Забавы с шарфиком Эдика поначалу успокаивали. Но жажды не утоляли, лишь глушили на время дикие фантазии. Слишком пресно. И Лена совсем не боялась, привыкла. Ей даже понравилось. Мягкие шарфики разной плотности и расцветок, чистенькие и выглаженные, аккуратно были разложены по всей квартире. Макаряну же эти игры скоро надоели. Все реже нравилось видеть покорность в глазах жены. Иногда не получалось не только кончить, но и начать...
А потом Лена забеременела. Наотрез стала отказываться, срывать всё с шеи. Ругалась, что их ребенку будет плохо, уродом родится, нужно оно тебе?
“Конечно, нет. Если родится девочка, назовем ее Анджелой, ангелочком. А мальчик если? Нет, будет девочка. Лена вон чувствует. Покупает все розовое, с кружевами, - думал он, всматриваясь в пробегающий за окном монотонный пейзаж. - Только вот куда кроватку поставить? Возле окна дует, лучше у дальней стены. Но тогда от дивана далеко. Удобней рядом, все-таки”.
Залепленное пленкой стекло автобуса окрашивало в ядовито-зеленый цвет весь мир. Небо цвета зеленки, облака, зеленая лесополоса и зеленое солнце…
Липкий воздух с запахом тины и болота заполнял легкие Эдьки. Он бежал, еле касаясь изумрудного поля, а потом бесконечно падал с обрыва в черно-зеленую яму, смешно дрыгая ногами от ужаса… Дернулся, очнулся от оцепенелой дремоты. Глянул на телефон. До родного городка оставалось полчаса езды.
Макарян ехал проведать мать. Она звонила месяц назад, в апреле, просила денег. Говорила, что нужно продуктов купить, одежды, а то все сносила. На самом деле, наверно на водку. “Хотя вряд ли, скорее “боярку” потребляет. Все-таки медработник, хоть и бывший, - усмехнулся своим мыслям про непутевую мамашу.
С автовокзала шел знакомой дорожкой по разбитому асфальту. Мимо школы, трансформаторной будки, большого продуктового магазина, переоборудованного в “Магнит”, где скупился попутно. В воздухе одуряюще пахло цветущей акацией. Среди прохожих - ни одного знакомого лица.
Двор за прошедшие пять лет ничуть не изменился. Облезлый мусорный бак завален пакетами доверху. Елка рядом валяется. Кто-то только вынес.
Как он и ожидал, мать была дома. Но говорить не могла по причине полного бесчувствия. Мычала что-то протяжно. Пыталась привстать с дивана, но уронив голову на серую подушку потеках, затихла, иногда похрапывая. На лиловую печать больничной наволочки из уголка рта потянулась ниточка слюны.
Хорошо, что ключ захватил. Макарян огляделся. Квартира не убиралась уже месяца три. Толстый слой пыли лежал на знакомой с детства неказистой мебели. Круглый раздвижной стол в углу был завален каким-то хламом. Половичок, поверх окрашенных коричневой краской досок, криво сбился, пол усыпан шелухой от семечек.
Вышел на кухню, поморщился. Помойное ведро доверху заполнено почерневшими обрывками капустных листьев, еще какой-то дрянью. Открыл холодильник. Банка огурцов, сковородка с картошкой, кусок подсохшей краковской. Положил пакет с продуктами из магазина.
Снова вернулся в комнату. Присел на скрипучий стул напротив дивана. Мать по-прежнему мирно сопела.
“И чего я сюда приехал? Кинул бы просто денег на карточку. Нет, тогда бы опять скоро начала клянчить. Ладно. Раз тут, надо найти документы на квартиру. Я же тоже собственник вроде. А то пропьет нах. Где же они могут быть? На верхней полке, кажется”. Встал, подошел к платяному шкафу. Раскрыл двустворчатую дверь.
...Макарян читал бумаги и в полный голос матерился. От шума женщина проснулась, подняла голову. Пытаясь навести фокус, бессмысленно моргала, растирая под глазами пятна туши.
Пожелтевший договор тысяча девятьсот девяносто третьего года, справка о приватизации и домовая книга безоговорочно подтверждали удивительный факт. Что Эдуард на этой жилплощади никто, и звать его - никак. Мало того, он даже собственником не числился. А еще - мамаша тихим сапом вообще выписала его. По суду. Пока в армии служил.
Особой любви он к этой немолодой женщине Эдик не испытывал. Хотя какие-то теплые воспоминания остались. Отец бил не только его. Когда люлей перепадало обоим, мама прижимала скулящего мальчика к себе и монотонно раскачивалась. А потом приговаривала, глотая слезы: “Эдичек, сыночек, мама любит тебя, все будет хорошо”.
И в армию она писала ему: “Вот вернешься, сынок и заживем мы хорошо. И никто нам не нужен”. Не знал Эдуард тогда, чьи слова про “никто не нужен” мать повторяла.
Залетный сожитель, шустрый Гриня, прикомандированный к местному военному заводу на целый год, всегда мечтал о собственном жилье. И обнимая теплые плечи одинокой медсестры, настойчиво уговаривал: "Ульяша, выпиши ты его совсем. Зачем нам кто-то ещё нужен. Квартира же на тебя одну оформлена. Что с того, что сын? Мы своих заведем. А он пусть устраивается сам. Мужик уже взрослый. Пора от титьки отнимать".
Уговорил таки, хорек хитрый, но так и не воспользовался минутной слабостью подруги. Сгинул навсегда на просторах родины. Может другую квартиру нашел, попросторнее. Или кого поинтереснее охмурил и ее бросил. Это казалось еще обиднее. Вот мамаша и запила от одиночества.
Макарян подскочил к женщине и ткнул ей в лицо бумажки.
- Что это? Ты что натворила? Почему меня выписала? Совсем мозги пропила на хрен?
- Сыночка, сыночка, Эдичек, - бормотала та шепеляво, глотая буквы, явно не понимая, что происходит. Видать была еще на вчерашнем бонусе. Ан нет.
Женщина пошарила рукой под подушкой и вытащила стеклянную фляжку с чем-то мутным. Трясущимися пальцами начала свинчивать пробку. Эдуард вырвал из рук бутылку, толкнул мать на диван, замахнулся. Охнула, инстинктивно прикрыла голову руками.
Бить не стал. Пнул с силой ногою стул, что так и стоял у дивана. Тот отлетел с грохотом, сшибая пустые бутылки и влетел под стол.
- Хитрая, да? Себе все оставить хотела? А меня под жопу, на улицу? Сыночка, сыночка, - передразнил гнусавым голосом. - На, жри теперь эти метры. Подыхай сама. С квартирой этой, сраной.
Вышел на кухню, чтобы не сорваться с катушек. Руки тряслись от ярости. Отвинтил пробку, понюхал. Ты гляди, даже не самогон, спирт, походу разбавленный. Вытер ладонью горлышко, хлебнул жадно. Раз, второй. Стало легче дышать. Сунул флягу в карман.
Вернулся в зал, как всегда называли эту неказистую, вытянутую кишкой комнату в “хрущевской” двушке. Мать в старом фланелевом халате, сидя на диване, перебирала по полу босыми ступнями и обхватив руками лицо, икала. Напротив, на стене, там, где раньше располагался ковер, висел портрет в рамке. Фото Эдички Макаряна из школьного выпускного альбома. В криво повязанном отцовском галстуке.
Уходя, хлопнул входной дверью так, что свалилась на пол пластиковая подкова - держалка для ключей. Еще отец прибивал. Так и не принесла она в этот дом удачу и счастье.