Когда я был ещё школьником, я умел обращаться со всем инструментом, в том числе и с ружьём. Отец м, ой был не только строгим, но и воспитатель хороший таскал меня за собой не только на рыбалку, но и на покос, и везде. Я ловил зимою зайцев в петлю, и все посильные работы по хозяйству были на мне и зимой и летом. Отец был, по – моему, чересчур строгим, любил водку и самогон. Бывая пьяным разгонял семью, ревнив, однажды держал беременную мною мать под дулом ружья, едва не сжег дом и нас с братишкой вместе с домом, поскандалил в конторе колхоза с председателем и попал за это на три года в тюрьму.
В колхозе его ценили, работал он и на локомобиле, и на пилораме. Но скандал с председателем ему не простили. И он попал в тюрьму на три года. Я тоже ценил его, особенно ценю сейчас, когда стал понимать, что детей надо приучать к труду с детства.
Я любил и рыбалку, и покос, а после шестого класса пристрастился ещё и к ружью. Отец еще был дома, но не перечил мне ходить на охоту. Не перечила и мать: ну что с парнишки возьмешь? Пусть поразвлекается, - всё уже умеет! И я уже, не спрашивая разрешения, закидывал ружьё на плечо и шел с ним и за зайцами, и за утками.
Однажды я подстрелил зайца. А произошло это так: был июнь, половодье. Чулым разлился и затопил прибрежные луга. Мы ставили сети посреди Лужка, на котором колхоз ставил стога сена. Посередине Лужка осталось незатопленными два островка. Их разделяла проточка. Вот в эту проточку мы с отцом и поставили сети, в надежде на крупную рыбу. Но крупной рыбы мы там не поймали, зато поймали зайца. Вернее, сначала я его подстрелил, а потом поймал.
На этих островках бегало два зайца застигнутые половодьем. Островки были узкими и длинными. Я погнался за одним. Гнал до конца островка, хотел поймать, но он успел прошмыгнуть у меня между ног и ринулся в другой конец. Я гнался за ним до проточки. Заяц переплыл проточку и столбиком встал на другом островке. До зайца было метров пятьдесят и глубокая проточка. Мне ничего не оставалось как взять из лодки ружьё, заряженное дробью.
Я прицелился и выстрелил. Заяц не упал, а высоко подпрыгнув кинулся через проточку ко мне и опять проскочил мимо меня. Почему он кинулся не вдоль второго островка, а ко мне я не знаю. Я опять погнался за ним норовя ударить прикладом, но заяц, добежав до конца островка, потерял силы и присел в траву. Тут я его догнал, взял за уши. Он завизжал, словно поросёнок и испустил дух.
Это оказался матёрый тяжелый самец. Я не нашел следов ранения в нем, не было и дроби. Все скрыла длинная шерсть, перемешанная пухом. Лишь после снятия шкурки мы обнаружили всю нашу дробь в левой его ноге.
Рыбы мы в этой проточке не поймали, но стояли ещё у нас редкие сети в Старом Чулыме, старице Чулыма. И ячея в сетях была «десятка», тоже в расчете на крупную рыбу. В половодье он тоже разлился, затопил прибрежные забоки, стал глубоким. Это озеро было «нашим», то есть закрепленным за нами колхозом по договору, по которому мы были обязаны сдать в колхоз тонну рыбы.
С Лужка мы поплыли туда, но своей сети не нашли Старый. Чулым тоже так поднялся, что кустик, к которому мы привязали верхнюю тетиву, скрыло поднявшейся водой. Хорошо, что отец приметил высокое дерево на острове. Он начал шарить веслом в воде и тетиву нашарил, потянул.
Тетиву кто-то так сильно дёрнул, что выдернул её из рук у отца.
---- Шурка, кто-то очень крупный попался! = воскликнул отец, = Бери ружьё!
Мы всегда брали с собою ружьё. В половодье крупная рыба заходила на мелководье, где уже наросла зеленая травка и можно было погреться на солнышке. При приближении лодки они выказывали себя. Уходя на глубину, поднимали над собою буруны волн. И, если они останавливались, мы стреляли по ним из ружья. Это требовало большой сноровки, но иногда нам удавалось подстрелить. Обычно это были щуки на несколько килограммов.
На этот раз нам попался кто-то более весомый. Он дергал сеть так сильно, что отец отпускал её, боясь, что он порвет сеть и уйдет.
----- Приготовься! – командовал он - Я подтяну его поближе к поверхности, тогда ты выстрелишь. И целься в голову!
Наверно с полчаса он возился с огромной щукой. Это была та же щука, но размер её превосходил всех, каких мы лавливали до этого. Я выстрелил ей в голову тогда, когда она, уставшая, прекратила сопротивление, и голова её была в пяти сантиметрах от поверхности. Щука моментально перевернулась вверх брюхом, из головы её показались беленькие пузырьки.
Вдвоем; отец за хвост, я за голову, подняли её в лодку. Она не ушла от нас только потому, что на её зубах намоталась сеть, а вокруг пасти крепкая тетива. Хвостом она изорвала метров пять сети.
---- Вот это улов! – торжествовал отец. Я срезал большую таловую рогатулину, продернул её ей через жабры и нес её домой перекинув через плечо. Меня распирала гордость, когда я нес её по деревне. Дома мы взвешали щуку. В ней оказалось 12 килограммов.
Но ещё большую гордость я испытал под конец лета. К концу, августа, когда молодняк уток уже «встал на крыло», но еще не покинул своих водоемов, где выкармливался, я ходил за утками. Я пошел за Прорву, где было много заливов и заливчиков, оставленных речкой Алтаткой. В большую воду они все наполнялись водой, и на них было много утиных гнездовий.
Я подкрадывался к проточкам и высматривал на них утиные выводки. Молодняк уже был таким, что нисколько не отличался от своих родителей. Я высматривал красивых селезней и стрелял по ним. За день я настрелял восемь штук, заткнул их за ремень брюк и нес их через деревню гордо, с высоко поднятой головой. Утки были полны вшей. Вши ползали по мне, заползали в голову, но прижиться на мне они не могли – они же были утиными.
Мне удалось еще раз сходить за утками, но было уже начало сентября, утки начали собираться к отлету, покинули протоки и проточки, где гнездовались. Удалось мне подстрелить лишь двух. Пошел я за утками уже в половине сентября и – не добыл ни одной. Утки уже табунились и садились посередине большого озера Старый Чулым.
Достать их из своего дробовика 16 калибра я уже не мог. На этом охота моя закончилась. Покупал я в дальнейшей жизни себе ружьё, но добывал им только рябчиков.