Вступление
Я не жалею об ушедшем детстве, но с ним ушла в прошлое целая эпоха культурных ценностей, ритуалов и вкусов, к которой больше нет возврата, а сама Беларусь в одночасье стала заграницей. Современные дети играют в другие игры, и всё меньше деталей связывают меня с давно ушедшим. Боюсь, что и последние огоньки воспоминаний скоро угаснут навсегда. А всё-таки как хочется заглянуть туда, в тот уютный добрый мир детства, лета, Гомеля!
Глава Первая. Поезд.
Каждое лето, ну или его часть, мы обязательно ездили в Гомель. К поездке наш детский ум готовили загодя, чтобы мы успели собрать все необходимые в путешествии вещи: любимую игрушку, карандаши для рисования в поезде, панамку от солнца. Всё остальное собирала мама - сандалии, резиновые сапоги, платьишки, купальник, куртку, носки, трусы. Вот и весь комплект, который легко помещался в сшитый мамой оранжевый детский рюкзачок. И всё наше семейство - папа, мама, брат и я, - ехали на Белорусский вокзал, находили нужный вагон и усаживались на свои нижние полки плацкарта. Провожающих просят выйти из вагона, папа машет через окно, и наш поезд медленно выезжает мимо привокзальных зданий, мимо каких-то заводов, через Москва-реку, и всё дальше и дальше, к пригородам, а потом к рябящим за окном березкам, оврагам, пасущимся на обочинах коровам, ловящим на удочки рыбу мальчишкам. «Тудух-тух-тух», стучат сказочной скороговоркой колеса, а когда навстречу мчится другой поезд, то шум колес удваивается, и в распахнутые окна врывается теплый вечерний ветер, наполненный запахом трав и яблок. Чай, - говорит или спрашивает проводница. Ну, конечно, же чай! Нам не нужно повторять приглашение к столу. Из маминой сумки достаются отваренные яйца, картошка, кусок курицы, огурцы, а проводница уже несет стаканы в металлических подстаканниках с чаем и по два завернутых в бумажную обертку кубика сахара. Примерно в это же время вдоль поезда с тележкой перед собой проходит женщина из вагона-ресторана, с разными вкусностями: печенье, шоколадные батончики, хрустящая картошка с девочкой на упаковке, кукурузные хлопья. «У нас всё есть, спасибо», - говорит вежливо мама, а мы всё смотрим вслед прошедшей тележки. «Возьмите, детки, по конфетке», - говорит бабушка с бокового места, и мы, получив одобрительный кивок мамы, берем по большой шоколадной конфете «Мишка косолапый», разворачиваем фантик, снимаем фольгу и смакуем вкусом конфеты, тающей во рту после каждого глотка чая. «Мама, бери кусочек». Солнце уходит за горизонт, мама стелет нам матрасы и белье, которое раздаёт проводница. Брат придумывает ногтем водить по фольге, отпечатывая подложенную под него монетку, а я леплю из фольги маленькую ложечку… Остановки поезда уже в ночи, когда неожиданно разбудил светящий через окно фонарь. А потом огни начинают медленно двигаться по стене, всё быстрее, и вот уже мелькают под мелодичную песню поезда - «тудых-тых-тых».
Утренний чай и бутерброд. За окном всё те же березки, и уже новые рыбаки вдоль рек с удочками. Но вот, наконец, поезд въезжает на мост реки Сож, а за ним и цель нашего пути, город Гомель, городской парк с колесом обозрения, десятки отдыхающих спешат расстелить свои покрывала на пляже, старинные дома, вишневые деревья. На перроне вот, наконец, и бабушка с дядей, встречают, обнимают, дядя забирает у меня рюкзачок, и я налегке бегу впереди всех по аллее от вокзала, мимо засаженных летними цветами клумб. Идти нам не более десяти минут, и вот наконец, мы дома!
Глава Вторая. Бабушкин дом.
Это был двухэтажный многоквартирный дом с кружевом решеток на балконах, с деревянными полами, свежевыкрашенными масляной краской, на стенах висели копии известных картин передвижников - «Охотники на привале» Перова, «Дети, бегущие от грозы» Маковского, «Незнакомка» Крамского. Картины были не маленькими репродукциями, а масштаба подлинников любительскими копиями в старинных рамах, и от этого казалось, что они являются частью семейной истории, один из охотников наверняка дед, а незнакомка не кто иная, как бабушка в молодости. На стене в гостиной также были часы с боем и маятником. Вообще в отличие от нашей маломерной московской квартирки, у бабушки была гостиная, с круглым столом и шестью стульями с выгнутыми спинками. И конечно, по приезде мы обедали именно там. Бабушка умела сказочно вкусно готовить - нас ждали жаренная картошка с салатом из собственных овощей, домашние котлетки и чай с пирожками. Сейчас пирожки продаются на каждом переходе и скорее воспринимаются, как недорогой фастфуд, но в то время домашние пирожки разносили аромат по всей округе, и пекли их сразу на нескольких противнях, смазывали сливочным маслом, и укрывали полотенцем. Получались мягкие душистые кулинарные шедевры, так что съесть один-два, это даже не серьезно, их ели по пять, а то и по десять (взрослые). На стол выставлялось огромное красивое блюдо с горой пирожков, рядом стоял чай, заваренный в большом чайнике, и за непринужденной беседой пирожки постепенно таили: первыми сбегали со стола мы, дети, оставляя взрослым их разговоры. Сменив поспешно одежду, мы бежали на улицу, где вливались в ватагу местных ребятишек.
Четыре квартиры на втором этаже и четыре на первом, вот и все соседи. В подъезде стоял незабываемый запах, каким пах только этот дом. Я даже не знаю, из-за чего он образовался, но заходя в подъезд обязательно почувствуешь старинный, полумистический запах дома. Сейчас, вспоминая о прошлом, могу предположить, что особый «дух» дома формировался из-за глубокого подвала. Оттуда в любую жару веяло прохладой и вот, наверное, какими-то подземными ароматами. Хоть подвал был и открыт, я никогда туда не заходила. Однако во дворе, в десяти шагах от дома располагалась бетонная цилиндрическая конструкция с решетками на окнах. Мы, дети, часто на неё забирались, и вообще использовали в своих играх всячески. Из окон этого цилиндра выходил точно такой же запах, как из нашего дома. Мальчишки постарше рассказывали, что спускались в подвал и доходили до этого вентиляционного и светового окна: внизу под домом располагалось бомбоубежище. Бабушка с дедом переехали в дом после войны, но военное прошлое оставалось жить в Гомеле долго, даже в архитектуре зданий. Вероятно, благодаря такой конструкции и вентиляции «дух» бабушкиного дома был действительно особенным. С цилиндрического возвышения можно было влезть на высокий кирпичный забор, за которым в большом саду росли яблони. Мы постоянно таскали недозрелые яблоки, а иногда собирали и помногу всем двором. Из собранных яблок кто-либо из хозяек дома готовил большую шарлотку, которую выносили во двор и угощали всех желающих. Кстати, как и многие южные города, Гомель имел множество плодовых деревьев, не принадлежащих владельцам. Соседние яблони росли на территории какого-то учреждения, так что работники не претендовали на урожай и не гоняли нас, мелких сборщиков. Больше всего переживали наши родители, ведь для сбора яблок мы тянулись к ним с высокого кирпичного забора.
Дом со стороны улицы отгораживала металлическая кружевная решетка, а перед ней росли три вишни, посаженные давным-давно моей бабушкой. Рядом, чуть помоложе, были черешни, посаженные соседом. У самого дома хозяйки сажали цветы. Всё это было уже собственным, и тщательно оберегалось от прохожих. Обычно бабушка отгоняла остановившихся надолго под вишнями людей сказанной с балкона фразой - «Я всё вижу». В каждой квартире дома жили кошки. Точнее, они кормились в квартирах и приходили туда, чтобы принести и выкормить потомство, а остальное время проводили на улице. Ну и мы, вслед за кошками, бежали на улицу, в нашу детскую компанию, к дворовой жизни.
Глава третья. Жизнь двора.
Со стороны двора перед входом были разбиты клумбы и стояла лавочка, вечно занятая бабушками. В шагах пяти от входа в подъезд была круглая деревянная беседка с лавками по кругу и большим столом. В этой беседки мы резались в «дурака», играли в словесные игры, угощались шарлотками. Иногда деды дома собирались в беседку для игры в домино или шахматы, тогда место было занято, и мы перебирались на бетонный цилиндр. За беседкой располагались деревянные сараи. Они стояли в ряд единой конструкцией, обрамляя двор. Каждый квартирант имел свой сарай. В нашем стоял дядин мотоцикл с коляской, по бокам полки для инструментов и мелочей, а в подполе хранилище для корнеплодов и солений. Всё это было интересно для детского сознания, представлялось, что где-нибудь в таком старом сарае обязательно найдется сокровище, старинная книга или еще какой-то привет из прошлого. Но по сараям мы не лазили - все сараи были заперты на тяжелые замки, и дети допускались туда только в сопровождении взрослых.
Наши игры не были только в беседке, там проходила лишь небольшая часть времени, в основном в дождливую погоду или в вечерние часы. Остальное время мы проводили в играх с мячом, прятках, догонялках, вышибалах и, нашей любимой игрой, «Казаках-разбойниках». В этой игре все дети делились на две команды, разбойники убегали, оставляя метки мелом на асфальте, следом бежали казаки, хватали «языка», выпытывали пароль… Для «казаков-разбойников» нашего двора было мало, и мы разбегались вдоль по улице, в дворы соседних домов, прятались за яблонями, среди высоких цветов клумб. Словом, это была захватывающая эпопея, которую могли прервать лишь зов взрослых с балкона, «кушать», «домой», «спокойной ночи скоро начнется». Обязательным общим досугом был и совместный просмотр фильмов телепередачи «В гостях у сказки». Те дети, у кого дома не было телевизора, просились в гости, и мы потом обсуждали сказки, представляя себя, кто доблестным рыцарем, кто прекрасной принцессой. Вместе праздновали и дни рожденья, прямо во дворе, в беседке устраивая настоящее чаепитие с именинным тортом и конфетами. Вместе провожали и в последний путь. Дети не участвовали, но с балкона смотрели, как оркестр играл траурный марш, и гроб уносили от дома в сопровождении родственников и соседей.
Глава четвертая. Городской парк.
Поход в городской парк был любимейшим детским событием. Парк находился в двадцати минутах ходьбы от дома, и чтобы сходить туда, требовалось свободное время на полдня. Мама договорилась встретиться со школьной подругой в парке, и мы, спешно доев завтрак, нарядились, взяли покрывало и плавки, и отправились. Выйдя на улицу из дома, следовало идти, никуда не сворачивая, несколько кварталов, переходить две дороги со светофорами, и за вторым светофором наконец становилось видно колесо обозрения, огромные качели-лодочки, кирпичную стену, и вот долгожданный вход. У входа стояла мамина подруга с дочкой чуть младше моего, и мы вместе зашли на территорию детской мечты. Высокая карусель с сиденьями на длинных цепочках — это был любимый аттракцион. Очередь из желающих наблюдала, когда остановится карусель и выйдут накатавшиеся отдыхающие, затем кондуктор снимал цепочку, отрывал билетики и ждал, пока все усядутся. Я со своим ростом не могла сама залезть в сиденье, мама усадила меня и крепко пристегнула защитной цепочкой. Брат, достававший ногами до земли, подбежал и сзади ухватился за мое сиденье. Свисток обозначил, что карусель трогается. Она начала крутиться, набирая повороты и поднимаясь, а брат со своего сиденья всё ещё держался за моё, дыша мне в спину. Наконец, он отпустил, и мы полетели, добавляя к заданной траектории карусели еще и собственную. Карусель крутилась десять минут, потом, покачиваясь, мы спрыгивали с сидений и бежали дальше. Впереди было еще много всего, но поскольку мы собирались и на пляж, то ограничились лишь одной каруселью. Мы шли по узким аллеям мимо старинного дворца Паскевичей, и мама с подругой вспоминала, как в послевоенном Гомеле они нашли клад с монетами. Мне чудилось, что стоит лишь заглянуть в это древние постройки, и обязательно найду сокровища. Мы прошли ротонду дворца и увидели склеп Паскевичей. Цена за вход десять копеек: и вот мы уже спускаемся по лестницы в подземную прохладу кирпичной кладки. Я уж представляла себе жилище гномов, но там лежали лишь мраморные плиты с именами почивших Паскевичей. Зато у входа лежало несколько огромных валунов с надписями на них. Табличка рядом гласила, что это любимые собаки Паскевичей. Камни в честь собак оказались для нашего детского мироощущения куда интереснее, и мы вспомнили детскую скороговорку - «У попа была собака, он её любил, она съела кусок мяса, он её убил. В землю закопал, на камне написал что…» и сначала. В такой повторяющейся болтовне мы пересекли навесной мост через ров, и, наверное, повторяли бы её и дальше, но мама очень мудро обратила наше внимание на плавающих под мостом лебедей, достала ломоть хлеба, и мы начали крошить его вниз, забыв на радость взрослых о попе и собаке. Кто такой поп мы даже толком и не знали, хотя на склепе сохранились небольшие навершия с крестами, а в самой усадьбе Паскевичей был огромный собор, превращенный во времена нашего детства в планетарий с маятником Фуко. Сказать по правде, планетарий мне показался безумно скучным, а маятник, свисающий из купола собора, тоже ничуть не примечательным. Куда интереснее была старинная башня с винтовой лестницей, расположенная на другом краю парка. За наши летние приезды к бабушке мы постепенно изучили все уголки этого богатого историей и прекрасно расположенного места. Но в то солнечное утро мы спешили к пешеходному мосту через реку Сож, чтобы пройти к пляжу. Дворец Паскевичей располагается на крутом, изрезанном романтическими оврагами берегу, а противоположный берег пологий и засыпанный песком. Там и находился городской пляж, были кабинки для переодевания и уличные души. До позднего обеда мы просидели на пляже, закапывая по очереди брата, меня, дочку маминой подруги, построив песчаный замок и набрав ракушек. Среди прибрежного песка мы, к своей большой радости, нашли несколько копеечных монет. На 15 копеек можно было купить вкуснейшее мороженное на палочке, на 3 копейки выпить лимонад из автомата. Неожиданно разбогатев на 30 копеек, мы строили планы, как их правильней потратить. И хоть мороженое перед обедом не очень удачный вариант, маме не удалось нас отговорить. На обратном пути мы довольные лизали белорусское мороженое, которое и до сих пор отличается сливочным настоящим вкусом. Издалека увидев склеп, вспомнили про попа и собаку, но произносить не стали, чтобы не отвлекаться от мороженного. Надо доесть, прежде чем выходить в город, сказала мама, и её подруга предложила всем вместе прокатиться на колесе обозрения. Это были круглые кабинки, обрамленные вместо боковых стенок столбиками с подвесными цепочками. В центре располагался руль, позволявший крутить всю кабинку и смотреть в разные стороны. По краям кабинки было четыре сиденья. Мы поднялись выше многовековых деревьев и увидели реку Сож, башню с винтовой лестницей, собор и дворец. Всё, как на ладони, а вдалеке перекрёстки улиц и бабушкин дом. По пути был гастроном и очередь: привезли кровяную колбасу. Мама тоже решила взять деликатес домой, и заодно «Берлинские ушки», пирожные из слоеного теста, пропитанные лимонным соком. Такие пирожные делают и теперь, но они не тают во рту, а пристают к зубам, а от нежной лимонной пропитки остался лишь еле уловимый запах. Говорят, что вкус в детстве намного насыщеннее, чем у взрослых, но и правда тогда всё делали без заменителей и экономии… Прошли года, парк пережил запустение и обновление, собор передали верующим и позолотили купола. Качели лодочки так и остались моей несбывшейся мечтой. В то время я была слишком маленькой, чтобы кататься на них. В форме металлической лодки дно качели, по краям стояли двое, обычно юноша и девушка. Они поочередно приседали, задавая дополнительный импульс лодочке, а она взлетала выше деревьев, «не ведая преград» (я предполагаю, что там также был магнит, отталкивающий здоровенную лодку от земли в стороны). Вот, когда я вырасту, фантазировала я, обязательно покатаюсь на них с моим женихом. Ко времени, когда я выросла, такие качели вообще убрали из парков, сочтя из небезопасными для отдыхающих.
Глава пятая. Дачная эпопея.
Бабушка была врачом пенсионером. На её работе раздавали земельные участки, и вот она стала счастливым обладателем клочка земли рядом с железной дорогой, в двадцати минутах от города. Огороженный участок на моей детской памяти превратился в чудесный сад с дачным домиком, сараем и плантациями клубники. Там же росли помидоры, огурцы, арбузики, кабачки и патиссоны, а вдоль забора кусты малины. Гомельская природа теплее московской, и там росло всё без парников, снабжая бабушку с дядей овощами всё лето, а всех нас клубничным вареньем и банками с огурцами и помидорами. Бабушка ездила летом раз в три дня, чтобы полить свой огород и собрать поспевший урожай. Поездка на дачу превращалась в сложный ритуал со своими обязательными правилами. Прежде всего, сейчас мы бы одели на дачу какие-нибудь поношенные треники и потертую рубашку, но тогда бабушка вставала за два часа до электрички, укладывала волосы, отутюживала платья себе и мне, новые носочки, вычищенные туфельки. Она даже прихорашивалась перед зеркалом, хоть и не красилась, считая это постыдным для себя занятьем. Такими нарядными мы шли на перрон, где она выглядывала знакомых с работы таких же пенсионеров. Садились в электричку, она обязательно в беседе с кем-то, а иногда даже пересаживалась во время поездки, чтобы успеть поболтать с несколькими. От станции до дачи идти было минут семь, пройти по путям, спуститься с насыпи и вот уже наша дача. Там бабушка доставала изношенные треники или шорты, и мы принимались поливать клубнику, собирать бесконечные ягоды, которые не заканчивались до самого вечера. Обратная дорога тоже была особым общественным действом. Бабушка укладывала собранный урожай в красивую корзинку, размещая самые большие ягоды поверх, на обозрение всем. В другую корзинку клались сочные помидоры, огурчики, зелень и красивый букет из дачных цветов. Поездка обратно была в прямом смысле выставкой достижений народного хозяйства, электричка шла издалека и вагоны были уже переполнены. Иногда мне, маленькой девочке, уступали место. Но в тесноте не в обиде, все дачники обменивались огородными проблемами, хвалились урожаем, давали друг другу советы. Вернувшись домой, мы отдыхали, бабушка ложилась на диване и смотрела какой-нибудь фильм по телевизору. Где-то в это время мой детский ум погрузился в кинематографический шедевр «17 мгновений весны», и хоть я поняла лишь малую часть, но после показа фильма даже наша игра из «казаков-разбойников» превратилась в «фрицы-партизаны», сохранив все те же правила. А детские фантазии рисовали меня разведчицей в стане врага с секретным заданием и полной конспирацией.
Глава шестая. Приезд тети.
Мама не могла оставаться с нами на всё лето, и вскоре уезжала обратно в Москву на работу, а из Москвы на смену ей приезжала её старшая сестра, для которой мы были единственными племянниками, и ей нравилось побывать в роли мамы. Мы продолжали ездить на дачу раз в три дня, но с тетей у нас было больше городских развлечений: она водила нас в кафе, чтобы поесть пирожных или выпить молочный коктейль, мы ходили в кинотеатр, располагавшийся там же, в городском парке. А иной раз вместе с бабушкой и дядей мы все ехали в главный универмаг города, чтобы выбрать всем обновки. Белорусский трикотаж и тогда был в цене, поэтому нам покупали одежду с запасом на целый год - носочки, маечки, платьишки, костюмчики. Родители были научными сотрудниками, и их крохотных зарплат еле хватало, чтобы прокормить нас от месяца к месяцу, но тёте, жившей одной, очевидно удавалось накопить что-то к летнему отпуску, и мы все получали радость из этого источника. К приезду тети бабушка готовила «ёжики». Не так давно я нашла в каком-то магазине аналогичный десерт, но как он далёк от бабушкиного оригинала! Для приготовления ёжиков мы шли на рынок и покупали там развесное сливочное масло, продававшиеся в слитках ирис и кукурузные хлопья определенного производителя. Бабушка растапливала ирис с маслом, обливала получившейся смесью хлопья и лепила из них маленькие шарики. Получались сладкие, тающие во рту пирожные. Однажды в продаже не было тех самых кукурузных хлопьев, и из других получились совсем не хрустящие и не тающие, а достаточно грубые комочки. Вот примерно такие же, как я нашла в магазине уже будучи взрослой. Тетя приезжала провести отпуск, и пускалась с нами в разные приключения: катала нас на прогулочном кораблике по Сожу, слушала в парке уличных музыкантов, но главным увлечением всей семьи оставались книги. Дядя всегда приносил книжные новинки, пополняя огромную домашнюю библиотеку. Самые редкие книги тогда можно было купить по подписке, сдавая макулатуру, или добыть что-то набранное на машинке и переплетенное вручную. Тетя всегда привозила в Гомель редкие книги. Книжный шкаф в комнате дядя тянулся от пола до потолка, занимая почти всю стену. Книжные полки со стеклянными дверцами и обязательной в советское время литературой были в комнате бабушки. Там стояли сочинения Ленина и Сталина, и еще какие-то тома из прошлого, а также портрет деда, умершего задолго до моего рождения. В гостиной был модный сервант и новые книги, привезенные из Москвы и купленные по случаю в Гомеле. Тетя также привозила с собой веселого дружелюбного пса Джека, русскую спаниель, который вызывал восторг у всех прохожих. И мы с величием чуть ли не самих Паскевичей выгуливали пса по двору на кожаном поводке. Завистливые мальчишки кричали нам вслед обидное: «У попа была собака, он её любил…». Джека никто бы никогда не тронул за кусок мяса, ему доставались даже конфетки со стола. Тётя недавно отошла в мир иной, оставив нам добрую память о проведенных в Гомеле каникулах.
Глава седьмая. По грибы.
Еще одним примечательным досугом был сбор грибов. Ради поездки по грибы дядя выкатывал свой мотоцикл с коляской, мы с братом сажались в коляску, а тетя позади дяди. Вообще мотоцикл в то время был редкостью. Дети всего двора приходили посидеть и порулить на мотоцикл, выстраиваясь в очередь. Ветер дул в лицо и трепал волосы, выбившиеся из-под шлема, и можно было петь во весь голос, ведь ветер уносил звук далеко назад, а еще рычал мотор, так что о моей песни и не знал никто. Мелькали деревья вдоль дороги, и мы ехали в сосновый, светлый лес, где издалека видно каждый гриб.
Иногда мы ходили за грибами прямо с дачи, вместе с бабушкой и Джеком, там был лиственный, густой лес. В любом случае, по грибы вставали рано, когда роса еще лежит на траве, надевали сапоги, куртку с капюшоном, и бродили по лесу, возвращаясь с полными корзинами.
Если мы возвращались с грибами на электричке, то, как положено, поверх укладывались самые крепкие и большие белые: выставка достижений народного хозяйства работала и с грибами. Вообще этот вопрос в корне изменился уже после Перестройки: люди стали прятать своё добро, наружу клали, что похуже, а то и вообще наглухо перематывали корзину тряпкой, чтоб не завидовали. Но в то доброе старое время добыча прекрасных грибов или хороший урожай вызывали не зависть, а радость окружающих, являлись поводом для хорошей беседы с незнакомцами и просто радовали глаз. Как случилось, что из общей радости урожай становился предметом зависти? Как могли настолько перемениться люди, чтобы, избегая чужих взглядов, перестали наряжаться в красивые платья, отутюживать одежду и вообще следить за собой? Об этом позже, а пока мы ехали с тремя переполненными грибами корзинами, и все встречные говорили нам: «О, так уже грибы пошли, надо и нам сходить». После возвращения домой грибники отдыхали, а хозяйки брались за ножи - чистили, перебирали, сортировали, отваривали, вымачивали, солили, закручивали в банки.
Грибы мы ели весь сезон, бабушка чудесно их готовила с жареной картошкой и луком. А на зиму закрывала маринованные грибы и солила в бочке с пряными травами. Все эти заготовки аккуратно выставлялись в погреб сарая. Любая поездка в лес была приключением, и мы долго еще вспоминали за столом, как брат присел отдохнуть и оказался на семейке белых, как все прошли по тропинке, и только последняя маленькая я нашла огромный гриб и т.д. Впрочем, думаю, эти удивительные находки мною грибов были инсценированы взрослыми, чтобы я не устала и не начала проситься домой.
Глава восьмая. Книжный мир.
Как я уже рассказывала, та эпоха была временем людей читающих. С книгой садились в поезд, в электричку, и даже в трясущийся автобус. Книги стояли на почетном месте в квартире и являлись общенародным предметом коллекционирования. Полные собрания сочинений Пушкина, Достоевского, Чехова, Гоголя, в твердых переплетах с золотыми тиснеными буквами украшали полки нашей московской квартиры, а сколько было книг в домах бабушки и тети – их не перечесть. Были книги и в мягких обложках и незатейливыми рисунками, на которые я в детстве даже не обращала внимания. Теперь, разбирая завалы книг в оставшейся от тети квартире, я нахожу там удивительные издания: поэзия средневековой Кореи, путевые заметки исследователей прошлого. Сейчас кажется, что такие книги могут быть интересны лишь узким специалистам, но нет, читалось всё. Раз в семье были дети, то собирались сказки. До сих пор помню издание «Сказки народов мира», в котором каждый том посвящался фольклору определенного народа. В детстве, конечно, эти книги не притягивали внимания, но сейчас я поражаюсь кропотливой работе ученых, собравших, переведших, написавших исторические вступления и литературоведческие комментарии к таким сериям. Теперь люди разучились читать книги, всё меньше встречается читающих в транспорте, всё меньше новых книг входит и в наш дом. Теперь все стремятся подзаработать, чтобы потом потратить – на поездку, на хорошую одежду или покупку бесконечных средств, обещающих сделать более комфортной нашу жизнь. Телевизор тоже перетянул внимание людей, перестав показывать добрые умные фильмы, какие мы смотрели в детстве, а повторяя лишь незначительные новости, дешевые шоу, кривляния и глупость, унижающие наше человеческое величие. Люди моего детства, покажи им современные телепередачи, просто бы не остались сидеть перед экраном, выключили бы телевизор и достали бы с полки еще не прочитанную книгу.
В мое детство книга вошла тоже через Гомель. После окончания первого класса нам дали задание на лето – прочесть несколько книг. И вот, бабушка с дядей решили приобщить меня к чтению. Почему они для этого выбрали книжку из детства самой бабушки, я не знаю, но для моего детского сознания это была самая нудная из всех возможных историй. Она рассказывала о повседневной жизни маленькой девочки, и была разделена на главы в полторы-две страницы. Каждое утро, прежде чем идти гулять, прежде игры с Джеком, просмотра «В гостях у сказки» и всего остального, я должна была прочесть одну главу, немного вслух и дальше про себя. Колдыбая, как по горной дороге, запинаясь и путая буквы, я, иной раз даже со слезами на глазах, глотала эту горькую пилюлю учения. Девочка в книге представлялась мне самой занудной и скучной, а её детство просто перечеркиванием всего детского, и главное, моего собственного, радостного детства. Особенно, когда звонили в дверь, и друзья спрашивали у бабушки: «А Таня сегодня выйдет?», это казалось невыносимым. С горем пополам, перелистнув несколько страниц и предугадав конец истории, я сказала взрослым, что закончила книгу. А для себя решила, что читать я больше не буду. Но уже на следующий год мы приехали с красиво изданной книгой Русских народных сказок, которую я с удовольствием прочла. Потом мы привезли фантастику Кира Булычева, и читали все вместе, даже дядя по ночам забирал нашу книгу, чтобы почитать. Кстати, на ночь-то нам обязательно читали или рассказывали сказку, иногда дарили книгу, и взрослые садились рядом, чтобы прочесть её вместе, рассматривая картинки. Позже мы читали по очереди, если книга нравилась всем. А потом каждый устраивался перед сном со своей книгой, и постепенно я перечитала многое с бесконечных полок в дядиной комнате – путешествия Жюль Верна, приключения Дюма. Часто по ночам каждый читал в своей комнате, встречались мы только на кухне или перед дверью в туалет. «Ты еще не спишь?» – Нестрого спрашивали взрослые, но не препятствовали закончить книгу. Вскоре книжный мир стал вытеснять игры во дворе и прогулки в парке. «Ты выйдешь?» – Спрашивал соседский мальчишка. «Нет, я сегодня буду читать», – отвечала я.
Глава девятая. Вишневое варенье.
Как я уже рассказывала, во дворе нашего дома росли три бабушкиных вишни. Она посадила их, когда заселилась в этот дом, переехав сюда с дедом в начале 50-х. Оба были военными врачами, позже бабушка стала работать терапевтом в подведомственной поликлинике, а дед нежданно-негаданно скончался, оставив её с тремя детьми. И вишни кормили их каждый год обильным урожаем, превратившись с годами в раскидистые деревья. Своими ветками с наливными ягодами вишня вылезала из ограды дома прямо на пешеходную часть улицы. И прохожие то и дело срывали нависавшие ягоды, что казалось в порядке вещей. Однако были и те, кто задерживался на подольше, доставая пакетик и начав собирать туда ягоды. В таком случае бабушка выходила на балкон и строгим докторским голосом говорила: «Я всё вижу». Сама она каждый день спускалась попробовать ягоду-другую, и возвращалась, произнося: «кислющие». Но в один прекрасный день наступал момент, когда бабушка одобряла вкус ягод и тогда все мы, дядя, тётя, брат и я отправлялись собирать вишню. Выносились раскладные лестницы, табуретки, вёдра, и урожай бережно складывался туда. Брат залазил на дерево и нагибал к нам ветки, а мы собирали ягоды в кружки, которые потом ссыпали в ведро. К позднему обеду мы заканчивали, хотя конечно самые красивые и сочные ягоды так и оставались висеть на радость птицам у недосягаемой верхушки дерева. Обсыпанные мелкими жучками, обрызганные лопнувшими ягодами, мы отправлялись мыться, а бабушка приступала к перебору ягод и выковыриванию косточек. Уже поздно вечером перебранные ягоды засыпались горой сахара, чтобы пустили за ночь сок. Затем на протяжении нескольких дней бабушка варила варенье, то включая, то давая остыть, до тех пор, пока оно не обретало коричнево-бордовый цвет и переставало растекаться по поверхности. Тогда кипятились банки и крышки, варенье заливалось в них и относилось в погреб. Аромат вишневого лакомства разносился по улице, вызывая зависть соседа, посадившего черешню. Вообще с соседями случались трения, сосед снизу даже грозился порубить деревья, но бабушка оставалась вдовой с тремя детьми и заслуженным тружеником тыла, правда была на её стороне, и все разногласия заканчивались косыми взглядами. Через несколько дней мы всё так же бегали с детьми завистливых соседей, простив им косоглазие.
Глава десятая. Цыпа.
Эта история началась в весенней Москве – я тогда уже сама ходила в школу, и получала на завтрак по 20 копеек ежедневно. Скопив несколько «получек», я зашла в зоомагазин и увидела там желтеньких пушистеньких и пищащих комочков. У меня хватило ровно на один, и вот я принесла домой цыпленка. Ошарашенная мама решила: «ну, через неделю умрет». Но цыпленку у нас понравилось, он стал ручным питомцем, жил в коробке под кухонным столом, прибегал встречать нас к двери, а еще мы с братом научили его клевать бегающих по кухне тараканов. В начале 80-х тараканы жили почти во всех многоквартирных домах, особенно если там был мусоропровод. Потом уже в 90-е, когда появилась едкая зарубежная химия, от этой напасти удалось избавится, но в нашем детстве ночной заход на кухню часто сопровождался криками, от неожиданно нарезающего круги огромного прусака и кишащих у раковины его мелких отпрысков. Мы, дети, безжалостно давили поганцев, но, когда появился Цыпа, показали ему мелких тварей, постучали рядом пальцем, и Цыпа всё понял, он начал гоняться за таракашками и смачно их склевывать. Смотреть за этим было крайне занимательно. Цыпа не боялся нас совсем, походил, карабкался по ноге и устраивался спать на плече. Однако как раз к лету у него стали расти белые перья, вытянулась шея и появился хохолок. У нас уже жил молодой, откормленный на тараканах петух, который больше не желал отсиживаться в коробке. Ясно, что пустить моего питомца на суп было немыслимо, и его отправили с тётей в Гомель. Дальнейшую его судьбу я не знаю, взрослые поберегли мою психику, чтобы не посвящать в конец Цыпы. А мы больше к бабушке не ездили, причиной чему стали произошедшие в стране изменения.
Глава одиннадцатая. Как всё рухнуло.
В 1985 году мы опять были в Гомеле, поскольку в Москве проводился Международный фестиваль Молодежи и студентов. Всем родителям было настоятельно рекомендовано увезти детей подальше от столицы. Нам тоже очень хотелось посмотреть на иностранцев, но нас отправили на дачу к бабушке, где нужно было собирать колорадских жуков с картошки. Почему колорадских? Из штата Колорадо в США, завезенные диверсантами. Поэтому всё знакомство с иностранцами было только по телевизору и через заморских жуков. В то время иностранные туристы были в диковинку, и к ним относились восторженно дружелюбно. Хотелось дать им самое лучшее блюдо, показать самые красивые места, подарить самые особенные подарки. В нашу московскую школу, специализирующуюся на изучении английского языка, периодически приезжали делегации интуристов, они посещали наши уроки, проходили по рядам и раздавали жвачки. Мы коллекционировали фантики и вкладыши, играли на перевернется-не перевернется, забирая себе перевернувшиеся, создавали коллекции. Вообще и впрямь «нас так долго учили любить твои запретные плоды» (песня Наутилуса об Америке). Мы даже говорили на английском с иностранцами и преодолевали языковой барьер. Я так завидовала тем одноклассникам, которые остались в Москве и могли пожать руку иностранцу. Вероятно, мой внутренний протест отразился на всей поездке, и впервые Гомель мне не понравился. Тогда мне шел десятый год.
А на следующий год 26 апреля произошла Чернобыльская авария. Радиационные тучи полетели на Беларусь, и Гомель оказался тоже в числе зараженных областей. Многие соседи бабушкиного дома и другие гомельчане, отыскав у себя еврейские корни, оставили квартиры, дачи и всё нажитое и переехали в землю обетованную. Те, кто остался, прикупили счетчики радиации, и мерили всё вокруг - радиацию на продаваемой на рынке чернике, радиацию на дачном участке. Особенно зашкаливало на грибах, которые под действием облучения, росли до колоссальных размеров. Больше никто не собирал клубнику и не варил варений, весь жизненный уклад горожан перевернулся с ног на голову. Собираясь, они рассказывали про двухголовую курицу, про зону отчуждения, про погибших при тушении пожара героях со всего Советского Союза. Отголоски всех этих рассказов долетали по телефонному проводу и до нас в Москву, вызывая настороженность к гомельским подаркам и заготовкам. Бабушка больше не могла нам прислать никакого незапятнанного гостинца, а мы с язвительность подростков называли всё гомельское «радиационным».
Через несколько лет мы с мамой приехали навестить бабушку. Хорошо помню, как первое время я даже настороженно вдыхала радиационный воздух, зная из взрослых рассказов, что он может вызвать раковые заболевания, отразиться на потомстве и т.д. За эти прошедшие без меня года Гомель сильно изменился – в телевизоре появился канал, на котором говорили на неизвестном, хоть и узнаваемом языке. За прошедшее перестроечное время единый коллектив советских граждан осознал свои «свободы», припомнил забытые национальные традиции и начал пробовать их демонстрировать. До того времени я ни разу не слышала в Гомеле белорусскую речь, единственным отличием от московского говора был гортанный «г», свойственный также югу России и Украине. И вот, в наш новый приезд по-белорусски говорили многие, даже мамина школьная подруга. Странно было смотреть «Спокойной ночи, малыши» на белорусском, хотя оставалась возможность переключить на другой канал и увидеть русскую версию. Появились белорусские газеты, а мои бабушка и дядя их ежедневно внимательно прочитывали. Та эпоха была временем «перемен», на данные мне деньги я посетила в кинотеатре фильм «Асса» (заканчивающийся песней Цоя - «мы ждем перемен»), а потом даже и «Маленькую Веру» (скандальную картину с первой в нашей стране интимной сценой). Перемены произошли и в магазинах города – с прилавков исчезли вкусные пирожные, те самые кукурузные хлопья, появились длинные очереди. Даже рынок, расположенный недалеко от бабушкиного дома, на котором мы раньше покупали овощи и рассаду, теперь оброс «челночниками». Люди с вещами в больших баулах выкладывали их на земле или наскоро собранном прилавке, образовывая плотные ряды из «шмоток»: «под иностранные», варёные джинсы, майки ярких цветов, слишком короткие юбки, как у «маленькой Веры»… Все внимательно слушали новости и обсуждали их между собой. Мои дворовые друзья исчезли – кто-то вырос, кто-то покинул родину. Во дворе больше не было беседки, не было общих чаепитий и игры дедов в домино, не было детского смеха и догонялок. Даже скамейка у входа в подъезд настолько обветшала, что никто на ней не садился… Верилось, что придет демократия и решит все проблемы. Эти музы Перестройки, демократия и гласность, порождали стремление отыскивать самое худшее, что было в нашем обществе. Из телевизионных новостей исчезли добрые дикторы и приятные новости, популярный тогда ведущий программы «600 секунд», лаконичный и неулыбающийся Невзоров, колдующий в эфире Кашпировский, — вот, что смотрели тогда на экране. Заросла и бабушкина дача, а в электричках больше не хвастались урожаем, разве что обсуждали политические события.
Гомель изменился до неузнаваемости: планетарий в парке отдали верующим, и он вновь стал собором. Жители города стали совершенно другими, меньше улюыались, и даже говорили всё чаще на чуждом говоре…
Я возвращалась в Москву под привычный стук колес, они не изменились и продолжали выстукивать гармоничное «тудых-тых-тых», я смотрела назад на исчезающие вокзал, рынок, городской сад, мост через реку Сож, и понимала, что Гомель моего детства исчез безвозвратно. Да и детство, увы, прошло.
Конец.