Ссылаясь на особую роль подводных лодок в обороне и освобождении Севастополя в период Великой Отечественной войны, мне, корреспонденту городской газеты, к юбилейной дате освобождения Севастополя от фашистских захватчиков порекомендовали ознакомить читателей с ветеранами-подводниками. Они решали чрезвычайно сложные задачи, аналогов которым не было в мировой практике. Своими воспоминаниями поделился Владимир Прокофьевич Морозов.
«Двадцать первого июня 1941 года мы прибыли в Севастополь с больших учений, проводимых в северо-западной части Чёрного моря. Подлодка Л-5 должна была стать на капитальный ремонт, экипажу полагался отпуск. В 01.15 по флоту была объявлена оперативная готовность № 1 – боевая. А это означало готовность начать боевые действия. Севастополь погрузился в кромешную тьму. В темноте срочно грузили на корабли боеприпасы. В 03.07 с постов наблюдения, где стояли чуткие звукоулавливатели, поступило донесение, что со стороны моря приближаются самолёты.
Тёмное небо неожиданно прорезали яркие ослепительно белые лучи десятков прожекторов, создав над городом защитный купол. Резко «затявкали» зенитные орудия береговых батарей и стоявших в базе крупных кораблей. Яростным огнём был встречен враг. Над городом раскатисто громыхали взрывы. С вражеских самолётов в воду спускались купола парашютов. Мы были в недоумении. Кто напал?
Правительственное сообщение прояснило ситуацию. Состоялся митинг, где моряки с гневом выступали и обещали быстро расправиться с агрессором, наказать его. Поражения советских войск по огромному фронту озадачили нас. Сказать, что фашисты сильнее, никто не смел, – посчитали бы трусом и паникёром, а это грозило расстрелом.
Пошли потери. Вскоре выяснилось, что с первых минут войны на севастопольский фарватер на парашютах сбрасывались новые, обладающие огромной разрушительной силой, неконтактные магнитные мины. Средств защиты от страшного нового оружия не было. Позже на Черноморский флот прибыла группа учёных Ленинградского физико-технического института под руководством профессоров А.П. Александрова и И.В. Курчатова. Они предложили свою систему противоминной защиты.
К концу октября враг подошел вплотную к Севастополю и начал обстрел города из пушек. Немцы бомбили огневые точки, порт, город. Действовали массированными налётами группами по 10-12 самолётов. Было разрушено и повреждено много зданий.
В начале ноября мы получили приказ командования: либо в течение двух суток собрать систему погружения и всплытия, либо готовить корабль к подрыву. А доки к подрыву уже были подготовлены. За двое суток беспрерывной работы команда подлодки и заводские рабочие закончили ремонт Л-5. Мы даже помогли соединить на болты нос к эсминцу «Беспощадный». Компрессорная была уже разбита, сжатого воздуха для заклёпки не было.
В Крыму в ноябре солнечные дни перемешиваются с дождями. Желанный дождь был и десятого ноября, когда наша подлодка Л-5 вышла из дока. Авиация не мешала. Дождь шёл почти весь день. Мы спокойно стали готовиться к перебазированию на Кавказ, куда уже ушла большая часть флота.
Обстановка ухудшалась. Флот покидал Севастополь. Корабли стали приходить в город только для выполнения боевых задач на очень короткий срок.
Двенадцатого ноября 1941 года выдалось тёплое солнечное утро. Над бухтой раскинулось спокойное, ласковое небо. Казалось, будто никакой опасности нет и в помине. Но мы знали, что это не так. С передовой доносились выстрелы, короткие пулемётные очереди. А к полудню фашисты снова начали совершать налёты и беспощадно бомбить, бомбить, бомбить.
С наступлением темноты налёты прекратились, мы вышли из Севастопольской бухты и пошли в Поти, в город, ставший нашей базой.
Из Поти стали выходить на коммуникации врага к берегам Румынии и Болгарии. Там ставили минные банки и несли боевое дежурство сначала по двадцать, а потом и по тридцать суток.
Днём плавали на глубине, а ночью всплывали, проводили подзарядку аккумуляторных батарей, вентилировали отсеки. В то время на позиции солнца мы не видели. Ночь была за день, а день за ночь. Вечером – завтрак, в полночь – обед, утром – ужин. Умывались морской водой. Было холодно, особенно зимой без отопления.
После дежурства возвращались на базу, пополняли боезапас, продукты, делали ремонт, немного отдыхали и снова выходили в море.
Минные постановки были очень рискованные. Несли потери от мин, авиации, торпедных катеров. Обычно гибель подводных лодок покрыта тайной: ушла и не вернулась, а где, когда, отчего погибла — неизвестно. Радиосвязь вели только на приём, чтобы противник не мог запеленговать корабль.
Началась весна и снова пошли неудачи на фронтах. Севастополь взять не удавалось. Противник усилил блокаду. Надводным кораблям пройти в город стало практически невозможно. Командование приняло решение осуществлять снабжение Севастополя подводными лодками.
Выгрузив две группы аккумуляторной батареи, а их всего было три, сократив до минимума запасы воды и топлива, Л-5 приняла около 60 тонн оружия, продуктов и отправилась из Новороссийска в первый севастопольский рейс. Шли всё время максимальным ходом, раз пять погружались, уклоняясь от самолётов. На нашей лодке подобралась сильная группа рулевых-сигнальщиков – это Крикунов, Новиков, Медведев и я, Морозов. Мы всегда видели самолёты на такой дистанции, что успевали погружаться, а погружение шло медленно, около двух минут.
Семнадцатого мая 1942 года Л-5 прибыла в Севастополь. И тут я встретился с матерью. Как это получилось, для меня просто загадка. Кто-то сказал ей, что в город прошла подлодка и стоит у Телефонной пристани. Она пробралась к нам с Северной стороны. А мы стояли-то всего четыре часа, выгружая боезапас и продукты. Мать принесла мне зелёного лука, редиски, я угостил её печеньем и белыми сухарями. Мы с ней обнялись и почти тут же расстались. Поступил приказ перейти на восточную сторону Южной бухты. От матери узнал о гибели отца. Он был смертельно ранен на трудовой вахте в январе 1942 года при обстреле фашистами города.
Когда мы ошвартовались у опреснительной, с фронта прискакал на жеребце командир роты автоматчиков капитан второго ранга Шацкий и подарил нашему командиру Жданову трофейный немецкий автомат «Шмайсер». Ребятишки с Корабельной стороны несли нам редиску, матросы одаривали их шоколадом, печеньем, галетами.
День был солнечным. Небо голубое, безоблачное. Вода в бухте отливала яркой синевой. Но везде чувствовалась война. То и дело доносилась перестрелка с фронта, а в небе на высоте около трёх тысяч метров кружилась смертельная «карусель» наших и немецких истребителей. Стонали моторы, сливались в непрерывный треск пулемётные очереди. Временами какой-либо самолёт входил в своё последнее пике и слышался взрыв.
Севастопольская бухта была непривычно пустынна. С уходом боевой эскадры Севастополь как бы осиротел, да и немецкая авиация потеряла главную цель – флот. Свирепые асы устремились на город. Бомбили морской завод, железнодорожный узел, жилые кварталы.
Около одиннадцати часов раздался сигнал воздушной тревоги, и с востока послышалась ожесточённая зенитная стрельба, которая перемещалась по направлению к нам. Видимо, немцы обнаружили приход в город большой подводной лодки. Будучи вахтенным сигнальщиком, я насчитал семь звеньев бомбардировщика по три в каждом звене, которые шли строем на высоте примерно 2500 метров в нашу сторону. Мелькнула мысль: «Это по нашу душу».
Я полагал, что самолёты будут пикировать, но они начали бомбить с горизонтального полёта. Бомбы посыпались градом и превратили ясный день чуть ли не в тёмную ночь. Они накрыли часть Корабельной стороны, Южную бухту, центр города. Бомбы рвались на берегу возле нас, падали по бокам лодки, поднимая огромные фонтаны воды. Во время бомбёжки я стоял на крыше ограждения рубки и боялся, что меня может унести взрывная волна. Но всё обошлось. Нам повезло, только небольшой осколок чиркнул по корпусу. От потопления нас спасла наша зенитная артиллерия, которая не дала возможности фашистам прицельно бомбить лодку.
Мы получили команду погружаться, а с наступлением темноты уходить на Кавказ. Только отошли к середине Южной бухты, в бой включилась тяжёлая немецкая артиллерия. Один осколок пробил лёгкий корпус лодки и сделал небольшую вмятину на прочном корпусе.
Дождавшись темноты, взяли раненых, предоставив им свои койки, несколько человек гражданского населения и поспешили покинуть Севастопольскую бухту.
Таких рейсов в осаждённый Севастополь Л-5 сделала шесть.
В мае 1942 года Севастополь оказался полностью отрезанным от Большой земли. Двадцатого мая начался третий штурм города. Подлодки разгружались и загружались на подступах к городу, в Камышовой бухте.
От грохота бомб и снарядов сжимались наши сердца. Город горел, плавился металл, разрывались камни, а люди геройски отбивали атаки фашистов. Потрясённые этим видом, мы работали с ожесточением, как черти. Выгружали боеприпас и продовольствие, принимали раненых. А у подлодки всего три люка, которые не приспособлены для подобных работ.
Л-5 была отмечена командованием, её ставили в пример за сокращение времени каждого рейса, за улучшение организации погрузочно-разгрузочных работ.
К концу шестого рейса у Л-5 лопнул фундамент одного из дизелей, и её сняли с рейсов. Люди выдерживали, а вот металл не выдержал.
3 июля 1942 года. Горестная дата. Исчерпаны все возможности обороны Севастополя. Немцы захватили город. У флота новые задачи – наносить удары по захватчику.
После завершения ремонта Л-5 получила важное и чрезвычайно сложное задание – заминировать Балаклавский фарватер. Экипаж блестяще справился с задачей.
Мы проводили ночные стрельбы. Взорвали склад боеприпасов. Немцы обычно ночью на огонь не отвечали, боясь обнаружить себя. Днём мы всплывали, чтобы обстреливать немецкие казармы, комендатуру, автомашины на дорогах. Немцы открывали ответный огонь из пушек и даже миномётов. Спасало нас погружение.
В период с 1941 по 1943 годы Л-5 совершила 18 боевых походов (шесть в осаждённый Севастополь). На выставленных ею минах взорвалось четыре корабля противника. Сама же лодка отделалась лёгкими повреждениями. Торпед Л-5 ни разу не удалось применить. Только однажды встретили маленький караван, но дистанция не позволила стрелять торпедами. В целом подлодка Л-5 была счастливая – за войну её бомбили в море один раз катера противника и два раза самолёты, а других происшествий и не случалось. А счастливой она была потому, что личный состав прекрасно знал своё дело и выполнял свои обязанности самоотверженно».
С Морозовым повторно я встретилась 9 мая на Приморском бульваре у фонтана. Царила праздничная суета. Я вручила Владимиру Прокофьевичу опубликованный в городской газете очерк и поняла, что на душе у ветерана есть много того, чем бы он охотно поделился. Был интерес и у меня. Хотелось узнать, как сложилась личная жизнь человека, умеющего одерживать Победы. Праздничное оживление не располагало к душевным разговорам. Нужна была другая обстановка. При прощании намекнула, что охотно побеседовала бы с ним ещё раз. Он согласился продолжить воспоминания.
– И про любовь? – вопросительно пошутила я.
– И про любовь, – рассмеялся он.
Начались июньские дожди. Грозовые, ливневые, затяжные, краткосрочные. Всякие. Вид из окна – серое небо да проносящиеся по нему чёрные тучи. Деревья не успевали просыхать. В такую погоду разве только рассказывать да слушать. В пасмурное воскресное утро пригласил меня Морозов на чай. В этот раз воспоминания его были про любовь.
«Осенью 1943 года нашу подводную лодку поставили на капитальный ремонт в Батуми. Здесь я и встретил свою судьбу. Было мне тогда 23 года. Девушки в то время меня как-то совсем не интересовали. Всё свободное время я отдавал спорту. Находясь в Грузии, проявил интерес к грузинской культуре. Занялся изучением грузинского языка. Мне попалась пластинка «Генацвале». Красивая грузинская песня исполнялась азербайджанским эстрадным певцом Рашидом Бейбутовым. Лирический тенор выводил слова сначала на грузинском языке, затем на русском».
Немного помолчав, неожиданно для меня, этот пожилой человек хорошим голосом с молодым задором запел сначала по-грузински, потом по-русски:
Там, где горные вершины и зелёные долины,
Там, где песни Руставели льются звуками свирели,
Есть одни такие очи, что черней дарьяльской ночи.
Кто не знает их, едва ли знает слово «Генацвале»...
Песня всколыхнула глубокие чувства. Приятные и одновременно грустные. Вздохнув, Морозов продолжил: «Рабочих рук на заводе не хватало. Заказов было слишком много. Привлекались специалисты с ремонтируемых судов. Меня, как токаря, поставили на расточный станок.
Как-то я увлёкся работой и ничего не замечал вокруг. Закончил расточку детали, выключил станок, поднял глаза и... остолбенел.
У соседнего станка с фрезеровщицей беседовала стройная темноволосая девушка с удивительными лучистыми чёрными глазами. Голос её был нежный, мягкий. Улыбка очаровательная. Девушка ослепила красотой и пленила обаянием. Взгляды наши встретились, и замерло моё сердце.
Она деловито подвела итог разговору и ушла, а я так и остался в недоумении. Что же со мной происходит?
Навёл справки. Девушка работает токарем в соседнем цехе. Зовут её Соня. Она ещё и комсорг цеха!
Я уже не мог не думать о ней. Жизнь наполнилась каким-то новым смыслом. Теперь, слушая пластинку «Генацвале», иначе воспринимал слова песни:
Я очарован тобой, как в детстве сказкой,
И застенчивой улыбкой, и твоею нежной лаской.
Ох, эти очи, сердцу рассказали,
Что такое в жизни счастье и что значит «Генацвале».
В памяти вставал образ черноглазой девушки. Сердце томительно замирало.
Почти месяц я вздыхал и, наконец, решился. Зашёл в соседний цех. Нашёл Соню. Представился и попросил разрешения проводить её после смены домой.
Время было военное. Рабочая смена на заводе длилась двенадцать часов. С восьми утра до восьми вечера. Осень. Когда мы заканчивали смену, город уже погружался в темноту.
Девушка приняла моё предложение. Познакомились поближе. Мать у Сони русская, отец – грузин. Соня в семье восьмой ребёнок, младшая. Жили в Севастополе. Училась споро-весело. Занималась гимнастикой. Мечтала об институте. Успела окончить девятый класс, как грянула война, смешав все планы и мечты. Ребята уходили добровольцами на фронт. Ушёл и Яворский – секретарь комсомольской организации школы. Вместо него секретарём избрали Соню».
Хозяин вышел на кухню проверить чайник, а я невольно вспомнила о памятнике комсомольцам, воздвигнутом в центральном сквере Севастополя. «Мужеству, стойкости, верности комсомольской» – слова на его постаменте. Вмиг повзрослев, по возрасту ещё школьники, включились ребята вместе с взрослыми в борьбу с врагом. Собирали бутылки для зажигательных смесей. Дежурили на крышах домов во время вражеских налётов. Расчищали завалы. Спасали людей из-под завалов. Рыли окопы, противотанковые рвы.
Морозов вернулся с чайником, разлил свежезаваренный чай по чашкам, сел в кресло и продолжил рассказ.
«Старшие брат и сестра Сони работали на судоремонтном заводе. Враг приближался к городу. Завод эвакуировали на Кавказ. Взяли и Соню. Родители остались в Севастополе. В Батуми Соня жила в семье старшего брата. В семье большой. Строгих правил.
Я часто провожал Соню после смены домой и однажды решился предложить ей дружбу. Её ответ меня огорчил.
– До окончания войны, – категорично заявила она, – я ни с кем дружить не собираюсь.
Этому решению, как я узнал позже, были причины. Пал смертью храбрых воин Яворский, которого она любила и ждала. Погиб брат Сергей. Утраты слишком тяжелы.
Соня нравилась многим. Предпочтение отдавала Грише, с которым до войны училась в одной школе. Высокий, статный старшина 2-й статьи с крейсера «Молотов» с двумя лычками на погонах. Я заметно проигрывал перед ним. И роста среднего, и с одной лычкой – матрос-краснофлотец.
Очень мне не нравился Гриша. Избавиться от этого ухажёра помог случай.
Как-то вечером очень захотелось увидеть Соню. Стало просто невмоготу. Наполнив карманы мандаринами, я отправился к ней домой. Остановился у порога. Стучать? Не хотелось объясняться с её родственниками.
Вдруг дверь отворилась, и на пороге появилась Соня.
– Ты? – удивлённо спросила она и растерянно добавила, показывая в сторону кустов, – там Гриша. Ждёт.
Решение пришло мгновенно. Беру Соню под руку, и мы парой выходим к Грише. Увидев нас, тот почему-то растерялся. Подхватываю другой рукой растерянного Гришу, и втроём отходим от дома. Говорю не умолкая. Так. Ни о чём. Соня и Гриша недоуменно молчат. А я куражусь.
Неожиданно Гриша вспомнил о тёте и промямлил: «Мне надо уйти. Тётя заболела». Соня пожала плечами.
Время шло. Я продолжал ухаживать за Соней. Были у нас и размолвки, и ссоры.
Однажды вечером меня вызвал командир, вручил путёвку в Дом отдыха на двадцать четыре дня и строго приказал: «Отбыть утром!»
Я никогда не просил увольнения на ночь, а тут решился:
– Разрешите взять отгул до утра.
– Что так?
– Не могу уехать, не помирившись с девушкой.
– Раз так, даю отгул.
Далеко за полночь затянулись наши объяснения. Помирились. Утром я отбыл на отдых с лёгким сердцем.
Война продолжалась. Суда постоянно приходили в Батуми на ремонт. Работа в цехах завода была напряженной. Однажды, заглянув перед обеденным перерывом в цех к Соне, застал её очень озабоченной. Ей поручили выточить сложную деталь, а она и не знает, как за неё взяться. Девчонка! Было-то ей всего девятнадцать лет. Да и токарем работала только три месяца.
– Не переживай, – успокоил я девушку. – Иди обедать. Отдохни.
Заказ оказался сложным. Я был токарем с большим опытом работы, поэтому смог быстро и качественно выточить деталь. Управился за обеденный перерыв. Вернулась Соня. Как она была довольна! Глаза её сияли. Ни слова не сказав, нежно обняла и поцеловала меня. Для меня это было лучшей наградой.
Большая семья Сони жила очень скромно. Я имел деньги за работу на заводе, но предложить их Соне не мог. Знал, что девушка она гордая, денег не возьмёт. Хозяйством в их доме занималась тёща брата. Вот ей-то я и стал давать деньги на воскресные обеды. Соня узнала об этом не скоро.
К октябрю 1944 года наши войска освободили Кавказ, Крым, Румынию, Болгарию. Линия фронта уверенно продвигалась на запад. Менялись задачи и у Черноморского флота. Утром 24 октября меня срочно вызвали к командиру. Нам, группе в шесть человек, объявили, что направляемся в распоряжение штаба бригады. Зачем? Узнаем в штабе.
До отбытия оставалось несколько часов, данных на сборы. Быстро собрав вещи, я помчался к Соне.
– Сонечка! Мне не хочется тебя терять. Я не знаю, куда меня пошлют, что будет со мной. Давай распишемся!
В воздухе повисла тишина. Сердце моё замерло...
– Да. Давай распишемся, – немного подумав, согласилась Соня.
Мы побежали в загс. Расписались. И тут же расстались, так и не успев стать мужем и женой.
В штабе наша группа получила направление служить на румынских трофейных подводных лодках. Двоих нас направили на торпедную ПЛ «Акула» («ТС-1»), а остальных четырёх – на минный заградитель ПЛ «Касатка» («ТС-2»). Задача была поставлена так: отработать организацию службы подводных лодок; освоить погружение, всплытие, ход на различных скоростях, глубинах, по створам; провести учебные стрельбы.
Так мы и жили. Я служил в Поти. Соня работала в Батуми. Приближались ноябрьские праздники, и я решился попросить отпуск на три дня.
– Зачем? – строго спросил командир.
– Свадьбу сыграть.
– Как это, свадьбу? – удивился тот.
Пришлось рассказать, что расписаться-то мы успели, а свадьбу сыграть времени не было.
– Ну, раз такое дело, нельзя не отпустить.
Я срочно продал некоторые свои вещи, помчался в Батуми и «закатил» свадьбу. Было просто, но возвышенно. С благословением, с пожеланием счастья, удачи мы стали по-настоящему мужем и женой.
В Севастополь я попал в конце 1944 года. Черноморская эскадра в то время уже вернулась в Севастополь; подводные лодки продолжали базироваться на Кавказе. «ТС-1» и «ТС-2» прибыли в Севастополь для выполнения особого задания – транспортировки в Поти боевых трофейных румынских торпед для переоборудования их в учебные.
По пути в Севастополь наша «ТС-1» повредила волнорезы, и мы вынуждены были стать на ремонт. Я тут же отпросился домой, где меня с нетерпением ждали мать и сестра. Встреча после двух лет разлуки была радостной. Постаревшие, исхудалые, измученные после унизительной оккупации, они были бодры духом. Жили с верой в победу.
ПЛ «ТС-2» приняла груз и отправилась на базу. Вскоре пришёл нам приказ: «Не брать торпеды!» Почему, не объяснили. Узнали позже. При выгрузке опасного груза в Поти произошёл взрыв. Погибла ПЛ «ТС-2» и 14 человек команды, занятых на разгрузочных работах.
На «ТС-1» я прослужил до мая 1945 года. Кончилась война. Остался на сверхсрочной службе. В 1946 году наша семья переехала в Севастополь. Служил я ещё на семи подводных лодках Черноморского флота. Все мои подводные лодки были счастливыми», – подытожил рассказчик, встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с альбомом.
За окном прояснилось, засветило солнце, а мы ещё долго рассматривали фотографии семьи Морозова. Вместе с женой они прожили большую жизнь, вырастили трёх дочерей и сына, тоже подводника. В их отношениях было много душевности, нежности, любви и это распространялось и на детей, и на внуков, которые переняли от Владимира Прокофьевича главное – правду, любовь, верность.
Спустя два года Морозов позвонил мне и сообщил радостное известие. На этот раз Победу одержала его внучка Валя. В честь юбилейной даты создания Российского флота в Севастополе проводили конкурс школьных сочинений на тему: «Жизнь каждого принадлежит Отечеству».
Это известные слова адмирала Павла Степановича Нахимова. «Умираю за Отечество. Отстаивайте же Севастополь»! – последние слова смертельно раненного вице-адмирала Владимира Алексеевича Корнилова. И Севастополь отстаивали, исчерпывая все возможности.
Две героические обороны Севастополя. Это наша история. Наше прошлое.
Что есть Отечество в наши дни? Трудная тема для школьников. Не случайно среди лучших работ оказалось сочинение, написанное о замечательном дедушке, верно служившем Отечеству – Морозове Владимире Прокофьевиче.
Словно в замедленной съёмке, кадр за кадром проходит жизнь ветерана: «Мой дед принадлежит к той славной когорте моряков, имя которой – подводники. В странах с развитым подводным флотом к «отважным витязям морских глубин» всегда относились с большим уважением. И даже непременно вставали в присутственных местах при виде человека в форме подводника».
Отдельные скупые факты, а за ними жизнь человека, который любил и защищал своё Отечество.
«Глядя на ордена и медали своего деда, спрашиваю:
— Ты был героем на войне?
А он отвечает:
– Я был такой же, как все, только иногда чуть лучше. Боевые задачи выполнял чётко. Но иначе нельзя. Подводная лодка — это защитная оболочка, одна на всех, это общее тело всего экипажа, и жизнь этого тела зависит от каждого из нас.
Один за всех и все за одного! А иначе нельзя!»