В большом зале института живописи имени Репина яблоку было негде упасть. Даже на боковых деревянных сиденьях студенты и студентки сидели плотно, толкая друг друга плечами, сдержанно веселясь.
Из Парижа на родину приехал известный художник Фёдор Авдеев.
Встречу с ним вёл ректор Сергей Иванович Верочкин. Когда-то они с Авдеевым учились на одном факультете с разницей в год: Авдеев на третьем, Верочкин на втором курсе.
Смотрелись они рядом как два боксёра из одной команды, выступающие в разных весовых категориях. Авдеев, коренастый шатен, мог бы выступать в полусреднем весе, а Верочкин, такой же коренастый, с квадратной бородкой блондин выглядел типичным тяжеловесом.
Авдеев сидел на стуле перед микрофоном в затемнённых очках и в легендарном своём сюртуке с высоким стоячим воротником, скрывающим на шее шрам от ножа. Он только что закончил показывать видео со своими новыми работами. Верочкин напомнил, что у гостя день расписан по минутам и предложил задать ему пару заключительных вопросов.
– Скажите, что нужно для того, чтобы человек полностью смог раскрыть свой талант, свой потенциал? – спросил длинноволосый студент в желтом свитере.
– Чтобы раскрыть свой потенциал, нужна красивая девушка. Если полностью, то,
желательно, стерва, – откликнулся Авдеев. – А чтобы раскрыть свой талант, нужно, чтобы тебя студентом выперли из Репы, другого рецепта не знаю, не пробовал.
Переждав смех аудитории, студент уточнил:
– А за что вас отчислили? Не за драку, случайно?
– Нет. За драку раньше не выгоняли. В моём случае формулировочка была по тем временам серьёзная: за «эстетическое развращение» однокурсников.
В зале засвистели, зааплодировали.
Авдееву передали записку. Он прочитал ее. Ухмыльнулся.
– «Ваше любимое французское блюдо»… Первые полгода жизни в Париже моим любимым блюдом были подгоревшие выбракованные куски рыбы из магазина полуфабрикатов. Я бы рассказал вам о повадках бездомных котов, с которыми мне приходилось соперничать из-за рыбы. Но, увы! Время мое действительно истекло. Спасибо вам за то, что захотели со мной встретиться!
Давая на ходу автографы, Авдеев вслед за Верочкиным и его дочерью Дарьей пошел к выходу.
Они вышли из института и уже через пятнадцать минут сидели за столиком круизного ресторана-теплохода «River Lounge». Все устроил ректор. Он заранее забронировал столик, заказал еду и напитки. Его дочь Дарья надеялась, что, за полтора часа плавания по Неве Авдеев успеет дать интервью для журнала «Невский Альманах».
Перед самым отправлением теплохода в пространство, уставленное столиками, вбежал запыхавшийся мужчина. Он был худ, лысоват, одет со вкусом. И почему-то все время морщился. Мужчина поискал взглядом свободное место и нашел его за столиком, соседним с авдеевским. «Язвенник», – подумал о нем Авдеев.
Верочкин произнес тост за встречу. Выпили, закусили.
Дарья стала задавать вопросы. Авдеев неспешно отвечал, разглядывая знакомые с детства прибрежные строения, мимо которых они проплывали.
– Вам часто в жизни приходилось лгать? И если да, то ради чего? – спросила Дарья.
«Дурочка, – подумал Авдеев, – так я тебе и сказал». А ответил так:
– В советское время, Даша, все друг другу врали: власти врали народу, что все равны и живут счастливо; народ делал вид, что верит в это, тоже врал. Ну, как у Чехова: я иду по ковру, ты идешь, пока врешь, он идет, пока врет... Мы с вашим папенькой не исключение. Мы тоже врали педагогам, врали девушкам…
Дарья оживилась.
– Ой, как интересно! Пап, что, правда?!
Верочкин пожал плечами. Сказал без охоты:
– Что-то не припомню.
Авдеев усмехнулся. У него после встречи в институте было отличное настроение.
– Да ладно, Сергей Иваныч! Тряхни копилкой. Семьдесят шестой год… Дочь генерала…
– А-а… Ну, да, да, – вяло согласился Верочкин.
– Ой, пап! Федор Дмитрич! Ну, расскажите, расскажите! – умоляюще попросила Дарья.
Авдеев посмотрел на Верочкина. Ответный взгляд ректора не выражал ничего.
– Тогда просьба, Дашенька. Без протокола. Лирическое отступление.
Дарья закивала, выключила диктофон.
– В один прекрасный день... А других и не бывает на свете, как говорил Шагал, я, двадцатилетний шантрапа, вернулся в Питер после каникул, точнее – после халтур в Азии. Пришел в нашу Репу. Иду по коридору. И вдруг навстречу мне… бестия рыжая! В красном брючном костюме, в полупрозрачной блузке! Взгляд одержимый, целеустремленный!.. Я в тот момент аж растерялся. Встал как вкопанный. В голове одна мысль: вот бы написать такую, повертеть бы ее, поразгадывать. А она – цок, цок, цок каблучками! – и исчезла. Как же я клял себя, Дашенька, как вытаптывал... Но мне повезло. Прихожу на этюд по обнаженке, обнаженной натуре, а на нашем круглом подиуме… она, рыжая бестия! В кресле, во всей распахнутой красе!
Авдеев развел руками, снова вспоминая все это. И увидел, что к соседнему столику подошёл официант с подносом. Принес опоздавшему пассажиру графинчик и какую-то закуску. Пассажир налил полфужера водки. Выпил. Поморщился. Но не так, как морщатся от спиртного, а словно от какой-то боли внутри.
– Я кинулся всех пытать: кто она? откуда? – продолжил Авдеев. – И Женька с твоего курса, Сережа, помнишь, сказала, что это ее подруга. Лерка, дочь генерала. Что дело тут совсем не в деньгах. Она на спор с Женькой пришла отработать обнаженку. Во как! На спор!
– Ничего себе! Отчаянная, – искренне удивилась Дарья.
– Отчаянная, – подтвердил Авдеев. И налил Дарье вина, а себе и Верочкину водки. – Я стал искать к ней подход. Придумал историю с заказом портрета русской ню американцем. Сережа озвучил ее через Женьку. Не сразу, но озвучил.
Авдеев оглядел зал. Его взгляд снова остановился на человеке за соседним столиком. Тот опять наливал водку в фужер.
– Надо сказать, Даша, что закрутилось у нас с этой рыжей все по-взрослому. На полную катушку. Перед тем, как уйти ко мне от родителей, она только один вопрос задала. Спросила с усмешкой: «А что пол-Репы меня видело голой, переживешь?» «Еще как, – говорю, – мне теперь все наши мужики завидовать будут. Сдохнут от зависти!» Я прав был, Сережа?
– Прав, – буркнул ректор. – А почему ты почти сразу исчез куда-то?
– Ха! Куда-то… Так меня же именно тогда, почти сразу, и вытурили! А через полгода забрили в армию. Лерка писала. Первый год. А на втором – вдруг как отрубило, молчок! Ну, думаю, все. Завяли помидоры. Возвращаюсь в Питер. И тут же узнаю, что она замуж выходит!
Авдеев ударил вилкой по столу.
– Во как!.. Давайте-ка еще по одной. За Дашеньку.
Авдеев разлил спиртное. Выпили.
– Эта новость меня просто взорвала. Ну, все, думаю! Убью!
– Кого? – с тревогой спросила Дарья.
– Обоих!.. Мчу сломя голову на Галерную, к генеральскому дому. Звоню в дверь. Она открывает. Я – мимо нее. Оббежал все комнаты. Трясет всего. Остановился в зале. Смотрю на стол. Там на жостковском подносе – куча фарфора. Сервиз. Спрашиваю:
– Что за стеклотара?!
– Подарок, – говорит, – от семьи жениха.
– Жениха?!
Нежно беру поднос. И – хрясь! – об пол. От всей души.
Глянул на Лерку. А у нее в глазах – одновременно! – испуг и азарт.
Хватаю ее за руку.
– Я твой жених. Собирай чемодан.
Она молча собирает чемодан. И мы уходим. Ну, дальше, понятно, – скандал, шум, гам. Чтобы на нас родня не успела накатить бочку, даем взятку в загсе. Хватаем двух свидетелей. Тебя, кстати, Сережа, в городе не было почему-то. Расписываемся. А вечером катим в «Метрополь». Там отмечали…
– Удивительный поворот, – восхищенно прошептала Дарья и встала из-за стола. – Извините, я на минутку отлучусь. Федор Дмитрич! Вы только без меня, пожалуйста, дальше не рассказывайте!
Она ушла.
Человек за соседним столом, пивший водку из фужера, словно ждал ее ухода. Стал медленно подниматься со стула.
– Странно… Одна вещь мне в тот вечер запомнилась, – вспоминал между тем Авдеев. – В ресторан с улицы залетела ласточка. И все оживились, задрали головы. Стали смотреть, как она кружит под потолком, мечется, ищет выхода...
– А вот и я, – произнес голос над его головой. – Приветствую. Рад встрече. Просто безумно рад.
Авдеев и Верочкин с недоумением смотрели на подвыпившего пассажира, монотонно произносящего слова.
– Что вам нужно? – неприязненно спросил Верочкин.
– Мне? Мне нужно вернуть мастеру кисти старый долг. Старинный, можно сказать. Залежалый.
– Кто вы? – теряя терпение, спросил Авдеев.
– Жених! – выкрикнул пассажир и с размаху ударил Авдеева по лицу.
Авдеев уклонился, но кулак «язвенника» достал его скулу. Вскакивая, Авдеев ударил противника по носу. Тот откинулся, упал на пустующий стул. Теперь уже Авдеев бросился на него. И они вцепились друг в друга, как два волка, дерущиеся за самку.
Их бросились разнимать. Крупный Верочкин отдернул, оттеснил Авдеева, а проходящий мимо официант бросился к жениху, схватил его за руки.
– Дай! Дай мне его! Еще! Мало мне! – истерично кричал жених. – Герой! Сервиз он разбил! Ты мне жизнь, гад, разбил!.. Ворюга!..
– Идиот! Где ты был раньше?! Мститель хренов! – злобно выкрикивал Авдеев, уже понявший, с кем имеет дело.
Официант старался перекричать их обоих.
– Господа! Перестаньте! Хватит! Вас же арестуют на причале!..
Люди за столиками оборачивались в сторону криков, с тревогой следили за происходящим. Наконец подбежал еще один официант, и они вдвоем оттащили жениха, вытирая ему на ходу салфеткой кровь, текущую из разбитого носа. Они буквально вытолкали его в сторону мужского туалета, чтобы привести там в порядок.
Авдеев тоже не мог успокоиться. Ему тоже не хватило этой драки.
– Вот гад!.. Шакалья порода!..
Кроме досады за скандальную, пошлую стычку на людях он ощущал еще и раздражение от несправедливости случившегося. Ему захотелось догнать горе-жениха, схватить за шиворот и крикнуть: «У нас не интрижка была, идиот! Мы любили друг друга! Понял?! Я не с луны свалился! Я почти год жил с ней до армии! И еще год мы писали друг другу! А вот ты, кто ты такой?!» Но тут же Авдеев понял, что все это глупо и бесполезно. Женишок опьянен долгой ненавистью и состоявшейся, наконец, местью.
– Это что, тот самый? Жених? – спросил Верочкин.
– Ну, да!.. Откуда вдруг вылез? Чего?!
– Бред какой-то.
Верочкин покачал головой. Шумно выдохнул. Не зная, что делать, нанизал на вилку грибы и отправил их в рот.
– Вы с ней долго прожили? – спросил, нарушив молчание.
Авдеев осторожно потрогал щеку.
– Почти два года... Черт, фингал мне поставил... А когда я Лерке сказал, что надо мотать из страны, она вдруг отказалась. Наотрез.
– Почему? Испугалась? – Верочкин внимательно посмотрел на Авдеева.
– Может быть. Как-никак, генеральская дочь. Отчаянная, да. Но избалованная. Рисковая, но – до определенного предела.
– Устала, думаешь?
– Да. Так и сказала: «Все! Устала начинать все сначала. Я как вечно обнаженная натура. Уже приодеться хочется».
Верочкин повторил задумчиво:
– Устала… У меня с первой женой то же самое вышло. Бедно жили. Долги. Суета. Это сейчас молодость вспоминается в розовом свете. А тогда…
Он махнул рукой. Чокнулись. Выпили.
« Зачем, ну, на хрена это ему?!» – снова подумал о женихе Авдеев.
Верочкин произнес:
– Что-то я разинтимничался, да?
– Ай, брось… Самое интимное – в наших картинах. – Сказал Авдеев. – Собака, озеро, цветок – вот самое интимное…
– …и беззащитное, – добавил Верочкин. – Знаешь, мне кажется иногда, что сидим мы все на огромном подсвеченном подиуме, обнаженные натуры, и кто-то разглядывает нас из темноты. И в зависимости от настроения или картины пишет, или карикатуры набрасывает.
Тут они оба заметили, что к их столику снова направляется нетвердой походкой жених, то и дело прикладывая к носу влажную матерчатую салфетку. Авдеев напрягся. Встал. Когда тот приблизился, угрюмо спросил:
– Ты опять?
– Стой… Один только вопрос. И все. Где она? Знаешь?
– В Барселоне, – отрезал художник.
– В Бар-се-ло-не?! – жених изумился так, словно Авдеев сказал о чем-то нереальном.
– Моя – в Барселоне, – сухо добавил Авдеев, – обнаженная, в генеральской папахе. Где твоя, не знаю. Все?
Жених недоуменно уставился на него. Потом поморщился. И, шатаясь, пошел прочь.
– Странный тип, – сказал Верочкин, провожая его взглядом. – Совсем окосел. А ты пытался узнать, где она?
– Я?.. Я успел послать ей два письма, – вздохнул Авдеев, – получил от неё одну открытку. С новым адресом. И всё.
– А что за адрес?
– Выдуманный. Я проверял: на той улице нет такого дома – 12 дробь 2.
– А-а… Вот оно что… И я удивлялся, что не слышно о ней в городе, не видно её.
Подошёл официант.
– Вам севрюгу сейчас подать или позже?
Оба закивали, чтобы он быстрее ушел. Когда официант отошел, Верочкин ослабил галстук, потер пальцами лоб и сказал:
– Я тоже был в неё влюблён.
– Да? – Авдеев с любопытством посмотрел на него. – Но почему… Впрочем…
Заиграла музыка. Пассажиры за столиками заговорили громче, оживленнее.
– А давай сегодня напьёмся, – предложил Верочкин.
– Давай, – согласился Авдеев.
И они стали осуществлять задуманное.
Еще через несколько минут к столику торопливо подошла Дарья.
– Извините! Подругу встретила. Сто лет не виделись. Я ничего интересного не пропустила?
Ответная реакция мужчин удивила ее. Они переглянулись. Хохотнули. А потом засмеялись в голос. И не сразу смогли успокоиться.
Верочкин налил дочери вина.
– Не пропустила. Давай вот, винца пропусти.
– Ой! – вдруг воскликнула Дарья. – Смотрите!..
Верочкин и Авдеев повернули головы в сторону противоположного борта.
Там возле стола с индусами стоял официант. Он только что показал иностранцам фокус: поджёг принесённое блюдо с едой. Индусы, как дети, восторженно смотрели на огонь над блюдом, хлопали в ладоши.
Авдеев и Верочкин тоже заворожено глядели на маленький золотой пожар, в котором металось и все никак не могло сгореть их прошлое.