-Разное случается на войне. Даже такое, во что в мирное время и не поверишь. Вот мне рассказывал один сослуживец, упокой Господь его душу, историю, в которую я сам и верю и не верю. Никак не разберусь. Послушайте. Сами решите, могло ли такое быть?
В ту войну на одном участке у супостата завёлся снайпер. Да, не простой снайпер. Не убивал никого. Только ранил. И ранил не просто, а с выдумкой. Сначала подстрелит человека в ногу и ждёт, когда за ним товарищи приползут, чтобы забрать, значит. Забрать даёт. Тащить не мешает. Не стреляет. Ровно до последнего не стреляет, пока до укрытия ни остаётся пара метров. А тогда стреляет по ногам или в филейную часть тем, кто товарища спасал. Оно и понятно, что в эти места с его позиции стрелять ловчее. Как раз их то он хорошо и видит. А вот когда из окопчика вылезают другие солдатики, чтобы подтащить уже двоих, а то и троих раненых, вот по этим вылезшим не стреляет. Как зарок дал выше задницы не стрелять. Те то, что из окопа подтягивают, они ж обычно головой в сторону врага. А этот враг в голову не стреляет.
Конечно, причуду такую не сразу поняли. Поначалу думали случайность. Но когда таких случайностей к десятку подошло, смекнули, что случайности нет. Этот вражий снайпер не убивал. Он только ранил. Но ранил за раз двух – трёх человек. Вот и считай. Убей он одного, за телом полезли бы ночью. Да, без потерь. А раненый орёт, стонет. Ему, ясное дело, помочь надо. Как не помочь, если завтра ты на его месте оказаться можешь. Страшно, но ползёшь.
Да… А, когда поняли, что этот враг не убивает, что-то странное в душах завернулось. Раньше ты полз и молился, чтоб тебя не подстрелили. Это ж смерть или тяжелое ранение – почти смерть. Не первый день воевали, знали сучьи повадки снайперов. Добровольцев за раненым лезть, если, конечно, не «корешок», пойди - поищи. Чаще командиры сами назначали. А с этим снайпером всё пошло не так. Когда солдаты поняли, что можно почти наверняка получить нетяжелое ранение формально «в бою» и потом отлежаться в госпитале, вместо того, чтобы каждую минуту рисковать жизнью на передовой, с добровольцами для спасения раненых проблем больше не было. У командиров появилась другая проблема – выбрать из добровольцев, кого вывести из строя на пару – тройку месяцев. Тоже выбор не лёгкий. Отправишь солдатика поплоше, мол, не велика потеря, дашь сигнал другим, что лучше служить поплоше. Начнёшь посылать солдат получше, в качестве «поощрения», с кем останешься? Кончилось всё тем, что стали бросать жребий. На кого выпадало, тот и шёл. Но и с этим не всё было ладно. Кто-то из «счастливчиков» отказывался и «дарил» своё право другому. Не всегда безвозмездно. Кто– то возмущался, что с жеребьёвкой мухлевали. Тогда, опять же, с помощью жребия составили очерёдность «выхода за спасением». Смысл конечно двойной, то ли раненого спасать, то ли себя от превратностей солдатской судьбы. Вновь прибывших с пополнением ставили в конец очереди, тоже по жребию. Ни отказаться, ни передать очередь другому было нельзя. Так солдаты сами решили, а командиры утвердили.
Может и существовала бы эта странная ситуация пока линия соприкосновения ни двинулась бы , или, по крайней мере, пока странного снайпера не сменили на «нормального», да новая практика выбора «добровольцев» стала давать такие результаты, что командиры не могли с нею больше мириться. Многие из тех, кому приходила очередь спасать раненого нарочно мешкали на линии огня, оттопыривая свою пятую точку, пока не получали в неё свинцового шмеля. А ещё разговоры поползли по окопам, что в окопах напротив не черти с рогами сидят, а такие же люди, и не очень они хотят «нас» убивать и мы «их» убивать не должны. Сколько после таких разговоров пуль улетело в белый свет, как в копеечку, а не по «врагу» командиры не знали, но подозревали, что много. В общем, от войны на этом участке оставалось одно название. Командиры, те, что в окопах с солдатами войну коротали, против этого ничего не имели. Но над ними тоже командиры были. И вот до них дошло, что что – то совсем неправильное для войны происходит. На одном отдельном участке резко снизилось количество погибших и ещё более резко возросло количество раненых. Не успевали пополнять из резерва. Ясное дело, что большие командиры, в конце – концов, выяснили в чём дело. Всегда, если большие начальники по – настоящему хотят что – то узнать, то обязательно узнают. А если они чего – то не знают, то либо не хотят, либо делают вид, что не знают.
В итоге для восстановления «нормальных» для войны потерь, прислали на тот участок специалиста по борьбе со снайперами. То есть своего снайпера. Лучшего. А лучший этот ничего и не смог. То ли их лучший лучше нашего лучшего, то ли наш лучший не хуже их лучшего. Чёрт их разберёт, как там между ними – профессионалами отношения складываются и выясняются. В общем, через какое – то время и наш начал, как вражеский, по филейным частям работать. Теперь и в окопах напротив солдатики в жребий пошли за товарищами раненными. Какое – то время этот цирк – шапито смотрели с двух сторон благодарные солдаты и злые начальники. Почему «начальники», а не «командиры»? Командиры с солдатами в окопах одной жизнью живут, и беды и надежды у них общие. А начальники, те подальше от окопов. Они смерти от вражьей пули не боятся. Они боятся только начальников, которые ещё выше. Такая правда и на нашей стороне, и на вражеской.
Кончилось всё тем, что нашего «суперснайпера» отозвали. И на той стороны прошли перемены. Начали валить наповал. А, если кого ранили, то товарищей, ползущих на помощь, старались уже убить. Вернулась обычная война. Через какое – то время наши «языка» взяли. «Языка» - то конечно в штаб отправили, но ребята-разведчики пока тащили, успели пораспрашивать о нашем, о солдатском. Так вот этот язык рассказал, что их старого снайпера заменили на другого. И время назвал, когда это произошло. Так вот это время совпало со временем замены снайпера на нашей стороне. Случайность? Мой сослуживец говорил, что в такую случайность ни он, ни его товарищи не верили. Договорились большие начальники с двух сторон, что война должна быть «настоящей», с потерями, победами, орденами…