Век набрал свою скорость. И теперь нёсся, сокрушая все пережитки минувшего на своём ходу. Но, как понимал, оставался в прошлом. Музыка хоть и приносила радость поклонникам, был не удовлетворён ею. Постоянно мучала одна и та же мысль; способен ли стать великим. Невольно приравнивал себя Сибелиуса к Бетховену современности.
Восьмая симфония, что начал писать ещё в 24-ом была заброшена. Всё чаще приходили минуты отчаяния. Хоть пока ещё и находил в себе силы бороться с ним, видел, как слаб человек. Сочинение музыки безнадёжно трудное занятие.
Безнадёжно!? Как хорошо сказано. Но, кто же это так славно сформулировал? Это не его слова. Возможно дьявол в «Докторе Фаусте». Да-да! Это оттуда. Но, как метко подмечено! Композитор, в большей степени чем писатель, художник и архитектор вынужден блуждать в придуманном и известном только ему одному мире, со своими горами, реками, ущельями и бескрайними полями. И, только от него одного зависит, как ярче передать ощущения от увиденного в музыке.
Но, этого безусловно катастрофически мало. Не в его силах заставить полюбить остальных то, что пережито им в этих «путешествиях». Он лишь жалкое подобие Бога, пытается донести до человека увиденное им. Но, вправе ли решать самостоятельно, нужно это людям, или нет? Движется в пустую лабиринтами музыкальных форм, облекая их в осмысленную его сознанием мелодию.
Но, как и к Богу, сложен и тернист путь к восприятию людьми сооружаемой им симфонии. Он простой грешник, но не лишённый тайных знаний, что могут быть приобретены каждым, только прояви мужество и упрямство в их познании. Мужество требуется, чтоб справиться с признанием, упрямство для преодоления неимоверных препятствий, разрушающих связи с миром явственным.
Безусловно масонство сильно помогло ему. Но, если бы не талант, вряд ли смог не только стать известным, но и вступить в ряды братства. Теперь же интуитивно догадывался; возможно в этом и кроется только ему одному известная тайна музыкальной приверженности к консерватизму.
Последнее время чувствовал физическое недомогание от невозможности сочетания паники и сомнения, творящихся в его душе. Не верил, что идёт правильным путём. Чувствовал себя призраком из прошлого столетия, случайно забредшим в XX-ое. Его музыка была переполнена грустью об ушедшем золотом веке. В ней чувствовалось звучание грядущей катастрофы. Знал, многие композиторы испытывали схожие с ним проблемы, не в силах воспринять сперва дуновение, а потом, вскоре уже дыхание нового мира. Он же оставался консервативен в подходе к музыке. Понимая, ничего не может с этим поделать.
Заказанное у известного архитектора, построенное имение, что было названо в честь его жены Айнола, позволяло уединиться в нём, скрывшись от внешнего мира. Интуитивно искал покоя, желая творить. Но, не мог, не умел переступить ту преграду, отделявшую от будущего, которое не хотело его брать к себе. Как и все знаковые события, начавшись ещё вчера устремлялось далеко вперёд, маня, но не увлекая своим ярким свечением.
Думал; вот только избавится от суеты, вдохнёт в себя спокойствие и тишину, и тогда сможет сделать шаг, продвинуться в завтра, которое, как видел и понимал открылось некоторым творцам. Но, как и сама архитектура его дома, пусть и лаконичная, но, всё же ещё не близкая к аскетичному минимализму, исходящая из-под его пера музыка таила в себе множество ненужных завитков и причуд. И в этом собственно не было ничего плохого для многих его поклонников, но, видел, понимал; не имеет права далее оставаться в этом заблуждении. Не умел, не знал, как поступить, чтоб отказаться от многого, что так мешало ему, к чему привык и не в силах отрезать от себя навеки. Ибо именно так, будто удаляя отмершую плоть мог очистить тело от плевел.
Скрывался в тишине, подолгу гуляя в лесу наполненном оленями и лосями. Но, не она могла спасти его, а шум города. Смелость нырнуть в грохот его улиц, толпы людей, вдохнуть утреннего смога, что так и не растворился за ночь. Вот то, что требовалось ему сейчас.
Все последние годы жил надеждой, Господь откроет многое, что так было необходимо ему. Характер менялся. Стал выпивать. Сначала мало, потом больше. Требовалось забвение, отказ от реальности.
Восьмая симфония, испытывавшая величайшие сложности написания, всё чаще и чаще откладывалась им в сторону. Иногда на полгода. Уверенность в своих силах исчезла.
В январе 30-го, словно дразнил дирижёра Кусевицкого, сообщая в письме о том, что пока симфония не готова, и не знает, когда будет закончена. Подчерк безукоризнен, ещё с детства отличался любовью к правописанию. Да и сама бумага, похожая на пергамент придаёт уверенности.
В августе 30-го обещал направить готовую симфонию. Но, обещание осталось неисполненным. В августе 31-го сказал Кусевицкому; если тот так хочет её исполнить весной, будет готова. Но, этого не произошло. В 32-ом, после разговора с дирижёром, когда обещал закончить её в декабре надолго оставил работу над ней. Тот ещё несколько раз напоминал ему, но, в итоге тема исчерпала сама себя
В конце 30-ых, вновь возвратился к теме возрождения написания симфонии. Но, в 39-ом Гитлер захватывает Польшу, затем начинается Советско-Финская война.
40-ой явился ключевым для Сибелиуса.
Всё же решившись на это резко встал, взяв пустую корзину от дров у камина. Наполнял её нотными тетрадями, многочисленными черновиками, лежавшими на столе и полках над ним. Сиюминутное решение, которого не мог остановить, ибо много лет шёл к нему, моментально наполнило собой всю его волю.
Всё в камин, что ещё еле тлел углями от утренней топки!
Вечер. Какое хорошее время для того, чтоб начать всё с начала.
Присел на корточки у камина.
Не разгоралось.
Спичка сломалась. Взял другую. Тот же эффект.
Три сразу!
Не горят.
Четыре!
Руки трясутся. Сел на пол.
Поджёг с краю смятый нотный лист. Не разгорался. Ещё раз чиркнул другими несколькими спичками. Загорелся краешек. Но, лишь только получив огонь, моментально, несмотря на сырость бумаги пошёл разгораться.
Запахло дымом.
- Что ты делаешь!? – на пороге стояла испуганная Айно.
- Не смей мне мешать, - тихо, но очень спокойно ответил ей.
Никогда прежде не видела таким своего мужа.
Последние годы его алкоголизм разрастался. Возвращаясь с прогулки пытался работать. Но, как понимала, мало что удавалось. Уже начала привыкать к его раздражительности. Но, та продолжала расти. Лишь изредка, вечерами, когда был уже порядком пьян, становился отзывчивым и спокойным.
И, вот сейчас, хоть и понимала, видит всего лишь следствие. Причина крылась в ином. Созрел для принятия решения. Прошлое, что так тяготило его, наконец отступило. Оно горело в камине.
- Ты уверен, - произнесла без интонации вопроса. Подошла. Положила руку на его плечо.
Не огрызнулся, не сбросил.
Присела на пол с ним рядом. Хотела погладить по голове. Но, знала; с тех пор, как начал брить её на лысо не любил, чтоб к ней прикасалась. Дотронулась ладонью до уха.
Резко поднял было руку, словно хотел защитить его. Но, замедлил движение и коснулся её кисти. Плавно опускала её к нему на щеку. Сползла на плечо. Там её рука остановилась будучи под защитой его ладони.
Сидели рядом молча. Наблюдая за тем, как горят нотные тетради. Огонь завораживал красотой. Теперь, как никогда тишина их дома звучала по-иному. Будто в ней до сей поры таилась никому прежде не известная музыка.
- Ты слышишь? – поднял вверх указательный палец.
- Да.
- Это новое время. Наполняет собой дом.
Хоть и пил, практически так же, как и прежде, но внимательность к жене вернулась. Вся несносность, проявившаяся в его характере за последние годы растворилась. Превратился в серого, спокойного, сдержанного на эмоции, словно выхолощенного человека.
Права ли она была в том, что не препятствовала уничтожению партитур? Пусть они были всего лишь эскизами, среди которых возможно имелись фрагменты восьмой симфонии, но, никто другой не смог бы придать такой глубины, пусть и самым лучшим своим произведениям, что имелась в его зарисовках. Знала это, но не верила самой себе, успокаиваясь мыслью о том, что прекратил уничтожать себя постоянным копанием в себе. И пусть даже перестал при этом сочинять, записывать музыку, давно сделала для себя выбор, поняв, таким он ей нужнее. Остальные же, весь мир, пусть помнят его прежним. Впрочем, и для неё останется таковым.
В 41-ом, когда Финляндия стала союзником Германии, из символа независимости превратился в марионетку, в руках Гитлера, называвшим его северным Вагнером. И, действительно, были у них общие мотивы в музыке. Национальный героизм прошёл красной нитью сквозь творчество как одного, так и другого.
Благодаря этим факторам сам незаметно для себя превратился в «арийского» композитора. Благодаря Гебельсовской пропаганде горячо приветствовался в нацистской Германии.
Наряду с Вагнером, Валькирия, которого превратилась в неофициальный гимн люфтваффе, его исполняли не менее часто, на не менее важных нацистских слётах и мероприятиях. Нет, не скрыться теперь было ему в лесах любимой Айнолы. Прежняя известность, сыграв с ним злую шутку, требовала теперь публичных выступлений в поддержку диктатора.
«От всего сердца желаю вам быстрой победы» - кажется так сказал на каком-то мероприятии. Но, зачем, ведь никто не заставлял его это делать? Да, ждали какой-то, пусть и небольшой речи, но не этих же именно слов. Оставаясь наедине с собой страдал от новых немецких порядков, вылившихся в расовые законы. Вспоминался шюцкор. Хоть и не затронул этот феномен финского национализма его лично, но надолго остался в его памяти. Внутренне был рад тому, что за неимением явного врага, вскоре после 18-го рассосался сам собой. Теперь же не просто столкнулся с подобным, но и поддержал.
- Но не явно!
- Нет. Во всеуслышание.
- Но, не как все те, кто с экранов кинотеатров вещает об этом в агитационных фильмах, прославляющих величие нацистской Германии.
- Не так. Но, разве это не одно и то же, выразить своё мнение единожды, или повторить неоднократно? Главное оно увидело свет, будучи озвучено, - общался сам с собой, точнее со своей совестью.
- Я представитель культуры финского народа и как человек творческий имею право на ошибку, ведь постоянно нахожусь в поиске.
- Именно поэтому должен найти в себе силы, чтобы выступить против глупости, захватившей мир.
- Я не выступал против подобной, так же хитро завуалированной идеологии СССР. Почему же должен бороться с Германией?
- Потому, что теперь она коснулась и твоей страны.
- Я всего лишь композитор, разучившийся сочинять музыку.
- Ты перестал видеть разницу между музыкой и историей. И, та, в свою очередь вынесла тебе приговор, объяв мир огнём, выжгла и твоё сердце.
- Но, душа моя бессмертна. Её-то я сохранил!
- Для себя, не для всех.
- Нет! В этом виновата моя приверженность к консервативному во всём, не исключая и музыку. Она завела меня в тупик.
- Люди горделивые, свысока смотрящие на окружающих, в особенности, если многого достигли в творчестве, не дай Бог талантливые всегда найдут себе кумира, среди самой гадости и будут всю жизнь верны ему, презирая всех за непонимание.
- Я горделивый!? Нееет! Это не так! Никогда не был большого мнения о себе.
- Не о себе…. Но, о музыке, что сочинял.
- Нееет! Я старался, стремился к совершенству, но никогда, никогда не думал о том, что выше других!
- Разве это не одно и то же? Совершенство и возвышение себя?
- Абсолютно разные вещи!
Теперь дом отдавал плесенью. Этот запах мерещился ему в каждом углу. Просил прислугу провести тщательную уборку. Сам присутствовал, следя за тем, как та мыла полы. Просил протирать тряпкой каждый труднодоступный из-за мебели угол. Но, поразительное дело, так и не нашёл нигде, как ни старался, ни одного островка плесени. Дом был чист. Запах исходил не от его стен, полов, или потолков, на которых не было даже паутинок. Он таился в нём самом, исходил из глубины его сознания.
Бороться с ним посредством тряпок было бесполезно. Следовало меняться самому.
“Трагедия начинается. Мои тяжкие мысли парализуют меня. Причина? Одиночество, одиночество. Я никогда не позволю величайшему страданию сорваться с губ. Айно надо беречь” – писал в своём дневнике.
Стал больше тратить. Покупал шампанское, коньяк, джин. Хотел спрятаться от прошедшего в настоящем, делая из него праздник.
Хотелось, как можно быстрее забыть тот факт, что тяга к монументальному привела его в итоге к зависимости от тирана.