Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".
Ужин у сестры прошёл неудачно: всё время пел один голос и в конце концов – надоел. Я попросил сестру "убрать" певца, но она отказала мне, сославшись... я понял лишь, что он нравился ей, а может, уже заплачено было за целый вечер. За одним столом сидели именитые князья и их слуги (некогда); теперь они поднялись до почтенных высот, но не о них будет речь. Женщина (из женщин "слуг") терпеливо выслушивала дребезжащий голос певца (когда-то хорошего) и делала замечания себе под нос: "Здесь высоко взял... не надо так тянуть", – и прочее. Это мне надоело, и я предложил ей прогуляться со мной. Ужин был окончен, и гости вставали из-за стола, хваля хозяйку за угощения ("Как было всё прекрасно, милая"...). Свою даму я потерял нарочно, и делал вид, что не переставал искать; "увидел" только на выходе и раскаялся в содеянном (не нашёл в толпе гостей) – найти было можно, но не хотел. А выяснил позже, что дама сама сочла полезным со мной не общаться, ведь я "сноб" – так она выразилась моей сестре, не предполагая за ней снобизма (и напрасно).
Ужин закончился, и я поехал домой, взяв пролётку: своей "игрушки", так выражалась моя жена, у меня тогда не было. По дороге встретил приятеля, он и увёз меня в свою сторону. Вот с этого и начинается мой рассказ.
Надо ли говорить, что я был недоволен проведённым вечером и согласился "подсластить пилюлю", но как! Он привёз меня на постоялый двор (чего я не ожидал от него).
- Идём-идём, что-то покажу тебе, удивишься.
Он желал мне лучшего с детства: из-за своего приятеля я попадал в нелепые ситуации и не ждал от него ничего хорошего и на этот раз. Должен сказать, что друг (назову уж другом – был иногда) не знал о неудачном ужине у сестры, только мой недовольный вид говорил о многом. Он вёл меня на второй этаж по скрипучей лестнице и подготавливал к встрече.
- Сам я к ней не ходил, боялся, а с тобой пойду: ты хоть и хлыщ, но разумный, – это он так меня похвалил.
- Спасибо, Сергей, помянул меня не при жене: когда это было?
- Было-было, не спорь, пойдём.
Мы вошли в спальню, так показалось. Комната была разделена на две части: в одной красовалась тумба с шаром и непонятными атрибутами, среди которых и нарисованная голова "апостола Павла" (это уже мне Сергей сообщил шутя – ну и шутки у него бывают), я же увидел в отрезанной голове (нарисованной, конечно) прообраз усекновенной головы Иоанна Крестителя. Видя наше шутливое настроение, дама широких форм и платья (которое претендовало на королевское – я так подумал) сказала грудным голосом:
- Юноши, не смейтесь.
От этого мы (я – в частности) чуть не задохнулись от смеха: какие мы юноши?
"Сколько тебе?" – спросил я, зная ответ.
"Столько же, сколько тебе – я всего на год моложе", – переговаривались мы шёпотом.
- Теперь знаю, – женщина смотрела на меня, казалось, близорукими глазами: будто видела всего меня, – проходи ты.
Я прошёл, Сергей остался на месте, она задёрнула шторку за мной. Потное тело лоснилось, складки кожи то расправлялись на ней, то складывались в причудливые узоры. Я следил за каждым взглядом, вздохом гадалки. Она вдруг выдала:
- Ты работаешь под прислугу, конечно, не сейчас это закончится. Брат умер... давно, для тебя давно, уже забыл. Он оставил тебе наследство: помнишь? – она рукой делала пассы. – Ваза... две вазы, одна растрескалась, – руками показала – распалась, – а эту тебе завещал. Не получал? Должны отдать, – гадалка будто тасовала колоду карт, но в руках ничего не держала, видно, гадала раньше, – только вот не бери, не бери и всё!
- Почему? – тихо, боясь нарушить "представление", спросил: всё ещё не верил в такую способность проникать "в душу" людей.
А ей моя настроенность не понравилась, она резко оборвала:
- Умрёшь, вот почему, – я испугался, она продолжила, – заклятье, заклятье на вазе, оно ещё держится, тебе хватит – не бери, пусть мрут: кто там? А! Эта потаскуха – пусть! Эта пусть! Изменяла мужу, ссорилась с ним, а он больной, – она стала вращать глазами, будто искала кого-то, – ещё, ещё... кто это? А-а! Знаю тебя... сестра твоя, – стала смотреть на меня, будто узнавала больше, – её не слушай, будет говорить... что она хочет? А-а! Сыну передать наследство, твоё наследство? Почему? – спроси, – она стала быстро-быстро "тасовать" колоду, думая и видя всё. – Что ей известно о тебе? Мать сказала: "Егорушка жив ещё? Помрёт, помрёт скоро".
- Кто сказал? – я выдавил из себя (мать умерла давно, в детстве осиротели, но не мог справиться с мыслью, что хочу её слушать).
- Мать говорит "оттуда", – глазами показала на потолок, руки привычно "тасовали" карты – вращая глазами, продолжила, – знаю, не Егор ты, врёт – мне врёт, а я знаю, что сказать хочет: "Береги сестру, её черёд настанет скоро, но ты не поймёшь", – она выдохнула, обессилила разом, – что она говорит? Что она говорит? Путает меня, боится? Не-ет, угрожает ей, а умрёшь ты – вот что! Болеешь не ты, её сын: умрёт? – опять "карты". – Нет, не сегодня, не в этом году... едь ты, поезжай: куда они хотели?
- На воды, – я слушал внимательно, дальше было то, что никто знать не мог, мы только шептались меж собой, но решения не принималось (сестру я любил и жалел её больного сына).
- Умрёт, через месяц по приезде – так написано.
Я не стал спрашивать гадалку: где написано? Знал, в книге жизней, которую она "читала". Гадалка продолжала:
- Только не пойму: Егор, Егор – повторяла. Не вижу никого, кто Егором мог быть.
Я вспомнил, говорить не хотел: Егорушка был сыном отца, внебрачным ребёнком. Моя мать ухаживала за ним – болел долго, но умер от сердечного приступа уже после её кончины: сердце болело и не развивалось, так мы поняли из слов отца. Он нам долго объяснял, почему дети в столь раннем возрасте умирают, про Небеса, куда попадают души невинных людей и плакал – любил своего сына. Мать Егорушки не простила отцу смерти своего ребёнка, уволилась и ушла жить к своей сестре. Что было дальше, мы, дети, не знали и не интересовались: она была всего лишь служанкой, "помощницей по хозяйству" – ублажала отца во время беременностей нашей матери, так он нам объяснял уже взрослым.
- Значит, Егорушку своего она не видит там? – я ревновал мать, она любила его, внебрачного ребёнка отца, а про меня слова не сказала гадалке.
- Не тревожь себя. Сергей, иди ты, – она нас звала как своих детей на "ты" и по имени, мы не возражали, – а ты подожди ещё.
Я вышел "за дверь" – за ширму и стал думать, стараясь не прислушиваться к разговору. Сергей чуть не плакал, что-то возражал, затихал и снова говорил громко. Я думал о себе и не понимал главного: кругом смерть, а у меня от вазы – раз, от сестры – два. Если от вазы откажусь, то сестра останется: ей какая угроза? Чего бояться? Как защитить сестру? Я забыл про наследство, которое она якобы хотела от меня для своего сына. Я был родовит, но не богат, и жена у меня была: если что – всё ей достанется или сыну (я очень хотел сына), она была на сносях, очередные роды ожидались осенью (двое других закончились смертями младенцев). Я был несчастен лишь отчасти: жену любил и надеялся на хороший исход беременности. Гадалка знала, но говорить не хотела сразу, поэтому просила подождать – я так подумал. Хотел ли я знать правду? Хотел и нет: что я буду делать, если узнаю?.. Нет, не хочу!
Сергей закончил быстрей, чем я – был недоволен: взяла много, а сказала...
- Ты слышал?
Я покачал головой.
- Хорошо. Я жду тебя на улице, возьму пролётку: ладно?
- Подожди здесь, вместе выйдем, мне немного осталось.
Я вошёл, но гадалка была недовольна.
- Выйди! Позову.
Сергея я не стал задерживать.
- Тогда ты иди, найди пролётку и поезжай. Я или пешком пойду (я жил недалеко отсюда), или сам найду как доехать.
Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я подумал: "А в самом деле: что она наговорила Сергею, что тот мрачный вышел?"
Гадалка позвала через полчаса. Я сидел на диване, листал журнал за... число было... думал о своём и не запоминал прочитанное.
- Входи, – услышал я спокойный голос гадалки, – устал ждать?
- Почитал... – успокоил (больше себя).
- А! Журналы старые, держу так, чтобы время скоротать, если быстро не выходит. Ведь ты не прост. Почему не сказал где служишь?
- Сергей рассказал? – я обращался с ней как со старой знакомой и она, казалось, смягчилась ко мне.
- Мог бы не приходить, не люблю я когда... – она уже раскладывала настоящие карты с рисунками: одни "с двумя головами" – переворачивай как хочешь и "с одной" – эта колода была толще и для неё значительней. Она проверяла себя, задавая себе вопросы – я почти слышал их. – Ты не очень трудно работал, потом перешёл туда, – она показала карту смерти, – здесь тебе и смерть будет, если... скажу, выполнишь?
Я поклялся: жить хотелось.
- Не ходи к "искусу", – я вспомнил дело, над которым работал мой напарник, вернее, мой начальник. Он использовал меня как ищейку, когда мне полагалось доводить дела до конца, передавая их в суд, если дело будет раскрыто. А так, бегал по городу, высматривая и вынюхивая заговорщиков и убийц – не нравилось мне это: все лавры по закрытию дела доставались ему, а я "плебей" в его глазах, годился только для "уличной" работы. – Знаешь, о ком я говорю? Сейчас ничего не будет, ты его задержишь, тебя отметят, как образцового... но не спеши, его отпустят... скоро? Три года каторги... нет, сбежит... увидишь – сбежит, тогда застрелит тебя, если будешь с семьёй... то...
- У меня только жена, все... – я хотел сказать о всех несчастьях...
- Мальчик идёт за руку с... кто это? Няня? – она перетасовала карты, в них больше не смотрела, посмотрела на мою руку. – Дважды женат, – и посмотрела в глаза, – несчастен, горе в твоём доме, беги... денег не возьму: с полиции возьмёшь, в тюрьму попадёшь, – засмеялась, – только не говори, что денег не беру.
- Не скажу, никому не скажу.
Я ушёл быстро, по дороге обдумывая всё сказанное ей. Неужели сейчас?
- Отошли воды, потом кровь... – так встретила меня горничная.
Я побежал к жене.
- Там доктор! – успела выкрикнуть Наташа.
- Я быстро, – зачем-то ответил ей, сердце бешено стучало, язык присох к нёбу, когда я ввалился в спальню, выдохнув, – я здесь!
- Где ты ходил? – спросила жена слабым голосом, потом будто заснула.
- Жива, жива, надо подождать... – выталкивал меня эскулап, он терял мою драгоценную жену, а я не мог ей слова сказать, как выяснилось, последнее.
Доктор хотел спасти ребёнка, но девочка уже не дышала. Кровь остановить не удавалось и жена умерла, не приходя больше в сознание. Я целовал ей руки, а она не дышала, чтоб ответить.
Похоронили обоих в одном гробу, как я хотел. Долго не мог прийти в себя, но через год женился: грешок был, девушка забеременела и я отступил от принципа... нет, подруга была моей крови, дворянской, просто не любил, как первую жену. А она вскоре родила мне сына, Игорем назвали вместе – именем умершего племянника, спасти от чахотки не смогли, и целительные воды не помогли. Там встретил свою будущую вторую жену и "развеял" печаль по ушедшей от меня любви.
А с "искусом" было сложнее. Действительно, поручение получил следить за "прохвостом", но оказалось, закоренелым преступником. Стал выяснять и "нарыл" такие документы, что пришлось отдать начальству для победных реляций. Ему и в суде стоять и ловить предоставил право. Перешёл в другое ведомство, не опасное для жизни, а позже двухлетнем сыну сказал: "Папа пойдёт на кладбище, возложит цветы к монументу хорошего человека". На что сын что-то промыкал – ему и не положено знать в таком возрасте, как взрослый мужчина должен держать слово (данное гадалке).