На станичной площади с утра толпился народ. Здесь всё было готово к казни красных партизан. Комиссара и двух коммунистов было решено казнить публично на глазах земляков, но сначала остальных пленных казаков ожидала унизительная экзекуция.
Станичный атаман в белой папахе и черкеске с газырями, при кинжале в серебряных ножнах обратился к сидящим на длинной скамье старейшинам:
– Господа старики, какого наказания заслуживают виновные согласно нашим обычаям?
Последние советоваться не стали, видимо, решение давно уже приняли.
– Тем, кто был обманут большевиками, и раскаялся, всыпать по двадцать горячих, – выкрикнул один из дедов. – А комиссарам – смерть и забвение!
– Любо! – раздались одобрительные возгласы из толпы.
На видное место выставили козлы для распилки дров, к которым по очереди привязывали приговорённых, и плеть со свистом опускалась на их спины. Метались окровавленные тела, слышались сдавленные стоны… Каждый выпоротый вставал и, кривясь от боли, кланялся старикам, благодаря их «за науку», после чего смиренно отходил в сторону. Одного молодого парня утащили с места наказания волоком…
Наконец, на свежесрубленный деревянный помост вывели коммунистов. Бородатый старик с двумя крестами на застиранной гимнастёрке, кряхтя, поднялся со своего места, шаркающей походкой подошёл к комиссару и смачно плюнул ему под ноги:
– Ты – христопродавец, изменник и более – не казак! Таких иуд наши прадеды цепляли за ноги к молодым берёзам и рвали надвое...
Потом хорунжий читал приговор, а до слуха доносились лишь обрывки фраз: "предатели", "осквернители веры отцов", "опозорили казачество", и, наконец, – "смертная казнь". Поодаль десяток конных казаков поправляли амуницию. Их скакуны похрапывали и дрожали от нетерпения.
– Взво-од, слушай мою кома-анду! – протяжно выкрикнул офицер. – Шашки – вон! Смерть большевистским собакам! – и сделал отмашку рукой.
Казаки с посвистом и гиканьем поскакали на приговорённых. Взметнулись и опустились на головы жертв острые клинки. Окровавленные партизаны упали под конские копыта. Двое из них были недвижимы. Комиссару шашка отсекла правое ухо и глубоко разрубила надплечье. Пошатываясь, он поднялся и, придерживая повисшую, как плеть, руку, угрюмо наблюдал за тем, как конный отряд разворачивается для новой «атаки». Не было боли в его глазах, как и не было страха на его лице! Только лютая ненависть к врагам. Он проиграл, но не сдался. Он погибал, но знал, что – за правое дело...
Когда всё кончилось, народ на площади долго не расходился. Казакам пришлось нагайками разгонять людей. Проститься с убиенными не дали. Только тёплый дождь плакал над распластанными телами. Тем, кто наблюдал эти события, он казался солёным...