«Детям моим. Воспоминания прошлых лет». К 140-летию со дня рождения П.А. Флоренского.
Лекция была подготовлена и прочитана в марте 2022 года на занятиях лектория «Культура и мы» в библиотеке им. Д.С. Лихачёва и лектория «Время культуры» в библиотеке им. Н.В. Гоголя города Новокузнецка.
Ранее я обращалась к этой теме:
Лекция «Завещание Павла Флоренского» (2017): http://proza.ru/2017/01/22/1651
Лекция «Пребывает вечно. Письма Павла Флоренского» (2019): http://proza.ru/2019/01/20/1439
И снова Флоренский - с его мыслями, думами о семье, детях, - в неразрывной связи с событиями внешней и внутренней жизни.
ПЛАН занятия:
1. Лекция-сообщение «Детям моим. Воспоминания прошлых лет» с презентацией, 35-40 мин.
2. Видеофильм «Незабвенные. Павел Флоренский». Детский семейный образовательный телеканал «Радость моя», 2021 год. Длительность видео 35 мин.
Размещён на электронном ресурсе Youtube, доступ по ссылке: https://www.youtube.com/watch?v=DVUocpxLZEA
3. Обсуждение
В основе лекции – заметки П.А. Флоренского о своём детстве и ранней юности, о семье и роде, о формировании своего характера и устремлений. Этот монолог, обращённый к своим детям, о. Павел так и назвал: «Детям моим. Воспоминанья прошлых дней».
П.В. Флоренский, старший внук о. Павла, назвал эти воспоминания «исследованием о формировании самого себя». По словам другого внука о. Павла, игумена Андроника (Трубачёва), «это очень конкретное, написанное с практической целью обращение к своим детям, грядущим в мир» [1, c.15].
*
«1916.IX.7. Ночь. После подготовки к службе: канун Рождества Пресвятой Богородицы. Пишу на аналое, при лампаде…».
Так начинается повествование отца Павла. Наверное, в эти минуты он представлял своих маленьких сыновей, спящих дома: старшему Васе 5 лет, Кире (Кириллу) нет и года. Отцу Павлу 34 года.
Позади учёба в Московском университете на физико-математическом факультете «по отделению чистой математики» (1900-1904), обучение в Московской духовной Академии (1904-1908), затем преподавание студентам МДА курса истории философии (с 1908 г.).
В 1910 году – женитьба на Анне Михайловне Гиацинтовой. В 1911 году принял сан священника.
С 1912 г. служит в домовом храме св. Марии Магдалины приюта сестёр милосердия Красного Креста в Сергиевом Посаде. С 1914 года - магистр богословия, экстраординарный профессор.
В 1915 году, во время первой мировой войны, в течение месяца исполнял обязанности священника (а также санитара) в походной церкви военно-санитарного поезда.
Свои воспоминания о. Павел Флоренский будет записывать ещё в течение девяти лет (7 сентября 1916 года - 6 сентября 1925 года). В них освещён период его жизни от рождения (1882 г.) до поступления в Московский университет (1900 г.).
*
Отец Александр Иванович Флоренский (1850-1908), сын военного врача, образованный инженер и талантливый ученый, высокопоставленный чиновник Министерства путей сообщения России. Мать Ольга (Саломэ) Павловна, урожденная Сапарова (1859-1951), происходила из знатного армяно-грузинского рода.
Павел, старший ребёнок в семье, родился 9 (21) января 1882 года в местечке Евлах, в Закавказской степи (Азербайджан). Через несколько месяцев семья переехал в Тифлис. Крестили Павла в церкви святого Давида, старинном храме Грузинской православной церкви, рядом с храмом - могила А.С. Грибоедова.
Всего в этой семье было семь детей.
Павел (1882-1937) - священник; Юлия (1884–1947) - врач-психиатр; Елизавета (1886–1967) - художница; Александр (1888–1938) - геолог, этнограф; Ольга (1890–1914) - художница; Раиса (1894–1932) - художница; Андрей (1899–1961) - военный инженер.
Большое влияние на маленького Павла оказала тётя Юля, Юлия Ивановна Флоренская (1848-1894), родная сестра отца. Она вошла в семью своего брата ещё до рождения Павла и была ему другом, и товарищем, и учителем. Умерла от болезни, когда мальчику было 12 лет.
*
Воспоминания объединены в отдельные главы: Раннее детство; Пристань и бульвар. Батум; Природа; Религия; Особенное; Наука; Обвал.
1. Раннее детство («уединённый остров»)
В этой главе Павел Флоренский рассказывает о своих родителях, построивших свою семью как «замкнутый мирок», «рай», «существование, отрезанное от общественной среды и от прошлого». Говорит, что «и отец мой, и мать выпали из своих родов, … нить живого предания выпала из рук их». «Я рос без прошлого». [1, c.26].
О.Павел вспоминает о первых ярких событиях, оставивших неизгладимый след в его детской душе, например, прививка оспы.
Как мистическое событие он воспринимает работу точильщика ножей. «Предо мною разверзались ужасные таинства природы … вечное вращение, ноуменальный огонь». Сам точильщик ножей явился как «дух земли, великое существо, несоизмеримое со мною» [1, c.32].
И ещё ряд ярких событий раннего детства были окрашены подобным мистическим чувством («Обезьяна» [1, c.34-35], «Яды» [1, c.43-44] и другие).
2. Пристань и бульвар. Батум (записано в 1919-1920 гг.)
Когда семья жила в Батуме, маленький Павля полюбил море. Часто это были прогулки с отцом или тётей Юлей.
«Редкий день проходил без того, чтобы мы не побывали на берегу два или три раза… Никогда впечатление от него не скользило по душе, всегда впивалось всем существом».… Разыскивали цветные камушки, пробовали на вкус морскую воду, «удивлялись её горько-солёному вкусу. Совсем слёзы. И не значит ли это, что и сам я – из той же морской воды?» [1, c.45-47].
«Того моря, блаженного моря блаженного детства, уже не видать мне – разве что в себе самом… На берегу моря я чувствовал себя перед родимой, одинокой, таинственной и бесконечной Вечностью – из которой всё течёт и в которую всё возвращается» [1, c.50].
3. Природа (записано в апреле 1923 г.)
«Мне странно думать сейчас, … что в такой насыщенной взаимным признанием и взаимною любовью семье, как наша, такой впечатлительный и нежный, … каким я был, … единственной моей возлюбленной была Природа». [1, c.63].
«…при психической и нервной крепости, я всё же был всегда впечатляем до самозабвения, всегда был упоён цветами, запахами, звуками и формами. … Радость бытия, полнота бытия и острый интерес переполняли всё мое существо. … Растения, камни, птицы, животные … атмосферные явления, цвета, запахи, вкусы, небесные светила и события в подземном мире сплетаются между собою многообразными связями, образуют ткань всемирного соответствия…». [1, c.85-86].
«Папа любил и считал полезным устраивать нам прогулки по окрестностям Батума. Нанимался фаэтон, делался запас провизии … и мы с волнением катили по одному из шоссе. Любимым и часто посещаемым местом таких прогулок была первая станция строившейся отцом моим Батумо-Ахалцыхской шоссейной дороги – Аджарис-Цхали». [1, c.95].
«Папа рассказывал … о выплавке меди из медного колчедана, … добыча колчедана производится тут же неподалеку, и я внутренне горжусь, что наш Батум не лишен настоящей руды, т. е. какой-то связи с подземным миром, где могут быть подземные шахты и коридоры, вводящие в самую преисподнюю, … и туманная пока возможность встречи с гномами.
И ещё более волнует меня рассказ папы о золотоносном песке. Я, конечно, хорошо помню поход аргонавтов в Колхиду за золотым руном. И давно усвоил, что эти "мифические места" – именно те, где мы живем, и что миф столь же реален, как и сам я, и наша Колхида. … Знал я также, что доселе стоит скала в Рионском ущелии, на которой был распят Прометей… Греческий миф мне был близок, а земля, по которой я ходил, пропитана испарениями античности…» [1, c.97].
«На Аджарском шоссе я с детства приучился видеть землю не только с поверхности, а и в разрезе, … мои позднейшие религиозно-философские убеждения вышли не из философских книг, … а из детских наблюдений. … Я привык видеть корни вещей. Эта привычка зрения потом проросла всё мышление и определила основной характер его – стремление двигаться по вертикали и малую заинтересованность в горизонтали». [1, c.99].
В 1935 году, находясь в заключении на Соловках, о.Павел пишет семье:
«Ни одно место не оставило во мне столько тёплых воспоминаний, как старый Батум 1880-х годов. Помню, … как папа насаждал сад при инженерной сторожке. Помню ковры фиалок и цикламенов, которые собирал до изнеможения.
… Лет шесть тому назад я был в Аджарисцхали и почти не узнал его. От сторожки остались одни развалины. Сад заглох и попросту не существует…
Всё проходит, но всё остаётся. Это моё самое заветное ощущение, что ничего не уходит совсем, ничего не пропадает, а где-то и как-то хранится. Ценность пребывает, хотя мы и перестаём воспринимать её. И подвиги, хотя бы о них все забыли, пребывают как-то и дают свои плоды. Вот поэтому-то, хоть и жаль прошлого, но есть живое ощущение его вечности…. Мне кажется, все люди … в глубине души ощущают также. Без этого жизнь стала бы безсмысленной и пустою» (6 – 7 апреля 1935 г., быв. Филиппова пустынь)». [2, c.469-470].
4. Религия (записано в апреле-мае 1923 г.)
«Родители мои хотели восстановить в семье рай и детей своих держать в этом первозданном саде. … Но в этом рае не было религии. … Никогда нам не говорили, что Бога нет, или что религия – суеверие, … как не говорилось и обратного. …
Когда мы гуляли, папа иногда, как-то вскользь, бросал фразу о Высшем Существе, и я никогда не слышал, чтобы он отрицал Его личность…
Иногда папа употреблял слово Божество или Бог с оговоркою: "То, что называют Богом", или "Высшее Существо, Которому дают имя Бог". Этими оговорками он хотел подчеркнуть мне и себе … несоизмеримость Высшего Существа с человеческим познанием и с человеческим словом». [1, c.117-118].
«Папа не проявлял своей принадлежности к Православной Церкви из боязни … напомнить о своем православии маме, а мама старалась воздать ему тою же деликатностью и поступала так же в отношении Церкви Армяно-григорианской». [1, c.129].
«Если мать оставила для него свой род и свой народ, то и ему, чтобы восстановить равенство, не оставалось ничего, как сделать то же в отношении своего рода и своего народа. При этом была захвачена и Церковь». [1, c.136-137].
Соприкосновения с церковью, конечно были: бытовые ритуальные - вроде крещения детей или пасхального стола.
Но: «... Меня никогда не водили в церковь, ни с кем не говорил я на темы религиозные, не знал даже, как креститься. Между тем я чувствовал, что есть целая область жизни, значительная, таинственная ... Втайне я влекся к ней, но … не смел о ней спрашивать». [1, c.145].
5. Особенное (записано в июне-июле 1920 г.)
«Необычное, невиданное, странное по формам, цветам, запахам или звукам, всё очень большое или очень малое, все далёкое, все разрушающее замкнутые границы привычного … было магнитом … всего моего существа. Ибо всё существо мое, как только я почувствую это особенное, бывало, ринется навстречу ему, и ни уговоры, ни трудности, ни страх не способны удержать меня, – если только мне нечто представилось как первоявление». [1, c. 159].
«Сказок нам не рассказывалось и не читалось… Такова была программа – воспитать ум чистым от пережитков человеческой истории, прямо на научном мировоззрении. Нам, детям … показывались изображения зоологические, ботанические, геологические, анатомические. … Отец, тётя Юля, изредка мать рассказывали и объясняли, безжалостно изгоняя все сверхъестественное». [1, c. 162].
«Фокусы привлекали мое воображение. … Я знал, как делается фокус, подобно тому, как я знал, почему происходит известное явление природы; но за всем тем … виделось мне нечто таинственное, которого не могли разрушить никакие уверения старших. Самая видимость чуда уже была чудесна». [1, c. 167].
«Таковы же были и первые научные опыты, которые показывал мне отец, однако с тою разницею, что я видел признание их старшими, в противоположность пренебрежительному непризнанию фокусов. Поэтому и я относился к научным опытам ещё более волнительно, чем к фокусам». [1, c. 176-177].
«Более всего меня увлекали те опыты, где приходилось иметь дело с искрами. …
Иногда мы делали с папою порох, … иногда - бенгальские огни. Я всегда любил огонь и видел в нём нечто живое. … Но бенгальский огонь казался мне … безжизненным, и грубым, в противоположность моему любимому пламени в камине. Более любил фейерверки… Искристый хвост напоминал хвост кометы, а кометы, как зловещие нарушительницы порядка солнечной системы, с самого детства притягивали меня своим таинственным хвостом, невесомым и столь огромным». [1, c. 181-182].
6. Наука (записано в ноябре-декабре 1923 г.)
В сентябре 1893 года семья переехала из Батума в Тифлис. Павел поступил во 2-ой класс 2-ой Тифлисской классической гимназии.
«На вопрос, к чему я стремлюсь, я бы ответил: "Познать законы природы", – и действительно, все силы, все внимание, всё время я посвящал точному знанию. Физика, отчасти геология и астрономия, а также математика были тем делом, над которым я сидел с настойчивостью и страстью... На самом же деле меня волновали отнюдь не законы природы, а исключения из них». [1, c. 189].
«Моё научное мировоззрение сложилось и окрепло в неколебимую систему к пятнадцати-шестнадцати годам…. благоприятствующим условием научности было воспитание, … и весь уединённый склад нашей домашней жизни, располагавший к научному размышлению и изучению. … Когда же, двадцать шесть лет спустя … мне пришлось в силу необходимости … восстановить усилием памяти забытую физику, основою этой позднейшей деятельности была именно сформировавшаяся в пятнадцать-шестнадцать лет». [1, c. 191].
«Кроме того, в те времена торжество школьной физики было велико, и меня, в провинции и при моём возрасте, тревожила мысль, не погибнет ли со мною зародыш истинной натуральной философии; но с тех пор я научился благодушию, когда твердо узнал, что жизнь и каждого из нас, и народов, и человечества ведется Благою Волею, так что не следует беспокоиться ни о чём, помимо задач сегодняшнего дня». [1, c. 199].
«Тогда же это было иначе.… И во мне подымалась тревога и чувство безысходности. … Эти краткие времена мрачности были тем более заметны, что основное состояние моё было всегда бодрым, оживлённым и переливающимся через край мыслями, замыслами и интересами. Скучать мне было некогда, каждая минута была на учёте, и все существование было непрерывным праздником науки, который я старался распространить и на невыносимую мне потерю времени в гимназии, обдумывая что-нибудь среди уроков. … Впрочем, учился я хорошо». [1, c. 200-201].
«Я поставил ряд интересных опытов, усиленно читал; мысль моя охватывала уже обширные области, как, например, в работе "Об электрических и магнитных явлениях Земли". Я фотографировал, зарисовывал, записывал, и весь материал приводился к некоторому единству. Короче сказать, это был разгар деятельности.
… Прежде природа приводила меня в экстаз, и сердце готово было разорваться от восторга; теперь оставаясь наедине с ней, стал испытывать острые приступы необъяснимой и беспредметной тоски.
… Между мною и мною залегало чуждое мне, но непреодолённое, научное миропонимание». [1, c. 206-207].
«Лето 1899 года было временем особенно быстрого внутреннего изменения и потому представляется мне чрезвычайно длинным и полным событий. … Я судорожно держался физики и тому подобных наук. … Но вместе с тем шло весьма большое по объёму чтение художественное, философское, историческое». [1, c. 210].
«В конце весны этого года … помню трудную для себя ночь. Я спал глубоким сном, похожим на обморок. … Я ощущал себя на каторге, может быть, в рудниках. … Я испытывал огромное страдание … как самоощущение заживо погребенного… В той, новой для меня, области мрака … были свои потребности, свои страдания. Очевидно, должны быть и свои средства и свои радости. … Я искал их, но не находил, бросался к выходам, но наталкивался на стены и путался в подземельях. … Мною овладело безвыходное отчаяние…
В это мгновение тончайший луч, который был не то незримым светом, не то – неслышанным звуком, принёс имя – Бог. Это не было ещё ни осияние, ни возрождение, а только весть о возможном свете.
Но в этой вести давалась надежда и вместе с тем бурное и внезапное сознание, что или гибель, или – спасение этим именем и никаким другим.
… Мне это было откровением, потрясением, ударом. От внезапности этого удара я вдруг проснулся, как разбуженный внешней силой, и, сам не зная для чего, но подводя итог всему пережитому, выкрикнул на всю комнату: "Нет, нельзя жить без Бога!"» [1, c. 210-212].
«Другой случай… Я спал, и сон был очень глубок и тоже вроде провала. Но вдруг меня пробудил … какой-то внутренний толчок … принудительно-властный и резкий – какое-то духовное электричество. … Такое пробуждение похоже, как если бы свалиться с крыши.
… Я стоял во дворе, залитом лунным светом. Над огромными акациями, прямо в зените, висел серебряный диск луны. … Казалось, он падает на голову, и от него хотелось скрыться в тень, но властная сила удерживала на месте … я не смел и вернуться в комнату. … Тут-то и произошло то, ради чего был я вызван наружу. В воздухе раздался совершенно отчётливый и громкий голос, назвавший дважды мое имя: "Павел! Павел!" – и больше ничего. Это не было – ни укоризна, ни просьба, ни гнев, ни даже нежность, а именно зов, призыв. … Я не знал и не знаю, кому принадлежал этот голос, хотя не сомневался, что он идёт из горнего мира». [1, c. 214-216].
7. Обвал (записано янв. 1924 г., август – 6 сент. 1925 г.)
В июне 1899 года П. Флоренский, ученик 7 класса, совершил путешествие через Кавказский хребет. Затем с отцом и братом Александром выехал в Кутаис. Экскурсии, переходы через горные перевалы. В Кутаисе совершал прогулки по Военно-Осетинской дороге. Фотографировал, проявлял фотографии, читал. Вместе с отцом выехали в Батум, побывали в Аджарис-Цхкали. Летом семья жила в селе Квишхети, на даче.
«Всё мое время было сплошь занято, пожалуй, даже полнее, чем в прежние годы. … Целыми днями я лазил по горам, фотографируя, делая зарисовки, записывая свои наблюдения, а по вечерам приводил все это в порядок. И всё-таки … я томился, как незанятый… И тем крепче цеплялся за научные наблюдения, тогда единственное надёжное и крепкое пристанище. Но в один день или, точнее, в один миг этого пристанища не стало». [1, c. 239-241].
7 августа, когда П.Флоренский укрывался в жаркий полдень в лесу на крутом склоне Куры, произошёл, как он называет, ОБВАЛ научного мировоззрения. На мысленные вопросы Павла неожиданно начали приходить ответы "другой" мысли, похожей на "лезвие кинжала".
«И опять тот же ответ, что и всё научное мировоззрение – труха и условность, не имеющая никакого отношения к истине, как жизни и основе жизни. Эти ответы другой мысли звучали все жёстче, определённее и беспощаднее. Я хорошо помню почти физическое ощущение от них, как от холодного лезвия, без усилия вонзающегося в мое душевное тело…
В какую-нибудь минуту было подрезано и обесценено всё, чем жил я, по крайней мере, как это принималось в сознании. … В какую-нибудь минуту пышное здание научного мышления рассыпалось в труху … и вдруг обнаружилось, что материал его – не ценные камни, а щепки, картон и штукатурка.
Когда я встал со склона, на котором сидел, то мне нечего было взять даже из обломков всего построения научной мысли, в которое я верил и над которым или около которого сам трудился, не щадя сил. Не только опустошенный, но и с полным отвращением убежал я от этого мусора». [1, c. 241-242].
*
Павлу ещё предстоял год обучения в гимназии. Он читает книги Л.Н. Толстого, даже написал ему письмо, но не отправил. Едва не бросил гимназию, собираясь отправиться в народ.
Читает Канта, «Экклезиаст», буддийские писания.
«С Толстым, Соломоном и Буддою – вспоминал Флоренский,- я ощущал надёжность своей безнадёжности, и это давало удовлетворение и какой-то род спокойствия».
Родителям удалось настоять на продолжении его образования.
Весной 1900 года П. Флоренский окончил гимназию с золотой медалью.
Впереди была Москва, учёба в Московском университете, затем - в Московской духовной академии в Сергиевом Посаде.
Впереди было служение Истине, воплощение в жизнь задачи обретения своего рода; мученический путь на Соловки, где средоточием всех его переживаний становится семья, а точнее, триединство личности, семьи и рода.
И выстраиваются в триединое целое «Воспоминанья прежних дней», духовное «Завещание» и соловецкие письма семье. Сказал всё, что успел сказать, что смог сказать.
Источники:
1. Флоренский Павел, священник. Детям моим. Воспоминанья прошлых дней. Генеалогические исследования. Из соловецких писем. Завещание / Сост.: игумен Андроник (Трубачёв) и др. М.: Московский рабочий, 1992. ISBN 5-239-00624-5
2. Пребывает вечно: Письма П.А. Флоренского, Р.Н. Литвинова, Н.Я. Брянцева и А.Ф. Вангенгейма из Соловецкого лагеря особого назначения. В 4 т. Т.1. / Авт.-сост. П.В.Флоренский. М.: Международный Центр Рерихов; Мастер-Банк, 2011. ISBN 978-5-86988-224-0