Мы свой праздник ни в жизнь не отменим,
пусть исчезнет хоть целый народ,
ждут давно в морозилке пельмени
и к ожогу готов пищевод.
Где-то там, на краю Ойкумены,
всё смело, как безумной метлой,
но внести в нашу жизнь перемены
даже дьявол не в силах морской.
В ту же степь полетят наши рейсы,
форс-мажоры нам слишком не в масть,
не смутят нас ни шторма злодейства,
ни другая какая напасть.
Фейерверки взорвутся привычно,
новогодняя вздрогнет звезда,
где-то траур, там пить неприлично,
но у нас этот траур всегда.
Наша жизнь пострашнее цунами,-
много хуже объятья властей,
их привычный за пазухой камень
и типичный Песков новостей.
Мы давно без мороза фригидны
ко всему, что вблизи и в стране,
нам давно за своих не обидно,
тех, что гибнут в домашней войне.
Кто под дозой, на улицах наших,
кто на шахтах, кто в пьянках глухих,
у кого-то всё - полная чаша,
у других, у других, у других...
Бытие наше не в настоящем,
вечно в поисках худших дорог,
и над нами в тарелке летящей
щи хлебающий немощный бог.
Нам хула холуёв и холопов,
нам вагины богемных богинь,
нам ЦУ от кремлевских циклопов,
никаких тебе ян или инь.
Россиянскую ищем идею,
как ту самую кошку впотьмах,
потому что, хоть много имеем,
всё не впрок, коль цунами в умах.