Зав.архивом научно-просветительского фонда "Холокост" Леонид Тёрушкин рассказал RT,
что во многом успешное выступление в Собиборе произошло из-за совпадения двух факторов: внутренней готовности многих узников к восстанию и лидерских качеств Печерского.
"Восстания происходили и ранее, например, в Варшавском гетто. Не исключено,
что вновь прибывшие узники рассказали об этом тем, кто был в лагере прежде,
и они вдохновились этим примером. Однако заговорщикам не хватало авторитетного человека, вождя, за которым пойдут, - отметил эксперт. - Печерский показал, что сломить его нелегко и нацистов он не боится. Это невозможно было не заметить.
В глазах гражданских евреев, евреев из Польши, Голландии, он был олицетворением Красной Армии, которую все ждали. Для узников лагеря советский офицер-еврей
значило очень многое. Перед нацистами он вёл себя как пленённый, но не покорённый человек."
Из воспоминаний внучки Александра Ароновича Натальи Ладыченко:
"Дедушкины друзья, которые после войны приезжали к нам в гости, вспоминали
такой эпизод. Однажды охранник, решивший поиздеваться, приказал ему выкорчевать
огромный пень, дав на это всего пять минут и пригрозив убить, если он этого не
сделает. И вот дед, обладавший большой физической силой, разнёс его могучими
ударами всего за пару минут. А потом, когда надзиратель бросил ему в качестве
"награды" кусок хлеба, демонстративно оттолкнул подачку, заявив: "Спасибо, я сыт".
Сохранить в себе человеческое достоинство там, где всё человеческое из каждого целенаправленно выдавливалось?
"Лагеря служили несколько различным, хотя и связанным между собой целям. Главная - разрушить личность заключённых и превратить их в послушную массу, где невозможно
ни индивидуальное, ни групповое сопротивление.(...)
Лагеря служили также испытательным полигоном для СС. Здесь их учили освобождаться
от своих прежних человеческих реакций и эмоций, ломать сопротивление беззащитного гражданского населения. Лагеря были экспериментальной лабораторией, где
отрабатывались методы наиболее "эффективного" управления массами. Там определялись минимальные потребности в еде, гигиене и медицинском обслуживании, необходимые,
чтобы поддерживать в узниках жизнь и способность к тяжёлому труду, когда страх
наказания заменяет все нормальные стимулы. Такие эксперименты были в дальнейшем дополнены "медицинскими" опытами, в которых заключенные выступали в качестве подопытных животных".
(Бруно Беттельхейм, австрийский детский врач, доктор психологических наук;
бывший узник Дахау и Бухенвальда)
"Отличный подопытный материал пропадает в концентрационных лагерях!" - решили практичные немецкие учёные. Так, по заказу малярийной комиссии при Лиги наций,
профессор Клаус Шиллинг вместе с учеником Рашером и специализировшимся на
малолетних детях доктором Менгеле, выбирая среди заключённых сотни необходимых
для опытов человек, заражали их всеми видами африканских лихорадок.
Из всех заражённых удалось выжить лишь польскому священнику Михайловскому.
Который рассказал, что врачи-изуверы проводили на узниках Освенцима и Дахау и
другие эксперименты. Например, решали проблему спасения немецких лётчиков,
падавших из подбитых самолётов в холодные северные моря. Иногда их спасали
живыми, но асы умирали уже в лодке.
И вот зимой в ванны, поставленные во дворе, опускали заключенных: и совсем нагих,
и в простой одежде, и в лётных комбинезонах.
Учёные с секундомером в руках, введя в живые тела испытуемых термометры,
следили за понижением температуры, конвульсией и агонией жертв.
Рядом с фотоаппаратом стояла жена Рашера - певичка из кабаре Нина Диль и
заодно - любовница Гиммлера. Она снимала происходящее для семейного
фотоальбома.
Протоколы фашистов зафиксировали, что однажды им попался настоящий богатырь:
человек продержался в ледяной воде несколько часов. Но и его "профессора" тоже прикончили "во имя науки".
При этом ни Рашер, ни Менгеле не были какими-то "извращенцами", проверявшими
на людях свои бредовые идеи. Они лишь исполняли просьбы крупных немецких
биологов, изучавших человеческий организм. Заполучив результаты бесчеловечных
опытов, многие продолжали научную работу и после войны, пользуясь высоким
авторитетом. Профессор Адольф Бутенант, к примеру, даже получил Нобелевскую
премию за какие-то противозачаточные таблетки.
"Понятно, что большинство заключённых страдали от своеобразного чувства
неполноценности. Каждый из нас когда-то был "кем-то" или по крайней мере верил,
что был. Но здесь, сейчас с ним обращались буквально так, как если бы он был
никто. (Естественно, что ситуация жизни в лагере не могла поколебать у людей
чувство собственного достоинства, коренящееся в более существенных, высших
сферах, в духовном, однако многие ли люди и соответственно многие ли заключённые обладали таким устойчивым чувством собственного достоинства?) /Виктор Франкл/
"Угрозы и ругательства со стороны эсэсовцев почти всегда касались анальной сферы.
Очень редко к заключённому обращались иначе, чем дерьмо или "жопа". Все усилия
как бы направлялись на то, чтобы свести заключённого до уровня ребёнка, ещё не
научившегося пользоваться горшком.(...)
Так, заключенные справляли нужду только по приказу в соответствии со строгими
лагерными правилами, и это превращалось в важное событие дня, подробно
обсуждавшееся. В Бухенвальде запрещалось пользоваться туалетом в течение всего
рабочего дня. Даже когда для заключённого делалось исключение, он должен был
просить разрешения у охранника, а после отчитываться перед ним в такой форме,
которая подрывала его самоуважение." /Бруно Беттельхейм/
"Обычно стандартная "инициация" в заключенные происходила сразу, уже во время
транспортировки их из местной тюрьмы в лагерь. Чем короче было расстояние, тем медленнее приходилось ехать: нужно было какое-то время, чтобы "сломать"
заключённых. На всём пути до лагеря они подвергались пыткам. Характер пыток
зависел от фантазии эсэсовца-конвоира. Но и здесь был обязательный набор:
избиение плёткой, удары в лицо, живот и пах, огнестрельные и штыковые ранения...
Всё это перемежалось процедурами, вызывающими предельное утомление, например, заключённых часами заставляли стоять на коленях и т.п.
Время от времени кого-нибудь расстреливали. Запрещалось перевязывать раны себе
или своим товарищам. Охранники вынуждали заключённых оскорблять и избивать друг друга, богохульствовать, обливать грязью своих жён и т.п. Я не встречал ни одного заключённого которому удалось бы избежать процедуры "инициации", продолжавшейся обычно не менее двенадцати часов, а зачастую и много дольше.
Всё это время любое неисполнение приказа (скажем, ударить другого заключённого)
или попытка оказать помощь раненому, карались смертью на месте.
Цель такой реальной массовой травматизации - сломать сопротивление заключённых, изменить, если не их личность, то хотя бы поведение.
Трудно сказать, насколько процесс изменения личности ускорялся "инициацией".
Большинство заключённых довольно быстро оказываются в состоянии полного
истощения - физического - от издевательств, потери крови, жажды и т.д.; психологического - от необходимости подавлять свою ярость и чувство безысходности,
чтобы не сорваться и, следовательно, не погибнуть тут же.
В результате происходящее слабо фиксировалось в затуманенном сознании".
/Бруно Беттельхейм/
"Однажды я сформулировал, что будучи профессором в двух областях, неврологии и психиатрии, я хорошо сознаю, до какой степени человек зависит от биологических, психологических и социальных условий; но, кроме того что я профессор в двух
областях науки, я ещё человек, выживший в четырёх лагерях - концентрационных
лагерях, и потому являюсь свидетелем того, до какой неожиданной степени человек способен бросить вызов самым тяжёлым условиям, какие только можно представить."
"...Ведь особенности лагеря состоят в том, что всё ложное, опасное, глупое и
низкое, что произрастает в человеке и человеческих институтах, смело выступает
здесь в своей зловещей и неумолимой обнаженности. (...)
Прошедшие годы, пожалуй, отрезвили нас. Вместе с тем они показали нам и то,
что с человеческим в человеке нельзя не считаться, они научили нас тому, что всё
зависит от человека.
В памяти о концлагере сохранился человек. Я хочу здесь упомянуть лишь одного из начальников того лагеря, в который я попал под конец и из которого был
освобождён. Он был эсэсовцем.
Когда лагерь был освобождён, стало известно то, о чём раньше знал лишь лагерный
врач, сам из заключённых: этот человек из лагерного начальства выкладывал из своего кармана немалые деньги, чтобы доставать из аптеки в ближайшем населённом пункте медикаменты для заключённых!
Староста же того же лагеря, сам тоже заключённый, был строже, чем все охранники-эсэсовцы, вместе взятые; он бил заключённых когда, где и как только мог, в то
время как, например,начальник, про которого я говорил, насколько мне известно,
ни разу не поднял руку на кого-нибудь из "своих" заключённых.
В этом проявлялся человек. Человек сохранился. В огне страданий, в котором он
плавился, обнажилась его суть." / Виктор Франкл/