История башнёра. Полтавское танковое...
«Мой товарищ, мы странное семя.
В диких зарослях матерных слов
Нас в другое пространство и время
Черным смерчем войны занесло.
Ни к чему здесь ума наличность,
Даже будь он, не нужен талант.
Обкорнали меня. Я не личность.
Я сегодня «товарищ курсант»...»
Ион Деген Весна 1944 г.
Хочешь-не хочешь, а пришлось собирать своё барахлишко и готовиться к отъезду. Какое у солдата имущество – никакого. Уместилось всё в один вещмешок. А Женька вспомнил, как в боях за Фастов настигли они отступающий немецкий обоз. Раскатали его, почти в прах. А потом рассмотрели, что это было имущество солдат, какой-то части вермахта. Поразительно, как всё было подготовлено к транспортировке своего барахла. Как уложено с немецкой педантичностью, аккуратно в специальные брезентовые мешки с бирками, где указано – кто и откуда.
А в мешках… Никогда парень не видел столько нужных? ненужных? вещей на войне. Например, набор для бритья с кучей всяких причиндалов в пластиковом насессере – Женька и слова такого не знал, - Саныч объяснил.
Дальше из того, что Женька запомнил, потому, что никогда раньше этого не видел - по металлическим коробочкам рассованы: бритва опасная «Золлинген». И пилочки для ногтей. И щипчики. И ножнички. Расчёски. И порошки какие-то, и присыпки. Отдельно - призервативы. Из вещей посерьёзней – складной перочинный нож с вилкой и ложкой, фонарики с тремя цветными фильтрами, специальные свечи для индивидуального обогрева, не гаснущие на ветру спички и (!) даже авторучки с блокнотами – в которых, предполагалось, так думал «башнёр», - завоеватели должны были вести счёт своим победам и записывать их для памяти. В общем, немчура хотела воевать с комфортом.
Но особенно обрадовались танкисты обнаруженному сухому пайку, где в ассортименте были: сухари, мясные и рыбные консервы, сыр и даже кофе для солдат, а так же вино для офицеров… Женька слышал, как батальонный повар Пилипенко, не без зависти, поминал обеспечение «гансов», которые кроме ежедневного трёхразового питания были «упакованы» двумя с половиной пайками НЗ. Нам бы так! Опытный Лавенецкий, по дружбе, посоветовал делать это не так громко…
Конечно экипаж устроил убывающим «отвальную», на которой, все поклялись друг другу в вечной дружбе и обязались найти боевых товарищей после… Женька до слёз был растроган, когда Саныч с Лёней вручили ему на память настоящий, в чехле из шкуры северного оленя, финский нож. Володька получил роскошные, хромовой кожи офицерские сапоги.
Поехали! Друзья в группе такой же, уже «обстрелянной» на войне молодёжи прибыли в Бельцы. Здесь на сборном пункте их серьёзно «шмонали» особисты на предмет поиска трофейного оружия, которое, конечно же было у каждого уважающего себя фронтовика. Урожай был богатым: от воронённых револьверов чешского производства до аккуратных маленьких «дамских» немецких «вальтеров», разного вида холодного оружия и, даже, «лимонок».
Вопрос «зачем это всё на учёбе?» - будущим курсантам даже не задавался, ответ и так был ясен: в хозяйстве всё пригодится. «Башнёра» пронесло: финский нож он спрятал в портянку сапога и его, небрежно ощупав, не нашли. Таким образом, через пару недель дорожных мытарств вся группа оказалась в Каракумах, что, как известно переводится – «чёрные пески».
Пустыня!
Древний Мевр – тогдашние Мары встретил их неплохо, даже понравилось: казарма была хорошая каменная, сытно накормили и дали помыться в настоящей бане, но друзья уже однозначно договорились так жаловаться на здоровье перед медкомиссией и «дурить» на вступительном собеседовании, чтобы их за ненадобностью отправили назад в родную бригаду, на фронт.
И не без успеха ведь старались.
Правда, уехал только Лавенецкий, а Женька подцепил дизентерию и попал в госпиталь: антисанитария имела место быть – пили воду из арыка, где декхане мыли не только руки. Когда юноша вышел из госпиталя, «тёртый» старшина, чтобы даже мыслей не было о побеге, привел юного танкиста в казарму и показал его койку с привинченной табличкой «сержант Дегтярёв Е.И.».
Полтавское танковое училище оказалось с «историей». Замполит, на первом же занятии поведал курсантам, что сформированное, как Ярославская школа автомобильных техников в марте 1936-го года в Сызрани, уже ровно через год, в марте 1937-го была перебазирована в Ярославль и преобразована в Ярославское военное автомобильно–техническое училище. В следующем году, опять в марте 1938-го оно было передислоцировано в Полтаву и, с декабря 1939, снова реорганизовано в военно–автомобильное. В декабре следующего, 1940 переименовано в Полтавское тракторное и стало готовить воентехников для автотракторных частей. Трудно объяснить с чем связана эта чехарда переименований,- заметил замполит, - но с ноября 1942 года – училище становится наконец танковым. После эвакуации в Пятигорск в сентябре 1941 года, через год, в конце лета 1942-го училище переводится в Мары, Туркменской ССР, на самый юг, самой южной из республик СССР».
«Так мы и до Турции могли бы добраться!», - решил «пошутить» совсем уж пацанистого вида, лет 16-ти «курсач», с медалью «За отвагу», сидящий рядом с Женькой. «Не до Турции, а до Ирана», - осадил его «башнёр», - географию надо знать…».
Как будто расслышав сказанное, замполит прибавил «мощи» в голосе и продолжил: «Учиться в училище – большая честь, потому, что его личный состав героически проявил себя, не только в выпускниках, но и непосредственно на поле боя, когда в августе – октябре 1942 года, курсантам и учителям пришлось воевать с немцами и румынами на подступах к Пятигорску, и биться за Прохладный в составе сводных частей старшего лейтенанта Кириллова и капитана Плешева. Дальше бои продолжались на реках Малка и Баксан, и даже у подножия Эльбруса. В этих боях училище потеряло 128 курсантов и офицеров.
Вот так, товарищи курсанты, - отступая с боями, теряя людей училищу удалось вывезти материальную базу, сохранить костяк преподавателей и персонала, а затем через Грузию, Азербайджан, Каспийское море добраться до нового места расквартирования, обживаться, чтобы вновь готовить, воспроизводить столь необходимые кадры для танковых войск – и бить, бить врага!» - закончил подполковник, с красными, не танкистскими петлицами.
На следующий день начались будни учебные и строевые.
Правда, со среднеазиатской спецификой.
Занятия начинались в четыре часа утра и до одиннадцати занимались «на местности»: вождение, стрельбы и т.д. Затем был запоминающийся обед, – одно блюдо, но с обязательной верблюжатиной. Если первое, то такой степени жирности, что невозможно было есть этот трудно остывающий под толстенным слоем жира кипяток.
А времени на еду давали в обрез!
Особо сноровистые ребята меняли на местном рынке казённое имущество на яйца, которые жарили прямо на раскалённой броне танка или варили вкрутую в песке. Летом температуры на почве здесь доходили до 70 градусов Цельсия.
Вторая половина дня была посвящена изучению механизмов танка и политработе с личным составом. Сидели в классах, умирая от духоты. Хорошо было местным, хотя и дико смотрелись они на жаре за пятьдесят, – в тёплых халатах на голое тело и высоких бараньих меховых шапках. Сядут где-нибудь в тенёчке и «дуют» из самовара горячий, с огня чай. Зато внутри халатно-шапочной композиции, как утверждали местные – был удивительный микроклимат. С ними нужно было «ухо держать востро», относительно недавно по этим пескам скакали реальные «курбаши» и «басмачи». Вновь прибывшие курсанты рассказывали, как в калмыцких степях вырезали чуть ли не целую танковую колонну, двигающуюся на фронт без охранения.
Что запомнилось Женьке. Иногда по ночам выпадало стоять в карауле. Полагалось по два часа. Но часов-то ни у кого не было и что интересно: местные ишаки орали ежечасно по своим внутренним часам, которые абсолютно совпадали с командирскими: так что, если проорали, значит час прошёл, ещё раз прокричали – идет смена.
Так и постигали бы военные премудрости в пустыне молодые фронтовики с, не по возрасту, серьёзными боевыми наградами. Но видать, у этого училища «на роду» было написана перемена мест. Едва отметив своё восемнадцатилетие, осенью 1944 года Женьке пришлось возвращаться в освобождённую Украину в заштатный городок Александрию Кировоградской области Одесского военного округа. Доехали очень быстро, поскольку всем, кто двигался в сторону фронта, был зелёный семафор. И только один раз эшелон был остановлен надолго.
На станции Таловая (о ней и песенка была с припевом: «Таловая, Хреновая, Бутурлиновка, Калач»), эшелон остановился на неопределённое время. Женька решил самовольно отлучиться и завернуть к матери «на часок», благо Бутурлиновка была недалеко, а затем на попутных эшелонах добраться до места дислокации училища. Он не видел её два года, но постоянно отправлял ей денежное довольствие по аттестату, которое полагалось за звание и должность, «выслугу» и «боевые». Деньги небольшие, но всё же…
Курсант всё рассчитал – должен был успеть.
Пока собирался стал невольным свидетелем разыгравшейся трагедии. Эшелон стоял на высокой насыпи у местного базара. Курсанты, «без пяти минут» лейтенанты, наэлектризованные грядущими зигзагами офицерской судьбы, заливали, как повелось в дороге, свои переживания разного рода горячительным, отчего впадали в кураж, приставали к торгующим бабам и девкам, задирали мужиков.
Фронтовики!
Местный милиционер начал делать им замечания. Слово за слово. Военная молодёжь окружила его. «А кто ты такой, шпак недорезанный? Ах ты крыса тыловая! А где ты был, когда мы кровь проливали?» и т.д. Милиционер бежать, – наши топать ему вслед и улюлюкать. Часть дураков помчалась за ним. Тот развернулся на бегу и одним выстрелом завалил самого ретивого. Толпа разъярённых мужчин догнала бедолагу у самого дома и на глазах у жены «привела приговор в исполнение».
Поезд тронулся, все бросились за ним…
Конечно, Женька никуда не поехал. На следующей станции эшелон уже ждали и загнали вагоны на запасной путь. Пока дознаватели «шерстили» состав, проводили очные ставки и другие положенные следственные действия прошло двое суток. Несколько человек арестовали.
Доучиваться пришлось в Александрии, в руинах, параллельно восстанавливая корпуса разрушенных зданий и сожжённые учебные классы, что было непросто. В конце апреля 1945-го начали сдавать экзамены. Евгений всегда учился на «отлично».
Здесь он и встретил Победу.
Но и она была не без «осадка». После невиданного в маленьком провинциальном городке торжественного митинга и праздничного парада с пехотой и танками, курсантам объявили, что теперь, в мирное время, обучение в училище будет не один год, а целых три. После такого «заявления» командование несколько дней не могло собрать с горя загулявших «выпускников».
Спасла очередная беда.
Уже в начале июля 1945 года, новоиспечённый командир танкового взвода Евгений Дегтярев в числе 250-ти младших лейтенантов двигался в эшелоне на восток: готовилась война с Японией. Однако туда Евгений не попал. Через несколько дней солдаты и офицеры эшелона почувствовали неладное, – их безудержное движение продолжалось, но… в обратную сторону. Теперь постоянно – на запад! на запад! на запад! – стучали колёса, зачем? зачем? зачем? – аукалась тревожно душа…
По распоряжению высшего командования эшелон был развёрнут на 180 градусов и направлен в Румынию, где, как писали газеты, был поднят «антисоветский мятеж контрреволюционерами Маниу и Братиану». К моменту разгрузки на станции Бузэу под Плоешти, – известных нефтеносных районов, мятеж, в основном, был подавлен и танковое соединение, чтобы «не мозолило глаза» общественности, укрыли в лесах в местечке Фалаштока. Позже, на всякий пожарный случай, для поддержки, так сказать, «братского» народа Румынии, 79–ю танковую бригаду расквартировали недалеко от Бухареста в городке Михай Брау, в стенах бывшего королевского пехотного училища.
Так закончились эта война.
Но в жизни профессионального танкиста много ещё чего было за 37 лет службы в армии.
Со временем «Женькина» война, для меня стала «папиной».
Потом «батькиной» - для меня и «дединой» для моей малышни.
Теперь, для большой нашей семьи это «наша» война.