Печерский Александр Аронович (1909-1990) - руководитель единственного успешного восстания в лагере смерти в годы Второй мировой войны.
14 октября 1943 года узники подняли восстание в лагере смерти Собибор.
*********************************************************
Собибор отличался от других концлагерей тем, что узников здесь надолго не задерживали.
Всех вновь прибывших в основном уничтожали в первые же дни, а те, кто был
оставлен для работы в лагере, в живых оставались считанные месяцы.
Так что времени для подготовки и организации восстания у заключённых практически
не было.
К примеру, из той партии военнопленных евреев, с которой прибыл в Собибор
Печерский, из шестисот человек более пятисот были сразу же отправлены в газовые
камеры и лишь восемьдесят человек оставили для работы в лагере. Но и их участь
была предрешена - в скором времени им предстояло отправиться вслед за своими предшественниками.
Но даже учитывая все эти обстоятельства, всё-таки трудно представить, что за
столь короткий срок пребывания Печерского в лагере (с 23 сентября по 14 октября
1943 года), было возможно подготовить и организовать всеобщий побег узников.
Однако, как оказалось, эта подготовка началась ещё в июле-августе того же года.
- К моменту прибытия военнопленных евреев в Собибор, там уже была подпольная организация заключённых. Её возглавлял сын польского раввина Леон Фельдхендлер, - вспоминал на встрече бывших узников концлагеря один из участников восстания
Семён Розенфельд. - Узнав, что среди прибывших есть советский командир,
Александр Печерский, подпольщики ознакомили его с планом восстания и побега
из лагеря. Они предполагали пригласить немцев-охранников, одного за другим,
в мастерские "забрать заказы" и там их убить. А после прорываться через ограждения. Лагерь хорошо охранялся: караульные на вышках с пулемётами, три ряда колючей проволоки, минное поле и ров с водой.
Подпольщики-заговорщики во главе с их первоначальным организатором Леоном Фельдхендлером, приглядевшись к Сашко (так между собой называли Печерского
узники), прониклись к нему доверием и уважением. И предложили ему возглавить восстание, так как лучшей кандидатуры, по их мнению, трудно было отыскать.
Во-первых, всё-таки он был командиром-красноармейцем; во-вторых, старше многих,
ему уже исполнилось тридцать четыре года; и в-третьих, обладал соответствующими человеческими качествами, сохранив при всём при том в себе внутреннее достоинство
и самоуважение.
На тайном совете большинство узников согласились действовать согласно плану русского офицера. Перед пленниками стояла задача: уничтожить руководство лагеря, перебить
охрану, захватить оружие и вырваться на свободу. Самую тяжёлую часть плана
доверили тем, кто имел навыки рукопашных схваток - им было проще справиться с охранниками.
Менее чем за месяц был проделан огромный объём подготовительных работ.
Хладнокровное спокойствие и уверенность Печерского передавались всем остальным.
Со временем узники превратились в обученный отряд, способный действовать слаженно
и чётко. Гитлеровцы и не догадывались о подготовке к восстанию. Подпольщики
тщательно скрывали свой замысел, который в случае обнаружения, привёл бы
к провалу.
Решено было, что бежать должны все. Правда, поначалу некоторые подпольщики
выражали сомнение в необходимости этого всеобщего охвата: мало ли кто как
отреагирует на их предстоящие планы и всё станет известно эсэсовцам.
Но Печерский убедил сомневающихся, что шанс вырваться на свободу необходимо предоставить каждому. Ему было важно спасти всех.
Предстояло убедить каждого узника, что иного выхода ни у кого просто нет.
Да, риск большой. Однако надежда вырваться на свободу дорогого стоит. Тогда как
с другой стороны, оставшимся в лагере после восстания так или иначе грозила
неминуемая смерть.
Нужно было как-то донести до людей, окончательно отчаявшихся, утративших желание
жить и принимающих любой смертельный исход попросту как самоубийство, ибо не
видели уже никакого смысла цепляться за жизнь, за эту жизнь, за такую жизнь...
что бороться всё-таки стоит и что шанс спастись есть.
"Человек не свободен от условий. Но он свободен занять позицию по отношению
к ним. Условия не обусловливают его полностью. От него - в пределах ограничений - зависит, сдастся ли он, уступит ли он условиям. Он может также подняться над
ними и таким образом открыться и войти в человеческое измерение". (Виктор Франкл)
"Теперь издалека всё это кажется не столь существенным, но тогда для меня было
крайне важно. Можно сформулировать в одной фразе главную проблему всего периода заключения защитить свою душу так, что если посчастливиться выйти из лагеря, то вернуться на свободу тем же человеком, каким был до заключения. (...)
Кроме травматизации, гестапо использовало чаще всего ещё три метода уничтожения
всякой личной автономии. Первый - насильственно привить каждому заключенному психологию и поведение ребёнка. Второй - заставить заключённого подавить свою индивидуальность, чтобы все слились в единую аморфную массу. Третий - разрушить способность человека к самопознанию, предвидению и, следовательно, его готовности
к будущему.". (Бруно Беттельхейм)
"Изучение лагерной жизни позволяет предположить, что в условиях крайней изоляции влияние окружающей обстановки на личность может стать тотальным. Выживание
человека тогда зависит от его способности сохранить за собой некоторую область
свободного поведения, удержать контроль над какими-то важными аспектами жизни, несмотря на условия, которые кажутся непреодолимыми.
Чтобы остаться человеком, не стать тенью СС, необходимо было выявить достаточно
важные для вас жизненные ситуации, которыми вы могли бы управлять."
(Бруно Беттельхейм)
"Пропадала уверенность, что твои поступки имеют хоть какой-то смысл, поэтому
многие заключенные просто переставали действовать. Но переставая действовать, они
вскоре переставали жить."
"Заключенные, усвоившие постоянно внушаемую СС мысль, что им не на что надеяться,
что они смогут выйти из лагеря только в виде трупа, поверившие, что они никак не
могут влиять на своё положение - такие заключенные становились в буквальном
смысле ходячими трупами.". (Бруно Беттельхейм)
"... Но в той чрезвычайно пограничной ситуации, в которой находился человек
в лагере, тот смысл, стремлению к осуществлению которого он должен был посвятить
себя, должен был быть настолько безусловным, чтобы он охватывал не только жизнь,
но и страдание и смерть."
(...) При этом следует, конечно, различать безусловность, с одной стороны, и общепринятость - с другой (...)
Безусловный смысл, на который мы указывали в лагере сомневающимся и отчаявшимся
в нём людям, отнюдь не был расплывчатым, скорее как раз наоборот, это был
конкретный, наиконтрейнейший смысл их личного существования.
Это можно пояснить следующим примером: как-то раз в лагере передо мной сидели
два человека, оба решившие покончить с собой. Оба твердили стереотипную формулу,
которую то и дело слышишь в лагере: "Мне больше нечего ждать от жизни".
Нужно было попытаться произвести в них коперниковский переворот, чтобы они уже
не спрашивали, ждать ли и что им ждать от жизни, а получили представление о том,
что, наоборот, жизнь ожидает их, что каждого из них, да и вообще каждого, что-то
или кто-то ждёт - дело или человек.
Действительно, очень скоро обнаружилось, что, вне зависимости от того, что оба
узника ожидали от жизни, их в жизни ожидали вполне конкретные задачи.
Выяснилось, что один из них издает серию книг по географии, но эта серия ещё
не завершена, а у второго за границей есть дочь, которая безумно любит его.
Таким образом одного ждало дело, а другого - человек. Оба в равной степени
получали тем самым подтверждение своей уникальности и незаменимости, которая
может придать жизни безусловный смысл, невзирая на страдания. Первый был
незаменимым в своей научной деятельности, так же как второй - в любви своей
дочери." (Виктор Франкл)
Однако "люди, с которыми приходилось иметь дело, в среднем, как правило, не
могли рассчитывать на выживание. Что можно было сказать им?
Но и здесь обнаруживалось, что в сознании каждого незримо присутствует кто-то,
кого, может быть, уже давно нет в живых, но он всё же каким-то образом
присутствует здесь и сейчас как интимнейший собеседник, Ты. Для многих это был
первый, последний и вечный собеседник - Бог. Кто бы, однако, ни занимал это
место высшей и последней инстанции, важен был лишь задаваемый себе вопрос:
"Что Он ждёт от меня?" - что означало: "Какое отношение?" В конечном счёте
было важно именно отношение к страданиям и смерти, с которым человек был готов
страдать и умереть.". (Виктор Франкл)
"Человеку важно умереть своей смертью(...). Своей - значит, осмысленной, хотя и
по-разному: ведь смысл смерти, точно так же, как и смысл жизни, у каждого свой,
глубоко личный. Тем самым "наша" смерть задана нам, и мы несём ответственность
по отношению к задаче жизни. Ответственность - перед кем, перед какой инстанцией?
Кто мог бы ответить на этот вопрос другому? Разве не решает в конечном счёте
каждый для себя этот последний вопрос? Какое имеет значение, если, например,
один из соседей по бараку ощутил эту ответственность перед своей совестью, другой - перед своим богом и третий - перед человеком, который был далеко. Во всяком
случае, каждый из них знал, кто требует от него, чтобы он "был достоин своих
мучений, как сказал Достоевский, и кто ожидает, что он "умрёт своей смертью."
(Виктор Франкл)
"Обычно человек живёт в царстве жизни; в концлагере же люди жили в царстве
смерти. В царстве жизни можно уйти из жизни, совершив самоубийство; в концлагере можно было уйти только в духовную жизнь.
"Только те могли уйти из царства смерти, кто мог вести духовную жизнь, - пишет
Коэн. - Если кто-то переставал ценить духовное, спасения не было, и ему приходил
конец. Сильное влечение к жизни при отсутствии духовной жизни приводило лишь к самоубийству"." (Виктор Франкл)