Зарубежные походы

Борис Кондаков 2
             Зарубежные походы  (реминисценции на историческую тему)

     История России полна загадок. Казалось бы, бери учебник, и там всё расписано в правильном изложении. Для кого-то хватает школьного учебника, кто-то начинает читать В.О. Ключевского и С.М. Соловьёва, но и в их многотомных курсах истории, ещё не знавших классовой теории, далеко не на все вопросы можно найти ответы. Я не историк, поэтому на научную истину не претендую, а вот задуматься об определённых параллелях в российской истории предлагаю всем.
     Итак, попробуем сделать небольшой экскурс в отечественную историю. Для начала возьмём крайне муторную Ливонскую войну, которую вёл почти что канонизированный царь Иоанн IV Грозный.  1558-1583 годы. За это время разорены не только бывшие владения Ливонского ордена, но и множество русских городов, наиболее пострадавшим из которых был Новгород, создана и ликвидирована Опричнина, фактически разорено Московское царство. Благодаря усилиям Фёдора Иоанновича и Бориса Годунова наиболее кровоточащие раны были залечены, и Московское царство обрело долгожданный покой и своего патриарха. Но принимавшие участие в походах на Ливонию и Литву дворяне и казаки начали задумываться, почему «немец и литвин живут лучше нас». Итог оказался печален. С 1598 по 1613 год Московское царство переживёт одну из самых страшных гражданских войн в своей истории – Смутное время.
    Казалось бы, с избранием на царство Михаила Романова поводов для смуты больше не возникало. Но при Михаиле и его сыне Алексее Михайловиче последовательно идут войны 1609-1618 годов, Смоленская война 1632-1634 годов и Русско-польская война 1654-1667 годов. Войны, закончившиеся вроде бы весьма успешно: возвращено Смоленское княжество, присоединена Украина. Но вот незадача, у участников походов снова возникает проклятый вопрос: «Почему литвины живут лучше». А тут ещё в состав русского дворянства влилось много семей польской шляхты, которая не привыкла раболепно преклоняться перед царём, да и дети боярские с казаками и боевыми холопами начинали задумываться, почему крестьянин в Речи Посполитой или в Малороссии живёт богаче, чем нищий русский крестьянин. И вот в 1667 году вспыхивает Крестьянская война под предводительством Степана Разина. Конечно, историки указывают в качестве причин и отмену срока сыска беглых крестьян с принятием Соборного Уложения 1649 года и казнь брата Степана Ивана Разина воеводой князем Ю.А. Долгоруковым в 1665 году, а также попытки со стороны царского правительства ограничить вольности донских казаков. Но без широких крестьянских масс эти события могли бы ограничится локальным мятежом на Дону.
    Пётр Первый вёл Северную войну с 1700 по 1721 годы. В 1707 году вспыхнуло восстание на Дону и в Слобожанщине под руководством Кондратия Афанасьевича Булавина. Оно не получило такого размаха, как разинское, но крови Петру Первому и его правительству попортило изрядно. И опять в основе лежали попытки ограничить казацкие вольности и усиление налогового гнёта на податные сосоловия.
После смерти Петра Первого войны велись в основном с Крымским ханством и его сюзереном в лице Османской империи. До тех пор, пока в 1756 году при Елизавете Петровне Россия вновь не приняла участие в большой европейской политике, вступив в Семилетнюю войну против Пруссии на стороне Австрии и Саксонии. Война была в целом успешной для Российской империи, после битвы при Кунерсдорфе Восточная Пруссия присягнула Елизавете Петровне, но благодаря тому, что она умерла в конце 1762 года и на престол взошёл её племянник Пётр Третий, российские успехи закреплены не были. Зато русское воинство опять увидело, что «немец живёт богаче». В составе русских войск принимал участие в этой войне и казак Зимовейской станицы Емельян Иванович Пугачев, в 1772 году поднявшим восстание на Яике, переросшее во Вторую Крестьянскую войну, длившееся до 1775 года. И опять встаёт вопрос, было бы оно возможно без Семилетней войны и боевых действий в Речи Посполитой, в которых принимали участие многие соратники будущего «царя Петра Фёдоровича».
    Затем на смену крестьянских восстаний пришла новая напасть. Дворяне, учившиеся за границей, начинали задумываться над вопросом, почему люди в России живут намного хуже, чем в Германии или Франции. Одним из них был Александр Николаевич Радищев, которого за его книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» добрая матушка-императрица Екатерина Вторая назвала «бунтовщиком хуже Пугачёва». Если бы не годы учёбы в Лейпцигском университете, вряд ли успешный выпускник Пажеского корпуса и перспективный таможенный чиновник задался этим вопросом.
И вновь войны с Наполеоном привели к заграничному походу русской армии в Западную Европу. Вновь русские офицеры начали задумываться над тем, почему жизнь там устроена лучше, и вот уже среди них начинает формироваться движение декабристов, так бездарно проигравших на Сенатской площади 14(26) декабря 1825 года.
За счет жёсткой политики Николая Первого Российская империя относительно безболезненно пережила Польское восстание 1831 года и волну европейских революций 1848 года. Но «заморозка» обернулась поражением в Крымской войне и запоздавшими реформами Александра Второго.
    Но вот Российская империя ввязывается в войну за освобождение славян от турецкого ига 1877-1878 года. И война влечёт за собой возникновение в 1879 году «Народной воли», которая 1(13) марта 1881 года сумела убить Александра Второго.
То, что Русско-японская война сыграла роль триггера для Первой Русской революции, стало общим местом. Можно спорить,  в какой степени ей способствовала иностранная помощь из Японии и Англии, но связь просматривается явственно.
    Это так же верно, как и то, что без участия в Первой Мировой войне в России были бы невозможны ни Февральская, ни Великая Октябрьская революции.
Практически каждая война продолжается смутой. Афганистан в немалой степени поспособствовал распаду Советского Союза, потому что война «принесена на сапогах советских солдат». Не знаю, станет ли нынешняя специальная военная операции на Украине спусковым крючком новой российской смуты, но на месте наших властей я бы призадумался.
     Впрочем, те, кто общается с Махатмой Ганди, вряд ли интересуются столь низменными предметами.