Глава сорок пятая
Ноябрь 1911 года
В горнице уже был накрыт стол с разнообразными яствами – блюдо квашеной капусты с брусникой, блюдо с кетовой икрой, блюдо, накрытое холстиной, от которого исходил непередаваемый запах чего-то знакомого, чего Лисицкий не мог вспомнить… Чуть поодаль стояли две кринки, тоже покрытые холстинами
- Подавай пельмени, Стеша! – Забелин взглянул на младшую дочь, и та пошла к печи, занимавшей центральную часть сруба.
Ухватом вытащив из жерла печи чугунок, она сняла тяжелую крышку, и Лисицкий почуял давно забытый запах пельменей.
- Славно пахнет! – не удержался он от похвалы.
- Дочери налепили, пока мы с тобой в лесу убирались! – похвалился старик. – А ты, Сергей Васильич, присаживайся к столу, не стой у порога. Настена, подай гостю миску!
И тут Лисицкого вновь обуял гнев – девушка поставила ему миску и положила около нее деревянную ложку напротив стула, стоявшего отдельно от других стульев. Других мисок на столе не было, и Лисицкий понял, что здесь, как и у Лаптевых, все едят из общего блюда.
Забелин вовремя заметил блеснувшие огнем глаза Лисицкого.
- Коли твой батька нашей веры, то ты должон знать, что все семейство у нас ест из одного котла! – сказал старик. – Ты пока что не являешься членом нашей семьи, не обессудь.
Лисицкий благоразумно промолчал.
Младшая дочь вывалила пельмени в большую корчагу и подала их на стол.
Помолившись, принялись трапезничать.
Пельмени оказались отменными – никогда в жизни Лисицкий не ел вкуснее. Когда покончили с пельменями, Стеша сняла с таинственного блюда холстину, и под нею оказались… пирожки.
И хотя Лисицкий насытился, вид, а главное, запах еще горячих пирожков привел его в совершеннейший восторг. Он осторожно, словно боясь раздавить, взял с блюда пирожок и захрустел румяной корочкой.
- Оленья печень?! – угадал он начинку.
- Она самая! – подтвердил старик Забелин.
- Знатное угощение! – сказал Лисицкий, поглощая второй пирожок.
- Запей кедровым молоком, - сказал Забелин, - вкуснее будет.
- К-каким молоком? – удивленно спросил Лисицкий.
- Кедровым, Сергей Васильич! – Забелин впервые со времени их встречи широко улыбнулся, показав ровные, слегка желтоватые зубы. – Вот те раз! Ты не знаешь, что из кедровых орешков мы давим молоко?
- Откуда ж я мог это знать?! – насупился Лисицкий. – Мы и орехов-то кедровых не едали. Как-то не пришлось.
Он отхлебнул из кружки. Напиток действительно походил вкусом на молоко, но был более насыщенным и приятным. Съев под молоко еще один пирожок, Лисицкий отвалился на спинку стула.
- Все! – выдохнул он. – Больше не могу! Благодарю, красны девицы, за столь знатное угощение!
Он с трудом оторвал свое отяжелевшее тело от стула и поклонился девушкам.
Они дружно прыснули в кулачки и убежали за занавеску.
- Эй, красавицы! – крикнул им вдогон старик. – Со стола-то уберите!
Забелин и Лисицкий остались за столом вдвоем.
Мельком взглянув на осоловевшего от обильного обеда Лисицкого, старик утер бороду холстиной и положил тяжелые руки на стол.
- Поведаю я тебе, паря, отчего мы мирских людей сторонимся. Всякия знатные люди – купцы, промышленники, приискатели за золото и серебро выписывают заморских книжников, звездочетов, умеющих по старинным книгам и светилам угадывать, что сулит людям небо. А сие есть бесовщина. Ведь не меньшее знание – читать тайгу, от которой кормимся. Всякое знание и умение – пахаря ли, кузнеца, ткача, плотника, сплавщика леса – собирается по капле веками, передается от отца к сыну, оттого дети почти всегда знают больше отцов, хотя никогда не бывают умнее. Но каждый ли становится хранителем мудрого опыта, каждый ли прибавляет к нему свое? И что человек выбирает для себя, что передает наследникам? Иной мирской мужик бывает отнюдь не глупый: умеет и пахать, и сеять, и брать выгоду от тайги. Но выгода его животная, сиюминутная – волчья. Дай волку волю – он все живое вокруг порежет, подушит, а завтра сам подохнет с голоду. Так же и мирские. Стоит роща под боком – руби ее, пошто маяться, в дальний лес по сухостой ездить? Приглядел кусок земли под горох иль капусту – суши болото, губи родник. Чем это обернется для него и его потомков завтра – ему дела нет. Отчего такое бездумье? Были времена – пахарь вел с лесами войну не на жизнь, а на смерть. Где-то и теперь еще лес для мужика – враг. Где-то, но не в тайге. Почему мирским не хватает ума изменить хищническое отношение к лесам, к речкам? Да и к самой земле? Да потому, мил человек, что любая власть закрывает глаза на то, что творится в миру, ибо от мужика имеет прибыток в виде всяких налогов и податей. Нарубил лес – заплати! Набил кедровых орехов – заплати! Наловил тайменя – заплати! Больше сдал властям пушнины ли, мяса оленьего иль сохатого, кедру ли – больше заработал. Больше заработал – больше налогу заплатил… Вот потому мы и уходим от всякой власти все дальше и дальше в тайгу, что еще не пустив здеся глубоких корней, оне – энти власти бездумно зорят землю, уничтожают тайгу. А мы чувствуем единение с тайгой, ибо Господом она людям дадена, и наша задача не разорение ей нести, а негу и заботу. Она ведь кормилица наша! Уразумел?
- А чего ж тут не уразуметь? – Лисицкий поднялся и потянулся до хруста в костях. – Все ясно, Карп Иваныч, как Божий день. Только ведь и я так же точно думаю. И к тайге у меня отношение особое, и вряд ли оно отличается от твоего. Ну, а по поводу властей… Я уже достаточно послужил Отечеству, сполна отдал все свои долги – и воинские и гражданские, потому – нет у меня причин пылать к властям любовью. А вот за свою семью, за свой дом, не будет под рукой оружья, я зубами горло перегрызу любому – будь то представитель власти или просто бродяга лесной. Вот так-то, Карп Иванович!
Тогда еще ни сам Лисицкий, ни старый Забелин, ни его дочери не знали, что слова, сказанные им в тот зимний вечер, не были брошены на ветер, и не раз ему доведется защищать семейство от злых людей, которые несли Лаптевым горе…
- Ну что ж, тогда поговорим о сватовстве и брачании, - сказал Забелин.
- О чем? – переспросил Лисицкий.
- О брачании, Сергей Васильич! – Забелин второй раз за вечер открыто улыбнулся. – Ибо венчания, о котором ты давеча упоминал, у нас не бывает, поскольку церквей нет и попов нет. Мы сами управляемся. А раз у нас, у Забелиных и родни нет, стало быть, либо я, либо твой духовный отец и проведем брачание. Но прежде, конечно, должон состояться пропой.
- Вы ж не пьете хмельное зелье? – вновь Лисицкий сделал круглые глаза. – Какой еще пропой?!
- Ты слушай, не перебивай! Пропой организуют родственники невесты, и во время пропоя происходит так называемый обряд «трех поклонов». После моления жених и сваты троекратно кланяются родителям невесты, и невесту спрашивают о ее согласии на брак. Если девушка дает свое согласие, то родители жениха и невесты становятся сватами. Понял теперича?
- Понять-то я понял, но получается, что на пропой мы должны явиться в ваш дом, верно?
- Верно! Пропой происходит в дому невесты.
- Вот здесь-то и возникает проблема: наш старший Лаптев - Василий по весне подвергся нападению беглых каторжников и был жестоко ими избит. Так, что еле выкарабкался… Теперь он страшится чужих людей, и вряд ли у смогу уговорить его ехать к вам. Он и на заимке-то за ограду один не выходит.
- Что ж ты не защитил его? Ты ж такой отважный, что один на целое племя дикарей пошел!
- Меня в тот день рядом не было, - сказал Лисицкий. – Но на следующий день Доля и Амбал свое получили сполна.
- Постой, постой! – воскликнул Забелин. – Стало быть, это ты порешил столь знатных в наших краях татей?! Мне Кравцов сказывал об этом случае и поражался, что в одиночку человек такое смог совершить. Хотя тогда он еще не сказал, что это был Серьга Лаптев. Когда я спросил «кто?», он ответил: «Того тебе не надобно знать!» Да-а, паря, теперя я точно знаю, что никакими запорами я от тебя Настену не сберегу! Слышь, дочка?!
- Я все слышу, батюшка! – отозвалась из-за занавески Настя.
- Ты-то ишо не передумала?
- Нет, тятенька! Ты же сам молвил, что не спасут меня никакие запоры. Я пойду за него, тятенька!
- А ведомо ли тебе, что коль выйдешь за мирского, придется тебе отойти от веры?!
- Я не отойду от веры, тятенька, ибо кто меня осудит? Здеся, окромя нашей семьи и семьи Лаптевых нет ни единой живой души. Я не думаю, что вы будете понуждать меня отойти от веры, коль Сергей Васильич войдет в нашу семью!
- Вот ведь разумная девица! – Забелин хлопнул ладонью по столу. – Все рассудила и по полочкам разложила.
- Ладно, Сергей Васильич, считай, что дело сладилось. Как хочешь, но вези сюды своего духовного отца Василия на пропой! Да не тяни с энтим, ибо скоро ударят лютые морозы, такие, что носа за порог не покажешь.
Умиротворенный, Лисицкий улегся на отведенную ему лавку и сразу уснул, будто в омут провалился.