Главы из книги История башнёра. Жертва вечерняя

               
 ...Я говорю с тобой под свист снарядов,
 угрюмым заревом озарена.
 Я говорю с тобой из Ленинграда,
 страна моя, печальная страна…
 Над Ленинградом - смертная угроза...
 Бессонны ночи, тяжек день любой.
 Но мы забыли, что такое слезы,
 что называлось страхом и мольбой.
 Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
 не поколеблет грохот канонад,
 и если завтра будут баррикады -
 мы не покинем наших баррикад.
 И женщины с бойцами встанут рядом,
 и дети нам патроны поднесут,
 и надо всеми нами зацветут
 старинные знамена Петрограда…
 Мы будем драться с беззаветной силой,
 мы одолеем бешеных зверей,
 мы победим, клянусь тебе, Россия,
 от имени российских матерей.
                Ольга Бергольц,  август 1941

            Когда началась война,  считали, что как-нибудь пронесёт. Что  это -  не надолго, ведь «броня крепка и танки наши быстры…».  Мы быстро победим «малой кровью и на чужой территории». Почему-то многовековая мудрость и хроническое чувство опасности, присущие еврейскому народу в этом случае не сработали: немцы уже в августе подошли к Ленинграду и железнодорожное сообщение со страной было прервано. А 8 сентября  1941 года город был окончательно блокирован от всей страны немецкими, финскими, испанскими войсками («Голубая дивизия») и даже наёмниками из Северной Африки и  Европейских стран. А на Ладоге появились катера Королевских ВМС Италии.

       Шок от первых обстрелов и разорванных в куски тел сильно изменили представления семьи о  реальности. Но разговоров об эвакуации еще не было.  В основном вывозили в глубь страны тех, кто пришёл с  оккупированной Прибалтики. Полная блокада города стала громом среди ясного неба. Самыми страшными стали поздняя осень и зима 41-го – 42 годов. Когда обеспечение продуктами населения прекратилось вообще. Сколько раз поминали добром папу Лазаря,  который ещё в сентябре с пригородной дачи вывез почти полгрузовика закаток-закруток и овощей  возделанных мамой Соней. Им, наверное, хватило бы этих запасов до весны, но Господь велел делиться…

     Первую блокадную зиму, под бомбами и снарядами, семья ещё как-то «выгребала», но в конце февраля 42-го было принято решение – выезжать любой ценой.  В Москве жили дальние родственники и как-нибудь вместе две семьи перетерпели бы тяжёлые времена.   
     А город,  умирал на глазах. Люди, как шли, так и падали на ходу от истощения. Смерть стала обыденным явлением и частой гостьей в семьях лениградцев.
    Как серое небо.
    Как серый снег.
    Как серая жизнь.
 
     За хлебную карточку, теперь могли убить,  среди  белого дня. Говорили о небывалом: о случаях каннибализма…  Никогда не забудет Вовка свёрток с мёртвым ребёнком у подъезда. Мёртвым, но с живыми, следящим за парнем глазами. Сосредоточенно-суровым, не младенческим взглядом. Свёрток, редко, но слышно мяукал, страшным сиплым голосом. Как маленький брошенный котёнок из детства, подыхающий в жухлой листве под бесконечным дождём. Парень рухнул замертво рядом с младенцем. Его откачали.

     Таким же страшным стал холод. Он был везде. Сочился сквозь стены. Вползал через оклеенные бумажными полосами стёкла  оконных  рам. Леденил, казалось, самою душу через омертвевшие  чугунные радиаторы, когда-то – когда? парового отопления и даже от трупов соседей, закоченевших, замёрзших  в камень – сквозил, сквозил, сквозил…

     В зале, от натёкшей из лопнувших батарей  воды, можно было кататься на коньках. На коньках теперь можно было кататься везде – туалеты не работали и нечистоты выливали прямо на лестничные пролеты, площадки и, даже, коридоры – куда хватало сил дойти.  Семья, пытаясь сохранить остатки тепла, перебралась  на 12 квадратных метров  кухни. Первым в печке «буржуйке»  сожгли любимый Вовкин рояль. Затем спалили большую часть книг. Володя про себя отметил, чем  старее фолианты, тем жарче горят.

       Ещё в феврале этого года, в городок Кыштым Челябинской области был эвакуирован Ленинградский имени Герцена пединститут. Вова мог выехать в числе оставшихся студентов, но не захотел бросить родителей.
 
    Ни Лазарь Моисеевич, ни Эсфирь Абрамовна, ни их талантливый сын,  лично  не представляли для властей какой-то ценности и шансов быть вывезенными «стратегическим грузом» на Большую землю - у них не было никаких. В первую очередь эвакуировали детей и, важные для обороны предприятия с оборудованием и сотрудниками. Как вариант Лазарем рассматривался и пеший переход через замерзшую Ладогу, но, ознакомившись с маршрутом, стало понятно, что  «старики» не осилят многокилометровой дороги.
 
     Тогда  глава семейства решил получить пропуск на выезд за счёт  изыскания «внутренних» ресурсов и добрых друзей. Последних, в беде не оказалось. А недобрые, заломили такую цену…  Пришлось отдать последнее.
 
     Запомнилось неприятное. Возле начальственного кабинета «сторожила» посетителей красивая  женщина с безумными глазами. Вскакивала и нарезала круги в приёмной. Лазарь сразу отметил дорогое манто с воротником из норки и сапожки «не нашего» производства. Заглядывая каждому посетителю в лицо, она молила: «Как же я? У меня же маленький ребёнок? Ваш ребёнок! Мне нужно срочно в Москву… - рыдала она». И ещё подумалось Лазарю свысока, как же ты так… Нехорошо подумалось…

     Массовый «исход» по льду Ладожского озера, будущей «Дороге жизни» начался только 22 января 1942 года. От Финляндского вокзала на пригородном-дачном и потому страшно холодном поезде семья доехала  до станции Борисова Грива. Здесь пересели в грузовые машины набитые техникой и людьми, которые бесконечно «шерстили» патрули НКВД на предмет законности выезда и выявления диверсантов, шпионов, дезертиров.
      Кажется, всё преодолели.
      Остались последние тридцать километров по льду…
 
      Родителей поместили в теплую кабину, а Владимир,  расположился в кузове, среди станков и оборудования, какого-то завода. Было холодно, что для начала марта неплохо – лед будет держать.
     Двигались уже больше получаса. Их предупредили, что на некоторых участках дороги немцы простреливали озеро насквозь. Конечно, это напрягало, но все надеялись на лучшее. Десятки машин с небольшим интервалом  двигались в темноте по едва угадываемому пути, слабо подсвечиваемому, где синими «больничного» цвета фонариками, где малым костерком у постов с зенитками.
 
     Но, ни люди, оборонявшие «Дорогу жизни», ни Вовка-книгочей, пока ещё не знали, какая страшная опасность таилась в самом «ледяном мосте», что – «резонанс» губит людей и технику так же, как  и фашисты.   Это явление называется «изгибно-гравитационной волной», которая поднимается впереди идущей тяжёлой машиной и  если следующая за ней, не соблюдает определённый скоростной режим – жди беды. Вот уж действительно всякая инструкция по безопасности жизни выписана кровью.
     Немцы в этот раз не беспокоили.
 
     Вовка через заднее стекло видел мамину головку, в неуместной для такого интерьера модной меховой шляпке, уютно приткнувшуюся к овчинному воротнику папиного полушубка и начал было строить планы на ближайшее будущее, как жестоким ударом был выброшен на лед.  Грузовик, уже половиной кабины в воде, с заблокированными глыбами льда дверцами,  быстро уходил под воду. Оцепеневшему юноше мерещилось, что ледяная дорога прямо уходила «туда»…  в небо…
      Даже пузырей не было.
      Никто не всплыл.
      Только водоворотики.
      Водоворотики…

      Володя стоял на коленях возле полыньи и не плакал, нет – страшно и длинно выл, высоко закинув голову, когда там, на дне, почему-то вдруг включились фары. Свет этот, тяжело  пробиваясь сквозь тёмно-зелёную воду,  как будто передавал последнее что-то, важное что-то… А машины шли мимо. Нельзя останавливаться. Нельзя…

      Юноша в бешенстве начал срывать с себя одежду, валенки, но его не пустили, повязали руками люди с подошедшей командирской легковушки. Враз осиротевший парень словно закаменел и не помнил, что было потом. Как его везли, куда его привезли. Очнулся, через день, когда из-под расстегнутой  фуфайки выпали связанные мамочкой теплые носки, которые она засунула поглубже, под свитер, чтоб не забыл при случае одеть… Эти тихие слёзы и вернули его к жизни.
      Так Владимир Лавенецкий стал добровольцем.