Lafcadio Hearn: At the Cemetery
- Пойдем со мной, - сказал он, - чтобы ты мог увидеть контраст между бедностью и богатством, между величием и скромностью, даже между рангами мертвецов, - ибо истинно сказано, что существуют поучения в камнях.
И я прошел с ним через египетские ворота и за пилоны в Аллею Кипарисов; и он показал мне обитель богачей в Городе Вечного Сна - массивные гробницы из резного мрамора, белых ангелов, скорбящих в камне, бледные символы на урнах и имена, написанные на гранитных табличках буквами из золота. Но я сказал ему:
- Меня это не интересует; эти могилы - всего лишь предания о богатстве, когда-то принадлежавшем людям, живущим теперь там, где богатство ничего не стоит, и где все они покоятся в прахе.
Тогда мой друг тихонько засмеялся про себя и, взяв меня за руку, повел в темное место, где деревья стояли, согнувшись под лежащей на них тяжестью серого мха, и отбрасывали колышущиеся силуэты на стены катакомб, опоясывающих кладбище. Здесь мертвые были пересчитаны и громоздились на мраморных полках, словно документы, которые никто не мог уничтожить, но которые мало кто хотел бы прочитать, - архивы нашего некрополя. И указал он на мраморную табличку, закрывающую отверстие одного из маленьких отсеков в самом низу катакомб, почти на уровне травы у наших ног.
Там не было ни надписи, ни имени, ни венка, ни вазы. Но чья-то рука вылепила перед табличкой крохотную клумбу - небольшой садик дюймов двенадцати в ширину и глубину - и окружила ее бордюром из розоватых ракушек, а черную почву посыпала белым песком, сквозь который проросли зеленые листья и бутоны молодых растений.
- Ничто иное, кроме любви, не могло создать это, - сказал мой спутник, когда тень нежности скользнула по его лицу, - этот песок привезен сюда издалека с морских берегов.
Тогда я взглянул и вспомнил пустоши, что когда-то видел, где песчаные волны перекатываются с сухим и шуршащим звуком, где не было жизни, и не рос ни один лист, где все было наполнено смертью и бесплодием. А здесь растения цвели среди песка! - пустыня расцвела! - любовь жила среди смерти! И я увидел отпечаток руки, детской ладошки - крошечных пальчиков, которые создали этот маленький садик и разровняли песок над корнями цветов.
- На могиле нет имени, - послышался голос моего друга, который стоял рядом со мной. - Но почему оно там должно быть?
Действительно, почему? - подумал я. Почему мир должен знать сладкую тайну любви этого ребенка? Зачем лишенным сочувствия глазам читать легенду о его горе? Разве мало того, что те, кто любил умершего, знают место его упокоения и приходят сюда, чтобы шептать ему в его сне без сновидений?
Я сказал «он»; ибо каким-то образом вид этого садика вызвал у меня в голове странное видение, фантазию о мертвецах. Раковины и песок были не такими, что обычно используют на кладбищах. Их привезли издалека - с ворчащих берегов Мексиканского залива.
И поэтому образы призрачного моря возникли передо мной, и мистические корабли, качающиеся в своей агонии на темных волнах, и грезы о диких берегах, где поросшие водорослями скелеты затонувших кораблей лежат, погребенные в наносах песка.
А еще я подумал: возможно, это был моряк, и любящие люди, которые время от времени приходят навестить место его упокоения, когда-то ждали, всматривались в горизонт и оплакивали корабль, который так и не вернулся.
Но когда море отдало своих мертвецов, они отнесли его в родной город, и положили в эту скромную могилу, принесли сюда песок, который целовали волны, и розовоухие раковины, в чьих таинственных спиралях вечно звучит стон океана.
И время от времени его дочь приходит сюда, чтобы посадить хрупкий цветок и разгладить песок своими крошечными пальчиками, тихо разговаривая при этом - возможно, лишь сама с собой - возможно, с умершим отцом, который навещает ее во сне.