация, что мнение работников при этом тоже учитывается.
Семьи
В основном работники перемещаются с объекта на объект целыми семьями, но есть случаи, когда подросшую молодежь по их просьбе отправляют работать отдельно. Также семьи разделяются, когда кому-то приходит черед служить в воинском отряде. Впрочем, учитывая размеры государства, разлукой это назвать трудно. Как известно от самих сабинян, у них достаточно свободного времени, чтобы посещать своих родственников, друзей и возлюбленных, оказавшихся на других объектах. Согласно общепринятой версии, сабиняне женятся без принуждения; пары образуются по любви. Вместе с тем случаи распадения пар редки. Очевидно, здесь играет роль традиция, а возможно, и законы. Впрочем, возможность легально жить и работать вдали от супруга, к которому больше не испытываешь близких чувств, отчасти решает проблему. О том, можно ли расстаться с супругом и вступить в повторный брак, информации нет. Про свадебные обряды известно, что они существуют, хотя, в отличие от нашей традиции, скромны и небогаты. Экскурсантам наблюдать их не доводилось.
Армия
Профессионального воинского отряда в Сабинянии нет. В отряде служат по очереди, как и работают на всех остальных видах работ. Это распространяется и на командный состав отряда (командир и его помощники). В отряде нет постепенной ротации: вероятно, таким образом в Сабинянии борются с негативными проявлениями иерархии между старослужащими и новичками. Отряд сменяется сразу всем составом. Казалось бы, это должно отразиться на его боеспособности. Однако этого не происходит: мастерство сабинянских воинов – предмет многочисленных интернет-историй. Возможно, недостаточная слаженность текущего состава отряда компенсируется тем, что многие его члены уже имели возможность служить в прошлом и сохранили боевые навыки. В случае, когда государству угрожает опасность, в армию мобилизуются люди из числа гражданского населения, а также женщины. Известно о нескольких вооруженных конфликтах с участием сабинянских ВС, в результате которых погибли иностранцы. Сабиняне дважды атаковали рыболовные суда, вторгавшиеся в территориальные воды микрогосударства ради добычи рыбы. Несмотря на то, что рыбаки были вооружены, отряду удалось подобраться к судну на каяках, десантироваться и захватить. В обоих случаях все члены экипажа судов в ходе операции были убиты, кроме одного. Оба раза одному из моряков сохраняли жизнь, дабы он мог рассказать, что случилось с его товарищами. Суда были захвачены в качестве трофеев: их разобрали, и детали по сей день используются в быту жителей. Убитых, а также выживших вернули во внешний мир через сухопутную границу».
Здесь я не могу не прокомментировать. Зрелище окровавленных мертвых тел в телевизоре и запинающийся рассказ еще одного тела, живого, не мог не породить очередной всплеск антисабинянских настроений. Думаю, в этот момент община была как никогда близка с вооруженному вторжению и разгрому. Крови жаждали все, включая демократическую общественность. Право, я не знаю, как тогда удалось избежать конца. Возможно, Сабинянию спасло то, что мудрым решением жрецов и командира ВС вся операция снималась на видео, хотя и издалека (заметьте, камера у бойцов нашлась!). В записи видно, что окружившие судно люди в каяках сначала требуют покинуть территориальные воды; проходят минуты, но судно не меняет курс, медленно продолжая двигаться вдоль берега. Спустя несколько минут начинается и столь же быстро заканчивается штурм. После этого случая общественность и власти государств-соседей (особенно того, откуда родом были погибшие рыбаки) требовали если не ковровых бомбардировок и морского десанта, то, как минимум, вооруженного захвата т.н. «верховного жреца», или кто там отдал приказ о крайних мерах. Вроде бы не отрицая права микрогосударства на неприкосновенность границ, общественность упирала было на то, что бедные браконьеры-де не были военными. «То, что пришедшие грабить нашу рыбу не носили военной формы, не снижает для нас их опасность, - прокомментировал официальный «голос» Сабинянии. - Все знают, что наши ресурсы крайне скудны. Чтобы досыта кормить наше население, мы вынуждены считать в буквально смысле каждую рыбу. Ваши рыбаки были способны выловить сразу несколько тонн, так как у них для этого есть технологичное оборудование. У нас же есть только руки, сети, удочки и гарпуны. Ущерб от действий ваших рыбаков исчислялся бы не деньгами, как это вы привыкли делать, а несколькими днями голода наших граждан. И несколькими десятками детских смертей. Именно поэтому мы вынуждены относиться к подобным вылазкам ваших сограждан крайне серьезно. Это сытые люди, которые в целях увеличения заработка (а может, и просто развлечения) пришли обречь нас на голод. Предупреждение было сделано. Ваши рыбаки не поверили в серьезность наших намерений. Поэтому мы вынуждены были их ликвидировать».
«Голос» тактично апеллировал к правам слабых меньшинств, которые для демократической общественности, как известно, святы. Причем не к какому-то там праву на традиционный образ жизни, а к праву на физическое выживание. Демократическая общественность запнулась.
Второй бой – уже не столь кровавый – случился несколько лет спустя. (Приведенная мною статья немного не точна. Во втором конфликте из семерых браконьеров были убиты только двое. В статье есть и другие ошибки). Теперь рыбаки подготовились получше. Они пустились в плавание на прогулочной яхте, однако трюм был набит рыболовными сетями. Очевидно, они рассчитывали, что сабинянский спецназ не осмелится атаковать «мирных туристов». Когда это все-таки случилось, противники Сабинянии взвыли: посмотрите, жестокие головорезы напали на туристов, которые случайно заблудились в море! Однако и тут было предъявлено видео, которое показывает, что от кормы яхты под воду уходит сеть, и дело происходит в прямой видимости сабинянских пляжей. После того, как «туристы» заметили окруживших их вооруженных пловцов, они попытались было срезать сеть, но не успели. С воды по-английски послышалось требование убираться. И тут рыбаки допустили промах: они не сочли боевых пловцов, которые на сей раз были без каяков, серьезными противниками. Один из них достал винтовку, думая, видимо, напугать сабинян. Этого ему точно не следовало делать, потому что в следующее мгновение он упал, сраженный коротким копьем в горло. Далее пловцы мгновенно, как ящерицы, взобрались на борт, используя все мало-мальски выступающие детали. Еще один рыбак попытался отстреливаться – и также был убит. Как потом выяснилось, он успел ранить одного из спецназовцев, но не серьезно. На этом смерти прекратились. Думаю, мудрое руководство страны все же сочло за лучшее больше не испытывать терпение демократической общественности. Припугнули один раз кровавой баней – и хватит, не надо перегибать палку. Пятерых рыбаков взяли в плен. Они также были переданы во внешний мир через основные «ворота страны» - небольшую дверь в стене, сделанную поблизости от побережья.
Мир получил урок, который гласил: в Сабинянии забота о правах тех, кто пришел отнимать еду у сабинян – слишком большая роскошь. С другой стороны, никакой агрессии по отношению к соседям сабиняне не проявляют. И не мудрено: они и так ходят по лезвию бритвы. Впрочем, если бы кому-то очень хотелось на них напасть, то за провокацией, думаю, дело бы не стало. Однако опять-таки, по неведомой мне причине, все обошлось. Мировое сообщество сглотнуло обиду, похоронило рыбаков и оставило попытки нарушения границ. Любопытные туристы смотрят на Сабинянию в бинокли, аккуратно построившись своими катерами вдоль границы территориальных вод. Я не могу объяснить, почему алчные турагентства не продают вертолетные туры над Сабинянией: сбить вертолет спецназ вряд ли сможет. Этаким образом т.н. цивилизованный мир мог бы убить сразу двух зайцев – и заработать денег на туристическом спросе, и замучить Сабинянию безостановочным вертолетным ревом над головой. Ни о каком уединении тогда бы речь уже не шла. Однако по какой-то причине этого тоже никто не предпринимает. Может, просто никому до сих пор не пришло в голову?
Глава 2. Приближение
Как и все, что заманчиво и недостижимо (недостижимость стимулирует заманчивость), Сабиняния, что называется, находится в зоне горячей информационной ротации. Ей посвящены бесчисленные мемы, плакаты, рисунки на футболках, художественные рассказы, компьютерные игры. Про нее говорят, о ней пишут, на нее ссылаются, ею грозят, ее ставят в пример. Вобщем, у потребителя есть все, кроме нее самой. Я сам состою в нескольких посвященных ей интернет-сообществах. Скорее, я делаю это не для того, чтобы обогатиться информацией о любимом предмете (тем более что у большинства участников обсуждений ее гораздо меньше, чем у меня), а чтобы смягчить горечь неутоленного обладания. Я общаюсь с такими же, как я, мечтателями о Сабинянии, и чувство общности нашей потери (хотя ведь нельзя потерять то, чего никогда не имел) хоть немного, но утешает меня. Впрочем, большинство любителей почесать языками на тему сабинянской загадки, скорее, принадлежат к типу не безнадежно влюбленных, как я, а праздных гуляк, влекомых модой... Да-да, я знаю, я чересчур строг. Или это во мне говорит ревность? Ревность к тысячам других, которые отдали свое сердце тому же предмету, что и я? Может, я хочу наслаждаться своим страданием один, не теряясь в толпе? Или я вижу в них конкурентов на мой хоть и минимально возможный, но шанс? Да, пожалуй, мои чувства неразумны. И все-таки каждый вечер я от безнадежности снова и снова бросаюсь в гущу споров, тоски, ревности и любви.
Основная тема дискуссий – это, конечно же, оценка шансов попасть в Сабинянию. Для каждого из нас она стремится к нулю, что не мешает нам бесконечно гадать, задаваться риторическими вопросами, делать бессмысленные предположения и т.д. Увы, никакой официальной «формы заявки» на попадание в Сабинянию нет. Да и подавать ее некому. Руководство заповедника общается с миром в одностороннем порядке, без обратной связи. Очевидно, есть какая-то возможность «вызова» Сабинянии для официальных лиц других государств, но, так или иначе, этот путь для нас тоже закрыт. Самые уважаемые участники наших фанатских сообществ – это те несколько избранных, которые в разные годы ступили за бетонную стену в составе «экскурсий». На самом деле этих счастливчиков насчитывается уже несколько сотен по всему миру, но на то, видимо, они и избранные, что избегают пускать свои драгоценные впечатления в тираж. Большинство вообще не публичны. Приходится признать, что Сабиняния не зря выбрала именно их. Но как же она их выбрала? Каков критерий отбора? Судя по тому, что мне известно, все они были замечены и приглашены самим «верховным жрецом». Большинство из них - всевозможные экоактивисты. Кто-то специализируется на борьбе с мусором, кто-то – с рубками лесов, кто-то останавливает тяжелую технику, которая пытается построить очередной нефтепровод, кто-то ломает незаконные заборы на берегах и получает увечья от охранников богачей-хозяев и т.д. Попадаются и активисты общегуманитарного профиля, не связанные с охраной природы. Впрочем, было несколько и совсем необщественных людей. Я бы даже сказал, нелюдимых. Это давало бы мне определенный шанс (ибо я сам такой), если бы не их таланты – как правило, это писатели или поэты. Хорошие, но сторонящиеся т.н. коммерческой раскрутки.
Получается, в большинстве своем те, кто был допущен в Сабинянию – это так или иначе полезные обществу люди, посвятившие свою жизнь воплощению идей добра. Таково базовое представление о том, что нужно делать, чтобы тебя выбрали. Никаких гламурных журналистов и блогеров, которые любят получать острые ощущения и делать оригинальные селфи, вы в списке не встретите. Сабинянии не нужен пиар. Во всяком случае, ей не нужен пиар прикольной закрытой страны, куда модно пытаться попасть. Конечно, в определенной информации о себе она заинтересована. Нужно, например, чтобы мир знал, что это уникальное общество действительно существует, что его люди готовы до последней капли крови защищаться от внешнего вторжения и что оно никогда не станет открытым. Именно что никогда. Любой пиар закрытости, как известно, предполагает лишь повышение цены за право открыть. Но здесь – иное. Тщательно отобранные экскурсанты должны убедить мир в том, что Сабиняния никогда не станет его игрушкой. Умрет – возможно. Но никогда не подчинится. Значит, достойные допуска в Сабинянию, как минимум, не должны видеть в этой экскурсии престижное развлечение, венец своей карьеры популярного общественника. Это серьезная миссия, в которой человек не думает о себе, а думает о деле. О Сабинянии, о ее будущем и о будущем всех нас…
Извиняюсь за, возможно, излишний пафос. Но так рассуждаю я, так рассуждают многие мои коллеги по мечте. Возможно, мы преувеличиваем. Но мы все время пытаемся определить набор критериев, который бы позволил кому-то из нас (каждый надеется, что это будет именно он) однажды получить заветное приглашение. Какими мы должны быть? Героями-природоохранниками, останавливающими своей грудью лесорубов, которые валят реликтовые леса, или спасителями животных-сирот? Пожалуй, шанс у таких людей примерно на 15% больше, чем у других. Но при этом множество типичных героев так и не получили приглашения, хотя много лет громко выражали свое желание. Любопытно, увеличивает ли наши шансы фанатская активность? Всем нам интуитивно кажется, что чем больше мы позиционируем себя как страстные поклонники Сабинянии, тем больше вероятность, что таинственный Верховный Жрец нас заметит. Но это не так: очень многие приглашенные никакой активности прежде не проявляли. Во всяком случае, они так говорят.
Так получилось, что я не являюсь заметной персоной в природоохранном движении. Во многом из-за своей малообщительности. Если я и активист, то одиночка. Соответственно, я вряд ли могу быть в этом смысле заметен для Верховного Жреца, только если не считать, что у него есть какие-то нетривиальные способы различать индивидов среди многомиллиардного человеческого месива. Я не творческий человек, не поэт, не писатель и не журналист. Я не врачеватель душ, и пользы от меня миру мало. Единственное, чем я располагаю – это страстное желание оказаться с внутренней стороны стены. Мне ничего не остается, как активно это демонстрировать в интернете. Потому что если бы я не делал и этого, то мои шансы из стремящихся к нулю стали бы просто нулевыми. Конечно, я мог бы уповать на сверхвидение Верховного Жреца, или я мог бы молиться богине Сабине. Но последнее затруднено из-за моего скепсиса. При всем уважении и восхищении Сабинянией я не могу стать искренним сабинянином сам – то есть поверить в существование какого-то специфического божества, которое отвечает за маленький кусочек рая на берегу моря.
Критика цивилизации – общее место почти для всех людей с претензией на образованность. Сабиняния рифмуется со всем традиционным и естественным, которые горожанин, чувствуя себя бесконечно виноватым за то, что сам не таков, априори возводит в ранг добродетели. (Иногда, правда, эти добродетели исключают друг друга: например, убить браконьеров было естественным, но уже не очень традиционным актом). Так или иначе, Сабинянию принято приводить в пример всего хорошего в противоположность всему плохому. Считается хорошим тоном, особенно среди интеллигентной молодежи, заявить о своей готовность укрыться там от ужасов современной урбанистической культуры, и прочие бла-бла. Как и мечтательные рассуждения о деревенской пасторали, эти разговоры ведутся тем охотнее, чем больше говорящий уверен, что оказаться в Сабинянии ему никогда не суждено. Впрочем, многие горячо утверждают, что вот прямо сейчас все бросят и поедут, если позовут. Да – я забыл сказать, что за полвека существования Берега Сабины было три случая, когда представителя внешнего мира принимали в общину. Сначала претендент удостаивался чести оказаться среди экскурсантов, проходил за стену, а там каким-то образом доказывал Сабинянии, что он ей нужен. Думаю, редкость подобного исхода объясняется не только чрезвычайной ответственностью выбора – и со стороны соискателя, и со стороны государства-заповедника, - но и нежеланием Сабинянии увеличивать собственное население. Несмотря на высокую смертность, массовый приток иммигрантов быстро превысит пределы ее вместимости. Опять-таки, большое количество людей извне, пусть и уверенных, что они готовы полностью принять специфические ценности сообщества, может нарушить его хрупкую стабильность. Эти трое иммигрантов (назовем их избранными в квадрате) официально отказались от гражданства своих государств и заявили, что готовы отдать свое здоровье и жизнь ради новой родины. Больше о них ничего не было известно. Во всяком случае, о них конкретно. Если считать, что любой сабинянин в определенное время может выйти в интернет и пообщаться с цивилизованным миром, то теоретически они могут быть и среди моих собеседников. Проверить это нельзя: никто из сабинян никогда не заявлял о себе в интернете; все подобные самоутверждения оказывались фэйком. Я не знаю, как это объясняет Верховный Жрец, но похоже, сабинянам запрещено общаться в интернете от своего имени. Если им вообще разрешено общаться. Вполне возможно, их связь с внешним миром – односторонняя. Получать информацию о нем они могут, а передавать информацию о себе – нет.
Шаг 1.
Я считаюсь, наверное, продвинутым фаном, потому что в сетевых сообществах с моими суждениями считаются и даже спрашивают экспертного мнения. Это смешно, потому что настоящие эксперты по Сабинянии – те немногие, кто там был – появляются в интернете гораздо реже меня, и еще реже высказываются. Я напоминаю себе старинного картографа Меркатора: говорят, он сам никогда не путешествовал, но ловко умел воспроизводить очертания территории по чужим описаниям. Недавно я и вправду попробовал себя в жанре Меркатора: я нарисовал карту-схему Сабинянии, пользуясь примерно четырьмя десятками известных мне описаний экскурсантов. Иногда указанные ими точки на местности не совпадали друг с другом, и мне приходилось решать, идет ли речь о разных стойбищах (так называются общественные дома, построенные около огородов или ферм, где временно живут постоянно кочующие работники), или все-таки об одном. Иногда я принимал решение, что стойбище передвинули: я делал этот вывод, учитывая неизбежное истощение почв после долгого возделывания. По поводу каменных сооружений тоже возникало разночтение: в итоге можно было счесть, что на территории их два. Но я списал эту ошибку на плохую подготовку экскурсантов в области ориентирования на местности. Таинственное каменное здание конусообразной формы в Сабинянии одно, оно хорошо видно из космоса, и я четко указал его. Изобразил я и все пути миграции от стойбища к стойбищу, от огорода к огороду, от фермы к ферме, от одного рыбоводческого садка к другому. Я даже дерзнул набросать элементы экономико-логистической схемы Сабинянии: учитывая размеры посадок тех и иных культур и распределение по времени всех этапов их обработки, я представил, какие по численности группы, когда и в каких направлениях должны двигаться по тропам. Куда едут порожние телеги или телеги, груженные припасами для работников. Откуда и куда они везут урожай. Где и в какое время находится больше людей, где – меньше. Где проходят тренировки спецназа (экскурсантам случалось наблюдать и такое), где и когда случаются праздники. Наконец, где можно встретить красивых девушек, отдыхающих на пляже. За много лет посетители успели увидеть многое. За исключением, правда, жрецов и их т.н. «работу» (видимо, обряды культа Сабины). Также никто не видел (или не написал об этом) тех самых знаменитых компьютеров, с помощью которых сабиняне выходят на связь с миром. К каменному зданию близко тоже никто не приближался. Не довелось никому наблюдать и жестоких боев, с помощью которых спецназ отгоняет от своей территории внешних хищников. Но это, наверное, к лучшему.
Я сделал анимированную схему, где человечки двигались от одного места к другому. Получилось похоже на глупую компьютерную игру, одну из тех, что одно время делались на тему Сабинянии из-за исчерпанности других сюжетов. Несколько дней подряд я собирал лайки и дружественные отзывы, пока однажды мне не позвонил незнакомый номер.
- Здравствуйте, я Тошук, - произнес довольно высокий голос. - Меня так зовут в нашей сабинянской группе, вы помните? Ээээ…. Мы с вами как-то раз обсуждали стилистику костюмов и украшений.
- Д-да, кажется, помню… Да, разумеется!
Я вспомнил. Мы не раз переписывались, к обоюдному удовольствию, с этим интересным персонажем. Типичный кабинетный мечтатель. Впрочем, а разве я не такой? Никнэйм Тошук – в стиле имен героев «Аватара». Которые, в свою очередь, стилизуют какое-то общее представление об именах североамериканских индейцев. Да, конечно! В последний раз мы действительно обсуждали сабинянскую «моду». Я предполагал, что это искусственный авторский микс из наиболее известных языческих костюмов – индейцев и кельтов (точнее, того, как мы себе их представляем по кинофильмам). А Тошук возражал, что одеяния сабинян лишены какой бы то ни было искусственности. Что они – как раз пример наиболее естественной композиции из тех немногих природных материалов, которые им доступны. И даже чисто декоративные элементы – косички, бусины, татуировки, плетения из кожаных шнурков - представляются самым оптимальными идеями в условиях недостатка сырья… Вобщем, вполне бессмысленная и приятная фанатская дискуссия. Кажется, есть повод ее продолжить.
- Помню наш разговор. И должен сказать, что мне очень хотелось тогда с вами согласиться. Идея о том, что в Сабинянии все естественно, начиная с экономики и заканчивая эстетикой – конечно, более привлекательна, чем мнение, что это искусственная реконструкция, которая держится лишь на энтузиазме апологетов. Потому что в этом случае она была бы очень недолговечна. А я, как и вы, бесконечно влюбленный, и желаю моему кумиру вечного процветания. Но скепсис, видимо, родился раньше меня. В костюме и декоре явственно видны готовые паттерны, позаимствованные из известных нам культур. Да и не могли они сформироваться самостоятельно, потому что у сабинян не было в запасе 1-2 тысяч лет…
- Тем более, что они постоянно подпитываются информацией из нашей цивилизации, - согласился Тошук. – Да, у них нет собственного прошлого, поэтому они вынуждены заимствовать. Как и многие так называемые естественные народы в древности, кстати. Но сабиняне заимствуют лишь то, что естественно для их образа жизни. Поэтому элементы костюма вплетаются в их жизнь органично, и начинают самостоятельное развитие. Помните, я показывал, что и в костюме, и в украшениях, и в утвари есть множество декоративных мотивов, которые не встречаются более нигде? Они были изобретены именно в Сабинянии. А то из заимствованного, что оказалось слишком искусственным, не отвечало течению жизни – было отброшено. Так что мы с вами можем прийти к компромиссу: сабинянская эстетика – это естественное произведение, выращенное на почве заимствованных элементов… Но я звоню вам не по этой причине. Причина столь важна, что мне даже пришлось приложить некоторые усилия, чтобы узнать ваш телефон… Вас не удивило, что я его знаю?
- Д-да, пожалуй, я его нигде не публикую... Вы сбили меня с толку этими костюмами, и я забыл удивиться…
- Прошу меня извинить. Просто вы опубликовали слишком уж точную карту. Пока не знаю, чем она может быть опасна для сабинян, ведь теоретически объекты и передвижения людей можно увидеть и из космоса… Но все-таки прошу вас ее убрать. К моей просьбе присоединяются и другие, которым, как и вам и мне, было оказано доверие.
- Какое доверие?
- Но ведь вы тоже… там были? Я предположил, что вы были в экскурсии 4 года назад. Я сам в ней не был, но в тех экскурсиях, которые я знаю хорошо, вас точно не было…
- Вы хотите сказать, что вы - из экскурсантов? Вы были внутри?!
- …Да, был. И был уверен, что вы – мой коллега. Если это не так, то реконструкция карты вам удалась с потрясающей точностью. – Он вздохнул.
Честно говоря, лживые заявления о якобы посещении Сабинянии приходилось слышать столь часто, что я привычно засомневался. Хотя именно сейчас я предпочел бы поверить на слово.
- Должно быть, вы мне не верите?.. Да, не верите. Вот так: вы не верите, что я там был, а я не верю, что вы там не были. Что же нам делать? Может быть, нам стоит увидеться и поговорить подробно? Я живу в N. (он назвал городок в нескольких часах езды от моего). А вы?
Узнав, где я живу, он не выразил по этому поводу никаких эмоций, только немного помычал, размышляя.
- Так. Автобус в вашу сторону отходит примерно в 12. Значит, где-то в 4-5 часов вечера я смогу оказаться у вас. Вы свободны завтра в это время?
Я рассудил про себя, что его готовность на следующий же день преодолеть 400 километров говорит в пользу того, что он говорит правду. Впрочем, ведь никаких 400 километров могло и не быть. Он мог заранее узнать мой адрес, так же, как и телефон, и подготовиться на предмет информации об автобусе… С другой стороны, в нашем маленьком городке я точно знаю все лица. Значит, он в любом случае не местный. И мне действительно хотелось, чтобы все это было правдой. Поэтому я сказал, что свободен, и что буду его ждать.
Шаг 2.
Тошук оказался вовсе не тем компьютерным затворником, которым я его себе представлял. Судя по разговору, когда-то он имел опыт дальних походов с тяжелым рюкзаком. Мы долго обсуждали посторонние предметы, не решаясь перейти к главному. Наверное, оба боялись разочароваться. В конце концов он начал первый:
- Очевидно, вы ждете доказательств. Вот, посмотрите.
Он выложил на стол несколько рисунков. Сабиняне. Трое молодых «спецназовцев» в коротких экзотических нарядах. У одного – сложная прическа из трех светлых кос, уложенных вдоль темени назад. Остальные двое выглядят проще: волосы коротко острижены (настолько коротко, насколько позволяют местные примитивные инструменты). На головах – никаких излишеств, если не считать маленьких, видимо татуированных, рисунков на щеках у самого юного, почти мальчика. (Похоже, Тошук великолепно рисует!). И, конечно, украшения: что-то типа амулетов на шее и на запястьях. Точнее, то, что у любого другого примитивного народа мы сочли бы амулетами.
- Это ведь просто резные бусины или фигурки для красоты, верно? – спросил я, показывая на украшения. – Никакого сакрального значения у них нет?
- Все верно. Вы это однажды обсуждали с одним из наших. Который там был, - добавил Тошук.
- У которого ник Меме?
- Да. Действительно, культ Сабины слишком, если так можно сказать, рационален для того, чтобы населять окрестности дополнительными божками, духами и увешивать себя их изображениями. Сабина и сама прекрасно справляется с управлением мирозданием. Этими украшениями они просто тешат свое эстетическое чувство. А вот этот, – он показал пальцем, - сказал, что ему плетеную феньку подарила любимая девушка.
- Почему все-таки именно Сабина? – я отвлекся от рисунка. – Вы не находите, что это какое-то наивное, дурацкое имя, с нелепым оттенком гламура? Почему они его выбрали для столь серьезной задачи?
- Противоречивость и наивность религии – лишнее свидетельство того, что это не плод досужего ума. Иначе все было бы аккуратно, солидно, продумано. Скорее всего, получилась бы скучная научная компиляция из известных языческих культов. И уж конечно, никаких Сабин.
- Значит, тому, кто все это замутил первым, действительно было откровение некоей богини Сабины?
- Очень может быть. Но при этом не исключено, что этот человек был из США, где имя очень распространено. Может, ему нравился какой-то кинофильм, где так звали героиню. В любом случае, основатели культа в него искренне верили и верят, - сказал Тошук.
- В конце концов, были еще какие-то сабиняне, точнее, сабинянки, в древнеримских легендах. Вроде бы их кто-то похищал с целью женитьбы. Но эта история к нам уже никак не вяжется, хотя в фанатском творчестве я попытки встречал…
Тошук усмехнулся.
– Пожалуй, тех сабинян к нам никак не притянуть. Но мы отвлеклись. Кажется, мой рисунок вас не очень убедил?
- Не обижайтесь, но он не может служить доказательством. Вы отлично рисуете, неплохо разбираетесь в предмете и могли нарисовать Сабинянию, не побывав там.
- Да, вы правы. А лицо этого белобрысого спезназовца с косами я мог взять из галереи, например, Меме, который ее выкладывал. По его словам, этот парень год назад командовал отрядом. Косы – неписанный знак высокого иерархического ранга. Как бы не боролись жрецы с иерархией, человек без нее не может. И в относительно замкнутом мужском коллективе, особенно военном, она сразу возникает. Наверняка половина этих фенек у него на шее и руках – тоже знак его отличия. Я не спрашивал, но думаю, что они в отряде передаются «по наследству». Единственное, что этот парень – действительно очень крут. И то, что о нем рассказывали, и то, что я видел сам, свидетельствует, что он научился делать при помощи своего тела невероятные вещи.
- Он из тех, кто задерживает дыхание на 4 минуты и незаметно подплывает к браконьерской лодке?
- Да, а потом убивает всех, кто на борту, - ответил Тошук. – Если я скажу, что сам такое видел, вы мне все равно не поверите.
- Пожалуй.
- Но Меме вы верите? Что он там был и сделал эту коллекцию рисунков с натуры? Почему?
Конечно, мистификацией могла быть и коллекция Меме, и рассказы всех прочих. Да и сама Сабиняния могла быть выдумкой. Я сто раз фантазировал на эту тему. А за стеной находится просто закрытый военный объект или, скажем, обычный заповедник. Все наблюдения со спутников, сообщения об убитых браконьерах, заявления властей разных государств – это просто глобальный заговор лжи. Я улыбнулся, и Тошук улыбнулся в ответ, словно прочитав мои мысли.
- Вы правы, у меня нет никаких оснований верить кому бы то ни было. Все и вся может оказаться ложью. Отчасти я верю Меме по традиции: ему верит все наше фанатское сообщество. Но почему кто-то первый решил ему поверить? Наверное, люди руководствовались аргументом к избыточности усилий. Приложить столько усилий, чтобы солгать, было бы нерентабельно.
- Да, в таком случае мои три рисунка выглядят несерьезно, - сказал Тошук, полез в свою сумку и вытащил толстую папку. – А это – серьезно? Как мне все-таки повезло, что в детстве я посещал кружок рисования. Да и многим другим, кто там оказался.
Здесь было с полсотни рисунков. И законченных, и набросков. Я жадно набросился на эту золотую кладовую, позабыв, что вообще-то должен во всем сомневаться. Бог с ним, посомневаюсь потом! А пока – новая пища изголодавшейся душе. Сабиняния в сотнях лиц! Мои руки нетерпеливо перебирали листы, глаза пожирали изображения - хотелось поглотить сразу все.
Вот коренастый бородатый мужчина рядом с огромным котлом, установленным на костре. На заднем плане видны части типичного временного дома из жердей.
- Это староста стойбища? Готовит еду на всю группу, присланную работать на огород?
- Да, его зовут Хоб. Примерно так произносится, все гласные проглатываются. Даже «о», но иначе мне не произнести. Он в тот год совмещал функции старосты и повара. Он прекрасно готовит и делает это с удовольствием. Вот люди и попросили позволить ему совмещать. Но чаще всего это две разные должности. Это было вот здесь. – Тошук придвинул к себе ноутбук с моей картой и ткнул в зеленое пятнышко на побережье. Там, по моим сведениям, были посадки картофеля и других овощей.
Перебирая рисунки, я задержался на трогательной сцене – морской пляж, обрамленный деревьями, а на заднем плане - группа отдыхающих девушек. Разве могут сравниться с ними нимфы с полотен Ренессанса? Конечно, нет. Тогдашние живописцы не верили в своих нимф. А сабинянские нимфы – реальность, пусть и скрытая за стеной. Это делает их в десять раз выразительней, хоть Тошуку и не сравниться мастерством с Ботичелли. Все девушки - в мешковатых одеяниях типа длинных рубашек. Тошук – слабый колорист, но я хорошо представляю себе, что это неопределенного цвета застиранный лен. Великолепный лен, как и они сами. Я знаю это, хотя дальние лица не прорисованы. Раздеваться при мужчинах здесь нельзя и, чтобы искупаться, девушки, должно быть, прячутся вон за ту скалу – она тоже попала на рисунок. В Сабинянии есть отдельные женские пляжи, но здесь, видимо, до него далеко, девушкам было жалко времени идти туда, и они остались на общем берегу. Поэтому вот – поблизости видны мужские фигуры. И поэтому девушки изображены одетыми. Впрочем, наблюдать их без одежды экскурсант вряд ли бы решился: за это наверняка последовало бы серьезное наказание.
Я рассматривал рисунок и по привычке рассуждал про себя: все верно, как и во всех традиционных обществах, девушки и юноши держатся отдельными группками, но при этом активно переглядываются и пересмеиваются. Конечно же, отношения полов там более эмоционально насыщенны, чем у нас: так всегда бывает, когда реализацию желания приходится «откладывать».
- Здесь поблизости нет женского пляжа? – спросил я.
- Отчего же, есть. Это вот здесь. Там купаются женщины постарше и мамы с детьми. Он в двухстах метрах. Вы его очень точно изобразили на своей карте.
Так, значит, это место – вот тут, между двумя скалистыми уступами. Я не ошибся!
- Им просто хотелось побыть поближе к юношам. Вот они и сделали вид, что перегрелись на солнце и хотят купаться именно здесь, неподалеку террас с огородами, где работали в тот день, - Тошук показал пальцем. – Было сказочно хорошо смотреть на них. Настолько хорошо, что я даже забыл загрустить, что не могу стать одним из сабинянских парней и вот так невинно кокетничать, сидя на песке и обсыхая после купания. Грущу я сейчас, когда вспоминаю все это… Вот этот молодой человек, - он показал стоящую фигуру – очень мило играл роль доминантного самца. Под одобрительные и даже завистливые возгласы (видимо, другие пока на такое не решались) он осмелился сделать пару лишних шагов в сторону девушек – это считается большой отвагой – и развлекал их застенчивыми шутками. Друзья подыгрывали ему. Больше никто не высовывался вперед, хотя и другие, вероятно, были не прочь. В таких сообществах члены коллектива всегда работают на одного. Никто не в обиде: все знают, что когда придет твоя очередь, тебе тоже подыграют.
Я задумался. Червь сомнения опять дал о себе знать.
- Боюсь – а я всегда всего боюсь, не удивляйтесь – что мы преувеличиваем их добродетели, - сказал я. - Нам бы хотелось, чтобы они были такими милыми и бесхитростными, но возможно ли это? Люди – всегда люди. Я, например, опасаюсь, что в их супербоеспособном спецназе царит такая жуткая дедовщина, по сравнению с которой призывная армия в России 90-х годов покажется детским садом. Вы говорите, что в наблюдаемой вами сцене все мужчины «играли на лидера». Но где это видано, чтобы здоровые молодые парни забыли о собственных интересах, в кои входит потребность к размножению, и добровольно отдали это право доминанту? То есть они это делают, конечно, но не из любви к нему, а повинуясь требованиям субординации. Потому что они подчинены, унижены. И мечтают лишь об одном – поскорее занять его место. А эти девушки? Они выглядят такими беззаботными, совсем как обитательницы турецких пляжей. Но я не знаю, что они чувствуют на самом деле, ведь перед этим они не меньше 8 часов работали на солнцепеке, окучивая овощи и собирая с листьев насекомых-вредителей. И у них не было выбора, работать или не работать. Они – рабы…
Я замолчал. Тошук молчал тоже. Наконец он вымолвил:
- Но ведь вы не хотите, чтобы это было так, верно? Вы мечтаете, чтобы в этом случае, хотя бы один-единственный раз в природе, все оказалось иначе?
- Конечно, я мечтаю об этом. Мне неловко, что я в точности заговорил языком пошлых либеральных критиков Сабинянии. Пошлые критики, пошлые почитатели – все они одинаково отвратительны… Но есть ведь Оруэлл, есть его «Скотный двор» и «1984», есть «Мы» Замятина. Есть, наконец, опыт реализованных утопий вроде СССР, Северной Кореи или, на худой конец, Кубы. Они нам убедительно показывают, что человек не может полностью отказаться от частных желаний ради общего блага. Точнее, может, но в единичных случаях, а массово – никогда. А даже если это и случится, то общее благо от этого тоже пострадает, потому что без личного интереса у человека не будет стимула развиваться, достигать успехов. Цивилизация запрограммированных роботов обречена на стагнацию и смерть. А чтобы была воля к жизни, нужен личный эгоизм. Не тотальный, иначе он пожрет общественные интересы. Но обязательно нужен баланс общественного и частного…
- А почему бы не предположить, что именно здесь и сейчас этого баланса удалось достичь?
- Здесь его нет по определению. Эти люди 90% своего времени отдают общественному труду, а из частного получают, не считая ночного сна, лишь возможность вот так полчаса-час посидеть на пляже, перешучиваясь с противоположным полом… И это – самые лучшие годы их жизни! А потом будет только хуже. Будет больше усталости, будет больше болезней, будет ранняя смерть… Поверьте, я так не хочу быть пошляком, но я не могу обо всем этом не думать! Будь я одним из них, мне бы волей-неволей пришла в голову мысль о том, а почему я должен вкалывать до седьмого пота, в то время как жрецы, которые заставляют меня работать, сами не перетруждаются? Почему у них есть выбор, чем заниматься, а у меня – нет?
- Возможно, жрецы тоже трудятся, только мы об этом не знаем… Возможно, и у работяг есть выбор – жить тяжелым трудом в Сабинянии или покинуть ее навсегда. Именно что навсегда. Переиграть не удастся. Возможно, зная это и боясь неизвестности, связанной с эмиграцией, они выбирают то, к чему привыкли с детства… Впрочем, я понимаю все ваши сомнения. Мной они тоже часто овладевали. И здесь действительно бессмысленно спорить. Нужно все увидеть своими глазами.
Я быстро взглянул на него. Лицо Тошука было серьезно.
- Но ведь у нас, точнее у меня, нет никаких шансов… - начал я.
- Отчего же нет. Я приехал как раз за тем, чтобы передать, что у вас этот шанс есть. И он будет увеличиваться по мере того, как мы с вами будем приближаться к кордону.
Шаг 3.
В тот вечер мы проговорили до глубокой ночи. А проснувшись на следующее утро, я сразу ворвался к Тошуку – благо, он тоже встал рано – и продолжил расспросы. Я не мог остановиться. Это было невероятно, чудесно, сказочно! Меня выбрали! Я даже не знал, у кого выпрашивать приглашение, а меня, оказывается, давно прекрасно знали, и уже рисовали на какой-то тайной карте линию моей судьбы.
Ко мне вдруг вернулось ощущение из детства, когда я верил, что на свете нет ничего невозможного. И как у ребенка, у меня теперь не было сомнений. Сомневался я, наверное, я первые полчаса. Потом оставшиеся облачка неверия сдуло налетевшим ветром счастья – и воцарилось ясное и чистое небо с сияющим солнцем.
Тошук был в трех экскурсиях. Оказывается, бывало и такое! Он поддерживал связь с представителями жрецов. Точнее, это они поддерживали связь с ним. Нет, он не вел с ними светской переписки: этот жанр сабинянам вообще не свойственен. Просто иногда ему поступали запросы информации, которая была важна для Сабинянии. Конечно, не ему одному. У жрецов, похоже, есть целая сеть внешних информаторов, выбираемых из наиболее надежных друзей страны. Иногда он по просьбе своих корреспондентов пересылал их сообщения кому-то еще. Или, как сейчас, приглашал тех, кого выбрали в будущие экскурсанты. На сей раз в его задачу входило собрать вместе всю группу счастливчиков и провести за кордон в стене.
- Кто-нибудь когда-нибудь отказывался от приглашения? – усмехнувшись, поинтересовался я.
- Нет, - просто ответил Тошук. – Но у меня мало опыта – мне нечасто поручали эту миссию.
- Почему они выбрали меня? Чем я отличился? Ведь я не герой, я не загораживал своим телом проезд бульдозерам, я не сражался с застройщиками лесов, не высаживался на нефтяных платформах в Арктике…
- Я не знаю, чем они руководствовались. На самом деле, я не раз встречал в группах людей, которые своим присутствием отрицали наши с вами представления об «избранных». Но вот я, впрочем, тоже не герой. Но ведь меня тоже почему-то выбрали. – Тошук помолчал. – У меня есть мысль, что жрецы иногда специально приглашают на экскурсии неких «антигероев», то есть что-то прямо противоположное всяким идейным активистам.
- Господи, неужели там бывают китайские туристы с селфи-палками?!
- Так скажем, лучшие их представители, - улыбнулся он. – Я так понимаю, что сабинянам нужно взаимодействовать не только с условно «друзьями», но и с условно врагами – представителями вражеского мышления, вот этими самыми городскими потребителями с их сэлфи и инстаграммами. Эта аудитория, быть может, даже и важнее, потому что до них очень нужно донести мысль, что их миру не надо пытаться «потребить» Сабинянию. Что ничего из этого не выйдет, что она сильная и самодостаточная. Нужно, если можно так сказать, заставить их уважать себя. Потому что если весь цивилизованный мир, по большей части состоящий из таких людей, захочет ее уничтожить – боюсь, он это сделает. Не армии, не оружие, а именно люди с сэлфи-палками представляют опасность, потому что армии в конечном счете делают то, что хотят мирные обыватели их стран. Но это мое мнение. Вобщем, в экскурсиях попадаются разные люди.
- Надеюсь, меня пригласили не как антигероя, - сказал я.
- Надеюсь, меня тоже. Возможно, мы являемся представителями какого-то специфического типа людей, который, хоть это и не очевидно на первый взгляд, Сабиняния тоже как-то может использовать себе на благо.
- Было бы здорово!
- В любом случае, я отдаюсь на мудрость ее руководителей. Если они уже столько лет поддерживают жизнестойкость этого сообщества, значит, легкомысленные решения им не свойственны.
Глава 3. Мои спутники
Собирался я недолго. Знакомым и родным я, разумеется, не стал ничего не сообщать, сказав лишь, что еду в небольшое путешествие. Это позволило избежать расспросов и проводов. Багаж мой был крайне скуден: Тошук лишний раз напомнил, что большинство «внешних» вещей проносить за стену запрещено. Как, кстати, еду с водой – тоже. Предполагается, что раз ты сам принял решение посетить не самую толерантную страну на свете, то должен быть готов какое-то время пожить по ее правилам. «С голоду мы не пропадем! - ободрил он меня. – Вспомни еду из рассказов Рикеша, Лисицы и того же Меме. Просто, но вполне сытно». Тем более что сейчас стояла самая урожайная пора - август. Чаще всего экскурсии в Сабинянию устраивались летом и ранней осенью. Видимо, чтобы было чем кормить посетителей.
В итоге в самолет мы с Тошуком садились с небольшими рюкзачками – лишь теплые вещи, смена белья, зубная щетка с пастой, мыло, бритва и кружка. Я припомнил, что Диоген в свое время решил отказаться также и от кружки; но так как я еще не был готов оставить дома все остальное, то решил пока остаться «в зоне комфорта». После самолета был поезд, потом долгий-долгий автобус. Когда мы вышли на конечной остановке в городке недалеко от побережья, прошли почти сутки с момента старта. Садилось солнце. Вокруг пестрело, должно быть, типичное курортное Средиземноморье. Но, хотя я никогда здесь не был, мне было не до него. До кордона оставалось не более ста километров, и в сувенирных лавках уже во всю продавалась пошленькая продукция на сабинянскую тему. Тошук зашел в одну из гостиниц, чтобы договориться о такси. К моему удивлению, когда мы сели, машина двинулась не дальше вдоль берега, а в противоположную от моря сторону, в направлении гор.
- В этих туристических местечках много нездоровой околосабинянской истерии, - объяснил Тошук. – Хотя жрецы не афишируют, когда будет следующая экскурсия, информация может просочиться. Экскурсантов могут вычислить, и тогда нам придется двигаться к стене в составе отвратительного экскорта: любопытные, праздные туристы, блогеры, журналисты, яростные правозащитники и феминистки с плакатами. Эдак и экскурсия может сорваться. Такое бывало.
- А что, правозащитники ждут наизготовке, чтобы ринуться в любую щель в стене и защищать права сабинян?
- Как любая непродаваемая загадка, она привлекает сюда многих. Причем страсть к Сабинянии легко переходит в ненависть и наоборот. Ненависть может быть местью за то, что тебе не позволили обладать предметом любви. Не знаю, что бы делали за стеной… ну, какие-нибудь воинственные лесбиянки, если бы их туда допустили. Принялись бы спасать тамошних женщин из рабства, или, наоборот, попросились бы сами стать рабынями, кто знает? Это можно проверить только опытным путем.
- Я уверен, - добавил Тошук через некоторое время, - что желание приобщиться к Сабинянии гораздо опасней желания ее уничтожить. Представители партии «уничтожителей» – относительно немногочисленны, разумны и предсказуемы, чего нельзя сказать о чудовищной армии истеричных поклонников. Вот эти и впрямь способны разодрать ее на сувениры, не оставив живого места. Поэтому мы привыкли заметать следы.
- Как именно?
- Группа встречается в неочевидном месте, довольно далеко от кордона. В каком-нибудь курортном поселке, где «туристический пакет» и без Сабинянии полон: например, альпинизм или горные лыжи. Там есть возможность собраться, не привлекая внимание. То есть, я на это очень надеюсь.
- Я так понимаю, жрецы обычно не ошибаются в своем выборе? В том смысле, что экскурсанты подбираются надежные, которые не станут хвастаться про свою поездку?
- Бывало разное. Но я не стал бы утверждать, что в тот раз – когда экскурсия сорвалась - жрецы ошиблись. Возможно, те толпы у кордона, камеры, попытки залезть на стену с плакатом и все такое – ну, ты все эти ролики видел - почему-то входили в их планы. Впрочем, не будем гадать. В нынешней группе, насколько я знаю, в основном новички. Я мало с кем успел плотно пообщаться. Вот и посмотрим, кого выбрали в этот раз.
Машина остановилась около маленькой горной гостиницы; уже совсем стемнело. Тошук справился у стойки, прибыли ли уже его друзья такой-то и такой-то, а после назвал наши имена. Взяв ключи от номера, мы направились по лестнице на второй этаж. Не доходя до нашей комнаты, Тошук постучался в ближайшую по коридору дверь – оттуда доносился оживленный разговор.
Я вошел вслед за Тошуком, смущенно укрывшись за его спиной. Мне показалось, что комната набита народом, хотя на самом деле здесь было только семь человек. В том числе – две женщины. Люди сидели на диване, в креслах и даже на полу. Но, несмотря на столь демократичные позы, я счел, что они плохо знакомы друг с другом: лица не свидетельствовали о раскрепощенности. Большая часть молчала; солировали в разговоре один-двое наиболее общительных, остальные лишь поддакивали. Вскоре я влился в застенчивую часть группы, занявшись чаем, который нам любезно предложили. Это было тем более кстати, что в дороге я здорово проголодался, а на низком столике посреди комнаты в изобилии водилась сдобная выпечка. Поглощая пирожки один за другим, я с любопытством рассматривал своих будущих спутников. По внешнему виду и скупым репликам я пытался определить, к какому типу принадлежит каждый из них. Кто здесь – бывалый герой, а кто - домашний рисовальщик карт вроде меня, непонятно как заслуживший великую честь.
Беседа велась по-английски, хотя для большинства английский явно не был родным языком – как и для меня. Я давно смирился с тем, что за счет экономических успехов своих государств этот язык стал не просто международным, но общеобязательным. Когда-то в детстве меня бесило то, что я, как и все вокруг, обязан его изучать, чтобы, как говорили мои родители, «добиться чего-то в жизни». Не знаю, что тут было причиной, а что следствием, но я был уверен, что органически не переношу его звучание, грамматику и так далее, отчего деспотичный диктат всего англоязычного казался мне еще более несправедливым. Может, связь была обратной, и не будь английский язык так категорично навязан мне, у меня был бы шанс полюбить его. Ведь в устах таких гениев, как «Битлз» и подобных им, он не казался мне отвратительным, даже наоборот! Сейчас, похоже, мне придется смириться вторично, если я не хочу чего-то пропустить, подумал я.
В данный момент в разговоре ведущая роль принадлежала довольно крупному активному мужчине лет сорока. Как мне показалось, по жизни он существовал в амплуа мудреца-хранителя устоев: чуть удлиненные волосы, окладистая борода, полинявший туристский костюм цвета хаки, а также уверенная плавная речь, привыкшая, чтобы с ней соглашались.
- Попытки спровоцировать сабинян на, так сказать, правозащитный дискурс вообще считаю безнравственным, - изрекал он. – В нашем мире и так избыток свободы и всевозможных прав всех и вся, вы не согласны? Я не говорю, что свобода – это вредно (ведь даже выбор сабинян отказаться от свободы был свободным выбором), но мы с вами не можем не видеть и побочных результатов всеобщего раскрепощения. – Он обвел глазами присутствующих, каждый из которых, по-видимому, представил себе какой-то свой пример издержек свободы, поэтому никто не возражал. – И если нашлись люди, которые свободно – подчеркиваю это – выбрали ограничение своей свободы, то зачем, подобно искусителю, приставать к ним с рекламой соблазна? Зачем уверять их, что они несчастные рабы, которых угнетают проклятые жрецы, зачем заманивать их обратно в свой цивилизаторский ад?
Худая сорокалетняя дама со строгим постным лицом закивала энергичнее других. Видимо, она была не меньшей традиционалисткой, чем оратор, только не обладала его умением выступать.
- Неужели на экскурсиях бывали случаи такой агитации? – удивилась девушка с темным хвостиком на затылке, тоже одетая в хаки. Несколько значков и нашивок на рубашке, которые я из-за близорукости не мог разобрать, выдавали в ней природоохранную активистку из какой-нибудь крупной организации. Что-то вроде «Гринпис» или WWF. – А я думала, что в группы не берут нелояльных участников!
- Сабиняния в этом смысле отличается небывалой толерантностью, - с улыбкой вмешался Тошук, уже успевший закусить пирожком. – Своим зрителям она позволяет думать и говорить, что они считают нужным. А мы будем просто зрителями, пусть и запущенными внутрь 3D-картинки. Сабиняния выбирает участников группы не по принципу лояльности, а по принципу умения думать – мне, во всяком случае, так кажется. Какой смысл в бездумных начетчиках, которые лишь повторяют то, что им сказали? Даже христианскому богу милей те, кто пришел к нему через тернистый путь сомнений. То есть – сделав свободный выбор. Может, и у богини Сабины похожие вкусы, - добавил он.
- Я бы не стала так говорить о творце этого дивного мира, - без улыбки заявила строгая дама. – Не будь ее, нам было бы некуда стремиться!
- Согласен, - примирительно сказал Тошук. - Я лишь хотел сказать, что наличие сомнений, споров, а может быть, даже провокаций, возможно, входят в планы сабинянского руководства. Скажу больше – может быть, это даже одна из целей экскурсий. То есть экскурсии устраиваются не только для внешнего мира, но для самих сабинян. Это не столько их нам, сколько наоборот – нас им показывают. Со всеми нашими сомнениями, ошибками, пошлыми устремлениями. Им показывают внешний мир. Возможно, эта экскурсия – эдакая прививка от нашего мира для сабинян.
- Убежден, что она им не требуется, - возразил бородатый носитель устоев. – Я не сомневаюсь, что информация про свободное пользование интернетом – не фейк, как думают некоторые. Сабиняне и так регулярно прививаются от соблазнов нашего мира, посещая наши соцсети. Они устали от нашего мира не меньше, чем мы с вами!
- Правда, только в теории, - заметил Тошук. – Практика тоже не помешает.
- Но все-таки, зачем они это делают? Провокаторы, которые агитируют сабинян бороться за свои права? – спросила девушка-активистка.
- Ну, это классика психологии, - опять перехватил инициативу бородатый. – Чувство неудовлетворенности оттого, что кто-то смог преодолеть себя, а ты – нет. Чтобы победить это мерзкое чувство, нужно доказать себе, что чужая победа ничего не стоит. Победить чувство зависти к праведнику оттого, что ты грешник. Что для этого нужно? Правильно – развратить праведника. Обычный низменный инстинкт. Описан у Льва Толстого в уже не помню каком рассказе… Ну, вобщем, там такая распущенная богатая девица из чувства неудовлетворенности собой решила соблазнить отшельника-монаха. А он, наказывая соблазн и в ней, и в себе, отрубил себе руку. И после этого она раскаялась и, кажется, сама ушла в монастырь.
- О, как интересно! Обязательно найду его! – воскликнула девушка.
Между тем на периферии комнаты возникло параллельное обсуждение. Дождавшись, пока в основном разговоре возникнет пауза, сидящий в дальнем конце парень лет тридцати решил изложить свои сомнения.
- Прошу прощения, коллеги, я хотел бы выяснить такой вопрос. Насчет питания и так называемых «внешних» вещей. Мы все знаем, что проносить с собой за стену ничего нельзя. А что, если я – аллергик? Или веган? Причем такой, который сразу помрет при виде мясной пищи? Наконец, если я, к моему сожалению, до сих пор не смог побороть никотиновой зависимости? Неужели сабинянскому руководству специально нужно, чтобы я страдал?
- С этого и надо было начинать, - сказал Тошук с неизменной улыбкой. – Вы курильщик, и не готовы отказаться от сигарет. Признаться, не знаю, как вам быть. То есть выбор у вас из двух альтернатив: либо принять условия Сабинянии, где это запрещено, либо отказаться от ее посещения.
- Да, но кому я помешаю? – не унимался парень, по виду похожий на бойкого журналиста солидного издания, выехавшего на пленер. У него была свежекупленная, с иголочки туристская одежда, и аккуратно подстриженная короткая бородка. – Не вам, не им. Спрячусь подальше в кусты, получу порцию своего наркотического вещества – он засмеялся – и готово.
- Замечательно! – брезгливо отозвалась строгая дама. – А потом кто-нибудь потребует права употреблять спиртное и героин!
Носитель устоев был настроен более миролюбиво.
- Видите ли, вы опять апеллируете к правам человека, что в нашем случае неуместно, - обратился он к журналисту. - Мы с вами готовимся войти на территорию, на которую конвенция о правах – или как ее там – не распространяется. Там свои законы.
Строгая дама важно кивнула. Позже я узнал, что ее зовут Мария.
- Каждому из нас важно понять, что там никому и никто ничего не должен – продолжил он ласково. – Вобщем-то, если мы нарушим специфические законы Сабинянии, нас могут попросту убить, - для убедительности он прибег к легкому запугиванию, после чего заговорил уже более жестким тоном, как будто правом убивать за провинности в Сабинянии располагал лично он сам. – Там нет судов, куда вы можете подать иск о нарушении своих прав, там вас не защитят правозащитные организации. Словом, все разговоры на тему, а почему мне нельзя, ведь я имею право – там неуместны. Нет – и точка. Или остаемся по эту сторону стены. – Он, видимо, хотел сказать «вы остаетесь», но решил смягчить выражение.
- Да я не говорю, что имею право, - капризно возразил журналист. – Просто я не понимаю – кому я помешаю? Вот кому?
Впрочем, мне показалось, он уже смирился со своей будущей никотиновой ломкой и не надеялся на чудо. Намек на то, что за сигарету его могут убить, видимо, на него подействовал. Бородатый и впрямь обладал даром убеждения.
- И все-таки, насчет веганства, - вступил парень помоложе, светловолосый, похожий на природоохранного активиста, как и девушка. – Я, конечно, понимаю, что в традиционном обществе его организовать сложно, и так-то питания не хватает…
Бородатый удовлетворенно кивнул. Традиции – это было по его части. К моему удивлению, чуть позднее он представился как Ченг – несколько экзотичное, на мой взгляд, прозвище для обладателя таких убеждений.
- Но ведь сабиняне наверняка не станут спорить, что веганское питание – более этичное, чем убийство животных ради того лишь, чтобы поесть, - продолжал активист. - Тем более что мы, так уж получилось, живем не в традиционном обществе, продуктов у нас много, и мы вполне можем позволить себе поступать этично. Зачем сабинянам из принципа нам в этом мешать? Что с того, что мы принесем с собой немного круп, орехов и сухофруктов, чтобы разнообразить свое меню?
- Если веганы такие этичные, то ради этого они вполне могли бы удовольствоваться на несколько дней теми овощами, что есть за стеной, - воинственно заметила Мария. – Иначе это какое-то лукавство получается. Ратуем за минимизацию потребностей, а сами хотим питаться разнообразно и изысканно! Но ведь тем самым мы создаем неоправданно большую нагрузку на экосистему!
Тошук поспешил смягчить ее слова:
- Я бы добавил, что самоограничение, которое ждет нас за кордоном, важно не только не для сабинян, но для нас. Оно является частью программы экскурсии. Ведь, если вдуматься, что нам показывают? Главным образом - добровольную способность людей принести свой комфорт в жертву ради торжества идеи. Конечно, мы все можем сказать, что наши маленькие слабости вреда Сабинянии не принесут. Ну что с того, что я пронесу на территорию гаджет и буду ежечасно проверять новые сообщения, потворствуя своей соцетевой зависимости? Что с того, что Тим будет потихоньку жевать в кустах свой чернослив, наивно думая, что жители страны этого не замечают? Или что Ержи заберется в скальную расщелину, чтобы втайне выкурить сигарету? Вроде бы – ничего страшного. Но в этом случае Сабиняния так и останется для нас всех прикольной компьютерной игрой. Захотел – поиграл, захотел – встал и пошел по делам. Но фантастика в том, что эта страна – реальность! И это потому, что ее жители «играют» по-настоящему, добровольно отказываясь от многого легкого и приятного ради тяжелого и трудного. Играют до самой смерти. Мы же сами хотели посмотреть своими глазами, как такое возможно. Но что мы поймем, если останемся внешними наблюдателями со своими слабостями и гаджетами? Нам предлагается некоторое время пожить, как сабиняне (ну, я преувеличиваю, конечно). Неужели мы от этого откажемся?
- Ни в коем случае! – воскликнул полноватый итальянец, показавшийся мне (не знаю, почему) похожим на любителя реконструкторских игр и фэнтези. – Ребята, мы же все об этом мечтали! Вспомните: еще две недели назад мы и помыслить не могли, что наша мечта сбудется! И вот мы – здесь, у порога Сабинянии. Завтра мы войдем внутрь! Неужели сигареты или чернослив может быть важнее этого счастья?
Восторженный тон парня убедил оппонентов лучше, чем рассуждения Тошука. Видимо, они вспомнили сладкий вкус своей мечты, когда она казалась несбыточной; лица просветлели. Странно, как быстро осуществление грез рассеивает их очарование, с удивлением думал я. Восторги уступают место бытовым заботам. Похоже, эта компания узнала о своем счастье уже достаточно давно – недели две, не меньше – и успела с ним свыкнуться. В отличие от них, я был неофитом счастья и никак не мог взять в толк, как можно думать сейчас о каком-то разнообразии своего питания. Да ради того, чтобы оказаться за стеной, я готов был перейти на хлеб и воду!
Наконец, Тошук напомнил, что завтра нам предстоит долгая дорога – обратно в сторону моря и кордона. Экскурсанты нехотя стали подниматься. Должно быть, многие из них привыкли засиживаться за экранами компьютеров сильно за полночь, чтобы, в том числе, удовлетворить жажду общения в сабинянских группах. Но Тошук был категоричен:
- Кордон откроют завтра ровно в 12.00. Если нас там в это время не окажется, его просто закроют и экскурсия этого года на этом тоже закроется. Поэтому завтра подъем в 7 утра.
Вспомнив, видимо, что без Тошука им за стену не попасть, все послушно принялись собираться ко сну. Меня Тошук отвел в крошечную комнатку по соседству, размером, наверное, в половину строительного вагончика (хозяин гостиницы очень рачительно тратил территориальный ресурс), где помещались лишь двухэтажная кровать и умывальник. Не задумываясь (повинуясь, вероятно, врожденному иерархическому чутью), я сразу полез наверх, уступив Тошуку нижнюю полку. Но у последнего, очевидно, это чутье отсутствовало. Поэтому он на секунду остановился, почесав в затылке, а затем, решив, что мне, видимо, так удобнее, покорно расположился внизу.
Глава 4. Вход
Я был уверен, что от обилия впечатлений не смогу уснуть. Однако стоило мне коснуться щекой подушки, как сознание выключилось. Когда я открыл глаза, комната уже была полна рассветным солнцем.
Экскурсанты собрались к завтраку на удивление пунктуально. Правда, некоторые еще не могли победить уныние от раннего подъема, и потому были неразговорчивы. Тошук уже полностью принял на себя командование; никто на это не возражал.
- Микроавтобус уже внизу, я только что говорил с водителем, - объявил он. – Ехать часа четыре, с учетом остановок – чуть больше. Так что лучше нам не задерживаться.
В автобусе половина группы сразу расположилась для сна. Я же был так возбужден, что и думать не мог задремать. Мимо мелькали лужайки и колоритные домики, вдали плыли горные хребты. Должно быть, это было великолепное зрелище, но сейчас оно казалось мне лишь симпатично раскрашенным занавесом давно ожидаемого представления. Я нетерпеливо ждал, когда он отодвинется и начнется действие.
Первое время дорога была почти пустой, по потом стали попадаться машины, едущие в нашем направлении. Некоторых мы обгоняли, некоторые обгоняли нас, словно спеша поспеть к открытию кордона первыми. Я принялся было успокаивать себя, что, наверное, в той стороне находится популярный курорт, и все эти машины едут туда, тогда как мы вот-вот свернем с дороги на тихий проселок. Но, судя по всему, я ошибался.
- Так, информация о дате открытия просочилась, - вздохнул Тошук. – Впрочем, этого следовало ожидать. Посмотрим, насколько это усложнит нашу задачу.
Машин становилось все больше.
- О, похоже, мы рвемся туда не одни, - послышался сзади хриплый спросонья голос Ержи.
Последние сотни метров мы двигались медленным кортежем среди машин, припаркованных у обеих обочин. Наш автобус сделал последний поворот, и впереди из-за леса показались очертания темной преграды. Это была стена! Я сотни раз видел ее на фото и видео. Перерезав дорогу, как ножом, она тянулась от нее в обе стороны: налево ползла вверх по склону, то здесь, то там выглядывая из-за деревьев, после чего исчезала в дымке; направо – плавно спускалась к морю, голубевшему далеко внизу. Но здесь нас ждало другое море, состоящее из голов в бейсболках и поднятых рук, держащих телефоны, селфи-палки и даже профессиональные камеры. Операторы с камерами концентрировались около пикетчиков с плакатами, которые что-то возбужденно кричали в их объективы.
Все выбрались из автобуса. Подождав Тошука, который остановился сказать пару слов водителю, мы осторожно двинулись сквозь толпу к стене.
- Я требую, чтобы меня и моих детей пропустили внутрь! – слышался громкий женский голос. Подойдя поближе, мы увидели женщину лет тридцати пяти, державшую за руку флегматичную девочку и параллельно качающую еще одного малыша в коляске. – Мы медленно умираем в отравленном воздухе городов, мы едим ядовитую генно-модифицированную еду! Люди, которые огородились этой стеной, не вправе одни пользоваться своим раем! Они говорят о своей нравственности, но разве могут нравственные люди спокойно смотреть на то, как мучаются наши дети?!
Мне показалось, что дети ее были вполне довольны жизнью, да и сама дама не выглядела умирающей: во всяком случае, в процессе медленной смерти от отравленного воздуха она ухитрялась регулярно подновлять свой маникюр.
- Что вы намерены делать, чтобы заставить руководство государства открыть ворота? – визгливо вторила ей толстая китаянка, держа в руках микрофон.
- Мы будем стоять здесь до тех пор, пока они нас не впустят! Когда мы умрем здесь, у них под дверью, наша смерть будет на их совести!
Еще несколько групп активистов выступало в аналогичной манере, требуя приобщения своих детей к чистой природе Сабинянии. Самая многочисленная из них прибыла, видимо, раньше всех остальных, потому что сумела занять пост у маленькой железной двери в стене (я с трудом разглядел ее за спинами митингующих). Они тоже наперебой обещали, что не позволят закрыть дверь, пока их не впустят внутрь вслед за экскурсантами. Было очевидно, что о нашем запланированном проходе здесь все знали. Не знали лишь одного - того, что именно мы, робко жмущиеся к Тошуку, и являемся теми самыми счастливчиками, которые выбраны жрецами в ущерб другим страждущим. Я подумал, что не хотел бы, чтобы наша тайна внезапно раскрылась: силы были явно неравны. С надеждой я огляделся в поисках полиции, которая обычно сопровождает подобные сборища и, наконец, увидел: поодаль, на пригорке действительно расположились трое людей в форме. Они лениво посматривали на толпу и вряд ли готовились кого-то спасать.
Внезапно все головы повернулись в одну сторону: на периферии митинга, где стена ныряла в гущу деревьев, несколько человек пытались приладить к ней приставную лестницу. Свои действия они сопровождали громкими бессмысленными криками, видимо, выражающими их решительный настрой. Они выглядели, как типичные представители какого-нибудь ультралевого движения за права сексуальных меньшинств: вычурные прически с частично выбритыми, частично окрашенными в разные цвета, частично заплетенными в косички и дрэды волосами, куча всевозможного металла в ушах, носах, губах и пупках, кричащие надписи и рисунки, напечатанные на одежде и вытатуированные на теле. Наконец, им удалось установить лестницу; одновременно подоспевшая группа журналистов и просто любопытных подставила свои камеры. Из пестрой массы леваков отделилась одна энергичная девица с зелеными волосами. С плакатом под мышкой она полезла наверх. Как известно, сабинянская стена достигает более пяти метров в высоту. Здесь было точно не меньше. Выдвижной лестницы хватило лишь на треть. Девица, встав на предпоследней ступеньке, развернула свой свиток и некоторое время с гордым видом позировала перед камерами. Плакат гласил: «Рай для всех, а не для избранных!»
- Но ведь там, за стеной, находятся отнюдь не виллы олигархов, - решил разговорить ее один из журналистов. – Там люди, пашущие, как лошади, и живущие, как примитивные земледельцы две тысячи лет назад. За что же вы на них ополчились?
Зеленоволосая была готова к вопросам.
- Так и есть – за стеной есть рабы и есть господа! Первые работают, как лошади, а вторые присваивают результаты их труда и живут в праздности. Мы требуем, с одной стороны, освобождения сабинянских рабов. С другой стороны, мы все имеем право воспользоваться природными территориями, лесами и пляжами, которыми в настоящее время владеет небольшая кучка людей, эти так называемые жрецы.
- Но ведь это суверенное государство! – удивились из толпы. – Вы предлагаете напасть на него и захватить?
- Это не государство, - невозмутимо ответствовала пикетчица. – У него нет никаких признаков государства. Это банальный землезахват в пользу нескольких олигархов. Есть сведения, что их бизнес находится за пределами стены. И это очень крупный бизнес. Возможно, наркотики. Во всяком случае, есть основания считать, что своих рабов они держат в повиновении с помощью психотропных веществ. Именно поэтому здесь такая высокая смертность. Кроме того, всех неугодных просто убивают. Но эти тайны надежно скрыты стеной.
Толпа возмущенно загудела. Все собравшиеся уже прихлынули к лестнице, кроме разве группы, которая по-прежнему держала оборону около дверцы.
- Но какое государство, на ваш взгляд, должно напасть на Сабинянию, чтобы восстановить справедливость? Если вы предлагаете сделать это силами США, то не будет ли это, как обычно, циничным актом агрессии мирового гегемона? Не передадим ли мы после этого Сабинянию от одних олигархов другим?
Я изумился, поняв, что автором реплики был …Тошук! Он незаметно сделал знак нашей группе, сгрудившейся вокруг него, и шепнул: - Скоро полдень. Нам откроют дверь, и мы должны будем действовать быстро. – Увидев, что наши товарищи метнулись было к двери, он взволнованно замахал: - Нет, постойте! Так вы привлечете внимание.
Я не расслышал, что именно отвечала на вопрос Тошука зеленовласка. Что-то довольно складное. Видимо, провокации не были для нее неожиданностью. Неоднозначную тему США, гегемонии и военной агрессии подхватило сразу несколько голосов. В толпе начались споры, которые пыталась перекрикивать пикетчица, надеясь удержать лидерство. Между тем Тошук знаком велел нам медленно отходить к двери, которую по-прежнему блокировали несколько человек. Их вяло интервьюировал какой-то корреспондент-неудачник, не сумевший пробиться к лестнице.
- Как вы думаете, откроют ли сабинянские власти дверь при таком количестве протестующих? – спрашивал он.
- Возможно, сегодня они на это не решатся, - с наигранной бодростью отвечал коротышка с плакатом, понимавший, что первенство по привлечению внимания безнадежно оттянула группа с лестницей. – Но если они на это рискнут, мы сделаем все возможное, чтобы заставить их пропустить нас внутрь. Жестоко удерживать монополию на природу и чистый воздух, когда столько людей в Европе страдают посреди сжимающегося кольца урбанистической застройки…. – твердил он заученной скороговоркой, хотя вялый корреспондент его уже не слушал.
- Я вообще-то слышал, что двери должны были открыть сегодня в десять, - сказал Тошук, не обращаясь ни к кому в отдельности, но так, чтоб слышали все вокруг. – Так что они уже, видимо, все отменили. Или про сегодня вообще была ложная информация.
Ему никто не ответил, но я заметил, что решимости у блокирующей группы чуть-чуть поубавилось. Стройный ряд плакатов поколебался; кто-то сделал инстинктивное движение в сторону толпы вокруг лестницы; успех леваков притягивал даже конкурентов. За первым шагнули и другие, и вскоре ровная линия вдоль стены превратилась в полукольцо, обращенное к нам спинами. Своими плакатами они пытались вернуть внимание телеоператоров. В какой-то момент между нами и дверью никого не оказалось, и мы немедленно прижались к ней. Оставшиеся поблизости зеваки не обратили на нас внимания – видимо, приняли за часть блокирующего пикета. Тут Тошук, прикрытый нашими телами, быстро вытащил из кармана что-то вроде гвоздя – кажется, только я успел это заметить – и воткнул в щель между дверью и коробкой чуть повыше своего плеча. В следующую секунду я услышал – а точнее, почувствовал – какое-то движение в толще двери. Мы инстинктивно отпрянули. Еще мгновение – и дверь отделилась от стены. Не дожидаясь, пока щель заметят, Тошук стремительным движением втолкнул внутрь двоих, оказавшихся ближе всего к нему. Кажется, это были Ченг и Мария. Медленно открывающаяся дверь еще не успела отойти от стены на 90 градусов, как туда всыпались все, кроме меня с Тошуком. И лишь тогда я услышал первый вражеский вопль:
- Ааа! Смотрите! Открывают!!
Дальше все происходило, как во сне. Хотя сон длился не более нескольких секунд. Люди из толпы с гневными криками ринулись к нам, а в этот момент откуда-то сверху на поляну посыпались длинные тонкие палочки. Звеня, они одна за другой воткнулись в землю, образовав почти ровный качающийся частокол между нами и бегущими. «Стрелы?» - пронеслось в мозгу. Они никого не задели, но человеческая волна мгновенно отхлынула назад, оставляя позади споткнувшихся и упавших. Одновременно боковое зрение зафиксировало – а может, это позже дорисовало мое воображение – мелькнувший наверху стены человеческий силуэт. Но нет, я не мог его видеть: мне не позволил бы ракурс, потому что в момент рука Тошука решительно впихнула меня вслед за другими. Снаружи оставались многоголосые вопли и солнечный день; нас втолкнули в сырую холодную темноту. Дверь захлопнулась, что-то лязгнуло. Но не успели мы растеряться, как тьму заполнил веселый голос Тошука:
- Кажется, на сей раз обошлось. А в прошлый раз было сложнее!
- А что было в прошлый раз? – послышался снизу сдавленный голос вегетарианца Тима. Похоже, он упал, и сейчас пытался подняться.
- Несколько идиотов прорвались сюда вслед за группой. Пришлось выбрасывать их назад.
- Удачно эти леваки придумали со своей лестницей, - пробормотал Ержи. – Можно подумать, что они нарочно всех от нас отвлекли.
Мне пришло в голову, что он из Польши: славянский акцент плюс характерное имя.
Послышался щелчок, и лицо Тошука осветилось пламенем зажигалки. Он сделал шаг назад, ощупывая свободной бетонную поверхность. Найдя то, что искал, он осветил небольшую нишу. Она была заставлена всевозможной утварью весьма архаичного вида. Здесь оказались две масляные лампы: немного повозившись, он их зажег. Слабый свет озарил неуверенные позы и испуганные лица наших товарищей. Оказавшись на виду, они сразу постарались приободриться.
- Зажгите еще лампы, - Тошук указал рукой на стену.
Оглянувшись, мы заметили, что ламп вокруг много. Мы принялись зажигать их одну за другой, и вскоре помещение неплохо осветилось. Во всяком случае, та его часть, где толпилась наша группа. Пожалуй, примерно так я и представлял себе внутреннее пространство стены. Впрочем, видели мы немного: справа и слева от освещенной зоны начиналась темнота. Но коридор не мог тянуться во всю длину стены – чисто конструктивно требовались бы поперечные простенки. Да и грех было бы не использовать такой объемзакрытых помещений, которых на территории Сабинянии, как известно, не хватает. Я подумал, что именно здесь логично было бы разместить те самые таинственные компьютеры, которые вызывают столько споров. Да, а солнечные батареи и антенны выставить на крыше, закомуфлировав их от спутников. Если, конечно, компьютеры действительно существуют...
- Коллеги, все лишние вещи нам придется оставить здесь, - прервал мои размышления Тошук. - Все то, что нельзя проносить внутрь.
Группа покорно полезла в свои рюкзаки. Будь вокруг посветлее, Ержи, может быть, состроил бы недовольную гримасу, но так как видно было плохо, он только выразительно хмыкнул и последовал общему примеру. Тошук показал еще одну глубокую нишу, куда следовало все сложить. Вскоре она наполнилась фонариками, пластиковыми бутылками с водой и йогуртами, зажигалками, многочисленными полиэтиленовыми свертками, стопками телефонов и тому подобным.
- Увы, холодильника тут нет, хотя и прохладно, - с улыбкой заметил Тошук. - Если повезет, на обратном пути еще сможете съесть свои йогурты.
Мария и Йоки (так в дороге представилась молодая девушка; я все гадал, из какой культурной традиции этот никнэйм. Это не могло быть настоящее имя, так как она, во всяком случае, не была японкой) — спешно дожевывали свои припасы. Я подумал, что это правильно — ведь неизвестно, когда в следующий раз мы будем есть. Но мне есть совершенно не хотелось, и я со вздохом пристроил свою завернутую в пакет буханку хлеба рядом со всем остальным. Правда, воду в металлических фляжках брать разрешалось.
Наконец, все были готовы. Тошук еще раз оглядел группу, сбившуюся в кучку, и скомандовал:
- Ержи, Тим, Ченг, Мария — потушите, пожалуйста, все лампы.
Повисла тишина. Экскурсанты неуверенно переглянулись, но перечить никто не осмелился. Я увидел руки, потянувшиеся к нишам, и вскоре лампы одна за другой погасли, снова включив тьму. Ее наполняло лишь наше напряженное дыхание. Однако мы опять не успели как следует встревожиться: темноту прорезала тонкая линия белого света. Она со скрежетом расширилась, превратившись в проем в противоположной части стены, немного в стороне от той двери, через которую мы вошли. Вместе с солнцем в него устремились густые ветви кустов – видимо, они росли вплотную к двери. Я успел подумать, что дверь, наверное, открыл кто-то с той стороны, потому что на фоне проема никого не было. А еще я подумал, что в том месте, где в итоге оказалась дверь, при свете ламп я не замечал ничего похожего на нее. Может, правда, меня отвлекли наши пляшущие тени.
Но я опять прервал свои размышления, потому что мои товарищи уже выбирались наружу, отводя руками ветки и щурясь от яркого солнца; глаза успели от него отвыкнуть. Я вышел последним, за мной был только Тошук. Лишь когда мы встали полукругом, вжавшись спинами в упругие ветви — я заметил среди нас новое лицо. Да и не только лицо – необычной была и одежда, и весь вид незнакомца. Это же первый сабинянин, которого я вижу своими глазами! - пронеслось во мне. Меня вновь окатило волной восторга. Боже мой, ведь я – в Сабинянии! Вот она, моя мечта, я трогаю ее руками, дышу ее воздухом! То, что раньше я мог лишь воображать – шумящие на ветру листья, солнечные блики и этот невысокий человек в вылинявшем одеянии – стало реальностью! Я пожирал его глазами. На нем что-то вроде подпоясанной рубашки и мешковатых штанов. Какой чудесный костюм, думал я. Я ведь знал, что они должны быть так одеты, верно? И да, и нет! Я знал, то есть я теоретически представлял, но не верил. А теперь мне не нужны все мои кипы знаний, все мои догадки, споры в соцсетях, архивы на флэшках. Потому что теперь я сам, душой и телом, приобщен к обетованной земле. Я пока не могу видеть ее полностью – мешают заросли. Но я уже знаю, что она прекрасна!
Меня шатало от избытка чувств. Должно быть, другие чувствовали то же самое. Тошук, заметив это, дал нам немного перевести дух. Между тем наш первый сабинянин быстро и ловко запирал дверь. Похоже, внутри дверной коробки имелось несколько засовов, которые задвигались один за другим. Наконец, он повернул к нам лицо – небольшое, с круглыми карими глазами и длинным востреньким носом. Тошук первым приложил правую руку к груди, слегка наклонил голову и издал несколько глуховатых звуков. Сабинянин ответил тем же жестом и еле уловимым носовым мычанием. Все это длилось несколько секунд, после чего Тошук громко вернулся в мир привычных звуков:
- Друзья, позвольте представить вам Теше – моего старого знакомого.
Теше отреагировал на это мимолетным растягиванием губ, после чего произнес, тщательно выговаривая каждое слово:
- Нам нужно пройти немного вдоль стены вон туда. – Он показал кивком. – Там начнется хорошая тропа вниз.
Он практически идеально произносил английские слова – гораздо лучше, чем я - но все же чувствовалось, что они ему чужие. Экскурсанты задвигались, шурша ветками и пытаясь выстроиться вдоль стены в нужном направлении. В этот момент Тошук негромко обратился к Теше на… нашем с ним родном языке:
- Надежно ли заперта наружная дверь? Нет ли опасности, что кто-то перелезет по верху?
К моему изумлению, Теше столь же четко ответил на нашем языке:
- Там все надежно. Посмотри.
Я не верил своим ушам. Это было так непривычно – услышать родную речь в тысячах километров от дома. Хотя о чем это я? Европа – это одно, а Сабиняния, хоть и окружена Европой со всех сторон, на самом деле – это дверь в иное измерение. Тут ничему нельзя удивляться!...
В этот момент наверху что-то мелькнуло. Я поднял глаза и успел заметить две тени, пробежавшие по крыше стены. Я вспомнил частокол стрел, защитивший нас от толпы, и всмотрелся повнимательнее. Но больше ничего не увидел. Звуков тоже не было слышно: пятиметровая толща стены, видимо, скрадывала наружный шум. А с нашей стороны был только ласковый шелест ветра в кронах деревьев.
Тем временем Тошук повел нас гуськом вперед. Пейзажа мы пока не видели – только ветки и листья. Сначала, по ощущениям, рельеф был относительно ровным, потом пошел едва заметный уклон вниз. Так мы прошли метров триста. Постепенно кусты стали редеть; в просветах между ними можно было издали разглядеть заросшие лесом террасы, обращенные в сторону моря. И вдруг заросли разом расступились. Открылась великолепная картина. Слева вдалеке поднимались залесенные горы; наша стена убегала к ним тонкой извилистой змейкой. Впереди лежала поляна, откуда тропа уступами спускалась вниз, в речную долину. Кое-где внизу виднелись луга с пасущимися (видимо) коровами – отсюда трудно было разглядеть. Но большую часть пространства занимал сплошной лесной массив. Где-то за деревьями поблескивали ленточки ручьев. Они то прятались, то снова появлялись – и было непонятно, то ли это русло, или другое, или оба они уже успели стать частью одного потока. Далеко внизу долина полого спускалась к морю. Берега отсюда не было видно: его закрывал лес, и лишь на горизонте виднелась голубая полоса.
Я видел подобное в походах, но никогда меня так не переполняли эмоции. Мне хотелось прыгать и кричать от счастья. Ведь это не просто живописный пейзаж: он осмысленный, в нем есть великая идея! – теснились мысли в моей голове. Даже более эффектные природные уголки меркнут перед этой красотой, потому что они лишены души. А здесь природа и дух сумели слиться воедино, породив поистине божественную гармонию. Это действительно – рай, Рай в самом что ни на есть библейском смысле! Я нашел его! Я – в нем, я – его часть…
Вдруг впереди, метрах в ста, на стене появились две человеческие фигуры. Мы замерли. Один из них, поджарый парень, ловко спускался вниз по бетонной поверхности. Присмотревшись, я понял, что в этом месте в бетоне были едва видные выступы: ими-то и пользовался верхолаз. За ним полез второй. Спустившись, оба неторопливо направились к нашей группе. Подойдя, они попробовали было деликатно встать в сторонке. Но, конечно же, остаться незамеченными им не удалось: мы все восхищенно разглядывали их. Это были двое юношей в такой же линялой, неопределенного цвета одежде, что и Теше (который, кстати, куда-то исчез – видимо, остался позади). Неопределенным был и ее покрой: такое ощущение, что она была надета посредством простого наматывания на разные части тела кусков ткани, которые затем по необходимости пришивались друг к другу или привязывались шнурками и ремнями. На этих же ремнях в разных местах крепились всевозможные мешочки и узелки – видимо, с мелкими личными вещами. Я подумал, что они, должно быть, и были теми невидимыми лучниками, что не дали сорваться нашей экскурсии. Но ни луков, ни стрел сейчас при них не было, а спросить я бы ни за что не решился. Может быть, они спрятали оружие внутри стены? Наверняка внутрь можно попасть и с крыши. Кстати, никаких устрашающих кинжалов, принятых в фэнтэзийных иллюстрациях, на их поясах не болталось. Также не было ни татуировок, ни амулетов, ни воинственных причесок. Оба выглядели на редкость буднично, похожие на средневековых крестьян (впрочем, я никогда не видел вживую средневековых крестьян, но представлял себе их облик как абсолютную простоту и функциональность). Да и лица их не несли печати всегдашней готовности к героической смерти: у обоих они были бесхитростные, круглые и дружелюбные. На шеях был заметен давно не смывавшийся пот вперемешку с пылью; характерный запах немытых тел это подтверждал. Вобщем, ничего похожего на красивых чистеньких воителей с картинок-фэнтези.
К счастью, Ержи оказался менее стеснительным, чем я.
- О боже, это вы стреляли из луков?! Со стены, ровной цепочкой? – воскликнул он по-польски, тем самым утвердив мою версию о своем происхождении.
Парень, который был повыше, смущенно улыбнулся и ответил также по-польски, медленно и старательно выговаривая слова:
- Мы опасались, что толпа может прорваться внутрь…
Моих скудных знаний польского едва хватило, чтобы разобрать диалог. Остальные, видимо, вообще ничего не поняли. Заметив это, солдат наморщил лоб и перешел на английский:
– … и тогда бы пришлось придумывать, как их оттуда выдворить.
Второй паренек молчал, одобрительно глядя на товарища.
- А как вы справились? В тот раз, когда они прорвались? – подхватил Тим.
Оба бойца широко заулыбались, вспомнив, очевидно, веселый опыт.
- Ну, внутренняя дверь была надежно заперта, тут можно было не бояться. Мы вбежали к ним с разных сторон и сразу заперли внешнюю дверь. А выломать дверь очень трудно – они же у нас толстые. Прорвавшихся было много – человек 50 – и в суете они не смогли нам помешать. Они оказались в ловушке. Потом мы по очереди разбили их фонарики и телефоны – все, чем они пытались освещать помещение. Зажигалок, у кого были, хватило ненадолго. И все, мы оставили их в покое. Через несколько часов они сами очень захотели выйти назад. Особенно те, которые впотьмах пошли обследовать внутренне пространство стены и заблудились.
- Но почему они заблудились? – не выдержал и я. - Ведь коридор внутри стены - всего три-четыре метра в ширину. – Тут мне пришло в голову, что даже в таком пространстве можно устроить сложную систему перегородок и переходов, в которой в полной темноте запросто можно заплутать.
- Там можно заблудиться, - уклончиво ответил наш собеседник.
- Ты ведь Сот, верно? – спросил его Тошук. – Младший брат Чигива, который в прошлом году был старшим по Западной Рыбной стоянке?
- Да, верно! – подтвердил парень.
- Где он сейчас?
- Тоже в отряде. Снова. Но их группа охраняет восточный рубеж, поэтому я давно его не видел.
Я удивился. Даже в нашем, «внешнем» мире, такая информация наверняка была бы расценена (хоть и преувеличенно) как разглашение сверхважной военной тайны. А здесь, на закрытой и перманентно обороняющейся территории, тайны должны охраняться еще более бдительно! Но, очевидно, Сот не считал, что данные сведения могут как-то повлиять на госбезопасность Сабинянии. Хотя он не выглядел простачком. Несмотря на дружелюбную улыбку, он держался с умным достоинством.
- А вы …. живете прямо внутри стены? – спросила Йоки.
- Ну, не совсем. У нас есть лагерь рядом в лесу. Там очень красиво, - вежливо поклонился Сот, поняв, что ему сочувствуют, и решив, очевидно, утешить Йоки. Он опять-таки не счел, что разбалтывает что-то лишнее.
- Друзья, - обратился ко всем Тошук. – Мы наконец-то оказались там, где столько лет мечтали побывать. Мы можем немного отдохнуть здесь, на поляне. Осмотреться, привыкнуть. А потом начнем спуск вниз.
- Только вот не мешало бы перекусить, да и воды раздобыть, - подал голос бородатый Ченг, молчавший почти с самого нашего «прорыва».
Его имя (или ник?) с самого начала не давало мне идей по поводу его национальности; но так как корейцем он точно быть не мог, я решил временно сделать его венгром.
- Безусловно, - согласился Тошук и посмотрел поверх наших голов. – О, нам как раз несут еду.
Обернувшись, мы вновь увидели Теше, который шел к нам, неся в одной руке жестяное ведро с водой, а другой придерживая на плече набитую котомку. Сгрузив котомку на землю, он развязал тесемки и принялся извлекать оттуда печеные лепешки, похожие на обломки известняка. Сот помог ему, подстелив вытащенный откуда-то кусок рогожи. Был извлечен и деревянный ковшик, с помощью которого все по очереди смогли вдоволь напиться.
- Очень похоже на хлеб «ручной работы», который продают втридорога в магазинах «экологически чистой еды», - заметил полный итальянец, о котором я успел узнать, что его зовут Марино и что он - антиатомный активист. – Только этот, пожалуй, еще более суровый, - добавил он, с трудом прожевывая жесткое, местами пригоревшее тесто.
- Что ж – такова неприхотливая пища тех, кто ведет натуральное хозяйство! – попытался взбодрить себя Ченг, хотя было видно, что такой неприхотливости и он не ожидал: лепешки были очень твердые и абсолютно пресные, как глина.
Тошук посоветовал нам, как делал он сам, макать их в воду, когда доходила очередь пить из ковшика. Это добавляло мягкости, но не вкуса.
Сот и его товарищ от еды вежливо отказались, сказав, что им еще предстоит обед.
- Возможно, качество хлеба здесь компенсируется разнообразием свежих овощей – предположил Тим. – Надеюсь, нам доведется в этом убедиться…
- А как у вас сейчас с продовольствием? – спросил у Теше Марк – еврей лет сорока, который, пока мы ехали к стене, все время снимал окрестности большим профессиональным фотоаппаратом. Помимо фотографии, он, как я понял, в своей стране (судя по выговору, Голландии или Германии) был сотрудником какой-то респектабельной благотворительной организации. – Хватает ли еды на всех? Мы слышали, что у вас бывают неурожаи.
- В этом году урожай хороший, - спокойно ответил Теше, ничуть не изменившись в лице. – В прошлые годы бывало, что не урождалась пшеница, и тогда осенью нам приходилось туго. Сейчас – да, много овощей, в лесу есть ягоды. Но и хлеба достаточно, и гречихи, и пшена.
- А правда, что у вас бывали голодные годы? – рискнула спросить Йоки. Все невольно перестали жевать и тревожно посмотрели на солдат. Но их лица оставались невозмутимы. Сот даже с готовностью кивнул, подтверждая слова Теше.
- Да, было несколько таких годов, - сказал он. Я помню неурожай четыре года назад, и еще один – десять лет тому.
- И что, тогда умирали люди? – осмелел, в свою очередь, Ержи.
- От голода – нет. Но из-за недостатка питания усилились некоторые болезни, и людей умирало больше, чем обычно. Дети слабели и, конечно, первая же зараза уносила их.
Наступило молчание. Я сосредоточенно раздумывал, какие из вопросов, давно требовавших ответа, сейчас уместно было бы задать, а с какими – повременить. Но Йоки не стала долго думать.
- Простите, а у вас не будет проблем оттого, что вы говорите нам это? – волнуясь, спросила она. – Ну… - она снова оглянулась на спецназовцев, - от вашего начальства…
Впервые лицо Теше окрасилось эмоцией. Если, конечно, можно было назвать так умиротворенную улыбку буддийского монаха, которая появилась на его губах. Тут я подумал, что он, очевидно, намного старше, чем мне показалось вначале – просто у него от природы немного детские черты.
- Я не сказал ничего такого, что могло бы повредить нашей стране, поэтому почему бы не сказать, - ответствовал он. – Про периоды голода все знают, об этом писали у вас в интернете…
- Вы сами это читали? – быстро перебил Ержи. – Вы выходите в интернет?
- Вообще-то нечасто, - ответил Теше, словно не замечая провокации. – В моем возрасте это не очень интересно.
- У нас бытует мнение, что всех сабинян чуть ли не в обязательно порядке заставляют сидеть в интернете, - присоединился Марино.
- Это не так, - мягко улыбнулся Теше. – Не заставляют.
- А все-таки про голод… - продолжила Йоки. – Если у вас массово умирали люди, то почему вы не распределяли гуманитарную помощь? Мы знаем, что вот как раз тогда – десять лет назад – вам за счет разных организаций направляли столько зерна, что хватило бы на всех.
- Все верно, и мы очень благодарны тем, кто его нам прислал. Это позволило многих спасти. Но привезли зерно, понятно, не сразу. А тогда, когда стало известно о голоде. За первые несколько месяцев нехватки питания люди успели ослабеть, и поэтому многие, особенно дети, продолжали умирать, даже когда еды было уже вдоволь.
- Но что же помешало вам сообщить вовремя о неурожае? – не выдержав, вскричал Тим. – Ведь вы, наверное, заранее могли его предвидеть, по крайней мере, за пару месяцев. Вам бы успели подготовить гуманитарную помощь, и никто бы не умер!
Теше молчал. Лицо его было сосредоточенно-грустным, но, казалось, эта грусть не имела отношения к предмету разговора. Он словно пытался, искренне пытался дать ответ, который был бы понятен его собеседникам, но так и не смог.
- Не знаю, - наконец произнес он. Заметив, что мы продолжаем молча ждать, добавил: – Да, наверное, вы правы. Если бы мы заранее предупредили о неурожае, если бы попросили еды, то смертей бы не было.
- Так почему же вы этого не сделали? – воскликнула Йоки. – Вам запретили? Не позволили жрецы?!
- Ваши руководители не хотели, чтобы мир узнал правду? – забыв о предосторожностях, крикнул Тим.
Теше снова робко улыбнулся: он как будто наконец понял, что от него хотят. Я и остальные - те, кто постарше - снова покосились на солдат. Но Сот и второй парень, потупившись, смотрели в землю.
- Если бы они не хотели, то разве позволили бы тем трем людям десять лет назад эмигрировать из Сабинянии, помните? – быстро сказал Тошук.
Снова наступило молчание.
- Может, они вовремя не оценили масштабы бедствия, а когда осознали, было слишком поздно? – подала голос Мария.
- Ничего себе – не оценили! – воскликнул Марк. – Те трое спасшихся, когда вышли за стену, уже состояли из одних костей. Может, жрецам вообще нет дело до страданий своего народа?
Тут я счел за лучшее вмешаться:
- Коллеги, - поспешно проговорил я, - мы с вами сидим в пятидесяти метрах от стены. Еще вчера мы мечтали пересечь ее любой ценой. Разве мы с вами не знали обо всех этих проблемах? Прекрасно знали. Но при этом мы всей душой рвались сюда, желая узнать еще больше. А сейчас мы, пока что ничего не узнав, начинаем с наскоку осуждать… - Я перевел дух. – Мало того, что поспешная оценка обычно не способствует пониманию, так нас, я опасаюсь, вообще могут выставить назад за такое проявление нелояльности…
На меня посмотрели – кто-то с осуждением, а кто-то, наоборот, согласно закивал. Тошук напряженно глядел перед собой. Мария выглядела растерянной. Лишь трое сабинян оставались совершенно спокойными. Я смущенно продолжил:
- Я просто хотел сказать, что если мы хотим продолжить нашу экскурсию, нам следует, наверное, воздержаться от таких вопросов… ну, хотя бы в самом начале тропы.
- Ничего страшного, - сказал Теше, ободрительно посмотрев на меня и оглядев всех по очереди. – Вы можете задавать свои вопросы. Вы ведь здесь именно для этого.
Но, как ни странно, никто больше не пожелал продолжать. Наоборот, словно по команде, группа начала подниматься.
- Спасибо вам за еду, - сказала Йоки, покраснев.
- Да, пожалуй, при желании к этим сухарикам вполне можно привыкнуть, - попытался сгладить неловкость Ержи, но почувствовал, что неудачно: на него хмыкнули.
Теше усмехнулся.
- Ничего, не бойтесь: ниже вы встретите стойбище с огородом. Там такие же овощи, что и у вас растут. Подкрепитесь.
- Вы не пойдете с нами? – спросил я.
- Нет. Я служу здесь.
- В армии? – удивился Марк.
- Нет, - уклончиво улыбнулся Теше. – Просто тут мое место службы. – Он на минутку умолк. – А в армии служат мои сыновья. Двое младших. Вы их встретите.
- Младших? А сколько всего у вас детей? – заинтересовалась Мария.
- Э… четверо. Сейчас четверо, взрослых. Было больше, но выжили не все.
- Боже, сколько же вам лет? – спросил Марк.
- Пятьдесят пять, - ответил Теше, собирая остатки еды в свою котомку.
- Значит вы… - я силился подсчитать, - Вы живете тут с самого основания Сабинянии?
- Нет, я присоединился позже, в двадцать лет.
- Присоединились – то есть вступили в общину? – Мария попыталась вспомнить. – Значит, это было еще в те годы, когда в Сабинянию принимали новых членов…
- Вобщем, да. Принимали.
Теше хоть и отвечал на вопросы, но в то же время стоял наизготовку, держа котомку за спиной. Нам вроде тоже было пора идти. Но я решился спросить напоследок:
- Скажите, а откуда вы родом? До Сабинянии?
Он опустил было голову, но быстро выпрямился.
- Из Денвера. Это в США. Но это было давно.
Все вздрогнули. Англоязычный Тим – возможно, он был как раз американцем - уже открыл было рот, чтобы начать выяснять подробности. Но то ли не желая больше отвечать, то ли ему действительно нужно было на его «службу», Теше слегка поклонился, приложив руку к груди (Тошук ответил тем же, и все торопливо последовали его примеру), после чего повернулся и медленно зашагал в ту сторону, откуда пришел. Вскоре он скрылся в зарослях.
- Ну что же, и нам пора в путь, - сказал Тошук, поднимая с земли рюкзачок.
Йоки не двигалась с места.
- Простите меня. Я, должно быть, не сдержалась и сказала лишнего, - пробормотала она.
- Да и я тоже, - вздохнул Тим. – Но смирение этого человека просто поражает. Он так спокойно говорит о голодных смертях! Кажется, не будь тут нас, он бы и не догадался о том, что это страшно.
- Признаться, я сперва подумал, что он плохо нас понял, - заметил Марк. – Но теперь вижу, что понимал он прекрасно. Хотя в первый момент я решил, что английский ему не родной. Подумать только – бывший американец! И здесь, в этом рубище, и с такими мыслями в голове… Может, - он понизил голос, чтоб не слышали солдаты – у него проблемы с психикой?
- Америка – большая страна, там много очень разных людей, - сказал Марино. – Там как раз более вероятно встретить такие необычные экземпляры, как этот Теше. В американской глубинке и не такие сектанты попадаются. А насчет плохо с головой – все возможно, если учесть, что для добровольного уединения в подобную общину нужны очень специфические рекруты.
- Друзья, - перебил Ченг, к которому вернулся его наставительный тон. – Я присоединяюсь к ранее высказанному мнению о том, что нам рано делать выводы. Давайте прогуляемся по Сабинянии хотя бы несколько километров! А еще лучше – десятков километров. И поговорим побольше с разными людьми.
С этой идеей трудно было не согласиться, и на том обсуждение закончилось. Мы уже начали по очереди выходить на тропу, когда Марино спросил Тошука:
- Получается, вы и есть наш гид по Сабинянии? Помнится, вы говорили, что нас будут сопровождать местные. То есть я совершенно не против, просто мне интересно…
- Скоро к нам присоединятся местные провожатые. Потерпите немного, - ответил Тошук без улыбки, глядя перед собой.
Он обменялся поклонами с солдатами, и наша группа двинулась. Пропустив остальных вперед, мы с ним пошли последними. Я оглянулся назад. Сот с товарищем продолжали стоять неподвижно, глядя нам вслед.
- Я думал, они пойдут с нами, - шепнул я Тошуку.
- Нет, они же сказали, что служат именно здесь, на этом участке стены.
Он выглядел огорченным, и мне невольно хотелось идти с ним рядом. Хотя я и догадывался, что, скорее всего, ему это не нужно. Или это огорчился я, и поддержка требовалось мне?
Глава 5. Треххвостый
Постепенно грустное облачко, оставшееся после разговора, развеялось. По мере того, как мы удалялись от серой громады стены, душу cнова заполняла радость. Мы спускались по горному лугу посреди изумрудной травы и благоухающих цветов. Солнце ласково гладило руки и спины, но не утомляло жарой. То и дело попадались ручейки, дышащие прохладой. Позади нас постепенно вырастали скалистые уступы. Они не были столь заметны, пока мы находились вровень с ними; лишь спустившись на ярус ниже, мы осознали их величие. Кое-где наверху со скал низвергались водопады, снизу казавшиеся тонкими струйками с туманным ореолом вокруг. Далеко в беззвучной синеве парили хищные птицы. Вобщем, это был классический и прекрасный горный пейзаж. И к восхищению снова добавилась сладостная мысль: ведь это почти единственное место на земле, подумал я, где человек не просто потребляет эту красоту, а служит ей, отдавая всего себя, и от служения-сопричастности получает новое, ни с чем не сравнимое наслаждение... Я пытался представить себе, что это я служу, что я тоже – сабинянин, один из этих дивных людей в линялых холщовых рубищах со множеством тесемок и мешочков. Что вся моя жизнь посвящена сохранению этого чуда, ради него я беззаветно тружусь, забывая о себе… Я пытался, но пока не мог. Привычка к другой жизни пока не отпускала. Но ничего, я сумею, говорил я себе. Только бы побольше насмотреться на них, услышать их, понять!
Некоторые из моих спутников стали привычно искать под рукой приспособления для фотографирования. А не найдя, испытали легкий абстинентный синдром, о чем шутливо сообщили всем.
- Все-таки не понимаю, зачем Верховному жрецу понадобилось отлучать нас от фотокамер, - заметила Йоки, любуясь цветами горечавки. Они казались яркими сапфирами, вставленными в изумрудную оправу. – Какая-то странная принципиальность. Почему не дать унести с собой на память изображения этих пейзажей? Если он опасается, что мы сфотографируем какую-то страшную тайну, то в чем проблема просто проверить на выходе наши карты памяти? Они же такие сведущие в технике, эти исторические реконструкторы в лохмотьях!
Природная благодать сделала свое дело: от былого смущения Йоки не осталось и следа. Она улеглась на траве, подложив руку под голову, и рассматривала пернатых хищников, кружащих в вышине.
- О благословенное юное простодушие, - весело-покровительственно проговорил Ченг, перематывая на ноге портянку. Он вернулся к своему амплуа хранителя традиций, и теперь уверял нас, что обматывание ноги хлопковым полотном гораздо эффективнее защищает от натертостей, нежели трикотажные носки. – Дело не в картинке, которую мы можем заснять, дело – в самих гаджетах. Откуда сабинянам знать, что еще скрыто у вас под корпусом фотоаппарата? В любом случае они разбираются в технике не больше нашего среднего обывателя. Вряд ли тут найдутся эксперты по шпионскому оборудованию, например.
- Все верно. Будь я врагом Сабинянии, я бы пронес с собой «жучки» со скрытыми микрокамерами, и установил их всюду на пути своего следования, - подхватил Ержи, - И все – конец сабинянским тайнам! Весь мир узнал бы, что тут происходит между визитами экскурсионных групп.
- Да что там – под видом смартфона можно и взрывоопасные элементы пронести, и отравляющие, и вообще диверсию устроить, - принялся фантазировать Тим.
Тема оказалась благодатной.
- Надеюсь, - перебил Ченг, стаскивая второй ботинок, - никто из нас не догадается подбросить этот совет знакомым? Они могут оказаться менее идейными, чем мы, а кто-то из них, не исключено, когда-нибудь тоже попадет в экскурсию.
Мы расположились на поляне около ручья; он весело сбегал со скалистого пригорка. Нельзя сказать, чтобы группа очень устала, но пройти мимо такого места было трудно. К тому же, хотелось обсудить первые впечатления. Тошук уселся, прислонившись спиной к мшистому выступу скалы. Остальные кто сидел, кто лежал, с наслаждением подставив лицо солнцу.
- Нет уж, Йоки, - шутливо продолжал Ержи. – Если мне пришлось отказаться от сигарет, то и ты откажись от фотографирования. У меня-то точно ломка посильнее твоей будет!
- Самая сильная фото-ломка – у Марка, - сказал Марино. – Но смотрите, как он неплохо справляется.
Марк уже давно устроился поодаль, положив на колени блокнот. Сперва я думал, что он ведет дневник. Но теперь увидел, что он рисует, быстро-быстро водя карандашом по бумаге. Он улыбнулся, не отрываясь от своего занятия:
- Когда я знал, что меня берут в экскурсию, я взял несколько уроков рисования, чтобы восстановить немного подзабытую технику… и вроде получилось.
Он перевернул к нам блокнот. Вот так чудо! Мы увидели профиль лежащей Йоки, набросанный крупными уверенными штрихами. Раздались восхищенные возгласы.
- Ну вот, ура, теперь у нас в группе есть художник, - довольно сказал Ержи. – Значит, вернемся не с пустыми руками. У меня-то с этим совсем никак.
- А Теше вы не нарисовали? – спросил я.
- Не успел, - ответил Марк. – Но солдат набросал, уже по памяти.
Он пролистнул блокнот назад и показал две знакомые фигуры. Действительно, было очень похоже. Даже их невозмутимые улыбки были переданы очень точно.
- Все-таки удивительно, - подал голос Тим, усаживаясь поудобнее на своей куртке. - Человек когда-то был американцем. Может, даже проходил по тем же местам, где и я. Наверняка ездил в машинах, в метро, заходил в магазины, смотрел телевизор. Но от него прежнего ничего не осталось. Стерто начисто. Сейчас это какой-то нищий средневековый монах. Как это возможно – не представляю…
- Признаться, я бы тоже не подумал, что вы – американец, пока вы не сказали, - усмехнулся я. – Наверное, у нас есть некое типовое представление об американцах, отчасти по фильмам, которые на 95% - голливудские, отчасти – по туристическим группам. Но вот вы – совсем другой. Правильно было сказано: в США слишком много народу, чтоб можно было вывести типичного американца. Можно сказать, что этот Теше – типично нетипичный американец… И потом, у вас же в 60-х развелось столько необычных религиозных течений, что не удивлюсь, если он был не один такой.
- Правда, остальные в итоге вернулись к более-менее привычному образу жизни, а этот ушел в совсем иной мир, - заметил Тим. – И навсегда. Похоже, что навсегда.
- Именно иной, - добавила Йоки. – Как будто бы человек принял решение улететь на Марс, откуда нет обратной дороги. Наверное, марсианские колонисты, если туда все-таки полетят, будут лет через 30 представлять собой нечто похожее.
- Ага. Вспоминать о себе прежнем, как о другом человеке, - вставил Марино.
- Или вообще не вспоминать, - добавил Тим.
- Интересно, кто его жена? – задумалась Йоки. – Откуда она? Тоже американка, или она родом из другой страны, и они познакомились уже здесь?
- И где она сейчас?
- Мне почему-то кажется, что она находится там же, где и его умершие дети, - сказал Марино. – То есть умерла в молодом возрасте от плохого питания и отсутствия медицинской помощи.
- Очень может быть, - согласился Марк, не поднимая глаз от рисунка.
- Коллеги, коллеги! – нетерпеливо воззвал Ченг. Он уже перемотал портянки и зашнуровал ботинки. – Поймите, что это – осознанно выбранный образ жизни. Отказ от медпомощи, от разнообразного питания…
- И от питания вообще, - вставил Тим.
- Традиционный образ жизни вообще-то предполагает риск неурожаев, - в который раз изрек Ченг, недобрительно покосясь на него. – Это в нашем мире все предсказуемо, мы всем обеспечены. Шансов умереть голодной смертью – никаких. Но какой ценой это достается? Ценой варварской нагрузки на природные запасы. Пожив эдаким обществом изобилия еще лет 100, мы просто истощим ресурсы и питьевой воды, и почв. А эти люди решили добровольно ликвидировать свою нагрузку на природу, выбрав существование на грани выживания. Возможно, для того, чтобы подать нам всем пример!
- Да-да, - воскликнула Мария, как всегда с уважением слушавшая Ченга, - я уверена, что сабиняне показывают нам, всей планете, как нужно жить!
Наверное, мне не следовало этого делать, но это был спор, все время ведущийся в моей голове, и мне трудно было сдержаться.
- Все верно, мы все мечтаем, чтоб это было так, потому что мы нуждаемся в таком примере, - быстро произнес я. - Но одно дело – утешать себя тем, что существуют подвижники, готовые умереть ради планеты, и совсем другое – стать таким самому.
- Но не вы ли в сети все время заявляли, что мечтаете оказаться в Сабинянии? – язвительно спросила Мария. – А теперь, получается, вы увидели первого подвижника и сразу передумали?
Я не знал, что ей ответить. Нет, я не передумал. Я думал в точности то же, что и раньше: что Сабиняния меня одновременно восхищает и пугает. Пугает вопросами, остающимися без ответа.
- Я мечтал оказаться здесь именно потому, что хотел разрешить свои сомнения, - наконец, сказал я. – Идея, которая здесь реализована, прекрасна. Но я не понимаю, как она реализована…
- Может, вам стоит хоть на время отказаться от умствований? - перебила Мария с металлической ноткой в голосе. – Вам же будет легче. Если идея реализована, то уже неважно, как!
Я вздохнул.
- Повторяю, идея отказа от личных амбиций ради общего блага – это замечательно. Но неестественно. Так же как и идея Рая. Он нам нужен, мы все о нем мечтаем. Но что-то нам подсказывает, что здесь, на земле, он неосуществим. И вот я оказываюсь в раю на земле! Понятно, что я задаюсь вопросом, а как это работает, - сформулировал я осторожно.
- Все-то вам нужно раскрыть, все препарировать, - презрительно отвернулась Мария. – Машинная цивилизация, что тут скажешь!
Я подумал, что вряд ли она сама принадлежала какой-то другой.
- А как насчет Северной Кореи? – вмешался Тим. – Со стороны это выглядит как точно такой же Рай на Земле, все в едином порыве строят светлое будущее, светлое настоящее и т.п. Но ведь вы не станете отрицать, что это не очень соответствует действительности?
- Сравнение некорректно! – воскликнул Ченг. – Северная Корея – это огромная бездушная машина с миллионами людей-винтиков. В таких условиях невозможно создать совершенное общество. А Сабиняния – это всего две тысячи человек. Фактически, семейная коммуна. Даже записные антикоммунистические скептики согласны с тем, что в рамках семьи коммунизм возможен.
- Он и реализуется в каждой семье, - добавила Мария.
- Ничего себе семья – две тысячи народу! – усмехнулся Марино. – Даже в фирме, где работает сто человек, идут постоянные распри и внутренняя борьба. Чтобы все эти две тысячи человек не завидовали друг другу, не пытались превзойти, не боролись за ресурсы, они должны быть либо олигофренами (ну, или запрограммированными роботами), либо действительно состоять в родственных связях друг с другом. Причем – близких.
- Это невозможно, - отозвался со своей стороны Марк. – Сколько бы их не было изначально (кстати, мы этого не знаем), за два поколения они не успели бы все породниться.
- Причем здесь родственные связи?! – не унималась Мария. – В сравнении с семью миллиардами людей на планете две тысячи в любом случае будут восприниматься как маленькая компактная семья.
- Тем более, что она зацементирована ощущением своей инаковости, непохожести на внешний мир, - согласился я. – И готовностью в любой момент отразить внешнюю угрозу. Да, все верно – осознание себя осажденной крепостью очень способствует сплоченности. Впрочем, для осажденных они ведут себя очень дружелюбно, ну да ладно… Хочу лишь сказать, что 2000 человек (ну хорошо, вычтем 300-500 детей, или сколько их тут при местной высокой рождаемости – итого получается 1500-1700 взрослых) – это слишком много для полного единомыслия. В таком коллективе обязательно должен появиться разброс по ценностям, по характерам. Подвижники-идеалисты и, наоборот, единоличники-эгоисты.
- Возможно, эти крайние эгоисты как раз и эмигрировали, - вставил Ченг.
Он умел так замечательно компенсировать свои возражения располагающей улыбкой, что они выглядели не оппонированием, а дружеской поддержкой. Чего нельзя было сказать о Марии.
- Ну хорошо, - сказал я. – Крайние эгоисты эмигрировали… А не крайние? Просто обычные люди, у которых дети умирают от последствий недоедания или отсутствия медицинской помощи? Тот же Теше. Да, разумеется, они привыкли к такой жизни. Но, если верить тому, что они заходят в интернет и знают, что в других странах детей лечат… Любой нормальный человек захочет такого же для своего ребенка. Эмигрировали всего 10-15 человек. А 1000 человек, дети которых болели и недоедали? Неужели они были с этим согласны? Не могу в это поверить. Как хотите, но не могу…
Я умолк, не решаясь поднять взгляд на Тошука, который, я знал, не сводил с меня глаз.
- Согласен, - сказал Марино. – Такое ангельское смирение перед лицом беды возможно лишь, если ты не представляешь себе другой жизни. Но гипотеза об интернете это исключает. Члены общины могут быть какими угодно идейными, не вестись на приманки рекламы, всяких излишеств цивилизации и все такое прочее, но здоровье и жизнь твоего ребенка – это не рекламное излишество. Если они знают, что в любом другом месте их ребенок мог бы выжить, а здесь он умрет, то желание увезти его отсюда будет совершенно естественным.
Я ждал, что Мария будет возражать, но вдруг услышал голос Тошука:
- Таким образом, предполагается два варианта разгадки. Первое - сабиняне искренне не представляют себе другой жизни. Это значит, что они врут, будто заходят в интернет, или же «интернетом» они считают несколько определенных сайтов, которые для них открыты; может, они вообще заходят на них в режиме офф-лайн, то есть эти сайты просто загружены на их компьютеры, и все. Что касается экскурсантов, то есть нас, то они нам не верят. Второй вариант - они все прекрасно знают, то есть догадываются, но запуганы до такой степени, что ни единым жестом не показывают правды…
Я был изумлен. Тошука никак нельзя было назвать фанатиком, но, тем не менее, такого праздника объективности я не ожидал.
- Вранье про интернет возможно и при втором варианте, - подхватил Ержи. – Их заставляют рассказывать, что супердемократичные жрецы позволяют им связываться со всем миром и знать, как мы хорошо живем. На самом деле они ничего о мире не знают. Возможно, они даже уверены, что никакого внешнего мира нет, или там такая же тюрьма, как и у них.
- Но как тогда они объясняют себе появление экскурсантов? – удивился Тим. – Мы что, с их точки зрения, иллюзия?
- Могу предположить, что они считают нас чем-то вроде провокации своих жрецов. Проверкой на политкорректность, так сказать. Поддались, сказали что-то не так, пожаловались на жизнь – и все, к стенке.
- Вы начитались антиутопий, - усмехнулся Ченг. – Это откуда, из «1984» Оруэлла?
- Это возможное продолжение «1984», - ответил я за Ержи. – Там как раз герой принял провокацию за чистую монету и за это поплатился. Версия Ержи предполагает того же героя, только наученного горьким опытом.
Ержи согласно кивнул.
- Мне странно это слушать, - недовольно сказала Мария. – Большинство из вас еще неделю назад признавались в любви к Сабинянии. Да-да, и вы тоже! – она строго посмотрела на Ержи. – Это ведь у вас на аватарке изображение русалки, верно? – И убедившись в своей правоте, торжествующе продолжила: - По-моему, в вас говорит обычный зуд противоречия. Когда вы писали свои восхищенные посты, вы не верили, что все это может быть правдой. А оказалось, что это так. И вам обязательно нужно найти в совершенстве изъян. А если его нет, то вы его придумываете.
- Я бы сказал, это зуд поиска сложных решений там, где все до обидного просто, - миролюбиво заметил Ченг. Довольная улыбка свидетельствовала о том, что он уверен в своей правоте и в том, что сейчас убедит в ней всех нас. – У вас, дорогие мои, не было ни малейшего основания считать, что Теше и те двое воинов врут нам, либо нас подозревают во лжи. Извините, но все это высосано из пальца. И напрасно вы провоцируете молодежь на конспирологические версии, - вежливо обернулся он к Тошуку. – Я понимаю, что в вашем случае это был просто полемический оборот, но, как видите, его приняли слишком близко к сердцу.
- Ни в коем случае этого не хотел, - вежливо поклонился, в свою очередь, Тошук. – Но мы договорились искать истину. Я попытался сформулировать две основные скептические гипотезы. Не думаю, что они могут нанести истине вред. Она на то и истина, что ей ничто не опасно. Итак, первая гипотеза – жители ничего не знают о внешнем мире, считают его вражеским и поэтому, логично, не верят нам. Вторая – они затерроризированы настолько, что им вобщем-то все равно, каков он, внешний мир. Им важно лишь, убьют их или нет за лишнее слово. Они могут считать нас провокаторами, а могут и не считать. Я верно излагаю?
- Вполне, - ответил Тим.
- А третьего варианта вы не допускаете? – воскликнула Мария.
- Конечно, допускаю. Третий вариант – что все именно так, как трактуют жрецы через свои каналы связи с внешним миром. А именно: здесь мало того, что построен Рай на Земле, здесь каким-то образом выведен новый вид человека, который склонен подчинять все свои личные интересы общему благу, а также благу природы. Они знают о нас абсолютно все, но так как они – новый совершенный подвид хомо сапиенсов, эти знания не способны поколебать их идейности. Они ничего и никого не боятся – ни нас, ни президента США, ни своих жрецов, ни своего спецназа. Просто каким-то удивительным образом решения, направленные на достижение общего блага, совпадают с их свободным волеизъявлением.
- Короче, это ангелы, - хихикнул Ержи.
- Если бы я не слышала в ваших словах иронию, я бы подписалась под каждым словом, - изрекла Мария, строго взглянув на Тошука. – Признаться, я очень удивлена. Вы бывали в Сабинянии до нас, со многими здесь знакомы. Уж вы-то точно знаете, какая версия истинна. Зачем вам играть в эти глупые игры и бросать тень на тех, кто вам доверяет?
Тошук опустил глаза.
- Да, я был здесь не раз. Кое с кем знаком. Но, тем не менее, я – всего лишь гость здесь, хоть и давний. У меня осталось еще множество вопросов и белых пятен. Как и вы, я хочу найти на них ответы. Но я уверен, что мы не оскорбим наш любимый предмет – Сабинянию – если будем спрашивать и сомневаться. – Помолчав, он добавил: – Мария, не сердитесь на меня, но если бы вы были на сто процентов уверены, что это Рай на Земле, вы бы давно убежали от нас, чтобы на первом же стойбище внизу умолять оставить вас тут навсегда. Но вы этого не делаете. Значит, и у вас есть сомнения.
Мария было смутилась, но быстро оправилась:
- Вас интересует, почему я до сих пор не сбежала от вас? – усмехнулась она. – Поверьте, я не уверена только в одном: в своих чисто физических способностях выдержать здешнюю жизнь. Увы, я, как и вы, ослаблена городской цивилизацией. Лет двадцать назад я, наверное, могла бы с уверенностью предложить себя коммуне как хорошую трудовую единицу. Но мне пятый десяток лет. Здоровье уже не то. Я прекрасно знаю, что в таком виде я вряд ли принесу здесь пользу. Я собираюсь принести ее по-другому: увидеть как можно больше, чтобы максимально полно рассказать о Сабинянии в нашем мире. И, может быть, убедить людей хоть в чем-то последовать ее примеру.
Получилось немного высокопарно, но у Марии таким выходило любое суждение, даже самое правильное.
- Что ж, значит, в этом плане у нас консенсус: мы все хотим узнать побольше, - сказал Тошук. Он посмотрел поверх наших голов. – Похоже, совсем скоро у нас будет возможность реализовать это желание.
Повернувшись в ту сторону, мы увидели движение среди кустов; направо от главной тропы вниз отходила еще одна, более узкая и извилистая. Видимо, это был короткий спуск к морю. Сейчас по этой тропе к нам поднимались люди. Издали они казались сплошной серой массой. Но приблизившись, масса оказалась не столь уж большой - не больше трех десятков человек. Некоторые из них волокли за собой тележки, привязанные к поясу. Одеяния у всех были такие же, как у солдат и у Теше: либо простые подпоясанные рубахи и собранные на шнурке у пояса мешковатые штаны, либо (вероятно, это был щегольской вариант, потому что так были одеты в основном женщины и молодые мужчины) - сложная обмотка всего тела одним или несколькими кусками ткани, отдаленно напоминающая индийское сари. Разве что это «сари» было коротким (у мужчин – выше колен, у женщин – чуть ниже) и обмотано более плотно - плечи были закрыты. У некоторых костюм представлял собой комбинацию обоих вариантов. Женщины относились к своей одежде, если можно так выразиться, более изысканно. Их обмотки сохраняли попытки окрасить ткань какими-то нестойкими растительными красителями: попадались розоватые, голубоватые и даже темно-коричневые куски (последним, вероятно, ранее полагалось быть черными). Но в основном одежда была невнятно-серой. Я заметил довольно много украшений на шеях, руках и ногах: чаще всего это были неяркие бусины, нанизанные на шнурки. Наиболее нарядно выглядели прически: это были сложные комбинации из косичек, узлов, хвостиков и иных форм, украшенных теми же бусинами и шнурками. Видимо, волосы здесь были наиболее доступным объектом для экспериментирования. Сложные прически были даже у некоторых мужчин. Особенно выделялась голова одного парня – белобрысая, коротко выстриженная снизу, а сверху украшенная тремя длинными хвостами. Концы их выбились из узла – а может, это было сделано намеренно – и весело болтались при ходьбе. На ногах у одних были сандалии, другие были обуты в нечто вроде кожаных мешков, привязанных на шиколотках ремнями. Но, что любопытно, обладатели щегольских мужских причесок шли по камням исключительно босиком, словно бы это была плата за следование моде. Впрочем, не похоже было, чтобы они страдали: их грязные мозолистые ноги уверенно ступали по острым камням. Видимо, к веткам они относились столь же спокойно, потому что их голые щиколотки были сплошь покрыты царапинами и ссадинами. Еще издали я заметил, что все идущие – и мужчины, и женщины - улыбались и переговаривались между собой; улыбки и взгляды были точно такими, какие возникают при общении разнополой молодежи. Разве что в нашем мире к этому коммуникативному комплексу добавились бы еще нескромные жесты, обхватывания и непременно громкий, вызывающий смех. Здесь ничего такого не было. Все эти люди явно были на работе: все, кроме женщин, несли на спинах туго набитые котомки либо тащили груженые тележки. Разговоры были негромкими, эмоции выражались в основном во взглядах.
Путники заметили нас еще издали, но их поведение от этого ничуть не изменилось. Они так же неторопливо поднимались в гору, не прекращая своих бесед, и приостановились, лишь выйдя на главную тропу рядом с нами. Двое мужчин, шагавших первыми (один молодой и один - лет сорока) церемонно поклонились Тошуку, что-то невнятно бормотнув при этом; в нашу сторону они послали легкий кивок. Тошук, как и раньше, издал несколько отрывистых звуков, но, насколько я мог судить из его прежде сделанных пояснений, произнесена была целая фраза, только с проглатыванием гласных.
- Они идут как раз в сторону того стойбища, куда нам нужно, - сказал он, поворачиваясь. – Можем пойти вместе с ними.
Мы резво похватали свои рюкзаки, на ходу запихивая в них все, что успели вытащить. Путники явно не собирались задерживаться. Медленным потоком, гремя по камням своими тележками, они выходили на главную тропу. Мы поспешили за ними. Тошук пошел впереди рядом со своими, видимо, знакомыми, а мы растянулись по тропе вместе с остальной группой. Я оказался рядом с тем самым парнем с тремя белесыми хвостами на голове, который привлек мое внимание в первую минуту. Он, в дополнение к своему явно нелегкому заплечному мешку (который по степени удобства был очень мало похож на наши эргономичные рюкзаки), еще и тащил груженую тележку (босиком!), однако не подавал вида, что ему тяжело. Вместо этого он скромно, но старательно пытался привлечь внимание двух девушек, идущих неподалеку, явно уговаривая их присесть к нему в тележку (из-за отсутствия гласных звуков в его шипяще-гортанной речи я не мог уловить интонации, но по обмену взглядами все было понятно). Девушки смеялись и отказывались, хотя, похоже, не были против такого внимания. Парень вел себя уверенно и с достоинством, однако не демонстрировал превосходства над другими; похоже, уверенность он черпал просто из своей молодости, силы, присутствия девушек, солнца и красоты вокруг. Так, должно быть, выглядит совершенно счастливый человек, подумал я. Он не был мускулистым с точки зрения наших завсегдатаев тренажерных залов: худощавые руки и ноги были покрыты мелким рельефом из мышц и вен, а поверх них – сплошным рисунком из царапин. Как и его товарищи, он был до колен завернут в обмотки – но гораздо более небрежные и грязные, чем у других. Он не был красив: близко посаженные серые глаза и небольшое широкоскулое лицо были бесконечно далеки от общепринятых эстетических стандартов (и даже от «антистандартов», к которым Голливуд иногда прибегает, когда типичные красавцы начинают приедаться зрителю). Когда парень улыбался, его маленькие глаза и вовсе превращались в крошечные щелочки. Но мне казалось, что это улыбается само солнце – прекрасное, сильное, равно дарящее всех своими благами – такой лучезарной была его улыбка. Он каким-то образом ухитрялся охватывать своим теплым вниманием почти всю группу: каждому предлагал помощь, подбадривал, шутил, робко кокетничал с девушками. И видно было, что все вокруг с удовольствием принимают лучи этого маленького солнца с тремя болтающимися хвостами, которые ни секунду не оставались в покое. Его лицо и весь внешний вид с первого взгляда показались мне знакомыми. Однако я не сразу вспомнил, что видел его на одном из рисунков у Тошука, которые тот показал мне при первой встрече. Черты лица там были набросаны схематично, и хвостов в прическе не было, оттого-то я не сразу узнал его.
Спустя короткое время в его тележке прибавилось: похоже, он разгрузил малорослого человечка спереди и еще кого-то сзади. Но Треххвостому этого было мало, и он все-таки усадил в свою тележку одну из девушек – самую, надо сказать, невзрачную – и побежал вперед, шутливо изображая конские всхрапы.
- Сильные у вас ребята, - сказал я на своем языке в сторону только что облегченного невысокого носильщика.
Я не думал, что он ответит, но вдруг с удивлением услышал родные слова.
- Да, это наши солдаты, - сказал тот как ни в чем не бывало. – Никогда не упустят случая потренироваться.
Он говорил добродушно, ничуть не смущаясь оттого, что другой самец у всех на виду показал свое превосходство над ним. Видимо, ни он сам, ни Треххвостый, ни все остальные не считали, что это унижение. Он говорил на моем языке очень правильно, даже слишком, но произносил слова с заметным акцентом, хотя и непонятно, с каким. Я спросил, каким образом он так здорово выучил наш малопопулярный язык, который, к тому же, среди иностранцев считается сложным и неблагозвучным.
- Еще в юности, - с готовностью ответил он. Видимо, подразумевалось, что в юные годы лингвистические сложности даются проще. – Хотя я знаю не так много языков, как другие. Я не очень способный, - сказал он с усмешкой.
Оказалось, его зовут Си. На вид он был такого же неопределенного возраста, как и Теше. Но, как оказалось, ему еще не было и сорока.
- Куда вы направляетесь?
- На стойбище Трех Ручьев. Несем туда рыбу и все то, что им необходимо.
Я сообразил, что это за место. Судя по моим данным, там выращивали картофель и другие овощи, а еще держали коз. О том, что в тележках рыба, я еще раньше догадался по запаху. Видимо, группа шла с одного из рыбацких стойбищ на берегу. Я заметил, что Ержи, идущий сзади, безуспешно пытается разобрать наш разговор, и для облегчения ему перешел на английский.
- Долго ли вы работали там, на берегу?
- Все по-разному. - Си неизменно улыбался. – Я с неделю. Другие – дольше. Когда людей не хватает в одном месте, их переводят с других лагерей. Вот сейчас нужно копать картошку и полоть огороды. Поэтому нас перевели с берега наверх. А заодно мы несем тамошним свежей рыбки, - сощурился он.
- А вы не устаете вот так, все время переходить с места на место? – спросил Ержи.
- Ну, конечно, работать все устают. Но ведь вечером мы отдыхаем. У моря еще и купаемся. Наверху тоже можно искупаться, но в ручьях. Там вода очень холодная, - засмеялся он. – Зато много разных фруктов и ягод. Везде хорошо по-своему!
- А эти солдаты, - осторожно спросил Ержи, - они тоже работают? Или только сопровождают вас?
- Да, работают, - кивнул Си. – Им даже тяжелей приходится, потому что они еще очень много тренируются. Но между тренировками все равно стараются помочь, то здесь, то там.
- А если кто-то не может работать? – прозвучал сзади голос Тима. Услышав разговор, он догнал нас. – Ну, например, кто-то устал. Или болен. Или вообще чувствует, что ему все это страшно надоело. Он может отказаться? Что с ним тогда будет?
Идущие рядом сабиняне тоже прислушивались к нашему разговору и, судя по взглядам, обсуждали его между собой.
- Если он заболел, то его будут лечить. Если совсем заболел или состарился, то перейдет на легкую работу. – Си внимательно посмотрел на нас, пытаясь понять, чего именно от него хотят. И, кажется, понял: - А если человек вообще перестал видеть смысл в нашем труде, то ему не остается ничего другого, кроме как уехать. Здесь нельзя не работать. Иначе не будет урожая.
- И что, - подхватил Тим, - если человек утратил смысл и захотел уехать, его вот так запросто и выпускают?
- Да ведь тогда и работников не останется! Все захотят уехать! – подхватил Ержи.
Си кивнул одному из своих товарищей, шагавших слева от нас, словно призывая помочь ему с ответом. Лишь после этого высокий (на фоне остальных) парень с двумя темными косами за спиной счел возможным вступить в беседу.
- Как же это возможно, чтобы все захотели уехать? – улыбнулся он. Он говорил по-английски немного медленнее других, дольше выбирая слова. – Посмотрите, как тут красиво, - он обвел подбородком окрестности. Действительно, пейзаж становился все чудеснее. Вокруг цвело все – травы и кусты, воздух благоухал ароматами, и отовсюду слышалось журчанье воды. – Наоборот, многие ваши хотят тут жить. Но наша страна не может всех впустить, потому что иначе ваши ворвутся и уничтожат всю эту красоту.
- Вот именно, именно! – воскликнула Мария. Они с Йоки незаметно оказались справа от нас. – Это же рай!
- Все верно, - не унимался Тим. – Однако если все же представить, что кто-то смертельно устал в этом раю, он сможет уехать? Его отпустят?
- Да, конечно, отпустят, - сказал Си. – Но обратно уже не впустят. Поэтому желающих мало.
- Но они все-таки есть? Кого-нибудь когда-нибудь выпускали? – не унимался Ержи.
Си с товарищами переглянулись.
- Да, бывало, - ответил он. - Некоторые уехали.
- И вы знаете что-нибудь об их судьбе? Вы с ними переписываетесь? – допытывался Тим.
- Я – нет, - сказал Си. – Но некоторые другие – да.
- И что же? Что они пишут? Как живут?
- Обыкновенно, - усмехнулся парень с косами. – Просто живут. Ничего особенного. Они получили то, что хотели.
- И вам никогда не хотелось последовать их примеру? – отчаялся Ержи. – Ведь у них вдоволь еды, и не приходится с утра до вечера работать….
Он осекся. Наверное, ему хотелось сказать по-другому, но получилось не самое завидное описание эмигрантской жизни. Парень с косами рассмеялся – мне показалось, с ноткой грусти.
- Мне – нет. Я им сочувствую, потому что они никогда не смогут вернуться. Но так как это невозможно, то не нужно об этом и говорить. Просто они сделали свой выбор. Это надо уважать.
Он говорил так, будто эти неизвестные эмигранты по собственной воле отправились в пожизненное тюремное заключение. Или, скорее, покончили с собой.
- Не верю, - шепнул мне в ухо Ержи. – Как хочешь, но я не верю в его искренность.
Тим нагнулся к нам.
- Но они тут все здорово натасканы отвечать так, как надо, - продолжал Ержи. – Ни за что их не расколоть. Идеологическая обработка – на высшем уровне.
- Боятся, что мы их сдадим? – предположил Тим. – Но с виду говорят правду.
- Нет-нет. Слишком мало эмоций. Чеканят, как солдаты. Читают заученный текст. – Ержи опасливо оглянулся по сторонам. – А настоящие солдаты за ними присматривают.
Я невольно тоже оглянулся. За исключением Треххвостого, по виду было сложно понять, кто из группы относится к солдатам, а кто – к «гражданским». Я предположил, что именно люди воинского звания должны бравировать босыми ногами, тренируясь терпеть боль от острых камней. Таких было человек шесть – четверо молодых и двое постарше, годами уже за тридцать. Однако же они не походили на тюремщиков, конвоирующих заключенных: напротив, им приходилось тяжелей, чем остальным. Помимо отсутствия сандалий, они были навьючены больше всех. Так что, если здесь и существует привилегированная каста, то эти ребята – явно не оттуда, заметил я. Тогда Тим предположил, что у солдат действует жесткая иерархия, и привилегиями пользуется только их начальство.
- Во всяком случае, они не показывают вида, что страдают, - сказал я.
Треххвостый за это время переместился ближе к нам. Он все время двигался вдоль группы, как ткацкий челнок, то забегая вперед, то отставая, и поминутно обмениваясь парой слов то с одним, то с другим. Девушка с его тележки уже слезла (вообще-то в том, чтобы трястись по камням, было мало приятного) и сейчас он вприпрыжку шагал рядом со своим, видимо, сослуживцем: тот тоже был бос, и его прическа состояла из нескольких косичек, собранных на затылке в узел. Мне показалось, что с другими солдатами Треххвостый был куда более строг, чем с «гражданскими». Когда он обращался к ним, улыбка сразу сходила с его лица, и он чуть заметно хмурился. Может, он над ними начальник? Что-то вроде взводного? – подумал я.
Тем временем экскурсанты немного освоились и уже вовсю вели беседы с нашими спутниками. Краем уха я слышал, как голос Йоки по-английски спрашивал одну из девушек, есть ли у нее жених. Та отвечала, что да, есть, но он сейчас далеко, на другом стойбище. Там выращивают пшеницу. Работы очень много, поэтому его вряд ли отпустят оттуда до жатвы. И у нее самой мало надежд в ближайшее время добраться до него: в этой части страны тоже не хватает рабочих рук. Она с нетерпением ждет осени – тогда они точно встретятся.
Ержи, услышав это, выразительно посмотрел на нас и еще раз прошептал «Не верю!». Я взялся было рассуждать о том, что-де невозможность сразу реализовать любовное желание только усиливает его, и, наоборот, что массовый безо всяких ограничений секс в нашем мире приводит к тому, что из него (и из секса, и из мира) уходит любовь, и что мы по этой причине не испытываем таких сильных чувств, как в полном запретов традиционном обществе, и т.д. и т.п.. Но мне и самому было как-то не по себе от услышанного. Разве не стал бы я протестовать, спрашивал я себя, если бы мои встречи с любимым человеком регламентировал кто-то другой? Даже если бы я на сто процентов знал, что этот регламент – правильный и разумный? Ведь любовь по определению не слушает разум и игнорирует правила. А если она его слушает, то это не любовь. Впрочем, я сам вряд ли мог быть экспертом в данном вопросе: увы, несмотря на мой уже не самый юный возраст, соответствующего опыта у меня почти не было. Вслух я сказал, что в традиционном обществе, которое здесь реконструировано, слово «любовь» может пониматься несколько иначе. Люди здесь балансируют на грани физического выживания, поэтому счастье понимается просто как сытая жизнь, здоровые дети и добрый заботливый супруг рядом. Идея бурных чувств, которые стали прямо-таки неестественным стандартом, возможна только в обществе избытка.
- Получается, что они воссоздали здоровое традиционное общество, но взамен отказались от любви? – усмехнулся Ержи.
Да, выходит, что так. Умом я понимал, что иначе быть не может, но сама формулировка звучала безрадостно.
- Э-э, надо сперва понять, есть ли на свете то, от чего, как вы говорите, они отказались, - нерешительно сказал я. – Так ли много в нашем обществе любви? Ну да, разговоров о ней много, мечтаний о ней – алчных, эгоистичных, гедонистичных – тоже полно. Но так ли много случаев этой самой большой любви? Именно любви, а не ее символов в виде пышных свадеб или демонстративного сексуального поведения. Сколько людей ее познали хотя бы на миг? Одна пара на сотню или одна на тысячу? Да - и мы будем считать статистику только взаимной любви, или «односторонние», безответные любови – тоже? Короче, когда вы восклицаете «как можно отказаться от любви ради разума», вы предполагаете, что у нас есть выбор – любовь или разум. Но ведь это блеф, нам нечего ставить. Любви у нас тоже нет. Любовь – удел избранных. Только они одни имеют право задавать этот вопрос и мучиться выбором. А мы с вами, скорее всего, ничем не отличаемся от этой гиперразумной сабинянки, которая лишь умеренно огорчена, что ее разлучили с женихом. Она, конечно, не испытывает к нему страстного чувства. Это просто спокойная привязанность. Но ведь и мы не можем похвастаться любовью. Просто в нашем обществе принято врать, будто у каждого из нас любовь есть. Ее просто позорно не иметь. А сабиняне – не врут…
Я перевел дух. Ержи с сочувственной усмешкой посмотрел на меня и хлопнул по плечу:
- Ладно, не огорчайся, тебе еще повезет!
Тим не стал язвить, а пожелал подискутировать по существу:
- Хорошо, хорошо. А если все-таки представить, что такая великая любовь здесь иногда случается – очевидно, статистика таковой везде примерно одинакова – то что делать влюбленным, если им запрещают видеться?
- Ну, трагедии Ромео и Джульеты ждать не приходится, - постарался я оправдаться шуткой. - Как мы знаем, в Сабинянии никто не препятствует парам составляться по любви. Ну, продлится разлука полгодика. За это время чувство распалится еще сильней. Ведь и в нашем мире юноши, например, уходят служить в армию, и девушки их ждут…
…- А есть у вас те, кто вообще не работает? – уловил я голос Марино, спрашивавший кого-то по-итальянски.
- Нет, таких нет. Все работают, - медленно, с ученической расстановкой отвечал ему немолодой голос.
Благодаря этому я все мог разобрать. Марино тоже старался спрашивать помедленнее.
- А жрецы?
- Они тоже много работают.
- Но ведь не в поле, не в огородах?
- Там тоже. Но кроме этого, у них много другой работы.
- А какой именно?
- Много.
Я повернулся к Марино и сделал ему знак прекратить. Он понял и кивнул.
- Потрясающе, - сказал Тим. – Каждый из них действительно знает немыслимое количество языков! Причем неплохо знает. Я слышал, как Марк спрашивал вон у тех девушек на иврите, где находятся их компьютеры. Они ему очень четко ответили!
- А что ответили? – спросил Ержи.
- Что это тайна, - усмехнулся Тим. – А впереди Ченг беседует с парнем-воином, кажется, по-венгерски. Или откуда он там – из Венгрии, из Румынии? Короче - как возможно выучить столько языков? Даже у нас мало кто на это способен, а ведь мы не вкалываем всю жизнь в поле!
- Наверное, это возможно, если все свободное время посвятить этой цели, - пробормотал я. – У нас в наших городах просто слишком много лишних задач, которые мы сами себе придумываем… Хотя, пожалуй, да – для этой задачи требуется много досуга. А как справляются жрецы, а вообще не понимаю –ведь помимо отправления культа, нужно постоянно заниматься с паствой изучением иностранных языков. И самим их знать! Впрочем…
Я задумался и, не заметив большого камня на тропе, сильно ударился об него ногой. Сморщившись, но стараясь не издать ни звука (ведь рядом шли герои вовсе без обуви), я немного приотстал, а затем осторожно похромал дальше, ожидая, когда боль утихнет.
- Не хотите ли проехаться? – услышал я рядом с собой по-польски.
Во всяком случае, так я разобрал. Подумав о Ержи, я повернул голову и с удивлением увидел… Треххвостого. Он снова широко улыбался, обнажая крупные, чуть желтоватые зубы; ему определенно некуда было девать силы. Он сказал еще что-то по-польски, показывая на свою тележку.
- Ох, спасибо… - простонал я на своем родном языке. – Все в порядке, я дойду сам…
Парень чуть приподнял брови, но быстро сообразил, что ошибся, и перешел на мой язык.
- А я было подумал, вы тоже из Польши, как и тот, - весело сказал он.
Я вмиг позабыл о боли.
- А вы знаете о Польше? – спросил я.
- О Польше? – он удивился. - Ну конечно же, знаю… То есть, возможно, я знаю не все, - поправился он. – Перечислить всех королей вряд ли смогу. С датами иностранных интервенций у меня тоже плохо.
Он шутил, а я остолбенел.
- Постойте, но… каким образом? И… вы знаете и о других странах?
Странно, вроде бы это не должно было меня удивлять. Я столько читал, писал и дискутировал о фантастической эрудиции сабинян. Но, встретившись с ней лицом к лицу, не смог поверить.
- Да, а что тут такого?
- А… э-э….
Я не знал, с чего начать. Хотелось спросить сразу все. Посмотрев вперед, я увидел, что мои товарищи приостановились и внимательно смотрят на нас, пытаясь хоть что-то понять. Но мой язык знают только в моей стране. И, как выясняется, в Сабинянии. Я сосредоточился, подбирая английские слова.
- Скажите…. Что вы в целом знаете о нашем мире? Ну, о том, что находится снаружи стены? – спросил я на языке мирового гегемона.
Ержи, Тим и остальные прислушались. Треххвостый озадаченно посмотрел на меня, как будто не понимая, чего именно от него требуется.
- Ну, знаете ли вы, чем отличается тамошняя жизнь от вашей? – попробовал я упростить задачу.
- А, это конечно. – Он умолк, выбирая формулировку. – Там плотно-плотно толпятся люди, у которых очень-очень много прав и свобод, но которые оказываются бессмысленны, потому что у них нет земли, воды и воздуха.
Тим и Ержи переглянулись.
- Они привыкли на все иметь право, потому-то они поглотили всю природу, которая у них была, - продолжал парень, громыхая своей тележкой. – И теперь они страдают от несоответствия: вроде как право иметь все на свете у них есть, но они ничего не имеют. Поэтому теперь они требуют впустить их к нам в Сабинянию, чтобы забрать себе нашу природу. Но так как их очень много, то, если они ворвутся, то просто растопчут и уничтожат все, что вы тут видите. – Он показал рукой на окрестности. – Или, может, те, кто посильней, захватят себе все, построят дворцы с заборами и охраной, а остальным – тем, кто с плакатами у стены - оставят один небольшой парк с платным входом. И те опять будут митинговать под окнами дворцов, требуя реализовать их права. Но тогда уж точно ничего не останется. Поэтому, как вы понимаете, нам нельзя их впускать…
- Скажите, это вам рассказали ваши руководители, или это ваши собственные мысли? – перебил Тим.
Треххвостый серьезно взглянул на него.
- Мысли ведь не могут возникнуть сами по себе, правильно? Конечно, кто-то мне должен был это сообщить. Или я должен был прочитать, или увидеть в интернете.
- Вы заходите в интернет? Читаете книги? Это все правда? – воскликнул Марино.
- Да.
- Насколько часто?
- Примерно через каждый месяц у нас бывает неделя учебы. Там и книги, и интернет, и занятия.
Вот оно! Значит, все правда. Свободная неделя после четырех недель труда! Это, конечно, тоже не ахти сколько, но уже многое объясняет. Мы обступили тележку со всех сторон, подпрыгивая на камнях с нею в такт.
- А кто с вами занимается? – спросил Марино.
- Те, кто знают вашу жизнь лучше других.
- И вы умеете переписываться в интернете? Знаете компьютерные программы? – послышался голос Йоки, которая тоже пристроилась к нашей группе.
- Ну, переустановить «Виндоус» смогу, - чуть смутился парень. – Но чего-то сложнее – это вряд ли. Есть другие, кто умеют… А переписываться – да, что тут сложного. Но в этих переписках много одинакового, поэтому быстро надоедает. Поначалу мне нравилось. Но я писал, например, в вашу «сабинянскую» группу. Под ником Лобито. Может, вы помните…
Все разом замолчали. Судя по изумленным лицам, Лобито вспомнил не только я. Ну надо же… Это просто невероятно!
- Чудеса… Я был уверен, что Лобито – это какой-нибудь университетский сноб, который закопался в умственных спекуляциях и сроду не держал в руках ничего тяжелее компьютерной мыши, - наконец, выдохнул Марк. – Но вы уверены, что это … что он… что это действительно вы?
Треххвостый засмеялся.
- Как мне вам это доказать? Ну, помните (ведь Марк Аврелий – это ваш ник, верно?), мы еще с вами как-то раз спорили о неграх и китайцах? Помните? Вы меня еще назвали расистом и пообещали никогда больше со мной не разговаривать…
Он вежливо улыбался, а Марк смутился.
- Да, кажется, что-то такое было. Извиняюсь, если что. Наверное, просто контекст беседы…
- Контекст был таким: я дерзнул утверждать, что китайцы и негры ближе к природе, то есть к животным, чем мы, белые. Потому что они способны осознавать себя как единое целое и действовать сообразно его задачам. А задачи у него, как и у всех организмов – размножится, захватить весь предоставленный ландшафт и вытеснить конкурентов. Белые же разучились чувствовать себя целым, распались на множество индивидуальностей и потому проигрывают в конкурентной борьбе.
- И что же…
- И вы, как услышали, как вам показалось, неполиткорректные нотки, так сразу начали повторять, как заведенный – что, мол, как можно делить людей по цвету кожи, стравливать расы между собой, объявлять кого-то неполноценным и т.д.. Вы словно читали заученный текст. Хотя я никого не считал неполноценным, даже наоборот. Я уважаю негров и китайцев, как достойных врагов. Победить их будет непросто. Но несмотря на это, сражаться с ними надо – иначе победят они.
- Э-э, сравнение людей с животными в любом случае не может считаться в их пользу, - взволнованно пробормотал Марк. - К тому же, я совершенно не согласен с этой фантастической постановкой вопроса… О якобы существующей войне между черными, белыми и так далее…
Он заметно побледнел, да и другие тоже. По лицам можно было догадаться, что экскурсанты испытывают чувство потери неких опорных убеждений, которые считали незыблемыми. Хотя – разве мы все не знали наизусть историю убийств сабинянами «мирных туристов»? Строго говоря, только что услышанное откровение вполне коррелировало с нею.
В этот момент сзади прозвучало что-то похожее на птичий стрекот. Как оказалось, это товарищи позвали Треххвостого. Он тут же сделался серьезен и, вежливо кивнув нам, отодвинулся со своей тележкой в сторону, чтобы пропустить процессию и присоединиться к своим. Нам ничего не оставалось, как продолжать плестись вперед. Все озадаченно молчали. Один Ержи подал голос:
- Ну что, коллеги? Кажется - здравствуй, первое разочарование? Ждали встретить тут поющих ангелочков, а чувачок-то оказался – без пяти минут гитлерюгенд! Однако же и правда белокурая бестия! – оглянулся он назад, усмехнувшись. – Да и другие вряд ли лучше. Впрочем, я не удивлен. Даже, можно сказать, доволен. Если бы они тут распинались в любви ко всему миру, это было бы искусственно. А так – все как надо. Для ребят, живущих в маленькой осажденной крепости в окружении всевозможных врагов, текст совершенно естественный.
Мария хотела было закивать, но не решилась, видя напряженные взгляды остальных. На помощь пришел Ченг.
- Коллеги, не хочется использовать подобную лексику, но здесь очень важен контекст, - сказал он, старательно изображая непринужденную улыбку. – Дело даже не в осажденной крепости, хотя… Вобщем, самое главное, что этот способный юноша никогда в жизни не видел черных. Разве что в интернете. Не знаю, были ли прежде в экскурсиях представители монголоидной расы, но черных не было точно. Э-э, я это выяснял. И в саму общину, насколько я понимаю, всегда входили только белые. Так уж получилось…
- О, да они изначально стояли на твердой расистской платформе, - съязвил Ержи. – Такой последовательности позавидует любая ультраправая партия!
- …мы не знаем, почему так получилось, - Ченг сделал вид, что не расслышал. – Скажем так, это были 60-е, когда в Европе темнокожих было не так много, как сейчас… И потом – он строго посмотрел на Марка – почему мы считаем, что они обязаны были брать в общину представителей других рас? Да еще и задним числом? Так уж получилось, что черные к ним не присоединились сразу, а потом стало поздно для всех, в том числе и для белых… Мы же не возмущаемся, что Христос был белым? Или кто-то видит в этом признак расизма?
Тут уж ничего не помешало Марии энергично выразить свое согласие.
- Местных жителей просто не обучили вовремя толерантности, вы уж извините, - подхватила она торжествующим тоном. – Как они могут быть терпимы к представителям других рас, если никогда их не видели? Если мы уважаем право сабинян на самоопределение, право жить своим изолированным социумом, то почему вменяем им в обязанность мыслить нашими категориями? Расизм – антирасизм, толерантность к черным… Все это имеет смысл только для нашего бурлящего котла цивилизации, куда свалены и перемешаны все расы и национальности. А здесь – вполне возможно, что и к счастью! – этого нет. Так не заставляйте же сабинян разбираться в том, что не имеет к ним никакого отношения!
После этой невероятно длинной речи (Мария обычно высказывалась гораздо короче) она умолкла и победно всех оглядела. Судя по реакции Марка, который брел, понуро опустив голову, даже ему было нечего возразить.
- Иными словами – будьте толерантны к праву маленькой самобытной общины проявлять нетолерантность, – вставил Ержи. – А то какое-то противоречие получается: вроде как уважаем их права, но лишь до того момента, пока они соответствуют нашим ценностям. Нет уж, давайте будем последовательны…
- Коллеги, - торопливо вступил я. – Нас так задело содержание слов … э-э… ну надо же – забыл спросить, как его зовут. Вобщем, их взводного. Хотя гораздо больше, на мой взгляд, мы должны были обратить внимание на глубину его погружения в нашу проблематику. Ведь это невероятно: босоногий человек, который с утра до вечера гнет спину на прополке огородов (ну ладно, пока что он служит в армии), потный, немытый и т.д. – оказывается, этот же самый человек прекрасно ориентируется в интеллектуальном дискурсе нашей цивилизации, даже не побывав в ней ни разу! Вот это вам не кажется удивительным?
- Кажется, - согласился Ержи. – И вобщем-то, зачем ему так глубоко вникать в противостояние рас, которое, как вы верно заметили – он взглянул на Марию, - не имеет к нему никакого отношения? Какая ему разница, что черные идут на белых войной? Он что, собирается в этой войне участвовать? Да ему от белых-то браконьеров дай Бог отбиться, которые их частенько атакуют.
- Меня удивляет даже не его цель – возможно, цели нет никакой, - сказал я, - а то, как ему это удается. Вот мы с вами не вылезаем из соцсетей, с нами понятно. А он? У него же времени на знакомство с окружающим миром в пять раз меньше. Одна неделя из пяти, как он сказал. А остальные четыре – тяжелый труд, после которого уже не должно быть сил на умственные занятия. Как он успевает?
- Вообще-то я мало что успеваю, - послышался голос сзади. Мы все обернулись и увидели Треххвостого, догонявшего нас. Теперь он был без тележки – потому-то мы и не услышали грохота, который до этого упреждал его появление. – Вот Чит – он молодец. – Треххвостый показал рукой назад. Посмотрев в ту сторону, мы увидели, что часть группы – в том числе, похоже, все солдаты – отделилась от остальных и теперь поднималась вверх по тропке. Кто из них был Чит, я не определил. – Так он недавно стал соавтором доказательства какой-то теоремы, за которую то ли в Берлине, то ли в Нью-Йорке дали большую премию. - Видя наше немое изумление, Треххвостый с увлечением продолжил. – Ну, понятно, Чит не поехал ее получать. Он активно писал в одном математическом блоге, и так получилось, что они втроем с еще двумя англичанами натолкнулись на необычное решение. Эти двое оказались очень благородными и прямо настаивали, чтобы указать Чита в соавторах. – Видно было, что вся эта история Треххвостого здорово забавляла. – В конце концов он согласился, придумал какое-то несуществующее имя, а деньги попросил передать в благотворительный фонд. Я потом специально посмотрел: это выдуманное имя действительно фигурировало в списке авторов! Чит – вот кто у нас самый умный!
- Они ведь не знали, кто он на самом деле и откуда? – спросил Марк.
- Конечно. Мы все – ну, все, кому это нравится – пишем в сети под разными никами или вымышленными именами. Я, если честно, раньше публиковал стихи. – Он чуть смутился.
- Стихи – вы? – воскликнула Йоки.
- К счастью, они прошли незамеченными, потому что, конечно, мало чего стоили. Они были слишком сентиментальными, - он неловко улыбнулся.
Представить, что этот парень пишет лирические стихи, было выше нашего понимания, поэтому мы не нашлись, что сказать.
- Было бы интересно почитать, - только и сказала Йоки, и эти слова впервые за историю их употребления не были данью вежливости. Это было бы действительно чертовски интересно!
- О, искренне надеюсь, что вы на них не наткнетесь, - весело махнул рукой Треххвостый, словно смахивая навсегда эту нелепую веху своей жизни. – Сейчас я пишу культурологические эссе, но вы – он с уважением посмотрел на Марка – наверняка сочтете их фашистскими, поэтому я даже не стану называть места их размещения.
Марк промолчал.
- Зато Снип – вон она – считается в определенных кругах интересным поэтом. Она пишет по-французски, и под мужским именем, - добавил он как можно тише.
Однако девушка – как раз та, которую он катал в тележке – то ли услышала его, то ли по выразительному взгляду догадалась, о чем он говорит. Она засмеялась, замахала рукой и произнесла последовательность звуков, из которых мы – было довольно далеко – уловили только нечто похожее на «Шшш, тххх». Треххвостый явно обрадовался возможности снова вступить в ритуальный диалог с женщиной. Он состроил нарочито испуганную гримасу, исторг из себя что-то вроде «иийхс обсстерр!» и, изображая испуг, вприпрыжку помчался вверх по склону. Уже отбежав на почтительное расстояние, он обменялся с девушками еще несколькими шипяще-свистящими фразами, после чего снова оборотился к нам:
- Жаль, что нельзя продолжить нашу интересную беседу. Мне пора. – Он указал назад, на развилку, куда свернули его товарищи. – Думаю, мы еще увидимся.
- Куда вас направляют? – воскликнула Йоки.
Мне показалось, у нее был разочарованный вид.
- Задание. Служба, – просто ответил он и, поклонившись и взмахнув хвостами, быстро бросился догонять ушедших.
Йоки вздохнула.
- Не печальтесь. Вряд ли он тут один такой супермен, - подмигнул ей Ержи. – Встретите и других!
- Господи, да о чем вы говорите? – возмутилась она.
- Иногда я задаю себе вопрос, как вы вообще сюда попали, - чуть слышно прошипела Мария, покосившись на Ержи. – А главное, зачем.
- Вам стоит задать этот вопрос местному верховному жрецу, - Ержи галантно склонил голову. – Это он меня выбрал. Уж не станете ли вы сомневаться в его мудрости?
После разделения наша группа сильно поредела. И только тут я понял, что давно не видел Тошука. Я сообщил об этом остальным. Мы принялись высматривать его, вертя головами по сторонам. Оказалось, что никто не заметил, в какой момент он исчез.
- Вроде бы он все время шел впереди, беседовал с этим хвостатым и его товарищами, - пытался вспомнить Ченг. – Но потом хвостатый подошел к нам, а Тошук, выходит, остался…
Но впереди Тошука не было; в голове колонны брели двое пожилых сабинян (точнее, сухоньких мужичков лет сорока). Не было его и сзади: там шагали девушки и еще несколько мужчин помоложе, которые не ушли вместе с солдатами. Выходит, он поднялся вверх вместе с ними? Но как же мы не заметили, как он перешел в хвост колонны? Я был растерян. За последние дни я привык всюду следовать за ним, и немного оробел, оказавшись один. Впрочем, конечно, я был не один, нас была целая группа, но ведь я едва знал этих людей… К тому же, он здесь единственный был моим соотечественником.
- Вы, кажется, хотели, чтоб нас передали местному провожатому, - вздохнул Ченг в сторону Ержи. – Похоже, это и произошло. Хотя по мне было бы лучше путешествовать в сопровождении более-менее знакомого человека. Ну что ж, придется привыкать к самостоятельности!
- Однако он мог бы и попрощаться, - недовольно сказала Мария.
Но обсуждение коварного исчезновения Тошука быстро прекратилось. Впереди за деревьями показалось первое картофельное поле. Немного погодя – еще одно, засаженное тыквами и кабачками. Наконец, глазам открылась широкая терраса, сплошь затянутая лоскутами огородов, словно пришитых один к другому. То там, то здесь виднелись серые фигуры работавших людей. Они склонялись над кустами и грядками, или, наоборот, тянулись к ветвям деревьев: участок по периметру окружал широкий фруктовый сад. Между лоскутами-полями текли ручьи. Судя по частоте и правильности их линий, русла были специально прокопаны для нужд орошения. Издали были различимы большие кочаны капусты, растущие правильными рядами. За ними – такие же ряды высоких кустов, усыпанных красными шариками – видимо, помидоры. Но больше всего было картофеля и тыкв – самых неприхотливых культур, что выращиваются для пропитания, а не для удовольствия. Впрочем, росли здесь и яблони, а также, как я мог разглядеть, сливы. Несколько женщин и детей собирали урожай с деревьев в большие корзины, подбираясь к ветвям с помощью дощатых помостов. На полянке в отдалении я заметил несколько рядков маленьких, словно игрушечных, домиков. Так и есть, это пчелиные ульи. Значит, машинально соображал я про себя, сабиняне все же не чужды, так сказать, и развлекательной функции еды. Во всяком случае, немножко сладкого они себе позволяют (себе или своему начальству? – тут же перебил мой внутренний скептик). В самой верхней части участка, прямо под скалистым уступом, находилась обширная невозделанная поляна. Там я впервые увидел жилище сабинян. Издали это был бесформенный сарай, составленный из нескольких деревянных коробок (комнат?), соединенных друг с другом явно безо всякого плана; возможно, их пристраивали в разное время. У некоторых коробок стены были не из дерева, а из сшитых кусков кожи или холстины, натянутых на деревянный каркас. Высота коробок тоже была разная. Над крышей некоторых возвышались печные трубы из жести (не считая ведра Теше, это были первые металлические предметы, увиденные мною здесь). Я рассудил, что деревянные отапливаемые коробки были, видимо, зимними спальнями. Легкие постройки из холстины использовалась для жилья летом, а зимой служили хозяйственными помещениями. Окон видно не было. Если бы я не знал точно, что это жилой дом, то решил бы, что передо мной большой сарай для инвентаря или курятник. Перед домом размещалась нечто вроде походной кухни: над двумя большими кострами дымились котлы и суетились люди. Видимо, шло приготовление ужина. Пространство вокруг костров было прикрыто от дождя тентами из рваной холстины. Здесь же лежали рядками несколько бревен - видимо, для сидения во время общих трапез.
Если бы не дом-сарай и огороды, то кухня походила бы на обычный туристский лагерь в лесу. В свою очередь, разноцветные лоскуты огородов с рассеянными по ним сероватыми фигурками напомнили мне средневековые миниатюры, посвященные трудам крестьян. Но, в отличие от мышиного подобострастия, с которым герои миниатюр обычно встречали процессию своего феодала, лица сабинянских крестьян при виде нас выражали лишь дружелюбное равнодушие. Ненадолго отвлекшись на наше появление, они снова углубились в свои занятия. И ей-богу, это не было равнодушие от отупляющего труда. Они смеялись, то и дело переговаривались, что-то обсуждали. Скажем так, наш визит не был для них экстраординарным инфоповодом. Казалось, они так увлечены чем-то внутри своей жизни, что все внешнее – будь то очередные экскурсанты, или вся наша цивилизация вокруг стены – значило для них не больше, чем шелест листвы на ветру.
Видимо, те же мысли посетили и моих коллег, потому что – я заметил – даже такой насмешливый скептик, как Ержи, приближался к ферме в благоговейном молчании. Что до Ченга, то он был в восторге.
- Смотрите, смотрите, как великолепно организованы посадки! – шептал он нам. – Не хуже, чем в Германии или во Франции. Какие помидоры, вы видите? А яблоки? А вон там – даже виноград! Картошка, смотрите – такая здоровая, и не одного паразита. Хотя химикатов тут нет по определению.
- Должно быть, немалого труда стоит содержать все в таком образцовом порядке, - неуверенно сказал Тим. – С учетом того, что нет ни машин, ни технологий.
- Конечно, ручной сельский труд тяжел, - наставительно подхватил Ченг. – Это совсем не то, что в наших городах пальцем по экрану смартфона водить. Но посмотри на эти лица – разве похожи они на измученных каторжной работой? А эти розовощекие загорелые женщины? А детишки? Да, у них руки и ноги в земле, но глаза прямо светятся радостью и здоровьем!
Возразить было нечего. Я подумал, что лица крестьян напоминают колхозников с пропагандистских плакатов сталинского СССР. Разве что те рисунки не имели ничего общего с реальностью, а эти люди были живыми и настоящими. Пожалуй, они выглядели даже лучше, чем на плакатах: сталинские колхозники все как один изображали какой-то штампованный щенячий восторг, а сабинянские лица были разными. Многие казались погруженными в себя, но, стоило соседу обратиться к ним, как они с готовностью поворачивали голову и отвечали, после чего вновь возвращались к своим мыслям. И они у них были, несомненно! Припомнив Треххвостого и его друга-математика, мне пришла в голову фантазия, что они похожи на группу философов, по идейным соображениям вышедших поработать в поле. Хотя для философов они управлялись уж слишком споро и умело, и руки их действительно были грязны, как у настоящих сельских тружеников. Должен признаться, я не находил в своей душе ни единого возражения этой благостной картине.
Ченг выбежал вперед и первым поравнялся с молодой женщиной, окучивавшей картошку. Одета она была ровно так же, как наши сабинянские спутницы – в линялую рубашку до колен и обмотку поверх нее, сделанную из более плотной ткани. Прическу из кос дополняла маленькая косынка. Сейчас солнце уже давно миновало зенит, но, видимо, в полдень здесь припекало. Ченг устремился к ней со счастливой улыбкой, явно желая получить подтверждение своим оптимистичным предположениям. Женщина, поняв это, оставила работу и выпрямилась, покорно ожидая бомбардировки из вопросов. Похоже, ей все это было не впервой.
Ченг постарался как можно церемоннее поклониться, совсем как в костюмных исторических фильмах.
- Здравствуйте, бог в помощь вашему труду! – воодушевленно произнес он.
- Спасибо, и вам здравствуйте, - после мгновенной заминки по-английски ответила женщина, слегка наклонив голову.
Видимо, ей, как и всем остальным, требовалось пауза, чтобы переключиться на чужой язык.
- У вас великолепный огород! Должен заметить, его одного достаточно, чтобы дать достойный ответ недругам Сабинянии!
- Разве у нас есть недруги? – удивилась женщина, и в глазах ее мелькнули веселые искорки.
- Ну как же, - смешался Ченг. – Э-э… Многие ненавидят вас за то, что вы являете принципиально иной образ жизни, отрицающий стандарты цивилизации…
Женщина на миг задумалась, но затем лицо ее прояснилось. Как и предыдущие наши собеседники, она не сразу сообразила, что от нее хотят добиться.
- Я не думаю, что нас ненавидят, - сказала она. – Нам, может быть, завидуют. Хотят занять наше место. Нам ведь достался самый счастливый жребий. Нас мало, и мы живем на большой пустой территории. А тех, за стеной – семь миллиардов, а места мало. Так что в какой-то степени это мы должны чувствовать вину за то, что нам так повезло…
Она хотела еще что-то сказать, но остановилась, заметив, что мы с открытыми ртами слушаем ее. Марк очнулся первым. Он огляделся и сказал больше нам, чем женщине:
- М-да. Не знаю, как вы, а я все-таки не ожидал от сабинянских земледельцев такой чисто городской саморефлексии. Тут, оказывается, тоже принято испытывать чувство вины! – Он повернулся к женщине. – Похоже, вы каждый день после работы зависаете в соцсетях.
- Нет, не каждый день, - засмеялась она. - Я захожу в интернет не чаще раза в два-три месяца. Работы много, а после работы я хочу отдохнуть, и мне не до интернета. Но соцсетей у нас тут и так достаточно. Видите, сколько людей!
- Все равно, боюсь, большинство поклонников Сабинянии в нашем мире были бы сильно разочарованы, если бы вас сейчас услышали. - Марк, наконец, сбросил с себя напряжение. – Они-то утешают себя – он мельком взглянул на Ченга, - что тут эдакая резервация отшельников, которые знать не знают интернета, ничего не слышали о наших культурных раскладах, носят исторические костюмы и поют фольклорные песни. И вдруг – слом шаблона!
Он сбросил рюкзак и уселся на землю, словно припечатывая этим жестом свою речь.
- Погодите, где это вы видели таких узколобых поклонников Сабинянии? – воскликнул Ченг. – Во-всяком случае, среди нас их нет. Лично я как раз был готов встретить здесь уникальный симбиоз современной постхристианской культуры и традиционного образа жизни… Который эти образованные люди выбрали сами, чтобы спасти и природу, и себя. – Он говорил очень горячо и складно, хотя было заметно, что он немного сконфужен. – И потом, посудите сами – как бы эти люди отражали натиск конкурентов, которые претендуют на их природные ресурсы, если бы не говорили на их языке? Чтобы победить врага (а как бы то ни было, цивилизация – враг Сабинянии) нужно досконально изучить ее. И местное руководство совершенно разумно тратит много сил на теоретическое, так сказать, вовлечение своих жителей в нашу культуру…
Тут Ченг заметил, что женщина перестала слушать и вернулась к работе. Смутившись, он поспешил к ней меж гряд картофеля:
- На самом деле мы все мечтали бы оказать Сабинянии хоть какую-то помощь… Не хочется быть праздными экскурсантами! Позвольте помочь вам в прополке…
Женщина что-то вежливо ответила. Мы не слышали, что именно она сказала, но, видимо, она одобрила его идею, потому что Ченг, даже не сняв рюкзака, неловко опустился на колени и старательно принялся оказывать помощь Сабинянии. Туда же, в картошку, за ним следом устремилась и Мария. Я подумал, что это, пожалуй, было самое правильное решение. Я тоже меньше всего хотел быть здесь праздным туристом. Но Тошука рядом не было, а мне не хватало смелости, чтобы напрашиваться самому. Марка, впрочем, ничуть не напрягало амплуа туриста: он уже достал блокнот и увлеченно делал набросок. Судя по всему, на тему «Сабинянка и туристы». Йоки и Тим, не сговариваясь, двинулись к фруктовому саду – тоже, вероятно, пообщаться и предложить свою помощь. Сопровождавшие нас сабиняне тоже разошлись кто куда: одни присоединились к полевым работам, другие поволокли свои тележки и котомки к жилой постройке. Интересно, что рассредоточение произошло без малейшего промедления, как по команде. Однако командира я не видел.
На тропе остались лишь я, Марино и Ержи.
- Куда же исчез Тошук? – растерянно пробормотал я вполголоса.
Никто не ответил.
- Думаю, надо посмотреть на их дом, - наконец, сказал Ержи. – И с кухней познакомиться. Может, поесть дадут?
Он решительно двинулся к постройке, а мы с Марино поплелись следом.
Глава 6. Стойбище Трех Ручьев
- Эй, ребята, идите сюда! – послышался громкий приветливый голос около котлов.
Я, уже начавший было от стеснения ощущать себя лишним, сразу воодушевился. До этого, за исключением Треххвостого, никто здесь не проявлял к нам интереса. Я радостно ускорил шаг.
- Наверное, голодные? Не ели от самой стены?
Голос принадлежал коренастому дядьке с длинными черными волосами, собранными в хвостик, небольшой бородкой и широкой желтозубой улыбкой. Мне показалось, что его я тоже видел на рисунках Тошука. Но и помимо рисунков, мне не раз приходилось встречать такой типаж в своей туристской жизни. Это был вылитый походный лидер – бодрый, веселый, увлекающий за собой с первых слов. Он вмиг снял все сомнения, задвинул подальше стеснительность и одним взглядом показал, что мы тут очень нужны.
– У меня осталось немного каши с обеда, будете? – И, поняв по нашим глазам, что, конечно же будем, повар (очевидно, он исправлял именно эту должность) тут же извлек откуда-то три маленькие миски. Затем он отошел в глубину кухни, забренчал утварью и вскоре вернулся, неся в руках котелок с какой-то буро-зеленой субстанцией. – Увы, немного остыла. Вот если бы вы пришли чуть пораньше! – приговаривал он, быстро раскладывая вязкую массу по мискам и втыкая в каждую ложку. – Зато чай горячий!
И в чашки из черпака полилась дымящаяся жидкость зеленоватого цвета, судя по всему – травяной чай.
- Я Хоб, - представился он, дождавшись, пока мы втроем рассядемся на бревнах и зачерпнем по первой ложке. – Ваши товарищи, наверное, пока не столь голодны, раз не спешат к котлу. Впрочем, в случае чего перекусят яблоками.
Хоб, ну конечно! Так и есть – он был изображен на том рисунке. Вроде бы он был одновременно поваром и старостой. Хотя у Тошука, кажется, было нарисовано другое стойбище. Впрочем, неважно – они же все время перемещаются... Но что это он положил нам? Стараясь не выдавать растерянности при виде содержимого моей ложки, я быстро сунул ее в рот. Как ни странно, масса была довольно вкусна (или это я очень хотел есть?), но я совершенно не мог идентифицировать этот вкус. Это было не мясо, не рыба, не гречневая каша и не пшено, а что-то среднее между всем перечисленным. К тому же улавливались ноты, если можно так выразиться, просто мягкого теста. И, судя по цвету, в рецепте присутствовало много свежей зелени. Но она была измельчена до гомогенного состояния, как и все остальные ингредиенты. Несмотря на густоту, масса жевалась и проглатывалась очень легко – особенно при помощи травяного чая, который имел вполне привычный вкус. Хоб положил нам не так уж много – я уже было начал готовиться к ожидающим меня лишениям, коль скоро тут такие маленькие нормы питания – однако уже на третьей ложке ощутил сытость! Начав есть жадно, заканчивал я уже медленно, зачерпывая на краешек ложки, как гламурные дамы, опасающиеся потолстеть.
- Здорово! – одобрил Ержи, жуя и запивая из чашки. – Из чего это сделано?
- Из всего, - усмехнулся Хоб. – Впрочем, конечно, не из всего сразу.
- Из всего, мелко-мелко перемешанного в миксере? – в шутку сказал Ержи и с уважением посмотрел на предполагаемый «миксер» - жилистую, мускулистую руку Хоба.
- Можно сказать и так.
- Уверен, что узнай наши маркетологи рецепт, тут же бы выпустили это в вакуумной упаковке под маркой «Экологически чистый продукт из Сабинянии» - поддакнул Марино.
- Маркетологам редко приходит в голову, что все традиционное и экологически чистое – лишь побочное следствие нехватки ресурсов, - улыбнулся Хоб, что-то интенсивно помешивая в маленьком котелке.
Мы удивленно переглянулись. Хоб поднял глаза и, заметив нашу реакцию, спросил:
- Э-э, я что-то не так сказал? Мне казалось, у вас, за стеной, в таких случаях принято говорить что-то в этом роде. Пошутить на тему общества потребления, ввернуть что-нибудь из популярной соцфилософии. Или нет? – И он снова заулыбался.
- Вот черт, - вырвалось у Ержи. – Мы уже почти отвыкли удивляться местным сентенциям, но вы таки сумели нас удивить.
- Пожалуй, мы не ожидали от сабинян такого обобщения самих себя, - поспешил я добавить.
- В столь антитрадиционном постмодернистском духе, - вставил Марино.
- А, вот вы о чем, - сообразил Хоб. – Что ж, это как нравится, могу и по-другому!
- Да нет уж, давайте лучше так, - сказал я, все более и более раскрепощаясь. – Мы вроде как были готовы к тому, что вы все-все знаете о нашей цивилизации, но получается, что все же видели в вас простодушных туземцев. Извините, если что…
Хоб шутливо кивнул.
– …но туземцы, которые способны смотреть на себя как бы глазами цивилизованного человека, и при этом все равно оставаться верными своим вигвамам, стрелам и тяпкам – вот это воистину чудо! Причем вы же не играете в туземцев? Ведь это все – это ваше самоограничение, тяжкий труд, полное подчинение жрецам – это же всерьез? Или нет?
Я говорил намного громче и смелее обычного. Что это со мной? – удивлялся я, глядя на себя со стороны. Мелькнула мысль о связи между эмоциональным выплеском и только что съеденной кашей... Но тот я, кто осознал это, не имел никакого влияния на того, другого, который невозмутимо продолжал нести свое.
- Эй, а ведь это идея! А может, это все – такая игра? В «Таинственном лесе» - вы, конечно, знаете такой фильм – спектакль разыгрывали старшие для младших. А здесь играют все для всех. И для себя!
Марино вздрогнул. Ержи ухмыльнулся, показывая взглядом, что я, пожалуй, забрал лишнего. Хоб ласково на меня посмотрел.
- Если вспомнить, что вся жизнь – игра, то, конечно, так и есть. Но у здешней игры правила довольно жесткие, - добавил он уже серьезнее, убирая с огня котел с каким-то варевом и вешая другой, с чистой водой.
Я вмиг пришел в себя. Ержи с Марино тоже встрепенулись.
- Вы имеете в виду, что…. в случае неурожая будет нечего есть? – спросил Марино.
- Конечно, - ответил Хоб, переходя к чистке картошки.
- Или, - осторожно подступился Ержи, - вы имеете в виду что-то еще?
Оба посмотрели на меня, очевидно ожидая, что я продолжу свой демарш бесшабашности. Мне совсем не хотелось продолжать, но сейчас, действительно, был хороший повод задать волнующие всех вопросы, а Хоб казался таким открытым.
- Может, вы имеете в виду, что вы тут не совсем свободны? – попытался я. – Что, э-э, над вами довлеет чья-то власть?
Хоб не реагировал. Казалось, он отвлекся на свой котел.
- Может, - продолжил я громче, - вы имели в виду, что вас могут наказать, если вы что-то не так скажете или сделаете?
Хоб достал из мешка огромный пучок какой-то сушеной травы. Отделяя по несколько стеблей за раз, он принялся по очереди закидывать их в котел.
- Давайте я задам ваш вопрос за вас, - промолвил он. – Возможно, так будет проще. Вы предполагаете, что мы тут заперты властью деспотичных жрецов, которые под страхом смерти заставляют нас работать на себя? Так?
- Более или менее, - повел пальцами Ержи.
- Интересно, зачем им это нужно? – Хоб, казалось, не шутил. Он всерьез задумался и даже ненадолго прервал засыпание травы в котел. – Угм, давайте подумаем. А, вот! Ну конечно же, они ведь хотят жить в изолированном элитном заповеднике на берегу моря, верно? Им нужно, чтобы их блаженное уединение на лоне природы никто не нарушал. Чтоб никаких там туристов с автомагнитолами и отелями. Поэтому им нужна мощная охрана, и эту охрану им обеспечиваем мы – секта частично оболваненных, частично запуганных рабов. Верно?
- Грубовато, конечно, - заметил Ержи. – Я бы сказал по-другому. Но давайте дальше.
- Сперва помогите-ка мне, - вместо продолжения распорядился Хоб. Он подошел к большому сундуку и откинул крышку. – А то надоело, должно быть, бездельничать? – хитро подмигнул он Ержи.
- О да, конечно, к вашим услугам, - виновато поднялся тот.
Мы с Марино тоже выразили готовность сделать все, что понадобится.
- Промойте вот эти клубни, и мелко порежьте их вот сюда. – Хоб пододвинул Ержи два котелка с водой и высыпал к его ногам кучу каких-то пузатых корневищ, которые извлек из сундука. – Травы – это, конечно, хорошо, но ребятам нужно и что-то питательное. – А вы, - он повернулся ко мне – почистите-ка картошку. Вот она. – Он показал на огромную корзину, доверху заполненную картофелем. – Не всю, конечно. – А вам… - он задумчиво посмотрел на Марино, - Надеюсь, вы умеете колоть дрова?
- Если честно, у меня мало опыта, - сконфузился Марино. – Мне так стыдно, право…
- Нечего стыдиться. Сейчас вы этот опыт приобретете. Вот вам топор, идите сюда. – Он поманил его к поленнице. - Главное, расставляйте пошире ноги, закидывайте топор повыше и смотрите не на него, а на полено. Вот так, так…
Понаблюдав немного за неуверенными движениями Марино, он вновь вернулся к котлам.
- У него все получится, - оптимистично заверил он нас. – Я вижу, у него отличные задатки. Итак, на чем мы остановились?
- Жители Сабинянии – стадо запуганных и оболваненных рабов, которых эксплуатируют жрецы, - напомнил Ержи, не отрываясь от клубней.
- Ага, точно. Ну и понятно, эти рабы под страхом смерти боятся сказать правду. У жрецов – всюду шпионы. Точнее, тут все за всеми следят, как в сталинском СССР. Так что отдельной функции надзирателей и не требуется.
- Очень удобно, - согласился Ержи.
- Можно не сомневаться, что ни один из нас не скажет вам правду, и не попросит о спасении, потому что мы уверены, что вы – еще одна провокация всесильных жрецов.
- Это совершенно логично. Мы это много раз обсуждали, - сказал Ержи нарочито серьезным тоном.
- Тогда получается, что ни единому вашему слову верить нельзя, - сказал я. – И всему вышесказанному – тоже.
- Да, верно, - казалось, с грустью вздохнул Хоб. – Ну ладно, отсечем эту ветвь как тупиковую. Давайте обсудим другие детали. Зачем тогда вообще жрецам пускать сюда посторонних? Зачем эти идиотские экскурсии? Ведь нельзя исключать, что доведенные до отчаяния люди все-таки в сердцах проговорятся. – Он высыпал в большой котел какие-то семена из холщового мешка и помешал. – Вот как я сейчас, верно? – он хитро посмотрел на нас.
- Экскурсии нужны, чтобы донести до мировой общественности искаженный образ Сабинянии и обеспечить жрецам поддержку, - отозвался со своего места Марино, занося топор над чуркой. Удар – и от полена отделилась узкая щепочка. Марино со вздохом снова поставил его на чурку. – Если бы Сабиняния была полностью закрытым концлагерем, то вражеская коалиция уже завтра напала бы на него и разнесла в щепки. – Он ударил еще раз, и полено разлетелось на две идеально ровные половинки.
- Согласен. Логично, - одобрил Хоб. – Получается, без экскурсий никак нельзя. И значит вы – настоящие.
Мы обменялись улыбками.
- Но все-таки – за счет чего жрецы держат людей в повиновении? – продолжил он. – Хорошо, пусть мы боимся попросить вас о помощи. Но ведь мы просто можем сбежать! Например, попытаться переплыть залив и уйти в нейтральные воды. Сабиняне – отличные пловцы! Точно также мы можем попробовать перелезть через стену. Периметр, конечно, охраняется, но чего только не сделаешь с отчаяния, - мечтательно рассуждал Хоб. – А еще можно было бы отправлять послания за стену голубиной почтой. Или развести ночью костер в форме букв «SOS». Словом, вариантов множество. Тем более, что мы, как вы можете убедиться, все знаем о вашей жизни. Мы знаем, что и где находится за стеной. Так что же нам мешает? – Он обвел глазами нас всех, ожидая ответа.
- Тогда выходит, что сабиняне скорее оболванены, чем запуганы, - сказал я, немного подумав. – Будь это концлагерь, из него все равно пытались бы сбежать. И мы постоянно видели бы эти попытки. Трупы тех, кому не удалось доплыть морем, выбрасывало бы на соседние берега. В новостях бы регулярно сообщали о беглецах, вылезающих на стену, и о жестоком спецназе, который убивает их копьями. Вобщем, было бы как с Берлинской стеной. Ведь это все можно увидеть с самолетов и разведовательных дронов, которых сейчас у всех хватает. Но ничего подобного нет!
- Не забудьте и совсем конспирологическую версию, что наш так называемый цивилизованный мир – хотя бы те, кто в нем принимает решения – действует заодно с сабинянским руководством, - добавил Ержи. – Что, если им почему-то нужен этот концлагерь? Именно поэтому мы ничего не знаем о попытках к бегству, и по этой же самой причине вооруженные силы других государств почему-то не торопятся нападать на Сабинянию, хотя растоптать ее за два часа не составило бы труда.
- Эту версию тоже лучше отсечь, - возразил Хоб. – Тайный мировой заговор вокруг Сабинянии – это вещь в себе, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Это тупик. Итак, что же нам остается?
- Остается фантастическое предположение о том, что все население Сабинянии ведет такую жизнь совершенно добровольно и по идейным соображениям, - усмехнулся я. – Когда подобное писали про СССР, этому мало кто верил. Но здесь, видимо, пока ничего не остается…
В таком духе мы продолжали нашу беседу еще некоторое время. Картошка и неизвестные клубни были уже порезаны на крошечные кусочки (первая наша попытка повара не устроила, и он велел порезать еще мельче) и варились в котле. Затем под пристальным наблюдением Хоба мы высыпали туда из мешочков несколько сортов семян и сушеных трав. Хоб самолично мелко искромсал рыбу - которую, видимо, днем привезли с нашим обозом. Превратившись в почти гомогенную массу, она была размешана с кашей. Часть ингредиентов, которым еще предстояло соединиться с нашим ужином, варилась и булькала в котелках поменьше. Я заметил, что для режима выживания здесь тратится довольно много кулинарных усилий. Я-то предполагал, что все ограничится закидыванием в котел чищеной картошки. Впрочем, все сырье было самым что ни на есть простым. Какие-то травы, неизвестные злаки (впрочем, к стыду моему, я не знал, как выглядят даже самые известные злаки). Неужели в них и таится секрет необычной питательности каши? Я обратил внимание, что объем еды, который готовился на ужин, был не очень большим (если рассчитывать на всех тех людей, чьи головы и спины виднелись на огородах в лучах закатного солнца). Значит, подобно библейским пяти хлебам (или сколько их там было?), эта каша насыщает с пяти ложек. Но каким образом? Я спросил об этом Хоба.
- Вобщем, да, есть один секрет, - хитро улыбнулся он. – Но это страшная военная тайна! Открыта моими предшественниками, и с тех пор передается из поколения в поколение… Э-э, хотя поколений у нас сменилось не так уж много. Ну ладно – от повара к повару. Ты, наверное, слышал в вашем мире о таких синтетических брусочках, похожих на мыло, которые вкладывают в набор для выживания? В них содержится смесь каких-то свехрпитательных белков. Тут тоже самое, с той лишь разницей, что ингредиенты обнаружены под ногами, а вкус получается не такой дрянной, как у тех брусков.
- Даже более чем не дрянной! Я бы сказал, это вкусно.
- Честно говоря, во многом благодаря этому изобретению мы до сих пор живы. – Хоб посерьезнел. – За счет удвоения питательности нам удается обойтись вдвое меньшим количеством обычной еды.
По мере того, как садилось солнце и поспевала каша, с огородов подтягивались работники. Одни сразу усаживались вокруг костра, другие сперва шли в дом. Я впервые увидел вблизи нескольких сабинянских ребятишек. Одеты они были также, как взрослые, и вели себя похожим образом: во всяком случае, никакого гомона и гвалта, обычного для скопления детей, я не услышал. Чинно усевшись у огня, они переговаривались своими едва слышными свистяще-шипящими звуками. А вот стариков здесь не было: насколько я мог судить, возраст огородников не превышал сорока лет.
Постепенно заполнились все скамьи. Многие принесли из дома теплые покрывала, в которые закутались полностью, укрыв даже голову, сделавшись похожими на изображения святых со старых полотен. В отличие от повседневной одежды, на этих покрывалах нашлось место цветам и рисункам. Видимо, краски на них не так быстро линяли. Похоже, это была шерсть; у кого-то тканая, у кого-то – вязаная, и вязальщики не пожалели сил на орнаменты. Освещенные костром лица людей в этих покрывалах – что женщин, что мужчин - стали очень красивы. Очевидно, они успели умыться в ручье после работы, а вдобавок отдых, тепло огня и предвкушение скорой еды способствовали появлению умиротворенных улыбок. Но, повторю, они вели себя необычайно тихо – не только дети, но и взрослые. Молодых тут было большинство, и в нашем мире такая концентрация юношеской энергии превратила бы любые вечерние посиделки в шумный парад самоутверждений. Но эти люди беседовали с таким выражением лиц, словно они собрались на научную конференцию и обстоятельно обсуждают какой-то сверхсложный предмет. Разговоры велись по группам (тематические семинары на конференции, подумал я). Среди них были и наши экскурсанты. Вот Тим и Йоки: похоже, полдня совместной работы помогли им полностью освоиться, и я даже не сразу заметил их в сумерках. К тому же, новые знакомые дали им теплые покрывала. Йоки о чем-то увлеченно разговаривает со своими соседями и, судя по тому, как неловко кривятся ее губы, она пытается повторять слова сабинянского языка. Голос Ченга я узнаю, даже не видя его: как не старается он говорить приглушенно, в тон со всеми, но привычка выступать с речами и тут не оставляет его. Начав расспрашивать соседей о секретах ведения сельского хозяйства, он в основном говорит сам. Но его собеседников (среди них и та женщина с картофельного поля), это, кажется, не слишком утомляет. Или они не показывают вида, мужественно решив исполнять повинность гостеприимства до конца. Рядом сидит Мария. Она уже подходила ко мне и в большом воодушевлении сообщила, что совершенно счастлива: никогда, никогда она не чувствовала такого удовлетворения от труда, как сегодня, и эти несколько часов были самыми осмысленными в ее жизни. Я искренне порадовался за нее. Самому мне редко когда удавалось отдаться чувству счастья полностью, изгнав свербящего червя сомнения... О, и Марк здесь! Оказывается, он не сидел на месте, а уже перезнакомился со всеми. Но, судя по слишком чистым ногтям, в огороде он не работал. Несложно догадаться, чем он занимался. Вот он показывает свой блокнот двум соседкам, они тычут на что-то пальцами и смеются: похоже, узнают в рисунках себя и своих товарищей.
Наконец, пришла пора ужина. Хоб расставил на маленьком столике перед собой крошечные мисочки. Я очень удивился: они были гораздо меньше тех, из которых мы ели днем. Если те были размером с кошачьи, то эти были не больше пудреницы. В нашем мире в такие наливали бы в лучшем случае соус. Видимо, наши миски были «гостевыми» и использовались, чтоб не пугать новичков сразу. Мисочки хозяев были искусно вырезаны из дерева, и каждая имела довольно высокую подставку, так что их можно было держать, как рюмки. Сбоку на специальный крючок подвешивалась миниатюрная ложечка. Хоб с помощью маленького черпачка (размером с обычную столовую ложку) накладывал в каждую из котла густое варево темно-бурого цвета. Поставив несколько полных мисок на свой поднос (Хоб назначил меня помощником по раздаче еды), я подходил по очереди к каждой группе ожидающих. Они разбирали миски – отнюдь не жадно, а спокойно и неторопливо – и я шел за следующими.
Несмотря на то, что люди работали целый день и должны были проголодаться, они ели чрезвычайно медленно, набирая лишь краешек ложки. Зато у моих коллег, которые еще не сталкивались со здешними объемами, мисочки вызвали недоумение. Ченг даже предположил, что это лишь «аперитив», и основное блюдо будет следом. Я, как мог, объяснил, что к чему. Ченг недоверчиво сунул в рот ложку «с горкой» и умолк, старательно пережевывая. Это ненадолго освободило его соседей от обязанности выслушивать его восторженные тирады; я втихомолку за них порадовался. Наконец, частично проглотив вязкую массу, Ченг сумел выговорить, что каша, пожалуй, сытненькая, и стал оглядываться в поисках питья.
Тем временем Хоб вынес из своего закулисья конструкцию, удивительно похожую на подставку с химическими пробирками. Собственно, это она и была, только не пластиковая, а деревянная, а пробирки были наполнены какой-то чуть зеленоватой жидкостью, о которой шел пар. Видимо, я отвлекся и не заметил, как он наполнил пробирки. Как раз перед этим он помешивал другой котел, в котором варились какие-то травы. Я снова принялся обходить скамьи, держа поставец в руках. Сотрапезники вытаскивали себе каждый по пробирке, после чего принимались отпивать из них маленькими глоточками.
- Горячительное зелье, а? – подмигнул нам Ержи.
- Скорее лекарственное. Попробуй сам, - Хоб протянул ему пробирку.
Я тоже попробовал. Жидкость, конечно, не имела ничего общего с алкоголем (как и табак, он в Сабинянии считается ядом и запрещен), но вкус был очень сильный и резкий. Да, похоже на какое-то лекарство. Я был уверен, что после такой густой каши мне потребуется штук десять пробирок этого отвара, но, к моему удивлению, уже с двух-трех маленьких глотков я совершенно утолил жажду. Кашу я попробовал лишь на кончик языка, попросив у Хоба лизнуть его черпак: после недавнего сытного обеда мне совершенно не хотелось есть. Удобно устроившись на куче из мешков, я стал потягивать горячую жидкость. Прямо надо мной виднелся небольшой просвет в натянутых внахлест тентах, и в нем уже высыпали звезды. Запрокинув голову, я любовался ими, а заодно пытался вслушиваться в шелестящие беседы у костра. Я задумался, счастлив ли я, как Мария? Безусловно, должен быть счастлив, ведь я столько лет об этом мечтал. Эти люди приняли меня, особенно Хоб. Они все милы с нами, хотя мы им совершенно не нужны. Конечно, я счастлив, иначе и быть не может! Жидкость из пробирки приятно согревала, и язык постепенно привыкал к горьковатому вкусу. Мелькнула мысль, что кто-нибудь (конечно же, не я, а какой-нибудь въедливый журналист) наверняка усмотрел бы связь между нею и необыкновенным стоицизмом сабинян. Не есть ли это тот самый коварный наркотик, который держит все население в повиновении?
- Кстати, в продолжение нашего разговора, - начал Хоб без предисловий, усаживаясь рядом со мной, - а не порассуждать ли нам о том, как наши жрецы подсаживают население на наркотики в виде каши и питья? По-моему, это плодотворнейший сюжет. Вы не находите?
Я удивленно повернулся к нему. Хотя, пожалуй, пора уж отвыкнуть удивляться… Но бог мой, ведь он буквально прочитал мои мысли!
- Э-э, все может быть, - нерешительно ответил я. – Но наркотики, как известно, отбирают здоровье, а ваши люди выглядят более чем дееспособными. Да и на отупевших зомби они не похожи. Нет, жрецы не так просты: у них есть какой-то другой способ управлять людьми.
Мы помолчали, глядя на звезды. Вдруг я вспомнил то, о чем хотел спросить уже давно.
- Вы случайно не знаете Тошука? Мне показалось, что я видел у него ваш портрет.
- Тошука? Конечно.
Я замешкался, не зная, как продолжить.
- Э-э.. А вы не знаете, где он? Когда мы спускались сюда, он вдруг внезапно исчез. Как будто бы ушел в лес вместе с солдатами. Куда-то вверх по склону.
- У него есть дела, - задумчиво ответил Хоб и, взглянув на меня, продолжил: - Только не подумай, что я драматично о чем-то умалчиваю. Я, вобщем-то, и сам могу только догадываться, а передавать непроверенные догадки не хочу. Но я уверен, что, когда он покончит с делами, вы с ним увидитесь.
- Просто мы удивились, что он никого не предупредил, - осмелился я пожаловаться. – Это было так странно. Он был как бы гидом нашей группы, к нему все привыкли… Получается, он вроде как бросил нас, - я виновато улыбался, чувствуя, что говорю ерунду. – Я, конечно, ничего не имею против… У нас все-таки не платная туристическая группа, он нам ничего не должен. Но вот другие…
Хоб насмешливо на меня посмотрел:
- Вероятно, он потому и ушел незаметно, чтобы избежать расспросов от вот этих самых других. Раз даже ты, который ничего не имеет против, задаешь столько вопросов, то чего уж ждать от других!
Я покраснел и опустил голову.
- Дело в том, что без него я чувствую себя немного не в своей тарелке. Вот разве что вы – я робко посмотрел на Хоба – на него похожи. Все остальные очень добры с нами, но, как бы это сказать… им нет до нас никакого дела. Словно они - жители другой планеты. Я понимаю, что они и не должны любезничать с нами, как прислуга в отеле. Это мы напрашивались попасть сюда, а не они нас зазывали…
Я сбился с толку и никак не мог нащупать нужную мысль. Тогда я решил спросить немного о другом.
- Я вот чего не могу понять. Как вы… то есть они… то есть вы все, сабиняне – как вам удается властвовать над своими чувствами? Все, кого мы здесь встретили, как будто вообще не испытывают сильных эмоций. В лучшем случае они смотрят на свои чувства как бы стороны, беспристрастным оценивающим взглядом. Здесь нет безнадежно влюбленных, смертельно тоскующих, глубоко разочарованных. Здесь все разумны… ужасающе разумны.
- Как автоматы? – спросил Хоб. – Страна роботов, верно?
- Да, верно, - вздохнул я. – Вот и вы. Вы все понимаете, все знаете. Но… мне кажется, что вы не чувствуете… Простите меня за этот вздор, но я не знал, как выразиться точнее.
Хоб перестал улыбаться.
- Тут действительно сложное дело, - сказал он тоном воспитателя в детском саду. – Тебе кажется, что я и другие ничего не чувствуем, а мне, например, кажется, что чувствуем. Как тебе это доказать – даже не знаю. Может, ты просто мало нас знаешь? Ты сколько у нас? Меньше суток? Тогда не переживай. У тебя еще есть шанс!
- Простите за мои глупости, - поспешно сказал я, вставая. – Чем я могу вам помочь?
Хоб кивнул.
- Дел куча. Перемыть миски, котлы, остальную посуду, а потом засыпать в большой котел крупу на завтра – пусть размокает на углях.
Я радостно кинулся к котлам. Вылив в самый большой из них немного воды из бочки, я принялся скрести пригревшую кашу. Через некоторое время, заметив издали мою возню, подошла Йоки.
- Давай помогу. Терка есть, или что-то в этом роде? …Ты прав, это лучше делать железным предметом. Ух ты, как пригорело! …Знаешь, я здесь словно заново родилась! Вроде бы я все это представляла себе заранее, но стать частью этого – совсем другое дело. Полей-ка сюда воды… Вот так. Я всю жизнь кичилась своей – как бы сказать – отличностью от других. Ну, в том смысле, что все они – офисный планктон, жалкие потребители и посетители торговых центров, а я, понимаешь ли, образец духовности. Наверное, все так считают, каждый. Но теперь я вижу, что я была просто безликим винтиком в этой многомиллиардной армии… А этот котел будем мыть?
- Да, убежденность в своей исключительности – тоже одна из черт представителей нашей культуры, - сказал я, задыхаясь от усилий по отскребанию пригара. – А также – снисходительный интерес к представителям других культур, как к смышленым детям…
- Но теперь, знаешь, у меня все по-другому. – Йоки тщетно пыталась оттереть грязные руки. – Я ощущаю искреннее желание раствориться в этом мире. Забыть себя! Я чувствую, что я на это способна. Со мной уже это происходит!
Я сидел на корточках и наблюдал, как Йоки ловко ополаскивает мисочки в свете масляной лампы.
- Думаю, у тебя получится, - вздохнул я. – Лишний раз убеждаюсь, что жрецы не ошибаются в выборе экскурсантов.
Йоки взглянула на меня с кокетливой улыбкой и продолжила свое занятие. Тем временем Марино вернулся к своему посту около чурки – видимо, решил наколоть дров на завтрак.
- Мы с Тимом подружились с несколькими замечательными людьми, - продолжала Йоки. - Одного зовут Тэнбр – ой, боюсь неправильно произнести. А еще Сэн - это девушка, то есть женщина, у нее уже двое сыновей - и Дж. Вот именно так – Дж. Его имя произнести труднее всего. Он самый старший из них, ему тридцать пять.
- А кто из них муж Сэн?
- Его здесь нет. Он на другом виде работ, в дальнем конце страны. - Йоки махнула рукой в неопределенном направлении. – Впрочем, при здешних размерах страны – сам понимаешь. О, я знаю, что ты скажешь – что у них отняли свободу быть вместе, что они проданы в рабство на разные плантации, что тут совсем как в полпотовской Кампучии…
- Не помню, чтоб я говорил именно это, - машинально вымолвил я. – Про плантации – определенно из кого-то другого. Впрочем, неважно. Ну, и? На самом деле все по-другому?
- Понимаешь, они не ощущают себя в рабстве, вот что самое главное! Они знают, что их труд – общая необходимость. Там, где сейчас работает ее муж, нужно много сильных рук. Здесь справятся и женщины, а вот там… Я точно не скажу, но, кажется, они там ловят в море рыбу. Может, они как раз с того стойбища, откуда были те люди, с которыми мы шли вместе по тропе? Я не поняла. Ну, вобщем, его отправили туда, а ее – сюда. Зато тут много свежих овощей, а это полезно для детей. Они очень любят друг друга и все время друг о друге думают. И знаешь, как они бывают счастливы, когда встречаются! Думаю, это такой взрыв чувств, как бывает в первый раз. Представляешь – каждый раз, как в первый? Много ли людей в нашем мире могут о таком мечтать?
- Да, конечно. Разлука подогревает чувства. Когда люди ограничивают выпуск эмоций, они накапливаются, и потом получается взрыв. Если жрецы это специально устроили, то идея хорошая. А у остальных мужья и жены тоже где-то далеко?
- Видимо, да, но я их подробно не расспрашивала.
С котлами и масляной лампой мы сходили к ручью, где все как следует выполоскали. Там нас разыскала одна из женских фигур в покрывале – эти библейские одеяния делали их похожими друг на друга – и оказалось, что та самая Сэн, которая вдохновила нас на беседу о любви. Лампа, которую она держала в руке, высветил очень миловидное итальянское лицо с темными глазами и веселыми черными кудряшками – они выбивались из-под покрывала. Положив руку на плечо Йоки, как старая знакомая, она произнесла что-то по-немецки или по-голландски – я не разобрал. Выходит, Йоки происходит откуда-то из зоны германо-скандинавских языков. Надо же, ни за что бы не подумал. Во всяком случае, для немки она очень живая и… чересчур симпатичная.
Обменявшись несколькими фразами с Йоки, Сэн обратилась ко мне на моем языке:
- Должно быть, вы устали. Предлагаю пойти спать. Я покажу, где вам устроиться. Не беспокойтесь, с мытьем мы сами закончим, - улыбнулась она.
За день я уже достаточно понаблюдал местных полиглотов, однако невольно снова вздрогнул. Впрочем, слушать родную речь было приятно. Взяв свою лампу, мы двинулись за Сэн к дому. В темноте он казался бесформенным соединением жердей, шкур и холстины. Подойдя вплотную, я обнаружил, что у него было очень много входов. Они располагались почти через каждые два метра и имели различную архитектуру: либо это были вполне привычные дверные рамы, обтянутые шкурами или тряпками (разве что меньше раза в два, и для попадания внутрь нужно было на полметра поднимать ногу), либо представляли из себя просто отверстия, закрытые пологом или «трубой» из ткани, стянутой шнурками наподобие колбасных хвостиков.
Сэн подвела нас к месту в холщовой стене, где я уж никак не заподозрил бы существования двери. Но она подняла полог, и за ним оказался проход в большую темную нору, освещенную где-то в глубине.
- Вам сюда, - гостеприимно сказала она. – Йоки мы положим в женскую половину. …Отхожее место – вон там, за большим вязом. Сейчас его не видно, но туда тропинка ведет.
Я поблагодарил, и девушки удалились. Расположение мужского отхожего места я уже неплохо изучил при свете дня, только ходил я туда по другой тропинке. Решив сразу сделать все необходимые приготовления перед сном, я направился прямо к вязу. Выглядело оно более чем буднично и состояло из двух «отсеков»: деревянной будочки для самых интимных отправлений и ямы продолговатой формы, около которой можно было справлять нужду коллективно. Я надеялся, что в такой час смогу рассчитывать на одиночество, но нет: не успел я застегнуть штаны, как из леса – со стороны, противоположной дому и огородам – послышался шорох веток. Я подумал было, не стоит ли мне испугаться появлению дикого зверя, однако вслед за шорохом раздались человеческие шаги, и в круг света моей лампы вошел Ержи. Учащенное дыхание и солоноватый запах табачного перегара безошибочно показывали, чем он занимался в лесу. Я укоризненно покачал головой, но, очевидно, в темноте это было не слишком заметно.
- Ты нарушаешь правила, - сказал я. – Дело, конечно, твое, но…
- Знаю, знаю, - отмахнулся Ержи, расстегивая ширинку. – Но есть правила разумные, а есть – абсурдные. Кому я мешаю? Никто из них и не догадается, что я немного покурил в лесу. Окурок я закопал, так что мусора не оставил…
- Но ведь ты согласился с условиями поездки, в том числе абсурдными. Зачем же соглашался?
- Сам знаешь, зачем – мне было любопытно сюда попасть. Но исполнять идиотские запреты ради принципа я не буду. Я пока не готов бросить курить. Я никому не мешаю, не оскорбляю ничьих чувств. Я наношу вред только себе. А кому до этого есть дело?
Я придерживался иного мнения по данному вопросу, но высказать его не удалось: Ержи застегнулся и быстро зашагал к дому, даже не дождавшись моей лампы. Я вздохнул и поплелся следом. У самой «стены» Ержи замешкался – видимо, не мог найти место входа. Я и сам не сразу определил, за какой складкой холщовой поверхности находится нужная дыра. Наконец, мы ее разыскали. В соседние отверстия тоже влезали люди, но почти не производили при этом звуков. Проникнув внутрь, моя лампа осветила небольшое пространство, размером примерно два на два метра, ограниченное висячими холщовыми перегородками до земли. Судя по слабым шорохам, доносившимся из-за них, и блуждающим кое-где световым пятнам, такие же «комнаты» окружали нас справа и слева. За перегородкой, висящей напротив входа, время от времени слышались осторожные шаги босых ног и проплывали золотистые круги от ламп. Видимо, там проходил коридор между рядами спальных отсеков. Сколько всего было этих рядов и сколько, соответственно, коридоров пролегало между ними, сложно было представить: у меня были очень туманные представления о конфигурации этого странного жилища. Самое близкое сравнение, которое приходило в голову – это отделенные занавесками «боксы» в старинных больницах. Во всяком случае, так их показывают в исторических фильмах. Там по коридорам неслышно бродили монашенки-сестры милосердия. Здесь неслышно бродили жильцы, и я лишний раз подивился сабинянской железной дисциплине. В нашем мире трудно было бы надеяться, чтобы в огромной многокомнатной палатке на пятьдесят человек все бы так трепетно уважали сон друг друга. Но люди ступали мягко, как кошки, почти не переговаривались и старались как можно скорее занять свои места. Иногда свет ламп обозначал тени в длинных покрывалах, и я опять вспомнил о старой живописи. На сей раз о Рембрандте.
Взглянув на пол, я увидел, что почти все пространство пола занимали тряпичные тюфяки, набитые, видимо, сухой травой. В углу возвышались стопка уже знакомых узорчатых покрывал, а еще лежали довольно толстые шерстяные одеяла. Выбрав несколько предметов, мы быстро соорудили себе каждый по уютному гнездышку. Я положил под голову собственную кофту. Ержи скатал подушку из покрывала. Мы расположились по обеим сторонам «бокса»: посередине оставалось пространство, которого хватило бы еще на одно лежачее место.
- Скорее всего, еще кого-нибудь подселят, - шепотом сказал Ержи. – Вряд ли они могут позволить себе такую роскошь, как комфорт.
Я задул лампу и лег на спину. В темноте блуждающие световые всполохи за занавесками стали заметнее. Они двигались беззвучно, как в немом кино.
- Как роботы, - заметил Ержи. – Делают только то, что правильно и разумно. Даже не по себе становится.
Хотя я сам давеча высказывал Хобу те же самые мысли, сейчас я счел своим долгом возразить.
- Зато у нас все делают, что хотят. В таких условиях нам бы точно спокойно поспать не дали, – шепотом сказал я. – Пришлось бы взывать о помощи к коменданту общежития или к проводнику вагона. А тут – каждый сам себе комендант. Честный и справедливый. Что в данном случае неплохо.
- В данном – пожалуй, да. Но в остальных случаях – как-то странно.
Мимо по коридору быстро, хотя и столь же тихо, пробежала угловатая тень с какими-то отростками на голове. Едва я успел подумать, кто это может быть, как тень вернулась назад, отогнула край занавески, и – я даже не догадывался, что там тоже был проход – внутрь просунулась голова Треххвостого, освещенная снизу лампой. От этого его лицо приобрело зловещий вид. Но он сразу широко улыбнулся и прошептал:
- Добрый вечер. Надеюсь, я вас не слишком потревожу, если устроюсь тут?
Мы принялись суетливо сдвигаться, хотя места и так хватало. Ержи стал было разматывать свою импровизированную подушку, чтобы отдать Треххвостому покрывало, но тот остановил его движением руки.
- Нет, не надо. Мне удобно так. – Он задул лампу, поставил ее у изголовья и безо всяких приготовлений растянулся между нами, заложив руку под голову. – Я вообще-то думал поспать у костра, но, признаться, мошкара заела. Вот я и не выдержал.
Я успел заметить, что его ноги, оголенные выше колен, были мокрыми. Видимо, он успел искупаться в ручье. Однако, несмотря на то, что было уже весьма прохладно, он и не думал укрываться.
- Истязаете плоть? В смысле, тренируете волю? – шутливо спросил Ержи.
Треххвостый повернулся к нему, задумался, а затем рассмеялся.
- Ну да, пытаюсь вырастить из себя супермена. Пока получается не очень. Вот, например, хвосты придется распустить, а то лежать неудобно. – С этими словами он принялся развязывать шнурки, которые удерживали его хвосты в гордо-приподнятом положении.
- Может, прикроетесь? – предложил Ержи. – Будет теплей. А завтра с самого утра продолжите суровые испытания.
- Нет, не могу. Пострадает моя самооценка. Сами понимаете, она для меня - все. Так что придется всю ночь терпеть.
В темноте блеснули его обнажившиеся в улыбке зубы.
- Мы никому не скажем, - не унимался Ержи. – Подтвердим, что вы всю ночь честно самоистязались.
Наш собеседник, видимо, тоже был не прочь пошутить перед сном.
- А как же мой ранг в нашем мужском микросоциуме? Я же должен ежесекундно подтверждать свое доминантное положение. Демонстрировать, так сказать, превосходство традиционного мужчины-воина перед изнеженными представителями менеджерской цивилизации… Э-э, надеюсь, мне это удается?
Мы чуть было не нарушили покой соседей громким хохотом. Но, по счастью, все втроем успели вовремя закрыть рты ладонями.
- Вы так неожиданно ушли и неожиданно вернулись, - сказал я чуть погодя. – Конечно, я не смею спрашивать, где вы были, но… с вами ушел наш Тошук. Он тоже вернулся? Он здесь?
- Нет, Тошук пока не мог вернуться. – Треххвостый сразу посерьезнел. – У него есть дела. Пришли мы с Гором. – Сначала он произнес это имя почти без гласных, но сразу повторил, сделав более удобопроизносимым для нас. – С утра поможем немного на огородах, а потом двинемся назад к морю. Там рыбакам тоже помощь нужна.
- Ого, да вы носитесь туда-сюда, как челнок, - сказал Ержи. – Интересно, сколько километров за день пробегаете?
Он не ответил, и тогда робко спросил я:
- А нам, чтобы встретиться с Тошуком, лучше пойти с вами или остаться здесь?
- Как хотите. Тошук пока занят, так что время у вас есть, можете сходить с нами. Вы же хотели посмотреть всю Сабинянию, верно? Вот и посмотрите, как организована наша традиционная примитивная рыбалка!
Ночь сгустилась, и я уже не видел его лица, но прекрасно представлял, как в этот момент оно осветилось его коронной лучезарной улыбкой. Ну надо же, подумал я, я и не заметил, как куда-то напросился! Если бы я следил за своими словами, то никогда бы не решился сделать это так запросто. Что ж, вот и славно.
Ержи хотел еще что-то сказать, но Треххвостый (правда, сейчас он уже был без хвостов) остановил его легким щелчком пальцами.
- Друзья мои, у нас отбой. Понимаю ваше воодушевление, но мои товарищи ради максимально точной реконструкции традиционного производства работают от зари до зари. Так что ночью у нас полная тишина. Завтра всю обсудим, ок?
Ержи хмыкнул, но промолчал.
Глава 7. Проступок
Я проснулся в сизых утренних сумерках. Справа от меня мирно посапывал Треххвостый. Он так и не прикрылся одеялом. Его спящее лицо казалось совсем детским; спутанные светлые пряди от дневных хвостов разметались по изголовью. За ним высился холмик из тряпья, внутри которого уютно угрелся Ержи.
Я осторожно выбрался из постели, отодвинул внешний полог «стены» и ступил босыми ногами на вытоптанную траву, мокрую от росы. На дворе было пусто и тихо, если не считать легкого ветерка и щебета первых птиц. Я сбегал к отхожему месту и вернулся, подпрыгивая на замерзших ногах. Снова забрался под уютное одеяло, но вскоре понял, что столь рано покинувший меня сон уже не вернется. Тогда я встал, обулся, натянул кофту и осторожно высунулся за занавеску во внутренний «коридор». Там было еще темно, но кое-что уже можно было разглядеть. Пол был земляным, как и в нашем «боксе»; грязноватые края занавесок лежали на нем складками. Они были разных цветов и размеров, что делало коридор похожим на длинные линии вывешенного на просушку белья. Похоже, местами на занавесках и впрямь сушились нательные обмотки и покрывала. Кое-где вдоль тряпичных стен стояли сандалии. Вдруг я заметил среди них пару кроссовок. Не успел я решить, кто из наших спит в этом боксе, как щель между холстинами просунулась холеная женская рука явно не сабинянского происхождения. Следом показалась голова Йоки. Судя по всему, «женская половина» начиналась сразу за этим коридором.
- Ой, привет! Смотрю, тебе тоже не спится – прошептала она.
- Да вот, решил пройтись, посмотреть, как тут внутри.
- А я давно не могу уснуть. Все думаю, куда мне пойти сегодня. Знаешь, тут все все время куда-то движутся. Никто не стоит на месте. Это прекрасно!
Она осторожно выбралась в коридор.
- Поскольку транспорта почти нет – лошадей и мулов тут всего несколько десятков на всю страну, потому что пастбищ мало – то все таскают на себе, - шепотом сообщила она. - И поэтому приходится все время ходить туда-сюда между стойбищами. В одном месте не хватает зерна, а в другое нужно мясо и молоко отнести. А так как холодильников нет, а многие продукты - скоропортящиеся, то приходится спешить. Наверняка наши господа экономисты сочтут эту логистику нерентабельной: большинство людей все время находится в движении, бегают туда-сюда с тележками и котомками. Ну а может, в этом движении – смысл жизни? Ты не находишь?
- Тут все так не похоже на нашу жизнь, что я уже перестал удивляться, - ответил я. – Только знаешь, остальные, наверное, хотят еще поспать, а мы мешаем. Может, выберемся отсюда?
Но это оказалось не так-то просто. Мы направились вдоль коридора сначала в одну, а затем в другую сторону, но в обоих случаях он начинал поворачивать и разветвляться, и в конце концов упирался в тупик. То есть в занавеску, за которой тоже кто-то спал. Тогда я предложил вернуться и выбраться через нашу комнату. К счастью, мы узнали его благодаря приметным сандалиям с красными деревянными бусинками на завязках, которые стояли около соседнего отсека. А около входа в комнату Йоки не было ни одной пары обуви, хотя, когда мы уходили, там были нечто вроде плетеных лаптей и еще одна пара классических местных «сапог-мешков» из кожи.
- Ну надо же, девушки уже ушли… Кен и Абий их зовут. Они говорили мне, что утром их отправляют на коровью ферму, там не хватает рук. Но я не знала, что они уйдут так рано.
Она подняла занавеску. Внутри на двух боковых матрацах лежали аккуратно сложенные одеяла и прочее постельное тряпье. Посередине валялось йокино одеяло, а в ногах его лежал ее рюкзачок.
- А ты не запомнила вчера вечером дорогу? Как тебя сюда привели?
- Думала, что запомнила… Знаешь, наверное, тут просто изменилась форма коридора. Помню, мы шли довольно долго прямо, а сейчас вижу, что посередине появилась перегородка. Зато убраны занавески по обеим сторонам, и там теперь проходы.
Похоже, внутреннее пространство дома и впрямь организовывалось по принципу, который так любят модные дизайнеры – оно все время трансформировалось в зависимости от текущих потребностей. Каркас состоял из вертикальных жердей и укрепленных между ними перекладин, к которыми были пришиты или привязаны холщовые полотнища. При необходимости они опускались, образуя закрытые ячейки для сна. При необходимости – поднимались, отодвигались или сворачивались, образуя проходы и коридоры. Я решил узнать ширину дома и заглянул за занавеску, которая служила задней «стенкой» йокиной комнаты. Как я и предполагал, там был еще один коридор, но короткий: направо он сразу упирался в очередную занавеску, а налево продолжался еще на длину трех отсеков и тоже заканчивался. Все это было похоже на динамичный лабиринт, который постоянно менял свою конфигурацию без какого-то особого плана (впрочем, может, план и был). Местные обитатели, вероятно, знали наизусть каждую занавеску и не способны были заблудиться, чего нельзя было сказать обо мне. Идти напролом через занавески было нельзя: за каждой, вполне возможно, спали люди. Я прошел вдоль стен коридора и прислушался: везде слышалось чье-то дыхание. Лишь в одном месте было тихо. Я рискнул отодвинуть полог и заглянул туда. Там было светлей, чем в коридоре: видимо, противоположная внешняя стена была уже близко. В этой ячейке не было ни людей, ни матрацев. На земляном полу были аккуратно составлены несколько печек и сложены разобранные на части трубы. Наверное, в холодное время их переносят в жилые отсеки, решил я. Посередине комнатки лежало что-то вроде сколоченного из досок поддона. Приблизившись, я понял, что это дверца в подпол. Она была закрыта на цепь, сомкнутую с помощью большого амбарного замка (причем вряд ли то и другое было местного происхождения). Приподняв крышку, насколько позволяла цепь (сантиметров на десять), я увидел черную щель. Из нее разило сырым душным холодом.
- А может, девушки ушли через этот люк? – простодушно предположила Йоки, забравшись вслед за мной. – Так им было бы быстрее, чем по коридорам плутать.
- Может быть. Интересно, где этот ход выходит на поверхность? Вблизи стойбища я что-то никаких люков не видел.
- А может, он идет прямо до соседнего стойбища? Может, они все подземными ходами соединены? – шепнула мне в ухо Йоки. – Так удобнее, особенно когда дождь или холодно.
- Ага, а по верху они ходят просто напоказ, или для отвода глаз нашим спутникам-шпионам, - сказал я, округлив глаза.
Йоки хмыкнула. Тут мы услышали легкое движение за занавеской – как будто кто-то прошел по коридору. Хотя мы ничего такого не сделали, но все равно стало немного не по себе: вроде как нас сюда не приглашали.
- Пойдем назад, - я тронул Йоки за локоть.
Мы вернулись в коридор и с удивлением обнаружили, что он стал длиннее: справа и слева от нас занавески были уже убраны. Там, откуда еще десять минут назад доносилось посапывание, теперь было пусто, и лишь свернутый в углу тощий матрасик намекал, что здесь мог кто-то спать. Как они успели сделать это так быстро, да еще и совершенно бесшумно? Я недоумевал. Теперь коридор тянулся на семь-восемь отсеков, а справа от нас еще и поворачивал. Повсюду за занавесками слышался легкий шелест ступающих ног. Еще немного, и я позабуду, откуда мы пришли, подумал я - так быстро тут меняется пространство. Куда ж теперь идти? Ага, вот эту занавеску я, кажется, помню: на ней еще было большое темное пятно. Точно: отодвинув ее, мы вновь попали в комнатку, где спала Йоки. И вдруг откуда-то сбоку просунулась рука в браслетах из стеклянных бусинок. Мы замерли. Рука отодвинула занавеску и… комнатка вдруг превратилась в торец очередного коридора! А перед нами возникла Сэн. Во второй руке она держала веник и совок.
- Доброе утро, - слегка поклонилась она, заметив меня. – Я уже заходила, но ты куда-то ушла, поэтому я пока решила пойти подметать в другом направлении.
- Уфф, у вас тут все похоже на какой-то фильм ужасов по меняющийся лабиринт, - пошутил я.
- Да, я видела что-то подобное, но уже не помню, как назывался, - улыбнулась Сэн. – Я бы с радостью поддержала для вас атмосферу таинственности, но увы – дом нужно проветрить и подмести. Так что скоро почти все занавески поднимутся, и загадочность как рукой снимет.
«Интересно, а в комнате с люком, который ведет в подземелье, занавески тоже поднимут?» - подумал я. Вслух я сказал, что надо бы разбудить Ержи, чтобы он не испугался слишком резких изменений. Однако, выглянув в наш первый коридор, я понял, что у меня нет шансов что-либо тут найти: за каких-то пятнадцать минут пространство успело измениться до неузнаваемости. Коридора больше не было, а было большое – наверное, занимающее в длину почти весь дом - помещение с висящими то там, то здесь одинокими полотнищами занавесок, которые уже ничего не перегораживали. Единственное, что вдалеке можно было заметить несколько закрытых «кабинок». Либо там прятали что-то секретное (вроде подземных ходов), либо за ними спали мои товарищи, и деликатные хозяева не стали их будить. О коридорной архитектуре теперь напоминали только ряды жердей и перекладин. Оказалось, что они не везде идут параллельно-перпендикулярно: попадались и «неправильные» повороты. Вот уж где бы я точно заплутал. Но не похоже было, что эту сложную планировку задумали специально: скорее всего, дом собирали из жердей постепенно, наращивая объем по мере увеличения числа постояльцев. Сумерки постепенно рассеивались, и я смог разглядеть потолок. Это было просто нагромождение из жердей и досок, положенных в два ската, причем везде – под разными углами. Видимо, нам повезло, что сегодня не было дождя: вряд ли это хлипкое сооружение защитило бы от воды. «Возможно, в случае дождя под ним делают какие-то навесы», - рассудил я.
Будучи оголенными, опорные жерди оказались сплошь утыканными гвоздями: видимо, на них ночлежники сушили свое нательное тряпье. Кое-где еще висели всевозможные мешочки, кошелечки на шнурках и котомки. Логично было предположить, что воровства здесь не боятся. Кроме нас, под навесом виднелись еще несколько человек: они прибирали скудный скарб и подметали. Вдруг внутрь ворвался луч света - это кто-то поднял один из наружных пологов. Затем поднялся второй, за ним третий. Вскоре почти вся внешняя стена дома исчезла, оставив на память о себе ряд жердей, которые чернели на фоне розовеющего неба и леса. Нетронутой оставалась лишь одна «кабинка» у наружной стены: я без труда догадался, что это и было мое ночное пристанище.
Как и следовало ожидать, Треххвостого внутри уже не было: его матрасик был аккуратно скручен у изголовья. Зато Ержи, похоже, не чувствовал всеобщей суеты: он сладко сопел, закрывшись одеялом с головой. Я осторожно потряс его за плечо.
- Все уже встали, - сообщил я, когда Ержи повернул ко мне заспанное лицо. – Торопись, а то, того гляди, и дом разберут.
Выйдя наружу, я убедился, что был недалек от истины: действительно, несколько мужчин как раз в этот момент разбирали торцевую часть конструкции. Среди них мелькали знакомые белокурые хвосты. Наш товарищ по комнате уже успел восстановить свою щегольскую прическу. А рядом – вот его я не видел вечером – был товарищ Треххвостого, обладатель двух кос. Должно быть, это его звали Гором.
- Дом переезжает? – спросил я по-английски у пробегавшего мимо мальчика.
Я тут же подумал, что ребенок, возможно, еще не успел овладеть иностранными языками, как его родители, и что я вряд ли получу ответ. Однако мальчик секунду подумал и ответил тоже по-английски:
- Нет, просто на другом стойбище сегодня прибавится людей, а жердей и досок там не хватает. Тут есть лишние – мы их снимем и отнесем туда.
И он побежал помогать взрослым.
- Абсурд! Они все время куда-то идут и что-то куда-то несут, - услышал я из-за спины голос Марка. У него были мокрые волосы – видимо, уже успел окунуться в ручей. – Даже для традиционного способа производства их экономика является абсолютно нерентабельной. Обратите внимание: они не делают никаких долговременных запасов. Никакого хозяйственного плана. Потребовалось зерно к завтраку в точке А – его тут же тащат из точки Б, причем ровно столько, сколько требуется на одну порцию каши. Не больше. Хотя можно было бы заранее продумать, кому, где, когда и сколько потребуется того или иного ресурса, заранее все спланировать, определить людей, которые будут таскать, наладить снабжение. Тогда бы не пришлось все время суетиться, как муравьям.
- Ну, в целом они что-то планируют, - сказал я, вспомнив свою интерактивную схему. – Но, видимо, всего предусмотреть не удается. Сказывается отсутствие связи – интернета, мобильников.
- А может, – он сощурился, глядя на восходящее солнце, - это и есть их цель?
- Какая цель?
- Не давать людям ни минуты покоя. Загружать всех беспрерывными задачами, как разумными, так и не очень. Чтобы они не успевали задуматься о том, как им тяжело живется.
- Тогда бы они не успевали и познать в совершенстве нашу литературу, философию, социальную проблематику, все на свете языки, историю американского кино, последние исследования в сфере IT и еще многое, многое другое, - усмехнулся я. - Я не представляю, как они справляются с этим даже без учета беготни. А с беготней это и вовсе похоже на чудо.
Мимо пробежала Мария, неся в руке котел. Если бы не одежда, я, пожалуй, не узнал бы ее: такое умиротворенное у нее было выражение лица. Почти как у местных женщин.
- Пожалуй, нам тоже пора присоединиться к суете, - сказал я. – Отвратительно чувствую себя, когда все вокруг работают, а я отдыхаю.
- Это нервы, - смеясь, отмахнулся Марк. – Здесь рабочих рук и без вас достаточно. Не будем отнимать у сабинян смысл жизни.
И он неторопливо направился к пригорку, намереваясь, видимо, снова развернуть свой блокнот. Я же поспешил за Марией. Оказалось, она шла за водой к ручью. Еще вчера я приметил наверху, под скалистым выступом, выдолбленную водопадом естественную ванночку. Забрав у Марии котел, я направился к ней. Борта ванночки были аккуратно выложены камушками, а сама она была полна сверкающей на солнце, кристально чистой водой. Журча, она переливалась через край и бежала к следующей ванне, расположенной ниже по склону. Та была раза в три больше и предназначалась для омовений. Как раз сейчас группа сабинян, окружившая ее, добродушно наблюдала, как Тим в страхе собирался прыгнуть в ледяную воду.
- Если кажется холодно, то можно попробовать чуть позже, когда солнце взойдет, - советовал мальчик лет двенадцати.
Ни единой нотки насмешки не слышалось в его голосе: он, очевидно, действительно сочувствовал Тиму. Зато Ченг, случившийся тут же, был куда более суров и настаивал на немедленном мужском самоутверждении бедного американца:
- Дорогие друзья, для такого молодца, как наш Тим, это не холод!
Наконец, Тим решился и прыгнул в воду с небольшого валуна, возвышавшегося над ванной. Поднялся столб брызг, скрывший его с головой. Но, когда вода улеглась, оказалось, что там совсем неглубоко: Тим стоял в ванночке по пояс, сжавшись от холода. Ченг рассмеялся. Один из молодых мужчин, с узелком волос на голове, заботливо подал голос:
- Вылезайте, а то ноги замерзнут.
Тим поскорее выбрался, дрожа и стуча зубами.
- Я думал, тут не так холодно, - поспешил он оправдаться, когда заметил меня.
Стоило ему вылезти, как его место в ручье занял парень с узелком. Он даже не снял своих обмоток. Спокойно и не торопясь он опустился на колени, скрыв голову под водой, а затем так же неторопливо поднялся и одним махом выскочил, упершись руками в края ванны. Следом за ним, повинуясь какой-то неписаной очередности, стали окунаться все остальные. Как всегда – молча, едва переговариваясь своим тихими согласными звуками.
Наполнив котел, я потащил его к кухне. С другой стороны за дужку схватилась Мария – и очень кстати, а то бы я все расплескал. Хоб уже давно, видимо, крутился у огня: два котла у него уже кипели. Марино успел занять свое место у дровокольной чурки, и старательно приканчивал вчерашние остатки неколотых бревен. Он уже немало поднаторел в этом занятии. Хоб, не здороваясь, сунул мне мешок с измельченной травой и какими-то семенами.
- Закидывай в кипяток, - сказал он деловито. – С утра людям хорошо сперва попить горяченького. А там и завтрак поспеет.
- Да-да, конечно… А я думал, что чай – вон в том котле. Там тоже какая-то трава.
- Нет, там у меня варится шампунь для волос, - невозмутимо ответил Хоб и тут же рассмеялся. – Всякие коренья, которыми хорошо мыть голову. Это для наших женщин, ну и модников из числа мужчин. – Он скосил глаза на пробегавших мимо двух парней, чьи головы были украшены сложными прическами. - Как ты знаешь, у нас тут культ безопасности для окружающей среды, - он потешно округлил глаза. - Ну так вот, если вот этим жмыхом, когда остынет, - он показал на зелено-желтую кашицу в котле, - намазать волосы, а потом подержать голову в бурном ручье, чтобы смылось, но и волосы будут чистые, и рыбы очень довольны. Они любят поедать этот жмых. Перед обедом как раз остынет, и все желающие помоются. А потом и кушать. Красота!
Я успокоенно вздохнул, принявшись закидывать в котел пучки травы. Что поделаешь – да, я очень мнителен, и мне важно чувствовать себя при деле. Наверное, стоит позавидовать Марку, который в этом не нуждается. Но тут уж каждому свое. Мария, устроившись поблизости, чистила морковь и вчерашние неизвестные клубни. Вдалеке прошла Йоки в компании с Сэн и другой женщины: они весело смеялись, тряся мокрыми волосами. Похоже, там, за цветущими кустами, был другой ручей, где купались женщины. Вдруг, откуда не возьмись, появились Треххвостый и Двукосый (пока я не был убежден, что его зовут Гор, я решил называть его так). Каждый нес на плече по довольно крупному бревну. Когда они успели? Ведь совсем недавно они разбирали жерди. Но эти бревна явно были не от дома. Они были слишком толстыми и, видимо, недавно спиленными. Сбросив ношу с глухим стуком на траву, Треххвостый вытащил из-за спины одноручную пилу длиной примерно с локоть, присел на одно колено и принялся отпиливать от бревна небольшой кусок. Да так проворно, словно в руках у него была бензопила.
- Может, помочь? – неуверенно спросил Марино, восхищенно следя за ним глазами.
- Ага, когда я в изнеможении упаду, - весело ответил Треххвостый, пытаясь перекричать визг своей пилы. – Подозреваю, что скоро это случится!
Я в этом сомневался. Поодаль устроился Двукосый и взялся за второе бревно; у него был точно такой же инструмент.
- Вы и спилили их одноручными пилами? – решился спросить я.
- На что только не пойдешь в жажде самоутверждения! – лучезарно улыбнулся Треххвостый, подкидывая отпиленную чурку поближе к топору Марино. – Хотя, если бы здесь водилась двуручная пила, я бы от нее не отказался. Но мы, - он вопросительно обернулся к Двукосому, - как раз недавно забрали местную двуручку на другое стойбище, верно? Инструмента у нас мало, а там было нужнее.
Товарищ подтвердил его слова свистящими и щелкающими звукам, и они снова заработали пилами.
Я замолчал, глядя в котел. Трава кончилась, и я снова почувствовал неловкость от своей бесполезности. Подошел Хоб, и я осторожно спросил:
- Хватает ли вам древесины? На готовку, на отопление? Леса вроде бы вокруг много, но ведь и народу у вас немало…
- Если бы не сажали, то давно бы все извели, понятно, - ответил Хоб. – Все зрелые деревья, запланированные на поруб, мы заранее помечаем. И следим, чтобы на смену подрастали молодые. К счастью, обычно удается поддерживать баланс. Но если становится очень холодно или дождливо, то дров не хватает. Тогда приходится поэкономить, потерпеть. Хорошо, что у нас есть ребята, которые не боятся холода, - он уважительно кивнул в сторону «спецназовцев». – Ну еще для домов нужны жерди, и на изгороди для скота. Жерди мы бережем, переносим с места на место. Они дубовые, долго не гниют.
Мне пришел в голову вопрос, который я давно хотел задать.
- Правда ли, что вы не убиваете свой скот, и потому не едите мяса?
- Правда. Нечестно отнимать жизнь лишь ради того, чтобы полакомиться чьими-то внутренностями. При том, что у нас есть и другая еда. Хотя, не спорю, жареные мышечные волокна очень вкусны, и иногда мы съедаем павших животных, если они умерли не от серьезных болезней. Но молоко, масло, яйца и все прочее – это нужно, особенно детям. Ну и рыбу мы, конечно, активно лишаем жизни. Так что ваши просветленные веганы должны предать нас анафеме.
Он улыбнулся, и вокруг его глаз собрались веселые морщинки.
- За что-то они превозносят вас до небес, а за что-то предают анафеме. Всякая абсолютизация приводит к конфликту, - попробовал я изречь что-нибудь пафосное.
- А главное, что она неприменима к жизни. Эти ваши веганы ведь сами себе еду не выращивают. Ну, во всяком случае, не всю еду. Они сидят за своими компьютерами, а потом идут в магазин и покупают разную хитрую веганскую еду, которую им привезли из разных стран. Окажись они тут зимой на одной картошке и капусте – сразу бы начали пить молоко! Впрочем, что это я разворчался.
- Совсем как наши ура-традиционалисты, - заметил я. – Это любимый тренд их постов в соцсетях – оторванность от жизни всяких рафинированных веганов, кришнаитов и т.д.
- Может, это мои посты и были, - сказал Хоб. – Признаться, случалось мне писать в таком духе… Ну вот, готов чай.
Он сказал это, даже не попробовав – просто мельком взглянул на густой пар над моим котлом.
- Позвать всех? Может, постучать обо что-то? – предложил я.
- Да зачем. Смотри, они уже сами идут.
И точно. Со всех сторон, словно по команде, к кухне потянулись люди. Кто-то шел с купания, мокрый, кто-то – отложив уже начатую работу. Однако труженики не смотрели досадливо на купальщиков, как это наверняка случилось бы у нас. Нет, все было одинаково довольны, словно так и было заведено: сегодня ты отдыхаешь утром, а завтра – я.
Я снова раздавал пробирки с зеленоватой жидкостью и снова пил сам, пристроившись на бревне в стороне от всех. Ченг, свежий после купания, держа пробирку наподобие кубка с вином, пожелал произнести нечто вроде тоста:
- Друзья мои! Я знаю – многословие здесь не в чести, и это правильно. Но я, увы, представитель иной культуры. Поэтому я не могу не сказать: ваша здешняя жизнь подтверждает мои самые смелые надежды и посрамляет самые каверзные инсинуации ваших противников из нашего так называемого мира цивилизации. Там, у нас, многие считают, что коммунистическая экономика невозможна, что она-де содержит неразрешимые противоречия и поэтому неминуемо должна развалиться. Но на вашем примере я был счастлив убедиться, что это не так. Я вижу здесь блистательную организацию производства и труда. Тот минимум потребностей, который, на самом деле, и должен быть у человека, здесь успешно удовлетворен. Ваш опыт показывает – рай на земле возможен! Властителям нашего мира выгодно доказывать, что это не так, что человечеству почему-то непременно нужен рынок и капитализм. Но на самом деле капитализм нужен только капиталистам, иначе они не смогут обогащаться… Я верю, что доживу до тех времен, когда ваш опыт будет применен и в других местах земного шара!
Не знаю почему, но я сгорал от стыда. К счастью, мои страдания быстро прекратились: у Ченга внезапно появился критик, причем из числа сабинян!
- Но тогда, боюсь, придется уничтожить половину человечества, а то и больше, - дружелюбно заметил Двукосый, отхлебывая из своей пробирки. – К сожалению, территориальных ресурсов планеты на прокорм такого количества народа не хватит. В смысле, если вести натуральное хозяйство. Ваших спасают только технологии и массовое производство. Что, в свою очередь, и привело к экспоненциальному росту населения.
- Да-да, конечно, - усмехнулся Ченг, которого трудно было сбить с толку оппонированием. – Перенаселение, Римский клуб и так далее. Не забудьте также сказать о вредоносном изобретении антибиотиков. Законы жанра того требуют! И тогда вы будете рассуждать, как заправский защитник ГМО.
- Я и без того так регулярно рассуждаю, - учтиво сказал Двукосый. – Даже, помнится, и с вами как-то раз в сети дискутировали. Вынужден повторить мой тезис, который показался вам таким циничным: рай на всей земле неосуществим. Он возможен только в отдельно взятом малом сообществе, причем за счет всех остальных, которые при этом будут страдать. Конечно, мы не отнимаем у населения Земли еду, но мы в пересчете на человекоединицу занимаем чудовищно много благодатной плодородной земли. Эта – как раз та норма, которая требуется для ведения натурального хозяйства. Таким образом, наше счастье эгоистично. Сознание этого мешает мне наслаждаться им вполне. Но я знаю, что для безопасности Сабинянии нужно, чтобы весь остальной мир вел именно такой образ жизни, какой ведет сейчас. То есть – страдал. Тогда ему хватит ресурсов еще на какое-то время, и он сможет терпеть существование такого исключения из правил, как моя страна.
- Но ведь потом они все равно закончатся! – воскликнул Тим.
- Да, но если ваш мир переймет наш образ жизни, то ресурсы закончатся уже сейчас, - сказал Двукосый и виновато улыбнулся Ченгу. – Простите. Похоже, это не вы многословны, а я.
Ченг был смущен, но, к его чести, пытался не подавать виду.
- Не у меня, ни у вас нет достаточной статистики, чтобы доказать наши утверждения, - произнес он с примирительной улыбкой. – Уверен, что ее нет ни у кого: элиты ее старательно скрывают. Остаюсь, тем не менее, с уверенностью, что мои интуитивные догадки верны.
Двукосый вежливо поклонился, и на том разговор завершился. Хоб тем временем знаком подозвал меня помогать раскладывать кашу. Она была такой же плотной, что и вчера, только более съедобного цвета – бело-желтого. Вкус, правда, был столь же… э-э… непривычный. Если представить в страшном сне, что в Сабинянию организованы настоящие коммерческие экскурсии – типа толпы орущих китайцев с селфи-палками – то гастрономических туров точно не получится. Впрочем, о чем это я? Какие еще китайцы, упаси Бог? И, кстати, здесь есть привычные нам овощи и фрукты, а местные каши… к счастью, их не нужно есть много. Я съел объем столовой ложки, который поместился в моей микромисочке, похожей на подставку для яйца, и совершенно насытился.
За завтраком колхозники – так я стал называть про себя обитателей Трех Ручьев – переговаривались между собой больше, чем вчера вечером. Я догадался, что они обсуждают сегодняшний объем работ и грядущие переброски. Поев, часть людей направилась к своим рабочим местам - то есть на грядки. Другая часть, похоже, стала готовиться к отходу. Откуда не возьмись, на поляне перед кухней появились плотно набитые котомки: внутри угадывалась картошка и другие овощи. Несколько мужчин приволокли жерди и доски, приготовленные для переброски в другое место. Они уже были туго увязаны друг с другом, а на концах связок были сделаны петли: видимо, так их предполагалось нести. Я не завидовал тем, кому это предстоит. Но, судя по тому, как суетились Треххвостый и Двукосый около связок, как минимум одну из них они готовили под себя. Рядом собирались и другие тяжеловозы. Все они были сплошь в худых обмотках, с исцарапанными ногами и без обуви. По этим признакам я уже научился определять «спецназовцев». Вчера за ужином я их не видел, хотя припоминал кое-кого по пути на стойбище. Похоже, они вместе с Треххвостым успели забежать куда-то еще, а потом пришли перед самым отбоем. Закончив с подготовкой поклажи, двое из них подсели к нам с Марией и предложили помочь с мытьем посуды. Котлы еще раньше кто-то унес, и теперь они стояли, блестя как новенькие, доверху наполненные свежей водой.
Со стороны могло показаться, что все делается само собой, без команды; как будто несколько десятков людей понимали друг друга без слов. Впрочем, почему без слов? Просто я не знал их удивительного шипяще-стрекочущего языка, а половину звуков и вовсе не улавливал. Так что, вполне возможно, невидимая организация труда существовала. Но кто был главным, кто отдавал распоряжения, было непонятно. Можно было предположить, что на стойбище верховодит Хоб; должность «при котле», казалось бы, к этому располагала. Но я убедился, что дальше приготовления еды Хоб свою юрисдикцию не простирал. Как ни странно, он даже не заведовал съестными припасами. Видимо, ими распоряжался кто-то другой, потому что во время мытья посуды я заметил, как две женщины подошли к продовольственному складу (он помещался позади котлов, под навесами), уверенно взяли по мешку (видимо, с крупой) и перенесли туда, где паковалась поклажа. Хоб на это даже не отреагировал. Следом подошел еще парень со сложной прической из косичек (может, тоже служивый, а может, модник из «гражданских»), и тем же манером утащил большой мешок с картошкой.
- Хоб, я тут хватит еды? – неуверенно спросил я нашего повара, когда он случился поблизости. – Смотрю, часть ее куда-то уезжает.
- Разумеется, все под контролем, - в обычной шутливой манере ответил Хоб. – Ребята хорошо знают, сколько и чего нужно на каждом стойбище. Лишнего не заберут, не бойся!
- А кто эти ребята? - спросил я, по привычке оглянувшись на солдат, прилежно мывших мисочки. Правда, я был уверен сейчас, что речь не о них. – Кто у вас руководит, скажем так, продовольственным планированием?
- Если я тебе отвечу, что никто не руководит, что это пример высочайшей самосознательности народных масс, ты, думаю, не поверишь.
- Не поверю, - засмеялся я. – Ибо хорошо знаю цену таким формулировкам.
- Ну, а какова твоя версия?
Я задумался.
- Может, опять всесильные жрецы? Они создали некий огромный продовольственный план. На наделю, на месяц, на год. Может, и на пятилетку, как в Советском Союзе. Задача, конечно, не из простых, но если учесть количество народу и размеры территории – то осуществимо. Правда… в это случае было бы резонно централизовать хранение припасов: сделать бы что-то вроде больших складов, поставить там заведующих, и раздавать оттуда всем по мере необходимости. Хотя нет, это приведет к выделению привилегированного класса «распределителей продуктов». Знаем, проходили. К тому же один большой склад более уязвим, чем множество мелких, где всего понемножку. И с точки зрения возможного нападения врагов, и с точки зрения защиты от пожаров и грызунов…
Хоб одобрительно кивнул.
- Таким образом, получаем нечто вроде «динамического склада» размером со всю территорию Сабинянии. Продукты хранятся в разных местах, и постоянно переносятся туда-сюда. То есть как раз то, что мы видим. Но тогда нужна сложнейшая логистическая схема. Наверняка она регулярно дает сбои, плюс это невероятные временные и трудозатраты. И как организовать это без телефона и интернета?
Мне пришло в голову, что это похоже на огромную нейронную сеть. Ведь как хранится информация в головном мозге? Она не лежит мертвым грузом, а все время перемещается. То есть перемещаются импульсы, совокупность которых и есть целостная информация. Может, логистика в Сабинянии – это такой же мега-мозг? Но как он работает? Где локализуется? Все в тех же загадочных компьютерах?
Я ждал от Хоба подсказок, но он, похоже, предпочитал, чтобы я изобрел эту гениальную схему сам.
- Идея интересная, - только и сказал он.
Непонятно, к чему это относилось. К моим словам? Или к мыслям?
Тем временем со стороны ручья показался довольный и улыбающийся Ержи. На завтраке его не было – видать, он снова уснул и проспал. Сейчас он, очевидно, возвращался с купания – волосы и шея были мокрыми – и надеялся перехватить какой-нибудь остаток еды.
- Доброе утро! – он смущенно улыбался, хотя, видно, не сомневался, что голодным его не оставят. – Простите, друзья - не привык к здешнему суровому режиму! Проснулся, когда завтрак уже закончился. А так как все равно опоздал, решил не лишать себя наслаждения погрузиться в ледяные воды ручья. Найдется ли для бедного ослушника ложечка вашей мега-сытной каши? Или хотя бы сырая картофелина?
- Я припас тебе лишнюю порцию, - приветливо улыбнулся Хоб, доставая откуда-то полную мисочку. – У нас так не делается, но тебе, так и быть, можно – ты же все равно нас сегодня покидаешь.
Улыбка вмиг сползла с лица Ержи.
- Вы хотите сказать, что мы переходим куда-то еще? На другое место? – с надеждой пролепетал он.
- Нет, это другие переходят на новое место. А ты возвращаешься за стену. - Лицо Хоба, напротив, озаряла невозмутимая улыбка.
- Но… почему? – Ержи испуганно посмотрел на меня, на Марию и на солдат. Не найдя ответа, он снова перевел взгляд на Хоба. – Я проспал, простите меня… Но ведь это не преступление! Хорошо, как скажете, я ничего не буду есть – пусть это будет мое наказание. Но почему вы из-за этого хотите выгнать меня? – Его голос чуть дрогнул.
Хоб пожал плечами и отвернулся к костру.
- Ты же знаешь, - сказал он через плечо.
Ержи побледнел и замер.
- Ты нарушил правило, которые дал слово не нарушать, - негромко сказал парень со сложной прической, не поднимая головы. – Это и есть преступление. – С этими словами он поднялся.
- Ты, кажется, собирался идти с нами? – он повернулся ко мне и, кажется, уже начисто забыл о Ержи.
Я смущенно кивнул, искоса поглядывая на него и на Ержи. Хоб все так же смотрел на огонь. Мария удивленно воззрилась на нас, но не решалась ничего спросить.
- Идем, все уже готовы, - сказал парень с прической.
Он убрал последнюю вымытую пробирку на поставец, поднялся и двинулся туда, где собирались отходящие. Второй солдат, который закончил работу на удивление синхронно с ним, молча передал Марии котел с водой после полоскания и пошел вслед за товарищем. Еще прежде они предупредили нас, что эту воду следует вылить на ближайшие грядки. Я минутку помедлил, но потом тоже поспешил за ними. Следом за мной побежал Ержи.
- Погодите, послушайте, как же так? - тараторил он, глядя то на одного, то на другого.
Однако собравшиеся уходить как будто не замечали его. Одни навьючивали на себя тяжелые мешки и котомки; другие, покончив со своей поклажей, помогали с этим соседям. Восемь мужчин, среди которых были Треххвостый, Двукосый, парень со сложной прической (я начал называть его про себя Многокосым, потому что в составе хитроумного переплетения на его голове усматривалось несколько косичек, завязанных в один узел), а также его товарищ прилаживали к себе ремни, на которых должны были ехать связанные вместе жерди и доски. На каждую вязанку приходилось по четверо носильщиков, двое спереди и двое сзади. Эти четверо встали наизготовку около наиболее массивной из них. А Ержи в растерянности бегал по поляне, путаясь между людей, и все повторял:
- Слушайте, я все понимаю… Да, я виноват. Но как же так? Вот так просто и выгнать? Ну да, да, я не смог себя сдержать, мне стыдно… У меня нет силы воли. Я не оценил… не оценил, что все так серьезно… Я не знал, что вы меня действительно выгоните!
Женщины о чем-то деловито перещелкивались, не глядя на Ержи. Мужчины смотрели сквозь него. Треххвостый, как мне показалось, на миг скосил на него глаз, но тут же отвернулся. Девушка – кажется, ее звали Кен, и ее жених трудился на каком-то другом стойбище – с улыбкой указала мне на самую маленькую котомку, которая еще оставалась на земле. Я поспешно поднял ее – она оказалась не такая легкая, как на вид – однако все не мог отвести глаз от Ержи. Вдруг он замолчал, упал на колени и заплакал, уже ни на кого не глядя.
- Простите меня… Не выгоняйте меня, прошу… Я так мечтал оказаться здесь…
И тут все повернулись в его сторону. Носильщики жердей, которые уже успели одеть ремни и поднять тяжелую ношу, словно по команде опустили ее на землю. Не говоря ни слова, вся группа сделала чуть заметный шаг к Ержи, окружив его со всех сторон. Все молчали. Я испуганно протолкнулся в середину круга, поближе к нему. На нас глядели серьезно и внимательно. Кажется, даже с сожалением. Я понял, что надежды нет – его прогонят. А, может, и меня вместе с ним. Но именно потому, что терять было уже нечего, я вдруг перестал себя сдерживать. Слова вырвались у меня из горла сами – я даже не обдумывал их:
- Умоляю вас, не выгоняйте… Дайте еще один шанс… После такого человек никогда не повторит свою ошибку!
Кажется, я тоже заплакал.
Одна из девушек что-то прострекотала себе под нос, глядя под ноги. Потом то же самое – я уверен, это были те же слова – повторил кто-то за моей спиной. Потом их подхватил Двукосый. Потом еще кто-то. А следом первая четверка снова накинула на плечи ремни и поднялась вместе с ношей. За ней – вторая, потом третья. По очереди поднялись одиночные носильщики. Группа начала медленно выходить на тропу, обходя нас. Мы стояли и смотрели – я на ногах, Ержи на коленях – и провожали глазами одного за другим. Но последний, поравнявшись с нами, вдруг остановился. Сняв с плеч свою котомку, он поставил ее рядом с Ержи, хлопнул его по плечу и, повернувшись, устремился к картофельному полю – да так уверенно, как будто с самого начала собирался так сделать. Мы сначала замерли, недоумевая. Но уже в следующий миг я все понял, подхватил котомку и принялся навьючивать ее на спину проворно вскочившему Ержи. Что делать дальше? Бежать ли за остальными? Они уходили все дальше. Тут я услышал голос Многокосого.
- Поторапливайтесь! – крикнул он, обернувшись.
И мы припустили бегом. Котомки были тяжелые, но я не сразу это понял – первое время я летел, словно на крыльях. Уже отойдя шагов на триста, я вспомнил, что ни с кем не попрощался - ни с Хобом, ни с нашими. Виновато обернувшись, я увидел огороды, а на их фоне - россыпь фигурок, каждая из которых была погружена в свое занятие. Я вздохнул. Им явно не было дела до моих любезностей. Посреди поля, по цвету одежды я отличил Йоки и Тима. Похоже, они окучивали картошку. И вдруг все фигуры – кроме них двоих – внезапно выпрямились и, кажется, развернулись в нашу сторону. Над головами поднялись руки и помахали. Мне? Не может быть! Но кому же еще, ведь из нашей группы я один смотрел на них! Я узнал Хоба около кухни – он изо всех сил махал полотенцем. Я принялся махать в ответ, чуть не подпрыгивая от радости. Лишь в самый последний момент, поняв причину всеобщего движения, к прощальному ритуалу присоединились Йоки с Тимом. Кажется, я увидел и запоздалые руки Марии, Ченга и Марка. А через секунду, словно повинуясь невидимому приказу, руки огородников опустились, и они снова отвернулись к своим грядкам. Лишь Йоки и Тим продолжали смотреть на нас, пока мы не скрылись за деревьями.
Глава 8. Дом любви
Я думал, что Ержи будет подавлен своим унижением, и потому опасался даже взглянуть на него. Но, когда мы все-таки встретились глазами, он взглянул на меня с таким счастливым видом, что я сразу успокоился. Он попытался виновато пожать плечами, но тяжелые ремни котомки мешали, и пришлось ему просто выразительно развести руками. Тропа скоро начала сильно забирать вверх, стала узкой и каменистой. Я слегка удивился: мне казалось, что путь к морю будет идти все время вниз. Наверное, мы обходим какое-то неудобное место, решил я. Быть может, под нами – скальные обрывы? Группа волей-неволей вытянулась в тонкий ручеек и перестроилась. Между мной и Ержи как-то незаметно очутилась одна из четверок, тащивших жерди. Я же оказался в голове колонны, сразу за четверкой Треххвостого. Прямо передо мной шагал Двукосый: его длинные черные косы ритмично покачивались за спиной. Он закрывал мне обзор, но иногда я замечал впереди взмахи знакомых белокурых хвостов. Все, с кем я встречался взглядом, приветливо улыбались мне: можно было подумать, что никакого происшествия на поляне не было. Что ж, и слава Богу. Носильщики весело (как мне казалось) переговаривались друг с другом свистом и стрекотом. В какой-то момент впереди замешкались: не успев затормозить, я чуть было не натолкнулся на Двукосого. Оказалось, они менялись поклажей. Вскоре связка жердей уже покачивалась между четырьмя другими спинами, а Треххвостый и его товарищи рассеялись по колонне с навьюченными взамен тюками. Тропа снова расширилась – можно было идти по двое. И тут же справа от меня возникла белобрысая хвостатая голова и неизменная сияющая улыбка.
- Должно быть, вы разочарованы? – сказал Треххвостый на моем родном языке и подмигнул. – Вы, наверное, ждали от традиционного общества большей последовательности. Наказать – так наказать, жестко и без поблажек. А тут – какой-то мягкотелый постмодернизм, а?
- Я уже научился тут ничему не удивляться, - рассмеялся я. – В том числе и всему тому, чем вы еще намерены меня удивить. Хотя, пожалуй, да – нестыковочка. Нарушение законов жанра. Вы должны были быть непреклонны. Общество табу не терпит послаблений, иначе – смерть традиции.
Мой спутник понимающе кивнул.
- Все правильно. Только где ж вы тут видите традиции? Они никак не могли возникнуть за 50 лет. Слишком малый срок. Тут еще живы люди, которые приехали из-за стены, из цивилизации.
- Что же скрепляет вас?
- Голый рационализм. Мы делаем лишь то, что разумно и полезно для нашего мира. А что не полезно – не делаем.
- Получается, именно в данном конкретном случае было полезно простить нарушителя?
- Во всяком случае, вреда в этом не было. Насчет пользы – я пока не уверен, но все может быть. Я же не провидец. Вобщем, было 50 на 50 «за» и «против».
- Что же заставило принять решение «за»?
- Потому что ты об этом попросил, - шутливо поклонился он, внезапно перейдя на «ты».
Конечно, я сомневался, что Ержи простили исключительно в угоду мне. Кто я такой, чтобы влиять здесь на принятие решений! Но в целом все сказанное звучало логично. Власть традиции нужна лишь в мифологизированном обществе. Там, где люди давно забыли, почему нарушать тот или иной запрет вредно; они не нарушают, потому что боятся наказания, и все. А если все кругом знают, что это попросту вредно? Тогда традиции, табу, наказания становятся просто не нужны. Но ведь это невозможно – общество совершенных сверхлюдей. Я же отлично знаю, что это невозможно! И потом… это делает избыточной религию. Нужно спросить об этом, да!
Я собрался с духом.
- Скажите… а вы верите в богиню Сабину? Вот лично вы?
- Разумеется, - не моргнув глазом, ответил он.
- А другие? Все остальные, кто здесь живет?
Треххвостый посмотрел поверх моей головы на зеленую долину, освещенную утренним солнцем.
- Как принято в таких случаях отвечать, я не могу быть уверен на все сто процентов, - ответил он с мягкой улыбкой. – Но полагаю, что да.
- Но ведь это иррационально! – воскликнул я. – Это противоречит логике! Вы, который только что говорили мне о разумности и полезности, верите в то, что есть некое сверхсущество, которое отвечает за крошечный кусочек земного шара! А кто в этом случае отвечает за все?
- Этого я не знаю, - серьезно ответил Треххвостый.
- Ты, который знает, что такое постмодернизм, может верить в разделение труда между богами?!
Я так разнервничался, что попеременно называл его то на «ты», то на «вы». Благо, мы вели беседу на моем языке, где это возможно.
- Я не сказал, что верю в разделение труда между богами, - поправил Треххвостый. – Я верю лишь в богиню Сабину…
- Тогда ты должен допускать пантеизм, а это в высшей степени неразумно, - перебил я. – Если гипотеза единого творца всего сущего хоть как-то увязывается с научной картиной мира – ну, предположим, это Бог сотворил Большой взрыв и он же установил все физические законы Вселенной – то идея населить уже существующий мир разными локальными божками и верить, что они им управляют – это, прости, абсурд…
- Прощаю, - улыбнулся Треххвостый. – Хотя по законам традиционного общества должен бы был не простить. Ты же вроде как покусился на самое святое – на веру.
Я побледнел.
- Прости, пожалуйста, я просто хотел понять…
- Ладно, ничего страшного. Но если тебе угодно, то само допущение акта творения мира позволяет следом допустить все, что угодно. Во всяком случае, ничего нелогичного в существовании Сабины для меня нет. И потом, знаешь – я не теолог. Мне не нужно доказывать ее существование. Для меня оно очевидно.
Я не смел ничего сказать и молча шагал рядом. Треххвостый чуть поправил лямки и поморщился – все-таки его тюк был здорово тяжел, судя по тому, как натянулись кожаные ремни. Моя котомка была не в пример легче.
- Понимаешь, само существование нашей страны иррационально. С этим ты, надеюсь, согласишься? Почему нас до сих пор не уничтожили? Почему не уничтожают в данный конкретный момент?
- Это всегда было для меня невероятной загадкой, - выдохнул я.
- И объяснений тому нет. Да, мы сражаемся, когда на нас нападают; некоторые гибнут. Но если бы не какое-то чудо, которое все эти годы хранит нас, все жертвы были бы напрасны. Нас бы давно захватили. В новостях нас объявили бы тоталитарной сектой, члены которой безнадежно одурманены своими вождями вплоть до полного помешательства. В итоге тех, кого бы не убили, навсегда закрыли бы в психушках. А здесь было бы все вырублено и застроено виллами и отелями.
- О, олигархи моей страны поспешили бы сюда первыми, - согласился я.
- Территориальные ресурсы, которые есть у нас, сегодня нужны всем. Они бы быстро прожевали их, а так как нас мало и страна маленькая, о нас бы вскоре забыли. Все бы забыли, даже самая-самая прогрессивная общественность, которая всегда всех жалеет. Несчастий на планете хватает и помимо нас, и они вынуждены были бы забыть. И все было бы кончено навсегда. Понимаешь, как это легко? Так почему же этого не происходит?
- Чудо, - вымолвил я, помолчав.
- Вот именно.
- Значит, она творит это чудо? Сабина?
- Я не вижу других вариантов.
- Но почему бы вам не принять идею христианского бога? Зачем умножать сущности?
- Ты опять обращаешься ко мне, как к богослову-теоретику. Впрочем, если тебе угодно, отвечу, как теоретик. Если бы сабиняне стали христианами, то пришлось бы согласиться с посылкой о богоизбранном народе – в данном случае нашем. Потому что иначе с какой стати бог осыпал такими милостями именно нас? Но мне эта идея кажется искусственной.
Я не унимался.
- Зачем богоизбранный народ? Предположим, Богу угоден такой вот рай на земле, как у вас, поэтому он вас оберегает. Тем самым он, возможно, желает что-то показать остальному человечеству. Ну, предположим, пример праведной жизни… Это как пример, я не настаиваю! И тогда все сойдется удивительно логично, и не потребуется никакой Сабины…
Я остановился, почувствовав, что меня заносит, как после каши Хоба. Треххвостый ласково взглянул на меня.
- Ты предлагаешь мне выбрать подходящую религию, как товар в магазине, по принципу ее логичности? Но верующие люди так не могут. Они просто верят, и все.
- Да, пожалуй, это было странное предложение, - согласился я.
- И вообще, не слишком ли мы увлеклись религиозными спорами?
Мы некоторое время шагали молча. Треххвостый стал дышать медленней и глубже – видно, здорово его сегодня нагрузили. Выходит, и у суперменов есть предел. Удивительно, что при таких нагрузках он ухитрялся еще и вести философские беседы. Мне припомнился рассказ Адольфо Биой Касареса (название я забыл) об одном чрезвычайно логичном интеллектуале, который был адептом классического древнегреческого язычества. Его герой чрезвычайно убедительно показывал, что с точки зрения логики вера во множество богов, по крайней мере, не менее логична, чем христианство.
- А ты не знаешь, мои товарищи остаются на стойбище или тоже куда-нибудь уходят? – спросил я, решив переменить тему. – Я толком не успел попрощаться с ними, не спросил их планов…
- Как ты, наверное, заметил, мы постоянно передвигаемся, - сказал Треххвостый. – Вряд ли и они долго засидятся на одном месте. Но потеряться у нас невозможно. Маленькая страна! Ты еще не раз их всех встретишь.
Я вспомнил рассуждения Марка и решил еще раз поднять вопрос логистики.
- А зачем вы все время передвигаетесь? Ведь логичней было бы экономить энергию. Например, заранее спланировать потребности всех стойбищ и разнести требуемые ресурсы – продукты, стройматериалы, инструменты. Если и делать переходы, то по минимуму. Ведь вы же совершаете массу лишних движений!
- Ну, может, нам просто нравится двигаться? – усмехнулся Треххвостый. – У вас вот есть фитнес, всякие там марафонские забеги. Может, мы тоже хотим держать себя в форме? С другой стороны, специальные занятия физкультурой в традиционной земледельческой коммуне смотрелись бы странно. Вот мы и придумали, как все время тренироваться, при этом не нарушая законов жанра… А если серьезно, то планирование, о котором ты говоришь (я, кстати, видел твою схему нашей экономики – идея интересная), нужно, когда людьми необходимо управлять. Например, когда сообщество очень большое. Но нас достаточно мало для того, чтоб мы безо всякого плана чувствовали общие потребности, как свои собственные.
- То есть ты чувствуешь, что и куда нужно нести, чего и где не хватает, где нужна твоя помощь?
- Не только я. Все мы.
- Ты хочешь сказать, что у вас что-то вроде телепатической связи друг с другом?
- Конечно, если ты исследуешь этот вопрос и откроешь у нас телепатию, я не стану тебе мешать, - рассмеялся Треххвостый. – Но мне кажется, это предположение, э-э… излишне. Вот, например, ваша обычная семья. Она же функционирует без какого-то специального плана, верно? Надо пойти в магазин – кто-то собирается и идет. Надо починить крышу – и тот, кто способен это сделать, одевается и лезет на крышу. А почему нельзя реализовать это в сообществе побольше?
- Во-первых, потому, что в семье все связаны родственными узами, и поэтому чувствуют потребность заботится друг о друге. А во-вторых, потому, что в маленьком коллективе договориться между собой проще, чем в большом. Опыт коммунистических проектов это показал. Правда, у вас тут тоже должно быть много родственников… Но все равно, две тысячи человек – это количество, при котором предел стихийной договороспособности давно пройден. Дальше – только нормирование, законы и предписания.
- Ну, тут я уж и не знаю, как тебе возразить, - комично вздохнул Треххвостый. – Ты совершенно убедительно доказал мне, что нас не существует!
- Я лишь показал, что у вас должны быть постоянные нестыковки и ошибки, потому как вы действуете без плана.
- Должно быть, они и есть. Но мы их оперативно исправляем, потому что быстро бегаем!
Тут Трехвостый отвлекся, оглянувшись назад. Оттуда слышались голоса; похоже, там требовалась его помощь. Один из носильщиков жердей, хоть крепился изо всех сил, но уже выбивался из общего ритма. Короткий обмен пощелкиваниями языком – и вот четверка уже остановилась, опустила ношу на землю, и Треххвостый накинул лямку вместо уставшего товарища. Тот, кого он сменил, был совсем юный худосочный парнишка, лет шестнадцати, стриженный в кружок. Он с измученным видом сразу же опустился на землю, чтобы хоть чуть-чуть передохнуть. Его лицо при этом не выражало ни досады, ни сожаления, ни стыда – ничего из того, что по идее должен был бы чувствовать член мужского коллектива в подобной ситуации. Как раненый муравей, чью оброненную ношу подхватили другие, паренек демонстрировал полную покорность судьбе. Невольно я снова задумался о бедности здешних эмоций. Даже Треххвостый и тот выражал больше чувств, когда дружески хлопнул парня по плечу, прежде чем двинуться дальше. Или, может, они просто умеют мастерски их скрывать? Опять-таки – возьмем средневековую японскую традицию. Все упражнялись в сокрытии своих чувств, но ведь чувств-то от этого не становилось меньше… Или становилось?
Оставшись в одиночестве, я оглянулся по сторонам. Мы определено поднимались все выше. Либо путь к морю лежал через гору, либо мы должны были прежде зайти еще куда-то. Мы шли над зоной леса. Купы деревьев темнели внизу, а вокруг нас расстилались изумрудные лужайки с цветущими кустами. То и дело тропу пересекали переливчатыми ленточками ручейки. Всюду были рассыпаны яркие цветы. Жаль, я не знал названия ни одного из них, кроме разве ярко-синего – горечавки, которую мы встречали вчера. Снежно-белые крупные звезды – может, это анемоны? А еще розовые, малиновые, желтые, фиолетовые, всех форм и размеров. Картинка походила на пейзажи из фильмов в жанре фэнтези: где-то в таких горах должны обитать всевозможные эльфы и сказочные принцессы (пока, конечно, в их жизни не случились необходимые по сюжету неприятные события). Если бы не дивные ароматы, да если бы не моя усталость пот тяжкой ношей, которая как нельзя лучше давала почувствовать реальность происходящего, я бы поверил, что вижу сказочный сон. Но это был не сон – это была Сабиняния, и я был внутри нее. Я чувствовал запах своего пота и слышал свое тяжелое дыхание, и впереди и сзади меня шагали (уже гораздо медленнее, чем в начале пути) мои спутники.
Оглянувшись, я заметил шагах в пяти от себя Ержи. Он шел, слегка согнувшись, лицо его было раскрасневшимся и мокрым от испарины. И все же он нашел силы, чтобы поднять руку и помахать мне. Солнце выкатилось в зенит, и утреннюю прохладу сменил полуденный зной. Хоть мы поднялись достаточно высоко – за лесом уже было видно море – ветра не было, и солнце припекало. Я обратил внимание, что все бывшие с нами женщины уже идут без поклажи. Их котомки перекочевали на мужские плечи или в руки: мужчины несли их, взявшись за лямки попарно. Особенно сильно устали носильщики жердей, хотя под каждой лямкой уже не раз сменились спины, тащившие ее. Я ждал если не команды, то хотя бы предложения остановиться на привал. Но тщетно: тяжело дышавшая процессия продолжала медленно тащиться по тропе. Догадавшись, что гордые и мужественные сабиняне лучше умрут, чем выскажут что-нибудь подобное, я уже готов был взять роль «слабого звена» на себя, как вдруг весь караван внезапно остановился. Носильщики разом принялись освобождаться от груза. Ей-богу, никакого указания я не слышал: за истекшие сутки мой слух уже научился отличать своеобразные звуки сабинянского языка. Ни Треххвостый, ни кто-то другой ничего не говорили. Оставался один вариант: именно в этом месте на маршруте предполагалось делать остановку.
Большинство путников уселись или легли на траву; лишь Треххвостый с коллегами-спецназовцами, немного переведя дух, заставил себя принять вертикальное положение. Видимо, несмотря на его самоподшучивание, неписанный кодекс чести действительно обязывал солдат все время демонстрировать жизнестойкость. Я решил не отставать от них, и немедленно принести какую-нибудь пользу обществу.
- Может, мне развести костер? – нерешительно обратился я к Двукосому, который прохаживался рядом, разминая руки и ноги. – Если у нас найдется котелок, то наберем из ручья воды и вскипятим чай… из каких-нибудь трав, как вы любите.
- Нет, что ты, здесь нельзя. Если бы мы делали костры во всех понравившихся местах, у нас бы вскоре вся трава была выжжена. Кострища у нас только на стойбищах. Ну да ничего, к обеду дойдем! Будет там и еда, и чай, - ободрительно улыбнулся он.
Ну надо же, как это я сам не догадался. Это же природоохранная классика всего мира – не выжигать землю кострами. За всеми впечатлениями я и забыл, что забота об окружающей среде здесь стоит на первом месте. Именно ради нее приносятся все эти многочисленные жертвы вроде тяжелого труда и спартанских условий жизни. Впрочем, сейчас они не выглядели особенно мучительными: было жарко, горячее питье не требовалось, и мои спутники с наслаждением прильнули к ручейку, который, видимо, и сделал эту живописную лужайку постоянным местом привалов. Трава вокруг не была вытоптана, что можно было ожидать от стояночного пункта, а вдоль ручья шла ложбина, густо заросшая малиной. Кусты были усыпаны крупными пунцовыми ягодами. Стараясь ступать осторожно, чтобы не растоптать побеги, но и не поцарапаться колючками, люди с удовольствием лакомились. Но они не набрасывались, а ели медленно и вдумчиво, словно боясь кому-то помешать. Солдаты и тут, очевидно, решили подвергнуть себя испытаниям, потому что почти не притрагивались к малине. Стоя посреди поляны, они с улыбками о чем-то переговаривались. Треххвостый и Двукосый взяли лишь по одной ягоде, будто желая удостовериться, что это точно съедобно и «гражданским» ничего не угрожает. Было ли их стремление к самоограничению общим порывом, или одна часть подчинялась правилам, установленным другой частью – трудно было сказать. Однако я заметил, что самый юный солдат, тот, что не выдержал ноши, поедал в сторонке ягоды с большим аппетитом, успевая параллельно перешучиваться с девушками, с которыми делил урожайное место. Я с тревогой ожидал, что старшие, особенно Треххвостый, выразят свое недовольство по поводу столь «немужского» поведения. Но нет: они, хотя и заметили его невинную слабость, но лишь посмеивались, незаметно показывая на него.
Ержи лежал на боку, даже не потрудившись снять свой баул. Измученным, правда, он не выглядел, потому что методично объедал низкорослый куст, растущий прямо перед его лицом.
- Ешь, не стесняйся! - весело крикнул он мне, заметив, что я сижу без движения. – Тут на всех хватит.
Я встал было, чтоб пособирать ягоды, но тут меня переманило дивное, как музыка в раю, журчание ручья. Чистая и прозрачная вода его переливалась на солнце, как россыпь бриллиантов. Я опустил потное лицо в воду, всасывая ледяную влагу и заодно любуясь разноцветными камушками на дне. Когда я поднял голову, отфыркиваясь, рядом стоял Двукосый и протягивал мне горсть ягод на своей исцарапанной ладони. Когда же он успел набрать? Я с благодарностью принял угощение и сразу же сунул ягодку в рот. Это было божественно.
- А вы как же?
- Еще наемся, - махнул рукой он. – Я же здесь с рождения. Было время поесть.
- Вы всегда останавливаетесь в этом месте?
- Вообще-то в первый раз. Обычно мы идем другой дорогой, более пологой. Но сегодня пришлось поменять маршрут. Собирались идти к приморскому стойбищу, но оказалось, что жерди им принесут из другого места, поближе. А верхним, которые пасут скот, жерди гораздо нужнее – у них там совсем плохо с древесиной. Так что мы пока повернули наверх. Эта тропа – малохоженная, груз по ней нести неудобно. Ну да что ж делать, бывает вот и так… Да ничего, скоро дойдем до моря, еще накупаешься!
Но мое озадаченное лицо выражало вовсе не тоску по морю. Я не мог взять в толк, когда и как группа получила информацию о том, что рыбакам больше не нужны жерди? Мы действительно проходили одну развилку, еще в самом начале пути. Но там не было никого, кто бы сказал, что вниз идти не надо, а надо лезть наверх. И в поведении товарищей я тоже не заметил никаких перемен. Все невозмутимо, один за другим, повернули налево и вверх. Тут и вправду можно было заподозрить телепатию! Может, правда, «старшины» знали о наших планах еще в лагере, а сообщить остальным решили уже на марше, чтобы не слишком огорчать их предвкушением тяжелой тропы? Я пока не научился угадывать интонации этого удивительного языка. Если свист и пощелкивание не сопровождается явными положительными эмоциями – улыбками или смехом – то непонятно, читают ли тебе романтическое стихотворение или объявляют о скором изгнании.
В самый разгар моих раздумий я заметил боковым зрением какое-то светлое пятно на поляне. Оглянувшись, я увидел на поляне нового необычного человека. Пришелец был невысок ростом и закутан в очень светлое (в сравнении с остальными) одеяние. Тоже довольно линялое, одно, однако, выдавало регулярные попытки его постирать, чего нельзя было сказать о других. Еще одно отличие состояло в том, что балахон незнакомца спускался значительно ниже колен, почти как у женщин. Во всем остальном он был одет даже проще остальных: волосы подстрижены предельно коротко – может, они ранее даже были обриты. Поясом служил веревочный шнурок. На ногах были плетеные сандалии, опять-таки похожие на женские. Никакой поклажи у мужчины не было; он шел по тропе налегке. Интуитивно я сразу догадался, кто это мог быть. Однако для жреца ему недоставало, я бы сказал, подобострастия окружающих. Я почему-то ожидал, что перед представителями духовно-административного сословия здесь все сразу если не падают ниц, то хотя бы низко кланяются. Но человека в белом приветствовали, как и всех остальных, лишь обычным легким поклоном с прикладыванием руки к груди. Более того, поклонились лишь те, кто стоял к нему ближе всех. Те, кто находился подальше, даже не прервали процесса добывания ягод. Правда, смех девушек сразу смолк: все как будто прислушивались, но при этом делали вид, что ничего не происходит. Человек в белом (условно белом) быстро и тихо обменялся несколькими фразами с ближайшими к нему, в том числе Треххвостым и Многокосым. На их поклоны он отвечал едва заметным кивком; одно это и маркировало его особенное положение. Мы встретились взглядами, и я тоже поклонился. Незнакомец кивнул, не меняя выражения лица; его совершенно не удивило мое присутствие.
- Похоже, служитель культа, - шепнул мне Ержи, подсев поближе и пытаясь выбраться из своего баула. Он уже вполне оправился от утреннего позора. – Интересно, зачем он пришел? Наверное, контролирует, все ли в порядке. Или будет отдавать указания.
- Можешь у него спросить.
- Не похоже, чтобы его особенно боялись. Хотя, может, это какой-нибудь низкоранговый жрец. Главные-то вряд ли вот так пешком ходят.
- Ну да, их носят в паланкинах, - шутливо сказал я. – Имей в виду: даже если он нас не услышит, то таким-то мистическим образом все равно узнает, о чем мы с тобой сейчас говорим. Я уже не раз замечал, что они тут передают друг другу информацию без слов. Маловероятно, конечно, но такое чувство, что они мысли друг друга читают.
Между тем жрец, закончив краткую беседу с теми, кто, видимо, относился к «высокоранговым» в нашей группе, еще раз кивнул и двинулся по тропе вниз.
- В таком случае и языками щелкать нечего, - пробормотал Ержи, глядя ему вслед. – Если и так все понятно, зачем они еще и разговаривают? Хотя, может, просто для красоты. Или уточняют подробности телепатической передачи… Я так понял, у нас планы поменялись, идем не вниз, а в горы? Мне, впрочем, все равно, лишь бы идти со всеми. Слушай, - он смутился, вспомнив давешнее, - мне неловко за утреннее происшествие. И тебе пришлось поучаствовать. Ты не очень сердишься?
- Все в порядке. Хорошо, что ты пока здесь.
- Что ты, теперь-то я все понял. Больше не повторится. Был хороший урок. – Ержи вздохнул. – Я хотел сразу бросить сигареты в костер, но мы так быстро стартовали, что я не успел. Придется до следующего костра ждать.
- Не забудь только.
- Не забуду. Ох, неужто опять подниматься? Вроде ж только присели!…
Группа вдруг разом прекратила сбор ягод и принялась собираться – навьючивать грузы, подтягивать веревки и ремни. Делалось это неторопливо, но абсолютно синхронно и опять-таки без всяких команд. Нельзя сказать, что кто-то начал первым, а остальные повторили: нет, все поднялись в один миг.
- Здорово у них тут организация отлажена, - прохрипел Ержи, с трудом взваливая баул. – Прямо универсальные солдаты. Мечта любого диктатора. Встают без команды, садятся без команды. Как компьютеры. А может, это ихние компьютеры ими управляют, а? Ну там, микрочипы в мозги вживлены?
- Уфф, будем считать, что ты разгадал секрет Сабинянии, - сказал я, подгибаясь под своим грузом.
Сейчас он показался мне гораздо тяжелей, чем утром. Мысль о том, что нужно будет тащить его вверх еще несколько часов, сильно испортила мне настроение. В горных походах я бывал, но там вес поклажи эргономично распределялся по спине с помощью хитроумной конструкции рюкзака. Здесь же он жестоко и мучительно давил на плечи.
- Что ж, мы этого хотели – прочувствовать естественный образ жизни на себе, - в свою очередь, простонал я.
Я бросил взгляд на носильщиков жердей, и мне стало немного легче, потому что я понял, что им-то намного тяжелей: у каждого, помимо неподъемной связки, за спиной висела еще и индивидуальная котомка. А Треххвостый поверх нее приторочил еще одну, снятую с плеч какой-то из женщин.
- Первый парень на деревне, - шепотом прокомментировал Ержи, с трудом глядя исподлобья. – Что делать, надо держать марку. Но я бы так не смог. Даже взамен почета и уважения. И дамской любви.
Остальные солдаты тоже не отставали. Перегрузив на себя все, что только было возможно, они первые ступили на тропу. На худых исцарапанных ногах рельефно двигались мышцы. За первой четверкой пошла вторая, за ней потянулась вся вереница. Мы с Ержи обреченно пристроились в хвосте.
- Я все-таки не понимаю – вот они такие умные, знают столько же, сколько наши интеллектуалы, и даже больше, - проговорил он, волоча ноги. – Но почему же они не могут сконструировать удобный рюкзак из подручных материалов? Из тех же тряпок и ремней можно сшить что-то вполне переносимое. Но такое чувство, что они специально себя истязают. Они что, все тут проверяют себя на прочность, а не только эти спортсмены?
- Может, у них просто нет времени… ох… этим заниматься, - отвечал я, пытаясь ровно дышать. – Сам видишь – традиционное производство, традиционный быт… На это все уходит уйма времени… Какие уж тут инновации… К тому же все заняты перетаскиванием грузов туда-сюда… Вот и не успевают подумать.
- Потому-то они и не доживают до старости. Наверняка к пятидесяти годам большинство умирает от сердца. При том, что не курят и не пьют. Хотя… наверное, им так и надо, чтоб не было перенаселения. Тогда, получается, все правильно продумано… Женщин, правда они облегчают… Традиционному обществу это не очень свойственно, но тут же вообще черти-какой идейный микс. Но старух я тоже что-то не приметил. Либо они прячутся по каким-то дальним фермам, либо тоже не доживают…
- Наверное, женщины часто умирают от родов, - сказал я. - Точнее, к третьим-четвертым родам накапливаются болезни, медицины-то нет… А так все верно: им не нужно, чтобы старики выживали. Иначе лет через двадцать их будет уже некуда селить, и еда закончится.
Тут один из парней из кружка Треххвостого немного отстал и, дождавшись нас, сказал:
- Если тяжело, можете не торопиться. Идите, как идется. Здесь одна тропа, поворотов нет. Она приведет прямо к лагерю. А мы пойдем быстрее – много дел.
С этими словами он убежал вперед, как будто никакого баула, возвышающегося над его головой, и в помине не было.
- Может, сядем прямо здесь? – тоскливо сказал Ержи, глядя ему вслед. – Да нет, шутка. Придется хоть немного проползти. Мы ж только вышли.
Группа скоро скрылась за отрогом горы, заросшим густым кустарником. Мы шли медленно, часто останавливались и стояли, нагибаясь вперед, чтоб дать отдохнуть спине и плечам. Ержи подобрал пару кривых веток – они худо-бедно служили посохами. Как я рассудил, ломать живые ветки тут не стоило. В какой-то момент подъем закончился и тропа пошла почти горизонтально; но к той поре мы уже так измучились, что не ощутили радости. Цветущие травяные склоны постепенно сменял кустарник. Тонкая тропа вилась меж зарослей, и мы уже не видели, куда идем. Стали появляться и деревья. Вскоре они заслонили и море, и горный склон, и мы оказались в узком зеленом тоннеле. Но внезапно, когда мы уже отчаялись куда-нибудь прийти, тоннель раздвинулся и вдали показались постройки.
На сей раз домов было два. Ближайший из них очень походил на тот, где мы ночевали: тот же деревянный каркас, обтянутый чем придется. Разве что он был поменьше. Но, видимо, наши жерди как раз и призваны были решить эту проблему. Перед домом суетились люди, закапывающие жерди в землю. Видимо, они намеревались пристроить еще несколько комнат-ячеек. Среди работающих, как и следовало ожидать, мелькали вездесущие белобрысые хвосты. Похоже, наш знакомый никак не мог допустить, чтобы какое-то важное дело обошлось без него.
За домом расстилалась большая поляна, на краю которой примостилось еще одно строение. Я мог бы решить, что это еще один дом, если бы коровья морда, видневшаяся в глубине под навесом. Вокруг стояли и лежали другие коровы; чуть поодаль блеяли сбившиеся в кучку овцы. Было даже несколько коз. По-видимому, этот небольшой зверинец снабжал скудной белковой пищей ни одну сотню человек. Сабиняне, как всегда, неторопливо работали: одни занимались укладкой сена под навес, другие возились на огородах, которые обрамляли скотный двор. Должно быть, скотину недавно пригнали с пастбища: слева от тропы поднимался безлесый холм, и там еще оставалось несколько животных, лениво пасущихся на солнцепеке. В остальном все было похоже на Стойбище Трех Ручьев. Напротив жилого дома помещался кухонный навес, костер и бревна для сидения. В дальнем углу навеса была устроена «подсобка», где хранилась утварь и краткосрочные запасы еды. Около навеса находились несколько человек, среди которых я узнал и тех, кто пришел вместе с нами. Там была и Кен - девушка, которая ждала суженого с другого стойбища. Она первой подняла голову и заметила нас. Приветливо кивнув издалека, она снова погрузилась в дела.
Несмотря на сильное желание сбросить поклажу прямо на тропе и упасть, мы добрели до кухни. Спросив, куда девать баулы, мы добавили их к большой куче, сложенной под навесами. Почти сразу же к ним подошли двое детей – мальчик и девочка – и, заглянув внутрь, принялись аккуратно раскладывать принесенную нами еду по местам.
- Устали? – спросила Кен. - Да, здорово же вас нагрузили.
- Чего уж там, - вздохнул Ержи. – Наша репутация растоптана вконец. Мы не смогли догнать ваших молодцов, хотя те тащили вдвое больше нашего.
- Ничего страшного, - рассмеялась Кен. Она не была красавицей – слишком круглое лицо и пухлые щеки, но маленькие глазки смотрели ласково, как у доброй мягкой игрушки. – Это ведь дело привычки. Если бы вы бегали туда-сюда всю жизнь, как мы, вы бы этой дороги и не замечали!
- Да, пока не померли бы… - пробормотал Ержи и тут же осекся. – Я хотел сказать, что я бы вряд ли к таким нагрузкам смог привыкнуть… Э-э, может, вам тут помощь нужна? Мы вот в том лагере уже обрели кое-какой походный опыт, - усмехнулся он. - В смысле, наколоть дров, так чтобы ноги себе не перерубить, наверное, сможем.
- Вы себя недооцениваете, - любезно улыбнулась девушка. – Вобщем, при кухне пока рук хватает, а вам, к тому же, отдохнуть бы не мешало. Закиньте вещи в дом, а потом идите собирать ойт. Это трава такая, - пояснила она, увидев наши непонимающие лица.
- Та самая волшебная трава, которая делает кашу сверпитательной?
- Одна из множества волшебных трав.
- О, а вы не боитесь выдавать нам эту тайну? – шутливо воскликнул Ержи. – Нет, вы представляете, какую силу получит наш мир вместе с рецептом такой каши? Это ж можно всю Африку накормить. И поставить под ружье.
- Не боимся, - ответила Кен, склонившись к разделочной доске, где лежала кучка мелко-мелко порезанной травы – может, той самой ойт. – Этот вид много где растет, считается сорняком. Забыла только название. Ну да сами узнаете. Секрет в том, с чем и в каких пропорциях смешивать.
- Тогда не показывайте, не показывайте, а то вам придется нас убить, - запричитал Ержи, картинно закрыв глаза руками. – Пойдем скорей отсюда, а то еще увидим что лишнее!
- Ага, да… Но с какой стороны нам заходить? Где тут мужская половина? – спросил я, поспешно отвязывая от баулов наши с Ержи маленькие рюкзачки; мы приладили их еще в дороге, чтоб не тащить в руках.
- С любой. Это весь дом – мужской. А женский – вон там. - Кен указала головой на плоскую крышу, возвышавшуюся за деревьями.
До этого я ее не замечал. Оказывается, здесь было еще одно, двухэтажное строение.
- Ну надо же, кто бы мог подумать, что там живут женщины, - говорил Ержи, пока мы с ним подыскивали незанятую ячейку в мужском доме. – А я было решил, что это привилегированные хоромы жрецов.
- Ничего себе – привилегированные! Те же жерди и грязные тряпки. Разве что в два этажа. Да и то я бы так не сказал. Эти два этажа – как полтора. Каждый едва доходит до человеческого роста.
Мы выбрались из мужского дома и издалека рассматривали женский.
- Ну да, пожалуй, - согласился Ержи. – Такой двухэтажный скворечник. Лежать или сидеть разве что. Впрочем, они все в этих домах только спят… Встанут, отряхнутся – и снова в путь. Романтика… Мечта Пол Пота! Ничего личного, никакой собственности, кроме бус и поясов с мешочками. И всегда готовы переброситься на новую сельхоздислокацию…
- Кен не очень похожа на замученную Пол Потом. Да и Сэн, и все прочие.
- А откуда ты знаешь, что нам все показывают?
Это было справедливо, и я замолчал. Мы вернулись к кухне, где Кен выдала нам по большому мешку с веревочками, посоветовав привязать их поясу.
- Вот он, наверняка знаете, - она вынула откуда-то увядший стебелек с розово-белыми цветами.
Действительно, я видел это растение много раз и считал банальнейшим сорняком. Названия, к сожалению, я не знал. Ержи тоже.
- Не бойтесь, не перепутаете, - напутствовала нас Кен. – Они растут во-он в той стороне. Рвите примерно в десяти сантиметрах от корня.
Мы напились воды из котла, зачерпнув ковшиком, и двинулись в заросли. Сначала мы случайно наткнулись на мужское отхожее место: оказалось, тропа вела туда с другой стороны. Также, как и на Трех Ручьях, оно состояло из продольной ямы и домика для интимных отправлений. Я смутился, увидев около ямы Двукосого. Но Ержи как ни в чем не бывало помахал рукой, и Двукосый столь же непринужденно кивнул.
- Вижу, у вас все в порядке, - заметил он, не отрываясь от своего занятия. – Вы, кстати, быстро дошли. Мы думали, что и к обеду не успеете.
- Еще пару лет ежедневных тренировок, и будем быстрее вас бегать! – ухмыльнулся Ержи.
- Забирайте отсюда правей, и скоро – вот там - увидите заросли ойта. – Двукосый закончил дело и, придерживая штаны одной рукой, другой показал в нужном направлении. – Там его много. А еще малина и ежевика. Совместите приятное с полезным, - добавил он, завязывая тесемки штанов.
Мы двинулись в указанную сторону и вскоре действительно встретили первый бело-розовый цветок. Потом еще и еще, и вскоре мы уже стояли по колено в цветах. Ержи из любопытства пожевал стебель.
- Тьфу, гадость, - сплюнул он. – Да и цветки не слаще. Обычная горькая трава. Никакой особой питательности я тут не замечаю. На ту зеленую кашу не похоже. Разве что цветом листьев. Знаешь, по-моему, она пошутила.
- Может, его назначение – какое-то другое? – предположил я. – Может, это что-то лекарственное?
- Кто знает… А может, они просто решили занять нас бессмысленной работой. Чтоб не путались под ногами. Ну и в воспитательных целях, конечно.
Как наказала Кен, мы рвали побеги по одному и кидали в свои мешки. Время от времени я приминал содержимое мешка, чтобы оно занимало меньше места. Малине мы тоже уделили должное внимание. Благо, она росла вперемешку с ойтом. Трава, видимо, была не светолюбива, и спокойно цвела в тени малиновых и ежевичных кустов. Чтобы лакомство не мешало рабочему процессу, я постановил срывать одной рукой побег ойта, а другой – ягоду, отправляя ее в рот. Моя совесть согласилась с тем, что такая параллельность практически не уменьшит количество собранной травы. Ержи, кстати, делал то же самое, только вряд ли подводил под это столь сложную теоретическую базу. Двигаясь в поисках наиболее густых цветочных массивов, мы медленно описывали по лесу замысловатую дугу. Я было подумал, что эдак мы можем случайно заблудиться. Компасов у нас не было, а плотный кустарник выше человеческого роста, из которого, помимо деревьев, состоял лес, давно скрыл все звуки стойбища. Но не успел я всерьез этим озаботиться, как увидел сквозь ветки открытое пространство. Приглядевшись, я понял, что мы случайно вышли как раз к женскому дому. Словно по команде, мы оба остановились, чтобы как следует его рассмотреть. Это просто удивительно, насколько стимулирует любопытство гендерная сегрегация! Похоже, обитаемым у дома был только второй этаж. Первый представлял собой едва прикрытый тряпками каркас из жердей, почти лишенный внутренних перегородок; внутри виднелся какой-то скарб. А может, съестные припасы. Зато второй этаж, начинавшийся на высоте примерно 180 см, был аккуратно закутан занавесками, как и одноэтажный мужской дом. Пока я раздумывал, зачем понадобилось устраивать женское жилище на такой высоте от земли – наверное, туда неудобно забираться, да и непонятно, как отапливать второй этаж – одна из занавесок отодвинулась, и я увидел женское лицо. Издали оно показалось мне довольно симпатичным. Девушка была чем-то очень оживлена. Судя по веселому, хоть и негромкому, смеху из-за занавески, она была там не одна: с ней, по крайней мере, сидели еще две подружки. Девушка пытливо посмотрела по сторонам, даже заглянула вниз, под дощатое перекрытие. Она явно кого-то искала – кого-то, кто должен был быть совсем рядом, но вдруг куда-то исчез. Этот таинственный кто-то, оказывается, спрятался в кустах чуть в стороне от нас; улучив момент, он выскочил с веселым воплем, когда девушка менее всего это ждала. В одну секунду подбежав к постройке, парень (это был один из тяжеловозной команды, тащившей жерди) ухватился за бревно перекрытия, подтянулся и встал на руках, оказавшись лицом почти вровень с девушкой. На втором этаже раздался счастливый визг, сразу удвоившийся и утроившийся силами компании подружек. Сначала девушка попыталась было закрыть занавеску, но парень, с удивительной сноровкой удерживая свое тело на упоре лишь одной руки, второй ухитрялся мешать ей это сделать. Видимо, правая рука у него была невероятно сильной, потому что левая, которой он схватился за занавеску, ничуть не оттягивала ее вниз; да и борьба, которую он вел с девушками за контроль над тряпкой, была шуточной. С его силами он мог бы без проблем сразу перекинуть тело внутрь комнатки и не мучиться. Однако старая как мир игра, которая тут велась, понятно, состояла в другом. В щели между холстинами показались все три смеющихся женских лица. Сначала они пытались справиться с занавеской, однако, убедившись, что левую руку парня им и втроем не перебороть, они сменили тактику: занавеска неожиданно была распахнута, отчего их оппонент не удержал баланса и покачнулся. В тот же миг три пары рук в браслетах из всех сил толкнули парня вниз. Непонятно, специально он сорвался или нет, однако он довольно эффектно отлетел и приземлился метрах в двух от линии жердей. Для меня, думаю, такое падение было бы весьма ощутимо, даже если бы удалось не переломать ног. Но солдат ловко спружинил коленями и через секунду уже снова был на ногах. Вся сцена сопровождалась веселым смехом с обеих сторон. Заметив, что парень встал, девушки проворно задвинули полог. Однако маленькая щелочка в нем все-таки оставалась, свидетельствуя, что внутри жаждут продолжать игру. Благо, что и оппонент попался крепкий и, главное, страстно желавший того же. Он тут же подпрыгнул и снова исполнил гимнастический выход на правой руке, пытаясь левой открыть щелку пошире. Возможно, изнутри занавеску сумели подвязать, потому что щель больше не расширялась. Но она оставалась, и парень приступил к следующему раунду. Опираясь теперь уже обеими руками о перекладину, он сунул лицо в щелку и начал, видимо, переговоры. Наверное, его лицо в отверстии вкупе с его репликами представляли собой комичное зрелище, потому что женский хохот внутри не смолкал. Да и парень не уступал в этом девушкам.
Похоже, внутри наконец решили, что их собеседник вдоволь настрадался, потому что сменили гнев на милость. Полог был отодвинут, парня вновь спихнули за землю (на сей раз более деликатно), и вся женская троица в бусах и косичках подвинулась к краю перекрытия. Оживленный, но уже более миролюбивый диалог продолжился. Главным объектом для парня явно была первая девушка; именно ради нее он демонстрировал тут силовые упражнения. Две другие служили ее добровольной свитой, помогая ей вести остроумную, судя по всплескам смеха, беседу с поклонником. По жанру это напоминало романтические стояния с гитарой под окнами красавицы где-нибудь в старой Испании. Разве что здесь нет гитары (интересно, кстати, используются ли в Сабинянии музыкальные инструменты? Мы пока ни одного не видели, да и раньше я не встречал упоминаний о них). Не хватало также пожилых дуэний, которые должны были ревниво оберегать честь своих юных подопечных. Женщин средних лет и тех было немного, а старых вообще ни одной. Свою честь девушки и парень, похоже, успешно оберегали сами. Впрочем, особенно скрыться тут в любом случае не получилось бы: «стены» были тряпичными, и соседние ячейки, судя по всему, были обитаемы. И происходило там … то же самое! Слегка раздвинув ветви, я смог увидеть фасад женского дома во всю длину. У двух-трех ячеек разыгрывались если не те же самые, то очень похожие сцены. Несколько мужчин стояло внизу, ухватясь руками на перекрытие второго этажа (те, что помоложе, делали вид, что пытаются забраться внутрь), а женщины удостаивали их беседой, кокетливо выглядывая из своих уютных скворешников.
- Ну вот, а мы переживали, что тут нет чувств, - прошептал Ержи, выглядывая у меня из-за спины. – По-моему, с чувствами тут все в порядке. Специальный дом для этого построен!
Я смущенно повернулся к нему.
- Что ты хочешь этим сказать? В каком смысле специальный дом?
Ержи хихикнул.
- Ну, не в этом смысле, конечно. Тут все вполне благообразно. Я просто хотел сказать, что в данном случае гендерная сегрегация направлена вовсе не на то, чтобы заточить женщину в тюрьму, а наоборот, чтобы помочь ей быть ближе к мужчине. Смогли бы они так непринужденно веселиться, если бы ночевали в общем доме? Нет, это было бы неприлично. А тут – созданы все условия для любви!
Правда, именно любви я пока не заметил. В лучшем случае было похоже на юный флирт. Беседы других пар, особенно постарше, и вовсе напомнили мне свидания в женской тюрьме. Разве что и сами «заключенные», и их поклонники были слишком интеллигентны для тюремной публики. Так или иначе, пока все сводилось только к общению под окнами, внутрь никто не покушался залезть, разве что в шутку (ну да, Испания, «Дом Бернарды Альбы» все прочее).
- Похоже на дом свиданий, только без интима, - высказал мою мысль Ержи.
Я тревожно приложил палец к губам.
- Тише, могут услышать!
- Мужской дом есть, женский дом есть. Общий дом с разделенными половинами – есть, - продолжил Ержи шепотом. – Но должны же быть и семейные дома! Как-то же они заводят детей. Пишут же, что у них есть браки.
- Может быть, это специальный дом для добрачного общения, - зашептал я. – Например, тут парень может назначить свидание понравившейся девушке… Или девушка – парню. Ведь у них мало возможностей, так сказать, «погулять» вместе.
- Интересно, а старшие за ними тут присматривают? Ну, чтоб без всяких там шалостей до свадьбы?
Я осторожно выглянул из-за листвы.
- Похоже, они сами за собой отлично присматривают… Да тут и в возрасте люди есть! – удивленно воскликнул я, узнав одного мужчину со вчерашнего стойбища.
Ержи выглянул тоже.
- Ну да, точно, он стартовал вместе с нами… Кажется, его зовут Си. Или как-то так. Теперь понятно, куда так спешил. Да и все остальные. У них явно любовь, смотри.
Мужчина ухватился за бревно руками, пытаясь повиснуть на локте. Роста он был небольшого, а сил, чтобы подтянуться и выйти на руках, уже, видимо, недоставало. Им с подругой было, наверное, сильно за тридцать. Чтобы ему было удобней, она легла животом на перекрытие и наклонила голову. Они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Мы не видели, чтобы они целовались; лица их были серьезные и почти грустные, как у подростков в момент первой любви. Женщина лишь раз коснулась рукой плеча своего друга. Потом легонько провела пальцами по его курчавым волосам и, наконец, погладила щеку.
- Ей-богу, смотрят так, словно навсегда расстаются, - прошептал мне в ухо Ержи.
Но как можно навек расстаться в такой маленькой стране? Тем более было странно, что другие влюбленные, наоборот, веселым смехом возвещали о намерении не иначе как прожить вместе всю жизнь. Слева от нас с упоением флиртовали; справа с дальнего конца дома тоже доносилось хихиканье. Но немало было и таких же «тихих» пар.
- Э, смотри-ка – а я был неправ! – Ержи подбородком показал в левый конец длинного дома.
Я повернулся и успел заметить, как один из мужчин (видимо, тоже не самый юный, потому что это далось ему не без труда) вскарабкался на перекрытие и забрался в одну из комнаток. Занавески за его спиной тут же плотно задернулись – видимо, с помощью женщины, которая находилась внутри. Я подумал было, что в пуританской общине такое поведение смотрелось бы как минимум странно. Но нет: никто из его коллег по любовному общению даже не повернул головы.
- Выходит, тут и такое разрешено! – шептал Ержи. - М-да, неожиданная свобода нравов для коммунистической утопии… При том, что в быту они ведут себя как бесполые пионеры из СССР.
Я тоже был немало удивлен. Когда Ержи упомянул пионеров, мне сразу вспомнился роман «Мы» Замятина. Там жизнь героев тоже была устроена гиперрациональным образом, но именно поэтому в нее логично вписывался свободный секс. При этом к любви он не имел никакого отношения: целью было обеспечить лишь физическое здоровье граждан. При таком механистичном подходе кажущаяся половая распущенность не имела никакого отношения к свободомыслию, и поэтому общественным устоям не угрожала. Жители замятинского мира занимались сексом так же бездумно и бесчувственно, как ели и испражнялись. Может, и здесь воспроизведено что-то подобное? Но нет, я же своими глазами вижу чувства в глазах вот хотя бы этой пары. Более того, это первый пример негативных эмоций (если считать грусть негативной эмоцией), наблюдаемый мною за время пребывания здесь… А не связано ли это с тем, что я впервые подсматриваю за сабинянами тайком от них?
Ержи словно прочитал мои мысли. Правда, тот факт, что сабиняне умеют грустить, интересовал его в меньшей степени, нежели сексуальная свобода.
- Обрати внимание – при нас они ведут себя, как монахи. А втайне от нас у них тут целый дом свиданий организован. Интересно, что еще они делают, пока туристы их не видят? Может, пьют, курят, режутся в компьютерные игры…
- Ага, и играют на бирже. Тише, а то нас услышат!
Мужчина по имени Си вдруг подхватил котомку – я только сейчас заметил, что она лежала у его ног – и, взглянув в последний раз на подругу, быстро зашагал прочь. Женщина долго провожала его взглядом. Лишь когда он совсем исчез за деревьями, она медленно задвинула занавеску и скрылась. Выходит, они все-таки расставались? Может, они очень сильно любят друг друга, а его перебрасывают на два месяца к морю. А ее саму бездушные жрецы деспотично желают оставить здесь, потому что она, например – лучшая доярка Сабинянии. И несчастные влюбленные, повинуясь чувству долга, которое гораздо сильнее, чем внешние преграды, покорно страдают. Право, без этого чувства ни один из великолепных сюжетов вроде Ромео и Джульетты или Тристана и Изольды не мог бы существовать. Зато как сильно самоограничение распаляет пожар любви! Самостоятельно запретив себе счастье, человек становится сильнее и благороднее, обретает энергию, которая конвертируется в любовь еще большую…
На середине этих романтических рассуждений я вдруг запнулся, увидев человека, бредущего вдоль фасада дома в нашу сторону. Еще издали, когда я не мог разглядеть ни лица, ни фигуры, что-то в его облике показалось мне странным. Секунду спустя я понял, в чем дело. Он был в нашей одежде – то есть в одежде из внешнего мира. Джинсы, футболка, рюкзак за спиной… Но ведь мы с Ержи здесь одни, остальные экскурсанты остались на другом стойбище… И в следующий миг я узнал его. Тошук! Он шел медленно и устало, глядя себе под ноги. Влюбленные и флиртующие пары не обращали на него никакого внимания. Да и сам он, казалось, не замечал ничего вокруг. Однако, проходя мимо нашего убежища, он вдруг резко повернулся и взглянул прямо на меня. Я был уверен, что он не видит нас за гущей листвы, однако замер на месте от жгучего стыда. Ержи тоже затаил дыхание. Но не прошло и пары секунд, как Тошук отвернулся и прошел мимо.
- Вот черт. Нас застукали. Теперь точно выгонят! – Ержи не на шутку встревожился. – Слушай, надо с ним поговорить. – И он рванулся в чащу, не случая моих бессвязных возражений. – Надо перехватить его, пока он не расскажет все своим. А то я уже сегодня дважды провинился. Второй раз вряд ли простят. И тебя заодно выгонят. Нет, надо обязательно поговорить!
Глава 9. Пещерное кладбище
Ержи предполагал, что Тошук пойдет по какой-то неизвестной нам тропинке, ведущей к лагерю, и решил, что если побежать лесом, а потом резко свернуть налево, то можно будет выскочить ему наперерез. Но он не учел непредсказуемости здешних троп. А к тому же – совершенной непроходимости лиственного леса. Полянка с ойтом была еще относительно вытоптана – видимо, его здесь часто собирали – но, стоило нам сойти с нее, как мы углубились в непреодолимый бурелом и хитросплетение веток. Пытаясь обойти поваленные деревья и выпутаться из кустов, мы несколько раз сворачивали, в результате чего через пять минут совершенно потеряли направление. И вдобавок выбились из сил.
- Э-э, ты не помнишь, откуда мы пришли? – спросил Ержи, виновато взглянув на меня.
Я молча вздохнул, высвобождая мой мешок с травой, который зацепился за ветки.
- М-да, забрать у нас компасы было весьма предусмотрительно с их стороны, - пробормотал Ержи, оглядываясь. – Может, покричать? Вдруг услышат…
- Давай сначала попробуем сами выбраться, а потом уж будем звать на помощь. Пока мы еще не совсем пали в глазах сабинян.
Мы наугад решили пойти в сторону какого-то просвета между деревьями. Действительно, там было меньше препятствий, но я не помнил, чтоб мы там проходили. По пути встретилась нетронутая полянка с ойтом. Нет, тут мы точно не были: мы бы ее обобрали.
- И на дерево ведь не залезть, - соображал Ержи, окидывая взглядом низенькие кривые стволы. – Интересно, а если мы совсем заблудимся, они станут нас искать? Ну, чтобы хоть выдворить из страны по всем правилам? Или мы сможем остаться тут нелегально навсегда? – он печально усмехнулся. – Непонятно даже, в какую сторону море, в какую – горы. Ничего не видно.
Я предложил присесть отдохнуть: мы ведь с самого утра были на ногах. Усевшись и прислонившись спиной к дереву, я вытянул ноги. Ержи растянулся на траве, подложив под голову мешок с ойтом. Только сейчас я понял, как устал. Впечатления последних дней постоянно держали в тонусе, но сейчас, разрешив себе расслабиться, я уже не мог подняться. Теперь я был даже рад, что мы заблудились и нас никто не видит. Я закрыл глаза. Судя по тому, что Ержи рядом не шевелился, он чувствовал что-то похожее.
Так прошло несколько минут. Внезапный накат усталости немного отпустил. Я разлепил веки и огляделся по сторонам. И тут мое внимание привлек один объект метрах в трех чуть правее меня. Точнее, это было просто бревно, поросшее мхом, как и множество таких же бревен вокруг. Но лишь с моего нынешнего ракурса бросалась в глаза его до странности строгая линейная структура. Мшистая поверхность словно распадалась на идеально ровные горизонтальные слои, что было необычно для дерева. Преодолевая страшное нежелание шевелиться, я тяжело поднялся и подошел к бревну. Действительно, с одной стороны оно было как будто разлиновано выпуклыми полосками. Сверху это было незаметно, потому что на бревне давно наросла большая кочка из дерна и мха.
- Что ты там нашел? Ягоды? – лениво подал голос Ержи, следивший за мной взглядом.
Не отвечая, я прикоснулся к замшелым линиям и попробовал просунуть пальцы в щель между ними. Они свободно ушли в глубину. Я попробовал в другом месте, потом в третьем – везде щель была очень глубока. Тогда я попытался раздвинуть ее, ухватившись обеими руками за осклизлые края. К моему изумлению, она поддалась. Хоть и с некоторым трудом, я смог приподнять кочку на пару сантиметров. Под ней приоткрылась черная полость, из которой сразу потянуло холодом и сыростью.
- Помоги-ка мне, - позвал я.
Ержи проворно вскочил и подошел к кочке.
- Ого, интересно. Давай-ка ты поднимай тот угол, а я – этот.
Мы подлезли под кочку и принялись толкать бревно вверх. Вдвоем нам удалось раздвинуть щель уже сантиметров на десять. После этого, обессиленные, мы отпустили край, и он с шумом упал на место. Я вздрогнул.
- Давай аккуратнее. Похоже, это крышка люка, который давно не открывали, - шепнул Ержи.
Вокруг никого не было, но почему-то хотелось говорить шепотом. Мы еще разок поднатужились и… опрокинули крышку вместе с кочкой назад. Перед нами чернел лаз примерно в метр шириной. Вниз вели довольно крутые ступеньки из сгнивших бревен.
- Посмотрим, что там у них? – Ержи выжидательно посмотрел на меня.
Видимо, ему не очень-то хотелось лезть в пугающую темноту люка, но любопытство одолевало, и для окончательного решения нужна была моя поддержка.
- Жаль, у нас нет фонарика…
- Есть зажигалка. Сигареты я сжег, а зажигалку оставил – хотя бы потому, что сжигать пластик в здешних экологически чистых кострах нехорошо, - ухмыльнулся Ержи. – А у них там, внизу, наверняка заготовлены масляные лампы. Помнишь, как внутри «великой китайской стены»?
Так мы называли между собой внешнюю стену. Я задумался. Вроде бы оснований отказываться не оставалось. Тем более что делать было особо нечего, разве что продолжать бесцельно блуждать по лесу. Мы сложили мешки у люка. Ержи осторожно перелез через край и встал на первую ступеньку. Затем шаг за шагом спустился на три ступеньки вниз, скрывшись почти по грудь. После этого он наклонился и, придерживаясь рукой за край, погрузился в лаз с головой.
- Пол нащупал? – поинтересовался я.
- Нет пока. Но ступеньки шире стали.
Он щелкнул зажигалкой. Но она осветила только его голову. Я заглянул внутрь: впереди у Ержи по-прежнему была сплошная тьма.
- Видимо, надо просто идти вниз. Не до центра же Земли у них лестница, когда-нибудь да закончится, - послышался его неуверенный голос.
Я полез следом. Мне было сложнее, чем Ержи: и без того слабый свет зажигалки заслоняла его спина. Я на ощупь находил скользкие ступеньки, упираясь руками в холодные земляные стены. Пройдя метра три, я оглянулся: светлый день превратился в маленький белый квадратик в потолке, и было чрезвычайно жалко его оставлять. Ержи, видимо, подумал то же самое.
- Ладно, пройдем еще метров десять, и назад, - сказал он из темноты. - А то вдруг еще ветер подует, и крышка некстати захлопнется…
В детстве я не отличался мальчишеской отвагой, и подобные спуски в неизведанные подземелья, равно как и исследования крыш и чердаков, были для меня запретным жанром. У Ержи, видимо, с этим было получше, но и он, думаю, вряд ли решился бы полезть без напарника. Мы пару раз поскальзывались, и один раз я бы точно покатился вниз, если бы Ержи чудом не устоял на ногах и не задержал меня.
- Уфф, чуть зажигалку не выронил… Тогда бы совсем печально было.
Внешние звуки уходили все дальше. Нас окружила абсолютная тишина. Казалось, тишина и тьма стали единой вязкой субстанцией, и мы опускались в нее все глубже. Вдруг мы оба, как по команде, оглянулись: квадратик люка стал совсем маленьким. И он уже не был способен даже чуть-чуть поделиться своим светом с темнотой тоннеля: он словно пожирал свет, как черная дыра. Ержи, видимо, переборол себя, вздохнул и снова двинулся вперед.
- Ой, кажется, тут выполаживание…. Ну-ка, ну-ка… точно, ура!
В зону света зажигалки попали два толстых вертикальных бревна, будто специально поставленные в ознаменование входа в горизонтальный коридор. Видимо, они поддерживали потолок наклонного хода. Тут я не на шутку испугался: в какой-то миг квадратик света позади нас исчез. Правда, мы быстро догадались, в чем дело: он скрылся за перегибом бревенчатого потолка.
- Типа вот природу охраняют, а сколько хороших бревен извели, - пробормотал Ержи. – Из-за таких-то сверхсекретных надобностей тут вообще не осталось толстых деревьев. Одни кусты! Залезть осмотреться и то не на что.
Он осветил стены. Они были земляными, но удерживались вертикальными столбами, врытыми с шагом примерно в два метра.
- Может, в других местах есть деревья, - робко ответил я. Мне было не по себе: мы окончательно ушли от светового люка. Теперь вокруг была только тьма. – И потом, может, это все было построено давно, в самом начале существования общины. Лет тридцать-сорок назад. Под землей дождей нет, и кислорода мало, поэтому гниет медленней.
Действительно, тут было душновато.
- А построено хорошо, качественно, - приговаривал Ержи, стараясь разговорами заглушить неуверенность. – Интересно, чем это они рыли? Это ж сколько народу нужно… Впрочем, если тут все фактически рабы, но нет проблем…
- Лопатами, наверное, рыли. Только долго. Лопаты они на свою деликатесную рыбу меняют. У этого, как же его… фамилия, кажется, Нушич. Семья Нушичей. Наверное, македонцы. Давно живут около стены и сабиняне с ними традиционно сотрудничают.
Ержи, безусловно, все это знал и без меня, но мне тоже хотелось непрерывно говорить.
- Странно, пока не вижу ниш с лампами. Я думал, они у входа-то точно должны быть, - сказал Ержи, проводя зажигалкой вдоль стены.
Зажигалка работала все хуже, предвещая начало своего конца.
- Может, пора повернуть, пока она еще горит? – предложил я. – А то по стенкам-то неудобно будет выбираться…
- Погоди… Ой, смотри-ка, тут поворот. Я угол нащупал. Интересно, а у другой стены что? – Он перевел зажигалку к противоположной стене, и мы увидели, что она тоже обрывается, заворачивая за угол. – Перекресток, выходит.
- Слушай, давай назад, - малодушно попросил я. – Если мы начнем еще и исследовать повороты, то точно запутаемся. А тут еще и зажигалка погаснет. Вряд ли нас станут искать здесь… Никто ж не знает, куда мы пошли. Может, они действительно давно этим ходом не пользуются. Так и сгинем тут в темноте.
- Хорошо, хорошо, сейчас! – На фоне моего страха Ержи почувствовал себя храбрее. – Давай пройдем ровно один метр налево, держась за стенку. Если и там ламп не найдем, то все – кончено, поворачиваем.
Он стал осторожно огибать угол, держась за бревно. Я двигался за ним шаг в шаг, борясь с желанием ухватиться за его плечо. Видимо, здесь был пересекающий коридор, потому что вдали показалось световое пятнышко. Оно росло и уплотнялось, и вскоре на его фоне замелькали человеческие тени. Судя по всему, вдалеке люди зажигали масляные лампы, потому что вокруг них становилось все светлей, а очертания теней – все четче. Но вдруг пятно закачалось, тени – тоже, и все вместе стали удалятся.
- Ага, значит, лампы все-таки тут есть! – непонятно почему обрадовался Ержи. – Надо только знать места.
- Тише! – зашептал я. – Не факт, что нам можно тут находиться. Они могут нас услышать… или увидеть наш свет.
Но тут я ошибся: как раз в этот момент зажигалка в очередной раз погасла. Ержи принялся с ожесточением щелкать колесиком, но тщетно. Видимо, горючее кончилось.
- Ну вот, теперь я окончательно бросил курить, - послышался из темноты его голос.
Он пытался запихнуть зажигалку в карман.
- К счастью, мы не успели заблудиться, - пробормотал я, хотя полная тьма не прибавляла уверенности. Свет и фигуры вдали исчезли - наверное, люди ушли за поворот. – Давай я вот так аккуратно развернусь, и ты за мной… Пойдем вдоль стенки и вернемся к лестнице.
Мы двинулись. Скоро я нащупал знакомый угол и немного приободрился. Эх, вот бы еще света!
- Слушай, а люк скоро будет виден? – спросил Ержи. - Вроде, пока туда шли, он почти до самого угла не исчезал.
- Да нет, - тяжело дыша, ответил я. – Тебе показалось. Мы сюда шли со светом, поэтому получалось быстрее. А сейчас еле ноги переставляем.
Это было верно. Но все равно люк как-то уж слишком долго не появлялся. Если считать шаги, то мы уже давно должны были его увидеть. Однако спереди, как и сзади, была сплошная тьма.
- Вот будет некстати, если его кто-нибудь закрыл…
- Уфф…
Так, спокойно, думал я. Предположим, кто-то из сабинян увидел открытый люк в подземелье и решил исправить непорядок… Но это же не страшно, верно? Мы сейчас поднимемся наверх и вытолкнем его – он не запирается, я помню. С другой стороны, там же лежат наши мешки! Значит, тому, кто закрыл крышку, было очевидно, что мы спустились внутрь. Зачем же он это сделал? Я уже не на шутку встревожился.
- Надеюсь, они не решили нас наказать? – Ержи словно читал мои мысли.
Мы прошли уже достаточно для того, чтобы появилась лестница. И тут, когда я ожидал вот-вот нащупать ногой первую осклизлую ступеньку, моя правая рука уперлась… в пустоту. Я судорожно отдернул ее и принялся шарить по стене.
- Странное дело, но здесь поворот…
- Не может быть, мы же его не проходили!
Ержи придвинулся ко мне вплотную и ощупал стену сам.
- Точно… Фантастика какая-то. Не было этого поворота!
Я страшно растерялся. В сверхъестественное происхождение этого угла я не то что не верил, но очень уж не хотел верить. Но ведь мы все время ощущали стену! Мы не отрывали от нее ладоней! Я протянул руку вперед, в пустоту, и попытался дотянуться до какой-нибудь тверди. Я даже осмелился сделать шаг от спасительной стены, чтобы прощупать пространство подальше. Но тщетно я размахивал рукой – там не было абсолютно ничего.
- Похоже, нас и вправду наказали. И довольно жестко, - выдохнул я.
- Что будем делать?
Вариантов было немного. Оторваться от стены и искать в пустоте непонятно что – это было действительно страшно. А может, пойти назад, то есть вглубь, где мы уже были, дойти до перекрестка, повернуть, добраться до хранилища ламп? М-м, очень далеко, очень страшно, а главное – не факт, что там еще остались лампы. К тому же, нам нечем их зажечь. Сабиняне были предусмотрительны, запретив нам брать с собой зажигалки и спички, подумал я. Совершив запретное действие, мы сами заперли себя в ловушке. Теперь, чтобы проучить нас, им не надо особенно трудиться. Хлоп – закрыли крышку, и готово. Это было довольно неприятно. Я поймал себя на мысли, что уже не испытываю восторженных чувств по отношению к «сабинянскому чуду», как прежде. Надо же, как быстро, оказывается, можно разочароваться. А может, я напрасно перетрусил, и все это – просто чья-то нелепая ошибка? Нас будут искать, спрашивать друг друга, узнают про оставленные мешки, снарядят поисковый отряд… Но даже если так, это будет сильно потом. А что нам делать сейчас?
Я секунду помедлил.
- Пока мы наверняка знаем расположение только одного предмета – лестницы. Ее и надо держаться, - изрек я тоном Шерлока Холмса, в надежде так набраться смелости. – Лестница находится… э-э… впереди. То есть по ходу нашего теперешнего движения. Она никуда не могла исчезнуть. В сверхъестественное я не верю.
- Только вот куда делась стена, которую мы оба щупали?
- Не знаю. Может, мы чего-то не заметили… Короче, лестница исчезнуть не могла. И я предлагаю… просто пойти по направлению к ней, держась друг за друга.
- А если завернуть за этот угол?
- Что-то не хочется… Мы ведь не знаем, что там. И тогда вовсе потеряем ориентацию. Сейчас мы, по крайней мере, представляем расположение нескольких предметов относительно друг друга. Вот стена – мы держимся за нее правой рукой. Мы знаем, что если пойти прямо вперед, будет лестница. В конце ее находится люк. Предлагаю оторваться от этого угла и идти вперед, пока не начнутся ступеньки. Судя по всему, они должны быть уже скоро. Хотя со светом, конечно, мы шли быстрее.
- А если просто остаться здесь и подождать, пока за нами придут? – спросил Ержи, хотя явно не был уверен в таком удачном исходе.
- Неизвестно, когда это случится. А я, признаться, здорово замерз.
Я сообразил, что мне холодно, только сейчас: я услышал, как Ержи зябко трет свободной рукой свое плечо. И правда, мы же полезли в подземелье в одних футболках… Вот идиоты. Поделом нам, если что.
Ержи, подумав, тоже предпочел хоть куда-нибудь двигаться, нежели мерзнуть на одном месте. Мы сцепили наши левые руки. Я вытянул вперед правую и медленно двинулся вперед, ведя за собой Ержи. Шажок, еще один. Ержи до последнего пытался держаться правой рукой за стену. Но вот и ему пришлось отцепиться, и мы оказались в открытом космосе. Только звезд здесь не было. Я надеялся, что в конце концов глаза привыкнут к темноте и я что-то начну различать. Но увы: со мной был только голос Ержи и его рука, мокрая от холодного пота. Я возблагодарил Бога, что у меня есть хотя бы это.
- Ну что, есть что-нибудь твердое впереди? – с надеждой спросил он.
- Пока нет. Но не может быть, чтобы там была пустота. Мы не могли пропустить такого огромного провала.
- А если это богиня Сабина устроила нам пустоту?
- Ты веришь в Сабину?
- Ох, я уже не знаю, во что верить… Но это же просто необъяснимо!
Мы двигались, казалось, не менее получаса, хотя на деле прошла всего пара минут. Сколько шагов мы сделали? Наверное, не менее десяти – правда, маленьких. Но в любом случае мы не могли не заметить этот провал, когда шли сюда! А лестницы все не было.
- А может, мы куда-то не туда свернули?
- В какой момент?
- Не знаю, в любой… Вдруг у них тут за каждым столбом поворот? Может, мы не все время вели рукой по стене. На какой-то момент оторвались – и вот тебе, случайно угодили в другой коридор. И давно идем уже не к лестнице, а куда-то вкось…
Мне это казалось маловероятным, но никакого иного объяснения в голову не приходило.
- Слушай, а может, нам просто покричать? Вдруг услышат? – предложил Ержи.
Пожалуй, опасность заблудиться была пострашней риска быть обнаруженными. К тому же, если люк захлопнули специально, то о нас все знают и терять уже нечего.
- Эй! – закричал я как можно громче.
Получилось глухо и сдавленно; эха не было. Либо мы в очень узком помещении – то есть в еще одном коридоре, в который непонятно, как попали, либо… пространство и вправду обрушилось, и мы - в космической пустоте. Впрочем, кислород все же есть. И твердая земля под ногами. Слава Богу, хоть что-то. Уже не космос. Хотя гробовая тишина заставляла в ужасе предполагать все, что угодно.
Я крикнул еще и еще; Ержи вторил еще громче, но наши жалобные призывы поглощались тьмой. Вдруг боковым зрением я заметил – нет, даже не объект, а словно иную разновидность темноты справа от меня. Забыв о необходимости держать направление, я повернулся и сделал два шага в ту сторону. Новая область проявилась четче, и я понял, что это свет! Очень слабый, он шел издалека и как будто из-за какого-то препятствия. Уже разучившись замечать черное, мы вновь увидели его по контрасту с призрачным серым лучом.
- Там что-то есть! – воскликнул Ержи. – Может, выход?
Ускорившись, мы двинулись к свету. Я увидел – мы показалось, что это было впервые за много дней, хотя мы пробыли в подземелье не более часа – очертание своей вытянутой руки. Действительно, это был свет! Он становился все гуще, разгоняя тьму. Он и вправду вытекал из-за какой-то стены: с одной стороны чернота перечеркивала его ровной линией. Если это стена, то за ней, наверное, наш коридор и лестница! Мы почти бегом устремились вперед. Добежав, я ухватился за край стены – он был такой же холодный и сырой, как и все стены здесь, но как же я был счастлив до него дотронуться! – и выглянул за угол. И тут я остановился, как вкопанный. Впереди, в нескольких шагах от меня маячило что-то вроде голубого окошка… и я знал, что это за окошко, просто я не мог в это поверить, потому что его тут не должно было быть… Это был экран компьютера!
- Ого, ничего себе, так вот они у них где! – раздался у плеча голос Ержи, который раньше меня поверил своим глазам. – Ну да, логично, они их в подземелье прячут.
Вдруг из-за облачка голубого света, окружавшего экран, возникло еще одно – на сей раз теплое, желтое и мерцающее. Я различил пальцы, державшие ручку масляной лампы. Потом – руку, которой принадлежали эти пальцы. И наконец, когда лампа подплыла ближе, я увидел буквы… на футболке! И сразу узнал их.
- Тошук, это вы?!
- Ну наконец-то, - послышался в ответ голос. Тошук поднял лампу выше, и мы разглядели его лицо. – Я гадал, как быстро вы сюда дойдете, и решил пока залезть в сеть. Но вы довольно быстро пришли.
- Как мы могли промахнуться? Не понимаю! – воскликнул Ержи. – По пути сюда этого компа не было!
Тошук повозился и зажег еще две лампы. Стало светлей. Мы увидели маленькую комнату - точнее, еще один коридорчик, вдоль стены которого стояло не меньше трех компьютерных столов. Включен был только один, и на экране я заметил интерфейс известной социальной сети. Я почувствовал, что не видел его лет сто, такими страшно далекими показались мне рисунки и значки.
- Все правильно, не было, - сказал Тошук. – Потому что, когда вы шли вперед, дверь из главного коридора сюда была закрыта. А потом я ее открыл, чтобы вам удобнее было меня найти.
- Ничего себе удобнее! – возмутился Ержи. – Да мы чуть со страху не померли. И от холода…
- Должен заметить, вас никто не просил лезть сюда, - сухо промолвил Тошук, доставая что-то из стенной ниши.
Он протянул нам по толстому мягкому свертку, которые при ближайшем рассмотрении оказались сложенными одеялами. Мы принялись с жадностью в них кутаться. Затем он вытащил из-за соседних компьютерных столов табуретки и поставил перед нами. Лишь опустившись на сидение, я понял, как устали мои ноги. Я сразу принялся путано оправдываться, но Тошук махнул рукой.
- Ладно, оставьте. Просто из-за вас я пропустил обед. Теперь придется довольствоваться холодной кашей. Вы упорно не хотели вылезать из кустов – там, около женского дома. Я не стал вам мешать, но вы вместо возвращения на стойбище предпочли залезть в подземелье…
- Гм, вы хотите сказать, что видели нас? – смутился Ержи.
- Да вас все видели, - усмехнулся Тошук. – Не понимаю, какой был смысл кормить комаров в кустах.
- Ну, мы думали, что там какие-то интимные свидания… правда, почему-то массовые. И поэтому не решались выходить… Кстати, а что вы там делали?
Бестактность Ержи так ошеломила меня, что я не успел ничего сказать. К моему удивлению, Тошук и бровью не повел.
- Как вы верно заметили, там происходили свидания. И я тоже принимал участие в одном из них.
Мы озадаченно умолкли.
- Э, вы хотите сказать, что у вас есть …подруга среди сабинян? – наконец осмелился спросить Ержи.
- Можно сказать и так.
- Ничего себе, - оглянулся на меня Ержи, ища поддержки. - А мы думали, что тут с этим строго!
- С чем именно строго?
- Ну, во-первых, никаких интимных контактов с иностранцами. И потом… со стороны кажется, что тут эдакая пуританская коммуна, строгие моральные традиции и все такое. И вдруг – свидания среди бела дня, да еще и в массовом порядке!
Тошук отвернулся, поводил мышкой по экрану и стал неторопливо объяснять.
- Тут еще более пуританские нравы, чем вы думаете. – Он принялся набирать сообщение. – Большинство пар, которые вы сегодня видели – это супруги…
- Супруги?!
- Да. Здесь интимная жизнь строго регламентирована. Чтобы встретиться со своей женой, мужья специально приходят в построенные для этой цели дома – вот как этот – где их ждут жены. Соответственно, жены приходят сюда, если также желают близкого общения с супругом.
- Интересно, а если у них желания не сходятся? – перебил Ержи. – Ну, например, бедняжка жена сидит в своем скворешнике день-деньской, а муж ее игнорирует и не приходит…
Он осекся, потому что Тошук повернулся и пристально посмотрел на него.
- Близкие люди знают желания друг друга, у них не может быть несовпадений, - наконец ответил он.
Мне показалось, его лицо стало грустным.
- Но… получается, они занимаются этим чуть ли ни при всех… Там же все слышно! Перегородки – тряпичные.
- Ну и что, что слышно? Любящим людям не интересно, что кто-то кого-то любит рядом. В этот момент они думают только о себе и о своем любимом.
- Но почему сабинянам запрещается встречаться с женами всегда, когда вздумается? – не мог успокоиться Ержи. – Ведь это же страшный тоталитаризм. Признаться, я такого себе даже представить не мог. Такого даже в антиутопических романах нет! Ведь есть же здесь время отдыха, после работы там… Почему людям запрещают уединиться в лес, чтобы побыть вдвоем? Это же жестоко! Зачем жрецы накладывают лапу на свободу любви?
Я не ожидал от Ержи такого пафосного выступления. Но, впрочем, повод того стоил. Сам я обескуражено молчал.
Тошук вздохнул.
- Почему на свободу? Если кому-то это не нравится, они могут уехать… Только это уже будет навсегда. – Он нажал на кнопку мыши; видимо, отправил сообщение. – К тому же, всем известно, что искусственная разлука только разжигает чувства…
- А, так вот в чем дело: жрецы таким образом культивируют любовь! Как это я сразу не догадался?
Ержи был так озабочен, словно это ему не давали вволю видеться с женой.
- И потом, - продолжал Тошук, словно не слыша, - супругам никто не запрещает встречаться и общаться, разве что без близости и слишком нежных жестов – поцелуев там, объятий. Если, конечно, они не отправлены на работы в разные места. Впрочем, и в этом случае размеры страны позволяют быстро добежать до женского дома, находящегося между двумя лагерями, и насладиться обществом друг друга.
- Ах, ну да, понимаю: секс для них – это награда за беззаветный труд. Здорово жрецы придумали! Талантливые люди, я гляжу!
- Не буду спорить, так оно и есть, - сказал Тошук. – Если посмотреть на дело иначе, то в Сабинянии как раз воспроизведена модель абсолютной свободы отношений. Здесь люди, вступившие в брак, вовсе не гарантируют себе ежедневного права обладания партнером. Это право нужно еще заслужить. Нужно, чтобы жена или муж изо дня в день, снова и снова выбирали друг друга. Чтобы он и через неделю, и через год так же хотел бы ласкать тебя, как и сейчас. Если любовь жива, то супруги встречаются. Если нет – они не встречаются. Никакой обязанности имитировать угасшие чувства у них нет.
- А что происходит с теми парами, чья любовь угасла? – спросил я. – Разрешены ли разводы?
- Конечно. Какой смысл сохранять символ любви, которой больше нет? В нашем с вами мире брак необходим для регулирования прав на имущество. Но здесь нет имущества.
- Но… Не превращается ли это просто в свободный секс? Сегодня – люблю одного, завтра – другого. Как это сочетается со строгостью сабинянских нравов?
- Очень просто, - ответил Тошук, отвернувшись от экрана. – Для того, чтобы иметь право регулярно делать выбор в пользу одного и того же человека, нужно вступить с ним в брак…
- Ясно, - опять перебил Ержи. – Получается, здешний брак – условие необходимое, но недостаточное для секса, я правильно понимаю? Первая, так сказать, ступень к брачному ложу?
- Если очень грубо, то да. Кроме того, женский дом традиционно используется для общения с целью просто завязать отношения. Как ты верно заметил, - он кивнул мне, наконец-то перейдя на «ты», - тут действительно очень строгие нравы. Просто так флиртовать, в не отведенных для этого местах – нельзя. Женский дом – это место для отношений на любой стадии, если уж говорить нашим языком. Хочешь познакомиться с девушкой поближе – подкарауливаешь ее у женского дома, когда она там ночует, и пытаешься понравиться. Хочешь побыть с женой – приходишь к женскому дому, когда она там, и тоже пытаешься понравиться… вот так.
- А если женщина хочет познакомиться? Ей к какому дому приходить нужно? Женщинам вообще разрешено проявлять активность? Или скорбно ждать, пока твой возлюбленный по удивительному совпадению из тысячи женщин выберет именно тебя?
- Почему ждать? Она может намекнуть, а то и прямо назначить свидание у женского дома… А вообще я не вижу смысла в вашем замечании. Разве в нашем мире женщины часто делают первый шаг сами? Разве, как вы верно заметили, они не скорбно ждут и надеются, пока избранник их заметит? Ну, не знаю, может, в каких-нибудь США женщины начинают ухаживать первыми… Но сдается мне, что так оно только в дурных голливудских комедиях. Короче, здесь представлены те же варианты женского влюбленного поведения, что и везде. Кто-то ждет внимания, кто-то предлагает себя первой…
- И все-таки, я не понимаю насчет жены, - продолжил Ержи. – Получается, ее всякий раз завоевывать нужно заново? Ничего ж себе! Не слишком ли много забот?
- Это не вменяется мужьям в обязанность, - улыбнулся Тошук, - но по факту так частенько и получается. Так как возможности для физической близости здесь ограничены, и все связаны с законной супругой, то ты волей-неволей будешь всякий раз стремиться ей понравиться. В отличие от наших рутинных браков, где мужья и жены рано или поздно приедаются друг другу из-за постоянного пребывания вместе, здесь свежесть чувства гарантирована. Ведь мало того, что для интимной встречи обоим нужно одновременно оказаться там, где есть женский дом…
- Точнее, дом свиданий, - язвительно вставил Ержи.
- …так нужно еще, чтобы жена тоже захотела встретиться там с тобой. Чтоб была рада тебе, пригласила в свою комнату и т.д. Надавить не получится: вокруг полно людей.
- Честно говоря, мне кажется, что роман «Мы» Замятина – это праздник индивидуализма в сравнении со здешними порядками, - не выдержав, заявил я. – А полпотовские крестьяне по сравнению с Сабинянией вообще жили, как старосветские помещики… Разве что их частенько жестоко убивали, чего здесь мы пока не наблюдали…
- Но это пока! – добавил Ержи.
- Тем не менее, такой уровень обобществления частной жизни мне кажется чудовищным.
- Что именно чудовищно – добиваться любви собственных жен? – усмехнулся Тошук.
- Встречаться с женами по расписанию. Да если бы хоть по расписанию – а то ведь тогда, когда захотят жрецы! Ведь от них зависит, окажутся ли муж с женой в разумной близости от женского дома, где можно встретиться. И потом - заниматься сексом практически у всех на виду! Это убивает саму идею личной жизни.
- Что ж, я не настаиваю. Ты сам хотел узнать Сабинянию поближе, и вот ты узнал.
- Да уж. Такого я бы не заподозрил даже в страшном сне.
- Значит, ты сможешь обогатить представления внешнего мира о сабинянском общественном устройстве, когда вернешься. Впрочем, ты можешь начать уже сейчас – вот компьютер. Хотя я бы все же предложил двинуться в лагерь, потому что тоже здорово замерз здесь.
- Отличная мысль, – подхватил Ержи. – Если подумать, то какая разница, как они тут друг друга любят? Это их выбор. Захотят – уедут отсюда навсегда. Если не уезжают – значит, все устраивает. И вообще, все это здорово напоминает феминистский рай. Типа право решения принадлежит женщинам, а все мужики за ними бегают… Ха-ха, узнали бы наши фемо-активистки о здешних порядках, возопили бы от счастья. Вот так способ отомстить мужчинам!…
Тошук тем временем запустил выключение компьютера. Я заметил, что операционная система была не нова – не моложе «Виндоус-7». Ну хоть что-то реалистичное! Хотя я уже готов был не удивляться жрецу с 12-м «Айфоном» в руках.
- И все-таки мне трудно поверить, что здесь не бывает нарушения режима, - продолжал Ержи. – Естество-то не задавишь. Положим, твоя жена тебя любит и ждет по разным женским домам, но тебе она давно надоела. Ведь может быть такое? Несоответствие желаний? Ну а ты, в свою очередь, полюбил другую. И другая, положим, отвечает тебе взаимностью. Что тогда? Что ты будешь делать?
- То же, что и в нашем мире. Эти ситуации невозможно регламентировать. Люди любят, перестают любить, страдают. Выход каждый ищет сам. Одно могу сказать – расстаться с нелюбимым человеком никто не запрещает.
Я вспомнил лица мужчины и женщины, ласкавших друг друга перед тем, как попрощаться. Какими любящими были их глаза! Они готовы были раствориться друг в друге. Но муж уходил. Почему? Может, их направили на работы в разные концы страны? Черт возьми, если так, то это действительно жестоко!
Мы все не решались расстаться с теплыми одеялами. Заметив это, Тошук разрешил нам идти прямо в них. Он аккуратно расставил все по местам, выдал нам по лампе, себе зажег еще одну, и мы двинулись. Вскоре свет ламп осветил дверной проем.
- Неужели это и есть та открытая дверь? – удивился Ержи. – А впотьмах казалось, что мы целый час после нее плутали!
- Вообще-то это другая дверь. Мы сейчас идем в противоположную сторону. Тот люк давно закрыли, и ваши мешки отнесли в лагерь. Да и нет смысла туда возвращаться: до лагеря мы дойдем более короткой дорогой.
- Да уж, тут надо уметь ориентироваться, - сказал Ержи. – Сразу видно, что вы тут не первый раз. И жили, наверное, подолгу.
- Чтобы изучить подземелье, достаточно нескольких дней, - коротко возразил Тошук через плечо.
- Позвольте еще спросить по теме нашего разговора… - Как я ни старался, у меня не получалось говорить ему «ты». - А как решается вопрос с детьми, если семьи практически не живут вместе?
- Дети находятся попеременно то с отцом, то с матерью. И впрямь, как заметил Ержи, тут феминистский рай… Никакого регламента в выборе местожительства ребенка нет. Но мальчики с определенного возраста чаще находятся с отцами, и это естественно. Они учатся у них специфическим мужским навыкам, воспринимают мужскую модель поведения и т.д.. Маленькие дети, конечно, находятся в женском коллективе. Но отцам никто не препятствует участвовать в их воспитании.
Вдруг стены по обеим сторонам коридора оборвались в темноту. Похоже, мы дошли до очередного перекрестка. Одновременно слева из-за угла послышался легкий шорох. Мы немного замедлили шаг. Шорох, нарастая, превратился в шлепанье нескольких пар ног. Вскоре встречный коридор осветился колеблющимся светом ламп, а следом показались несколько фигур в обмотках. «Похоже, солдаты», - мелькнуло у меня в голове. Одна из фигур как будто повернула голову в нашу сторону. Несомненно, сабиняне увидели нас, но, не обратив внимания, прошли дальше направо. Вскоре звук шагов истаял в тишине. Мы вступили на перекресток, и я посмотрел по сторонам. Справа колыхалось световое пятно с неясными силуэтами только что ушедших людей. Слева вдали я тоже заметил свет и тени на его фоне. Видимо, еще раньше кто-то ушел этим коридором в другую сторону.
- Ого, да тут прямо Бродвей, - шепнул Ержи. – Трафик не меньше, чем наверху. Кстати, я хотел спросить вас, – он обратился к Тошуку, – почему вы так внезапно покинули нас вчера? Признаться, мы были немного удивлены. Вы даже не попрощались.
- Кажется, я не подписывал с вами договор об экскурсионном сопровождении, - шутливо ответил Тошук. – Но, если угодно, я спешил на свидание.
- А, тогда понятно.
Мы миновали перекресток и пошли дальше, но метров через пятьдесят наткнулись на еще одну развилку. Здесь пересекались сразу три коридора, причем между ними не было ни одного прямого угла.
- Ох, будь я здесь один, я бы точно застрял и умер с голоду, - заметил Ержи.
Я был того же мнения о своих возможностях, но предпочел поговорить о другом.
- Тошук, а как осуществляется прием интернет-сигнала? Если это, конечно, не тайна.
- Не тайна. Антенны находятся на поверхности, закомуфлированы в кустах и под корягами. Из космоса, надеюсь, они не видны. Как и солнечные батареи, от которых питаются компьютеры. К ним протянуты провода.
- Должно быть, потребовалось много проводов и всяких прочих запчастей, - сказал Ержи. – Как все это раздобыли? Неужели все на рыбу выменяли?
- Я при этом не присутствовал, но думаю, что да. На самом деле, техники здесь не так уж много. Меня всегда больше изумляло количество труда, потраченного на строительство самих подземелий.
- Ну, тут же столько безропотных… если не рабов, то на все согласных работников. К тому же, если строить начали пятьдесят лет назад, то времени было достаточно.
Мы дошли до нового перекрестка, теперь уже вполне перпендикулярного. Тошук сделал знак остановиться.
- Погодите, пропустим встречное движение.
Действительно, из-за угла доносилось множество шагов. Я выглянул. В свете ламп к нам приближалась довольно внушительная колонна людей. Первым я узнал парня с пучком волос на голове – утром он купался в ручье вместе с Тимом. Теперь у него на спине был привьючен большой мешок, и он шел, сгибаясь под тяжестью. Рядом шагал еще один мужчина, которого я запомнил по первому лагерю. Оба заметили нас, но никак не отреагировали, деловито спеша вперед. За ними прошло еще несколько человек, знакомых и незнакомых, и вдруг… я увидел Ченга. Он двигался вперед с крайне серьезным лицом, держа лампу на вытянутой руке. Поверх футболки – видимо, для утепления – был намотан плед. Едва скосив глаза в нашу сторону, он невозмутимо продолжал свой путь. После него, еще через пару человек, шел Тим. Он было повернул лицо в нашу сторону, но тут же снова отвернулся. За ним прошли еще трое парней, и коридор снова накрыла темнота.
- Странно, они как будто не узнали нас… - пробормотал я.
- Я бы сказал, что они как будто постеснялись узнавать, - добавил Ержи. – Или, что того странней, что им запрещено узнавать.
- Как так?!
- Ну, например, их в наше отсутствие уже зомбировали, и они стали, как все здешние рабы. А, каково? – Ержи рассмеялся, но было заметно, что ему не по себе от такого предположения.
- А почему, в таком случае, никто не зомбировал нас?
- Откуда ты знаешь? Может, мы тут уже…
- Гм, может, мы все-таки пойдем дальше? Разговаривать можно и на ходу, – напомнил Тошук.
Мы все еще стояли перед перекрестком.
- Нам налево, - он качнул лампой.
Еще раз посмотрев вслед ушедшим, мы повернули вслед за ним.
- А может, они ждали, чтобы мы на них отреагировали, а мы промолчали, - рассуждал Ержи. – И они, в свою очередь, решили, что с нами что-то не так. Но что они вообще здесь делают? Они же вроде остались там, на этом, как же его… на Трех Ручьях.
- Может, им тоже предложили прогуляться до другого лагеря, и они с радостью согласились, - сказал Тошук. – Ведь они, как и вы, хотели посмотреть всю страну. Зачем же сидеть на одном месте?
- Выходит, они вышли из Трех Ручьев вскоре после нас, раз уже успели сюда, - размышлял я. – Как быстро тут принимаются решения, однако. Заранее никто ничего не знает.
- Может, они и знали, да не сказали, - сказал Ержи. – Боялись, что ты с ними напросишься. Но главное - это лишний раз доказывает, что вся их страна изрыта тоннелями. Наверняка по большей части они бегают между стойбищами под землей, по короткому пути. А сверху ходят для отвода глаз, чтобы спутники обмануть.
Мы долго шли прямо, никуда не сворачивая. По пути все время встречались перекрестки и отвороты, и там мы часто видели людей. Они шли во всех направлениях – налево, направо, параллельно нам по другим коридорам. Однажды группа незнакомых сабинян прошла навстречу. Все шли молча, словно это было обязательным правилом передвижения по подземелью. Никто не оглядывался и не приветствовал Тошука, хотя я был уверен, что его тут многие знают. Один раз, когда мы пересекали развилку, слева в пятидесяти метрах я увидел еще одну, освещенную лампами. Там проходила небольшая группа людей, среди которых я заметил несколько длиннополых светлых одежд. Кажется, у их обладателей были бритые головы.
- Жрецы, - шепнул я.
В этот момент блеснул свет справа. Оказалось, что там был еще один перекресток, и тоже шли люди.
- Здесь все непрерывно куда-то идут, - пробормотал Ержи.
Мы пошли дальше, и световые пятна по бокам скрылись. Пройдя метров сто, мы свернули направо. Вдали снова мелькнули лампы – видно, там был еще один перекресток. Все передвижения здесь сопровождались полной тишиной, разве только совсем рядом с проходящими слышалось шлепанье шагов. На сей раз люди шли навстречу. Тошук дал знак, и мы выстроились вдоль стены, чтобы пропустить их в узком коридоре. Это оказались женщины. Впереди шла Сэн, моя знакомая по первому лагерю. За ней двигалась девушка, которую, кажется, звали Снип – Треххвостый говорил, что она пишет стихи по-французски. Обе опять прошли молча, не поворачиваясь к нам и не здороваясь. И вдруг вслед за ними появилась Йоки, неловко держа лампу на отлете. Она уже почти прошла мимо, не взглянув на нас, как вдруг Ержи негромко позвал ее.
- Привет! Что не здороваешься?
Йоки остановилась и медленно повернула к нам голову. Мне стало жутко. Но она лишь окинула нас взглядом, кивнула и пошла дальше. Звук шагов постепенно удалился, а мы все также стояли вдоль стены, не двигаясь. Тошук молчал.
- Э-э, простите, я сделал что-то не то? – неуверенно спросил Ержи.
- Вообще-то тут стараются не разговаривать в подземельях. Такая традиция. Пойдемте дальше.
Мы прошли еще немного вперед, и я заметил справа дверь. Таких дверей я видел уже две или три, но они были закрыты и я, конечно, не решился к ним прикасаться. Но эта была приоткрыта – совсем чуть-чуть, сантиметра на три. Но этого было достаточно, чтобы увидеть льющийся изнутри слабый свет. Я инстинктивно заглянул в щель. Мне показалось, что я заметил пару светящихся голубых оконец.
- Похоже, там тоже компьютерный кабинет, - сказал я на ухо Ержи.
- Тогда неудивительно, что сюда такой наплыв народу, - отозвался он. – Спешат, небось, в интернете посидеть.
Пройдя еще немного, мы снова свернули налево. Здесь уже не было ни дверей, ни компьютеров, а вдоль стены потянулись небольшие ниши. В слабом свете ламп казалось, что внутри сложена какая-то утварь. Но поднеся лампу ближе, я невольно вскрикнул: на меня глядели пустые глазницы двух черепов!
- Боже, а это еще что за хоррор?! – вздрогнул Ержи.
- Эх, забыл вас предупредить, что мы пойдем мимо кладбища. Не бойтесь, все хорошо. Просто, чтобы не занимать место на поверхности, усопших хоронят в подземелье, в таких вот нишах.
- Прямо так и кладут? И они тут разлагаются?
- Нет, конечно. Сначала умершего сжигают на костре. А потом останки помещают сюда. Причем скелет разбирают и складывают компактно, чтобы он занимал поменьше места.
Я с опаской осветил нишу. Она была выложена внутри камнями. В глубине были сложены две аккуратные кучки из костей, прикрытые, как домиком, дугами ребер. Перед каждой кучкой стоял череп, глядящий своими черными дырками на коридор.
- Жуть… - пробормотал Ержи. – И они тут спокойно гуляют, туда-сюда. В интернет заходят, в соцсетях переписываются. А на них этак ласково смотрят их мамы и папы.
- Наверное, если места на поверхности не хватает, то смириться с этим зрелищем легче, чем кажется, - предположил я, хотя не был уверен, что сам смог бы смириться.
Мы долго шли по «кладбищенскому» коридору, и парад мертвых все не кончался. Стоило мне понадеяться, что это последняя ниша, как свет лампы Тошука выхватывал их темноты новый череп. Вдруг спереди справа послышался топот ног, на сей раз громче обычного. Мы остановились. Через секунду из невидимой прежде отвилки показался свет, а за ним в наш коридор вбежал молодой стриженый парень. Он держал лампу близко от лица, поэтому я смог его разглядеть. Быстро оглянувшись на нас, он повернул и побежал вперед. За ним выскочил еще один, затем еще и еще. Теперь я был точно уверен, что это солдаты, хотя оружия при них не было. Неожиданно я узнал Сота, который вчера помогал нам преодолеть кордон. За ним следовал его немногословный товарищ. Заметив нас, они чуть притормозили и, как мне показалось, Сот даже едва заметно кивнул. После него пробежало еще человек пять; как минимум двое показались мне знакомыми. Наконец, группа закончилась: остались лишь колеблющийся отсвет впереди и замирающий топот. Однако, стоило нам двинуться следом, как в коридор снова ворвались свет и шум – на сей раз слева. Оказалось, впереди была не отвилка, а полноценный пересекающий тоннель, и из его левой части тоже высыпали солдаты. Мельком оглянувшись на нас, они бросились догонять предыдущий взвод. Мне показалось, я узнал одного парня из группы Треххвостого, которого видел вчера на тропе. По-моему, это был тот самый Чит, который решил сложную математическую задачу и которому за это дали премию, которую он не взял. Не успел я подумать, что хорошо было бы встретить здесь и самого Треххвостого, как вдруг в круге света и впрямь появилась знакомая хвостатая тень! Он ничуть не удивился, заметив нас; как будто нарочно знал, что мы здесь встретимся. Крикнув своим товарищам что-то отрывистое, он чуть приотстал.
- Тчеррлхх, - услышал я из уст Тошука.
- Хрлцвт успррц! – произнес Треххвостый и поспешил догонять группу.
- Что это за суета у них? – спросил Ержи, когда звуки удалились и в коридоре восстановилась тишина. – Надеюсь, не война началась?
Тошук не сразу ответил; он казался погруженным в размышления.
- Слава Богу, нет. Просто на горном участке стены была попытка проникновения – скорее всего, какие-то туристы, любители острых ощущений. Попытка были отбита, но в процессе один из этихтуристов был легко ранен. Солдаты бегут туда для усиления охраны. А то вдруг власти страны, откуда происходит раненый, сочтут это удачным поводом для «симметричного ответа»…
- И все это он передал вам одним коротким шебуршанием? – недоверчиво спросил Ержи.
- Нет. Большую часть этой информации я знал еще до того, как мы здесь встретились. Я не зря сидел в интернете.
- Господи, надеюсь, что ничего страшного не произойдет, - услышал я свой испуганный голос.
- Я тоже на это надеюсь. На самом деле, подобные инциденты случаются регулярно. Помнишь последний случай, когда несколько пловцов в неопреновых костюмах пытались сделать вид, что им нужно срочно «спастись» на сабинянском пляже? Пару месяцев назад. Ты тогда тоже участвовал в обсуждении.
- Но это же было совсем другое. Их окружили и мягко выдавили. Нет, они потом, конечно, жаловались, что изнемогали от усталости, что жестокие парни с косами чуть их не утопили. Но в это мало кто поверил, кроме заклятых врагов Сабинянии: «туристы» оказались профессиональными пловцами, и расстояние, которое они преодолели, ничего им не стоило. Вобщем, обычная попытка самопиара на сабинянской теме. Но здесь – ранение…
- Тот идиот, который два года назад сломал себе обе ноги, после того как его сбросили со стены, куда он пытался забраться – вобщем-то, тоже вполне себе ранение, - возразил Тошук. – Хотя ты прав, зрелище крови на изнеженном тельце «мирного туриста» - это не самый удачный видеоряд для Сабинянии. Особенно если это какая-нибудь несчастная мать, которая «просто хочет, чтобы ее дети дышали чистым воздухом». При том, что мест с абсолютно таким же чистым воздухом по всему миру, слава Богу, пока еще достаточно. Но им нужен именно сабинянский воздух. Короче, это просто желание во что бы то ни стало попасть туда, куда не пускают, - в сердцах добавил он. – Да еще и задешево сделаться героем теленовостей.
Мы снова зашагали молча. Кладбище все не кончалось. Один раз Тошук остановил нас около одинокой ниши на противоположной стене. Мы уже не раз проходили такие. Там были сложены лампы, одеяла, еще какая-то утварь и стояли бутыли с маслом. Из них-то Тошук и пополнил запас горючего в наших лампах. Я было хотел снова расспросить Тошука про погребение усопших, но Ержи меня опередил.
- Знаете, у меня такое ощущение, что мы идем в гору. И даже потолок, - он поднял руку с лампой повыше, - чуть-чуть уходит кверху.
- Так и есть, - равнодушно ответил Тошук. – В той стороне – горы. Рельеф местности поднимается, и подземные ходы – тоже.
- И, похоже, тут уже долбили прямо в камне, - Ержи потрогал рукой стену. – Вот уж впрямь каторжный труд. Как рабы в римских каменоломнях.
- Спасибо, ваша позиция мне уже известна, вы можете не напоминать о ней каждый час, - сказал Тошук раздраженно, но сразу взял себя в руки. - Откуда вы знаете, кто и каким образом это строил?
- Ну конечно, они это делали на искреннем энтузиазме, как строители первых пятилеток в СССР, - прошипел Ержи. – Это часом не их черепа рядом лежат, а? Чтоб далеко не ходить, прямо тут и складывали.
Тошук резко остановился.
- Слушайте, мне кажется, вы свою экскурсионную программу уже выполнили, - проговорил он, едва сдерживаясь. – Вы узнали все, что вам хотелось – что здесь рабовладельческий ад и тоталитарная секта. Мне кажется, вам больше нет смысла здесь оставаться. Я попрошу, чтобы вас завтра же вывели…
- Стойте, ладно, я все понял! – Ержи сразу обмяк. – Я несдержанный, простите. Впредь буду работать над собой, ей-богу. Меня просто потрясли эти черепа и объем работы по строительству тоннелей… Я никак не могу себе это все рационально объяснить. Прошу вас, не говорите никому об этом… о моем срыве! - Он жалобно посмотрел на Тошука.
- Об этом и о других ваших особенностях тут и так все знают, - вздохнул Тошук, но, как мне показалось, с облегчением. – Решение принимаю не я. Если руководство решит выдворить вас – так и будет. Но пока, как видите, к вам снисходительны. Уж не знаю, почему… Прошу простить и меня тоже, - добавил он уже другим тоном. – Весть об инциденте на границе меня слишком взволновала. Впрочем, помочь делу мы пока все равно ничем не сможем, поэтому лучше не говорить об этом.
Мы снова замолчали. Коридор все сильней забирал вверх, и в какой-то момент ровный каменный пол превратился в ступеньки. Мне снова показалось, что впереди слышен какой-то топот. Однако нам не довелось выяснить, кто был ему причиной, потому что на ближайшем перекрестке Тошук свернул влево. Здесь пол снова стал горизонтальным, а через некоторое время начал плавно спускаться вниз. Оглянувшись, я заметил, что могильные ниши закончились.
- А почему погребения не подписаны? - наконец решился я. – Нет никаких табличек с именами. Ведь, наверное, трудно запомнить, где могила твоего родственника. Скелеты все одинаковые.
- Они не пытаются это запоминать, потому что это не нужно. Какая разница, какой скелет при жизни составлял каркас земного тела твоей матери или отца? Все равно скелет – это не мать и не отец.
- Странно, такое ультрарациональное отношение к останкам… Но тогда почему просто не сложить их в общую кучу и не закопать? Уж если на то пошло, это позволило бы выгадать много свободного места. Строить для каждого отдельную нишу – это, мне кажется, слишком большие усилия для костей, которые не предполагается даже идентифицировать…
Я вдруг испугался, что сказал лишнее, потому что Тошук долго не отвечал. Однако, взглянув на него, я понял, что он просто задумался. Наконец он ответил.
- Понимаешь, здесь оказывают уважение останкам, но как умершим вообще, а не конкретно умершему Тойту, Мше или Ребу. Это я называю моих хороших знакомых, недавно погребенных здесь…
- А сколько им было? – вырвалось у Ержи, но он тут же смущенно замолк.
- Тойт был пожилым, примерно ровесником Теше, который нам дверь открывал. Мше еще не было сорока. Хорошая была женщина, - задумчиво сказал Тошук. – А Реб был почти мальчишкой, шестнадцать лет. Не успел даже в отряде послужить. А так мечтал. Тренировался вместе с нашими спецназовцами. Те ему позволяли – славный был паренек, светлый такой. Всем нравился. Мы с ним столько о книгах проговорили! Представляете, к его возрасту уже всего Достоевского перечитал. Но потом какая-то инфекция – и сгорел за три дня.
- Может, грипп? – тихо спросил Ержи. – Я слышал, что если его не лечить, то можно и помереть. В Европе, говорят, раньше умирали.
- Может.
- Подумать только – ведь будь здесь лекарства, его могли бы спасти! – воскликнул Ержи. – Нет-нет, я все понимаю, я знаю, меня выдворят. Но я просто не могу это спокойно слушать!
Как ни странно, Тошук отреагировал совсем иначе, нежели раньше.
- Это естественно, что вам его жаль, - сказал он мягко. – Мне его тоже очень жаль. Но здесь считается, что его смерть была угодна богине Сабине. Ведь все так или иначе умрут. С точки зрения богини, порядок смертей не столь важен.
- Но ведь порядок смертей важен для живых, - не выдержав, сказал я. – Тойт был по местным меркам глубоким стариком. Его жизнь и так подходила к концу. Мша, хоть и не была старой, уже успела, наверное, вырастить детей. А жизнь Реба только-только начиналась. У него были родители, которые, наверное, мечтали увидеть его настоящим героем, умелым воином. А вместо этого он умер, и они даже не знают, где его кости…
Я умолк.
- Главная особенность сабинян – это величайшее смирение, - ответил Тошук. Мне показалось, что никогда до этого его голос не был таким тоскливым. – Я сам до конца не понимаю, как это возможно. А также – нужно ли это. Но факт, что это удивительное общество существует уже много лет и, вполне возможно, что без смирения оно бы не выжило.
- Тошук, простите за очередной цинизм, но, может, все дело в нежелании перенаселять страну? – робко спросил Ержи. – Если бы они завезли антибиотики и все такое прошлое, то люди перестали бы умирать раньше 80 лет. Но где бы они тогда всех разместили? Пришлось бы насильно выдворять часть народу во внешний мир. И как бы они решали, кого выгнать, а кого оставить?
- Наверняка и этот фактор принимается в расчет. Это печально, но высокая смертность – единственный способ существования замкнутого сообщества на ограниченной территории. А еще это единственный способ сохранить генетическое здоровье маленькой популяции – то есть путем отбраковки слабых. …Не подумайте, что мне очень нравится так говорить, - сказал он, повысив голос. - Я так же, как и вы, всегда считал, что мы – все-таки нечто более совершенное, чем животные. И помимо естественного отбора у нас есть еще и чувства.
- Чувства здесь, казалось бы, никто не отвергает, - продолжил он после паузы. – Родители Реба очень скорбели о его смерти. Так же, как и другие скорбят о своих умерших родных. Но, несмотря на огромную скорбь, которую просто не описать словами, они знают, что так было нужно. Вот только как можно сочетать в себе это, я и сам не представляю.
Мы надолго замолчали. Коридор сначала шел вниз, а затем снова стал ровным. Одновременно он стал загибаться влево. Наконец, я решился продолжить неприятную тему.
- Тошук, а где, с точки зрения сабинян, находятся души умерших? Если они никак не сопоставляются со своими останками, то где они? И зачем тогда нужно выкладывать в нишах скелеты?
- Кажется, нам с тобой случалось обсуждать культ Сабины. Я тогда говорил, и сейчас повторю, что всего не знаю. Вроде как Сабина – это некая свердуша, которая объединяет в себе души всех, кто здесь живет. Тоже самое касается материи: вся плоть Сабинянии и самих сабинян – это и есть Сабина. Вобщем-то, идеи не новы и свойственны как многим языческим культам, так и христианским ересям. Если я правильно понимаю, создатели нашего любимого фильма «Аватар» тоже имели в виду что-то подобное. По идее, такая концепция вообще освобождает от обязанностей как-то специально погребать умерших. При жизни человек – это каким-то образом обособленная часть общей души, Сабины. Может, это даже иллюзия обособленности, если истинное состояние – единство. Со смертью человека обособленность заканчивается, и его душа присоединяется к единой душе, а плоть, соответственно, растворяется в единой плоти.
- При этом Сабина не объемлет весь мир, - добавил я. – Как я понимаю, ее «мегатело» заканчивается стеной. Ну и душа, понятно, состоит только из «своих».
- Интересно, насколько глубоко под землю уходит ее тело? – спросил Ержи. Он чудо как быстро забывал пережитое смущение. – Но, сдается мне, что здесь мы еще внутри Сабины!
- Зачем же они все-таки погребают мертвых? – настаивал я.
- А знаешь, я думаю, это просто остатки прежней постхристианской традиции. - Тошук повернулся ко мне. - От нее трудно избавиться, как ни старайся: миновало ведь только три поколения. К тому же сабиняне все время соприкасаются с ней через интернет. Поэтому возникает противоречие. В культе останков, с точки зрения сабинянской веры, нет смысла. Но они все же почему-то не сваливают их в общую кучу и не дробят лопатами, что было бы логично, а аккуратно выкладывают в нишах. Хотя и безымянных.
Коридор продолжал изгибаться, и тут я увидел – точнее, сначала только почувствовал – что откуда-то слева в черную мглу вливается серая. Там наверняка был источник света. Темнота все больше разбавлялась, и вот вдалеке показалось маленькое белое пятнышко. Мы сразу прибавили шагу. Пятно становилось все больше, превращаясь в дверной проем, за которым было солнце, шелест листьев и звуки жизни. Солнечные лучи осветили стены коридора – здесь они уже не были такими сырыми. Мы потушили ставшие ненужными лампы.
- Уфф... Если честно, в какой-то момент я стал сомневаться, что мы отсюда выберемся! – воскликнул Ержи.
На сей раз он не шутил.
Глава 10. Первый бой
Вслед за Тошуком мы вышли через дверной проем – самый что ни есть обыкновенный. Люки, закомуфлированные под мшистые кочки, остались в прошлом. Мы оказались в большой комнате с земляным полом и каркасными стенами, затянутыми тряпками. Прямо напротив выхода пологи были подняты, и солнце – уже, впрочем, закатное – освещало работавших здесь людей. Слева стояли несколько станков – похоже, ткацких. Сидевшие за ними мужчины и женщины с ритмичным стуком поднимали и опускали планки, подбивая ряды полотна. Повернувшись к нам со своими всегдашними вежливыми улыбками, они тут же снова погрузились в работу. Кроме них, несколько человек занимались шитьем и вязанием. Я заметил, что мужчины здесь так же ловко управлялись с иголкой и вязальным крючком, что и женщины. Остальные чинили мелкую утварь – кто-то стучал молотком, выпрямляя помятый котелок, кто-то сверлил дырки в металле, быстро вращая колесико ручного сверла. Комната была наполнена стуком и гулом – не слишком, впрочем, громким. Среди работавших было много детей, и все они тоже казались очень занятыми. Опять-таки никто из них не обратил на нас особого внимания, словно появление внешних экскурсантов из подземного хода в это время дня было здесь в порядке вещей.
- Интересно, что нужно сделать, чтобы они хоть чему-нибудь удивились? – пробурчал Ержи.
- Давай не будем проверять, а? – усмехнулся я.
Мы вышли на улицу и увидели ту самую поляну, откуда до обеда уходили за ойтом. Комната, куда нас вывел тоннель, оказалась торцевой частью большого мужского дома. Странно, что я прежде не заметил, что сбоку там размещались мастерские. Правее дома дымились костры кухни. Там суетились несколько человек – видимо, готовили ужин. Среди них была и Кен, которая давеча отправила нас за травой. Заметив нас, она повернулась и приветливо помахала.
- Наверное, вы устали? Говорят, у вас был длинный забег по подземелью? – спросила она, когда мы подошли.
Мы переглянулись: определенно, здесь невозможно ничего скрыть.
- Хотите пить? – она зачерпнула большой ковш воды и подала нам.
- Спасибо. – Я с жадностью припал к блаженной влаге. – Нам очень неловко, что мы… заблудились и столько времени проболтались зря.
- Ну что вы, ничего страшного. Думаю, за это время вы смогли узнать что-то новое о нас, так что все было не зря.
- О да! – промычал Ержи, не отрываясь от ковшика.
Вода текла у него по бороде.
- Если у вас еще есть силы, то можно помочь на кухне. У Меб – она временно заменяет заболевшего повара – сейчас много работы.
Мы посмотрели в ту сторону, куда она показала, и увидели Меб. Ею оказалась по местным меркам довольно высокая, ростом с меня, девушка лет двадцати пяти. Ее платье – точнее, просто удлиненная рубаха, доходящая до икр и перехваченная плетеным пояском с какими-то висюльками – была довольно темной, почти бурой: похоже, свежая краска еще не успела вылинять с полотна. Такой же бурой была ее косынка, из-под которой выбивалась длинная каштановая коса.
- Да, работы много, потому что Меб, увы, неопытная повариха, - усмехнулась обладательница этого имени, заслышав разговор о себе. – Но если вы до этого помогали Хобу, то вместе, надеюсь, мы справимся с ужином.
Мы с воодушевлением подступили к котлам. Оказалось, что Меб ничуть не преувеличивала: она действительно готовила несколько хуже, чем наш прежний наставник, и помощь была кстати. Я подумал, что впервые встречаю в Сабинянии не супермена, способного на все, а обычного человека, который, как и я, может чего-то не уметь. Признаться, это открытие немного успокоило меня, особенно после пережитых волнений. Совместными усилиями мы в итоге сварили кашу. Она вышла более пресной, чем у Хоба, но была вполне съедобной и, главное, сытной. Чай готовил я сам. Скажу не без гордости, что это простейшее блюдо у меня получилось отлично.
Тошук сразу после ужина снова куда-то исчез. Да и прежде он нигде подолгу не задерживался. Я видел его то тут, то там; он обменивался быстрыми фразами с разными «колхозниками», помогал кому-то в работе и снова уходил, словно страшно куда-то торопился. Впрочем, я не очень придавал этому значение. У меня была работа при кухне, я чувствовал себя нужным, и это сообщало моей душе покой. А самое главное - похоже, никто не собирался наказывать нас за самовольное проникновение в подземелье.
- Как называется эта ферма? – спросил я Меб, усиленно отдирая нагар от котла.
Справедливости ради, у Хоба таких побочных эффектов, как пригоревшая пища, было меньше.
- По-разному. Иногда просто «Ойт». Иногда – «Картофельное поле». Когда здесь сажают картошку. Иногда – «Коровы и козы».
- Но все понимают, о чем идет речь?
- Конечно.
Все уже поужинали и разошлись по своим делам. Кто-то брился у ручья, кто-то купался. Ручей здесь был только один, зато широкий и полноводный. Шум воды слышался издалека, а выдолбленная в камнях купальня была размером с небольшой бассейн. Сейчас уже стемнело, но плеск воды и голоса с той стороны свидетельствовали, что водные развлечения здесь очень популярны. Я залез в ледяную воду только один раз, и мне этого вполне хватило. Ержи, наоборот, так вошел во вкус, что пропадал на ручье уже битый час, попутно знакомясь с местными обитателями.
Я покончил с котлом и устроился у костра, потягивая травяной чай и наслаждаясь неподвижностью. Лишь одна мысль не давала полностью расслабиться: ни один из солдат, бывших тут днем, пока еще не вернулся. Многих из них, как я теперь припоминал, мы встретили в подземелье: они бежали в сторону гор. А теперь и Тошук ушел, и спросить, чем закончился инцидент на границе, было не у кого. Я приглядывался к сабинянам и пытался понять, что они думают обо всем этом. Но, как всегда, их лица выражали спокойную безмятежность. «Нет, не может быть, чтобы им было все равно!», - думал я. И вдруг я почувствовал что-то странное. Как будто на несколько секунд все вокруг померкло. Посреди темноты я увидел… нет, не увидел, потому что это было не зрение, а какое-то иное ощущение. Вокруг замелькали неясные тени – я одновременно видел, слышал и осязал их. Я чувствовал боль, но в то же время мне казалось, что я же являюсь и источником этой боли. Рядом будто бы проносились стрелы, хотя на стойбище было тихо, и кричали сотни людей, хотя я не слышал ничего. Я уронил свою чашку-пробирку и прижал руки ко лбу. Когда я отнял их, наваждение исчезло. А открыв глаза, я встретил взгляд Меб – она внимательно смотрела на меня, чуть нахмурясь. Но ее огорчило явно что-то иное, нежели разлитый чай.
Словно по команде, мы встряхнулись. Я с извинениями подхватил пробирку и машинально потянул к себе уже очищенный котел – нужно было хоть что-то делать. Меб тоже было вернулась к своим делам. Мне показалось, или она почувствовала то же, что и я?
- Ты уже хорошо отскреб. У меня так не получалось. Можно нести споласкивать, - с улыбкой сказала она некоторое время спустя. – Сейчас я закончу свое, и пойдем.
Я подумал, что она была бы рада поговорить о чем-нибудь, чтобы не думать о том видении.
- Ты родилась здесь? – спросил я.
- Да, конечно. В мои годы новых членов в общину уже не принимали.
- А твои родители? Они «внешние»?
- Мама родилась уже здесь. Она родила меня в 16 лет, - пояснила Меб, заметив мое удивление. – А отец – да, он пришел сюда среди первых поселенцев.
- Они живы?
- Нет, увы. Здесь мало кто живет больше пятидесяти лет. А мама умерла еще моложе.
- Это огорчает тебя? – помолчав, спросил я.
- А как ты думаешь? – она повернула ко мне лицо, но на нем не было раздражения или обиды, только искреннее вопрошание.
- Прости. Конечно, огорчает.
- Все умирают, - она спокойно вернулась к своему котлу, который терла пучком жесткой травы. – Это очень больно, но с этим ничего не поделаешь. Если бы все наши желания исполнялись, знаешь, что бы с нами было?
- Хм, наверное, ничего хорошего… А та повариха, которую ты заменяешь? Что с ней случилось?
- Заболела. Должно быть, какой-то вирус. Она сейчас в мужском доме. В нем есть специальная комнатка для больных. Там тихо, в отличие от женского дома. За ней ухаживают Ти и Шел. Они очень хорошие лекари.
Я подумал, что помещать вирусного больного в общую палатку, где он будет отделен от других спящих только тряпичными стенками – это однозначно спровоцировать заражение всего стойбища. Но говорить ничего не стал.
- Для серьезных больных у нас есть отдельные дома, - сказала Меб, прочитав мои мысли. – Но у Они болезнь протекает, к счастью, в легкой форме. Ей просто нужно отлежаться.
Я встал, чтобы отнести котел к ручью. Меб поспешно поднялась и подхватила свою часть посуды.
- А ты, получается, совсем одна? Или у тебя есть братья, сестры, муж?
Это прозвучало как-то двусмысленно, но Меб, кажется, ничего такого не заметила.
- У меня была одна сестра, но она умерла ребенком. У родителей были еще дети, но они умерли так рано, что я их и не помню. Так что я одна.
Она не ответила на вопрос о муже. Я не решался переспрашивать, но она заметила это сама, почувствовав мою мысль.
- Я не замужем. Не получилось.
Мы дошли до полоскальной ванны, и Меб погрузила свой котел в прозрачные струи.
- Как так не получилось?
- Ну, обыкновенно. – Она слегка улыбнулась, болтая котлом в воде при свете масляной лампы. – Не получилось совпадения моего желания и желания другого человека.
- А, понятно. Ты была в кого-то влюблена, и тебе не ответили взаимностью?
Было удивительно, как легко и просто получилось у меня задать этот вопрос. Это точно было в первый раз в моей жизни. Может, темный вечер и свет лампы способны избавлять от застенчивости?
- Я и сейчас влюблена. Это чувство так легко не проходит.
- А тот парень… он знает о твоей любви? Ты ему говорила?
- Нет, не говорила. Но он, конечно же, знает. Это ведь легко увидеть.
- И он тебе сказал… ну, что ты не в его вкусе? Или как он это сказал?
Меб рассмеялась.
- Что ты, разве о таких вещах можно так говорить? Нет, мы вообще с ним об этом не разговаривали. Но он прекрасно знает, что я чувствую, а я знаю, что чувствует он. Я знаю, что он очень тепло ко мне относится, и очень мне сочувствует. Но он ничего не может с этим поделать. Ведь сердцу приказать нельзя. Вот так.
Мы закончили, собрали посуду и пошли назад. Все, что говорила Меб, было правильно и логично, и я уже не раз встречал подобные рассуждения в романах и в книжках по психологии. Но мне всегда казалось, что люди, воспевающие такие «естественные отношения», кривят душой. Ведь если человеку нужна любовь, он не сможет довольствоваться дружбой и взаимопониманием. Впрочем, Меб и не говорила, что довольна.
- И… как ты утешаешься?
- Никак. Разве это можно утешить?
- Хм. Получается, ты страдаешь? – Я удивленно на нее посмотрел.
- Что тебя удивляет? Конечно, страдаю. Но это же естественно в моем случае.
- Да, конечно. Просто… я думал, что вы, сабиняне, умеете смиряться с любыми невзгодами. Что вы – этакие стоики.
- Стоики? Это которые учили радоваться тому, что имеешь? Но это же невозможно. А если для кого-то это возможно, то, значит, это не человек, а животное, у которого нет сложных чувств. Но у нас-то они есть. Так что мы, как и все, умеем страдать от неразделенной любви. Другое дело, что у нас не принято культивировать страдания. Мы знаем, что в нашей личной боли никто не виноват, включая того, кто не ответил нам взаимностью. Ты спросил, чем я утешаюсь? Знаешь, я была неправа, сказав, что ничем. Я утешаюсь нашим миром, нашими добрыми людьми, своими обязанностями и необходимостью спасти Сабинянию во что бы ни стало. Я говорю слишком пафосно, да?
- Нет, ничуть…
Мы расставили посуду по местам и снова взялись за пробирки с чаем.
- Но что же тогда делать? Неужели придется горевать всю жизнь?
- Может, и придется. А может, Сабина пошлет мне счастливое забвение. Может, я просто умру, и не буду долго мучиться. Разные есть варианты, - улыбнулась она.
Клянусь, в ее словах не было ни преувеличенной рисовки, ни слезного отчаяния – ничего того, что обычно сопровождает подобные реплики. Она объясняла кратко и просто, словно намечала план сельхозработ на будущий год.
- Как же это грустно, - пробормотал я.
- Наверное, если бы мне было слишком грустно, я бы не выдержала и покончила с собой. Но раз я этого не делаю, значит, мне не так уж и плохо.
- У вас это разрешено?!
- Что разрешено? Самоубийство? А как это можно запретить? Это акт отчаяния, когда человек больше не может терпеть. Как нельзя запретить любить, нельзя запретить и распорядиться своей жизнью.
- А у вас много самоубийц?
Она подумала, посмотрев на меня.
- Нет, немного. Но они бывают.
У меня в голове стремительно проносилось – стоики, Япония, харакири, путь воина, гиперрационализм, разумный эгоизм, Чернышевский, сны Веры Павловны… Все это звучит так складно, когда читаешь об этом в книге. Но когда встречаешь человека, который действительно живет по этой программе, это кажется невероятным. «Бывают самоубийцы», сказала она. Это что-то новенькое. Значит, есть страдания, от которых «сабинянское чудо» не знает лекарств…
- Знаешь, а ведь мне именно сейчас стало легче, - вдруг сказала она, подняв глаза. – Я поговорила с тобой, все тебе рассказала, и меня как-то посветлело на душе… Хотя я не сказала ничего нового ни для себя, ни для других. И все же – мне легче.
- Это такая психотерапия, - усмехнулся я. – У нас она давно в моде, уж оскомину набила. Ну да тебе ли не знать? Американская школа психоанализа. Нужно, мол, обязательно проговорить с кем-то свою беду, поделиться ею, и тогда станет легче. Твой собеседник как бы возьмет часть проблем на себя. Ну и самой тебе многое станет понятней, а значит, будет проще найти решение. Все эти клубы взаимопомощи, психотренинги… Хм, но получается, это как раз культивирование страдания, за которое мы так бичуем наше общество! – рассмеялся я. – И я, который так восхищался вашей традиционностью и смиренностью, сейчас, выходит, тебя развращаю.
- Не развращаешь, не беспокойся, - засмеялась Меб в ответ. – Во-первых, и у нас друзья утешают друг друга. А во-вторых, не может быть такого, чтобы абсолютно весь культурный багаж вашего мира был вреден. Что-то должно быть и полезно. Просто не стоит перебарщивать, вот и все.
Мы немного посидели молча.
- Слушай! – вдруг сказал я. Странное дело: с Меб мы сразу стали говорить друг другу «ты», с первой минуты. И я даже не заметил этого. – Слушай, а ведь у вас так много прекрасных парней, каждый из которых – ну прямо готовый герой для Голливуда. Только он настоящий, рядом, из плоти и крови, а главное – он скромен и не осознает своего героизма. Ну, например… - Тут я вспомнил, что не знаю имен ни одного из здешних суперменов. Я ведь так и не спросил, как зовут Треххвостого, Двукосого, Многокосого и всех остальных, на которых я смотрел, раскрыв рот. – Неужели ни один из них не вызывает в тебе чувства, которым можно было бы заглушить твою страсть? Ну, не сразу, так хоть со временем! Извини за пошлую формулировку, но ты же живешь тут прямо в цветнике прекрасных мужчин!
М-да, выходило уж слишком откровенно. Я уже начал было стыдиться своего порыва, но Меб кивнула с самым серьезным видом.
- Конечно, я это осознаю. И конечно, эти прекрасные люди не могут не вызывать у нас, женщин, сильных чувств. Скажу больше – именно один из них и есть объект моей любви. Так что, как видишь, мое чувство совершенно естественно. Ты сам мне его посоветовал, - снова улыбнулась она.
Ну да, как же я мог не догадаться! Конечно, это кто-то из них, восхищающих своей самоотверженностью, стойкостью и добротой. Кто-то из этих сильных и мудрых ангелов. Как, должно быть, им грустно сознавать – им, стоящим бесконечно выше подобных страстей – что они стали причиной банальных женских страданий! Я был уверен, что тот же Треххвостый никогда бы не стал радоваться, узнав, что с налету покоряет женские сердца. Огорчился бы, что заставил страдать невинную душу – вот это вернее всего. Но как же все-таки его зовут? Вот я осел! Почему я до сих пор не спросил его имени?
- Эгр.
- Что?
- Человека с тремя светлыми хвостами зовут Эгр, - сказала она.
Я смутился. Она, как и другие, видела все, что приходило мне в голову. Впрочем, я так и не узнал, был ли Эгр тем самым невольным возмутителем спокойствия ее души, или она просто решила сообщить мне имя того, о ком я подумал.
Поляна уже опустела; большинство обитателей стойбища расположились на ночлег. В темноте изредка мелькали светлячки масляных ламп, да за тряпичными пологами домов двигались размазанные световые пятна. Было очень тихо, если не считать неумолчного треска цикад. На Трех Ручьях я слышал их лишь изредка, а здесь мощный хор оглашал поляну со всех сторон.
В круг света наших ламп вбежал мокрый и счастливый Ержи.
- Слава Богу, успел! А то уж было подумал, что все разошлись, и мне придется спать у костра. Потому что, конечно, я уже забыл, в какую ячейку кинул свои вещи. А лампой не озаботился…
Он перечислял свои промахи с радостной улыбкой. Похоже, то, ради чего он опоздал, стоило того, чтобы заночевать на улице.
- Ты так долго купался! Не замерз?
- Нет! Знаете, я нашел там таких интересных собеседников! Они… вот только забыл спросить, как их зовут. Ну надо же! Нет, надо догнать, спросить…
- Ру, - произнесла Меб.
Ержи, уже собравшийся бежать назад, остановился.
- Что Ру?
- Девушку, с которой ты разговаривал, зовут Ру.
- Ах, да… Вот ведь оно как! Значит, Ру. Постараюсь запомнить…
Ержи выглядел застигнутым врасплох, и я деликатно опустил глаза. Но Меб, похоже, и тут не нашла ничего такого, чего бы следовала стесняться.
- Она тебе понравилась?
- Э-э… ну… вобщем-то да…
- Ничего удивительного. Она красивая и ласковая.
Даже при свете лампы было видно, как Ержи покраснел.
- А ничего, что я… ну… Я хотел спросить, а здесь девушкам разрешается так долго общаться с иностранными мужчинами?
- Смотря как общаться. В вашей беседе с Ру не были ничего предосудительного. Не беспокойся, за это тебя не выгонят, а ее не накажут, - рассмеялась Меб, опять прочитав мысли каждого из нас.
Перед сном Ержи был разговорчивей обычного.
- Нет, ты представляешь – она совершенно как наши девушки! Я хочу сказать, как лучшие из наших девушек. То есть она все понимает, все знает, ее нельзя ничем удивить. Но при этом она как бы все время смотрит на себя со стороны чужими глазами. Глазами… знаешь, какого-то старика-философа, который вселился в ее тело и этак внимательно изучает ее поведение… Понятно, что это ерунда, но я иначе не могу объяснить, как молодая девушка может быть такой мудрой!
Идею про стариков, вселившихся в тела молодых, я, конечно, не рассматривал. Но сравнение сабинян с философами, которые произвольно, по собственному выбору решили залезть в шкуру «людей традиции» и пребывать в ней до самой смерти – такая вот жестокая игра на выживание - давно меня занимало. Еще мне нравилась аналогия с японскими самураями – точнее, с их мифологизированным образом, доставшимся Европе. Такие духовные многостаночники, которые умеют и пейзажные акварели писать, и стихи сочинять, а если надо, то не задумаются и голову отсечь, себе или другому. Но то, что японский миф преувеличивает (и поэты они были так себе, и художники средние, и легендарной воинской доблестью отличались наверняка лишь единицы), сабинянская реальность реализовала последовательно и буквально.
Убаюкивая себя этими размышлениями, я постепенно заснул. Но сон мой был неспокоен. Вокруг меня снова закружились неясные образы, похожие на те, что были вечером у костра. Но теперь я точно знал, что это битва: я видел десятки напрягшихся тел, бегущих ног и рук, метающих копья и натягивающих луки. Крики, топот и свист стрел слились в один многоголосый гул. Я видел кровь и чувствовал ее запах; я сам пускал стрелы и метал копья, нанося кому-то жестокие раны. И в то же самое время я был мишенью собственных стрел! Я сам себя ранил. Вот я выстрелил – и я же упал вниз с очень большой высоты. Падая и крича от ужаса, я видел звездное небо и пролетавшую мимо шершавую бетонную стену. Удар об землю – и я проснулся.
Вскочив, я сел на своем тощем матрасике. В предрассветном полумраке на меня смотрело встревоженное лицо Ержи.
- Что это? – прошептал он, опередив меня. – Так это, выходит, был не сон?
Похоже, вокруг нас уже проснулись: внутри и снаружи дома слышалось озабоченное шлепанье десятков ног. Мы быстро оделись и выскочили наружу. Посреди поляны теснились огоньки масляных ламп; там собралось чуть ли не все стойбище. Мимо нас пробегали Меб и Кен.
- Что случилось? – крикнул я.
- На стене в горах возобновился бой, - сказала Меб, остановившись. - Какие-то то ли леваки, что ли преступники, то ли непонятно кто. Они якобы пришли мстить за того туриста, которого наши ранили днем. Но теперь они хорошо вооружены. Среди солдат много раненых. Мы идем им на помощь.
Она умолкла, выжидательно посмотрев на нас. Мы с Ержи тут же, в один голос, вызвались идти вместе со всеми. Не прошло и десяти минут, как наша длинная колонна (даже не знаю, остался ли кто-то на стойбище), освещенная десятками масляных ламп, уже двигалась по подземному коридору. Ержи был прав: подземелья здесь использовались для особо важных перемещений. Мы добежали до развилки, где вчера расстались с солдатами, и свернули в ту же сторону. Пол тоннеля начал забирать вверх, сначала плавно, потом резко. Временами становилось так круто, что казалось, мы карабкаемся вверх по шахте, пробитой в толще горы. Странное дело – я был так возбужден, что лишь на середине подъема вспомнил, что должен смертельно запыхаться. Ержи тяжело дышал рядом, но молча шел – должно быть, тоже забыл об усталости. Иногда откуда-то поступала команда остановки. Точнее, не было никакой команды, но все вдруг понимали, что нужно сесть и отдохнуть. Тогда мы сидели минут пять, а потом снова вставали и шли наверх.
Наконец, впереди замаячило четырехугольное окошко, освещенное с другой стороны невидимыми лампами. Наши спутники начали по очереди вылезать наружу. Я предположил, что сейчас увижу, и не ошибся: это оказался лаз во внутреннее пространство пограничной стены. Мы выбрались, и тут группа разделилась. Одна часть свернула налево, другая – в том числе мы с Меб, Кен и Ержи – побежала направо. В нишах горели лампы, но солдат не было видно. Лишь сверху доносились какие-то звуки - то приглушенный стук, то сдавленные голоса. Мы неотступно следовали за девушками, боясь упустить их из виду. Впереди, где была голова нашей колонны, я увидел несколько ламп, поднимающихся наверх. «Лестница!», догадался я. Так оно и было, разве что «лестницей» служили просто выбитые в бетонной стене полочки, дополненные вертикальными перилами. Сабиняне, подвесив лампы на локтях, вереницей взбирались по ним на крышу. Я думал, что нам придется последовать за ними, однако Мэб и Кен миновали лестницу и побежали дальше. Через некоторое время показался еще один подъем, а затем еще один. Всякий раз несколько человек – опять-таки, безо всяких команд - отделялись от колонны и лезли наверх. Наши провожатые по-прежнему бежали вперед, и мы не отставали.
- Ничего себе линия фронта! – проговорил Ержи, задыхаясь. – Они что, целой армией на Сабинянию наступают?
Я подумал, что для того, чтобы создать проблемы Сабинянии, не нужно армии. Достаточно нескольких организованных банд, которым заинтересованные лица выдадут оружие. (Так оно, кстати, и оказалось). Наконец, очередная лестница забрала себе остаток колонны, и мы остались одни. Скоро показались еще ступени, и тут девушки быстро, как кошки, полезли наверх. Я только успел подумать, что боюсь высоты и вообще, наверное, не справлюсь – как вдруг обнаружил себя уже под самой крышей! Надо мной зияло маленькое синее окошко, а в нем - последние рассветные звезды. И тут я услышал выстрелы. Настоящие выстрелы, а не свист стрел. «Как, кто посмел напасть на Сабинянию?!» - замелькали изумленные мысли. Тут голову обдало холодной свежестью – мы выбрались на крышу. Меб и Кен, не вставая, быстро-быстро поползли на четвереньках вдоль невысокого бортика. Мы с Ержи сделали то же самое. На фоне бледного неба я сразу увидел беловатые всполохи выстрелов, и услышал их пугающих сухой стрекот. На стене было многолюдно. Солдаты, прячась за бортиками, поочередно высовывались, натягивали луки, целились и отправляли вниз стрелы. Не считая этих звуков, здесь было относительно тихо. Зато снизу доносилась настоящая вакханалия пальбы, воплей и угроз. Под нами у подножия стены собралось несколько десятков человек. Я видел их лишь краем глаза, когда чуть-чуть приподнимал голову, и сразу в страхе опускал. Правда, им приходилось прятаться за скалами и кустами, потому что стрелы сабинянских воинов разили без промаха. Судя по долетавшим словам, некоторые из них говорили по-французски. Правда, выговор был какой-то ужасный – то ли арабы, то ли негры. В воздухе я заметил несколько квадрокоптеров. То один, то другой пытались зависнуть над стеной, но это им не удавалось: стрелы тут же сбивали их. Откуда-то издалека слышался шум вертолетных винтов. Рискнув приподнять голову, я разглядел над лесом два вертолета - видимо, полицейских. Они нерешительно баражировали на дальней периферии боя, но – это было совершенно непонятно! – и не думали подлетать ближе.
Мы все ползли вперед, и тут я увидел прямо перед собой лежащего солдата. Лицо его было перекошено от боли, зубы крепко стиснуты. Он пытался приподняться, чтобы подползти к борту, но слабость мешала, и он снова падал. Одной рукой он поддерживал другую, пробитую у самого плеча: она была обагрена кровью, и порядочная лужица уже натекла на бетонную поверхность. Я еще не успел придумать, что делать, как рядом очутилась Меб. Вытащив из сумки какие-то тряпки, она принялась наскоро перематывать рану. Затянув кое-как повязку, она попыталась приподнять парня. Он, кажется, запротестовал, но девушка издала твердый скрежещущий звук, и солдат больше не стал спорить. Да, кажется, уже и не мог: когда она тащила его мимо нас, он был уже без сознания.
- Идите вперед, - она махнула головой. – Там еще раненые!
Солдата она держала под мышками, и ползла спиной вперед, толкаясь ногами. Прямо перед нами просвистели несколько выстрелов. Испуганно нагнув головы, мы с Ержи поползли дальше. Я чуть было не наткнулся на одного из лучников. Он как раз приподнялся, натягивая тетиву; стрела вылетела, а солдат мгновенно упал плашмя, чтобы укрыться от ответного огневого выстрела. На спине у него болтались две черные косы, и тут я его узнал. На плече у Двукосого (Гора?) обмотки были слегка разорваны, виднелось пятнышко крови. Однако рана, видимо, была не столь серьезна, и руки еще крепко держали лук. Он снова вскочил, опередив ружейный выстрел, и послал ему навстречу новую стрелу. Это было проделано так быстро, что, если бы я не смотрел прямо на него, ни за что бы не отследил это движение. Мы миновали еще нескольких стрелков, и я увидел Треххвостого. Точнее, Эгра. Он сидел, пригнувшись, но вдруг быстро поднялся, размахнулся и метнул вниз короткое деревянное копье. После этого он снова свернулся, как сжатая пружина. В ту же секунду далеко внизу среди шума вырвался одиночный визг. Вырвался – и сразу погас. Убедившись, что попал в цель, Треххвостый отполз на несколько метров – он это делал гораздо быстрее, чем я – а затем вскочил и метнул еще одно копье. Запас их висел у него за спиной в кожаном мешке, вместе со стрелами. В ответ снизу раздались выстрелы. Я был уверен, что Эгр не замечает нас, однако вдруг он крикнул, повернувшись ко мне: «Пригнись!» Это было вовремя, потому что я действительно слишком высоко поднял голову.
Рядом на коленях сидел еще один воин. Я успел подумать, что это странно, что он так долго не меняет положения.
- Заберите его! – сказал Треххвостый, перед тем высыпав за стену еще несколько стрел.
Мы с Ержи подползли поближе. Голова солдата свесилась на грудь, и я узнал юного товарища Сота – одного из первых «спецназовцев», которых мы тут встретили. Он был без сознания, а грязное рубище на груди было окрашено темным кровавым пятном. У меня дух перехватило от страха и отчаяния. Я неловко попытался подхватить его, но ничего не получалось; парень сползал на бетонный пол, и мне казалось, что своими усилиями я делаю ему только хуже. К счастью, на помощь пришел Ержи. Он как-то удачно подлез под раненого, перевалил себе на спину и быстро-быстро, как паук, побежал назад, к лазу. Я хотел было двинуться рядом, чтобы придерживать тело от падения, но меня окликнул женский голос. Это была Кен. Пока мы тут возились, она, оказывается, убежала далеко вперед. Там уже не стреляли; должно быть, линия боя успела сместиться в нашу сторону. Но там оставался раненый. В светлеющем воздухе я разглядел его. Черноволосый парень, остриженный в кружок и тем очень похожий на амазонского индейца. Он был в сознании и пытался сам ползти к нам, волоча пробитую ляжку. Я поспешил ему навстречу, но на четвереньках выходило страшно медленно. Уж не знаю, что пришло мне в голову – или, точнее, что из нее вдруг ушло – но я вдруг решил, что если я сейчас встану и быстро пробегу эти полсотни (примерно) метров, то со мной ничего не успеет случиться. Тотчас я вскочил и помчался вперед огромными прыжками. Раненого я достиг секунды за три; кажется, позади меня успело просвистеть два выстрела. Пока я бежал, мое боковое зрение успело охватить все, что происходило под стеной. Я увидел с десяток огневых точек, из которых то и дело вырывались в нашу сторону белые всполохи. Я видел лица и даже плечи, изредка появлявшиеся из-за скального гребня. Вот одно из них перекосилось от ужаса и боли, пронзенное стрелой со стены; человек осел куда-то вниз и больше не появлялся.
Все это я осознал, уже таща на себе раненого солдата. Не уверен, что я не доставлял ему боли своими неумелыми движениями. Но он был так слаб, что не противился. Больно было мне самому: колени упирались в твердый бетон под тяжестью двух тел, и вскоре это стало невыносимо. Я уже подумывал о том, не лучше ли тащить парня по примеру Меб – то есть спиной, взяв под мышки. Внезапно я остановился. Здесь, у этой выбоины в стене, по пути сюда я видел Треххвостого. Но сейчас его не было, а его место занял Сот. И вообще людей на стене стало заметно меньше. Куда они подевались? Выстрелов снизу тоже как будто поубавились, зато больше стало истошных криков и стонов. Не выдержав, я подполз к борту и, не снимая с плеч своей ноши, осторожно вытянул шею. Первым, кого я увидел внизу, был Треххвостый! Как раз в этот момент он обнимал сзади одного из нападавших. Обнимал за шею. Он отпустил руку – враг скользнул по его телу и распластался у ног. Эгр, сразу забыв о нем, прыгнул к другому, и тоже прижал к себе его шею в смертельном объятии. Рядом мелькнул Двукосый и еще кто-то из наших. Когда они успели слезть? Как смогли зайти с тыла? Однозначно, их появление было неожиданностью для нападавших. В несколько секунд жаркий бой захлебнулся и стих. Да он и длился, должно быть, недолго. Это мне показалось, что прошло несколько часов. Но больше я не мог смотреть - меня окликнула Кен. Она подползла, увешанная луками и колчанами стрел: наверное, собрала от раненых.
- Идем скорее! – крикнула она.
Мы добрались до нашего лаза. Там была Меб; она делала мне знаки рукой, призывая поторопиться. Над лазом уже была укреплена веревка. Вдвоем мы помогли парню сесть на край люка – он уже начал терять сознание, и без посторонней помощи не справился бы – после чего Меб быстро и умело обвязала его петлей. Затем она нырнула в люк мимо его ног, встала на лестницу и махнула мне рукой: «Спускай!» Я сперва засуетился, опасаясь, что могу уронить беднягу, но тут оказалось, что веревка привязана не просто так: она проходила через три блока. Выдавая последовательно на каждый, я мог спускать свою ношу мягко и плавно. Мы начали. Я опускал, Меб принимала и поддерживала. Одновременно с этим Кен сбрасывала вниз оружие. Она что-то прокричала в лаз, ей ответили, и тяжелые колчаны полетели вниз один за другим. Но стука от падения не было: видимо, там их ловили.
Выстрелы совсем прекратились. Их место занял приближающихся звук вертолета. Оглянувшись, я увидел, что обе «вертушки», до этого бесцельно слонявшиеся по окрестностям, теперь направились к нам. Сначала я испугался, что они хотят принять участие в обстреле, и быстрей заработал веревкой. Но вертолеты очень аккуратно пролетели над границей стены, не задев ее, и зависли над небольшой полянкой, собираясь, видимо, садиться. На них действительно была полицейская маркировка. Уже совсем рассвело, и я хорошо видел пилота в темных очках и наушниках, высунувшегося из кабины.
Стена почти опустела; последние солдаты подбежали к нашему лазу. Двое, отстранив меня, принялись сами спускать раненого; у них дело пошло значительно быстрее.
- Полезай вниз! – послышался над самым ухом голос.
Это был Сот. Я начал неловко примериваться, чтобы пролезть в отверстие мимо веревки. Тогда один из солдат, придерживаясь рукой за край, прыгнул первым. Удивительно, но он не упал вниз, а сразу же крепко уцепился за перила.
- Давай сюда, я держу! – крикнул он, протягивая мне руку.
Наконец, я кое-как слез внутрь. За мной друг за другом попрыгали остальные. Последней спустилась Кен. Крышку люка она, видимо, заперла, потому что снизу неба уже не было видно, и шум вертолетных винтов пропал. Впереди, метрах в пятидесяти, я увидел скопление зажженных ламп и группу людей, и побежал туда. Оказалось, там был развернут небольшой лазарет. Пол застелили одеялами, на них положили раненых. Над каждым трудилось по несколько человек – одни обрабатывали раны и перевязывали, другие светили, третьи отвлекали пациентов разговорами, не давая им лишиться чувств. Над одним пареньком склонились Ержи и какая-то рыженькая девушка; она действовали настолько ладно, что, не знай я своего приятеля в лицо, принял бы его за сабинянина. А девушка… почему-то я понял, что это и есть вчерашняя Ру, которая так любит купаться.
Многие ранения были серьезны, но никто из пострадавших не кричал. Лишь те, кто был в полузабытьи, слабо стонали сквозь зубы. Неожиданно я увидел Тошука. Он сидел в сторонке, рядом с раненым. Он ничего не делал с ним, да и солдат тоже лежал неподвижно. Подойдя, я все понял. Помочь ему было уже нельзя. Это был тот самый юный товарищ Сота, которого вытащил со стены Ержи. Я остановился. Тошук заметил меня и поднял голову.
- Надо спешить, - сказал он без предисловий. – Пойдем со мной.
Он поднялся.
- Понесем раненых?
- Нет, здесь достаточно людей. Ты нужен для другого дела. Очень срочно.
Глава 11. Подземная пиар-оборона
Держа лампу на вытянутой руке, он побежал в темноту. Я тоже подхватил одну из ламп и поспешил за ним. Метров через сто мы остановились около узкой щели в стене. Один бы я ее ни за что не заметил. Мы протиснулись туда друг за другом и оказались низком и узком пещерном ходе, винтообразно уводящем вниз. Я опасливо ступал, боясь поскользнуться. Тошук нетерпеливо оглядывался, шепча «Ну давай же, скорее!». Наконец, лаз закончился, и вы вошли в обычный коридор – по таким мы ходили вчера. Тошук снова остановился, и я увидел еще одну маленькую дверь, которую ни за что бы не разглядел сам. Дверь открылась, и свет лампы выхватил черный монитор компьютера. Подойдя, Тошук быстро включил его, а мне указал на табурет. На загоревшемся экране сразу открылся браузер, а в нем – длинный список заголовков. Прочитав несколько, я понял, что это подборка новостей о сегодняшнем происшествии. «Вооруженный инцидент на границе закрытого государства Сабинянии», «Сабинянские пограничники жестоко отреагировали на попытку мирных туристов залезть на стену, отделяющую микрогосударство от остального мира», «Члены тоталитарной секты из Сабинянии напали на туристов» - это были самые ранние, появившиеся, очевидно, после самого первого боя. Теперь я был убежден, что именно он предстал мне в видении у костра. Как такое возможно, было неважно, да и времени размышлять не было. Следующая порция была уже свежей, выброшенной по следам недавнего побоища: «Несколько человек убито при попытке забраться на сабинянскую стену», «Сабинянские «спецназовцы» устроили кровавую резню за стене», «Заблудившиеся туристы стали жертвами безнаказанности озверевших сабинянских солдат», и т.д.. Я начал по очереди открывать тексты. Некоторые были написаны относительно сдержанно, но большая часть была провокационной и злобной. Утверждалось, что какие-то ни о чем не подозревавшие туристы (которые почему-то не видели пограничных аншлагов, установленных цепочкой задолго до стены, хотя они давно стали модными мемами!) заблудились на скалистом плато, где проходит верхний участок стены, и решили попросить помощи у обитателей Сабинянии (якобы их телефоны все разом разрядились, и иной возможности послать сигнал бедствия не было). Однако, стоило им начать карабкаться по неприступной стене, как сверху без предупреждения высыпался шквал копий и стрел. О том, что у «туристов» с собой почему-то в большом количестве оказалось огнестрельное оружие, нигде не сообщалось. Погибло… боже, двадцать человек! Я понадеялся было, что эта цифра – очередное вранье, но тут вспомнил, как методично и быстро, одну за другой, выпускал стрелы Треххвостый… Точнее, Эгр. И он, и другие. Увы, двадцать мертвецов - это похоже на правду. А потом солдаты спрыгнули на землю и добили самых упрямых, перерезав им ножами горло. Я видел это своими глазами. Без сомнения, по-другому было нельзя – иначе бандиты проникли бы внутрь. Но для читателей это однозначно выглядело как жестокая бессмысленная расправа.
Лишь несколько материалов старались дать правдивую информацию. Они ссылались, в том числе, на источники в полиции. Оказывается, последний бой велся одновременно в двух местах. Наш участок был не единственным. Из этого авторы делали вывод, что это больше похоже на спланированное нападение, чем на случайную стычку. Впрочем, «источник в среде пострадавших», имя которого почему-то не называлось, на просьбу прокомментировать сразу заявил, что они специально разделились на две группы, чтобы быстрее найти место входа в стену и позвать на помощь. Однако свирепые солдаты-зомби принялись стрелять, стоило им лишь завидеть посторонних. А потом, когда несчастные «туристы» в панике начали убегать, они слезли, догнали и добили их своими острыми кинжалами.
Не помню, сколько времени я читал все это. Каждые пять минут в сети появлялись новые посты с уточненной информацией. По большей части, правда, это было лишь новое нагромождение лжи. Но вот, наконец, появилась и правда. Огнестрельное оружие! Слава Богу, полицейские нашли его около тел убитых. Узнав про это, антисабинянские источники сперва завопили, что из ружей на самом деле палили солдаты-зомби (в каких-нибудь полчаса родилась теория, что внутри Сабинянии на самом деле хранится арсенал не только охотничьих карабинов, но чуть ли не пулеметов и базук), но затем, когда в полиции заявили, что у «пострадавших туристов» огнестрельных ранений нет, им пришлось срочно менять показания. Теперь выдвигалась версия, что «мирными туристами» были охотники (хотя и тоже сплошь мирные). Про-сабинянские источники в ответ сразу выяснили, что охота в этих местах в данный момент строго запрещена и владельцы оружия не могли быть никем иным, как браконьерами. Тогда «пострадавшие» решили срочно откреститься от стрелков. Теперь возле стены возникли условно две группы, которые якобы не знали друг друга: мирные туристы и браконьеры. Причем всех убитых сразу записали в туристы, а куда делись вооруженные нарушители, было непонятно.
Увы, более-менее логичная дискуссия (о том, кем были убитые, было ли у них оружие и сколько его было) чем дальше, тем больше тонула в хоре нечленораздельных криков, общий смысл которых сводился к тому, чтобы «отомстить», «наказать» и «дать понять, что мы больше не намерены терпеть этот произвол». Все попытки указать на очевидные противоречия встречались истеричным «Вы что, поддерживаете этих террористов-сектантов?» В большом количестве появились и фото мертвых «туристов». При этом выбраны были только те, где в кадр не попали ружья. Фото с коптеров (эх, ну почему Эгр и его товарищи не сбили их всех?!) выкладывались тоже избирательно: лишь те, где были крупно видны сабинянские стрелки. Вот они целятся со стены, вот спускают тетиву – Треххвостый, Двукосый и десятки других, чьих имен я не знал. А вот и сцена финальной «резни». Хорошо видно, что дело происходит с внешней стороны стены. Поджарые парни в экзотических лохмотьях режут горла несчастным туристам-браконьерам. Я заметил, что в одном месте в кадр попал и упавший карабин, но его наскоро замазали, превратив в ветку. Действительно, все выглядело, как нападение каких-то диких чудовищ на цивилизованных людей. Кстати, среди «цивилизованных» действительно оказалось много арабских и азиатских лиц, на что один особенно громкий левацкий паблик тут же завизжал, что-де сабинянские «палеорасисты» (необычный термин, согласитесь!) старались убивать именно «цветных».
Спустя примерно час появились первые комментарии официальных лиц. Полицейские начальники были сдержаны: мол, нужно всестороннее объективное расследование инцидента, а до этого рано делать выводы, и т.д., и т.п.. Однако представители законодательной власти, особенно от радикальных партий (что левых, что правых) сразу, как по команде, потребовали дать «адекватный ответ на тоталитарную угрозу». Посыпались предложения высадить, наконец, давно ожидаемый десант, взять в плен жрецов, освободить порабощенное местное население, дать им медицину, нормальное питание, хорошие бытовые условия…
«Может, хватит уже терпеть самоуправство этой маленькой садистской секты? – распинался какой-то из партийных лидеров. - По какому-то непонятному праву они занимают бесценную территорию на берегу Средиземного моря. Они играют там в ролевые игры, изображая древних землепашцев. Пускай изображают, мы не против. Многие экзальтированные граждане даже склонны умиляться ими. Пусть умиляются! Но сейчас эти ролевики немного заигрались. Они переоценили толерантность европейского сообщества. Решили, что теперь им все позволено. И вместо того, чтобы мирно играть у себя в вольере, они вылезли наружу и стали убивать наших граждан на нашей же территории! И это – при полном попустительстве полиции и армии! Очнитесь – ведь это настоящее военное вторжение! Неважно, что у них лишь луки, копья и ножи. С помощью этих нехитрых средств, как оказалось, можно убить двадцать человек. Вдумайтесь в эту цифру! У нас поднимается шум, если автомобиль сбивает насмерть одного-двух человек. А тут нам предлагают простить смерть двадцати! Простить ради каких-то никому не понятных ценностей хиппи, которые полвека назад захватили себе этот вольер (кстати, сама законность создания Сабинянии остается под большим вопросом)! Я требую ответа у наших властей – вы просто трусите, вы боитесь этих зарвавшихся ролевиков, или ваше бездействие небескорыстно?…»
Все это сопровождалось увеличенными фотографиями сабинянских воинов, приканчивающих «туристов». Где-то мелькнула информация, что примерно половина убитых, оказывается, вовсе не имели европейского гражданства – они были откуда-то из Северной Африки. Но сторонники жестких мер с негодованием пресекли развитие этого сюжета, закричав, что «нам плевать на гражданство, это прежде всего люди, вне зависимости от их паспортов и цвета кожи». Судя по комментариям под этим заявлением, публика была им весьма удивлена, так как обычно «жесткие» занимали прямо противоположную позицию, выступая против нелегальной миграции. То есть если не цвет кожи, то паспорта для них как раз имели значение. Но сейчас они выступали хором с леваками, и трудно было им возразить. Спустя примерно час – все это время я безотрывно смотрел в экран – по официальным каналам пронеслось выступление представителей исполнительной власти. Президенты ближайших к Стене государств «не исключали принятие силовых мер», в случае если «подтвердится информация об агрессивных действиях со стороны территории Сабинянии». Я побледнел, мои руки задрожали. Впервые официоз назвал Сабинянию не государством, а «территорией». Значит, все уже решено? Не сегодня, так завтра сюда ринутся люди в комуфляже? Над Стеной пронесутся свирепо раскрашенные вертолеты? Стену раскрошат бульдозерами, посреди вырубленного леса поставят «миротворческую базу» (это для начала), а сабинян «для их спасения» сгонят в «реабилитационный лагерь». Должно быть, детей отберут у родителей и отправят «на реабилитацию» в специальные учреждения или в приемные семьи…
Нет, нет, нет, этому не бывать! Но почему же, почему молчит официальный «голос Сабинянии»?! Что случилось с тем жрецом, который все последние годы успокаивал «демократическую общественность» и отводил от своей страны угрозу? Обычно его комментарий появлялся сразу после подобных инцидентов. Но сейчас его не было, и это настораживало. Не получая поддержки, притихли и многочисленные сторонники Сабинянии. В моих любимых пабликах обсуждались лишь частные подробности столкновений (например, сколько было стволов и какой марки), но открыто выступить с обычным призывом типа «руки прочь от рая-на-земле» участники боялись. Неужели молчание официального «голоса» страны сочли за признание вины? Но ведь это глупо… Однако, в самом деле, почему он молчит? Ведь счет идет на минуты! Да, и где же Тошук?
Я только сейчас вспомнил, что он ушел сразу же, как только я начал читать заголовки. Кажется, он сослался на то, что его помощь нужна на Стене. Сабиняне опасались продолжения атак. Но сейчас главная атака шла здесь, из этого монитора, и ее нужно было во что бы то ни стало отразить! Я поднялся, думая, что мне делать. Наверное, я мог бы вспомнить направление, по которому меня привел Тошук, и вернуться внутрь Стены. Но я не был в этом уверен. К тому же, не факт, что там до сих пор были люди. Раненых, должно быть, унесли, а солдаты переместились наверх, в ожидании новых нападений. Самостоятельно вернуться на стойбище я бы точно не смог. Но главное – я этого и не хотел. Я чувствовал, что должен сделать что-то здесь и сейчас, иначе случится непоправимое. Нужно было немедленно что-то ответить всем этим людям, этим президентам, этим вопящим левакам и правым, тем, кто писал и читал эти лживые тексты. Я должен рассказать им правду! Но как, кому мне написать? Куда ушел Тошук, который мог бы все объяснить? У многих статей была возможность комментирования, и я уже начал было набирать сбивчивый ответ, как вдруг заметил в правом нижнем углу экрана свернутое окошко. Я развернул его. Оказалось, что был шаблон письма. В адресной строке было забито пара десятков почтовых адресов - судя по названиям, это были представители разных крупных СМИ. Но наряду с ними были и неизвестные ящики, с непонятными (видимо, частными) серверными именами. Адреса СМИ навели меня на мысль, что это форма для рассылки чего-то вроде пресс-релизов. Но почему же сабинянские жрецы до сих пор ничего не разослали?
Я не выдержал. Установив курсор в теле письма, я начал набирать сообщение. Вот что у меня получилось:
«Здравствуйте!
Многое из того, что написано в сети в связи с сегодняшним инцидентом на нашей границе, есть абсолютная ложь. Ночью к нашей стене подошли вооруженные карабинами люди. Они попытались проникнуть сквозь стену на нашу территорию, из-за чего наши воины вынуждены были открыть стрельбу из холодного оружия (а другого у нас и нет). В ответ посыпались огнестрельные выстрелы. Много наших солдат были ранены, по крайней мере один убит. Полицейские вертолеты, которые достаточно оперативно прибыли на место происшествия, в происходящее никак не вмешивались, и совершили посадку только тогда, когда все было кончено. Нам пришлось защищаться своими силами, хотя огневой обстрел нашей стены велся со стороны сопредельной территории. Да, солдаты вынуждены были спуститься вниз, чтобы ликвидировать нападавших – но лишь потому, что полиция нашего уважаемого государства-соседа бездействовала.
Грустно перечислять всю ложь, которые наши недруги, не стесняясь, вылили в сеть. Если вы внимательно посмотрите на выложенные ими фото, то увидите карабины, которые их авторы наскоро попытались стереть. Впрочем, в наши намерения не входит перевоспитывать лжецов и что-то доказывать нашим соседям. Вы хорошо знаете, что все предыдущие годы сабиняне использовали оружие лишь в целях самообороны. Вы также знаете, что свою землю мы будем защищать до конца, и что мы не намерены ни у кого испрашивать на это разрешение. Верите ли вы нам, или верите тем, кто по чьему-то заказу пытается уничтожить наш суверенитет и завладеть нашей территорией – нам, вобщем-то, все равно. В ответ на агрессию мы будем делать то же самое, что делает любое другое государство, когда на него нападают. Вы на нашем месте поступили бы точно также – стали бы защищаться. Мы тоже будем защищаться, и не удивляйтесь, если кому-то из нападающих от этого станет больно. Кто-то, быть может, даже умрет.
Не пытайтесь нападать на нас, и тогда нам с вами будет не о чем говорить».
Наверное, вышло много патриотичного пафоса, но по-другому в этот момент я не мог. Я не стал перечитывать свое послание, боясь, что засомневаюсь и не смогу отправить его. Я уже хотел нажать на кнопочку «отправить», как вдруг увидел внизу значок «присоединить фото или видео». На всякий случай кликнув по нему, я увидел опцию «присоединить видеофайл с камеры». С какой, интересно, камеры? Я открыл список. К моему удивлению, первыми в нем шли записи, сделанные, судя по дате, сегодня на рассвете! Я открыл последнюю. Это был полуминутный ролик, снятый примерно с той точки стены, где оказались мы с Ержи. Значит, там где-то была вделана камера. Я снова увидел направленные на нас дула карабинов, перекошенные злобой лица и тонкие лучики стрел, сыплющиеся сверху вниз… Карабины, ура! Это то, что нужно! Следующее видео было еще лучше. Вот группа людей идет под стеной. Доходит до двери, начинает ее выламывать (точнее, пытается). За кадром на хорошем английском языке звучит требование немедленно убираться. В ответ снизу начинается стрельба… Все, дальше можно было не смотреть. Я присоединил к письму оба файла и нажал кнопку «отправить». Появилась иконка летящего письма, потом она исчезла, и в углу экрана снова утвердился пустой шаблон.
Я посидел еще немного, отдыхая. Тошук все не появлялся. В топе новостей вылезали все новые и новые посты. В основном - пережевывание старой информации. И вдруг – прошло, наверное, минут десять – в ленте одного из крупнейших агентств появился заголовок «Официальный «Голос Сабинянии» прокомментировал сегодняшнюю резню на границе». Мой текст был приведен в точности, однако видео отсутствовали. Я испугался, что, может, они не прикрепились при отправке, но вдруг следом выскочила новость другого ресурса, отличавшегося оппозиционными взглядами. Там уже были оба видеофайла, и название гласило: «Обвинения в адрес Сабинянии оказались ложью. Обнародованы сенсационные видео, показывающие попытку вооруженного нападения на сабинянскую стену». Не то, чтобы я был в восторге от того, что мой текст вышел под таким жареным заголовком, однако своей цели я добился. Спустя несколько минут посыпались новые посты, теперь уже по свежему сюжету. Разумеется, сторонники «принятия мер» так просто сдаваться не собирались. Кто-то из министров иностранных дел и депутатов продолжали настаивать на «всестороннем расследовании», намекая на имевшую место «провокацию», на которую поддались то ли мирные туристы, то ли неразумные браконьеры. Появились даже матери, подруги и чуть ли не осиротевшие дети туристов-браконьеров, которые требовали «справедливого суда над сектантами-садистами». Однако эти вопли выскакивали уже не на топовых сайтах, а на мусорной обочине интернета, где рекламируются средства от бородавок. «Серьезные» агентства теперь на все лады обсуждали, кто заказал нападение на Сабинянию. В конце концов большинство официальных источников снизило накал эмоций. Теперь министры говорили не о провокации, а о «необходимости установить всех виновных в происшествии». Это предполагало, что виновными могут оказаться и убитые «туристы». Отчаявшись привлечь общественность на свою сторону, осиротевшие подруги/матери завопили, что их бой-френдов/сыновей, возможно, «заставили» участвовать в кровавом спектакле, окончившемся их гибелью. Они даже принялись «припоминать» подозрительные звонки и подозрительных личностей, которых их невинные мужья почему-то очень боялись, и которым не смели отказать… Это, впрочем, уже не стоило внимания.
Я пересел на пол и прислонился к стене, чтобы отдышаться. Это невероятно! Неужели мне удалось отбить угрозу? Так легко и просто, лишь постучав по клавиатуре? Да полно – удалось ли? Я снова присел на табурет. У меня на глазах начала размножаться еще одна новость – оказывается, полчаса назад случилась новая атака, но ее пресекли полицейские! Так значит, мы победили? Уфф… Значит, они (европейский официоз в лице местных силовиков) решили, что сторону провокаторов принимать невыгодно! Слава Богу! Или богам? Или Сабине…
Еще полчаса я листал ленту. Ничего нового не появлялось. Разрабатывались, вплоть до последних мелочей, предыдущие тезисы. Так, всесторонне исследовались личности нападавших. Оказалось, это была довольно пестрая группа. К моему удивлению, там участвовало несколько активистов из довольно крупных левацких организаций (сейчас эти организации, судя по их скупым комментариям, ломали голову, какую стратегию им выбрать – откреститься от своих «паршивых овец» или, наоборот, громко осудить Сабинянию). Были даже какие-то экоанархисты, из тех, кто рискует своей жизнью, приковываясь к рельсам по пути следования поездов с ядерными отходами. Вот это жаль: активисты этой направленности обычно составляли костяк сторонников Сабинянии. Выбирая между окружающей средой и правами человека, они обычно прощали Сабинянии нарушение второго ради первого. Но теперь, боюсь, взгляды их изменятся. Впрочем, может, это еще окажется фэйком? Также непонятно было, кто принес к стене оружие. По одной версии, карабины были у радикальных анархистов. По другой – настоящие активисты были вообще не при чем, а оружие было доставлено какими-то затесавшимися в их компанию мутными личностями. Хотя, когда со стены полетели стрелы, отстреливаться стали все участники «прорыва», что неудивительно. Да, это у них называлось именно так – «прорыв». Появился комментарий чьей-то бывшей подруги (хотя сейчас высыпало так много «бывших подруг» и «проверенных источников из окружения участников акции», что трудно было утверждать, что все они настоящие), которая рассказала о якобы подготовке акции. Выходило, что часть боевиков были ультралевыми, которые боролись против нарушений прав человека в Сабинянии, а часть – наоборот, ультраправыми, которые считали «сабинянский вольер» оккупацией их собственной территории. Да уж, ну и смесь. Правда, как известно, крайности политического спектра часто соединяются, замыкая его в круг. Надо же, как их сплотила сабинянская тема! Оказывается, они готовили акцию два месяца, сперва думая приурочить ее к проходу нашей экскурсии. Но то ли они ошиблись датой, то ли не решились устраивать жесткий экшн на виду у толпы. Большинство «проверенных источников, близких к участникам событий» заявляли, что оружие было взято лишь для самообороны (да, представьте!), на случай, если кровожадные косматые псевдодикари сразу начнут обстрел. Однако какой-то не самый проверенный участник (неужели на вооруженные вылазки берут таких?) оказался то ли трусом, то ли провокатором, и нажал на спуск первым. А дальше - понеслось. Были и такие «проверенные источники», которые решили сразу отмежеваться от провокаторов. Мол, мы не знаем, как в нашей группе оказались люди с огнестрелом. Несомненно, их внедрили те, кто хотел бросить тень на нашу деятельность, и т.п..
Что же они намеревались делать, прорвавшись в Сабинянию? На этот счет ясности было еще меньше. Скорее всего, четкого плана у них и не было. Вроде как собирались выводить на свободу сабинян, которые находятся тут в рабстве. Кто-то – уже был обнародован скрин частной переписки «участника акции» - собирался «устроить пикник на сабинянском пляже, чтобы доказать, что они имеют право тут находиться». Вобщем, скорее всего, эти анархисты разбрелись бы по лесу кто куда, и отряду Треххвостого не составило бы труда переловить их поодиночке. Может, и не стоило оказывать такое жесткое сопротивление? Хотя нет – за первыми наверняка повалили бы другие, это стало бы модным аттракционом, и тогда…
Я порядочно устал. Хотелось есть и пить. Только сейчас, успокоившись, я понял, как мне холодно. Подлив масла в лампу (рядом с компьютером были полные бутылки), я взглянул на свои руки. Они были сизые и топорщились пупырышками, как у ощипанного цыпленка. Потерев руками плечи и попрыгав, я подумал, что пора, наверное, все же двинуться в обратный путь. Чем дольше я здесь находился, тем больше мне казалось, что уж до Стены-то я доберусь. Сколько там было поворотов? Два? Три? Однако, словно торопясь, пока я не ушел, на экране вдруг всплыло угловое окно. Только теперь там был не шаблон письма, а ответ! Я уселся и принялся читать. Я полагал, что это будет вопрос от какого-нибудь СМИ (вообще было довольно странно, как при таком интересе к этой истории они еще не закидали меня дополнительными вопросами). Однако ни одного вопроса до сих пор не пришло, как будто возможность обратной связи была для них заблокирована. И это письмо тоже не содержало не вопросов. И оно было не от журналистов.
«Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы это не повторилось. Вы знаете нашу позицию, она не изменилась. Однако, если снова прольется кровь, нам будет очень сложно сдерживать недовольство наших граждан. Постарайтесь, чтобы этого не произошло».
Адрес мне ни о чем не говорил. Кто это? Местный полицейский начальник, с которым у сабинянского руководства была начажена переписка? Подумав, я решил, что, судя по скупости формулировок, они принадлежат лицу, стоящему значительно выше полицейских. Неужели какой-нибудь министр? А может, это и вовсе президент соседней старинной и процветающей республики? Той самой, у которой есть все – пенсии, здравоохранение, частично бесплатное образование, музеи. известные на весь мир марки мебели и одежды... Все, кроме одного - природы. Там почти не осталось лесов, рек и озер. А те, что есть, застроены частными виллами. Большинство граждан, которым вилл не досталось, томятся в огромных городах с небоскребами и раскаленным асфальтом, и лишь на выходные выезжают в «загородные отели», где за право сделать барбекю на крошечной лужайке перед своим номером с видом на далекое озеро они платят столько, сколько зарабатывают за месяц. Тошук был не прав, говоря, что в мире еще полно мест с чистым воздухом. Где-то, в каких-то отдаленных малонаселенных странах они, может, и есть, но не здесь. Так что озлобление наших соседей можно понять (я уже думал про них «наши соседи», хотя еще неделю назад находился за три тысячи километров отсюда). Впрочем, это все равно ничего не значит. В те годы, когда строилась наша Стена, все было по-другому. Люди из этих мест бежали, старинная республика, разоренная недавней войной, была бедна. Молодой сабинянской общине землю отдали за смехотворную по нынешним меркам плату. Понятно, сейчас активисты заявляют, что то решение не было волей всего народа, что тогдашние власти не имели права отчуждать территорию. Но ведь это произошло – договор был подписан и не оспорен… Так или иначе, возмущение сабинянским раем все больше нарастает, и рано или поздно оно прорвется наружу. Да уж и сейчас прорывается. Одного только не могут понять эти люди: этот рай, которому они так завидуют, существует лишь потому, что их в нем нет. Стоит им сломать Стену и хлынуть внутрь, как его тут же не станет. Это как проклятие царя Мидаса, который своим прикосновением превращал все живое и прекрасное - в мертвое золото. А они, боюсь, превратят не в золото, а в кое-что похуже…
Когда я услышал глухие шаги в коридоре, то сначала подумал, что это звуки еще какого-нибудь видео – настолько я отвык от реальности за эти несколько часов. Однако на сей раз они были настоящими. В комнате появился Тошук с лампой в руке.
- Прости, что пришлось отставить тебя одного так надолго, - озабоченно сказал он. – На Стене была еще одна попытка прорыва. Оказывается, эти борцы за справедливость собирались нападать тремя группами. Последняя пережидала в лесу километрах в десяти от предыдущего боя. Они пытались залезть на Стену с помощью приставных лестниц и крючьев.
- Им удалось?
- Нет. И обошлось без смертей. Полиция неожиданно оперативно сработала.
Он вытащил из котомки хлеб и большую бутыль с водой. Обрадовавшись, я жадно припал к ней, а затем откусил огромный кусок и принялся жадно жевать. Тошук отошел в угол, порылся там и вытащил сразу два одеяла, которыми старательно укутал мне плечи. Я удивился: никогда прежде он не выказывал подобной заботливости.
- О, ты не терял время зря! Молодец! - Придвинув табурет и сев рядом, он быстро пробежал глазами мою краткую переписку. – Я надеялся, что ты примешь правильное решение, и не ошибся.
- Э-э, надеюсь, я не наговорил им лишнего? И кстати – кто это мне ответил?
- Все в точку. И главное, вовремя. Все были заняты на Стене. Или под Стеной, с ранеными. Делать официальные заявления было некому. – Тошук грустно усмехнулся. - И ты очень кстати пришел на помощь. Я за тем и привел тебя сюда, но не успел объяснить, что к чему. К счастью, ты сам все понял.
Он проигнорировал вопрос о моем неизвестном респонденте, и я не стал настаивать. Меня гораздо больше интересовало другое.
- А кто обычно пишет эти тексты от имени Сабинянии? Разве не Верховный жрец?
Тошук открыл шаблон письма и стал что-то набирать в ответ таинственному «президенту». Мне он ответил не сразу, видимо обдумывая слова.
- Верховный жрец? Откуда ты взял этот термин? Разве кто-то из прежних экскурсантов по Сабинянии его упоминал?
- Нет… Кажется, никто. Но это было так естественно – раз есть теократия, то есть и Верховный жрец. – Тут уж я усмехнулся. - Который скрывается ото всех в том бетонном зиккурате, который виден из космоса…
- Ну да, логично. Но никакого Верховного жреца здесь нет. – Тошук резко нажал кнопку отправки сообщения, а затем принялся выключать компьютер.
- Вот как? – Я удивленно посмотрел на него. – Но кто же… Кто тогда управляет Сабинянией?
- Кто? – переспросил он. – А почему ты решил, что это должен быть кто-то конкретный, какое-то одно лицо?
- Ты хочешь сказать, что это коллегия жрецов?
- Я хочу сказать, что Сабинянией управляют все сабиняне. Все до единого. Вставай, пойдем. Одеяла возьми с собой – на стойбище пригодятся.
Экран погас, и Тошук слегка подтолкнул меня к выходу.
- Погоди, но как это возможно? Нет, я, конечно, помню про «страны народной демократии», но они на деле были еще более авторитарны, чем честные капиталистические режимы. Всем известно, что народ не может управлять напрямую! Иначе получится хаос. Нужны представители. Если помнишь, даже новгородское вече в России и то состояло только из платежеспособных граждан…
- Представители нужны, когда в обществе слишком много противоборствующих групп интересов. А если интересы у всех действительно общие…
- Это невозможно! Это Пол Пот, это утопия, это вранье!
Я немного забылся, но после нескольких часов за компьютером в холодном подземелье это было извинительно. Тошук, видимо, понимал это, и не придавал значения.
- Погоди про Пол Пота. Я не договорил. Ощущение того, что у людей разные интересы, во многом усиливается тем, что они не чувствуют и не понимают друг друга. А вот представь, что твой ближний для тебя – почти что открытая книга. И ты знаешь все, что его беспокоит. Нет, даже не так. Ты, он, она, я, они все – представь, что это единая душа. Она может немного по-разному преломляться в каждом индивиде, но все равно – устремления у всех едины. И вот представь, что ты ощущаешь эту Душу в каждом. Тебе не нужны представители, чтобы донести свои убеждения до других. Ведь ты – это и есть другой. Ты - это и есть все другие. А все они – это ты. Ты хорошо знаешь, что они все хотят. Что им нужно. И что нужно для блага вашей единой Души.
- Эта душа – Сабина? – глупо спросил я.
- Да какая разница! Называй, как хочешь. Я пытался объяснить тебе, что, если ты подключен к этой единой Душе, что тебе уже не понадобятся отдельные люди, которые выражали бы тебя перед остальным миром. Каждый житель Сабинянии может в любой момент выступать от имени всех.
- Фантастика какая-то!
Мы шли по пещерному коридору, и я все время пытался забежать вперед, чтобы лучше видеть лицо Тошука.
- Ну, предположим, здесь существует этакая нейросеть, - говорил я. - Как мозг, в котором отдельные личности – это нейроны…
- Сравнение крайне вульгарное и неточное, но, если по-другому нельзя, пусть будет так. Хотя я бы сказал, что личности здесь – это не отдельные части Души. Душа ведь не материальна, у нее не может быть частей. Каждый из нас – это и есть сама Душа, единая и бесконечная…
- Ты сказал – «каждый из нас»? Ты имел в виду и себя тоже?
- Э-э, неважно. Я оговорился.
- Хорошо, но как сабиняне решают между собой, кто в данный момент будет выступать от имени всех?
- А как они решают, куда нужно тащить зерно, а куда – рыбу? Как передают друг другу информацию о нападении? Почему ты об этом не спрашиваешь? Все точно так же. Вся Сабиняния – это единое мыслящее существо, локализованное одновременно в двух тысячах индивидов. Когда один узнает о нападении, об этом тут же узнают все. Когда где-то не хватает зерна, то жители стойбища, где его в избытке, уже знают, куда нужно перетащить его. А те, у кого есть свободные руки для перетаскивания, знают, где понадобится их труд. Вот и все.
- Чудеса, ей-богу. Знаешь, я столько о таком читал… Точнее, читал о мечте создать что-то подобное. Такой вот органический интернет. Это уже даже не коммунизм, это что-то вроде...
- Только, пожалуйста, не сравнивай с муравейником. Там каждая особь – действительно маленький винтик целого, и не может существовать без него. У нас же каждый индивид тождественен целому. Это совсем другое.
- Ладно, предположим. Но ведь люди все-таки отличаются друг от друга. Снип, например, пишет стихи, а Чит – талантливый математик. Значит, тождество неполное?
Мы быстро шли по коридору вниз. Значит, подумал я, мы не возвращаемся на Стену, а спускаемся в сторону моря.
- Если очень грубо, то это похоже на функциональные отделы в мозгу. Мозг осознает свои задачи, а решают их, в зависимости от направленности, разные группы клеток…
- Как, однако, механистично. Но ведь сабиняне осознают себя отдельными личностями! У них даже, как я заметил, есть сугубо индивидуальные мысли и желания. Например, о любви.
- Что тут странного? Представь, что единой Душе проще существовать во множестве частных воплощений. Каждая из них, хоть и обладает иллюзией обособленности (при том знает, что это иллюзия), осознает себя неразрывно связанной с целым.
- Ну хорошо. А кто, если не жрецы, обычно берет на себя функцию общения с внешним миром?
- Как правило, кто-то из солдат, охраняющих участок Стены, близкий к компьютерам. Так удобнее. Они всегда могут отлучиться вниз и отослать письмо.
- А что тогда делают жрецы? В чем их функция?
Тошук удивился.
- Разве мало того, что они жрецы? Даже во внешнем мире священнослужитель – отдельная профессия. Впрочем, здесь они еще и учителя.
- Ах да, вспомнил. Треххвостый рассказывал. Так значит, тот, кто обычно писал пресс-релизы, давеча был занят на Стене, и поэтому ты решил привести на замену меня? Но не слишком ли это было…
- Он больше никогда не сможет писать, - строго перебил Тошук.
Я взглянул на него.
- Это был Уш, друг Сота.
Тот простоватый с виду подросток, который во всем слушался Сота?! Тот, чье тело вынес со Стены Ержи? Не может быть! Это он – «Голос Сабинянии»? Это его мы на все лады цитировали и вдумчиво трактовали в наших пабликах? Я остановился, не в силах поверить.
- Тебя это удивляет?
- Э-э… Я вроде бы научился не удивляться. Но сейчас, право, это выше моих сил. Этот паренек говорил от имени Сабинянии! Переписывался с президентскими администрациями! Налаживал дипломатические отношения! Он, такой непохожий на…
- На кого?
- Ну, на людей умственного труда.
- А другие здесь разве на них похожи?
- Нет, не похожи. Ты прав. Но все равно, это чудо. Действительно, они все тут - философы, решившие вернуться к естеству. Скромно скрывающие свой ум и эрудицию.
Тут я вспомнил, что Уша нет в живых. Как же так, такой юный!
- Сколько ему было? У него остались родители?
- Семнадцать лет. Родители – да. И два младших брата.
Я замолчал. Вниз шагать было легко, но груз на сердце тяготил не меньше, чем трудный подъем. Значит, еще один юный покойник! Его сожгут на костре, а кости выложат кучкой в пещерной нише. Да еще, небось, сделают это втайне от родителей, чтобы они не вздумали устроить культ останков… Но зачем все это, зачем нужна Единая Душа, самопожертвование и прочее, если нельзя даже сходить поплакать на могилу к сыну?
- Можно, - услышал я сквозь свои мысли.
- Что ты сказал? – Я удивленно обернулся.
- Нет, ничего.
Он ответил мне? Значит, он тоже умеет читать мысли? Впрочем, неважно. Я решил пока оставить решение этических вопросов: противоречия были столь глубоки, что мой рассудок не мог их охватить и разрешить. Но что-то еще не давало покоя. Что же? Ага, вот это…
- Значит, ты решил временно поставить меня на замену Ушу? Это, конечно, огромная честь для меня, но ведь я мог и ошибиться, написать что-то не то! Это могло повредить Сабинянии! Ведь я-то не подключен к этой самой Единой Душе!
Тошук задумался.
- Я понадеялся на обратное, - наконец, сказал он.
- То есть как? Ты надеялся, что меня тоже каким-то образом «подключили» к местному мега-мозгу? Но как это возможно? Ведь я – «внешний»!
- Не могу этого объяснить, - с видимой неохотой сказал он. – Здесь всем управляет богиня Сабина, так что почему бы и нет. Ты же сам говорил, что еще вечером на стойбище у тебя было видение боя. Потом – на рассвете. Верно? И у Ержи было. Значит, Сабина уже каким-то образом вобрала вас в себя.
Я вздрогнул. Мысль о том, что некая сущность хотя бы отчасти посягнула на твою свободную волю, была неприятна. Хотя, черт возьми, не об этом ли я мечтал? Не это ли – секрет братства сабинян? Я вспомнил Ченга и Йоки в подземелье: как они шли, погруженные в себя и никого не замечая.
- С тобой я просто решил попробовать, - поспешно заговорил Тошук, словно раскаиваясь, что наговорил лишнего. – Тем более, что выбора не было. Нужно было срочно дать какой-то комментарий во внешний мир. Иногда мне случалось делать это самому, и я думал, что займусь и в этот раз… И вдруг я почувствовал, что на Стене нарастает тревога. Так оно и оказалось: это пошла на прорыв третья группа анархистов. Я ушел, надеясь скоро вернуться. Но скоро не получилось. А когда я вернулся, то увидел, что ты уже все сделал! Знаешь - вряд ли бы я сам, или покойный Уш написали по-другому. Значит, Единая Душа приняла тебя в свое лоно! Она сделала тебя орудием, которое верно передало ее волю.
Я предпочел бы представить все это по-другому, но Тошук был убежден в своей версии. А главное – видение боя у меня действительно было! Это надо было как-то объяснить.
- Ну, а ты сам? Ты тоже подключен? – спросил я.
- Временами – да. Это такое прекрасное чувство – быть единым со своими братьями, понимать и слышать всех и каждого, знать, что ты есть и для чего. В такие минуты одиночество кажется нелепой выдумкой. Но потом, увы, все заканчивается, и я снова становлюсь собой. То есть одиноким, который лишь мечтает о единстве.
От былой рассудительности Тошука не осталось и следа. Я понял, что он действительно верит во все это – и в Единую душу, и в Сабину.
- Я не знал, что ты так глубоко… Словом, именно тебе, мне кажется, стоило бы попроситься остаться здесь навсегда. Хотя, наверное, ты уже просился?
Он уклончиво помотал головой. Он просился, но ему отказали? Но Тошук, видимо, не хотел больше расспросов. Он ускорил шаг и обогнал меня в узком коридоре.
- Пойдем быстрее. У меня неспокойно на душе.
Глава 12. Море
Я не сразу заметил, что стены пещеры поменяли форму и цвет: теперь мы шли в круглом сером тоннеле, а далеко впереди маячило светлое окошко, похожее на растущую луну.
- Выходим на вулканические скалы, - пояснил Тошук. – В этом месте начинаются остатки древнего вулкана. Породы сложены туфом – вулканическим пеплом. Он довольно хрупкий – в сравнении, например, с базальтом, в который превратилась лава – поэтому легко поддается обработке. Там, наверху, много естественных пещерок, созданных эрозией. Они небольшие, но мы продлили некоторые из них, соединив с подземными ходами…
- Мы? Ты тоже в этом участвовал?
Тошук приостановился, видимо, раздумывая, надо мне сообщать или нет.
- Да. В прежние мои приезды я, так сказать, тут немного поволонтерил.
- Ого, надо было сказать Ержи, он бы не задавал вопросов. А тяжело было долбить породу?
- Терпимо.
Мы подползли к окошку в солнечный мир. Здесь тоннель сужался до предела: пролезать наверх можно было только по одному. Тошук сперва выбросил свой рюкзачок (в нем теперь было одно из моих одеял, потому что оба ко мне не помещались), а затем, просунув в отверстие руки и упираясь наверху за что-то невидимое, начал медленно, с кряхтеньем, выталкивать себя наверх. В пещере сделалось темно: он закрыл отверстие своим телом. Лампы мы оставили в нише в десяти метрах позади. Стоя в узком, почти вертикальном лазе, да еще и заткнутом сверху Тошуком, я впервые почувствовал что-то вроде клаустрофобии. Впрочем, окошко быстро открылось, и в него снова хлынул свет. Затем он снова пропал: это Тошук протянул руку за моим рюкзаком. Мое собственное проталкивание проходило проще, так как Тошук тащил меня за обе руки. Встав на ноги и оглянувшись, я понял, что место для потайного лаза выбрано как нельзя более удачно. Если не знать точно, что он здесь находится, его было бы очень трудно заметить. Вокруг входа росло несколько дубов с кривыми узловатыми стволами; но, даже если бы их не было, свет падал на скалу так, что щель казалась просто пятнышком тени.
- Уверен, что сверху ее не видно, - подтвердил Тошук мои мысли.
Мы пошли вниз по склону, без тропы, сквозь заросли кустообразных дубов и колючего можжевельника. Вокруг возвышались скальные уступы. Я долго гадал, где мы находимся и, наконец, сообразил. Часть сабинянской территории действительно перерезала гряда вулканического происхождения – это я знал еще в эпоху моих интернет-мечтаний (ах, как же давно это было!). Когда-то, много миллионов лет назад, она образовывала круглый кратер, но сейчас от него остались только западный и северный хребет. Как раз по ним и шла Стена, что было, конечно, очень удобно для охраны границы. Остальная часть кратера была разрушена и представляла собой разбросанные то тут, то там скальные группы. При этом горный хребет, как я уже говорил, шел на протяжении всей Стены. Это давало простодушным сабинянофилам возможность утверждать, что-де вся маленькая страна находится внутри гигантского жерла палеовулкана, не считая его обрушившейся морской части. Это была соблазнительная теория, однако вулканов площадью 300 кв.км, насколько я знаю, в обозримой геологической истории все же не было. На самом деле, оставшаяся часть хребта представляла собой окаменевший коралловый атолл – кажется, он был здесь еще до вулкана. Знакомые с геологией легко различали границу лавовых пород и известняка. Они сильно отличались и по цвету, и по текстуре. Многих это открытие огорчало, так как лишало Сабинянскую территорию символической симметричности. Вулкан, который укрыл в своем кратере маленькую райскую коммуну, защитив ее от врагов – это было бы красиво. Однако, на мой взгляд, тот факт, что природа предоставила для ее защиты и вулкан, и окаменевшие коралловые рифы, выглядело не менее убедительным символом.
Я посмотрел назад. Вдалеке виднелась самая высокая часть хребта. Где-то там остался участок Стены, на котором шел предрассветный бой. Но сейчас ее уже не было видно. Вокруг царила тишина и безмятежность, и трудно было поверить, что совсем недавно (да еще и сейчас) на севере сгущались тревожные тучи. Я услышал шум ручья, а скоро и увидел его. Водяные струи, сверкая на солнце, теснились в расщелине между скал. Тошук привел меня к большой вымоине, служившей, видимо, купальней. Быстро раздевшись, мы с наслаждением погрузились в прозрачную воду. Не то чтобы мы успели сильно изжариться на солнце; я, который полдня провел в подземелье, еще и не согрелся как следует. Но мне так хотелось смыть с себя страхи, что я не побоялся обжигающего холода потока. Мы вылезли. Я готов был тут же идти дальше. Но, к моему удивлению, Тошук не торопился. Он отодвинул какой-то камень и достал спрятанный под ним мешочек, как оказалось – с сушеной травой. Он набрал в кулак пригоршню мелкой травяной пыли и опустил руку в воду, а когда вытащил, в ладони была однородная зеленоватая кашица.
- Это можно есть? – спросил я.
Он усмехнулся.
- Да нет. Для еды у нас еще остались лепешки. Это для другого. Ты посмотри на свое отражение. А лучше – щеки руками потрогай.
Я потрогал и сразу понял, в чем дело. За последние дни я здорово оброс, хотя даже не вспоминал об этом. Тошук размазал зеленую кашицу по своим щекам, и тут же, достав из рюкзака бритву, стал весьма ловко прохаживаться по коже. И, хотя он даже не смотрел на себя в воду, через несколько секунд его лицо было чисто выбрито. Я попробовал последовать его примеру. Тошук немного понаблюдал за моими стараниями, а затем, молча забрав у меня бритву, в два счета обскреб мой подбородок. Я ополоснулся и, дождавшись, пока вода успокоится, удовлетворенно осмотрел себя.
- Ну вот, теперь можно идти, - кивнул Тошук.
Мы снова запетляли между камнями и деревьями. Лишь когда ноги мои достаточно исцарапались об острые колючки и иглы можжевельника – джинсы им были не помеха - появилось некое подобие тропы. Она расширялась, и наконец превратилась в настоящую (по сабинянским меркам) дорогу. Скалы остались позади. Теперь мы спускались по естественным террасам, заросшим кустарникам и редкими деревцами. В какой-то момент кроны расступились, и впереди блеснуло море. И почти сразу до моего уха долетели голоса. Причем это был не отрывистый сабинянский стрекот, а слова английского языка. Там были наши спутники! Мы прибавили шагу, и точно: на маленькой полянке, около тонкого ручейка, что сочился по пологому каменистому руслу, сидела группа людей. Еще издали среди серых сабинянских рубищ я разглядел добротные цветастые футболки. О, голос Ченга! Его ни с кем не спутаешь. Рядом сидела Мария, напротив - Марино и Марк. У всех, кроме Ченга, был усталый вид. Хотя, заметив нас, они сразу приободрились. Ченг радостно замахал рукой.
- Давно не виделись! Особенно с вами, – он посмотрел на Тошука. – Знаете ли, тут такое было! Какие-то озлобленные леваки пытались прорваться за Стену!
Тошук поклонился сабинянам и присел в кружок к нашим.
- Да, мы это тоже видели. Они прорывались в разных местах.
Ченг немного стушевался. Он как-то не подумал о том, что мы с Тошуком тоже могли быть «на передовой».
- И как? У вас… кого-то ранило? – попытался он реабилитироваться.
- Э-гм… да. Но не так много, как могло бы быть.
- О, представляю себе! У нас, правда, хотя бы не стреляли, но лезли наверх, как пауки! А у вас, выходит, стреляли?...
Ченг был немного разочарован. Тошук кивнул.
- А мы застали уже вторую фазу, без оружия, - сказал Марино.
- Следом за вооруженными группами к Стене потянулся «планктон», - пояснил Марк. Он был серьезней обычного. Ни всегдашнего блокнота, ни флегматичного скепсиса как ни бывало. – Эти, должно быть, даже не были связаны с первыми. Узнали о побоище в интернете и ринулись «поддерживать».
- Было примерно так же, как в день нашего прохода, - добавил Марино.
- Только теперь их было несколько тысяч, и лезли они с разных мест. Похоже, это превращается в какой-то модный аттракцион.
- Но наши ребята сработали на отлично! – Ченг гордо мотнул головой в сторону сабинян. Как мне показалось, воинов среди них на сей раз не было – только «гражданские». – Молча, методично скидывали вниз одного за другим. Визгу-то, визгу было! Леваки снимали на телефоны свои разодранные коленки, красовались перед телекамерами. Но это больше походило на фарс.
- А точно никто не пострадал? Не расшибся, когда падал? – встревожено спросил я.
- Нет. Что им будет? Это ж профессионалы пиара. Их задача – засветиться в новостях. Им еще плохо наподдали!
- Один вроде пытался сделать вид, что насмерть разбился, но обошлось, - сказал Марк. – В отличие от Ченга, увиденное его мало воодушевило. – За ними по пятам бежали журналисты и летели коптеры. Случись хоть одна серьезная травма – боюсь, виноватой оказалась бы Сабиняния. Слава богу, вовремя подходила полиция и разгоняла этих резвунчиков. Они вопили, что идут то ли вызволять порабощенных сабинян, то ли возвращать гражданам украденный сабинянами берег – вобщем, непонятно что, все вместе.
- Такого раньше не было, - осмелилась вставить Мария. Видимо, она повторяла это уже не в первый раз. – Ну, митинговали под Стеной. Помните, об этом писал Меме? Ну, пытались перелезать. Но чтобы такая толпа, да еще со всех сторон! Право, это кто-то организовал, не иначе! Активизировались недруги Сабинянии!
- Не думаю, что тут требуется особая организация, - возразил молчавший доселе Тошук. – Просто людей за Стеной становится все больше. А сейчас, как можно заметить, еще и стоит сильная жара. Берег у них там сплошь застроен отелями, а в остатках лесов туристические группы ходят одна за другой. Это даже прогулкой не назвать. А тут, за Стеной - гигантский пустой лес, пустые пляжи и горстка людей. Это – как плевок в душу. Добавьте к тому еще один момент: из-за многолюдья там никто никого не замечает. Ни в реале, ни в интернете. А забравшись на Стену Сабинянии, ты сразу оказываешься на виду. Вобщем, здесь такая масса соблазнов, что противостоять им очень сложно.
- Но почему именно сейчас? Не месяц, не год назад, а именно вчера и сегодня?
- Случайность. Равновесие настолько хрупкое, что достаточно дуновения ветра, чтобы все посыпалось. Ну не может быть такого, чтобы с одной стороны мембраны было адское давление, а с другой – пустота, и она при этом не прорвалась. Прорыв мог случиться в любой момент, и случился вчера.
- Вы словно защищаете этих мерзавцев! – возмутилась Мария. – Посмотрите на них – татуированные, обкуренные, в дредах! А на девиц их посмотрите! Они лезут сюда, чтобы уничтожить наш рай, чтобы его потребить, прожевать и выплюнуть. И еще прикрываются красивыми словами о каком-то освобождении…
- Так и есть, - смиренно ответил Тошук. – Они именно такие. Они – наиболее худшая и пассионарная часть той гигантской толпы, которая столпилась – образно говоря – за Стеной. Это не только те, кто физически бродит поблизости и завистливо поглядывает в нашу сторону, но и все те, кто сидит перед экранами своих компьютеров и смотрит в свои смартфоны. Все они хотят взять себе наш запретный плод. Кто-то при этом искренне уверен, что этим он принесет людям благо. Я никого не защищаю. Я боюсь их. Но пока я не знаю, как защитить Сабинянию, потому что сила напора на сей раз слишком велика. И, даже если сейчас удастся удержаться, следом придут новые и новые волны.
- Так давайте же, черт возьми, этого не допустим! – решительно крикнул Ченг.
Сабиняне, которые до этого общались своим кружком, разом обернулись в нашу сторону.
- Мы покажем им, что можем стоять до конца!
Мы с Тошуком молча переглянулись. Ченг хотел еще что-то сказать, но тут Сабиняне стали подниматься – краткая передышка закончилась. Наши тоже поспешно встали.
- А куда вы идете? К морю? – спросил я.
Марк открыл рот, что Ченг его опередил.
- Мы, конечно, уговаривали оставить нас на Стене, в помощь дозорным…
- …и сбрасывателям леваков, - вставила Мария.
- …но местное руководство, похоже, ждет какой-то диверсии со стороны моря. Думаю, это мудро. Не может быть, чтобы озверевшие толпы проигнорировали морской путь в рай. Новая атака точно будет с моря!
- Но им понадобится много катеров, - заметил Марино. – Где они возьмут столько? Разве только какие-нибудь вражеские спецслужбы их проспонсируют.
- Даже десяток катеров, если им удастся высадить хулиганов на берег, доставят много проблем. И оборонятся от моторной лодки или гидроцикла гораздо сложнее, чем сбрасывать нарушителей со стены, - сказал Марк. – Ведь у сабинян-то моторок нет.
- А что мы хотим – тут всего две тысячи человек, да еще кучка экскурсантов. И такой огромный периметр надо охранять!
После удачной пиар-обороны я немного расслабился, но теперь понял, что рано. Конечно, так просто они не отступятся. Тем более, что непонятно, кто такие эти «они». Скорее всего, никакого конкретного орг-ядра за Стеной нет, если не считать отвязной группки анархистов. Можно сказать, это безличные орудия воли народных масс. Да, именно так. Массам плохо, тесно и душно, но, в отличие от прежних времен, они привыкли требовать реализации своих прав. А тут, к несчастью, объектом классовой ненависти стала маленькая кучка людей посреди слабо укрепленного заповедника. Боги, что же нам делать?
- А может, обратиться за помощью к какому-нибудь другому государству? – заговорил Марино. – Предложить ему взять Сабинянию под свою опеку. Именно как природный заповедник. Биосферный резерват, или как это называют. Заповедники ведь обычно штурмом не берут. Все понимают, что они нужны для сохранения природы. А сабиняне внутри останутся жить, как…
- Как животные в вольере? Ты что, сошел с ума?! – гневно вскричала Мария.
- Полно, полно! – замахал руками Ченг. – Он уже и сам понял, что сказал ерунду. Мало того, что это унизительный статус индейцев в резервации, так еще и под управлением врага. Нет, я уверен, что многие согласятся. Еще и очередь выстроится! Да только вскоре новый хозяин примет решение сперва немножко понизить охранный статус, потом – изменить зонирование, следом – отрезать кусочек территории. И – пошло-поехало.
- Да, пожалуй, это не вариант. Но ведь надо что-то делать!
- Уверен, что жрецы что-нибудь придумают, - сказал Ченг, отдуваясь от быстрой ходьбы. – Говорят, они уже ведут переговоры с лидерами соседних держав. Ведь не случайно же полицейские активизировались!
Я отвернулся. Знал бы он, как ведутся эти переговоры!
Путь вниз был несравнимо легче, чем наверх, но моим спутникам все равно было тяжело: они несли тяжелую поклажу. Мы с Тошуком предложили кого-нибудь разгрузить. Ченг сначала отказывался, но потом вздохнул и сказал, что вообще-то ему досталась, должно быть, самая тяжелая котомка… Мы приостановились и перевьючили часть груза на себя. После этого Ченг, окрыленный внезапной легкостью, сразу вырвался вперед. Колонна еще не раз останавливалась, мы купались в ручьях и перекусывали. Один раз от нас неожиданно ушли две женщины. Кивок головы на прощанье – и все. Оказалось, что неподалеку было еще одно стойбище, и они направились туда. Потом таким же манером ушли трое мужчин. Потом добавилось еще двое – двое мужчин и девушка. И так, то и дело обновляя состав, мы двигались к морю. Мимо иногда попадались небольшие поля и огороды. Домов рядом не было, хотя везде кто-то работал. Пару раз мы встречали пасущихся овец и коз – обычно в сопровождении совсем юных пастушков. Мы обменивались поклонами и шли своей дорогой. Тропа то шла в тени дубов, то выходила на открытый травяной луг, то ныряла в заросли кустарников. Под конец уже никто не разговаривал – так натерли нам плечи неудобные мешки. Сабиняне, шагавшие впереди, сильно обогнали нас, и теперь изредка появлялись на вершине очередного холма, чтобы снова надолго скрыться из виду. Солнце садилось. Закатные лучи окрасили листву в смесь золотого и розового. Когда мы поднимались над лесом, впереди открывалось море - голубое и огромное, с дымкой на горизонте. Потом оно снова исчезало, и мы уходили под темный полог деревьев. Спуск стал почти пологим. Мы пошли руслом широкого ручья, и нас с двух сторон обступили стены кулуара – где-то скалистые, а где-то заросшие дубами и можжевельником. Ветви деревьев, опускавшиеся к самой воде, не давали увидеть то, что было впереди. По моим расчетам, мы давно уже должны были оказаться на берегу. Но кулуар все не кончался. От усталости я уже готов был презреть всякое достоинство и первым усесться посреди дороги. Должно быть, природа услышала мое желание, потому что тотчас впереди зашуршал далекий прибой.
Вскоре кроны расступились, мы увидели расширяющееся устье ручья, а за ним – море! Пляж был совсем близко. Каменистые склоны упирались в него и, не сумев преодолеть широкой песчаной дюны, лежащей тугим валиком вдоль пляжа, обрывались и терялись в песке. Когда мы проходили последние утесы, я заметил справа и слева от ручья входы в пещеры, завешанные трепещущими тряпками. В одной из щелей мелькнула человеческая фигура. Заметив нас, мужчина (ему было лет пятдесят) выглянул, вежливо кивнул и снова скрылся.
- Живут, как пещерные люди, - слабым голосом сказал Марино.
Он устал, как и все мы, и шутить не получалось.
- Зато с моря эти дома не видны. И безопасность, и защита от ветра, – изрек Ченг.
- Куда же нам теперь идти? Провожатые куда-то подевались, - вздохнул Марк.
Видимо, он тоже не прочь был посидеть. Но Тошук, ни слова не говоря, обошел всех и двинулся к пляжу. Мы побрели за ним печальной согбенной вереницей. Открылась длинная полоса песка. Над ней в обе стороны тянулись подмытые прибоем высокие уступы. Справа и слева, очень далеко, пляж заканчивался вдающимися в море скалистыми мысами, о которые разбивались волны. На берегу не было заметно никаких следов человеческого пребывания – ни сетей, ни лодок. Ветер слегка покачивал ветки кустарников, теснившихся у подножия уступа. Солнце уже скрылось за скалу, и начинало темнеть.
- Где же они все? Здесь никого нет, – непроизвольно вырвалось у меня.
- Спокойно. Жилища спрятаны в щелях. Иначе бы их разворотило ветром и прибоем.
И правда: через пятьдесят метров слева в скале показался узкий заулочек. Оттуда навстречу нам вышла женщина (лицо ее было мне знакомо; должно быть, я видел ее на одном из предыдущих стойбищ). Поклонившись, она позвала нас за собой. Вглубь и вверх по утесу шел извилистый кулуар. Можно было принять его за русло ручья. Но, начав подниматься, я понял, что он был рукотворным, во всяком случае, частично. По сторонам его на разных уровнях виднелись входы в пещерки. Судя по их количеству, внутри этот монолитный утес походил на источенный ходами муравейник. Но что было особенно примечательно, все входы были устроены так, что ни один из них не был виден со стороны моря. Чтобы узнать, что здесь кто-то прячется, нужно было залезть в кулуар. А значит, стать уязвимым для его обитателей. В самом низу я увидел торчащую из кустов корму лодки. Ах, так вот где их хранят! Песок у подножия скалы был подрыт, и там, под покровом листьев, помещалось в ряд несколько сабинянских суденышек.
Карабкаясь наверх по кулуару, вскоре мы были уже метрах в десяти над пляжем. Борта его имели такую высоту и наклон, что сверху было видно почти все, тогда как снизу люди не были видны, если только не высовывались специально. На каждом шагу были новые пещеры, завешенные тряпьем, но вокруг было тихо. Хотя, возможно, шорохи внутри жилищ заглушал ветер. Еще не настолько стемнело, чтобы свет ламп пробивался сквозь слои ткани, и дома казались необитаемыми.
Наша провожатая ненадолго исчезла, а потом снова показалась – на сей раз на самом верху, у торчащего над пляжем скального останца.
- Снимайте поклажу и оставляйте, а сами поднимайтесь сюда! Должно быть, вы мечтаете принять горизонтальное положение, верно?
Она улыбнулось, и у меня на душе сразу потеплело. Значит, и в этом молчаливом скальном поселении нас знают и ждут! Мы живо отвязали наши котомки и сложили под ближайшим пологом – там оказался вещевой склад – а сами полезли наверх. Под останцом притулилась еще одна пещерка, спрятанная не хуже, чем тот лаз, через который мы с Тошуком выбирались днем. Хотя там не было деревьев, но, думаю, она была бы незаметна и с вертолета, и со спутника. Женщина ждала нас рядом. Она хотела отодвинуть полог, но вдруг он зашевелился и отодвинулся сам! И что же я увидел за ним? Улыбающееся лицо, обрамленное тремя белокурыми хвостами!
- Трех… Ох, прости… Здравствуй, Эгр!
Он замахал рукой.
- Ничего, ничего, все в порядке. Тут многие называют меня Треххвостым. Сам стараюсь, чуть свет их заплетаю! Ну ладно, забирайтесь внутрь. Тут у нас все удобства, двухместные номера!
Я остановился, открыв рот – так много мне хотелось спросить у него. Но сзади ждали товарищи, и расспросы пришлось отложить. Да и Ченг, наверное, не преминет взять торжественное интервью у «защитника отечества». Признаться, мне этого не хотелось, и я пожалел, что Ченга не поселили отдельно. Но делать было нечего. Мы заползли в круглую тесную нору, освещенную изнутри одной слабенькой лампой. Лампа помещалась на возвышении, устроенном посередине; для устойчивости в нем была выбита ямка. Над лампой я заметил узкое отверстие, выводящее наверх: это был ответ на мой вопрос, каким образом из пещеры уходят продукты сгорания. В эту импровизированную «гостиную» (она была площадью всего метров 5-6, и не имела ни одной ровной поверхности) выходили еще несколько норок поменьше, пробитых на разных уровнях. Там, по-видимому, можно было расположиться разве что сидя, но никак не стоя. Сейчас там уже лежали несколько человек. И это были все мои знакомые! С верхней лежанки высунулся Двукосый-Гор. Снизу приветливо кивнул Многокосый. Рядом с ним, приподнявшись на локтях, появился талантливый математик Чит. Наконец-то я его узнал! Около Гора было свободное место, и Треххвостый принялся подсаживать туда Марино. Тошук, чтобы занимать поменьше места, сразу забрался в пустующую норку напротив Чита. Наверное, он думал, что я устроюсь рядом с ним, да и я собирался это сделать. Но вдруг Ченг, который не заметил других мест, проворно закинул свой рюкзачок рядом с Тошуком.
- Не помешаю?
Тошук опустил глаза.
- Н-нет, конечно.
Марку досталось место рядом с чьей-то круглой стриженой головой. Голова приподнялась и оказалась… Сотом! Все герои вчерашнего сражения были в сборе. Но вели себя так, словно его и не было. Словно стрелы, копья, кровь и мертвецы были лишь страшным ночным кошмаром.
Марк хотел уже сунуться в свою щель, но внезапно остановился. Все обернулись к нему.
- Ох, нет, не могу.
- Что такое?
- Э-э, я должен сказать, что у меня… клаустрофобия, - виновато выдавил он.
При свете лампы было видно, как он вспотел.
- Дружище, здесь нет других вариантов… - наставительно начал Ченг, но Треххвостый его прервал.
- Если тяжело лезть в нору – ложись прямо тут, под лампой, - небрежно сказал он.
Сот, услышав это, завозился и вытащил скатанный матрасик и одеяло. Все это он по очереди передал Марку.
- Тут справишься?
Марк молча кивнул.
- Да уж, к этим ласточкиным гнездам надо привыкнуть, - заметил Треххвостый, помогая ему. – Особенно тяжело приходится Саману.
- А кто это?
- Мой друг. Сейчас служит в Восточном отряде. А прежде был рыбаком. Он великан. Ну, по нашим меркам великан. 190 сантиметров!
- Да уж, действительно.
- Гм, а по-моему, тут вполне удобно, - снова вступил Ченг, но его опять прервали, на сей раз Марино.
- А где Мария? Вроде она была все время с нами, а теперь куда-то подевалась.
- Да, действительно…
Ченг смутился. Мария была самой верной его почитательницей, а он, оказывается, даже не заметил ее исчезновения.
- Ее Тшат увела. В женское жилище, - ответил Тошук, устраивая себе подушку.
- А, ну конечно! Я так и подумал. Что ж, гендерная сегрегация – это естественно для традиционного образа жизни. А в чем-то даже удобно! – Ченг усмехнулся.
В «гостиной» оставались лишь Марк, Треххвостый и я.
- А ты что не укладываешься? – посмотрел на меня Треххвостый. Он показал глазами на одну из верхних лежанок, которая оставалась свободной. – Или, может, тебе сперва отхожее место показать? Да, ребята, если кому нужно, скажите. И вот еще что: я ведь не предложил поесть. Ужин уже закончился, но у нас тут припасены лепешки и вода.
- Спасибо, но я, наверное, чуть попозже, - забормотал я, забираясь по выщерблинам наверх. – Сначала немножко полежу…
Мне пришло в голову сравнение со спальными полками в поезде, но как следует обдумать его я не успел. Я так устал, что, стоило растянуться на матрасике, как я тут же провалился в сон.
Первое, что я увидел после пробуждения, был тонкий лучик солнца, падающий из вентиляционного окошка на потухшую лампу. Но и помимо него, в комнату – если ее так можно было назвать – проникал свет. Он просачивался сквозь многослойный входной полог. Половина полок были пусты: сабиняне исчезли, высовывались только головы моих товарищей. Тошука тоже не было. Я живо вскочил и, так как вчера не успел даже раздеться, сразу вылез наружу. Уже почти рассвело: должно быть, все давно встали. Хотя видел я только верхнюю часть кулуара, до меня доносились отрывистые голоса. Впрочем, все заглушал шум прибоя. Набегавшие волны сверкали на солнце и шуршали по песку где-то внизу. Я стал осторожно спускаться. Оказалось, это гораздо сложнее, чем лезть наверх. Думая, куда бы поставить ногу, я оглянулся и вдруг увидел голову Гора: он выглядывал из боковой «улочки».
- Если что, наше отхожее место – здесь, - он показал рукой.
Уже не первый раз мы с ним пересекаемся вблизи этого важного объекта, шутливо подумал я. Найдя туалет и сделав все, что мне было нужно (на сей раз конструкция его была более технологичной; я заметил там даже примитивную дренажно-очистную систему, что объяснялось, видимо, близостью моря), я снова полез по главному проходу. На сей раз мне попался Чит.
- Идешь с нами в море? – спросил он, даже не поздоровавшись.
- В море? С вами? О да, да, конечно!
Я надеялся на это приглашение, но сейчас немного опешил от неожиданности.
- Тогда иди скорей поешь. Ты же вчера не ужинал.
Он задумался – видимо, как объяснить мне, где находится кухня. Но, решив, что быстрее будет просто показать, поманил меня рукой и повел за собой. Вскоре показалась пещерка, полог которой был поднят; оказалось, это не спальня, а проход в другой коридор, похожий на наш. Пригнувшись, мы нырнули туда, а пройдя немного вниз, снова свернули вбок. «Настоящий пещерный лабиринт! – думал я. – Хорошо хоть, что он открытый. А то бы я почувствовал то же, что Марк». Наконец, мы попали в круглую, выщербленную в скале котловину. Посреди был устроен очаг, а вокруг на каменных скамьях сидели люди. Даже в сравнении с другими сабинянскими кухнями обстановка была крайне аскетичная. Утвари было по-минимуму. Чтобы не занимать места, припасы извлекались из двух маленьких норок, выходивших в костровую зону. Должно быть, ночью накрапывал небольшой дождь, потому что скалы были еще сырыми, а кухня частично была закрыта тентом. Натянуть его здесь было несложно: сверху по периметру котловины из скалы торчали крюки. Кое-где такие же крепежи я заметил и над коридорами. Но в целом, видимо, укрывать проходы не требовалось, так как все они были сделаны с уклоном к морю, и вода все равно быстро стекала вниз.
У костра я увидел знакомое лицо – это была наша вчерашняя провожатая. В углу, за котлами, еще кто-то возился. Женщина подняла голову и оказалась Марией.
- Привет! Ого, как ты рано встала!
- Рано? Да уж день давно. А остальные? Неужели еще спят?
Она говорила тоном деревенской хозяйки, которая ворчит на ленивых горожан.
- Скоро придут… Не найдется ли мисочки каши?
- Найдется, найдется! – опередила Марию повариха. – Если что, не обессудь. Здешний повар сегодня ушел в море, а я не очень хорошо готовлю.
Я вспомнил Меб, которая говорила то же самое, но еда ее была вполне удовлетворительна. Поблагодарив и усевшись на полочку, я принялся есть, запивая чаем. Каша на сей раз она имела сильный вкус рыбы – впрочем, здесь это было неудивительно. В «кухне» одновременно помещалось не более десяти едоков, поэтому здесь особенно не рассиживались. Поев, рыбаки быстро уходили, а на их место заступали новые. Я вытянул шею, пытаясь увидеть очередь из ожидающих, но ничего такого не было. Неужели они и тут мысленно договариваются, кто пойдет первым, кто вторым? Тогда это была бы замечательная идея для СССР. Ведь его погубили, как известно, именно очереди. А впрочем, наверное, не только…
С моего места был виден морской горизонт и несколько лодок. Издали казалось, что они стоят на месте.
- Это нарушители? – спросил я парня, сидящего рядом.
- Нет, это наши. Граница территориальных вод проходит дальше. Они бы не успели так близко подойти к берегу. Им бы не дали.
Он ничуть не хвастался.
- А наши – это патрули?
- Пока просто рыбаки. Но если понадобится, превратятся и в патрулей, и в солдат.
В кухню из коридорчика всунулась голова Двукосого.
- Как закончишь, спускайся вниз. Мы скоро отходим.
Я торопливо доел и выбрался в проход. Сначала я не сообразил, куда лучше идти – направо или налево, и даже подумал было лезть напрямик по скале. Но один из встреченных по пути мужчин сразу угадал мои мысли и предложил проводить. Быстро лавируя по коридорам, мы добрались до песка. Вдоль воды уже готовились к отплытию пара десятков больших лодок. Я безошибочно узнал нашу: внутри хозяйничал Треххвостый, а Гор, Чит и Многокосый стояли рядом, ожидая команды.
- Прыгай сюда! – позвал меня Эгр.
Шлепая по воде, я подбежал и неловко перевалился через борт. Эгр, наоборот, вылез и подошел к остальным. Навалившись с кормы, они начали медленно сдвигать лодку. Под днищем зашуршал песок.
- Эй, погодите, я вылезу! Вам же тяжело!
В ответ Треххвостый усмехнулся. «Конечно, тяжело», - говорил его взгляд. – «Но без тебя будет уж слишком легко и неинтересно». Лодка соскользнула на воду. Солдаты один за другим попрыгали внутрь, обрызгав меня с ног до головы. Последним забрался Треххвостый. Он уже был в воде по грудь, и товарищи разом отклонились на другой борт, чтобы он не опрокинул лодку, когда подтягивался.
Вчера, пока мы шли сюда, я все думал, что спрошу у Эгра, когда увижу его. Ведь он собственноручно лишил жизни не менее трех-четырех человек, и еще по столько же убили каждый из его подчиненных. Не может быть, чтобы это не беспокоило их. Они только с виду похожи на древних воинов без страха и упрека. На самом деле они – я знал это – измученные сомнениями наши современники, усилием воли решившие поиграть в воинов. Но игра зашла очень далеко... Эгр был близко от меня, и я спокойно мог обратиться к нему так, чтобы никто не услышал. Но, повернувшись и заглянув в его глаза, я понял, что ни о чем не стану спрашивать. Он широко улыбнулся, подхватил весло и начал вместе со всеми грести в сторону открытого моря. «Ну а как ты думал?» - словно спрашивал его взгляд. И мне сразу все стало ясно. И то, как ему невыносимо тяжело при мысли о причиненных смертях. И то, что он никогда никому в этом не признается. «Он удивительный человек», - подумал я. Я решил, что должен забыть обо всем, чтобы мои мысли не добавили горечи в чашу его печали. Поэтому я старался смотреть на солнце, на море, на сильных гребцов, на Эгра, который как всегда был краше всех, и радоваться всему, что я вижу, чтобы мой дорогой друг – мне бы так хотелось называть его другом! - мог зачерпнуть утешения из моей радости.
Лодки уже отошли довольно далеко. Мы держались группами: кроме нас, рядом шли еще три экипажа по 4-6 человек. Из них половину составляли, как мне казалось, солдаты, а половину - «гражданские» рыбаки. Многие лица были мне знакомы. За кормового в соседней лодке сидел Сот. Я не хотел быть праздным пассажиром и, выждав немного, робко попросил дать мне весло. К моему удивлению, Эгр что-то щелкнул Читу, который был ближе к носу, и тот выудил из-под груды сваленных сетей длинное обточенное весло. Нашлась и свободная уключина; я установил весло и принялся старательно черпать им верхушки волн. Не могу сказать, чтобы это сильно помогало в нашем продвижении, но я хоть как-то участвовал, и это меня успокаивало. Позади открылся берег во всю ширину: я видел скалистые русла ручьев, обрамлявших наш пляж, а по обе стороны от них – другие, соседние пляжи. Должно быть, там тоже есть рыбачьи стойбища. И наверное, там тоже вместе с рыбаками в море выходят солдаты, опасаясь диверсий… Во всяком случае, лодки сейчас расползлись по всей сабинянской акватории. Я и не догадывался, что их здесь так много. На берегу вверх и вдаль уходили залесенные террасы. Иногда виднелись пустые пространства полей или торчащие зубья скал. Вот-вот должен был показаться край вулканического хребта.
Мои товарищи тем временем принялись разматывать сеть и потихоньку спускать ее в воду. Она не тонула: мешали пемзовые поплавки. Я тоже, как мог, пытался помогать, но больше мешал. Соседняя лодка подошла поближе. Сот, перегнувшись через борт, поймал край сети и закрепил его у себя. Дальше, как я догадался, методика лова стала напоминать трал: лодки встали параллельно друг другу и пошли вперед, волоча позади дугообразно изогнувшуюся сеть. Два других экипажа метрах в трехстах от нас делали то же самое. Другие лодки отплыли еще дальше, но тоже шли парами. Как объяснил мне Гор, в это время дня здесь у самой поверхности ходят рыбьи косяки. Если грести достаточно быстро, то они не успевают уйти и часть рыбы запутывается. Но легко сказать «быстро грести»! Наши гребцы работали, как сумасшедшие. Дул свежий ветерок, и я даже успел прозябнуть, а с моих коллег ручьями лил пот. Их весла мелькали, как птичьи крылья в полете. Увы, мое весло летало не так быстро, но все же из принципа я не прекращал грести. Многокосый знаком попросил меня убрать весло и пересесть на его место; оказалось, он хочет направить сеть. Вот тогда-то я увидел первую рыбью спину. Сеть приподнялась, и в воде замелькали серебристые полоски. Тут наша и соседняя лодки начали сближаться. Эгр заворачивал, да так быстро, то я подумал – мы вот-вот столкнемся. Но в последний момент экипажи синхронно подняли весла, борта мягко встретились, и тут же Гор и Сот ловко соединили концы сети. Затем они стали тянуть за веревки и собирать ее в мешок. Как же запрыгала рыба! Она осознала, что попала в ловушку, но было поздно. Несколько отточенных движений, и вот большой комок, наполненный шевелящимися чешуйчатыми пленниками, поднят из воды и брошен на дно между гребцами. Мы принялись выковыривать запутавшуюся рыбу. Я от волнения упустил одну – она выскользнула между ладонями, прыгнула вверх и исчезла в воде. Я забормотал извинения, но Эгр и остальные только добродушно засмеялись. Правда, потом такое же случилось и у Эгра. Но остальной улов был надежно уложен на дно лодки, и тут уж, как не трепыхались бедные рыбины, надежд на спасение у них не было. Должно быть, следовало им посочувствовать. Наверное, наши наиболее убежденные веганы так и сделали бы. «Бедный Тим, - подумал я. – Он же не ест даже рыбу. Что же он будет делать, если здесь окажется? Здесь даже кашу с рыбой готовят». Однако я тут же забыл и о Тиме, и об этическом аспекте рыбной ловли, так увлек меня сам процесс – древний, как само человечество. Увы, правду говорят: традиция не всегда этична.
- Сегодня удачный день! – сказал Многокосый, показав подбородком за соседние лодки.
Там тоже шла выгрузка улова. Насколько повезло остальным, не знаю: на фоне горизонта были видны лишь их темные силуэты. Но по тому, как мало они передвигались, я заключил, что чешуйчатых стад хватает на всех. Гор достал из-под скамьи бурдюк с водой. Мы все по очереди сделали несколько больших глотков и снова принялись за распутывание. Когда сеть была готова, Гор с Читом начали снова потихоньку выпускать ее. Солнце уже поднялось достаточно высоко, и я снял кофту. Но тут, к моему удивлению, Эгр как будто потерял интерес к рыбалке. Он уже с минуту сидел, неподвижно глядя в одну точку на горизонте. Там не было наших лодок, и вообще непонятно было, что он видит в дымке, где перемешивались небо и море. Гор, видно, заметил это и что-то спросил на своем языке. Эгр ответил, и спуск сети продолжился. Сот с товарищами снова поймали свой конец, и снова начался забег наперегонки с рыбой. Теперь уж и я изрядно вспотел. Во-первых, потому, что стало припекать, а во-вторых, потому что наконец-то приноровился правильно грести и теперь мои усиленные взмахи веслом имели смысл. Этот раунд показался мне особенно долгим. Я уже хотел было напомнить Треххвостому, что рыба, должно быть, уже смирилась со своей участью и никуда не сбежит из сети. Но тут он сам пошел на сближение с Сотом. На этот раз после стыковки сеть передали им, и настала их очередь выгребать рыбьи спины. Пользуясь передышкой, я прилег отдышаться на дно лодки. Прямо перед моим лицом оказалась морда умирающей рыбины – она слабо открывала рот, задыхаясь от воздуха – но мне было все равно. Я зажмурился. Однако через минуту что-то заставило меня открыть их и вскочить. Все было как прежде – коллеги Сота опорожняли сеть, а мои товарищи неподвижно сидели, глядя на горизонт. Но теперь и мне показалось, что я что-то вижу в дымке. Какой-то холмик… Да пожалуй, и не один. И они приближаются. Так и есть – это лодки! И, судя, по скорости, лодки с моторами! Неужели…
- Они решили напасть с моря, и их много, - сказал Чит, отвечая моим мыслям.
Глава 13. Боевая рыбалка
То ли меня в суматохе оттолкнули, то ли я сам отлетел к борту, чтобы не мешать – уж не помню. Казалось, мои товарищи вмиг обратились в единое существо со многими ногами и руками. Это существо споро и слаженно делало одно дело: доставало со дна лодки, быстро собирало и ставило на воду маленькие - странно, что я сразу не заметил их под ворохом сетей – каяки! В сложенном виде они походили на доски, обтянутые кожей, и потому не привлекли моего внимания. Но потребовалось всего пара движений, чтобы плоская конструкция обрела обтекаемую рыбообразную форму с дыркой сверху. Вот первый каяк уже спущен на воду; его для устойчивости держит руками Гор. Треххвостый, опираясь на борт – остальные двое в этот момент что есть силы откренивают другой, чтобы лодка не перевернулась – ловко ныряет ногами вперед в кожаный зев. Еще одно движение – и на его поясе затягивается шнурком «труба», которая не даст воде проникнуть внутрь. Чит быстро подает ему лук и колчан со стрелами, которые тут же оказываются прицепленными у него за спиной… Увы, я соображаю медленнее, чем Треххвостый облачается, и еще медленней и тяжелей тащится за ним мой неповоротливый рассказ. Вот Треххвостый уже вовсю работает веслом, несясь наперерез катеру, который теперь отчетливо виден в дымке горизонта. И он там не один: ревут, подобно стае морских драконов, еще с десяток его товарищей. Но и Треххвостый не одинок. Маленькие точки каяков, как семена, высыпаются из всех лодок. В нашей лодке остались только мы с Читом: Многокосый и Гор прыгнули в воду вслед за командиром. За пару минут каяков вокруг становится так много, словно море разом породило толпу водомерок. Весла в руках гребцов мелькают, как крылья птиц, и они вытягиваются длинной широкой цепью на пути катеров.
Катера, должно быть, замечают их не сразу. В сияющих солнечных бликах трудно заметить точку, едва возвышающуюся над волной. Сначала они в нерешительности притормаживают. Потом решают обойти внезапное препятствие. Но препятствие постоянно движется и меняет конфигурацию: за минуту слой каяков уже окружает врага полукольцом. Тогда слышится новый рев моторов. Катера, подпрыгивая, бросаются напролом. Наверное, они ждут, что каякеры в панике разбегутся. Но все происходит иначе. Угадав направление первого катера, ближайшие к нему бойцы устремляются плотной группой навстречу. Вместо того, чтобы легко отбросить их бортом, катер с разбегу увязает в трясине из каяков и людей. Скорость мгновенно падает. Я успеваю увидеть, как пара сабинян затягиваются под днище. Но зато трое других, успев выпрыгнуть из пут своих каяков, цепляются за нос катера. Секунда, и они уже наверху, а вот уже и перебрались в кабину. Катер пролетает мимо нас, но вскоре останавливается: мотор захлебывается и глохнет. Я со своего места вижу, почему: кабина вся облеплена темными фигурками. Я хватаю весло и гребу вдогонку, забыв даже предупредить Чита. Да это и не нужно: он действует синхронно со мной. Для нас двоих лодка тяжела и неповоротлива; хотя мы выбиваемся из сил, но двигаемся очень медленно. За это время вдоль лагуны останавливаются еще несколько катеров. Они тоже увязают в скоплении каякеров. Слышатся выстрелы. Я вижу, что с дальнего катера кто-то падает в воду. Наш или враг? На ближайшей посудине суета; там идет борьба за двигатель. Пока одни воины нейтрализуют экипаж, другие пытаются ломать мотор, чем придется. Со всех сторон слышатся крики. Но это крики врагов: наши, как всегда, действуют молча.
Вражескую «эскадру» (они и вправду так себя называли, как я позже узнал) удалось остановить примерно на одной линии в километре от берега. Мы с Читом, обессиленные, наконец-то добрались до ближайшего катера. Наверху, у рубки, я увидел Треххвостого. У его носа и рта были кровоподтеки. Утираясь, он случайно размазал кровь по лицу и приобрел от этого действительно свирепый вид. Стоя на коленях, они с Гором удерживали двух лежащих и истошно орущих парней. Один был смуглый и курчавый – может, араб, а может, и итальянец. Второй – негр. Руки у обоих были связаны сзади, но они еще брыкались и выкрикивали угрозы – частью по-английски, частью на каких-то своих языках. Заметив нас, Треххвостый сделал Читу знак и сразу толкнул своего пленника в воду. Гор секунду спустя сделал то же самое. Оба парня с криками рухнули с трехметровой высоты, подняв тучи брызг. Я тоже завопил от страха: они же связаны, они сейчас утонут! Но в следующий миг между нами и катером из воды вынырнула фигура, оказавшаяся… каякером. Должно быть, он переворачивался под водой, а в брызгах я не заметил дна каяка. Он подхватил под плечо одного из пленников и поднял так, что голова его оказалась над поверхностью. Чит, в свою очередь, просунул весло в то место, где бултыхался, пытаясь удержаться на воде, второй (это как раз был негр). Подтянув к борту, он привязал его так, что наверху были только голова и грудь. Теперь они уже не кричали: наглотавшись воды и почувствовав страх утопления, оба присмирели. Тут вдали снова послышался шум. Что это? Соседний катер вдруг начал разгоняться. Прищурившись, я увидел, что наших солдат на нем больше нет. Враги их сбросили? Видимо, да: на волнах покачивались несколько голов вперемешку с еще прежде брошенными перевернутыми каяками. Катер сделал судорожный поворот, зацепляя людей, каяки и лодки, попытался проехать в сторону берега, но затем, одумавшись, резко переложил курс в открытое море. Должно быть, капитан понял, что остался один и что операция провалена. Но пока он выполнял эти маневры, разорванная оборона успела консолидироваться. Я с изумлением увидел, как из волн возникают с десяток человек в каяках. Только что их там не было! Может, катер перевернул и притопил их, но бойцы не стали выбираться из каяков, чтобы те не потеряли плавучесть, и каким-то удивительным образом поднялись на поверхность вместе с ними? О том, что перевернутый каяк можно возвращать в исходное положение с помощью весла, я знал и раньше. Но представить, что утопленный килем большого катера гребец может всплыть, сохранив при этом и свое суденышко, и боеспособность – этого я представить не мог. Но они разом выскочили, как поплавки, и один из них – даже не встав как следует - успел уже натянуть тетиву лука. Тем временем катер набрал скорость, и теперь шел прямо них. Трое сабинян снова, как по команде, перевернулись, оставив в волнах донышки каяков. Мгновение спустя катер подмял их под себя. Но оставался еще четвертый – тот, кто натягивал тетиву. Он спустил ее, и тут же был погребен под несущимся носом катера. Мне показалось, я услышал треск его костей... Но может быть, то трещало лобовое стекло кабины, куда ударилась стрела. Сквозь шум послышался крик. Катер подпрыгнул и резко развернулся, а затем встал. Мотор еще покряхтывал, слабея, но вести судно было уже некому. Из кабины доносились хриплые проклятия. Там еще был один живой моряк, но он явно предпочитал сдаться. Второго убило стрелой в голову.
Я даже не заметил, что мы подплыли вплотную к этому катеру. Сквозь разбитое и забрызганное кровью стекло виднелся темный неподвижный предмет. Это был мертвый капитан, упавший на руль. На борт уже взобрались наши. Среди них был Многокосый: сейчас он деловито выгребал из кабины живое тело второго диверсанта. Тот, хоть и был невредим, совершенно не сопротивлялся. Многокосый быстро стянул ему запястья добытой откуда-то веревкой и, гортанно крикнув вниз, пнул его ногой с палубы. Утонуть он тоже не успел: его подхватили гребцы одной из лодок. Тут я вспомнил о нашем собственном пленнике и с тревогой перегнулся через борт. Привязанный негр был на месте. Кажется, он чувствовал себя сносно. Он уже давно не кричал, наблюдая за происходящим испуганно округлившимися глазами. Да и никто уже не кричал. Привязанные к бортам «десантники» - а они постепенно все перекочевали на лодки - заботились лишь о том, чтобы, когда набегала волна, успеть кое-как поджаться повыше, чтобы она их не захлестнула. Это грешно, но, каюсь, при виде их испуганных ерзаний я испытывал злобное удовлетворение. К счастью, сабинянам подобное не было свойственно. Они стремились поскорее покончить с хлопотным делом и «очистить территорию» (точнее, акваторию) от последствий боя. На катера поднимали наших раненых (увы, их тоже оказалось немало). Многокосый, бесцеремонно отодвинув тело капитана и кое-как обтерев рулевую панель, принялся заводить мотор. Я чуть было этому не удивился, но вовремя вспомнил, что сабиняне все умеют делать лучше нас – и стрелять из лука, и пахать землю примитивным плугом, и водить наши же машины, и философствовать. Это только офисный планктон из мегаполисов умеет пользоваться лишь тем, что ему поднесли на блюдечке… Многокосый, впрочем, тоже разобрался не сразу. Потребовалась помощь Треххвостого. Он, как выяснилось потом, прежде уже перегонял трофейный катер. Наконец, мотор заурчал и неуверенными толчками начал заворачивать к берегу. Эгр на ходу спрыгнул в воду – конечно же, это был красивый прыжок «рыбкой», который привел бы в восхищение праздных зрителей, буде они здесь - и погреб назад к первому катеру. Дальние катера тоже начинали двигаться (как потом оказалось, было взято в плен целых восемь штук; и то это были еще не все, потому что три экипажа испугались и своевременно сбежали). Борт нашей лодки качнулся. Чит отвалился в противоположную сторону, и к нам забрался Гор – мокрый, как рыба, и дрожащий от холода. Щека была глубоко расцарапана чем-то острым. Помимо этого, кровь сочилась из-под рукава на предплечье.
- Может, перевязать? – спросил я.
Гор пожал плечами. Я бросился к нашему складу, раскопал снасти, раскидал рыбу и нашел свиток относительно свежей тряпицы. Не знаю уж, что было лучше с точки зрения дезинфекции – перевязывать этим клочком или оставить так, но мне было тяжело смотреть на кровоподтек, и я пошел у себя на поводу. Гор не возражал. Видно было, что он устал. Несмотря на привычный (я бы сказал, будничный) героизм, боль и утомление давали о себе знать. Пока вокруг рассаживались по лодкам, он перекликался то с одним, то с другим. Как я догадался, он ищет гребцов нам в помощь. Нас теперь осталось только трое, а с учетом его раны и моей слабости – и того меньше. Треххвостый, который уже завел катер, притормозил, проходя мимо нас.
- Чке унте рх? – крикнул он, показав на свою корму.
Там лежали свернутые канаты. Видимо, он предлагал взять нас на буксир. В ответ Гор ударил по рукояти весла так, что лопасть взметнула вверх тучу брызг. Немного попало и в лицо Треххвостому. Похоже, предложение о буксире возмутило нашего друга. Треххвостый усмехнулся и дал газу. Странно было видеть его за рулем столь чуждого ему объекта цивилизации, изрыгающего, к тому же, шлейф вонючих выхлопов. Но он прекрасно управлялся. Ей-богу, казалось, что он всю жизнь только и делал, что водил катера!
Я удивленно посмотрел на Гора. На мой взгляд, сейчас было не самое подходящее время для самоутверждения.
- Мы и без того из-за них занесем бензиновую отраву в нашу чистую лагуну, - объяснил Чит, поймав мой взгляд. – Потому кататься на моторах без действительно острой необходимости – грех. Наша лодка доплывет и без помощи катера. Медленно, но доплывет.
И мы действительно доплыли, хотя и самыми последними. Я видел издалека, как катера втащили на песок и начали разбирать. Видел, как уносили раненых. Видел, как по одной приставали к берегу наши гребные лодки. Встречавшие их люди помогали выгружать рыбу. А мы все плыли и плыли. Как назло, поднялся ветер от берега. Я и Гор гребли справа, Чит – слева. Гор, хоть и был ранен, почти не утратил сил. Это маленькое «почти» как раз и компенсировали мои слабые руки. По крайней мере, мы шли ровно. Наконец (мне показалось, прошло больше часа), днище нашей лодки заскреблось о песок. Я еле-еле смог вытащить весло и положить под скамью – так сильно затекли мышцы. Покачиваясь, я поднялся и попробовал выпрыгнуть из лодки. Наверное, я бы упал, если бы Чит не помог мне. На берегу нас уже ждали. Несколько человек, среди которых был наш Марино, помогли вытащить лодку. Женщины стали проворно выгребать наш улов в плетеные корзины и вынимать снасти. Не успел я как следует отдышаться, как все было разобрано, а лодка перевернута и унесена под укрытие в скале. Марино действовал так уверенно, что я догадался – это уже не первая лодка, которую он сегодня принимал.
- Мы с Марком смотрели на вас издали, - сказал он с ноткой зависти, присев рядом на песок. – Я так пожалел, что согласился помогать в лагере! Надо было и мне в лодку проситься.
- Если что, в бою я не участвовал, так что хвалиться нечем, - постарался я улыбнуться. – Да и как от гребца пользы от меня было мало.
- Ну, ты хоть был там. Все видел.
- А как наши раненые? Их много?
- Пять человек. Но, к счастью, легко. Но есть убитый.
- Как это случилось?
- Его товарищи говорят, что он не успел нырнуть под киль катера, как они все умеют. А не успел он потому, что решил выстрелить в капитана и остановить катер.
Я тут же вспомнил туловище в каяке, с отведенным локтем, натягивающим лук, и надвигающийся на него нос огромной железной лодки. Как он выглядел? Видел ли я его раньше? Нет, уже не вспомнить. Но, кажется, у него были темные волосы. И собраны они были в какой-то хвостик… Как печально. Его переломало килем, не иначе.
- Еще один постоялец в пещерном кладбище, - вырвалось у меня.
- О, ты тоже видел эти склады костей? Да уж. Стоит вспомнить о них, и восхищение нашими героями как-то немного отпускает.
- Уже не так расстраиваешься, что не был вблизи?
Марино грустно усмехнулся.
- Уже нет.
- Эй, ребята! – раздался голос сверху.
Мы запрокинули головы и увидели бородатое лицо, высунувшееся из-за перегиба. Это был Ченг.
- Если поторопитесь, вам достанется обед. А если нет, придется ждать ужина!
Мы нехотя поднялись и поплелись к каменной лестнице.
- А он тут освоился, - заметил Марино. – Командный голос приобрел.
Весь вечер и все утро следующего дня сабиняне разбирали катера. Приходили люди с разных стойбищ, выбирали себе подходящие детали, выдирали и уносили. Я был на подхвате, помогал то тут, то там. Больше, конечно, на женской работе – готовил, чистил, мыл, разделывал и коптил рыбу. За короткое время удалось повидать много людей, и в том числе тех, кого приходилось встречать на предыдущих стойбищах и во время переходов. Так, я снова встретил поэтессу Снип и влюбленного парня, который ухаживал за девушкой в Доме любви. Интересно, где она сейчас? И как скоро они вновь свидятся?
Раненые лежали в удобной (в сравнении с другими) полупещерной комнатке, расположенной неподалеку от кухни. Спальные места были под скальным потолком, а остальная часть прикрывалась тентом, сшитым из коровьих шкур. В дальнем конце тента, у вытяжки, был устроен очаг, и его постоянно подтапливали. Это было кстати, так как из-за ветра стало прохладно, а ночью снова шел дождь. Я носил туда еду и питье. За ранеными ухаживали женщины, некоторых из которых я знал; уже на следующий день появилась Абий – девушка с первого стойбища. Она поздоровалась со мной, как со старым знакомым, и сразу отправила за водой и свежими тряпками.
Над пологой скалой вился дым многочисленных коптилен. Теперь-то я знал, что кажущийся монолитным склон на самом деле весь изрезан ходами и круглыми ямками. В ямках разводили костры и коптили наш улов. Костры не успевали погаснуть, потому что мы все подбавляли и подбавляли им рыбу. На второе утро мы снова отправились на рыбалку, и со мной в лодке был Марино, а в соседней – Марк и Ченг. И на следующий день, едва проснувшись, мы снова побежали снаряжать лодки. Еды было вдоволь. Помимо каши, все обитатели стойбища ели рыбу. Один рыбак сказал мне, что до нашего прихода они не вылавливали так много, и что это мы, должно быть, принесли удачу. Это была слишком простодушная фраза, характерная для настоящих аборигенов, а не для этих опростившихся философов. Я подумал, что он нарочно сказал так, чтобы порадовать меня.
Был еще один костер. Он взвился дальше других, за лесом. Дым от него был густой и черный, и он долго стоял столбом над деревьями. Это сжигали тело Рапы – того парня, который погиб, стреляя в капитана катера. Я спросил у Треххвостого, есть ли у него родители. Он сказал, что мать умерла, но есть брат, тоже солдат, а еще отец – он тоже служит на Стене, но не оружием в руках, а по хозяйству. Я вдруг понял, кто это.
- Теше! Это старик, который отпирал нам дверь. То есть не старик, ему только пятьдесят пять. Он говорил, что у него двое сыновей в солдатах.
- Да, это несчастье, - кивнул Эгр.
- А его отпустят сюда, посмотреть на погребальный костер?
- Зачем ему это? – удивился Эгр. – Рапа ведь уже мертвый, на костре лежат обугленные кости. Тебе это кажется чудовищным, да? – спросил он, заметив мою реакцию. – Не стану спорить. Наверное, со стороны так должно казаться. Но Теше отлично знает, что другие люди похоронят его сына по обряду не хуже, чем сделал бы он. Душа его все равно не в этих костях, так что - какая разница…
Я так и не понял, что он в действительности чувствует. Он прекрасно умел понимать чувства людей внешнего мира, но одновременно был сабинянином, причем прекрасным сабинянином. Не значит ли это, что он раздваивался, смотрел на все одновременно с двух сторон? Тогда ему, должно быть, было еще печальней.
Иногда я видел Тошука. Он обнаружил на одном из катеров ноутбук со спутниковым передатчиком и, пока заряд батареи не закончился, вел «дипломатические переговоры» по поводу инцидента. На сей раз, как я понял, общественные и чиновничьи настроения больше склонялись в нашу пользу. Погибших в абсолютном исчислении было меньше: с вражеской стороны - трое, с нашей – один. И, хотя у нападавших погибло втрое больше, защитников у них поубавилось. Оказалось, даже в боевом ядре накануне атаки вышел разлад. Большинство после прошлого раза согласились временно угомониться, но радикальное меньшинство этого не поддержало. Морской десант готовился давно, были взяты в аренду катера (их владельцы, судя по всему, не знали, на что они будут использованы, и что возвращение назад вовсе не гарантируется), и организаторам было обидно поворачивать назад. Изначально планировалось участие чуть ли не тридцати разнокалиберных судов, но в последний момент больше половины отказались. Сейчас в кустах, рядом с нашими лодками, лежал завернутый в тряпки труп убитого капитана катера. Семнадцать человек было взято в плен. Их разделили по одному и держали в жилых пещерах; при каждом все время находился кто-то из наших. Сначала я слышал громкие угрожающие крики, но потом они стихли: Гор сказал, что самым активным в первый день пришлось завязать рты тряпками. Потом тряпки сняли, но бунт уже не возобновлялся: пленные устали. Некоторые настолько успокоились, что их даже развязали. Но караулили все равно днем и ночью, постоянно сменяя охрану.
- Когда мы их вернем, они будут рассказывать, что их тут страшно пытали, - улыбался Гор, показывая рот со свежей дыркой от выбитого зуба.
- А что, планируется передача пленных?
- А как иначе? Если мы их не отдадим, то точно станем в глазах «мирового сообщества» кровавым диктаторским режимом, который надо совместными усилиями смести, чтобы спасти бедных пленных. Это только талибы в Афганистане могут себе такое позволить. Мы, увы, нет. Скоро будем передавать их через стену вместе с деликатесами.
- Какими деликатесами?
- Ну как же? Наш ежегодный обмен вкусняшек на утварь. Его решили в связи с пленниками перенести на пораньше. Чтобы не пришлось открывать дверь дважды. Хоть она и маленькая, а все же не хочется давать репортерам лишний повод.
Я вспомнил. Ну да, этот знаменитый обряд, в ходе которого жителей внешнего мира утонченно дразнят редчайшими морепродуктами, которые за Стеной давно стали легендами. Впрочем, такая продукция, как мясо белуги или калуги, и в Сабинянии явление штучное. Но ей очень нужны качественные металлические изделия, поэтому примерно четверть годовой добычи деликатесов идет «на экспорт». Однако я уверен, что выменять топоры и лопаты можно было бы и на банальную ставриду. Тем более, что Жак Бриньо – нынешний представитель того самого избранного семейства, которое имеет «золотой ярлык» на эту своеобразную торговлю с Сабинянией – более чем лоялен к нам, и наверняка бы согласился. Его исключительное положение посредника между таинственным заповедником и остальным миром и так приносит ему хорошие репутационные дивиденды. Так зачем же растрачивать драгоценную калужью икру на лопаты? Думаю, затем, чтобы похвастаться превосходством. Вот, смотрите, какое чудо есть у нас. У вас его нет и не будет. Но мы, презирая всякую экономическую коньюнктуру, почти даром отдаем его этому хитрому Бриньо, который наверняка потом сбывает все по цене в десять раз дороже. Что хотим, то и делаем, потому что понятие стоимости для нас ничего не значит!… Да, я уверен, что подоплека тут имена такая. Но я ничуть не виню моих друзей-сабинян за подобную слабость. Хотя, будь я Верховным… ну, тем, кто тут принимает решения… короче, будь я Сабиной, я бы отменил этот обычай. Все же не стоит дразнить зверя так откровенно.
Но почему слова Гора так встревожили меня? Вряд ли из-за деликатесов… И тут я сообразил.
- Ты сказал - чтобы дважды не открывать дверь… Выходит, нас выпроводят вместе с пленниками и рыбой? Наша экскурсия закончится?
Гор отвел глаза.
- Не знаю. Как решит Сабина. Она еще не решила… Но, наверное, это будет самое логичное.
Я умолк. Все вокруг вмиг подернулось серой пеленой, как старая цветная фотография, которая от времени теряет свои краски. Но сейчас все краски слетели разом. Неужели на этом – все? Я ведь только-только начал осваиваться, «врастать» в эту землю, перестал стесняться людей… И вот - уже на выход. Правда, никто не говорил, сколько продлится экскурсия. Неделю, две – никто не знал. Или я думал, что меня оставят здесь навсегда? Да, наверное, глубоко в душе я мечтал об этом. Но при этом был уверен, что такое невозможно, и оттого не боялся мечтать. Готов ли я порвать со своим старым миром и стать, как они, грязными работягами? И так на всю жизнь, вплоть до ниши в подземелье. Да, будут небольшие радости в виде Дома любви. Но это - если мне повезет. Если меня будут любить. Хорошо быть выдающимся, исключительным сабинянином вроде Эгра или Гора! Они – солнце Сабинянии. А многие другие – просто покорные кроты. Из их жизней, как из кирпичиков, складывается легенда этого места, так же как из их душ – Единая Душа, Сабина. Но готов ли я стать бессловестным материалом для построения великого здания? Должно быть, нет. Что тогда? Значит, моя судьба – вернуться домой, чтобы всю жизнь потом сидеть у экрана компьютера и жалеть, что не использовал шанс? Правда, никто мне и не предлагает шанса. Но ведь я и сам не прошу. А не прошу, потому что не хочу и боюсь. Значит, все правильно? Значит, правильно. Но как же это грустно!
Я сидел и ждал, что Гор, по здешнему обыкновению, услышит мои мысли и что-то скажет в ответ. Но сейчас он молчал. Выходит, все и вправду решено.
- А через сколько дней планируется обмен… Когда обоз двинется к Стене?
Гор оживился.
- Еще пару дней порыбачим, закоптим рыбку. За это время из соседнего стойбища привезут осетрину.
Я припомнил. На спутниковых снимках хорошо были видны круглые рыбоводные садки в бухтах. Но, так как я не знал точно, где мы находимся, то не мог определить, насколько это близко от нас.
- Это там, за мысом, разводят белугу и калугу?
- Ага, наши главные редкости. Когда мы отдаем их Жаку за железки, блогеры брызжут слюной от негодования. Рыба стоит тысячи евро за килограмм, а мы отдаем ее непонятно как выбранному счастливчику почти даром! – усмехнулся Гор.
- Эти же журналисты уверяют, что семья Бриньо перепродает наши деликатесы со стократной наценкой, и калужья икра оказывается на столах олигархата. То есть как раз там, где ей положено быть согласно законам экономики.
Гор кивнул.
- Надеюсь, ты понимаешь, что эта стократная наценка оседает не в его карманы, а идет на благо Сабинянии?
- Мне хочется в это верить.
- Правильно, верь. Ты еще не знаешь всего. Точнее, ты не достаточно раскрыл глаза, чтобы видеть очевидное.
Я внимательно посмотрел на него. Мне предстоит напоследок услышать еще какую-то сенсацию? Но Гор продолжал, будто не заметив.
- Вобщем, сюда привезут осетров, мы увяжем их вместе с нашим лучшим уловом, поднимем на ноги сопротивляющихся пленников и двинемся вверх. По пути к нам добавятся обозы с других стойбищ. Всю дорогу мы будем бдительно охранять наших гостей, а они, в свою очередь, вдоволь кривляться, изображать страдания и пытаться при первой же возможности улизнуть…
- Такое уже бывало?
- И не раз. Потом мы дойдем до Стены. По ту сторону к тому моменту соберется уже человек пятьсот. А при нынешних обстоятельствах, боюсь, и больше. Бедный Жак! Надеюсь, его будет охранять полиция, как всегда. Но несмотря на это, его со всех сторон обступит толпа. Будут наседать журналисты, активисты всех мастей. Одни будут кричать, что он продался кровожадным сабинянским жрецам, которые мучают своих братьев. Другие заявят, что он, наоборот, обманывает простодушных сабинянских дикарей, выменивая у них драгоценную рыбу за стеклянные бусы, и продавая потом втридорога. А третьи будут просто лезть со всех сторон, пытаясь завладеть таинственным, загадочным и совершенно на самом деле бесполезным запретным плодом – кусочком калужьего мяса. Говорят, в дикой природе калуг осталось всего несколько сотен особей, и это делает его особенно привлекательным.
- В неволе она тоже не очень-то приживается. Сколько их у вас плавает? Штук сорок-пятьдесят?
- Не считал. Кстати, как она тебе? Тянет на вес золота, которое у вас за нее дают?
Накануне вместе с кашей нам выдали по куску копченой осетрины. Вот он, сладостный бонус ко всем трудностям и лишениям естественной жизни! Но вкус меня, признаться, не впечатлил. Обычная ставрида была ничуть не хуже.
- Может быть, в ресторанах для олигархов ее как-то по-особому готовят? Но я ничего не понял.
Мы рассмеялись.
- Те из ваших, что помешаны на идее здорового питания, считают, что чем сложнее и экзотичней продукт, тем он полезнее. Наверное, они считают мясо калуги панацеей от всех болезней. Когда вернешься домой, не забудь рассказать всем, чем тебя тут на самом деле кормили.
Я улыбался и кивал, но внутри у меня словно камень придавил сердце. «Когда вернешься домой», сказал он. Значит, никаких вариантов. Я возвращаюсь.
Глава 14. Возвращение
Все вышло, как говорил Гор. Сначала обоз был маленьким: шесть человек с поклажей на спине и еще шесть с гружеными тележками. Но вскоре, как ручейки в реку, к нам стали вливаться другие группы. От их тюков пахло копченой рыбой и вяленым мясом. В тележках ехали корзинки с овощами и ягодами.
- Но разве это – экзотика? – спрашивал я, заметив ящик груш.
- Конечно, нет, - отвечал Треххвостый. – Но то, что их вырастили на «экологически чистой» земле, да еще и в таинственной закрытой Сабинянии, придает им ценность. Бриньо сбудет их втридорога любителям «здорового питания». А нам хватит пил и гвоздей на целый год.
- Если бы тебя сейчас слышали за Стеной, сабинянский миф бы несколько поколебался, - рассмеялся я. – Ты разве не знаешь, что благородные дикари вроде тебя должны быть далеки от подобных суетных измышлений?
- Тем, кто любит творить мифы, все равно не угодишь. Они хотят представлять себе за Стеной простодушных идеалистов, не знающих цену деньгам. Мы не против, но в программу «идеализм» входит также жесткая расправа с любыми оккупантами. Идеалистов ведь не купить за деньги, понимаешь? Договариваться они не способны. И что тогда? Тогда мы сказу оказываемся свирепыми фашистами. И наши фанаты опять разочарованы.
- Ясно, сплошное противоречие. Как же быть?
- Думаю, роль расчетливого крестьянина, который готов торговаться за каждую луковицу, только бы его поместье процветало, будет оптимальной. Это вполне патриотично и традиционно. Считаю, что фанаты одобрят.
- Только вот у вас нет столько лука. Вам вообще почти что нечего продавать. А если б и было… Ну, положим, у вас была бы нефть? Хотя нет, мне даже подумать страшно о раскуроченных сабинянских лесах…
Эгр поморщился.
- …Боюсь, если бы у вас обнаружили хоть какие-то полезные ископаемые, Стена не устояла бы и дня. Ее бы смели.
- Зачем? Устояла бы. К чему ломать такую отличную туристическую достопримечательность, на которой потом можно делать большие деньги? Они бы ее просто обошли. По воде, или по воздуху. Разве что снесли бы кусочек, чтобы построить сюда дорогу. А там и мотели-кемпинги. Что верно, то верно - нам повезло, что у нас нет нефти. Эти наши деликатесы – вещь в вашем мире дорогая, но все-таки не сверхнеобходимая. Поэтому нам позволяют продавать их через Бриньо разным глупым любителям экзотики.
- Хорошо еще, что пустая земля у моря пока не ценится так же высоко, как нефть. А то бы…
- Раз нас пока терпят, значит, ваши начальники еще не испытывают столь острого территориального голода, чтобы наплевать на приличия.
В последние дни мы часто вели с ним такие разговоры. Можно было бы подумать, что я по-прежнему сижу у себя дома перед компом и переписываюсь с очередным «френдом» из соцсети. Эгр умел быть любым. Разве что в его речи было поменьше расхожих оборотов и модных словечек, что показывало, что в интернет он все-таки заходит не часто. Иногда к ним присоединялся Ченг и Мария (последняя – молча). На «последнем пути» (так я называл наше возвращение к Стене) он шел без вьюков, но вез позади себя груженую тележку, которая тяжело стучала о камни.
- Моя спина уже слаба таскать местные рюкзаки, - виновато улыбаясь, объяснил он. – Я восхищаюсь теми, кто на это способен, но еще один такой переход, как на «Море», и кому-то из вас придется нести меня вместо рюкзака, хе-хе.
«Морем» называлось наше рыбацкое стойбище. Я еще раньше спросил, почему столь обобщенное название досталось именно ему, а не другим приморским лагерям, и мне сказали, что оно появилось на берегу самым первым, пятьдесят лет назад. Тогда в Сабинянии было всего два стойбища – «Горы» и «Море». И людей было на порядок меньше.
Мария сначала крепилась, но потом тоже переложила поклажу на колеса.
- Если бы мы тренировались таскать эти груды сызмальства, то наверняка бы хорошо научились, - продолжал Ченг.
- Если бы не померли, - отозвался Марино, плетясь позади.
Ему было очень тяжко, но котомку он не снимал. Марк тоже кое-как переставлял ноги, хотя и сильно отставал. Что до меня, то - удивительное дело - мне было легче, чем по пути туда. Хотя тогда мы спускались, а сейчас шли вверх. Наверное, мне помогали постоянные разговоры с Эгром. Он был нагружен, как всегда, вдвое больше моего, однако не только не выказывал усталости, но, кажется, еще и меня тащил. Когда он оказывался рядом, у меня словно крылья вырастали. Я забывал о ноше и хотел только одного – чтобы наша беседа продлилась подольше.
В середине процессии, окруженные конвоем, шли пленники. В отличие от нас, они были налегке, однако беспрестанно жаловались и призывали на нашу голову всевозможные кары.
- Эй вы, работорговцы! Приятно видеть наши страдания, да?
Это кричал смуглый парень с волосами до плеч, весь затканный татуировками – они уже добрались у него до подбородка и вот-вот должны были выплеснуться на лицо.
- Ты имеешь в виду унижение, что вам не дали поклажи? – спросил его Многокосый. – Ты прав, мужчины должны тащить груз. Если настаиваешь, мы поделимся с вами мешками.
- Фашистская сволочь! Тебе не сломить нас!
Надо добавить, что они начали все это выкрикивать, только когда окончательно убедились, что их не собираются убивать. Пока оставалась хоть толика сомнения, все сидели тихо, как мыши.
- Почему фашистская? – спросил Многокосый, делая вид, что удивлен.
- Потому что вы… расисты!
- Это всем известно, - подхватил другой пленник, арабской наружности. - Вы устроили себе тут резервацию для белых. В райском саду!
- Так вы напали на нас для того, чтобы отобрать сад у белых и отдать черным? Но тогда тебе тоже ничего не достанется. Ты же не черный.
- Тебе не удастся стравить нас между собой! – истошно завопил араб. – Мы не делимся по цвету кожи, как бы тебе не хотелось!
На самом деле его речь была далеко не так чиста, как я привожу здесь. Но если убрать всю брань (ругался он, кстати, на смеси английского и французского), то смысл будет примерно таким.
Треххвостый, который шел рядом с нами, повернулся и посмотрел на него долгим взглядом. Араб сразу умолк, но было поздно.
- Ты осквернил наш рай своими недостойными речами, - сказал Треххвостый. – Придется заткнуть твой фонтан красноречия.
Пленник не успел ничего сделать, как он произнес короткую гортанную команду. Тут же один из конвоиров (ради мобильности они были почти разгружены; «почти» означало лишь легкие котомки за плечами) пошарил за пазухой, достал донельзя грязную тряпку и, подскочив к арабу сзади, накинул ему на рот. Парень замычал, принялся извиваться и вырываться, а затем демонстративно упал на землю и задрыгал руками и ногами. Но Нег – так звали солдата – ловко уперся коленом ему в спину и быстро стянул тряпку узлом на затылке, а затем поднял и легонько подтолкнул вперед. Произошло это в считанные секунды. Колонна даже не успела застопориться. Я боялся, что следом взбунтуются остальные, но они лишь тревожно покосились на товарища и молча продолжили путь. Руки у них хотя и были связаны, но несильно: солдаты позаботились о том, чтобы веревки не давили, и связка позволяла держать ладони на некотором расстоянии. Больше до вечера мы их не слышали. Смирились даже курильщики, прежде требовавшие у «фашистов» дать им удовлетворить потребность в табаке.
Мы остановились на ночлег на новом стойбище. Дорога назад, очевидно, шла западнее пути туда, поэтому теперь мы проходили совсем другие места. Отсюда хорошо была видна западная секция Стены: она то пряталась за холмами, то вновь выныривала широкой лентой на фоне леса. Рельеф в целом был положе, и вокруг было много полей, засеянных пшеницей. Это отчасти объясняло, где сабиняне берут крупу. По пути к морю таких полей почти не было, и я недоумевал, как они могут прокормиться. Но здесь, в западной части, похоже, расположилась главная житница страны. Да и не только житница: стад здесь тоже было больше, чем вдоль «главного тракта» (мы его так окрестили). Повсюду и на лугах, и в лесу бродили под присмотром детей-пастушков коровы и козы. Слышалось уютное мычание и блеяние, напоминавшее об обычной, а не экзотичной сабинянской, деревне. Стойбище, безыскусно называемое «Пшеница», было окружено желтыми лоскутьями полей; на них среди колосьев мелькали фигуры жнецов. В центре, между полей, оставался зеленый лесной островок. Там стояли два дома – мужской и женский. К мужскому был пристроен сарай и открытая кухня. Женский отделялся от него деревьями и стеной колючего кустарника, а еще ручьем с маленьким мостиком. Но по мостику ходили лишь женщины, дети и пожилые. У мужчин считалось хорошим тоном, разбежавшись, перемахнуть полутораметровое препятствие одним прыжком.
Пленников сразу же разместили в мужском доме, но не всех вместе, а по одному, так чтобы каждый оказался в кабинке с двумя конвоирами. Они было перепугались, что их разделили для того, чтобы пытать, и возобновили свои вопли. Солдаты сперва терпели, но кто-то вновь прибегнул к помощи кляпа, и воцарилась тишина.
Тем временем мы с Марино и Марком возились под навесом сарая, помогая друг другу отвязать наши заспинные кули. Вдруг с кухни послышался знакомый голос.
- Эй, ребята, помощь не нужна?
Бог мой, это был Ержи! Он стоял в окружении дымящихся котлов, совсем как сабинянин, и деловито помешивал в одном из них. Футболка его, уже давно утратившая белизну, теперь окончательно стала грязно-серой. Потому-то мы и не узнали его издали.
- Ух, похоже, ты выбился в повара? – спросил Марино, когда мы, освободившись от поклажи, устроились на бревне около кухни.
- Представь, сам себе удивляюсь. Думаю, я ли это тут стою? – Он засмеялся. – В заповеднике сейчас острая нехватка квалифицированных кадров. Жатва началась, а это вам не шутки. Все, включая повара, сейчас в полях, а на обслуживании поставлены стажеры вроде меня.
- Погоди, но как же знаменитая сверхсытная каша? – спросил я. – Ты же не знаешь чудо-рецепта! А если варить обычную, то не хватит ни продуктов, ни объема мисок. – Я посмотрел на деревянные вымытые рюмочки, стоявшие на поставце в ожидании ужина. – Из таких можно только чудо-кашей наесться.
- Рецепта не знаю, он же секретный. – Ержи развязал холщовый мешочек, понюхал, подумал, вздохнул и - ухнул все его содержимое в котел. – Но я запомнил последовательность высыпания трав. Говорят, весь секрет в них. Сначала этот мешочек, потом тот, потом тот… Главное – не перепутать!
Он принялся перемешивать варево. Запах был вполне съедобен, да и цвет – зеленоватый – вроде бы соответствовал местным привычкам.
Марино, оглянувшись по сторонам и заметив свою любимую рабочую точку – колоду с топором у поленницы – вакантной, переместился туда. Марк, немного посидев, тоже куда-то ушел – наверное, принимать горизонтально положение в спальной кабинке. Мы остались с Ержи одни.
- Говорят, у вас там было настоящее морское сражение? – спросил он, закончив с мешочками.
Я в двух словах рассказал ему, что видел.
- Эх, чует мое сердце, нашему заповеднику добра осталось недолго. Вихри враждебные сгущаются! Эти идиоты-анархисты, конечно, сами по себе ни с кем не связаны – я так думаю. Но ими наверняка воспользуются те, кто, что называется, «заинтересован в дестабилизации ситуации». Типа их тут мучали, убивали, надо прийти, навести порядок и все такое. Кстати, а где мертвец? Я слышал, там у вас…
При этом воспоминании я поежился.
- Его везли позади всех в тележке, - поспешил я ответить. - Это чтобы его товарищи лишний раз не нервничали. Кажется, его спрятали в кустах.
- Тоже будут передавать родным, значит. Что ж - правильно, по-человечески. Но для Сабинянии это создает новые риски: за Стеной наверняка будет ждать толпа, при виде трупа она совсем озвереет, и там уж ее будет не удержать.
Я с тревогой представил себе это.
- А ты знаешь, что наша экскурсия на этом закончится? – спросил он, помолчав. – Нас сдадут за Стену вместе с продуктами и мертвецом.
- Да. Мне сказали. Ты огорчен?
Ержи долго молча помешивал кашу. Затем, надумав что-то, подлил туда воды.
- С недавних пор – очень огорчен, - выдохнул он наконец. – Как странно. Ведь еще неделю назад я и не представлял себе, что такое со мной может случиться.
Я взглянул на него и все понял. Ну, конечно же, это Ру! Та рыжая девушка с «Ойта». Они с Ержи вместе помогали раненым под Стеной. Бедняга, он влюбился в нее. И теперь им придется расстаться. Да они уже и так расстались. Небось, Ру оставили на том стойбище. Или перебросили куда-то еще, как это тут делается. По мановению воли Единой Души…
- Знаешь, я никогда не думал, что могу стать героем средневекового любовного романа, - подал голос Ержи. – Как ты сам не раз говорил, в наши дни у влюбленных дефицит внешних препятствий. Помнишь? Мол, эти препятствия как раз и распаляют чувство. Выходит, я должен радоваться, что ухитрился попасть в такое дивное место, где все просто завалено внешними препятствиями. Я имею возможность наблюдать, как распаляется мое неудовлетворенное чувство. Это ли не научная удача? - Он горько усмехнулся. – Только вот я не ученый, и не собирался ставить над собой никаких экспериментов.
- Э-э… никто же не мог предположить, что ты влюбишься…
- Все верно. Но знаешь, что самое печальное? Все эти внешние запреты – они на самом деле внутренние. Да, это все в ней самой! Никто ей на самом деле не приказывает, никто за ней не следит. Но у нее внутри звучит постоянное слово «нельзя». И это при том, что она меня любит. Я точно знаю! Но она и мысли не допускает, чтобы уйти отсюда вместе со мной. Она знает, что ей будет очень плохо, когда мы расстанемся. Но она готова страдать всю жизнь. Нет, я знаю, что такая верность долгу сейчас – редкость, что это просто чудо и все такое, но почему-то у меня не получается умиляться по этому поводу.
- Ты говоришь, «когда вы расстанетесь». Но ведь вы уже расстались?
- Еще нет. Она здесь, в женском доме. Мне можно будет прийти попрощаться. Нет, не то, что ты! – Заметив мой вопросительный взгляд, он замахал рукой. – Просто постоять внизу, под навесом, как все тут делают, и поговорить, задравши кверху голову. Подтянуться на руках у меня не получается, я пытался. – Он печально хмыкнул.
Я долго придумывал, что сказать.
- Так ты бы хотел, чтобы она нарушила запреты и уехала с тобой?
- Боги, ну конечно! Или ты думаешь, что я готов, как ты, культивировать нереализованное чувство? Наслаждаться тем, что попал в атмосферу «Ромео и Джельетты» в качестве главного героя? Нет уж, такие извращенные удовольствия не для меня. Да, я хочу, чтобы она со мной уехала. И не говори, пожалуйста, что без этого антуража запретов она станет мне неинтересна, что в декорациях нашего мира ее привлекательность пропадет, и прочие бла-бла, – быстро заговорил он, хотя я даже не пытался ничем возразить. – Она для меня – просто удивительный, уникальный человек, безотносительно всяких там декораций и костюмов. Она одна такая. Такой, как Ру, больше нет ни у нас, ни у них. Она – чудо, исключение. Человек, который одним взглядом умеет делать тебя счастливым, ты представляешь! И мне больно, что они ее угробят. Ну да, просто сгноят. Этим бесконечным трудом, холодом, кашами этими. – Он с ненавистью взглянул в котел. – Точнее, это она сама себя сгноит. И ведь знает это! Но все равно сгноит… Слушай, правда, иногда я бываю согласен с анархистами, которые хотят разнести эту рабовладельческую шарашку вдребезги.
- Во всем - во всем согласен?
- Нет, не во всем…
Он устало сел, опустив руки на колени. Я уже давно незаметно начал помогать ему: уже стемнело, и на бревнах вокруг костра стали собираться работники. Пришла вся «бригада Треххвостого», как я их про себя окрестил. Они вновь были на передовой фронта, только теперь трудового. Не успев скинуть с себя поклажу, они побежали помогать жнецам. Люди у костра были оживленней обычного. Хоть они и старались, как положено, вести себя тихо и скромно, но эмоции иногда прорывались короткими довольными возгласами. Похоже, поработали они сегодня на славу. Хотя многие устали так, что с трудом поднимали руку, чтобы принять миску и пробирку с чаем, лица сияли радостью.
- На восточном поле ни одного колоска не оставили. Все снесли в амбар. Это не считая репы и картошки, - похвастался Эгр, усевшись поближе ко мне.
- Раз убираете урожай, значит, верите в хорошее будущее, - осторожно заметил я.
- Будущее случится так или иначе. И для кого-то оно наверняка окажется хорошим. Угм, прости меня за высокопарные банальности, - Эгр рассмеялся. – Просто я сегодня так устал, что нет сил качественно разыгрывать перед тобой благородного дикаря.
Я не сразу понял шутки, и удивленно вытаращил глаза.
- А ты прежде разыгрывал?
- Конечно. Мы все время играем. Но эта игра – очень важная.
Я отчаялся разгадать его загадки, поэтому ограничился одним вопросом:
- Но если вы все время играете, то каково ваше настоящее лицо?
- По закону жанра я должен был бы ответить тебе, что его нет, и при этом сделать многозначительный взгляд. – Он засунул крошечную ложечку в рот, и от этого его круглое лицо сделалось очень комичным. – Но по-моему, это информация несущественна. Какая разница, какой ты есть? Главное, каким ты должен быть.
На соседнем бревне сидели Тим и Йоки. Мы встретили их еще в поле, когда подходили к стойбищу и я их тоже сразу не признал. Они копали картошку. У Йоки был такой измученный вид, что она даже не заметила нас. Я спросил тогда, почему она не пойдет отдохнуть, если устала – никто же ее не неволит. Но она сказала, что хочет хотя бы последние дни потратить на пользу Сабинянии (тут я был не согласен, потому что она все время работала гораздо больше меня). Мол, дома отдохнет. К ужину она пришла сразу с картошки, даже не зайдя к ручью помыться. Ее штаны, футболка – все было одного пыльно-коричневого оттенка, цвета земли. Даже лицо было перемазано. Давно нечесаные волосы висели грязными прядями. Тим выглядел немного лучше, но, похоже, сельский труд вымотал и его.
Эгр отвлекся на своих товарищей, а я, взяв наполненные чаем пробирки, пересел к ним. Йоки с благодарностью кивнула и слабо улыбнулась.
- Знаешь, я старалась изо всех сил, - сказала она чуть погодя. – Честно хотела стать настоящей сабинянкой, как все другие. Чтобы не мучиться виной, что они трудятся больше меня. Но приходится признать, что такая работа и такая жизнь – не для меня. У меня такое ощущение, что я даже не сплю, хотя ложусь очень рано и мгновенно отключаюсь. Стоит уснуть, как я открываю глаза, и оказывается, что уже утро, нужно вставать и снова идти в поле. Я уже дня три не мылась, не расчесывалась – просто нет сил. А ведь еще регулярно нужно куда-то идти, тащить все эти котомки… Я так мечтала, что у меня получится! Я безумно завидую всем этим человекороботам, которые трудятся, как заведенные, и еще и имеют силы отдыхать. У меня так даже аппетита нет.
Раньше она так не говорила о сабинянах – «человекороботы». Я посмотрел на ее миску, в которой едва-едва убавилось каши.
- Мне очень стыдно и грустно, - продолжала она, - но сейчас я уже считаю дни, когда же мы вернемся. Мне кажется, стоит мне оказаться за Стеной, как я просто упаду на землю и буду спать несколько дней кряду. Хотя, наверное, там будет такая толпа и сутолока, что нужно будет сперва отползти подальше в лес. Но там-то я уже лягу и не встану…
- Не бойся, я отнесу тебя подальше, - сказал Тим. – Да и сам лягу рядом. Думаю, нам не нужно так винить себя. Какую-никакую пользу мы им все же принесли. Это главное. Но как они выживают, я и сам не знаю. Наверное, тут выведена какая-то особая раса людей, нечувствительная к усталости.
После ужина они хотели помочь мне с посудой, но я настойчиво отправил их спать. Марк и Марино, обрадовавшись, что помощь не требуется, тоже поспешно удалились. Ержи сперва принялся было тереть котел из-под каши, но не выдержал и виновато поднял глаза:
- Слушай, а не мог бы ты припахать Ченга с его верной поклонницей? Я видел, как они шли умываться. Как пойдут назад, хватай их и тащи сюда. Понимаешь… - он замялся, - я знаю, что Ру ждет меня.
- Да-да, конечно, ступай, - заспешил я. – Я и сам справлюсь. Опытный уже – сколько котлов успел здесь перемыть. Только одно и умею.
Ержи не заставил себя ждать, и сразу побежал к мостику через ручей. Уже стемнело, и женского дома на другом берегу не было видно: только слабые пятна ламп за деревьями. Такие же пятна, путешествовали в районе мужского дома. Стало очень тихо. Разговаривали лишь цикады и сверчки нарушали тишину. Стойбище укладывалось спать.
Я в одиночестве тер котлы и раздумывал над этой удивительной историей. М-да, запретная любовь между представителями разных миров. Впрочем, это вечный сюжет. Какую, должно быть, добычу почуяли бы журналисты, узнай они об этом? Сколько глупых и пошлых статей я мог бы об этом прочитать… Ержи и Ру - влюбленные, навеки разлученные бездушной Стеной… Но слава Богу, что я такого не прочитаю. Никто никому ничего не расскажет. Знают только они вдвоем, да я. Две тысячи сабинян тоже, правда, знают – по каналам Единой Души уже, небось, вести разнеслись. Но за них можно быть спокойным - не только не расскажут, но сделают вид, что не заметили. Странно – оттого ли, что у драмы нет зрителей, не слышны рукоплескания и сочувственные вздохи, она не кажется эпичной? Все так буднично: Ержи пошел навсегда попрощаться с любимой. Завтра он перейдет Стену и никогда больше не увидит ее. Вряд ли жрецы (или это тоже решает Душа?) захотят впустить его сюда по второму разу. Хотя… Тошук вот говорил, что был здесь раза три-четыре, если не ошибаюсь. «Душа» почему-то пожелала видеть его здесь регулярно. Значит, он какой-то особенный. Избранный.
Интересно, где он сейчас? К ужину пришел, быстро съел миску каши и ушел назад в мужской дом. Я знал, что вопросы задавать бессмысленно. Но тут он сам сказал, обернувшись на ходу: «В ноутбуке заряд на исходе. Хочу закончить переписку, пока можно. Завтра будем у Стены, сяду за стационарный компьютер. В таких делах важно не упустить время».
И поспешил в свою спаленку. Кажется, трофейный ноутбук тоже передадут на ту сторону, вместе с товарами и пленными. Неожиданный ассортимент для дикарей – рыбные деликатесы, оргтехника с севшим аккумулятором и связанные пленники… Интересно, а Тошук уйдет вместе с нами? Или останется? Он здесь выполняет функции дипломата. Это ясно, несмотря на все разговоры про «полифункциональность» мега-Души. Как бы не блистали сабиняне интеллектом и проницательностью, а ответственные переговоры все же лучше доверять профессионалу. Какова, кстати, сейчас международная обстановка? Ержи вот считает, что все плохо. Тошук ничего не говорит, но его молчание и мрачность красноречивей всяких слов. Неужели к нам все-таки решили высадить «гуманитарную миссию»? …Хм, я еще говорю «к нам». Никак не могу привыкнуть к мысли, что я уже почти «чужой». Послезавтра буду на той стороне.
Я отнес котлы к ручью и принялся полоскать, по очереди набирая в каждый воду с трепещущими лунными бликами. От болтания блики превращались в сплошное сверкающее месиво. Мне вдруг представилась Меб. Где-то она сейчас? По-прежнему на «Ойте»? Готовит еду, грустит по безответной любви и готовится грустить до самой смерти? Или она тоже думает о сгущающихся тучах, и гадает, сколько еще осталось ее миру? Миру, где ее счастьем будет лишь вечная грусть. Я поднял голову и вгляделся в черную массу ветвей, отделявшую женский дом. Ержи давно там. Интересно, что они там… Бог мой, да о чем это я. Ему же нельзя это, они же не женаты. А разрешили бы ему жениться и остаться, если бы он попросил? Да нет, конечно. Это бы обесценило Сабинянию. Говорят ведь, что прием в общину «внешних» претендентов - исключительные случаи, такое бывает раз в сто лет. Ну, или в тридцать. В противном случае закрытый мир превратится в банальную достопримечательность для брачного экзотуризма. Интересное, кстати, пришло в голову выражение – брачный экзотуризм. Видимо, это когда скучающие белые люди ради разнообразия женятся на диких островитянках. Как там у Моэма? Они, конечно, думают, что у них все всерьез и навеки, что они мечтают порвать с миром цивилизации, раствориться с первозданной природой и т.п. Но почти всегда они в итоге разводятся и уезжают. Потому что искренним и глубоким такое желание может быть только раз в сто лет. Ну или в тридцать. Какова вероятность, что у Ержи и Ру – тот самый случай?
Я смотрел, смотрел сквозь непроглядную темень, и вдруг… оказался у женского дома. Это было непостижимо: я словно за мгновение прошел насквозь гущу кустов, не почувствовав и не задев при этом ни одной ветки. Лампы освещали знакомые комнатки-скворешники на втором ярусе. Где-то свет сочился сквозь плотно задернутую холстину, а где-то лампы еще висели на фасаде, освещая высунувшиеся лица женщин и стоящие внизу, с вытянутыми шеями, фигуры мужчин. Странно, я ничуть не удивился, что оказался здесь; да и на меня никто и не обращал внимание. Не касаясь земли, ничего не ощущая ногами, я проплыл взглядом мимо длинного фасада. Снаружи было около десятка пар. Одни шептались, другие робко ласкались. Я узнал со спины Гора: с его длинными черными косами играли две маленькие ручки, увитые стеклянными браслетами. Ну надо же, строгие философы тоже не чуждаются любви… А кто это одним прыжком забрался в скворешник? Ба, это же Чит! Выходит, он женат. Иначе было бы нельзя… Полог быстро задернулся, и я не успел разглядеть лица его жены.
Все было, как в прошлый раз, но не было смеха, не было беззаботного флирта. В воздухе чувствовалась тревожное ожидание. Я не сразу заметил Ержи – хотя, казалось, по одежде его сразу можно было бы отличить. Надо же, как он слился с другими мужчинами. Ру высунулась из кабинки и наклонила голову как можно ниже, чтобы приблизиться к нему. Он правду сказал – подтянуться на руках он не смог, и лишь изо всех сил тянул вверх шею, вставая на носки. Длинные волосы Ру касались его лица, а пальцы – его плеч. Губы их молчали, но глаза жадно впивали друг друга, словно надеясь насытиться на всю грядущую жизнь. Я поскорей прошел мимо; мне сделалось страшно неловко. Я хотел уйти, но не мог: у меня не было ни рук, ни ног, один только взгляд. Как мог, я пытался отвести его в сторону, но все равно видел все эти глаза, волосы, руки и плечи. И вдруг я краем зрения заметил кабинку, перед которой никого не было, но полог был отодвинут. Внутри, освещенная лампой, сидела девушка. Это была Меб. Она была так безнадежно одинока среди влюбленных пар! Почему же она не закрыла полог? Просто забыла, потому что не знала чувства стыда за свое одиночество, или по-прежнему ждала того, кто был ей дорог? Я напряг все силы, чтобы видение исчезло, но тут она подняла глаза и встретилась со мной взглядом. Она определенно видела меня, хотя все другие - нет. Я хотел бежать, исчезнуть, хотел хотя бы выговорить что-то в свое оправдание, но - оставался нем. Меб задумчиво посмотрела на меня, а затем улыбнулась.
- Иди спать. Завтра будет трудный день, - сказала она, протянула руку и задвинула холстину.
В тот же миг все закружилось у меня перед глазами и пропало. А когда зрение вернулось, а обнаружил себя вновь сидящим у ручья. Мои руки, уже посиневшие от холодной воды, все еще машинально полоскали котел. Я медленно встал, встряхнулся и огляделся. За кустами, где был женский дом, почти не осталось огней. Мимо меня по мосту прошли несколько сабинян – должно быть, возвращались со свидания. Я подождал, пока они скроются в темноте, и стал собирать посуду. Тут вдали замаячила еще одна фигура. Этот посетитель дома был без лампы, но я легко разглядел его благодаря светлому пятну футболки.
- Ержи, это ты?
- Я. Я думал, ты уже спишь. – Он вошел в круг света. Это был точно он, но голос стал каким-то другим – глухим и далеким. – Как много котлов. Тебе не унести все сразу.
Он подхватил половину моей ноши и поспешил вперед, словно не хотел, чтобы я видел его лицо.
Весь следующий день наша колонна увеличивалась в размерах. Первое пополнение пришло еще утром, до отхода – человек пятьдесят, навьюченных узлами. Было много детей, и почти все лица были новыми для меня. Лишь двое коренастых мужчин в конце шествия показались мне знакомыми: кажется, я видел их во время боя на Стене. Новоприбывшие были явно не прочь отдохнуть; негромко здороваясь, они расселись на поляне, рядом с нашим приготовленным грузом.
- Мне сказали, они с восточных стойбищ, где мы не были, - объяснил Тим, когда мы все присели в кружок в ожидании выхода.
- Немаленький у нас обоз получается, - шепнул Марк, просовывая руки в свои лямки. – Не помню, чтобы на Обмен возили так много продуктов.
Насколько я мог судить по фотографиям, объемы ежегодного Обмена и обычно вправду были намного меньше.
- Уж не думают ли они задобрить мировое сообщество перевыполнением плана по осетрине?
- Какое тут перевыполнение. Им и самим еды не хватает.
- А ты у Тошука не спрашивал, что да как?
- Бесполезно. Когда он захочет, сам расскажет.
Колонна двинулась. Она стала так велика, что, когда голова уже скрылась за самым дальним холмом, хвост еще не стартовал. Мы оказались примерно в середине, но даже отсюда невозможно было понять, сколько еще народу за нами идет. Впереди я заметил еще два притока, впадавших в основное людское русло. К обеду, когда мы расположились вдоль широкого ручья, нас было уже не меньше пятисот человек, а то и больше. Сидеть всем вместе было бы неудобно, и колонна сама собой разбилась на группы. Воду для питья черпали очень осторожно, чтобы не замутить поток для тех, кто сидел ниже по течению. Костров, как обычно, не разводили. Для такой толпы было необычайно тихо; сегодня даже пленные почти не разговаривали. Видимо, поход все-таки утомил их. Я тоже прилег и закрыл глаза, проигнорировав предложенные мне размоченные лепешки – тело так устало, что не могло есть. Должно быть, я даже ненадолго заснул. Проснулся я как от толчка, но, оглядевшись, понял, что толкать меня было некому. Просто я каким-то образом почувствовал, что пора выходить. Мои товарищи еще увязывали свои грузы, а голова колонны уже шагала по тропе. Мне показалось, что людей еще прибавилось.
- Пока ты спал, пришла еще одна делегация с востока, - сообщил Ченг. - Можно подумать, что они все население к Стене сгоняют…
Она уже показалась впереди – теперь уже северная часть, куда нам было нужно. Это воодушевило моих друзей, особенно Ченга. Он так измучился, что, похоже, готов был избавиться от ноши любой ценой.
- Я бы с удовольствием погостил тут еще, но что делать – сабиняне ни для кого не делают исключений. Раз сказано – неделя, значит, ни днем больше! - веско говорил он, но я чувствовал, что в душе он ликует.
Остальные молчали, но по тому, с какой надеждой они посматривали на вьющуюся впереди среди гор серую полоску, было понятно, что и их терпение на исходе. Что до меня, то в этот последний ходовой день я почему-то уставал меньше. Нет, я тоже мечтал наконец-то сбросить лямки и расправить больные плечи, но это было уже не то, что прежде, когда я еле сдерживал себя, чтобы не закричать от отчаяния. Сегодня я твердо знал, что дойду и не уроню лицо, и потому чувствовал себя уверенно. Может, я привык? Я спросил у Ержи, когда поравнялся с ним. Он шел, опираясь на палку. Выслушав меня, он долго соображал, а потом удивленно сказал, что тоже почему-то позабыл сегодня об усталости.
- Помню, в первый день, когда на нас навьючили эти баулы, я начал жалеть себя почти сразу после старта. А сегодня собираюсь начать только сейчас, и то потому, что ты мне напомнил.
Я улыбнулся.
- У тебя есть такая мысль, которая легко вытесняет все остальные.
- Не советую завидовать этому.
Он оглянулся, ища кого-то. Я догадался, кого. Мимо нас быстрым шагом шли несколько женщин. Они тоже были нагружены, но не так обильно, как мы. Я узнал Меб и Кен. Позади всех, с большущим мягким узлом за спиной, шла Ру. Меб и Кен приветливо поздоровались, а Ру лишь качнула головой, да и то только мне. Мне показалось, она боится поднять голову, чтобы не встретиться глазами с Ержи. Он украдкой проводил ее взглядом, но тоже не сказал ни слова. Женщины затерялись в толпе.
Близился вечер. Тут, признаться, я снова пал духом. Груз давил на плечи все сильнее. Между тем стена надвигалась так медленно! Временами казалось, что она назло нам стоит на месте. Точнее, предательски отступает и отступает, по мере того, как мы, обессиленные, пытаемся ее догнать… Вдруг впереди показалось встречное движение: обходя колонну с двух сторон, к нам спешили солдаты. Поклажи на них не было; выходит, они уже дошли до финиша и разгрузились! Какое счастье! Значит, конец у этого пути есть!
Еще издали я узнал черные косы Гора и светлые хвосты Эгра.
- Ну как, ребята, вы тут еще живы? – крикнул Эгр нарочито весело, хотя тоже, как мне послышалось, с одышкой.
Гор, подойдя поближе, оценил взглядом нашу поклажу и выбрал Марино.
- Снимай поклажу. Снимай, снимай! Мы свое уже дотащили. Что нам теперь делать? До ужина все равно далеко. Надо себя как-то занять.
Я не сомневался, что он нашел бы, чем заняться до ужина – например, растянуться, где был, на траве, и провалиться в сон. Но долг предписывал поступать иначе.
- Может, просто располовиним? – прохрипел Марино, робко надеясь, что Гор махнет рукой и заберет весь баул.
Гор его не разочаровал.
- Да ладно, дольше отвязывать! Помоги-ка… вот так.
Чит уже снимал вьюки с Марка, Многокосый – с Йоки. Эгр остановился перед Марией.
- Да я… я ничего, дойду…
- Дойдете, но без тележки. Ваши муки закончились.
Мария посмотрела на него и благодарно кивнула. Она выглядела не лучше Йоки – бледная, потная, волосы спутаны. Но она еще пыталась бодриться.
- Гм, дорогой друг! – заговорил Ченг. – Я, конечно, понимаю, что с тележкой у меня и так преимущество, но, если уж появились свободные руки, то я бы не отказался немного разгрузиться напоследок. Иначе, боюсь, просто рухну.
Мария отупело посмотрела на него, но ничего не сказала. Эгр хозяйским глазом оглядел наши нестройные ряды, и быстро принял решение.
- Ладно. Надеюсь, что корыто не развалится.
С этими словами он подхватил тюк Ченга и осторожно опустил его в тележку Марии поверх другой поклажи. Тележка стала похожа на высокую гору, которая вот-вот обрушится. Чит, Эгр и Многокосый принялись утягивать ее веревками, и вскоре она превратилась в иссеченный долинами пологий хребет, относительно устойчивый. Когда все было готово, Эгр укрепил на плечах вожжи и попробовал сделать несколько шагов. С трудом, опасно покачиваясь из стороны в сторону, телега покатилась. «Коню» пришлось наклониться вперед, чтобы тянуть всем телом.
- Погоди… Давай я помогу!
Я с удивлением услышал свой голос. А следом с удивлением увидел, как мои руки стаскивают с Эгра одну из вожжей и напяливают на мое плечо. В своем ли я уме? Я же и так еле ползу! Но Эгр не стал спорить.
- И правда, помощь будет нелишней. Но ты все-таки скажи, если совсем помирать начнешь. Тащить еще и тебя – это точно будет слишком!
Теперь нас обгоняли даже самые медленные. Постепенно спины моих товарищей скрылись среди серых рубищ сабинян. Последними в колонне шагали пожилые, женщины и дети, тащившие облегченные котомки. Но вот и они ушли вперед. Лишь мы с Эгром, хрипя на каждом шагу, переваливали телегу с камня на камень. Каждый из них отдавался в моем теле, как тот холм, что виднелся вдалеке.
- Отдохнем? – спросил Эгр, когда вокруг никого не осталось.
- Уфф… А разве так можно?
- Отчего же нельзя? Еды нам оставят. Поспать успеем. Можно спокойно тащить в свое удовольствие!
- Гм, просто я думал, что сабинянские воины считают ниже своего достоинства показать хоть малейшую слабость… Нет, ты не думай, я вовсе не против отдохнуть. – И я поскорей стал выпутывать плечо, боясь, как бы Эгр не передумал. – Просто я никак не могу понять вас.
- Что тут понимать? – усмехнулся Эгр, с удовольствием выпрямляя спину. – Мы идем, когда можем. А когда не можем, не идем. Если можно отдохнуть, мы отдыхаем. А если нельзя, то не отдыхаем.
Я посмотрел на него и вдруг рассмеялся.
- Ты шутишь, верно? Опять изображаешь глубокомысленного вождя краснокожих?
- Нет, это не мой стиль. Мой называется «простодушный, честный и смелый воин». Разве не похоже?
Он сбросил вожжи и присел на землю, отдуваясь. Я уселся рядом.
- Скажи, зачем тащить столько вещей? Неужели все это будет обмениваться на железо? Или… вы хотите выменять себе огнестрельное оружие?
Мне это только сейчас пришло в голову, и от этой мысли я похолодел.
- Нет. Да нам и не продадут оружие. Я бы на их месте не продал. – Эгр почесал в затылке, отчего его хвосты смешно зашевелились. – А если бы я узнал, что сабиняне пытаются вооружиться, то точно объявил бы нас террористами и уничтожил.
Он говорил спокойно, без единой толики горечи, как будто речь шла не о его стране.
- Зачем же тогда столько поклажи и столько людей?
- А как ты думаешь, сколько там сейчас людей? Там, под Стеной, у двери наружу?
- Днем, по моим прикидкам, было пятьсот. Но они все добавлялись, добавлялись. Под конец я уж и считать перестал. Сейчас, должно быть, уже тысяча!
- Тысяча триста. – Эгр, сощурившись, посмотрел вперед. В сгущающихся сумерках вдали под стеной завиднелись первые огоньки. – Но завтра будет больше. Будут две тысячи.
- Но… Ведь это все население Сабинянии?
Он кивнул.
- Зачем же они идут к Стене? Они что, хотят напасть на соседей? – Я недоумевал. – Или, может, вы решили всем населением просить на той стороне убежища?
Мы были одни на тропе, усталость расслабила меня. Иначе я бы ни за что не решился на столь дерзкие речи перед лучшим из здешних воинов. Эгр посерьезнел, однако не рассердился.
- Нет. Просить убежища никто не будет. И нападать на внешний мир – тоже. Мы собираемся здесь все вместе, чтобы праздновать. И поэтому нужно много еды и утвари. Мы поставим временный лагерь.
- Праздновать? Сейчас? Но что? – Я вытаращил глаза от изумления.
- Свадьбу. Точнее, свадьбы. Несколько десятков свадеб. Мы устраиваем их раз в году, все вместе. Так сказать, оптом.
- Свадьбы? Разве сейчас – время для праздников?
- Свадьба – это, вобщем-то, не праздник, - невозмутимо ответил Эгр. - Это необходимый этап жизни, как рождение и смерть. Если мы отменим свадьбы, то отменим саму жизнь. Тогда ради чего мы сейчас сражаемся?
- Да, но… Зачем так пышно? С учетом всех обстоятельств, можно было бы обойтись скромной церемонией!
Эгр вздохнул, видимо, сокрушаясь моей непонятливости.
- Жаль, что ты не успел узнать нас получше. А то бы не спрашивал. Видишь ли, сабиняне очень чтут традиции. Пусть и по своему выбору, но чтут. Мы издавна праздновали совместные свадьбы. Знаешь, люди весь год этого ждали. Когда нас стало так много, что стойбища – даже самого большого – для праздника стало не хватать, то придумали ставить отдельный праздничный лагерь, а потом разбирать…
Я посидел немного, представляя себе все это. Ну и толпа, должно быть, на этих свадьбах. Все население страны в одном месте! Одних костров, наверное, разводят штук сто. Я не выдержал и спросил:
- Только вот как бы с кострищами? Вы же экоответственные, а сколько будет выжжено прогалин под такое количество костров!
- Все правильно, поэтому для свадеб выбирается скалистое место, чтобы разводить костры на камнях.
- Но почему на сей раз место выбрано точно напротив двери в Стене? Разве это безопасно?
- С учетом сложной международной обстановки это как раз самое безопасное. Нельзя уводить людей от Стены, а тем более – от такого уязвимого места. Мы все равно тащим к двери рыбу и ведем пленников. Отчего бы не справить там же и свадьбы? Как говорится у вас, совместить приятное с полезным?
Я поднялся. Чем больше, как мне казалось, я понимал сабинян, тем больше возникало новых загадок.
- Но это же самоубийство! Вы стягиваете толпу народа в одну точку и опустошаете остальную территорию. А побережье? Оно же становится беззащитным! Туда в любой момент может высадиться очередной десант любителей острых ощущений. И что же – позволить им захватить Сабинянию, пока кто-то где-то женится?
Эгр неторопливо встал на ноги. Но не успел он раскрыть рот, чтобы произнести что-то в ответ, как впереди в темноте – я и не заметил, как быстро спустилась ночь! – блеснул огонек. Сразу за этим послышался стук колес по камням: кто-то катил нам навстречу порожнюю тележку.
- Добрый самаритянин идет нам на помощь, - заметил Эгр. – Точнее, добрый сабинянин.
- Ты послал телепатический сигнал? – усмехнулся я.
- Хм, как раз собирался послать. Но меня опередили.
Мы подождали, пока свет и стук приблизятся. В качающемся свете лампы показалось лицо Сота. Остановившись, он обратился было к Эгру своим сабинянским скрежетом, но тот махнул рукой и кивнул на меня – мол, от этого человека у нас нет тайн. Я внутренне загордился.
- Что-то вы перегрузили себя, - сказал Сот на моем языке. – Давайте-ка мне половину.
- Я бы, конечно, оказался, чтобы не упасть в глазах нашего гостя. – Эгр состроил комичную гримасу. - Но между тщеславием и ужином я выбираю второе. Так уж и быть, забирай!
- И правильно. Хоб обещал, что каша будет готова через час. За это время мы с вами как раз доползем, и ты еще успеешь залезть под Громовой водопад, чтобы он смыл с тебя всю твою грязевую корку.
«Хоб здесь!», обрадовался я.
- Неправда, я регулярно купаюсь! – притворно возмутился Эгр.
- Пачкаешься ты еще быстрее. Но ничего, не огорчайся – ты там такой не один. Когда я уходил, сотня братьев ждала своей очереди, и столько же грелось у костров после купания. Вода – ледяная. Все кусты и деревья вокруг водопада завешаны выстиранной одеждой. Кажется, что находишься в одном большом холщовом доме, только вот крыши нет.
- А сестры? Где они купаются? – Эгр сделал хитрое лицо.
- Гм, кажется, в озере, что ниже по течению. Но они же и так чистые, не то, что ты…
- Чувствуешь, какое у нас царит возбуждение? – Эгр подмигнул мне. – Знай, что такое бывает только раз в год. Это свадьба! Все моются дочиста, стирают свое тряпье и ждут завтрашнего дня, когда начнется торжество. Право, это наш самый счастливый день в году!
Теперь по камням подпрыгивали две телеги. Сот разделил наш груз и сам тащил одну, мы с Эгром – другую. Точнее, он тащил, а я делал вид, что помогаю.
- И правда, счастливый день. Совсем как у нас Новый год или Рождество. Или день рождения. Кстати, а у вас отмечают дни рождения? Наверняка нет?
- Точно. Мои родители запомнили лишь, что я родился примерно в феврале. Исходя из этого отсчитывали мой возраст.
- Ну, а дни рождения Сабины?
- Ты о чем? Ты же сам знаешь, что в культурах, подобной нашей, такое невозможно. Наш мир начался с ее рождения. До нее просто ничего не было.
- Но хотя бы когда примерно она родилась? Сотню, тысячу, десять тысяч лет назад?
- Она возникла не во времени. Она создала время специально для людей, чтобы нам было легче существовать… Знаешь, я правда не мастер объяснять такие вещи. Завтра спросишь у жрецов.
- О, так там будут жрецы? Ну да, логично, они же проводят брачный обряд. Верно? И все остальное, как на обычных свадьбах, будет – танцы, угощение?
- В особенности угощение. – Эгр мотнул головой назад. – Теперь понимаешь, зачем такие тюки?
Я шел и переваривал услышанное. Свадьба, жрецы… В начале путешествия это было пределом моих мечтаний – увидеть свадебный обряд, которого прежде никто их экскурсантов не видел, познакомиться и поговорить со жрецами. И вот они сбываются. Рад ли я? Хм… Даже не знаю, чего я теперь хочу. Вес телеги стал легче, но взамен вернулась грусть. Когда я навсегда покину Сабинянию? Завтра? Послезавтра? Кто это решает? Если не жрецы, то кто? А может, пока этого вообще никто не знает?
- Почему ты не хочешь спросить, кто на ком женится? – перебил мои мысли Эгр. – Я думал, это покажется тебе самым интересным.
- В сущности, какая разница. Ведь я скоро вас покину, и больше не увижу ни женихов, ни невест. Хотя… ты прав, интересно. Сколько всего будет пар? Будет ли кто-нибудь из моих знакомых?
- Всего 22 пары. В разные годы бывало больше, а бывало и меньше. Средненько. Из твоих знакомых выходит замуж Снип…
- Поэтесса? Ну надо же, ни за что бы не подумал.
- Почему? Потому что невзрачная?
- Ну… не только. Я не видел никого, кто бы ухаживал за ней. Впрочем…
- Здесь никто не показывает своих чувств на людях. Только с глазу на глаз. На самом деле в нее уже год влюблен Оти, из восточного отряда. Да ты помнишь его на Стене. Черненький такой. И вот, наконец, ее сердце растаяло!
- Тут чье угодно бы растаяло. А кто еще?
- Еще Рамп и Ши. Ты тоже мог их видеть…
Я вдруг подумал, что не те ли это двое влюбленных, которых я видел подле Женского дома на «Ойте». Он еще так лихо подтягивался на руках… Хотя – почему я так решил?
- Ты прав, - неожиданно сказал Эгр. – Это они.
- Они? Кто они? Те, о которых я подумал?… - Я повернулся, пытаясь разглядеть его глаза в темноте. - Ты что, слышишь мои мысли? Но объясни, как это возможно?
- Не все, так что ты не беспокойся. – Он, смеясь, коснулся моей руки. – Но иногда ты думаешь так… так громко, что невольно все слышат.
- Но если мои мысли сообщаются с твоими, то значит, что и я нахожусь… в этой самой Единой Душе, верно?
- В ней, вобщем-то, все находятся.
- Даже те, кто не… Те, кто живет во внешнем мире? Не только сабиняне?
- Все. Просто некоторые об этом не знают, а некоторые и не хотят знать. Но некоторые, кстати, знают. Или догадываются.
Я не стал продолжать, чувствуя, что разговор углубляется в какие-то бесплодные абстракции. Лучше уж подумать о тех двоих, счастливых… Я попытался представить их – смеющихся, отдавшихся первому в жизни глубокому чувству. Но почему-то вместо них перед глазами предстала другая пара. Я вспомнил Си - того немолодого курчавого мужчину, который уходил, и женщину, которая оставалась. Почему одни женятся, а другим нужно расстаться? Кто это решает?
- Они сами, - негромко сказал Эгр. – Извини, что снова вмешиваюсь, но ты опять подумал очень громко… Вобщем, их никто не разлучал насильно. Просто Си знал, что его жена полюбила другого, а тот – ее. Знал он также, что жена любит и его, Си, и ни за что не захочет сделать ему больно. Но она любит его уже не как мужа. Как брата, что ли. Он мучился года два, и она мучилась. И в конце концом он твердо сказал, что она должна выйти замуж за другого. В тот день, когда ты их видел, они расставались по собственной воле.
- И что, она завтра тоже выходит замуж?
- Пока нет. Она еще не переболела всем этим. Надеюсь, что через год раны затянутся - и его, и ее. Быть может, мы сыграем сразу две свадьбы. А может, и не одной.
- Как они так ухитряются?
- Ухитряются что? Быть такими альтруистами?
- Да! Альтруизм – это хорошо. Но для человека его собственные желания все-таки должны стоять чуть-чуть выше желаний других. Не сильно. Если сильно – то это уже эгоизм. Но если желания окружающих важнее твоих собственных, то это противоречит самосохранению.
- А если ты чувствуешь чужие желания, как свои? Тогда тебе также трудно противиться им, как и своим собственным. Выход один: сравнить все желания и выбрать наиболее разумное.
- Да, я где-то это читал. В русской классике.
- Я тоже.
Мы шагали дальше; тележка дребезжала у нас за спиной. Сот шел немного впереди – возможно, из деликатности. Мы давно перестали видеть полосу Стены на горизонте. Еще до того, как она слилась с черным небом, ее успел заслонить высокий холм, на который мы теперь, кряхтя, карабкались. Впереди расстилалась ночь с редкими звездами, и колыхалась лампа в руке Сота. Увидим ли мы Стену до того, как упремся в нее лбами? - гадал я. Стало прохладно: чувствовалось, что приближается осень. Впрочем, ветер холодил только мое лицо. Тело, разгоряченное походом, только радовалось свежему ветерку.
- Но если каждый из вас ощущает чужие желания, как свои собственные, то почему кто-то остается несчастным? Взять, например, Меб…
Я осекся. Но Эгр как ни в чем не бывало кивнул.
- Да, знаю. Она безнадежно влюблена.
Я невольно покраснел. Хотя было очевидно, что Эгр знает все и про всех гораздо лучше меня, мне стало неловко, что я первым заговорил об этом.
- Гм, не то чтобы я много с ней говорил… Так, один раз. Но я понял, что она хороший человек, достойный любви. Однако она ее не получила. Почему же тот, к кому привязано ее сердце, не «прочувствовал» ее любовь, как свою?
Эгр помрачнел.
- Поверь, он прочувствовал. И продолжает чувствовать и страдать вместе с нею. Но и она, и он знают, что они… ну, не подходят друг другу.
Я что-то заподозрил, однако рискнул продолжить.
- А кто это решает? Кто дарует одним парам гармонию и взаимность, а другим ставит клеймо «не подходят». Это при том, что вы все чувствуете друг друга? Кто выбрасывает фишки счастья? Опять богиня Сабина?
Эгр замедлил шаг.
- Я ее не люблю. Но при этом знаю во всех подробностях, что она чувствует. Я люблю этого парня с тремя претенциозными хвостами вместе с нею, понимаешь? Как бы люблю ею, за нее. Но при этом остаюсь еще и собой.
Я раскаивался, но сказанного не воротишь. Как я не догадался раньше? Не знаю почему, но в душе я был уверен, что возлюбленный Меб – именно Эгр. Ибо как могло быть иначе? Он, только он, всегда лишь он! «Да не влюбился ли ты в него сам, а?» - спросил я себя. Что ж, наверное, это можно было и так назвать. Но я был уверен, что это что-то другое, более сильное и важное.
- Наверное, нелегко быть одновременно собой и всеми остальными? Ведь эдак тебя разорвут противоречивые желания?
Эгр повернулся ко мне. В пляшущем свете лампы я увидел его грустную улыбку.
- Если бы я жил в вашем мире, то, верно, так бы и случилось. Но я живу в лучшем из миров, где не только я, но каждый из нас разрывается желаниями всех остальных. И это утешает, даже когда тебе очень тяжело.
Он хотел сказать что-то еще, но тут мы оба замерли, потому что с вершины холма, которого мы наконец-то достигли, открылось море – но не воды, а огней. Казалось, звезды спустились с неба и собрались на земле плотной россыпью. Среди них были большие – костры, и сотни маленьких, точно мотыльки, огоньков ламп. Эти мотыльки двигались, кружились, сливались друг с другом и разлетались вновь. Все это совершалось в полнейшей тишине, хотя до ближних костров было уже совсем недалеко. А над огненным скоплением доброй твердыней возвышалась Стена. Теперь я видел ее на фоне узкой полоски неба на горизонте, которая еще не успела почернеть и оставалась сапфирово-синей. Вся Сабиняния собралась под ней, чтобы возрадоваться вместе с влюбленными, которых завтра должны были отдать друг другу. И мы, позабыв о наших горестях, с новыми силами поспешили вперед – чтобы поскорей раствориться в сияющем созвездии счастья.
Глава 15. Открытия в Библиотеке
Это действительно была вся маленькая страна, собранная вместе! Костры освещали сотни лиц; хоть и усталые, они были полны предвкушением грядущего праздника. Глаза блестели, губы возбужденно перешептывались. Интересно, что они обсуждали? Завтрашних женихов и невест? Вокруг поляны в несколько рядов были установлены легкие палатки разных форм и размеров. Были среди них просторные, похожие на слегка уменьшенные копии обычных здешних жилищ, и совсем маленькие, не больше гробика, куда помещался лишь один человек, в крайнем случае - взрослый с ребенком. Это уже напоминало город, или, точнее, базу какой-нибудь гуманитарной миссии или лагерь беженцев. Разве что, повторюсь, не было слышно характерных для этих институций громких крикливых голосов, да и вообще никакого шума. Самыми громкими звуками во всем палаточном поселении был шепот языков пламени и треск горящих сучьев.
Правда, я помню тот вечер плохо: я так устал, что, посидев немного у костра, сразу залез в палатку и уснул. Теперь мне никто не указывал, где расположиться. «Ты сам разберешься», - ободряюще сказал Эгр, спеша куда-то по своим бесчисленным делам. Кто-то из соседей по кухонному бревну протянул мне мисочку с кашей и пробирку с чаем. Я жадно прильнул к горячей влаге, и не сразу догадался посмотреть в сторону ее появления, чтобы отблагодарить неизвестного помощника. Когда же я, наконец, повернулся, то остолбенел от неожиданности: это был Хоб! Он широко улыбался, не забывая при этом жевать. Непривычно было видеть его так далеко от котлов. В моих воспоминаниях он сросся с ними, как какой-то кухонный агрегат. Но теперь у котлов суетились человек пять подростков, а сама кухня стала в три раза больше.
- Неужто вас разжаловали? – пошутил я.
- Да нет. Просто теперь за меня работают стажеры, ха-ха. Ну а ты как? Постиг-таки секрет сабинянской каши?
- Это он постиг, - я показал головой на Ержи.
Тот сидел в одиночестве, окруженный неизвестными мне сабинянами. Похоже, он специально выбрал это место, чтобы не пришлось ни с кем разговаривать. Повар украдкой на него посмотрел.
- О, наш друг вообще постиг многое, - сказал он.
Когда я доел, Хоб забрал у меня посуду и безапелляционно заявил, что сегодня я освобождаюсь от общественных работ. Спорить я, естественно, не стал. Малодушно проигнорировав умывание, сразу после посещения отхожего места (хоть лагерь был и временный, но сабиняне обустроили эту важную функцию с заботливой основательностью) я побрел к палаткам. Я не представлял, что означает эгровское «сам разберешься», но глаза уже слипались и я был готов лечь хоть на голой земле. Споткнувшись о какую-то веревку, я виновато пробормотал извинения, но тут из-за полога палатки послышался голос, показавшийся знакомым:
- Вы ищете место? Здесь есть свободное. Залезайте.
Обрадовавшись, я отодвинул полог. Внутри было темно: лежащий внутри человек уже потушил лампу, а я позабыл взять свою. Пришлось заползать на ощупь.
- Матрас и одеяла – у вас в изголовье. Устраивайтесь.
Я протянул руку и сразу нашел толстый упругий скаток, который от первого же моего движения гостеприимно развернулся. Повторяя про себя благодарности богам, я, не раздеваясь, нырнул под одеяло. Сначала тряпки были холодными, но, видимо, они обладали тем же чудодейственным эффектом, что и местная каша – в смысле энергоемкости. Я успел полежать, закутавшись, всего пару минут, как по телу разлилось блаженное тепло, словно я выпил стакан чего-нибудь горячительного. От этого тепла, правда, я еще больше ослабел, и у меня не стало сил хотя бы из вежливости спросить имя соседа. Но тот, как всегда по-сабинянски, предупредил мои сомнения.
- Спите, спите. Завтра поговорим, - сказал голос, и я, успокоенный, тут же полетел в тепло-пуховую бездну сна.
Когда я проснулся, уже вовсю светало. Я был уверен, что не застану в палатке таинственного ночного спутника – ведь сабиняне так трудолюбивы, что, кажется, и вовсе не спят – однако он был еще здесь и аккуратно скатывал свой матрасик. В утреннем полумраке я увидел небольшую сутулую фигурку в темном рубище и круглую голову с оттопыренными ушами. Не может быть! Это же Теше, наш первый сабинянин! И недавно осиротевший отец, тут же вспомнил я. Я поспешил вскочить и начал невпопад выражать то ли приветствия, то ли соболезнования. Старик вежливо прервал меня.
- Извините, но сейчас я очень спешу. До завтрака еще много нужно сделать. Ведь вы знаете, у нас сегодня праздник…
- Да-да, конечно… - Я смущенно замолк.
Немыслимо! У него только что погиб сын, а он вместо скорби предается суетным мыслям о празднике! Я вгляделся в его маленькое сухое лицо с близко посаженными черными глазами. Такие же маленькие, почти детские руки сосредоточенно разглаживали скатку одеяла. А может, наши ребята правы, и у него действительно плохо с головой? Это объяснило бы многие здешние противоречия. Страна безумцев… А впрочем, возможно, в рутинном труде он ищет утешения и забвения? Старик мельком взглянул на меня и сразу вернулся к своему делу.
«Ах да, он же слышит мои мысли. Ну что же, я не могу заставить себя не думать об этом».
Теше вышел. Я выбрался немного погодя. В лучах восходящего солнца лагерь показался еще больше, чем вчера: ряды палаток занимали почти все видимое пространство, ограничиваясь с трех сторон кромкой леса, а с четвертой - серой громадой Стены. Повсюду в воздух поднимались столбы голубого дыма от костров, а из котлов доносился аппетитный запах утренней каши. Туда-сюда между палаток сновали люди; по их довольным лицам можно было догадаться, что сегодняшние заботы для них – не просто уплата повседневного трудового долга (хотя и добровольного), но сладкое предвкушение чего-то особенного. Их было так много, что они казались нитками в ткацком станке, спешащими наперерез друг другу. Однако никто никому не мешал, никто ни разу не столкнулся. Мимо меня, быстро поздоровавшись, прошли Кен и Абий. Немного погодя я увидел Снип – она чистила овощи вместе с другими девушками. Меня окликнули сзади – это оказалась Меб. Ничто не выдавало в ней давешней грусти: она радостно спешила куда-то с мешками провизии. «Скоро, скоро будет веселье!» - точно говорили ее глаза. Я не стал ей мешать, да она и сама быстро убежала. Потом я почти налетел на Многокосого. Он нес связку жердей вместе с курчавым Си. Оти – сегодняшний жених – и Чит работали топорами, но тоже не преминули весело поклониться мне. Вдали, между спин, рук и голов, мелькнули знакомые черные косы, а рядом - белокурые хвосты: Гор и Эгр тоже были поблизости. Единственные, кого я не встретил, были мои товарищи-экскурсанты. Должно быть, сегодня они будут спать долго.
У костра, где я вчера ужинал, хлопотали человек двадцать. Очаг с вечера успели расширить. Появились новые перекладины, котлы и тазы. Что-то беспрерывно резалось, строгалось и перемешивалось. В воздухе витал запах копченой рыбы и (ну надо же!) жареного мяса. Неужели сегодня у сабинян и впрямь разговение? Я немного растерялся, не зная, куда приткнуться в такой толпе, но тут меня опять окликнул спасительный голос Хоба.
- Это еще что! - сказал он вместо приветствия, подавая мне миску. – Вот в обед сегодня будет настоящее пиршество. Тебя хорошо покормят напоследок.
- Да, и верно – напоследок, - вздохнул я. – Надеюсь, однако, что не только меня, но и вас покормят!
- Ха-ха, и нас, конечно!
Держа миску на коленях, я с любопытством рассматривал Стену вблизи. В первый день мне было немного не до нее; мы больше смотрели вперед, чем назад. Но сегодня путешествие заканчивалось, и хотелось вобрать в память все, что попадалось глазам. Я убедился, что Стена была не такая уж монолитная: всюду, если присмотреться, были выступы и выщерблинки, а иногда даже торчало что-то вроде рукоятей, за которые можно было схватиться, чтобы залезть наверх. Наверху кто-то был: несколько раз над кромкой Стены я видел головы. Я посмотрел в гущу толпы, где недавно видел Треххвостого с командой. Сейчас их уже не было. Не иначе, они забрались наверх и несут охранную вахту. …Гм, интересно, а где же дверь наружу? Та, через которую мы входили, и через которую нас сегодня выпроводят? Ничего похожего здесь не было. Ах да, там же росли кусты! Я присмотрелся, пытаясь узнать в густых зарослях, лепившихся к Стене в разных местах, те, что первыми встретили нас в Сабинянии. Помнится, так группа кустов была длинная… Может быть, вон та? Или еще дальше? А может, ее давно порубили и выкорчевали, чтобы врагу было трудней найти дверь? Правда, враг обычно заходит снаружи, а не изнутри. Хотя - я посмотрел на юг, где вдали угадывалось море - теоретически он может подойти откуда угодно. Кстати, если с внешней стороны дверь только одна (это точно, потому что «сабиняноведы» давно обошли всю Стену кругом), то с внутренней проходов может быть несколько. И неизвестно, через какой будут заводить нас. Может, придется еще пройти по темному коридору внутри Стены, прежде чем лязгнет та неприметная дверка, за которой, должно быть, уже притаились журналисты и прочие друзья и недруги. …Точно, выход не здесь! Во-первых, я не слышал шума толпы – должно же хоть что-то доноситься - а во-вторых, я все-таки не узнавал поляну. Та точно была меньше. Там ни за что бы не разместились две тысячи человек.
Удовлетворенный успешной дедукцией, я отхлебнул чая. Наконец-то нашлось занятие в этом хлопотливом предпразничном улье – поразмышлять. Кстати, внешний выход в Стене тоже, возможно, не единственный. Я вспомнил, как тогда, на рассвете первого боя, Эгр с товарищами каким-то образом оказался по ту сторону и зашел в тыл нападавшим. Значит, есть какие-то потайные ходы. Может быть, они ведут прямо из подземелий, и заканчиваются такими же замшелыми лазами под кучей бурелома в лесу, как тот, который нашли мы с Ержи? Если так, то это чудо, что их до сих пор никто не нашел. У них же там и лесов, небось, нет. Вобщем, захотели – нашли бы. Просто перекопали бы бульдозерами всю территорию вокруг Стены. Если они до сих пор не сделали этого, то, значит, просто не хотят…
- Ты думаешь так громко, что рядом с тобой невозможно расслабиться и насладиться едой, - послышался рядом знакомый голос.
Я чуть не подпрыгнул. Тошук сидел на бревне позади меня, и тоже с миской. Интересно, давно он тут? Подкрался, как привидение!
- Привет! Давно не виделись!
- Ага, со вчерашнего дня.
- Тут столько всего происходит за день, что считай, прошел месяц… - Тут я вспомнил главное, чем занимался Тошук, и поспешил спросить: - Как там, кстати, международная обстановка? Накаляется?
Он сразу помрачнел.
- Все сложно. Они настаивают на гуманитарной миссии. Мол, мы должны пропустить внутрь их экспертов, которые оценят, достаточно ли здоровы наши дети. И в зависимости от этого будут решать, можно ли позволить нам дальше самостоятельно управлять нашим зоопарком.
- Кто «они»? Чем управлять? Что?! Надеюсь, ты послал их подальше?
- Кто? По именам не назову. Наши ближайшие соседи, которые по такому случаю прикрылись одобрением ООН. Конечно, послал. Но с некоторых пор они перестали реагировать на наши посылы. Вобщем, миссия уже находится на пути к Стене. Сопровождается толпами телекамер, блогеров и зевак со смартфонами. Они жаждут экшна, какого давно не видели по телевизору.
Я все понял.
- Боже, они специально подгадали под день обмена! Они давно это планировали! Но погоди… а как же международные обязательства, как же сабинянский суверенитет? Они же раньше не возражали… Что случилось?
Тошук пожал плечами.
- А может, нам просто не открывать дверь? Тогда никто не войдет? – наивно спросил я.
- Дверь – это не защита, а символ. Ты же понимаешь, что выбить ее несложно. Да хоть бы взорвать. Нам нужно, чтобы они передумали со своей миссией.
- Слушай, а что если… Ведь они хотят проверить здоровье детей, верно? Так давай выберем с десяток самых здоровых и выведем их за Стену на проверку. Эти эксперты посмотрят и успокоятся.
Тошук покачал головой, и я понял, что идея неудачная.
- Куда ты? – спросил я, заметив, что он поднимается.
- Пойду продолжу переговоры. Точнее, уговоры. Я переписываюсь сейчас с каким-то большим чиновником от здравоохранения. Он говорит, что уважает наш образ жизни и готов отстаивать наше право вести его. Но его очень беспокоят дети…
- Ты идешь в подземелье, к компьютеру?
- Не в подземелье. Компы есть и здесь. В полукилометре отсюда – наша Библиотека.
- Погоди… Это то круглое здание, которое так любят снимать из космоса?
Я и забыл о нем. Ну конечно, оно же должно быть где-то неподалеку от входа! Только левее, в лесу. Потому-то мы не заметили его в первый день: сразу полезли через кусты в другую сторону. Хм, надо же, а ведь когда-то я мечтал увидеть этот бетонный конус своими глазами. Там, из-за Стены, он казался таким символичным, вроде Главного Храма или сосредоточия местного тайного правительства. А оказалось, что это просто бетонный колпак для книг. Хотя, конечно, хотелось бы взглянуть на него перед уходом…
- Помню, ты хотел на него посмотреть? – спросил Тошук.
Я и представить не мог, что он об этом помнит, и еще меньше, что он вдруг скажет это:
- Если хочешь, пойдем со мной.
Надо же! Напоследок судьба преподнесла мне исполнение еще одного маленького желания. Я не стал отказываться, и вскоре мы уже двигались между людьми, палатками и кухнями в сторону леса. Около одного из костров я заметил Марино и Марка. Они с аппетитом поедали кашу и не увидели меня. Ага, значит, наши уже проснулись. Впереди заблестел ручей; он змеился через весь лагерь, огибая постройки. В одном месте было перекинуто несколько бревен, а чуть ниже, метрах в пятидесяти, в окружении ширм из холстины, стояла купальня. Переходя по мостику, я увидел, как полог ширмы отодвинулся, и оттуда показалась Йоки, завернутая в мятую простыню. Мокрая и довольная, она что-то искала глазами. И она нашла: это был Тим. Он поджидал неподалеку, и сразу подскочил с теплым узорчатым одеялом.
Как бы ни был огромен лагерь, он имел границы. Постепенно скопление палаток стало редеть, людей навстречу попадалось все меньше. Последним рубежом служили выстроившиеся в ряд отхожие места. Естественных укрытий здесь не было, поэтому пришлось делать кабинки из жердей и досок. Наверное, это были самые «капитальные» сооружения во всем лагере. Да и во всей стране, пожалуй. Я умилился их сходством с обычными деревенскими туалетами (правда, обычными они были только у меня на родине. В благополучной Европе такое, наверное, тоже смотрелось бы экзотикой). За ними начиналась утоптанная тропинка, уводившая в чащу колючих кустарников. Преодолевать их было непросто: мы старательно отводили ветви от лица и одежды, пропуская друг друга. Потом начались густые деревья – похоже, вязы или грабы. Кроны их опускались почти до земли, образуя над тропинкой подобие тоннеля: иной раз приходилось ползти под ними на четвереньках. Возможно, из-за этого путь показался мне дольше, чем я представлял себе по схеме. Я уже начал подумывать, что ошибся, и что лагерь был разбит вовсе не у двери в Стене. Но вдруг в просвете между зарослями показалось большое серое пятно. Точно, это был огромный конус! Специально ли сабиняне засадили все вокруг частоколом деревьев, или этот странный лес вырос сам по себе – не знаю. Но найти это высоченное сооружение, не зная точного места, в одиночку я бы точно не смог.
Мы уперлись в замшелую бетонную поверхность. Должно быть, Библиотеку когда-то строили одновременно со Стеной. В ее бетоне виднелись такие же выступы – вероятно, от неровной опалубки. Так же, как у Стены, здесь вплотную к зданию рос (или был высажен?) совершенно непроходимых кустарник. Нам пришлось, вытирая мокрый мох своей одеждой, продираться вдоль стены почти боком. Я пытался поглядывать наверх, но не увидел ничего, кроме уходящего под углом к небу серого ската с грязными подтеками дождевой воды. Не было видно ни одного окошка. Крыша была не различима, но в плане здание явно было круглым.
- Не похоже, чтобы ваши много пользовались библиотекой. Дорожка в храм знаний плохо протоптана, - острил я, больно царапаясь о колючки.
- Туда можно попасть и из подземелья, и в основном этим путем все и пользуются. Но сейчас быстрее было поверху, - ответил из-за листьев Тошук.
Он остановился, и я тоже. Впереди стена резко поворачивала – похоже было на проход внутрь. Занырнув туда вслед за Тошуком, я оказался в низкой темной нише. В глубине ее виднелся узкий проем с тяжелой металлической дверью – такой же, что была в Стене. Интересно, какая тут толщина бетона? Тошук нагнулся, шагнул внутрь, прижался к двери плечом и надавил; не сразу, но она поддалась. Со скрипом открылась темная щель. Тошук шагнул туда, а за ним, с некоторой опаской, и я. Внутри оказалось достаточно светло: маленькая коморка, куда мы вошли, была вся уставлена горящими лампадками,словно здесь ждали гостей. Слева в полу виднелась дыра, ступеньками уходящая под землю. Должно быть, это был ход, что соединял Библиотеку с подземным лабиринтом, как и говорил Тошук. Прямо напротив была еще одна дверь; мой провожатый толкнул ее и вошел. Просунув за ним голову, сначала я не увидел ничего, кроме столба дневного света, лившегося откуда-то сверху, словно сквозь дыру в потолке. В нем, как мотыльки, плясали пылинки. Я на цыпочках ступил в него и огляделся. Тут у меня перехватило дыхание: мы стояли в высоком узком зале, снизу доверху забитом книгами! Они обступали нас со всех сторон, заполняя длинные полки, тянувшиеся от пола до невидимого потолка. Полки соединялись в стеллажи, которые лучеобразно расходились от середины зала наподобие лопастей огромного вала. В глубине между лопастями, где проходы становились больше и где можно было бы ожидать увидеть наружную стену, ее не было: обзор перегораживали поперечные стеллажи. Получался целый лабиринт полок и стеллажей, в котором терялась форма здания. В довершении всего лабиринт были опутан, точно тонкой паутиной, лесенками и галерейками, и повсюду на них были люди. Кто-то читал, притулившись между книг около ламп. А кто-то медленно пробирался - вверх, вниз или вдоль полок - по ходу изучая корешки книг.
В центре зала торцы стеллажей упирались в круглое пустое пространство, уставленное по периметру столами и скамьями. Столб света, сочившийся из-под кровли, высился посередине подобно прозрачной колонне. Этот готический антураж нарушали лишь компьютеры и ноутбуки: они стояли по кругу на столах, и за ними – так буднично-просто, будто это был обычный офис из «внешнего» мира - сидели мужчины и женщины. Если бы не сабинянские обмотки, они и вправду ничем бы не отличались от офисных клерков.
Услышав нас, несколько человек прервали работу и повернулись. Тошук, быстро поприветствовав их, двинулся к свободному компьютеру. Я тоже помахал рукой. Справа от нас тыкала пальцами в клавиши довольно немолодая женщина, на вид лет пятидесяти. Слева сидел крупный парень с высокой вычурной прической, каких я прежде здесь не встречал.
- Ну как дела? – спросил Тошук парня, усаживаясь и включая свой экран.
Тот со вздохом пожал плечами.
- Вообще-то не очень. Математика всегда давалась мне туго.
Я взглянул на экран его ноутбука: там были какие-то формулы и графики.
- Вы учитесь алгебре?
Парень с удовольствием повернулся ко мне. Видно, он был рад ненадолго отвлечься от утомительного занятия.
- Пытаюсь. Признаться, я тут самый худший ученик, - виновато улыбнулся он.
- Да ладно тебе, не преувеличивай, - отозвался сидевший слева от него подросток, обстриженный в скобку; я припомнил, что где-то уже видел его. – Ты уже сделал 22 номера из 30. А я только пятнадцатый делаю!
- Зато я раньше пришел, - не унимался обладатель прически, которому почему-то было важно доказать, что он хуже всех.
- У ребят сейчас учебная сессия, - вполголоса пояснил Тошук. – Учат кто математику, кто языки, кто философию. А кто-то – он кивнул в темноту между стеллажами – просто книжки читает.
Любители книг тоже походили на обычных посетителей библиотек из нашего мира – разве что прежнего мира, доинтернетовских времен. Хотя нет, у нас читатели побоялись бы так опасно балансировать на полупрозрачных галерейках. Да и нет у нас таких галереек, за исключением каких-нибудь веревочных парков… В глубине прохода, что начинался от нашего стола, я заметил поджарую фигуру с головой, украшенной узлом из множества косичек. Многокосый? Он тоже пришел почитать? Фигура шагнула за стеллаж и пропала. А выше ярусом, по узкому балкончику с канатными перилами медленно шла девочка лет десяти-двеннадцати. Ей приходилось подниматься на цыпочки, чтобы достать очередную книгу. Но она не сдавалась, вознамерившись, видимо, проверить содержание всех увесистых томов на ее полке. Впрочем, не все книги были старинными фолиантами, как того можно было бы ожидать от такой библиотеки. На ближних к нам полках вперемешку стояли и толстые издания в твердых переплетах (должно быть, довоенные, а то и старше) и современные, пестро раскрашенные издания в мягких обложках.
- А где вы набрали новых книг? – спросил я, показывая на модный томик Бодрийяра, стоящий над моей головой. – Неужто и это наменяли на рыбу?
Я невольно оговорился, сказав Тошуку «вы», словно он тоже был сабинянином. Но он не стал меня поправлять, углубившись в экран.
- Ну, в основном книги присылаются нашими друзьями из внешнего мира…
- Что? Они присылаются? Ты не говорил раньше о такой гуманитарной помощи! Выходит, связи Сабинянии не ограничиваются ежегодным обменом?
Мимо меня неслышно прошел человек в белом с обритой головой. Жрец! Я замер, наблюдая. Жрец наклонился сначала к одному ученику, затем к другому и, наконец, задержался у третьего, показывая что-то на мониторе и объясняя вполголоса. Это выглядело так обыкновенно, словно на уроке в школе, что я даже на секунду почувствовал разочарование.
- Не расстраивайся. Чудес тут больше, чем ты думаешь, - перебил мои мысли Тошук, не отвлекаясь от своего занятия.
- Любопытно. А в чем они?
- Как ты верно когда-то сказал, для такого глубокого погружения в культуру «внешнего» мира, как наблюдается у сабинян, одних занятий мало.
- Но ведь они погружены, и еще как. В чем же секрет?
Тошук с надеждой смотрел на экран – видимо, ждал ответа на свое письмо. Но ответа не было, и он повернулся ко мне.
- Понимаешь, сабиняне учатся не сами по себе, а каждый – как бы за всех сразу. Емкость одной головы и вправду невелика. Особенно, если берешь в руки книгу лишь раз в три недели, а остальное время копаешься в огороде. Но если каждый, получая знания, вкладывает их в копилку Общего Разума, куда все его собратья имеют доступ – то получается эффективно.
Общий Разум? Раньше вроде была Общая Душа. Ну да ладно. Идея, конечно, интересная. Получается что-то вроде электронных документов с общим доступом через сеть. И заодно -трансцендентный интернет. Но, черт возьми, это не может быть правдой!
- То есть вот этот парень с прической, который сейчас учит формулы… ты хочешь сказать, что одновременно с ним эти формулы учит вся Сабиняния?
- Не обязательно одновременно. Это же как доступ к сетевым документам. Хочешь – сейчас заходишь, хочешь – потом. (Я прикусил язык, потому что точно такое же сравнение я сделал про себя сам!) - Хотя можно и так сказать. Все сабиняне – это, с одной стороны, собрание индивидуальных сущностей, а с другой стороны - единое сознание. Оно читает глазами каждого из этих ребят, - он кивнул головой на читателей у стеллажей, - учится решать задачи с помощью памяти Мета, - он показал на неудачливого математика, - знакомится с философией, экономикой и правом внешнего мира с помощью мыслей Джи, Кора и Абий. И так далее.
Право, мне было бы приятнее поверить во все это, не раздумывая. Но сегодня был мой последний день в Сабинянии, и не хотелось просто слушать и кивать. Тем более, что в душе накопились сомнения.
- Знаешь, я бы скорее предположил, что сабиняне время от времени бегают по подземным ходам через Стену во внешний мир, а там прикидываются обычными людьми, ведут обычную жизнь и всему учатся, - усмехнулся я.
- Такое тоже есть, - спокойно ответил Тошук. – Но эти посланцы впитывают информацию не только для себя, но и для других. Вся Сабиняния – это единая система мыслей и памяти.
Я замер с открытым ртом. Уж на что Тошук, Треххвостый и все остальные приучили меня ничему не удивляться, но это было уже слишком!
- Они… выходят наружу?! Так это правда? Ты не шутишь? Значит, суперзакрытое теократическое государство – всего лишь миф?…
Сабиняне на секунду оторвались и удивленно посмотрели на нас, а затем снова вернулись к своим экранам и книгам.
- Погоди. А кто тебе сказал, что Сабиняния – это клетка? Это общество свободных людей, которые свободно выбрали…
- Клетку.
- Как угодно.
- Но что же это за свобода, если все они, получается, на поводке у мега-мозга?…
- Раньше ты был понятливее, - строго сказал Тошук.
- Прости, прости. – Я пристыженно заулыбался. - Но просто… Это твое откровение про тайные вылазки сабинянский агентов во внешний мир – это как-то уж слишком переворачивает с ног на голову все, что мы знаем о Сабинянии. То есть, их отпускают пожить в мире греха, как молодежь из амишских общин в США, а потом они добровольно возвращаются, все познав и все-таки выбрав клет… э-э… путь своих отцов?
Тошук стал терпеливо объяснять.
- Если ты надеешься услышать, что они за Стеной поддаются соблазнам, то не надейся. Те, которые поддаются – перестают быть сабинянами и уходят. Они же часть Единой Души, а Душа не может изменить сама себе. Пока они остаются в ее лоне, соблазны им не страшны. Они – лишь наши наблюдатели внешнего мира. Они впитывают информацию и делятся ею с остальными. Сабиняния как бы смотрит на ваш мир глазами этих, как ты выразился, агентов.
Он снова с надеждой посмотрел на экран. Там ничего не поменялось. Он перезагрузил браузер и подождал. Увы - ответа не было. А я тем временем пытался собрать вместе рассыпавшиеся вдребезги осколки моих знаний о Сабинянии.
- Погоди… И много у вас таких путешественников? Которые ходят за информацией туда-сюда… И за книгами, наверное. О, теперь я все понимаю. Треххвостый… то есть Эгр, он тоже бывал за Стеной? И Гор, и Чит, и Снип? И все остальные, которые разговаривают, как молодые столичные интеллектуалы. Они все там пожили, верно?
Тошук кивнул. Я хмыкнул.
- Так вот и весь их секрет. Сабиняния – не такой уж замкнутый мир. Странно, что у нас об этом никто не знает. Молодцы, вы хорошо замаскировали подземные ходы!
- Просто они очень длинные. Выходы хорошо спрятаны, и никакой спутник их не найдет. Если только не знать про них.
- Гм, но теперь я знаю… - Я осекся и тревожно взглянул на него.
Тошук посмотрел, не понимая, а потом рассмеялся.
- Не думаешь ли ты, что тебя убьют за это?
- Ну, вообще-то, это суперопасная информация.
- Я бы не рассказал тебе, если бы не был суперуверен, что ты не разгласишь ее,- сказал он мне в тон.
Ученики за компьютерами больше не оборачивались, хотя разговаривали мы достаточно громко. Видимо, тема казалась им пустяковой.
- Вот как? Ну, спасибо, конечно… Я очень горд. Но все же, почему ты так… суперуверен?
- Потому что, как ты уже имел возможность убедиться, ты тоже подключен к нашему Единому Сознанию.
- Нашему? Ты хочешь сказать, что и ты тоже подключен?... А впрочем, это не столь важно. – Я развернул свой стул к нему, желая показать, что готов всерьез бороться за свои убеждения. – Гм, Тошук… - Я оглянулся и понизил голос. - Я знаю, что они все искренне верят в эту свою мистическую связь, и что ты в нее веришь. Но понимаешь – это невозможно! А главное, - я поднял руку, не давая ему возразить, - эта теория совершенно избыточна. Зачем нужен сверхъестественный постулат об общем информационном поле – видимо, ты это имел в виду? – если каждый сабинянин и так может выйти за Стену и получить любые интересующие его знания? То есть зачем усложнять разгадку, если все просто?
- Потому что это правда. – Он устало пожал плечами.
- Тошук!
- Понимаешь, быть частью единого поля – естественное состояние для человеческой души. Но для земной жизни удобнее иметь иллюзию своей отдельности, поэтому Сабина даровала нам индивидуальность. Но когда мы умираем, то возвращаемся к прежнему единству. Поэтому – это к теме нашей старой беседы – нет никакого смысла в специальном погребении, например.
Я подпер голову рукой, выражая крайнее утомление.
- Так выходит, Сабина управляет всем миром? И христианским – тоже?
Тошук печально поджал губы и отвернулся к экрану, принявшись снова, в который раз, набирать сообщение. Я понял, что задал неприличный вопрос.
- Ох, извини. Не будем вдаваться так глубоко. Но я правильно понял, что сабиняне отличаются от внешнего мира тем, что чувствуют единое поле, а все остальные – нет?
- Некоторые «внешние» тоже чувствуют. Например, ты. Поэтому тебя и выбрали. Сначала в число экскурсантов, а потом – в наши помощники.
Он опять сказал «наши». Гм…
- Э-э, в любом случае, я очень благодарен. Но насчет этой теории… Знаешь, Тошук, я верю, что ты и, скажем, Треххвостый, или Гор, или еще кто-то здесь отлично владеет гипнозом и телепатией. Эти явления существуют, я их не отрицаю, об этом говорят известные ученые… И этого вполне достаточно, чтобы объяснить те странные явления, которые я здесь встретил. Чтение мыслей, передача образов на расстояние… Не удивлюсь даже, если сабинян как-то учат этому. Вот эти ваши жрецы… Развивают природное дарование. Прямо даже здесь, в этом колоритном учебном классе. – Я запрокинул голову и тут же зажмурился, ослепленный особо ярким солнечным лучом, который как раз в этот момент просочился сверху. Подождав несколько секунд, я открыл глаза и вздрогнул: мимо нас неслышно проходили два жреца (или это были просто библиотекари?) в белых балахонах. Как они ухитряются подкрадываться так незаметно? – Но, честно говоря, мне гораздо интересней было бы узнать про эти тайные вылазки, - продолжал я. - Эта материя мне понятнее. Так давно вы этим занимаетесь? (Я опять объединил его одним местоимением с сабинянами, и Тошук опять ничего не заметил). Впрочем, наверное, давно. И понятно теперь, откуда столько книг. И компьютеры… Но как вам удалось держать все это в тайне? Во внешнем мире об этом кто-то знает? И вот еще что интересно - как ваши люди живут за Стеной? Как делают так, чтобы в них не признали сабинян? Извини, что все время говорю «ваши», но просто ты тут по факту самый близкий к ним… Так они что, устраиваются там на работу, ходят в офис, снимают жилье?… Нет, вот так удивил. Сабиняне – среди нас! Оказывается, чтобы на них посмотреть, не нужно было переходить через Стену. Надо было просто повнимательней присмотреться к своему офисному коллеге. Вдруг его зовут Эгр, хе-хе?
Я нервно усмехнулся. Тошук спокойно подождал, пока мой поток речи иссякнет, и лишь тогда раскрыл рот.
- Ты сомневаешься, что подключен к Единой Душе? – бесстрастно спросил он.
- Хм, я повторяю, что…
- Тогда объясни мне, каким образом ты уже целый час ведешь со мной беседу на сабинянском языке?
Я чуть не подавился. Как? Что? Как на сабинянском?... Я попытался вспомнить, что я только что говорил. Напрягшись, попробовал еще что-то сказать, и вдруг явственно понял: я могу формулировать мысль двумя способами! Первый – это моя родная речь. Но непривычный вкус слов во рту показал, что я действительно какое-то время их не использовал. Я только что говорил…. и думал… на другом языке! И даже этого не заметил!
- Пока произношение выдает в тебе новичка, но со временем оно сгладится.
Я снова окунулся в море родного языка и сквозь толщу вод услышал скрежещущие, отрывистые звуки. Я вынырнул – и странных звуков не стало, а остался только смысл. Я его понимал! Я напряг мышцы лица, словно мне нужно было поднять ими штангу, и выдавил:
- Не понимаю, как это возможно!
И одновременно услышал себя же:
- Ихр ствллуд ртувшт пиркнехт… Но как, как я овладел им? – воскликнул я в испуге.
- Никак. Знать все языки – твое естественное состояние. Учиться этому не нужно. На самом деле все люди говорят на одном языке. Словарные различия – внешняя корочка, которая легко снимается. Главное – это смысл. Сейчас ты оказался там, где все вокруг это умеют. Поэтому, наверное, твои глаза и уши раскрылись, и ты увидел знания, которые всегда были в тебе.
- То есть я…
Я ошалело оглядел людей за компьютерами.
- Не сразу. Нужно время. Но теперь ты на правильном пути. Думаю, ты с каждым днем будешь видеть и слышать все лучше и лучше. И тебе несложно будет узнать наших за Стеной, когда ты их встретишь.
- Ух…
Тошук снова вернулся к компьютеру, а я некоторое время сидел, с трудом осознавая услышанное. Это невероятно - я знаю сабинянский язык! Я умею передавать с его помощью свои мысли, пусть даже невольно. А иногда даже умею принимать. Ведь как иначе я смог перенестись к женскому дому, не двигаясь с места? А увидеть на стойбище бой, который происходил на Стене? Значит, я увидел то, что видели другие. Мне передали картинку на расстоянии. Но стоп… ведь бой видел не только я! Ержи тоже! Значит, и он?
- Да, он тоже научился видеть и слышать, - сказал Тошук, внимательно следя за моими мыслями. – И еще – но пока слабо – Йоки с Тимом.
- Так вот почему вы выбрали именно нас! Потому что у нас есть способности… подключиться к этой… к Единой Душе!
Тошук кивнул и еще раз посмотрел на экран. Там ничего не менялось – письма не было. Тотчас что-то подсказало мне, что все мои изумления и восторги сейчас не важны. А важно то, что происходит в эту минуту за Стеной. И это напрямую связано с молчанием тошукова корреспондента.
- Какие новости? – спросил я, показав подбородком на экран.
Услышав свою речь, я понял, что опять заговорил по-сабинянски. Чудеса…
- Пока никаких. Перестали отвечать, причем все сразу. Все контактеры, на которых я надеялся. Все, которые раньше имели влияние отвести от нас беду.
- Эта «комиссия» уже близко?
- Думаю, они уже рядом со Стеной, вместе со сворой журналистов и правозащитников.
- Как жаль, что у нас нет квадрокоптеров. Могли бы знать заранее.
- Что бы это дало? И потом, не забывай: их снисходительное отношение к нам держится исключительно на том, что мы строим из себя дикарей, незнакомых с техникой. Стоило бы нам запустить коптер – миф был бы разрушен, и с их стороны запустили бы кое-что пострашней.
- Они захотят устроить прорыв, когда дверь откроется? Как думаешь?
- Вполне возможно.
Тошук потер руками плечи, точно ему было холодно. Не сказать, чтобы здесь было жарко, но и не так зябко, как в подземелье. Я пока даже не вспоминал об одеялах. Тем временем зал постепенно пустел: ученики заканчивали уроки, по очереди выключали компьютеры и уходили. Рядом с нами еще оставался пышно причесанный Мет с его нерешенными задачами, а напротив сидела Абий. Однако, знакомое имя… вспомнил! Это подруга Кен, которую я видел на первом стойбище. С ней еще подружилась Йоки. К столу Мета то и дело подходил жрец-учитель и шептал какие-то разъяснения, но, видимо, безрезультатно.
- Не лучше ли тогда отменить обмен? Перенести на несколько дней?
- Бесполезно. Если они захотят напасть, то нападут. Мы бессильны. К тому же, мы должны передать пленных. И тело убитого. Наконец, вывести экскурсантов – вас и меня.
- Ну, положим, мы можем и подождать несколько дней.
- Дней – да. Но не месяцев. Большинство ваших давно мечтают вернуться домой. Ты посмотри на них. Получится, что мы удерживаем их насильно.
- Ну да, Йоки и Мария устали… Ну а ты? Разве тебе нужно возвращаться? Прости, но, кажется, теперь я понял твою роль. Ты – сабинянин, как раз из тех, кто совершает дальние вылазки во внешний мир. Перед экскурсантами ты должен изображать «внешнего». Я верно определил?
Тошук внимательно на меня посмотрел, как будто раздумывая, стоит ли мне сообщать очередную тайну.
- Так ли это важно?
- Да, вобщем-то, нет. Тем более, что пленных все равно придется выпустить, и дверь так или иначе откроется. Это просто мое любопытство. Я все гадал, кто же ты такой. Ты давно стал забывать свою «легенду» и проговариваться. То и дело говорил о сабинянах «мы», а когда я тебя к ним причислял, не возражал. Ну и когда ты поведал об этих внешних «агентах», я понял, что это ты и есть.
Тошук все еще колебался. Он долго и молча возился с выключением компьютера – видно, тот был стар и барахлил. В библиотеке стало темнее: людей почти не осталось, и жрецы потушили часть ламп.
- Увы, нет, - наконец вымолвил он, и я удивился тому, как изменился его голос. – Я не сабинянин. Точнее, уже не сабинянин. И именно поэтому я обязан уйти вместе с вами. Когда-то я действительно был одним из нас… из них. Но потом, отчаявшись, захотел другой жизни. И ушел навсегда. Теперь мне нельзя вернуться обратно. Я имею право навестить родину только раз в год, вместе с экскурсией. Да и то не всегда. Например, четыре года назад меня не призвали. Помнишь, когда мы впервые с тобой встретились, я был уверен, что ты был именно в той экскурсии?
Я слушал, не смея шелохнуться. Сегодняшний день был богат на открытия, но вот именно этого я предпочел бы не знать. Небо, должно быть, заволокло тучами, потому что луч света, который прежде слепил меня, погас. В зале воцарился полумрак, и неподвижное лицо Тошука, смотрящего в выключенный экран, казалось свинцовым.
- Так ты… Выходит, ты был одним из тех, кто не выдержал и ушел?
Он молча кивнул.
- Почему? Тебе не хватало еды? Поэтому?
Тошук обхватил рукой подбородок.
- Нам всем ее не хватало, мы к этому привыкли. Но я не выдержал, когда умер мой маленький сын. Ему и года не было. Какой-то сепсис, потом я уже не стал выяснять. У нас много младенцев умирает от этого, лекарств ведь нет. Но я не смог смириться. Особенно, когда побывал там, за Стеной. Увидел своими глазами аптеки с лекарствами. Я и раньше о них знал, но самому увидеть – это другое. А еще - счастливых мамаш и папаш с колясками, где сидят живые и здоровые дети. Тогда-то я и решил, что искусственно лишать людей возможности выжить – это зло. Я возненавидел Сабину, которая зачем-то возжелала сделать нас своим избранным народом…
- Избранным? Сабиняне правда так считают?
- Ну да. Но избранность в данном случае – это не то, к чему ты привык. Ну, не то, что в иудаизме, например, когда бог благоволит к тебе. Сабина избрала нас затем, чтобы мы стали лучшими. Подобными ей. Но это значит, что мы должны уметь переносить страдания, перед которыми дрогнут другие. Мы должны усмирять свои желания, хотя другие это не умеют. Обуздывать свой эгоизм. Мы должны стать совершенными, чтобы она могла радоваться, глядя на нас.
- Она решила сделать из вас своих ангелов.
- Ты ведь знаешь, для большинства здесь это не составляет труда. Сабина не ошиблась, выбрав себе последователей шестьдесят лет назад. Та небольшая община… Ты знаешь про них. Все, небось, читал. Их дети, внуки, правнуки, чьи души с рождения переплетены друг с другом, остаются верны ей. Но иногда случаются…
- Ошибки?
- Да, можно и так сказать. Я оказался такой ошибкой. Свою любовь к ребенку я поставил выше своих собратьев. Выше Сабины.
- Но ведь это естественно!
Тошук горестно наморщил лоб. Видно, ему трудно было говорить. Но дело было не в свидетелях. Хотя Мет и Абий еще не ушли, и жрецы то и дело появлялись в глубине проходов, они словно не слышали его.
- Для сабинян – нет. Они – единый организм. В какой-то степени – единое мыслящее существо. Они любят свои детей, очень любят, но так же сильно они любят и всех остальных, кто живет внутри Стены и с кем, быть может, у них нет близкого кровного родства. Стоит вынуть из кладки кирпичик – возлюбить кого-то больше остальных, в ущерб остальным – и здание разрушится. Поэтому те, кто чувствует, что узы, связующие его с остальными, ослабли, должны уйти.
- И их никто не задерживает?
- Нет. Впрочем, никто и не выгоняет. Но я сам почувствовал себя чуждым. Мне не пришлось никому ничего объяснять. Мои собратья поняли это одновременно со мной. И мои родители, и моя жена. Мне самому было очень горько, словно земля подо мной зашаталась. Но ничего поделать я не мог: умерший сын лишил смысла мою прежнюю жизнь. Знаешь, - он поднял глаза на меня, - ведь нельзя сказать, что я искал чего-то лучшего. Наоборот, умом я понимал, что вряд ли найду за Стеной счастье. Но я не мог здесь оставаться, вот и все.
- И как ты жил дальше? Кто-то из «внешних» знал, откуда ты?
- Нет. У вас… то есть у нас, во «внешнем» мире, гораздо труднее сделать так, чтобы на тебя обратили внимание, чем наоборот. Я простился с сабинянами, спустился в подземелье и долго-долго шел, пока не добрался до укромного выхода на той стороне. Там меня ждал один из «агентов», как ты выразился. Он приготовил мне одежду, документы, деньги – словом, все, что нужно для жизни вне Стены. Я легко растворился там: сам знаешь, с точки зрения социализации сабиняне неотличимы от вас. Полгода я жил, притворяясь офисным планктоном. А потом начал тосковать. Чем дальше, тем сильнее.
Меня охватило волной сочувствия.
- Ты пожалел о своем решении?
Он пожал плечами.
- Как бы это сказать? Просто я понял, что мне нет места за Стеной. Но внутри Стены я больше не мог быть счастлив. Я оказался нигде. И никем.
- Для эмигрантов обратного пути нет, верно?
- Верно. Но не потому, что ты умоляешь впустить тебя назад, а тебе отказывают. Я сам, прежде всего сам знал, что мне сюда больше нельзя. Я их очень люблю, очень хочу к ним – но мне нельзя.
- Как нельзя? То есть ты сам себе это запрещаешь?
Тошук поднял на меня усталый взгляд.
- Просто нельзя, и все.
- Просто нельзя, и все, - машинально повторил я. – И купить за стеной в магазине продукты и лекарства, чтобы через подземный ход перетащить сюда, тоже нельзя? Спасти детей от голода и болезней – нельзя?!
Тошук молчал.
- Вы все просто… просто сумасшедшие! – только и смог сказать я.
Я ждал, что Тошук рассердится, но он не изменился в лице. Лишь в глазах показались слезы.
- Мы ангелы, как ты сам сказал. Надеюсь, когда-нибудь ты будешь понимать нас лучше. И тогда не станешь удивляться.
Это было уже слишком. Какая-то дьявольская игра, которую человек вел с самим собой на выживание! Но нет, Тошук не выглядел ни безумцем, ни извращенцем. Может, я и впрямь чего-то не понимаю?
- А твоя жена? Твои родители? Что они сказали, когда ты решил уйти? Должно быть, сочли тебя предателем?
- О нет. Они лишь оплакивали меня, как оплакивают умерших. Знаешь, жена отказалась выходить замуж после моего ухода, хотя я ее уговаривал сделать это, и многие просили ее руки. Сейчас, когда я раз в год перехожу Стену с очередной экскурсией, я встречаюсь с ней. У нее нет на меня обиды. Конечно, она хотела бы, чтобы все было иначе – чтобы наш сын не умирал, чтобы мы были вместе и были счастливы. Но так уж вышло. Это судьба.
Сказать, что я был поражен, значит, не сказать ничего. Этот фатализм переходил все разумные пределы. Им достаточно было сделать шаг, чтобы хоть немного изменить обстоятельства к лучшему. Но они бездействовали, упиваясь своим страданием и смирением. Всего-то оттого, что Тошук один раз не выдержал горя из-за смерти первенца – а кажется, что может быть понятней? – он обречен всю жизнь провести в печальном изгнании, без радостей и надежд, посещая дом и жену раз в год, словно приходя на побывку с того света. Он наказан сам собою, и лишь за то, что оказался способен на чувства! Да здесь все вывернуто наизнанку!
Тошук, услышав мои мысли, упрямо покачал головой.
- Нет, ты все-таки не понимаешь. Если бы мы пошли против нашего закона, нам бы это не принесло радости. Мы особенные, - с нажимом повторил он.
- Особенные тем, что не хотите бороться за свое счастье? А может, вы просто ленивые или бесчувственные?
Слова вырвались у меня слишком быстро, я не успел их остановить. Тошук впервые за сегодняшний день поглядел на меня укоризненно.
- Может, я в тебе и ошибался.
- Ладно, не мне об этом судить. Просто… мне так жаль вас!
Он вдруг рассмеялся.
- О, не нужно нас жалеть. Вот только не это. Мы счастливее всех вас. Богатство, которым мы обладаем, ценней всех ваших богатств. Даже те из нас, кому судьба не подарила безмятежной жизни, все равно счастливее!
- Счастливее? Потому что вы подобны божеству? Поэтому?
- Я жалею, что заговорил об этом. Давай закончим.
- Вы точно страна ангелов. Или идиотов.
Мы посидели молча, наблюдая, как жрецы гасят лампы. Последние ученики – Мет и Абий – выключали свои компьютеры.
- Значит, сейчас ты как бы водишь экскурсии на свою родину?
- Да.
- И ходишь к жене в женский дом, чтобы постоять под антресолями…
Тошук сделал движение, чтобы подняться.
- Слушай! Я вдруг догадался. Тошук – это ведь и есть твое настоящее имя? А я сперва подумал, что это ник.
- Нет. Ник - это в паспорте, который мне сделали за Стеной. А Тошуком меня назвали родители.
- А как тебе зовут по паспорту?
Лицо Тошука дернулось в усмешке.
- Дурацкое имя. Не люблю его. Даже произносить как-то странно. Впрочем – вот, смотри.
Он полез в задний карман штанов и вытащил оттуда измятое и засаленное удостоверение. Там была фотография, в которой я ни за что бы не признал Тошука: какое-то испуганное лицо с вытаращенными глазами. Бывают нефотогеничные люди, но чтобы настолько! И верно, это совсем не он. И новое имя ему не подходит.
- Потому что сабинянами нельзя фотографироваться, - пояснил Тошук, убирая удостоверение в карман. – Получаются искаженные лица. Вроде бы похоже, да не они.
Это уже походило на мистику, но Тошук говорил, как всегда, совершенно серьезно. Я хотел еще что-то спросить, но заметил, что он оглядывается по сторонам, будто ждет кого-то.
- Знаешь, в лагере скоро начнется праздник. Будет много веселья и еды. Ты сходи туда, - сказал он.
- А ты?
- Мне нужно еще побыть здесь. Поговорить кое с кем. – Я проследил его взгляд и увидел жреца, поправлявшего книги на полках в темном проходе. Его коллеги тоже разошлись, и он остался один. – Больше до следующего года у меня такой возможности не будет.
Каюсь, я не сразу понял, что следует немедленно уйти. Вместо этого я зачем-то принялся болтать всякую чушь.
- Ангелы, вообще-то, должны что-то делать. Ну, помогать другим людям, являть всякие чудеса. А сабиняне просто живут, добывают еду, едят и ходят с поклажей туда-сюда. Не похоже как-то на ангелов!..
Я умолк, заметив, что жрец двинулся по проходу в нашу сторону. Выйдя в середину зала, он приостановился в нескольких шагах и молча поклонился мне. У него была такая же бритая голова, что и у других служителей, но он был намного старше. И вдруг я понял, что этот старик очень похож на Тошука! Одни и те же глаза, и нос, и губы. Так мог бы выглядеть сам Тошук лет этак через тридцать... Тут меня осенила догадка. Это же его… Ну конечно! Я смущенно заторопился.
- Ой, извини за непонятливость! Ну ладно, я пошел. Еще увидимся!
Последние слова я проговорил, уже стоя у выхода. Тошук поднял мне на прощанье ладонь и тут же повернулся к отцу.
Выскочив за дверь, я чуть не влетел с разгону в стену колючих кустов. Однако, куда же мне идти? Тропинка, кажется, начиналась не сразу от двери. Вот сейчас бы помогла свадебная музыка, но ее что-то не слышно. И вообще неизвестно, будет ли у них музыка. С учетом местного специфического отношения к личному счастью… Морщась от боли, я раздвинул ветки, и тут впереди вдалеке мелькнула фигура. Мет и Абий! Я поскорее окликнул их, прося подождать. Абий остановилась, а Мет сразу вернулся и помог мне пробраться через заросли, бесстрашно распахивая кусты руками.
- Спасибо. А то тут прямо лабиринт. Ну, и как там ваши задачи? Удалось решить? – спросил я, отдуваясь.
- Пока не очень. Но у задач теперь будет небольшой перерыв. – Мет и Абий загадочно переглянулись. – Свадьба!
- Ах да, конечно. Долгожданный отдых, вкусная еда, песни и все такое. Должно быть, вы этого очень ждали.
- Еще бы не ждали. Ведь это и наша свадьба. Наша с Абий!
- Ваша? – Я озадаченно остановился. - Ну надо же! Никогда бы не подумал!
Впрочем, «подумать» такое здесь нельзя было ни на кого. И равным образом влюбленной парой здесь могли оказаться любые случайные люди. Общее ровно-дружелюбное отношение всех ко всем ни разу при мне не нарушалось. Разве что около женского дома. Хотя в преддверии свадьбы, видимо, допускались некоторые вольности: я заметил, как девушка украдкой легонько коснулась пальцами руки жениха. Надо понимать, это было неслыханное для Сабинянии проявление чувств.
- Со школьной скамьи – и прямо к венцу! – неловко пошутил я, но молодые с готовностью рассмеялись.
- Что ж, тогда… желаю счастья! Да, но что же мы стоим? Пойдемте скорее… на вашу свадьбу!
Глава 16. Огненное прощание
Когда мы вышли из леса и увидели лагерь с холма, я не сразу узнал его. Ровные ряды палаток словно раздвинулись в разные стороны невидимой рукой, образовав в середине большое пустое пространство в виде круга. По периметру круга появилось невысокое хлипкое ограждение. Похоже было то ли на загон для скота, то ли на манеж. Позже, когда мы подошли поближе, я понял, что это примитивные трибуны – скамейки в три яруса на вбитых в землю столбиках. С той стороны круга, которая была ближе всего к Стене, тянулись кухонные костры. Там тоже были трибуны, но не сплошные: имелись проходы, чтобы можно было перемещаться от котлов к церемониальной площадке (я был уверен, что круг предназначен именно для этого), получая, таким образом, все удовольствия праздника. Когда мы подходили, зрители уже начали потихоньку заполнять сидения.
Расположение палаток теперь полностью поменялось, и я теперь ни за что бы не нашел ту, где спал. Когда они только успели? К счастью, здешние непрерывные передвижения научили меня нигде не оставлять свой маленький рюкзачок, и он всегда был при мне. Мет и Абий быстро попрощались и куда-то исчезли. Не зная, куда себя девать, я бесцельно побродил по лагерю, потом подошел к костру. Аппетитные запахи, так непохожие на местную спартанскую кухню, говорили о том, что праздничное угощение готово. Дети и подростки суетились над котлами, нанося последние штрихи своих кулинарных произведений. Но никто ничего не ел - видимо, сначала надлежало исполнить торжественную часть. Я заметил, что со мной около костра сидят только дети и пожилые. Вся дееспособная часть лагеря уже переместилась на трибуны. С моего места уже не было видно центрального круга: он скрылся за плотно прижатыми друг к другу серыми спинами.
Я почувствовал на себе чей-то взгляд и повернулся. На бревне среди маленьких детей сидел, как черный воробей, Теше. Я кивнул, и он, к моему удивлению, встал и пересел рядом со мной.
- Быстро же вы соорудили эти помосты, - начал я, сочтя, что старик хочет поговорить.
- Тут особо труда не надо. А почему вы не там, а здесь? – спросил он. – Скоро начнется свадьба. Все рабочие будут праздновать. Сидят только дети и старики.
Я замялся.
- Лучше я отсюда посмотрю. Или на холм схожу. Гм, я думал, это ваша тайный обряд, в котором посторонним нельзя участвовать. Кстати, а вы не видели моих спутников?
- Они все уже там.
Я удивился. Ну, раз они там, то и мне, наверное, можно. Я поднялся и направился к трибунам. Правда, внутрь зайти я постеснялся, и пошел с наружной стороны круга, надеясь найти свободное местечко в заднем ряду. Но зрители сидели так плотно, что нигде не было ни щелочки. Судя по тишине, церемония еще не началась, а сабиняне, как всегда, были молчаливы. Некоторые все же предпочитали смотреть издали: пара десятков человек взгромоздились, как птицы на насесты, на маленькие выступы Стены. Над ними был еще один зрительский «ярус» - крыша Стены. Оттуда вниз глядели солдаты, неподвижные, как изваяния. Раз они спокойны, значит, «комиссия» до нас еще не добралась, подумал я. Во всяком случае, шума с той стороны не доносилось.
Я прошел почти половину круга, но так и не нашел места, куда бы втиснуться, и повернул назад. Может, мне тоже устроиться на насесте? Вдруг я услышал знакомый голос.
- Эй, иди сюда! – звали меня из-за спин. – Тут тебе местечко приготовлено!
Ержи! Где это он спрятался? Люди в верхнем ряду подвинулись, и появился узкий проход, откуда выглядывали Ержи и Йоки. Помешкав, я вскарабкался на трибуну. Оказывается, за неприступными спинами было полно моих знакомых. Мне улыбались и услужливо отодвигались, чтобы помочь пройти.
- Быстрее! Что ты там застрял? – шепотом повторял Ержи.
Окруженная трибунами площадка была абсолютно пуста, но почему-то никто не решался говорить в голос. Наконец, я продрался в самый низ, к Ержи.
- Тут все продумано, - говорил он, протягивая мне руку. – У каждого тут - свое место, и каждый его без слов находит. Нам, правда, товарищи помогли.
- Гм, а где же…
Место, о котором он говорил, имело нулевую площадь. Впритык к Ержи слева сидел Марк, за ним – Марино, а того прижимали Ченг и Мария. Справа помещались Йоки и Тим.
- А может, тебе попробовать поместиться в заднем ряду? – озабоченно начал Ченг. – Здесь нам действительно совершенно некуда двигаться!
- Нет! – оборвал его Ержи. – Раз его место здесь, значит – будет сидеть здесь.
Я удивленно посмотрел на него. С утра он явно приободрился, и даже приобрел командные интонации, которых раньше не было. Ченг открыл было рот, чтобы возразить, но тут Йоки с Тимом одновременно подвинулись, почти вжавшись в своих соседей. Ержи, в свою очередь, навалился на Марка; тот охнул, но зато на свет показался маленький кусочек скамьи, куда я тут же и втиснулся.
- При всем уважении, но откуда вы взяли, что его место именно здесь? – продолжал ворчать Ченг, но его уже не слушали.
- Помнишь, ты хотел поглядеть на сабинянскую свадьбу? – зашептал мне Ержи. – Смотри, сейчас начнется!
Поле, окруженное зрительским кольцом, по-прежнему оставалось пустым. В ожидании я принялся рассматривать наших соседей. И правда, это была целая выставка местного взрослого населения. Рубахи, обмотки, бусы, косички. Мужчины, женщины, молодые и постарше, красивые и не очень – все терпеливо ожидали этого «скоро начнется», и лишь изредка обменивались коротким шепотком. На дальней стороне круга лиц уже было не различить; но в первом ряду, судя по длине одежд, сидели женщины. У одной, кажется, на солнце поблескивали рыжие волосы. Уж не Ру ли это? Тот-то Ержи то и дело украдкой смотрит туда! А вот та, неподалеку от нее – вдруг это Меб? Она высокая, на полголовы выше других. Вот она склонилась к своей соседке. Может, тоже заметила нас?
Тем временем мои спутники начали терять терпение.
- Их спокойствие, конечно, прекрасно и поучительно. Но если просидеть так целый день, то бракосочетание не состоится! А как же создание семей, рождение детей? – притворно шутил Ченг.
Марк нервно ерзал на сидении.
- Прошу прощения, но в этой давке у меня уже ноги онемели. Если спектакль еще затянется, придется мне вас покинуть!
Вдруг ряды зашевелились. В толпе замелькали какие-то предметы: их передавали с задних рядов передним. Странно, похоже на…
- А вот и музыка, - усмехнулся Марино.
И правда, это были музыкальные инструменты! Один из них оказался рядом с нами, в руках у коренастого мужчины лет сорока. За всю экскурсию мы не видели в Сабинянии ничего, что могло бы издавать звуки, и не слышали ни единой мелодии, поэтому сейчас с интересом вытянули шеи, рассматривая это устройство. Оно было похоже на что-то среднее между гитарой и мандолиной: дека была круглая, но без выпуклой задней стенки. Вместе нее была грубо приколочена доска. Вообще инструмент был сработан настолько примитивно, что я засомневался, способен ли он произвести что-то приятное. Однако же обладатель уверенным движением подхватил его, обняв левой рукой гриф и положив правую на струны, и приготовился играть. Струн было, кажется, шесть. Эта протогитара была не одинока: только в первом ряду я насчитал таких пару десятков. Кроме них, виднелись разнокалиберные то ли дудки, то ли свирели. Они лучше коррелировали с представлением о традиционных инструментах, нежели гитара. Хотя в последнее время я узнал о сабинянах столько нового, что не удивился бы, возникни сейчас на поляне даже орган. Правда, собрать его даже сабинянскому гению было бы не под силу. Зато естественно смотрелась волынка, которую получил высокий парень, сосед Марии. Я всматривался в противоположный конец поля: у предполагаемой Ру в руках было что-то маленькое, наверное, дудка, а у предполагаемой Меб – большое. Должно быть, гитара. Послышались первые нестройные звуки, которые вскоре превратились в громкую какофонию. Настройка оркестра в театре в сравнении с этим показалась мне довольно-таки гармоничными звуками. Видимо, потому, что я оказался в самом эпицентре.
- Мы на свадьбе или на репетиции кружка народных инструментов? – Марино сделал комичное лицо.
- А крестьяне-то на поверку оказались профессиональными музыкантами, - подхватил Марк.
- Хорошо еще, что нас не записали в оркестранты… - начал Ержи, но прервался, потому что его сверху хлопнули по плечу.
Мы обернулись, и с изумлением увидели небольшой, обтянутый кожей барабан, который наш сосед сзади пытался с улыбкой всучить Ержи.
- Погоди, приятель… Да ты что, я и барабанить-то не умею! Ну честно, мне нельзя, я вам весь концерт испорчу…
- Берите-берите, у вас получится, - как ребенка, убеждал его сабинянин. – У всех получается…
- Пойми, у меня нет чувства ритма…
- Не беспокойтесь, ваши руки сами будут за вас играть. Вам не потребуется в этом участвовать!
Ержи недоуменно принял барабан, продолжая протестующее бормотать. Тут я увидел, что точно такой же барабан спускают сверху на колени Йоки. Она не решилась сопротивляться, но Тим все же попробовал прийти на помощь:
- Э-э, давайте лучше мне. Я один раз барабанил… на школьной вечеринке.
- Нет-нет, должна именно она, - возражала женщина сверху. – Этот инструмент – специально для Йоки!
- Иногда мне кажется, что они все-таки потешаются над нами, - сказал мне Ержи на ухо. – Что это все не всерьез. Ну, эксперимент, что ли, какой-то ставят.
Я пожал плечами, и тут же вздрогнул: сзади мне в плечо вежливо тыкали чем-то твердым. Предчувствуя, в чем дело, я смиренно повернулся и обомлел: мне совали гитару!
- Но я точно не умею! Вообще никогда в руках не держал! – Я привстал, пытаясь найти глазами главного распорядителя инструментов. Но никого похожего там не было, лишь одинаково дружелюбные лица. – Ну, если так уж нужно, дайте мне барабан! Но только не гитару…
Ержи, который уже свыкся со своей участью, решил проявить великодушие:
- Я это… я знаю несколько аккордов. Если скажете, что бренчать, я могу попробовать. А он пусть возьмет барабан!
- Гитара – для тебя. Барабан – для него, - с лаконичной рассудительностью представительницы индейского племени высказалась девушка с заднего ряда.
«Ладно, если так угодно Сабине, буду позориться», - ехидно подумал я. Ержи тоже решил не спорить.
- Ты трогай струны чуть-чуть. А я буду делать вид, что бью по барабану, - посоветовал он мне, когда мы оба неловко водрузили непривычные предметы на колени и закинули ремни за шею. – Тут и без нас виртуозов хватает. Сейчас такой гвалт поднимется, что нас никто не услышит.
В самом деле – инструменты теперь были почти у каждого третьего. Ни за что бы не подумал, что так много сабинян умеют играть. Тем более, что ни разу не замечал их за занятиями музыкой. Так что на особый исполнительский профессионализм надеяться не приходилось. Видимо, Ержи прав – мы услышим страшный грохот, в котором потонут наши неумелые попытки. По поляне еще несколько минут плыла мешанина из звуков настройки. Потом все разом стихло. Повисла напряженная тишина. И вдруг… она прорвалась тоненьким ручейком флейты. От неожиданности чуть не выронил свою протогитару – к счастью, она удержалась на ремне. Ибо это была нежная, чудесная музыка, слаще которой, кажется, я никогда раньше не слышал! Мелодия была вроде бы самая обыкновенная, которую ждешь от так называемого «этнического стиля», но при этом – новая, с какой-то чуть-чуть другой комбинацией тонов и ритмов. И это небольшое отклонение заставляло заворожено слушать, вбирая, вдыхая в себя каждую ноту. Хотя я слышал ее в первый раз, я чувствовал, что это и есть та самая настоящая, главная музыка, мелодия из мелодий, где каждый звук находился на своем месте, определенном для нее кем-то высшим. Незаметно в первый ручеек влились другие, превратив ее в маленькую речку. Сначала это тоже были флейты, поддержавшие главную тему новыми извивами. Следом осторожно присоединились, как звенящие на солнце капли, гитарные переборы. И опять это было что-то знакомое, и в то же время совершенно новое; я уверен, что никогда не слышал таких гармоний, но они звучали уместно и правильно, словно уши всю жизнь ждали только их. Постепенно пространство заволоклось, плотной пеленой музыки. Вступающие друг за другом инструменты умело находили оставшиеся лакуны в ткани, и встраивались со своими нотами именно там, где это требовалось. Казалось, что совершенство достигнуто, и не может быть музыки лучше; но нет, уже через несколько минут она становилась еще сильней и полней, и я понимал – вот оно, истинное совершенство! С восторгом я встречал каждую ступень этого чуда, забывая, наверное, даже дышать. И вот напряжение достигло кульминации – вступили барабаны. Сначала мелкой дробью застучали маленькие. Потом добавились средние и, наконец, большие. Их удары были как стуки сердца, гнавшего по телу бурлящую кровь. Тут уже нельзя было усидеть на месте! Я заметил, что в дальнем конце поляны на траву ступили первые танцоры. Некоторые из них продолжали играть на инструментах; это ничуть им не мешало. Они двинулись ручейком друг за другом в сторону центра, ритмично подпрыгивая и кружась вокруг своей оси. Навстречу, с противоположной части трибун, потек другой ручеек. За ним появился третий, четвертый и пятый. Подобно лучам, они стремились сойтись в центре круга. Но, стоило мне подумать, что сейчас они столкнуться, как головные части ручейков начали плавно изгибаться, а затем – мягко пересекаться и сплетаться. Не прошло и минуты, как почти все толпа спустилась в круг. Можно было бы подумать, что танцоры движутся хаотически. Но на самом деле они шли четко друг за другом, ни на минуту не теряя спины товарища. Длинные, в несколько десятков метров цепочки, извиваясь, нигде не разрывались. Музыка и прежде постепенно ускорялась, а теперь, с добавлением барабанов, превратилась в стремительный танец. Я оглянулся по сторонам: вокруг почти никого не осталось, кроме товарищей-экскурсантов. Мимо нас тек очередной ручеек; он закончился, хлестнул хвостом по сиденьям и – подхватил с собой Ержи! Я не успел ничего сказать, потому что мои ноги вдруг сами собой поднялись и потащили меня следом. За мной, я знал, повскакали с мест остальные: танец, словно магнит, увлекал всех за собой. Ержи впереди меня скакал, ритмично размахивая руками над своим барабанчиком. «Он играет?» - подумал я, хотя не особенно удивился. Следом я перевел взгляд на свои руки и увидел, что правая дергает струны, а левая зажимает лады! «Как странно», - только и мог сообразить я. Это было невероятно – я играл вместе со всеми, хотя никогда раньше этого не умел! Чудо было настолько убедительным и естественным, что я не стал задавать себе вопросы, как это мне удается. Руки отчего-то знали, как надо играть. Вокруг лилась, бурлила, закручивалась водоворотами дивная музыка сфер, и я был ее частью. Вскоре к мелодии стали добавляться слова; танцоры запели, и их голоса были так чисты и красивы, что напоминали ангельские. Немного погодя я понял, что и сам пою вместе с ними! Бессознательно, ни о чем не задумываясь, я произносил нужные слова и брал нужные ноты. Если бы меня потом попросили, о чем была эта песня, я ни бы за что не смог ответить. Просто мне было светло и радостно, как никогда прежде.
Перед глазами мелькали лица и руки, все плыло в головокружительном хороводе. Однако я не терял равновесия; наоборот, все мои чувства обострились, и я твердо стоял на ногах. Я точно знал, куда следующим шагом ступит моя нога. Более того, как мне казалось, я чувствовал одновременно каждого из тысячи танцующих, как чувствует свою команду профессиональный футболист. Не знаю, долго ли продолжалось это сладостное наваждение, но вдруг мне пришло в голову, что пора бы и начать брачную церемонию. И тут же, словно все только и дожидались моей мысли, в толпе произошло новое движение. Не прекращая ритмично подпрыгивать, танцоры отступили к краям площадки, образовав широкий круг. Не теряя времени, в центр круга высыпали молодые мужчины. Таким манером у нас выходят танцевать солисты. Но этих было слишком много для солистов. Они прыгали, кувыркались в воздухе, выполняли какие-то немыслимые акробатические номера. Все это сопровождалось новой песней, исполняемой теперь исключительно мужскими голосами. Неистово звучали барабаны; я чувствовал, как руки Ержи от бешеной дроби покрываются мозолями. И в то же время я знал, что ему не больно, что он забыл, что значит боль. Мои пальцы тоже были стерты в кровь, но я лишь равнодушно фиксировал это, как показания термометра. Наконец, мужской танец закончился, и вместо парней на поляну выбежали девушки. Они сразу же встали в несколько колец, одно внутри другого, и закружились. При этом они успевали еще и вращаться вокруг себя, притопывать и взмахивать руками. На лицах не отражалось ни напряжения, ни усталости – лишь умиротворенные улыбки. Все это сопровождала новая, женская песня. Я тут же решил, что ее мелодия прекрасней всего, что я слышал до этого, и даже того, что было пять минут назад. Казалось, я знал ее давным-давно, только почему-то забыл, а теперь вспомнил и с наслаждением подпевал. На полпути в женскую песню снова влилась мужская, словно в спокойную реку ворвался бурный горный водопад. Между девичьими хороводами втиснулись вереницы мужчин. Они помчались по кругу в противоход девушкам. Танцоры бежали все быстрей и быстрей, и вдруг - остановились, как вкопанные, причем каждый из мужчин оказался точно напротив девушки. Начался новый танец, а с ним – новая песня. Теперь пары синхронно подскакивали, как в ирландских танцах. Закончился куплет – и пары вмиг распались, и вновь начался бег хороводных колец. Начался новый куплет – и танцоры снова запрыгали друг против друга, только теперь судьба подарила им других партнеров.
Я рассказываю все это ладно, шаг за шагом, хотя для меня празднество слилось в один ослепительный миг. В какой-то момент упорядоченное движение смешалось. Танцоры побежали в разные стороны: женщины – в одну, мужчины – в другую. Однако порядок вскоре вернулся: те и другие быстро выстроились в две длинные шеренги лицом друг к другу. Между нами остался проход метров, наверное, в тридцать. Мы стояли, громко притопывая ногами и хлопая в ладоши. Инструменты болтались на ремнях за спиной. Лица перед собой я видел плохо, и из этого делаю вывод, что к тому времени уже стало смеркаться. Значит, танцы продолжались гораздо дольше, чем я думал… Ну да ладно, я сейчас не об том. Хлопки и топот ног нарастали. Сердце билось все сильнее. И вдруг на этот мощный аккомпанемент наложился одинокий мужской голос. Снова мне приходится повторить, что ничего прекраснее я в жизни не слыхивал, ни до, ни после. Чудесной была не только новая песня, но и голос певца. Он был сильным, резким, но в то же время глубоким и певучим. Должно быть, это был тенор, но иногда мелодия в его устах падала куда-то глубоко вниз, словно разыскивая что-то в потаенных пещерах звука, а после резко взмывала в поднебесье, как птица. После первых путешествий вверх-вниз солисту начали подпевать, точно он был исследователем, указующим путь остальным. Я сразу догадался, кто это. Вскоре в дальнем конце проходе взметнулись светлые хвосты, а следом показался и их владелец. Эгр бежал вприпрыжку, и можно было лишь подивиться, как он ухитряется при этом еще и петь. За ним, силясь догнать его и на беговой дистанции, и в вокальном искусстве, спешили последователи. Среди них я узнал Чита и Гора. Все они старались подпрыгивать как можно выше; многие делали в прыжке пируэт. Эгр даже крутанул сальто. И все это время песня не прерывалась. Как только мимо пробежал последний танцор, во мне что-то переключилось, и я, как и другие, без памяти бросился вперед - навстречу женской шеренге. А женщины побежали к нам. Встретившись посередине, мы схватили друг друга за руки и бешено закружили. Все длилось не более секунды. Потом объятия разорвались, вытянутые пальцы и лица стали отступать, словно нас что-то тянуло в стороны. Пары бросились прочь друг от друга. Запыхавшись, мужчины перебежали на те позиции, где прежде стояли женщины, а женщины заняли наши места. Снова между нами был широкий проход; мы снова запели, захлопали и затопали ногами. Снова из хора выделился волшебный голос Эгра, и снова он, как потустороннее существо, вихрем промчался вдоль людского коридора, сопровождаемый своими подручными. Как только проход освободился, мы снова кинулись друг другу навстречу. Теперь объятия были еще жарче, прикосновения – еще нежнее. Но они снова были недолгими. Пение Эгра служило сигналом: заслышав его, мы опять разбегались в разные стороны. Певцы пролетали мимо нас, как огромные птицы, и мы снова на время получали возможность встретиться; они возвращались назад – и наши пары распадались. Должно быть, это продолжалось довольно долго, и вечер успел смениться ночью, потому что в своих воспоминаниях я вижу сумерки и темные силуэты, пляшущие на фоне костров.
Мы снова разделились на две большие группы – мужскую и женскую – и встали очень плотно друг к другу. По рядам понеслась новая песня; увы, все, что я могу о ней сказать сейчас, это снова то, что до этого не слышал ничего лучше. Я не запомнил ни единой мелодии, ни одного слова из того, что пел в тот вечер. Но в ту минуту я отчего-то знал, что пришел черед подведения женихов к невестам, и что сейчас нам надлежит посадить женихов себе на плечи. Я быстро оглянулся, и тут же рядом отыскался Мет, один из женихов. Не знаю, смог бы я один взгромоздить на себя Мета, но поблизости случился мой старый знакомый Сот. Вместе мы помогли ему взобраться. Он встал ногами сразу на оба наших сдвинутых плеча, а равновесие удержал с помощью длинных палок, которые невесть откуда взялись в толпе: их протянули ему с двух сторон еще двое помощников. Сейчас подобный акробатический этюд показался бы мне сложным и опасным, но тогда мы исполнили его легко и беззаботно, как будто все впятером были одним человеком. Рядом точно так же поднимали наверх других женихов. Я снова увидел Эгра: он подставлял плечо под ногу еще одному низенькому сабинянину. Второй поддержкой был Гор. Он был немного выше Эгра, и жениху пришлось присогнуть правую ногу, опиравшуюся на горово плечо. Тем временем в женской группе напротив нас стали точно так же вырастать над головами фигуры невест. Правда, их держали не подружки (хотя в тот момент меня бы это не удивило), а подоспевшие носильщики из числа мужчин.
Возвышающиеся над толпой женихи и невесты стояли неподвижно, чтобы не потерять равновесие, и были похожи на статуи в языческом храме. Впрочем, это сравнение пришло мне в голову лишь сейчас. Тогда так не думал. Каждое действие той удивительной пантомимы казалось мне естественным, оправданным и, более того, единственно возможным. Звучавшие в ушах (и исполняемые мной самим) песни казались мне эталоном музыки, а наши движения – лучшим в мире танцем. А что касается брачного обряда, то он не только не был странным, но наоборот, я бы очень удивился, если бы мне тогда сказали, что церемония должна выглядеть как-то по-другому.
Сейчас я перехожу к самой главной части моего рассказа. Началось с того, что в тот вечер мне в первый и последний раз удалось взлететь. Это было как в тот раз несколько дней назад, когда я вышел из своего тела и переместился к женскому дому, где меня увидела Меб. Теперь я поднялся над головами (в том числе и своей) и завис так, что мне стала видна вся праздничная поляна. Это было чудесно. Подо мной светилось огоньками ламп кольцо трибун. Внутри него била в ладоши толпа сабинян, державшая на плечах своих новобрачных. Над кольцом громоздилась Стена, и я видел молчаливых солдат на крыше. Я взмыл еще выше, и огненный круг стал совсем маленьким, как обручальное колечко. Подобно крупным драгоценным камням, его увенчивали светящиеся пятнышки костров. Палаток я уже не видел. Лагерь с такой высоты казался маленькой проплешинкой, окруженной со всех сторон меховой шубой леса. Через этот лес широкой лентой тянулась крыша Стены, делившая мир надвое. Ее тоже украшали маленькие золотые бусинки – факелы, зажженные вдоль парапета. К северу от нее, где лежал «внешний мир», лес начинал редеть, и очень далеко в ночном воздухе трепыхались электрические огни какого-то поселения. Я уже собрался было возвращаться назад, как заметил на внешней стороне, у самого подножия Стены, новую россыпь огней – на сей раз это были электрические фонари. Они перемещались и, судя по всему, там было много людей. Интересно, кто это? Туристы или враги? И почему охрана не обращает на них внимания? Я подался назад и снова завис над сабинянским лесом. И тут меня обдало холодом. Там, среди темной листвы, тоже что-то поблескивало! Нет, это не фонари, скорее… Боги, это же шлемы! Там, внизу – люди в форме! Их много, и это точно не сабиняне! Вмиг, точно пикирующий сокол, я упал вниз и снова увидел себя рядом с товарищами. Мое тело по-прежнему механически притопывало левой ногой в такт с остальными – так легче было удержать равновесие. На правое плечо все так же давила ступня Мета. Они ничего не знают! Свободной левой рукой – правая поддерживала ногу жениха – я решительно постучал Эгра по спине.
- Эй, я видел в лесу людей! Это полицейские! Это вторжение!
Эгр оборвал песню на полуслове.
- Тише, успокойся, – быстро ответил он, не оборачиваясь. – Я тоже их видел. Ничего страшного.
- Как ничего страшного?! Ты понимаешь, что чужие вооруженные люди находятся внутри Стены! Наверняка они высадились на морском берегу и пришли за нами по пятам! Они хотят напасть!
- Но ведь пока не напали? Не волнуйся. Сейчас самое главное – завершить церемонию.
Его спокойствие ошарашило меня еще больше, чем зрелище спрятавшихся врагов.
- Какую церемонию? Ты в своем уме? Твоей стране угрожает опасность! В полукилометре отсюда засели бойцы с оружием. Что с тобой случилось? Раньше тебе достаточно было увидеть одного, чтобы хватать лук и стрелы. А сейчас их там несколько сотен, а ты продолжаешь спокойно стоять и хлопать!
- И что ты предлагаешь? – Гор тоже перестал петь и обернулся. – Напасть на несколько сотен бойцов, вооруженных карабинами? Понимаешь ли ты, что у нас нет сил на это?
Мне показалось, что я сплю. Внезапная перемена в настроении солдат была необъяснима. А может, это какой-то странный розыгрыш? Я растерянно хлопал глазами, продолжая, однако, автоматически повторять все движения соседей. Между тем в толпе зашевелились. Мет принялся спускаться вниз; то же самое делал и весь «ярус» женихов и невест. Спрыгнув на землю, они начали протискиваться в середину круга. Мы, наоборот, попятились назад, освобождая им пространство. Через пару минут застучали барабаны и начался новый танец. Теперь женихи и невесты, взявшись за руки, неслись по поляне двумя цепочками: парни гнались за девушками. Это было непросто, потому что расцепляться запрещалось. Направляющий мужской цепочки не мог просто бросить остальных, чтобы схватить за «хвост» убегавшую вереницу женщин. Женская «голова», в свою очередь, описывала прихотливые изгибы, чтобы запутать преследователей. Все это сопровождалось самыми обыкновенными криками и взвизгами, которые характерны для подобных игр в нашем мире. Песня зрителей перешла в речитатив; они топали и хлопали все быстрее, пока, наконец, не дошли до полного исступления. Глаза были полузакрыты, головы запрокинуты. Казалось, стоит им перестать петь, как тут же все упадут замертво.
Но я больше не мог петь вместе со всеми. Из головы не выходило то, что я видел. Я нервно оглядывался, ожидая нападения. А может, я и вправду ошибся? Все в порядке, и в лесу никого нет?
Вдруг сквозь шум прорвался голос Ержи.
- Смотри, смотри! – Он повернулся спиной к танцующим и показывал рукой вглубь толпы.
Я всмотрелся и сразу понял, в чем дело. Позади нас стоял человек, не похожий на других. Одетый, как сабинянин, он не был одним из них. Он топал неловко, и хлопал невпопад.
- Это чужак! Шпион!
Я в страхе начал озираться, и тотчас увидел еще одного такого же. Он неуклюже топтался позади меня, внимательно оглядываясь вокруг.
- Их здесь много! Смотрите!
Это кричал Тим. Он был через пару человек правее меня. А рядом с ним сразу заметил еще одного пришлого.
- Эгр, Эгр! Сюда просочились шпионы! Они переоделись в сабинян!
Теперь уже кричал я. Но меня не было слышно сквозь смех и пение. Я жадно оглядывал толпу, надеясь, что где-то мелькнут светлые хвосты. Вот, кажется, он – в первом ряду, но далеко. Или это не он? В этот момент цепочка женихов разделила нас. Я закрыл глаза. «Эгр, Эгр, ну где же твоя телепатия? – в отчаянии проговорил я про себя. - Если ты вдруг ослеп и не видишь ничего вокруг, то хотя бы услышь меня!» Тут чья-то ладонь опустилась сзади мне на плечо.
- Все в порядке. Так и должно быть, - услышал я голос Эгра.
Я хотел повернуться, но не успел. Строй песни нарушили посторонние звуки. Еще секунда – и мы услышали рев винтов, и в черном небе над Стеной вспыхнула ослепительная летающая звезда. К ней присоединились еще несколько таких же, словно они самозарождались в темноте. Подобно стае огромных жужжащих насекомых, над поляной зависли вертолеты. Откуда они появились, почему мы не заметили их приближения? Звуки песни смолкли, танцоры замерли. Задрав головы, все немо смотрели в небо. Свет прожекторов превратил людей в белые изваяния. Лишь волосы и одежда трепыхалась на ветру. Однако никто не закричал, не бросился бежать: сабиняне глядели на чужаков в небе так, словно они были необходимым условием праздника – например, прибытием не самых любимых родственников.
Сквозь грохот винтов прорвался вой сирены. Вслед за ней включился громкоговоритель.
- Не волнуйтесь, мы не причиним вам вреда! – гулко донеслось из вышины. – Мы просим вас не мешать осуществлению гуманитарной миссии. У нас есть сведения, что у многих ваших детей есть проблемы со здоровьем. Наши врачи осмотрят их, и мы уйдем, обещаем!
Толпа не шевелилась и не издавала звуков. Вдруг в полной тишине где-то на периферии круга промелькнула белая черточка. Кажется, перед этим я видел там силуэт человека, натягивающего лук… Черточка скользнула вверх, утонула в сиянии прожекторов, и в следующее мгновение наверху началась сумятица. Световой конус дернулся, и мы увидели тяжелый профиль вертолета, который до этого был скрыт. Должно быть, стрела попала в кабину. Продолжая работать винтом, машина накренилась, пошла на снижение к лесу и вдруг, задев верхушки деревьев, грузно рухнула в чащу зарослей. На все это потребовалось не более нескольких секунд – я едва успел судорожно вздохнуть. Вертолет упал вниз, а обратно вверх вылетел столб оранжевого пламени и грохот взрыва. И только после этого по поляне застрекотали выстрелы. Но не сверху, нет: другие вертолеты сразу после краха товарища предусмотрительно скакнули в разные стороны и зависли вне досягаемости стрел. Выстрелы неслись из нашего тыла, из леса! В считанные минуты лагерь окружился цепочкой холодных голубых огоньков. Потом я понял, что это были фонарики на касках полицейских. Стреляя в воздух, они бежали к танцевальному кругу. Навстречу им радиальными линиями понеслись стрелы, и они разили отнюдь не в воздух. Я до сих пор не понимаю, откуда у наших солдат в руках оказались луки и колчаны, ведь во время танцев я ничего такого не видел. Цепочка голубых огоньков приблизилась к трибунам, остановилась и упала на землю, после чего сразу погасла: должно быть, полицейские поняли, что служат в темноте отличной мишенью. Зато теперь, когда они залегли за палатками и другими укрытиями, наши их не видели.
- Прекратить стрельбу! – послышалось из громкоговорителя со стороны цепочек. – По вашей вине могут пострадать невинные люди! Вы всю жизнь держали их в рабстве, а теперь готовы убить ради ваших извращенных идей!
Они подошли с моря! Это было ясно. Как нелепо – мы оставили береговые стойбища без прикрытия, и враг пришел к нам, как к себе домой… Оглянувшись по сторонам, я увидел, что толпа рассеялась. Я сидел на земле, прикрывая от страха голову; рядом в той же позе был Ержи. Сабиняне спешно покидали танцевальную поляну. Огибая костры, они бежали к Стене, чья громада в темноте почти сливалась с небом. Но убегали не все: по периметру трибун появились лучники, и я слышал свист выпускаемых стрел. Поляна была озарена отсветами прожекторов, похожих на луну, которая вдруг распалась на части и светила с разных сторон. В этом почти лунном свете я увидел в нескольких метрах от себя несколько бугорков; по их шевелению я догадался, что это наши экскурсанты.
- Не стреляйте! – продолжал увещевать голос. – У нас преимущество! Мы не хотим убивать вас. Просто позвольте нашим врачам осмотреть детей!
В ответ послышался сухой треск стрел, словно в огромный костер бросили кучу хвои, и она полыхнула, разбрасывая искры. Должно быть, лучники сумели засечь местоположение атакующих, и разом принялись стрелять. Мне показалось, что за палатками послышался сдавленный стон. А за мгновение до этого на нашей стороне мелькнули знакомые светлые хвосты и дернулся локоть, отпускавший тетиву. Комочки, которые были экскурсантами, в панике ползали по поляне: непонятно было, где безопасно. Вдруг сквозь звуки винтов и выстрелов послышался крик, и я узнал Ченга.
- Пожалуйста, остановитесь, не стреляйте! – непонятно было, к кому он обращался – к сабинянским воинам или к полицейским. – Мы иностранцы! Мы попали сюда на экскурсию! Мы ни в чем не виноваты! Вы не должны нас убивать! Дайте нам выбраться!
- Немедленно отпустите иностранных граждан! – громогласно возвестил голос из поднебесья. – В противном случае мы вынуждены будем принять жесткие меры!
- Никто его не держит! – выкрикнул голос рядом со мной. Он принадлежал Ержи. – Забирайте этого лицемера, а нас оставьте в покое!
Не знаю, услышали его или нет. Тем временем Ченг, видимо, заприметил какой-то проход между скамьями, и опрометью ринулся туда. Женщина, которая была рядом с ним – должно быть, Мария – тоже подалась было за ним, но замешкалась. Ченг протиснулся в щель и выбежал за пределы круга. И вдруг вдали хрустнул одинокий выстрел. За полупрозрачной конструкцией из жердей хорошо было видно, как упала, словно подкошенная, его фигура.
- Бежим, скорее! – прохрипел Ержи. – Бежим к Стене! Там укрытие!
Мы вскочили и побежали, а следом захлопали выстрелы. Я только один раз оглянулся, но навсегда запомнил увиденное: за нами бегут, пригибаясь почти до земли, белые фигуры экскурсантов, а позади них медленно отступают лучники. Я потом много раз пытался вспомнить, кто же все-таки начал стрелять первым – наши или полиция, но так и не смог. Сабиняне пятились задом, успевая поминутно вытаскивать и выпускать в темноту стрелы. Но пули, увы, летели быстрее. Солдаты один за другим падали в траву, где совсем недавно танцевали. Тут меня объял такой ужас, что я побежал вперед, забыв обо всем. В один миг мы добежали до костров. Огонь пылал по-прежнему, и ароматно дымились котлы, приглашая вкусить свадебной трапезы, но рядом уже никого не было. Дальше висела густая тьма: почему-то прожекторы не могли пробить пространство под Стеной. Но в глубине, там, где должен был расти кустарник, я почувствовал движение. Мы бросились туда, по пути избавляясь от музыкальных инструментов, которые все еще болтались на ремнях у нас за спинами. Я дважды спотыкался, Ержи поднимал меня. Сзади слышались крики товарищей - они боялись отстать. Я первым достиг зарослей и нырнул в них, как в воду. Ветви туго и больно захлестали меня по лицу. И хоть я не слышал впереди ни звука, необъяснимое чувство убеждало меня, что этот путь правильный. Вдруг кусты редко закончились. От неожиданности я чуть не упал, но меня подхватили чьи-то руки. Эти же руки помогли мне подняться и потянули за собой. Сделав несколько осторожных шагов в темноте, я обернулся. За спиной зияла большая бесформенная дыра, в которую, очевидно, мы и пролезли. На фоне ее разорванных краев, сквозь переплетения веток виделись блуждающие отблески прожекторов. Они шарили по кустам, пытаясь понять, куда мы исчезли. Ержи и Марк тоже были тут. У подножия дыры возился еще один силуэт – это выпутывался из веток Марино.
Откуда появился этот пролом? Был ли он здесь всегда, невидимый за кустами, или сабиняне сделали его недавно, предвидя нападение? К счастью, мне не дали об том подумать.
- Держись за меня крепче! Уходим скорее, они сейчас будут здесь! – услышал я женский голос около своего уха.
Это была Меб. Лица ее я не видел – только блеск глаз.
- Кто это они? Кто на нас напал?
Не отвечая, Меб снова поймала мою руку и решительно дернула за собой. Ламп у нас не было, а последние отсветы прожекторов остались позади. Мы погрузились во тьму, как когда-то с Ержи, когда плутали в подземельях. Пространство внутри Стены действительно оказалось тесным лабиринтом, как я и предполагал. Мы свернули вправо, затем влево, затем спустились по наклонному пандусу вниз, потом побежали прямо, потом поднялись по ступенькам наверх. Наконец, я запутался в поворотах. Впереди послышался топот ног: видимо, мы нагнали других беглецов. Шум снаружи давно исчез, и в коридорах многократным эхом отдавались лишь наши шаги. Сабиняне, как всегда, шли молча; никто, даже дети, не переговаривались.
- Куда мы идем? – все время спрашивал позади меня Ержи, но так и не дождался ответа.
Мы несколько раз спускались и поднимались, и я уже не понимал, где мы – по-прежнему ли внутри Стены, или уже глубоко под землей. Пожалуй, полицейским потребуется немало времени, чтобы найти нас… Полицейские! Я чуть было не забыл о них. Но почему они появились так внезапно? Почему никто не предупредил нас? Ответ напрашивался сам собой: потому что все население Сабинянии было стянуто в одно место. Территория опустела, и им никто не помешал. Но почему воины допустили, что враг подошел так близко? Они, такие сильные, смелые, готовые сражаться до последнего? Почему забыли о своих обязанностях? Это было немыслимо. Даже я, ничего не сведущий в военном деле, и тот наверняка сумел бы организовать оборону получше. Да ведь тут ее просто не было! Где были Треххвостый, Гор, Чит? Где были другие отряды? Впали в праздничный транс? Я вспомнил наши самозабвенные танцы, и изумился еще больше. Такое ощущение, что они специально допустили окружение! Но что это значит? Предательство?
Вдруг я с разбегу уперся в спину Меб: она внезапно остановилась. Слышалось, как шаги идущих впереди нас поднимаются вверх – видимо, там были ступеньки. Но Меб почему-то тянула меня в другую сторону, вниз.
- Почему мы не идем со всеми? – недоверчиво спросил я, упираясь на месте.
- Здесь очень узкие переходы. Нам всем вместе не поместиться, - услышал я позади себя другой голос. Мне показалась, что это была рыженькая Ру. Рядом с ней я идентифицировал шепот Ержи – она держала его за руку. – Нам нужно разделиться. Так им будет труднее нас найти.
- А потом? Что будет потом? – тяжело дыша, спросил Ержи.
- Потом все станет, как прежде, и мы снова встретимся... – Ру сказала это, как мне показалось, без особой уверенности.
- Что происходит? Кто эти вооруженные люди? Почему они стреляют? – вмешался Марк, проталкиваясь вперед.
Похоже, он только сейчас пришел в себя и обрел дар речи.
- Они подстрелили Ченга!Я видел! – подал испуганный голос Марино.
- Да какая разница, кто они! – не выдержал я. – Полицейские, или военные, или бандиты… Они пришли захватить Сабинянию!
- Нужно добежать до компьютеров и сообщить всем! Всему миру! – вдруг вскричал Ержи.
Марк задумчиво засопел. Скорее всего, он предпочел бы убегать, нигде не задерживаясь. Лично я не знал, что предпочтительнее, но чувствовал очень хорошо: 1) что я не хочу возвращаться назад - туда, где стреляют, 2) что я не хочу отделяться от остальных. Между тем шаги уходившей колонны уже потонули в сводах коридора. Мы остались одни – несколько бесплотных голосов посреди темноты и тишины. Вдруг, словно улучив момент, когда его могли услышать, в наше пространство вторгся еще один звук. Он был далеким и тихим, но я расслышал в нем то, от чего отвык – топот ботинок и крики на английском языке. Это были звуки цивилизации.
- Они идут сюда! Они уже близко! – шепотом вскрикнул Марино.
- Побежали за всеми!
Ержи сделал движение, чтобы идти наверх. Он попытался потянуть за собой Ру, но она осталась на месте.
- Ребята, ну что же вы стоите?!
Девушки явно не хотели подниматься по ступенькам, но не могли объяснить, почему. Вдруг Меб встрепенулась, словно в голову ей пришла удачная мысль.
- Да-да, ты прав! Надо дойти до компьютеров! Идемте скорее!
Она сделала шаг по наклонному пандусу вниз. Крики вдали стали громче, но мы почему-то все медлили.
- Разве компьютеры находятся внизу? – спросил Марк.
Ему, как и мне, психологически проще было бы идти наверх. Тем более, что он, кажется, ни разу не был в подземелье.
- Да! Ты же помнишь? – Меб тронула меня за руку, ища поддержки.
Я вынужден был согласиться.
- В самом деле… Ладно, пойдемте, не будем терять времени!
Мои слова сразу перевесили чашу весов, и сомнения отпали. Марк нащупал руку Мэб, Ру потянула за собой Марино, и они начала спускаться. Ержи, оставшись без руки Ру, попробовал было идти за ними сам, но подумал и дождался меня.
- Я смотрю, ты тут обрел способность ночного видения! А я вот так и не научился, - попытался он шутить, вцепившись в мой локоть. Но как прежде, уже не выходило.
Мы засеменили вниз маленькими шажками. Шум преследования сначала приближался, а потом, наоборот, стал затухать. Полицейские куда-то свернули? Хорошо бы. Когда мы были уже в самом низу пандуса, я оглянулся назад. Мне показалось, что темнота за спиной стала чуть-чуть светлее. Я успокоил себя, что это не сами полицейские догнали нас, а лишь отражения их фонарей: передаваясь от стены к стене, они достигли наших зрачков в виде капли света, разбавленного чернотой. В противном случае я слышал бы шаги, а их не было.
Меб не давала толком задуматься, все время шепотом подгоняя нас. Видимо, идея с компьютерами показалась ей дельной. Вот мои подошвы застучали по земляному полу; до этого был бетон. Протянув руку, я коснулся холодной осклизлой стены. Как это знакомо! Ну наконец-то, мы в подземелье. Значит, компьютеры где-то близко.
Ержи предложил зажечь лампу.
- Мы уже достаточно оторвались, нас не увидят!
Пока мы шли, он несколько раз больно ударился о ступеньки и углы стен. Насчет ночного видения он верно сказал: у него с этим было гораздо хуже. Не то, чтобы я видел лучше; вокруг меня была та же чернота. Но я каким-то образом сумел отключить глаза, и теперь просто знал, где передо мной твердая преграда, а где – воздух. Скажу наперед, что эта способность осталась у меня до сих пор… Хотя сейчас я не об этом. Меб впереди приостановилась – за ней по очереди встали все – и сказала «ладно». Затем она медленно пошла вдоль стены, шаря ладонями по камням. Потом послышался шорох, треск и, наконец, вспыхнул огонек. Лампа! Мои глаза вновь включились. Вокруг был узкий и низкий коридор с нишей в стене. Передо мной стояла Меб с лампой в руках, рядом с ней – бледный Марк, взъерошенный Марино и грустная Ру. Увидев Ру, Ержи тут же отцепился от моего рукава и переместился к ней. Меб порылась в нише и нашла еще две лампы; одну она передала Марино, а другую Ержи. Стало совсем светло. Там, откуда мы пришли, виднелись два сходящихся коридора. Интересно, по какому из них мы шли?.. А впереди ход снова забирал вверх, превращаясь вдали в еще один крутой пандус, и исчезал за перегибом потолка.
- Опять вверх? – удивился Ержи. – Компы ведь должны быть где-то здесь, внизу…
- Гм… Мы на втором подземном уровне, - неуверенно ответила Меб.
- Здесь много уровней? – встревожился Марино.
- Да. Поторопитесь! – Она опасливо оглянулась назад и прислушалась. – Бегите вперед, там сразу наверху будет дверь в компьютерную комнату! Вы ее не пропустите.
Марк и Марино не стали спорить и дружно затопали по коридору.
- Погоди, а ты? – Ержи сделал шаг и остановился, заметив, что Ру не идет за ним.
- Мы сейчас, за вами! Только найдем еще лампы! – Меб снова зашуршала в стенной нише.
- Да-да, иди, я скоро! – поддакнула Ру.
- Я не пойду без тебя! – заупрямился Ержи.
На лицах девушек – впервые, как мне показалось – выразилась тревога. Меб снова посмотрела в ту сторону, где сходились два рукава коридора. Они с Ру со значением переглянулись.
- Да не волнуйся ты, мы правда сейчас придем!
Это была какая-то новая, странная для сабинян интонация. Словно Ру была не жительницей Сабинянии, а пришлой экскурсанткой… Но еще страннее мне стало, когда она вдруг шагнула к Ержи и положила руки ему на плечи. Я молниеносно отвернулся, чтобы не успеть заметить то, что последовало за этим – поцелуя. Должно быть, этим поцелуем она заколдовала Ержи, потому что у него тоже сразу изменился голос – он стал тихим и послушным.
- Да, да, конечно, мы идем! – тоненько заговорил он, отступая. – Но вы только приходите скорее… Мы вас ждем!
- Мы скоро-скоро! – почти хором крикнули обе девушки.
Ержи, окрыленный, бросился вперед. В несколько прыжков он догнал подотставшего Марино. Он должен был первым выполнить приказ Ру! Я побежал за ним, хотя и не был уверен, что нам нужно это делать. Перед тем, как уйти за перегиб, я остановился и посмотрел назад. Там по-прежнему было темно; выходит, Меб не нашла лампу.
- Скорее! – послышалось мне.
В коридоре по-прежнему висела тишина. Возможно, это последнее слово я уловил как-то иначе, не ушами. Но я не осмелился ослушаться и побежал дальше за световым пятном, что уносил с собой Ержи. Впереди двигался слабый свет еще двух ламп – Марка и Марино. Пандус становился все круче: появились ступени. Ержи остановился и обернул ко мне встревоженное лицо.
- Они придут? – с надеждой спросил он.
- Да, придут.
Я тоже выполнял приказ Меб; при этом я был почти уверен, что говорю неправду. Но я не мог ничего поделать: ноги сами вели меня вперед, а уста не могли выдавить ничего, кроме…
- Поторопись, - сказал я не своим голосом и подтолкнул Ержи под локоть.
Он покорно кивнул и зашагал по ступеням так быстро, словно Ру ждала его наверху. Марк и Марино отставали, и скоро мы опять нагнали их. Коридор превратился в почти вертикальную шахту. Идти было все тяжелей.
- Да есть ли там что-то? По-моему, мы сейчас на поверхность выберемся! – не выдержал Марк.
Огонек в моей лампе дрогнул. Кожей я ощутил дуновение свежего воздуха.
- Что это?
- Там точно выход!
Марк полез резвее. Мысль о том, что из подземелья можно выбраться, вдохновила его больше, чем поиски таинственных компьютеров. Но Ержи помнил о них, и потому беспрестанно спрашивал:
- Ты ее видишь? Дверь в комнату?
Марк перестал отвечать. Вскоре они вместе с Марино пропали из виду, перевалившись за внезапно возникший перегиб. А нам с Ержи в лицо подул уже настоящий ветер. Он потушил лампу, но она уже была не нужна: чернота подземелья впереди переходила в другую тьму, живую и полную запахов – в обычную земную ночь. Мы добрались до выхода!
- Погоди, как же так? Они же сказали, там должна быть дверь! – Ержи озадаченно сел на месте, заткнув собой проход. – А тут уже поверхность. Может, вернемся? Вдруг мы ее не заметили?
- Пропусти меня. Иди вперед.
- Нет, я не могу! Они же там остались…
- Вставай!!
Я не узнал своего голоса. Не узнал и рук, которые, несмотря на тесноту, подхватили Ержи и сильно толкнули его вперед, освобождая проход. Должно быть, это было неспроста, ибо в следующую минуту моя спина почувствовала жгучий жар. Завопив от страха, я выпихнул Ержи на поверхность и сам покатился по склону – о да, мы оказались на склоне! - вслед за ним. А за моей спиной, в глубине подземелья, что-то глухо обрушилось. Тотчас из отверстия со свистом вылетел сноп горячего воздуха. Мне показалось, что у основания его был язык пламени. В ту же минуту вокруг нас раздался страшный грохот, будто вся земля внезапно пожелала провалиться в преисподнюю. Мы закричали от страха, прижавшись друг к другу. Однако мир не провалился: схлопнулся только тот лаз, из которого мы только что выбрались. Вниз полетели камни и комья земли. Мы вскочили и побежали прочь. У Марино с Марком, которые выбрались первыми, еще горели лампы; но они не смогли удержать их в руках, лампы упали и погасли. И вдруг в сотне метров от нас темноту взорвал гигантский огненный купол. От грохота мне заложило уши - в первую секунду я не слышал даже своего голоса. Затем разом прорвалось все – и взрыв, и крики: «бежим, бежим!». Купол продолжал расширяться, распускаясь, как цветок, несущий на концах своих лепестков огромные обломки. Не понимаю, как мы успели отпрыгнуть, но через мгновение там, где мы только что сидели, рухнула глыба размером с человека. Теперь уже мы не говорили ни слова, а лишь бежали, ведомые инстинктом – прочь, прочь! Через какое-то время обломки перестали падать, и я оглянулся назад. Купола уже не было; огонь растянулся ровной полосой над лесом. Я догадался, что это горит Стена. Словно жидкость, пламя стремительно заполняло собой ее внутренности. Там, где постройка сопротивлялась, возникали взрывы, но не такие большие, как первый. Напоследок ее силуэт высветился в ночи со всеми подробностями, включая форму бойниц. Но это была уже иллюзия: твердь заместилась огнем. Через несколько секунд хребет крыши стал проседать, и вскоре Стена превратилась в бесформенный горящий вал.
Мы отбежали достаточно далеко и теперь молча стояли, не силах оторваться от страшного зрелища. Вдали, среди пламени в воздухе носилась стайка прожекторов: это были вертолеты, захваченные огнем в плен. Отсюда они казались крошечными светлячками, невесть зачем прилетевшими на пожар. Их жалкие сирены тонули в раскатах взрывов. Не прошло и получаса, как огонь обозначил весь периметр сабинянской границы; очень далеко, за лесами, вспыхнула тоненькой линией восточная часть. Теперь стало ясно, что мы выбрались с внешней стороны Стены. Кровавое зарево исторгалось в небо, окрасив его опоздавшим закатом. Кажется, даже море порозовело.
Ержи пришел в себя первым.
- Они там, скорее! Надо вернуться! – закричал он и бросился в сторону пожара.
Навстречу ему хлынула волна горячего воздуха.
- Назад! Огонь идет сюда!
Мне удалось догнать и схватить его. Он упирался; к счастью, Марк помог мне. Вдвоем мы почти поволокли Ержи по земле. Он вырывался и кричал, что Ру погибнет. Лишь тогда, когда нас опалило потоком искр, он опомнился и побежал за нами сам. Пожар быстро прыгал по ветвям деревьев. Иссушенные, они почти не сопротивлялись и тотчас превращались в пылающие костры. Лес заволокло дымом. Стало трудно бежать: не хватало воздуха. Мы жадно открывали рты, но вместо спасительного кислорода горло забивало ядовитой горечью. Первым упал Марк. Он попытался спрятаться от дыма в траве, но подняться уже не смог. Мы с Ержи подняли его; он терял сознание. Повесив его руки себе на плечи, мы зашагали так быстро, как могли. Его ноги безжизненно волочились по земле. Случайно я наступил на что-то мягкое – оказалось, это был упавший Марино. Двоих мы не смогли бы тащить, и я силой пнул его ногой. К счастью, это подействовало. Он встал, кряхтя и откашливаясь, и поплелся вперед. Но огонь настигал нас. Стало очень жарко. Горели ветви метрах в пятидесяти, а мне казалось, что языки пламени вот-вот оближут мою кожу и превратят ее в такой же черный обугленный скелет, что и деревья. Внезапно рядом послышались крики. Замелькали фонари. Сквозь дым я увидел силуэты людей. Они кричали что-то по-английски и бежали туда же, куда и мы. Кто-то – похоже, женщина – упала, и двое других пытались поднять ее. Потом я перестал обращать на них внимание, потому что упал сам. Лицо мое зарылось в траву. Там было немного больше воздуха, и я решил больше не вставать. Дым превратился в туман, который заволакивал мое сознание. Сквозь него я слышал крики Ержи. Откуда-то издалека он уговаривал меня подняться. А потом все перекрылось шумом вертолетных винтов. И вдруг пошел дождь.
Глава 17. Эпилог
После описанных событий прошло уже больше года. Я давно вернулся домой. О Сабинянии – точнее – о точке на карте, где она когда-то находилась – я знаю теперь только из телевизора и интернета. Признаться, я бы предпочел и вовсе ничего не знать, так мне тяжело видеть и слышать о том, во что превратился мой потерянный рай.
После того, как я впервые пришел в себя в больнице, первый, кого я увидел, был Ержи. Его склоненное надо мной лицо его было покрыто заживающими ссадинами. С большим трудом, шаг за шагом, моя память восстановила все произошедшее. Только «размотка» воспоминаний шла с конца. Сначала я вспомнил страшные картины пожара. А потом, одно за другим – бегство внутрь Стены, потом нападение неизвестных людей, потом свадебный праздник. И лишь потом – наши нескончаемые походы туда-сюда с грудами поклажи. И люди – Треххвостый, Чит, Гор, Меб, Ру… Меб и Ру! Я чуть не подскочил, поняв, что они остались под Стеной. Что с ними?! Но Ержи не дал мне спросить. Оглянувшись по сторонам, он приложил палец к губам и мягко опустил меня на подушку.
- Я решил молчать о том, что мы там были. Подумай – может, и тебе так покажется лучше.
Оказалось, что пожарные, которые нас спасли, приняли нас за праздных туристов, ошивавшихся вокруг Стены. Таких и в прежние времена было полно, а в дни так называемого «сабинянского конфликта» число удесятерилось. Пока мы находились на экскурсии, интернет и СМИ бурлили сабинянской темой. Шли дискуссии – направлять за Стену гуманитарную миссию или нет, вправе сабиняне жить своей жизнью или их нужно спасать от самих себя и т.д.. Переломным моментом стал побег из-за Стены неких дезертиров, которые рассказывали в телекамеры всякие ужасы о нашей тоталитарной секте. Вспомнив переодетых шпионов на свадьбе, я понял, как легко было изобразить этих «дезертиров». Странно лишь, что на эту идею не наткнулись раньше. Короче, в новостях запестрели не очень убедительные лица якобы сабинян, обрамленные нелепыми псевдо-индейскими прическами. Они рассказывали, что за Стеной совсем нечего есть, что дети в очередной раз голодают и что жрецы закапывают десятки трупов в день. Наиболее разумная часть аудитории требовала доказательств, но наименее разумная (и наиболее многочисленная) сразу поверила на слово. В итоге идея отправки «экспертной комиссии» победила, и кортеж автомобилей в сопровождении журналистов двинулся к Стене. Но самые главные решения были приняты кулуарно. И пока интернет придирчиво следил за каждым шагом комиссии, некое вооруженное и хорошо подготовленное формирование без опознавательных знаков высадилось на сабинянском берегу. Состояло оно, как я понял, из бойцов спецслужб двух государств, которые граничили с Сабинянией и всегда высказывали недвусмысленное пожелание присоединить к себе спорную территорию. Прежде никому и в голову не пришло бы, что эти государства способны действовать совместно – так много у них было политических противоречий. Однако ради захвата Сабинянии они смогли совершить невозможное. И в ту ночь в лесу около свадебной поляны мы наблюдали невиданное единение прежних противников.
Спецназовцам никто не встретился, потому что перед тем все население организованно снялось со стойбищ и двинулось к Стене. Они шли за нами по пятам, и только диву давались, почему прежде такой воинственный народ словно бы отказывается их замечать. Достаточно было расставить дозорных на большом радиусе, и десант бы обнаружили. Бойцы были так озадачены странным поведением противника, что не решались нападать, а только шли следом. И лишь тогда, когда наши сами прижали себя к Стене, и выжидать больше не имело смысла, они решились атаковать. Как потом оправдывались премьеры государств-участников агрессии, десант требовался лишь для гарантии безопасности комиссии. «Кроме того, сохранялась опасность того, что участники тоталитарной секты под названием «Сабиняния» могут спровоцировать конфликт, рискуя жизнями женщин и детей». Поэтому, видимо, решено было спровоцировать конфликт первыми. Нет, я готов подтвердить, что первый выстрел был с нашей стороны, а не от спецназовцев; но разве с точки зрения международного права государство, на территорию которого вторглись посторонние лица с оружием, не имеет право защищаться? Впрочем, об этом противоречии решили не вспоминать. Фэйковые «сабиняне» дополнительно подогрели гнев общественности, намекнув, что жрецы то ли думают убить пленных, то ли уже убили. Ну а потом, когда это оказалось ложью, да и сами «беглецы из-за Стены» куда-то растворились, инициаторы нападения предпочли обходить неудобные вопросы молчанием. Тем более, что дело было уже сделано. Сабиняния исчезла вместе со всеми жителями.
Когда я осознал это, сердце мое словно оторвалось от груди и ухнуло куда-то в пустоту. Их больше нет, они все погибли! Как такое возможно? В ответ Ержи лишь отвел глаза. Я понял, что он уже пережил этот ужас, и теперь ему немного легче – хотя бы оттого, что он занят утешением друга.
- Они знали, что погибнут? – прошептал я.
- Наверняка. Они к этому сами стремились. Вывели нас и других экскурсантов – и подорвали все бомбы.
Да, вот что спровоцировало пожар – бомбы. То, что мы видели на фоне ночного неба, было одновременной детонацией тысяч мощных боезарядов, которые, оказывается, были заложены под Стеной с момента ее постройки. Точнее, следует сказать «наверное заложены», потому что теперь об этом можно только гадать. Массовый самоподрыв свидетельствовал в пользу теории о деструктивной секте. А то, что сабиняне не были несчастными жертвами, доказывала гибель пары десятков спецназовцев, оказавшихся слишком близко от Стены. Они уже объявлены героями; по официальной версии, они пытались спасти женщин и детей, которых жрецы и солдаты заталкивали внутрь насильно. Узнав об этом, я в первую минуту хотел вскочить и, несмотря на слабость в теле, бежать рассказывать всем правду; но, увидев Ержи, грустно качающего головой, остановился.
- Они все равно нам не поверят, - сказал он. - Скажут, что сабинян вели в Стену под гипнозом. И тут трудно спорить, потому что в тот вечер и мы с тобой были под гипнозом, разве не помнишь?
Это было другое, хотел воскликнуть я, но промолчал. Да, со стороны все будет выглядеть именно так. Что бы мы не сказали, это будет использовано против сабинян. Теперь я понял, почему Ержи промолчал.
- Никто не спасся? – только и спросил я.
- Никого не нашли. Сам понимаешь, какая там была мощность взрыва. И температура пламени. Нашли несколько фрагментов костей, и все. Остальное перегорело в труху. Загадка, где и каким образом первые сабиняне нашли столько боеприпасов. Уже появилась версия, что во время рытья тоннелей они напоролись на немецкий склад времен Второй мировой войны. Это реалистично, потому что немцы здесь были, и любили использовать старые каменоломни, которых тут тоже было навалом еще со средневековья.
Каменоломни? Об этом я не знал. Впрочем, в нашей сабиняноведческой традиции не было информации даже о подземельях. О них знали только экскурсанты разных лет, которые помалкивали.
- Когда спасатели нашли эти подземелья, то сразу оказалось, что предания о каменоломнях в этом районе существовали, но никто из историков не знал, где именно они находились, потому что входы давно были замурованы. Должно быть, первые сектанты случайно раскопали их и решили использовать. А мы-то гадали, как они смогли построить целый подземный город кирками и лопатами. На самом деле, им пришлось только подновить ходы, и вывести их на поверхность. Основное было построено задолго до них.
Я грустно усмехнулся.
- Выходит, они унаследовали инфраструктуру нацистской Германии?
- Все верно. Сейчас этот факт все мусолят, называя их чуть ли не идейными фашистами. И знаешь, кто подливает масла в огонь, рассказывая о «противоречивой сабинянской идеологии»? Марк!
- Марк?! Значит, он выжил?
- Да, разумеется. И Марино тоже. Они пришли в сознание еще раньше меня, и сразу признались, что были на экскурсии. Поэтому их взяли в оборот, перевезли в какую-то дорогущую клинику, и теперь по телеку и в интернете регулярно появляются их интервью. Не сказать, чтобы Марк ругал сабинян – нет. Но ты же помнишь, он такой идейный демократ-антифашист, да к тому же еще и еврей. И он, конечно, не смог заставить себя скрыть правду, черт бы его побрал… А кое-какую правду следовало бы скрыть, как ты понимаешь. Но Марк рассказывал все по порядку, и хорошее, и плохое. И про расизм, и про негров, которые-де близки к животным, и про то, что в Сабинянии культ силы и здоровья, и слабым тут позволяют умереть, потому что так хочет Сабина, и все такое прочее…
- Погоди, но ведь это не совсем так! На самом деле…
Тут я задумался. На самом деле мне было трудно объяснить сабинянскую мораль даже самому себе, не то что другим. Я понял, что и у Марка та же проблема. Поэтому он просто рассказывает по порядку все, что видел и слышал.
- И очерняет наших друзей.
- Увы, да.
- А остальные экскурсанты? Они спаслись?
- По телевизору я видел Йоки и Тима. Похоже, их, как и нас, приняли за туристов, которые бродили снаружи Стены в надежде сфотографировать на крыше живого сабинянина… В репортаже их показали на больничной койке, но с ними все было в порядке. И так как у них никто не берет интервью, я догадываюсь, что они тоже решили себя не выдавать.
- А Ченг? Он погиб?
- Ченг? О, он оказался суперживучим. В ту ночь ему прострелили ногу. От боли он упал без сознания. Потом десантники спасли его, утащив подальше от пылающей Стены, а он после ругал их всяческими словами, называя главными убийцами Сабинянии.
- Но ведь так оно и есть.
- Верно. Хотя его они все-таки спасли. И Марию тоже.
- А Тошук?
- Его никто не видел. Скорее всего, сгинул вместе с сабинянами.
- И Эгр, и Чит, и Гор? И женихи с невестами? И Меб?
- И Ру. – Ержи горько покачал головой. – Они все остались под Стеной. Навсегда.
Через неделю меня выписали. Ержи к тому времени уже давно был здоров и жил в хостеле напротив больницы. Когда я впервые вышел на улицу, мне показалось, что я не видел города лет сто. Спросив себя, рад ли я возвращению, я, не задумываясь, ответил «нет». Вот только уходить теперь было некуда. Даже мечтать уйти – и то некуда. Наш странный, спорный, противоречивый рай исчез.
Еще когда я был на больничной койке, пришел какой-то полицейский офицер (судя по всему, невысокий чином) и опросил меня, записав ответы в блокнотик. Я сообщил ему ту версию, которую придумал Ержи – что мы с ним туристы, приехали специально поглазеть на сабинянскую Стену. Пошли ночью, потому что надеялись, что сабиняне будут под покровом темноты кого-то спускать вниз, и мы сфотографируем этот момент. В сети столько всего об этом писали… Ну а потом был взрыв, пожар, мы все побежали, а потом я упал и ничего не помню. Офицер записал подробно, но как-то устало: видимо, подобных зевак в ту ночь было спасено из-под Стены несколько сотен, и полиции уже надоело фиксировать одинаковые показания. Кажется, он даже по ошибке написал, что мы с Ержи – земляки. Меня кольнуло в сердце – я вспомнил, что точно такую же ошибку когда-то сделал Треххвостый. Теперь казалось, что это было очень давно.
Офицер пообещал, что свяжется с нами, чтобы еще что-то узнать, но так и не связался. Наши с Ержи телефоны сгорели вместе со Стеной, но, надо отдать должное социальной службе, нам быстро восстановили номера, выдав на первое время старенькие кнопочные аппараты. Ержи долго вертел свой в руках, будто не узнавая. Наконец он сказал, что был бы рад вообще никогда больше им не пользоваться. И компьютером тоже. Я возразил, что ведь его, наверное, будут искать родные. И правда, спустя всего полчаса позвонила его мать. Оказалось, она ничего не знала о том, куда именно уехал ее сын (Ержи скрывал правду, как и я, сочинив, что отправился в какой-то горный поход). Три дня назад он обещал выйти в зону досягаемости сотовой связи и позвонить, но не позвонил. Она уже хотела обращаться в полицию, но, слава Богу, он вдруг ответил. Правда, голос у сына какой-то странный. Ничего не случилось? Ержи сказал ей, что в горах нас застигла непогода, и мы просидели в палатке под перевалом лишние три дня. А удалось ли покорить ту вершину, о которой он так мечтал? Нет, печально сказал Ержи, не удалось.
Наконец, мы расселись по своим автобусам и поехали каждый своей дорогой. Никогда прежде путь домой не был таким тоскливым. Я понимал, что все лучшее в моей жизни осталось позади, и то, что я еще существую – лишь дань привычке. Но даже если бы я выпрыгнул из автобуса и побежал назад к морю, я не нашел бы там земли обетованной. Она теперь в прошлом, куда нет пути.
Казалось бы, я должен был жадно отслеживать все новости по сабинянской теме, но на деле это было последним, что мне хотелось заниматься. Мысль о том, что Сабинянии больше нет, что ее земля изуродована и растоптана, что по ней ходят чужие люди, была мне невыносима. Поэтому первое время по возвращении я боялся даже зайти в интернет – а вдруг в новостной ленте покажется знакомое слово? Сил хватало лишь на то, чтобы послушать или прочитать новости в пересказе Ержи. Он словно бы обезвреживал холодное оружие, которое они в себе таили, и после него они уже не могли пробить мне сердце.
Впрочем, все было предсказуемо, и я мог бы вообще ничего не читать. Сначала соседи Сабинянии, которые устроили ее разгром, с трепетом в голосе сообщили, что хотели бы сохранить «приморский заповедник для всего человечества». Мол, они намерены оставить в неприкосновенности девственный лес и берег – в том числе, в память о тех неразумных, но искренних людях, которые берегли его целых пятьдесят лет и отдали за него свои жизни. Общественность, услышав об этом, одобрительно загудела. Но сразу обнаружились сложности. Во-первых, в пожаре погибло много леса. Ержи говорил, что выжгло полосу шириной в 2-3 километра по периметру Стены, как с внутренней стороны, так и с внешней. Больше всего пострадал лес к западу от двух секций, что спускались к морю: в ту ночь дул ветер с востока. Президент той страны, чьи леса пострадали больше, заявил о своем праве возместить их за счет оставшейся нетронутой сабинянской территории. Разумеется, второй президент не мог этот так оставить, и тоже заявил о своих правах. Начались долгие нудные переговоры, в результате чего было принято решение: бывшая территория Сабинянии делится надвое между двумя соседями, но это будет что-то вроде национального парка двойного подчинения. Общественность опять зааплодировала. Однако выжженный лес все равно потерян, поэтому на его место будет «допустимо размещение рекреационно-познавательной инфраструктуры». Понятно, что сия инфраструктура будет «максимально бережно вписана в естественный ландшафт» и что «будут учтены все самые строгие требования к охране окружающей среды». Тут общественность насторожилась. В соцсетях появились проекты так называемого «туристического кластера национального парка «Сабиняния». Общественность возмутилась: использовать это название показалось кощунственным. Проектанты рассыпались в извинениях и название поменяли. Теперь нацпарк назывался «Дикое Средиземноморье». Получилось тяжеловесно, и парк все равно стали звать «Сабинянским». Что касается «рекреационной инфраструктуры», то сначала архитекторы представили коттеджный поселок из бунгало, внешне напоминающих сабинянские постройки. Они явно воспользовались рисунками Марка: прежде я нигде не видел столь детально прорисованных сабинянских домов. У Марка в блокноте их тоже не было, поэтому выходит, что он нарисовал их позже, уже по памяти. Уверен, что он сделал это не за деньги и не по заказу инвесторов «кластера»: просто творческий зуд заставил его выложить на бумаге все, что осталось в памяти. Конечно, проект мало походил на реальное сабинянское стойбище. Все постройки были раза в три больше и выше, и расположены намного чаще, чем в оригинале, что свидетельствовало о борьбе за коммерческую выгоду, но никак не за так чистоту первоисточника. Тут же появились многочисленные знатоки сабинянской культуры и искусства (некоторых из них я действительно знал по нашим пабликам, но полно было и совсем новых людей), которые взялись консультировать застройщиков. Вскоре первая очередь а-ля сабинянских гостиниц, ресторанов, коттеджей выросла на месте сожженного леса. К парку провели несколько новых дорог, чтобы туристам было комфортнее добираться. Но на этом дело не остановилось. На берегу моря застройщики обнаружили жилища, вырубленные в скалах. Сразу возникла идея чего-то вроде «этнокемпингов» на месте рыбацких стойбищ. Тем более что нашлись и готовые садки для рыборазведения. Вскоре восторженные проектанты уже обещали угощение туристов «ценными породами рыб, выращенными по аутентичной технологии», а также «сабинянскую этнорыбалку» на каяках ручной работы. Здесь общественность забурлила. А как же неприкосновенность сабинянской природы, возмутились экоактивисты. Но ведь сабиняне тоже вылавливали рыбу, и немало, парировали инициаторы этнопарка. «В целях сохранения уникальной природы будут установлены строгие квоты вылова и разведения, которые не превысят соответствующие цифры во времена существования общины», заявили они. Откуда проектировщикам известны эти цифры, так никто и не понял. Впрочем, появился еще один аргумент, из-за которого общественности пришлось, скрипя сердце, смириться. Как только Стена пала и Сабиняния исчезла, на территорию устремились толпы диких туристов и просто любопытных. Все стремились первыми ступить на запретную землю и выложить в соцсетях сэлфи типа «я в Сабинянии». Если охранять сухопутный периметр худо-бедно удавалось – обгорелые руины Стены были достаточно сложны для незаметного проникновения – то на побережье ситуация быстро стала выходить из-под контроля. В акватории замелькали белые пятнышки катеров и яхт. Предприимчивые судовладельцы начали высаживать на пляжи туристов. Модным мероприятием стал проход вдоль сабинянского берега на каяках, ночевка в скальных «гротах», как их называли, и фотографирование в псевдосабинянских костюмах. Разумеется, довольно быстро на девственных пляжах стал появляться мусор. Руководство парка попробовало было гонять туристов, но это быстро вызвало ответную реакцию: общественность заподозрила, что чиновники решили захватить нетронутые берега в свое личное пользование, и вскоре там появятся виллы всевозможных коррупционеров… Не сумев побороть хаос, пришлось его возглавить. Парк объявил об открытии собственных «резортов» на берегу, где все желающие могли бы насладиться нетронутой природой (впрочем, она быстро перестала быть таковой) за известные деньги и под строгим контролем. Это принесло плоды: мусор исчез, но берег оброс постройками (немногочисленных сабинянских пещерок для всех желающих не хватило) и наполнился гомоном и визгами отдыхающих.
Спасибо Ержи: он докладывал мне эти кошмарные новости ровным и спокойным голосом. И вместо истерики, которая неминуемо бы случилась, если бы я сам увидел все это по телевизору или в интернете, я принимал их со всем возможным смирением. «Это судьба, - думал я. – Она не хороша и не плоха. Это единственный путь, и с него не свернуть. Я волен страдать или не страдать из-за этого, но мой выбор ничего не изменит». А еще я думал, как на это смотрит богиня Сабина, если она существует. Но тут же возражал себе: нет, она должна была умереть вместе со своим миром. Она правила людьми, которые ее создали. Бог без верующих в него исчезает. Значит, лучше всего было забыть о Сабинянии, и озаботиться просто сохранением лесной территории, которая чудесным образом вдруг возникла посреди шумных средиземноморских курортов. Нельзя позволить людской жадности уничтожить этот дар! Это меня немного оживило. Я снова вышел в сеть, стал переписываться с коллегами по сабинянским пабликам. Но оказалось, что и задача-минимум – просто сохранить природу - была трудноисполнима. Незастроенный участок медленно, но верно сокращался. Отчасти это происходило из-за двойного административного подчинения парка. Каждое из двух государств-партнеров желало втиснуть на своей половине как можно больше построек, а лес сохранить за счет половины соседа. Но с таким подходом, понятно, ничего путного не получалось. Обе части дирекции постоянно ловили друг друга на превышении застроечных квот и иных нарушениях, а сами тем временем проводили все новые «экспертизы с привлечением авторитетных международных экспертов», чьи заключения разрешали им прирезать очередной кусочек леса к «туристическому кластеру». В какой-то момент появился проект экотроп – дорожек с деревянными настилами, которые должны были опутать своей сетью всю территорию. Сперва я обрадовался: страшно было подумать, как вытаптывали лес толпы отдыхающих в «кластере». Но оказалось, что экотропы ничуть не уменьшают человеческую нагрузку, а где-то даже увеличивают. Да – туристы теперь меньше ходили по земле, предпочитая удобное передвижение по настилам. Но если раньше большинство из них ограничивало свою «прогулку по девственной Сабинянии» вылазкой на ближайшую поляну и фотографированием (лазать по зарослям нравится, слава богу, не всем), то теперь люди сновали по всему лесу, оглашая окрестности стуком каблуков по доскам. Независимые ученые (не те, которые делали экспертизы для начальства парка, а действительно независимые) вскоре отметили уменьшение численности животных и птиц. Люди тревожили их абсолютно везде. Растениям тоже досталось, особенно красиво цветущим: как не строги были предупреждающие таблички, обещающие всякие кары за сбор цветов, публика постоянно выносила с троп упрятанные под одежду увядшие букетики. Кто-то предложил установить видеонаблюдение; соответственно, потребовалась и прокладка элеткросети. Экотропы для этого пришлось немного расширить, сделав как бы параллельную, техническую тропу. Ну а коли уж появилось электричество, то грех не сделать освещение! В интернете замелькали красивые ночные фото с вертолетов: внизу, в темноте леса, ветвились белые прожилки, словно кто-то и впрямь накинул на Сабинянию плотную сеть, не давая убежать. Но этого я уже не видел, потому что после начала строительства экотроп вторично, и уже окончательно, перестал следить за сабинянской темой, а выходы в интернет сократил до минимума.
- Не переживай ты так, - говорил мне по телефону Ержи. – Пойми, это уже не она. Ее действительно больше нет. Я даже имени ее не называю… Это как труп или кости умершего. Они же не являются тем человеком, который когда-то пользовался ими для жизни на Земле, верно? – Он осекся, потому что вспомнил то же, что и я – сабинянское пещерное кладбище и наши тогдашние разговоры. - Есть просто лес, который курочат какие-то уроды, - сказал он, помолчав. Но мало ли лесов, которые курочат уроды? Вполне себе девственных лесов. Амазонка там, Сибирь. Это – просто еще один такой лес.
Он снова умолк, потому что знал – как и я – что этот лес не такой, как все. У этого леса была душа, в которую были влюблены мы оба.
- Короче, тебе надо отвлечься. Можно, кстати, вписаться в борьбу за какой-нибудь другой лес, который еще можно спасти. У вас таких полно, да и у нас. Технику там останавливать, стволы деревьев обнимать, под трелевщики ложиться. Хоть почувствуем себя нужными.
- Да, наверное. Но мне кажется, я не смогу. Не потому, что боюсь лечь под трелевщик – хотя и боюсь, конечно. Но я просто я не вижу смысла в подобных действиях. За исключением того, чтобы почувствовать себя нужным. Но ведь это неправильно, верно?
- Как знаешь. Ну, давай хоть съездим куда-нибудь далеко, где есть еще дремучие леса. И где их не так рвут на части. У нас почти не осталось. Говорят, у вас есть.
И мы правда нашли такое место, и уехали. Ночами мы рыбачили на берегу маленькой вертлявой речки, зажатой в тиски стенами глухого бора, а днем валялись в палатке или у костра. Словом, вели себя как самые обычные офисные клерки, вырвавшиеся на свободу. Мы мало разговаривали, а еще меньше вспоминали вслух те несколько дней, что провели когда-то в другом лесу, далеко на юге, с видом на море. Интересно, думал я, сколько нужно времени, что мы начали не только жить, но и думать, мечтать, как обычные люди? Чтобы те несколько дней показались странным сном, уже исчезающим из памяти?
Потом мы вернулись – каждый в свой город, в свою квартиру и свой офис. Я немного успокоился – во всяком случае, через пару дней я уже без дрожи в пальцах решился открыть знакомый паблик и прочитать несколько заголовков на сабинянскую тему. Да, все верно. Отлегло. Ержи был прав. Сабиняния как будто отдалилась от меня, перестав наваливаться всей тяжестью, которая мешала дышать. Я прочел гневный пост Ченга – он, оказывается, стал теперь главным сабинянским ньюсмейкером. Горячо выступает против уничтожения территории. Бичует наглых коммерсантов, которые дорвались до заповедного леса. Что ж, молодец. Пожалуй, я напрасно был о нем дурного мнения. Ого, да его теперь цитируют везде. «Последний живой сабинянин» - так его нарекли журналисты. Видимо, Марк проявляется не так ярко. Вскоре я выяснил, что Ченг организовал и возглавил «Комитет памяти Сабинянии» и пишет книгу об этом уникальном феномене. Книга еще не вышла, и свои взгляды он излагает в многочисленных интервью и постах. Мария, как всегда, где-то рядом. Ее скупые сентенции тоже иногда проскальзывают. Марка комитет задвинул в коллаборационисты: считается, что он помогал застройщикам «этнопарка» своими рисунками. Понятно, что это полный бред. Однако сообщество сабинянолюбов, похоже, только разрослось. Теперь их объединяет светлая тоска по сгинувшему предмету любви. Мне кажется, это чувство более плодотворно, чем любовь к чему-то реально существуюшему. Теперь, когда настоящей Сабинянии нет, ее фанаты вправе представлять ее такой, какая она им больше по вкусу. Нет страха разочароваться, столкнувшись в противоречиями; тем более, что в светлых воспоминаниях Ченга противоречий наверняка и нет. Опять-таки, когда предмет любви исчезает из списка живых, можно не опасаться, что ты никогда не заслужишь его внимания. В фанатском воображении Сабиняния будет всегда дружелюбной и лояльной к тому, кто желает по ней «фанатеть». Я узнал, что уже прошел первый сабинянский фестиваль, где участники (под чутким руководством Ченга) наряжались в обмотки, заплетали косички и стреляли из луков. Фанаты разобрали себе настоящие сабинянские имена, и щеголяют в пабликах под никами Тошука, Меб, Сота, Ру… Странно, но меня это не резануло в сердце, как бывало ранее. Сабиняния окончательно превратилась в сказку, в бесконечный материал для творчества. Уже звучат идеи создать «сабинянский лагерь», который жил бы в соответствии с традициями погибшей общины. Думаю, до этого дойдет.
Я осилил даже фото и видео этнопарка. К счастью, нашу Сабинянию я не узнал. Среди деревьев и домиков, сработанных в непонятном этническом стиле бродили влюбленные парочки, пенсионеры и мамы с детьми. Попадались и «фанаты» в аляповатых псевдосабинянских костюмах, жующие жвачку и попивающие воду из пластиковых бутылок. На одном фото мне бросился в глаза длинный и высокий вал, покрытый газонной травкой. Выяснилось, что это остатки Стены. Чтобы публика не лазала среди обломков, которые могли обрушиться, дирекция распорядилась засыпать ее толстым слоем земли. Вал повторял периметр Стены, а в одном месте вдавался внутрь небольшим каплевидным полуостровом – это была Библиотека. Ее тоже разрушило взрывом. Похоже, та же судьба постигла и сеть подземелий. Во всяком случае, продавцы этноуслуг почему-то не предлагали «увлекательных туров по загадочному подземному городу». Значит, благодетельная немецкая взрывчатка спасла их от любопытных глаз. И кости в пещерном кладбище наконец-то засыпало землей. Я грустно усмехнулся, вспомнив о компьютерных комнатах: они тоже погребены под завалами, словно какой-то древний артефакт. То-то, наверное, удивятся археологи будущего, когда раскопают подземные ходы и увидят небывалое сочетание – склады костей и ноутбуки. Правда, вряд ли от техники к тому времени что-то останется. Что бы там ни говорили, что пластик вечен, не думаю, что крошево из корпусов и микросхем обратило на себя чье-то внимание. Да и наверняка их расплавило взрывом. Сабиняния заботливо уничтожила почти все свои материальные следы, чтобы избавить нас и от тоски, и от бесплодной надежды. Ее больше нет. Сознание этого больше не приводило меня в отчаяние, но, напротив, сообщало душе какое-то непривычное умиротворение. Я оказался стоящим посреди белого поля, чистого листа – ни позади, ни впереди меня ничего не было. И именно сейчас, когда можно было ни о чем не сожалеть, не мечтать, никуда не стремиться, я начал возвращаться к себе самому. Прошлое лежало на дне души тихой, теплой грустью, которая больше не саднила, не доставляла боли. Я оглядывался по сторонам, словно был пришельцем в этом мире, и все казалось мне новым и приятным. Люди больше не раздражали меня оттого, что они – не сабиняне. Их было не с кем сравнить, небесный эталон исчез. Оказалось, что они тоже разные, симпатичные и не очень. Но главное, что есть и симпатичные, и на таких хочется остановить взгляд, перекинуться словом. Случалось, я часами бродил по городу, вовсю разглядывая прохожих, наблюдая за ними в кафе, в магазинах, в парках. Это были те, с кем мне предстояло провести остаток жизни на одной планете. Я словно заново знакомился с ними. И, право, меня вовсе не огорчало такое соседство, даже наоборот.
Однажды я сидел в кафе и доедал сладкую булочку, запивая ее чаем. Время было обеденное, и свободных мест почти не было. Посетители скромно сидели, уставившись в свои чашки и тарелки, стараясь не задевать взглядами соседей. Повинуясь этому неписанному закону, я выбрал место за длинным столом так, чтобы напротив меня никого не было. Так же поступили и другие, и в результате сам собою возник шахматный порядок: у каждого из сидящих оказалось по двое соседей наискосок через стол. Это позволяло делать вид, что находишься в одиночестве. Но в какой-то момент я вдруг понял, что не один: человек, которых сидел наискосок справа, разрушил свое одиночество и покушался на мое, настойчиво стучась взглядом. Делать было нечего. Я поднял глаза и… остолбенел. Это лицо я менее всего ожидал увидеть, и не только в декорациях городского кафе, но и где бы то ни было. Светлые волосы, частью заплетенные в косички, рассыпавшиеся по плечам. Близко посаженные серые глаза. И – она сразу вспыхнула, как только поймала мой ответный взгляд – широкая добрая улыбка. Не может быть, ведь это… Я быстро окинул взглядом его одежду – поношенная темная куртка, джинсы, футболка. Словно внизу был один человек, а вверху – другой. Но это был он, это был Эгр, Треххвостый! Правда, трех хвостов больше не было.
- Это… ты?
Эгр кивнул.
- Но как ты… Где… Как ты выжил?! Каким образом? И где остальные?
Эгр наклонился над столом, чтобы быть поближе, однако передвигаться на место напротив меня не стал.
- Остальных немного. Нескольких человек не задело взрывом, и мы выбрались через подземный ход.
- А…
Я хотел сказать «а Меб и Ру», но Эгр предупредительно помотал головой.
- Нет. И те, кто остались, стали другими. Теперь у нас другие имена.
- Но как это – другими? Разве нет больше сабинян? Нет богини Сабины?
- Есть. Но наша земля погибла. Чтобы сохранить нас самих и нашу богиню, мы должны жить по-другому.
- Где вы теперь?
- По-разному и в разных местах. Но все равно мы все вместе.
Я протянул руку и потрогал пальцы Эгра. Они были теплыми, даже горячими.
- Сомневаешься, что я существую?
- Теперь нет… - Вдруг я вспомнил то, что давно-давно хотел спросить у него. – Скажи, почему вы сдали Сабинянию? Почему позволили врагам растоптать ее?
Он не опустил глаз, продолжая смотреть на меня спокойно и прямо.
- Это не мы сдали Сабинянию, а вы. Весь мир.
Я от удивления раскрыл рот.
- У нас не осталось сторонников, - продолжал он. – Прежде мы существовали лишь потому, что много людей за Стеной этого хотели. Мы были символом, мечтой, залогом чего-то светлого и правильного. На деле наша жизнь была отнюдь не сладкой, ты это знаешь. Непросто персонифицировать собою чью-то мечту. Но мы старались. Однако пришел момент, и мечта раскололась. Слишком много людей стали сомневаться, нужны ли мы, стоит ли того наша жертва. С этого момента мы были обречены. Если бы в нас верили, то мы смогли бы отразить впятеро большую силу, чем та, что на нас напала. Понимаешь, мы же жили в Сабинянии не для себя, а для всех остальных. Чтобы у каждого в душе сохранялась надежда, что кто-то там, внутри Стены, своей жизнью возводит храм, на который у меня самого нет сил. Мы были как жрецы этого храма. Но люди отвернулись, храм стал не нужен. И он пал.
- Как же вы живете? Без храма?
- Кое-кому мы еще нужны. Пока такие остались, мы живы. Но их мало, поэтому и нас мало. Сейчас большинство людей довольны своей жизнью. А зачем храм, если все хорошо? Во всяком случае, зачем храм суровый и жесткий, который требует жертв?
Он умолк.
- Могу ли я встретиться с вами? С остальными? – несмело спросил я.
- Ты встретишься с нами, когда это снова будет тебе нужно. Пока что – сознайся себе в этом – ты примирился с жизнью и не хочешь перемен. Конечно, ты скучаешь по мечте, и временами тебе очень тоскливо. Но этого мало. Когда тоска одолеет тебя так, что ради избавления ты будешь готов принести в жертву все, что тебя окружает – тогда мы снова будем рядом. Но не раньше. Ты же сам знаешь, что Сабиняния – это вовсе не счастье. Это тяжелая ноша, которая помогает спастись от другого груза, еще более тяжкого. Но сейчас тебе легко. Поэтому я оставлю тебя. Возможно, навсегда. А возможно, что и нет.
Он неторопливо повернулся и встал. Я молча смотрел в тарелку перед собой. Слова его стучали в пустой голове, как долгий звон в колоколе. Краем глаза я продолжал следить за его фигурой – вот он подошел к стойке, чтобы расплатиться, задержался там, слился с группой людей, что высматривали на витрине пирожные… Я поднял взгляд. Где же он? Вот группа у витрины, вот стойка. Никто точно не отделялся от нее и проходил к дверям. Я бы заметил. Но среди стоящих у стойки Эгра не было. Не было его и среди сидящих за столами. Не было и среди официантов и барменов. Он просто растворился, словно и не приходил сюда. Я бросил взгляд на его место за столом. Там было пусто, и даже стаканчик из-под чая исчез. Напрасно я выбегал на улицу, напрасно заглядывал в глаза сотрапезникам, смущенным моим вниманием – Эгра не было нигде и не в ком.
«Когда тоска одолеет тебя так, что ради избавления ты будешь готов принести в жертву все, что тебя окружает», - повторил я и оглянулся вокруг. Весеннее солнце лежало яркими пятнами на полу, стенах и столах, обещая на улице еще больше себя – стоило только выйти за дверь. «Он прав», подумал я. Я встал, аккуратно составил на прилавок грязную посуду, расплатился и вышел.
…Конец…