Дельфин

Солнце рано выкатилось над одесскими пляжами и, набирая силу, уже прилипало своими лучами к спинам идущих на дежурство парней.
«Оно, конечно – думал Серёга, шагая со спасательной командой по выжженному склону – Ребята с пляжа «Дельфин» оборзели. Пьянку устроили во время вахты. Видите ли, – день рождение у водолаза. А если б он нырнул за утопающим? Плюсуй ещё одного утопленника – вот и считай: один плюс один равно два. Простая арифметика, да печальная. Не зря возбухнул КЭП. А теперь вот, тащись, затыкай дырку в спасательной службе по вине другой бесшабашной команды.
Но это он непроизвольно повторял слова моториста Фёдора. Тот любил поворчать по любому поводу. Серёге, в общем-то – ничего. Ещё одно приключение. А то скучно одно и то же каждый день.
Он любил море и ему было всё равно, где нести вахту. Не зря же он с далёкого Донбасса за сотни километров от него приехал к Чёрному морю в Одессу. И дед освобождал Одессу, значит, и ему сюда проторена дорога. Он уже и к катакомбам бегал, где партизаны сражались. Но входы в них со стороны моря уже замурованы.
Море всегда манило Серёгу, вначале на картинах, а теперь наяву. И сегодня оно с утра, будто умытое синевой, особенно, привлекало его взгляд.
Всё в душе играло, блистало вместе с утренними лучами.
А что! Одесса ему понравилась. Он только пожалел, что вовремя не успел сдать документы в мореходку и теперь ещё один год придётся ждать. Опоздал. Отца, после завала в шахте, похоронили, и он боялся бросить мать одну.
Но она настояла:
– Поезжай. Иди своей дорогой, коль чувствуешь, что она твоя. Не ломай мечту. Она не ко всем приходит. Поезжай!
И потом в письме написала, одобрив, что он не растерялся, не отказался от своей мечты и устроился пока матросом.
– Добивайся, сынок своего, не забывай только дом.
Да разве можно забыть свой дом – подумал Серёга. – А пока, до поступления в мореходку, наберётся опыта на спасательной станции. Тут тоже надо кое-что знать в морском деле и быть всегда начеку. Такая практика не помешает. Здесь и катер у них есть. Можно, потом и на моториста пойти учиться. Зароюсь скоро в учебники, чтоб теорию не подзабыть.
Лёгкий, ещё не прокалённый зноем, ветерок с моря овевал пятерых быстро идущих парней. Земля, будто разбуженная стремительной походкой вахтенной команды медленно и неохотно просыпалась. Путь к дальней морской акватории, к их новой службе, тянулся по пологому выжженному склону, скатывающемуся к самому морю.
Бронзовые от загара спины парней, покачиваясь от ходьбы, поблёскивали на солнце. Только спина моториста рябила полосками тельняшки.
Небо было над ними без единого облачка и горизонт хорошо просматривался. Вдали, как пёрышко, маячил парусник. Серёге представилось, что это он спозаранок уже ловит лёгкий бриз в натянутое звенящее полотно паруса и ветер несёт яхту навстречу судьбе и, конечно же, обязательно – счастливой.
Так он размечтался, что натолкнулся на широкую полосатую спину моториста Фёдора, идущего вразвалочку впереди.
– Ты что, спишь? – повернувшись Фёдор, обнажил в улыбке ряд ровных крепких зубов и плотнее заправил тельняшку в брюки.
– Нет, просто размечтался, – сконфузился Серёга, перебросив с одного плеча на другое свою тельняшку.
Фёдор хмыкнул:
– Мечтатель! Ладно, мечтай пока идём. Там – не придётся. Я слышал, что вручную будем спускать и поднимать катерок. Там не то, что у нас, завёл моторчик лебёдки, и легко спустил катер на воду. Так, что пока мечтай.
Лицо моториста, чёрное от загара, выдубленное ветрами снова блеснуло крепкими зубами. Он ими гордился и хвастал: «Смотрите ни одной пломбы. Крепкие, как кремень».
Он и, правда, своими зубами, легко открывал бутылки с лимонадом или пивом, а узел даже самый тугой и замысловатый мог запросто развязать.
Матрос Гоша, подкалывающий Фёдора по поводу и без повода, иногда подсовывал ему развязывать всякие сложные узлы. Эта игра с узлами уже давно длилась межу ними. Фёдор терпеливо сносил все подколки и шутки Гоши. Не обижался. Хотя бывало, и покрикивал на того, но не злобно:
– Чем бы дитя, не тешилось, лишь бы не плакало.
Фёдор был повзрослее парней и терпения ему не занимать. А женившись недавно, ещё больше посерьёзнел. Оттого, наверное, и тянуло его хоть кого-то из команды поучать. Особенно Серёгу, как самого молодого. Но после женитьбы  на время было притих. Он несколько дней приходил вялый и сонный.
Но вскорости дружелюбные подколки ребят его расшевелили.
Сёма-радист, первый начал, вспомнив, как он его хотел женить, на первой попавшейся тому на глаза:
– Тяжело человеку. Недосыпает женатик. Притирка идёт меж молодыми, как меж деталями в новом двигателе, а тут на тебе  – на работу надо идти! Любой мотор с ритма собьётся.
Фёдор поначалу отмалчивался. Хватило ненадолго. Достали.
Стал изредка огрызаться.
– Олухи стоеросовые! Посмотрю на вас, когда женитесь!
Но парни ухмылялись, мол, не дождёшься.
А любовь свою к тельняшке, к которой словно прирос, моторист объяснял своеобразно:
– Отец меня из роддома, когда забирал, так прямо с вахты и прибежал в тельняшке. И вместо пелёнок в неё завернул меня – так что с малолетства полосатики ношу. Мать мне напророчила, что раз в тельняшке родился – моряком будешь. Да и от солнца она хорошая защита. А солнце отцу во вред и мне не на пользу. Мы ж с ним белые телом – сразу сгораем. Красные, как раки, становимся.
– Поджаренные, как порося, – съехидничал тогда Гоша. – Лицо чёрное, а тело белое. Прямо белая кость. Из графьёв, что ли?!
– Опять паясничаешь. Природа у нас такая. Ну, ты как скажешь, хоть стой, хоть падай. Так и норовишь обидеть. Какая там белая кость? Трудовая у нас косточка. За день навозишься с двигателем, и с мазутом ещё, и как негр, становишься чёрным, а не то, что вы, словно отдыхающие, загораете на солнце до шоколадного цвета.
Гоша при этих словах выставил и впрямь шоколадную спину, по которой Фёдор мазнул ветошью в мазуте. И завозились они тогда, как малые дети.
– Хорошие у нас в команде парни, весёлые, с ними не соскучишься, – усмехнулся Серёга.
И сейчас Гоша пристал к Фёдору, видимо, чтоб скрасить дорогу:
– Сними хоть разок свою тельняшку. А то запаришься, пока дойдём. Ещё солнечный удар хватит, кто тогда будет с катером возиться? Иль чего боишься? Может, ты прирос к ней? Как только жена её с тебя сдирает, бронтозавр, ты наш дорогой?
Фёдор в этот раз что-то вспылил:
– Сам ты бронтозавр – ещё и добавил, сверкнув глазами, – От такого слышу!
Но через минуту уже отошёл от минутного пыла и даже улыбнулся себе под нос, поглядывая примирительно на Гошу.
Серёга знал, что эти обиды ненадолго. Что-то этих парней притягивало друг к другу. Может потому, что были они разные по характеру.
Хотя Фёдор и сам любил пошутить. Пусть не всегда удачно, но ребята, улыбаясь, поддерживали всё же его грубоватый неловкий юмор.
Он и сейчас вроде как пошутил:
– Вот женитесь, посмотрю на вас. Вы сейчас, как беззаботные чайки, готовы лететь, куда ветер подует, за любой юбкой. Не задумываетесь над жизнью. А ведь приспичит. Встретится такая, что не отлипните.
– Ладно вам, ребята! Чего пристали к человеку, – как-то неожиданно хитро заговорил Сёма-радист – Не трогайте его, а то рассердится и всех переженит! 
Фёдор возмутился:
– И ты туда же, Сёма! Ладно, Гоша, а ты чего?
Долговязый Гоша не удержался от смеха:
– Сёма, получил? Так, что, прежде всего, он тебя женит! Помнишь, как он тебе сватал на «Ланжероне» крашеную толстую девицу и приговаривал, – чем больше хорошего человека, тем лучше? А у самого жена худенькая.
Сёма, не теряя весёлого тона, подыграл Гоше:
– Пусть попробует женить. Ещё не родился такой человек, чтоб меня укротил – и, обернувшись, легонько толкнул в плечо Фёдора, – Федь, а ты – попробуй. Давай пари заключим, если не жалко проиграть денег.
И Гоша заиграл своими весёлыми глазами:
– И со мной тоже давай!
Фёдор фыркнул:
– Причём здесь деньги? Да ну вас! Только время зря переводить. Нашлись холостяки. Герои до поры до времени – и он переместился по цепочке парней назад, за Серёгу – До конца пути замучите своими подколками.
– Вот переезжая сваха! – хихикнул Гоша.
А Сёма опять начал хитровато как бы с подходом улещивать Фёдора:
– Не обижайся. Скучно же идти, да ещё загнали нас в такую даль. Там у них вахта накуролесила, а нам расхлёбывай. Сообщили по рации, что и катер спьяну повредили.
Фёдор вскинулся.
– А что с ним?
– Хвост отпилили – ухмыльнулся Сёма.
Фёдор слегка насупился:
– Вот так всегда. К вам с душой, а вы…
Гоша не дал ему досказать, заржал:
– Задом.
– Да ну вас. Всё у вас через одно место. 
Водолаз Николай, что был у них за старшего в команде, жёстко предупредил:
– Хватит. Давайте, сменим пластинку!
– Давайте, – согласился Сёма – Лучше споём!
И тут же Гоша остановившись, во всю глотку голосисто пропел:
– «Ланжерон».
– Ну, ясно, ты у нас певец знатный! Но и мы могём. – И Сёма своим хрипловатым голосом выдал: 
– «Лу-за-а-новка».
Повеселел и Фёдор. Петь он любил, хотя страшно фальшивил, но тут не удержался и спел под Высоцкого:
– Порвали парус на Черноморке.
– Вот клоун – засмеялись парни.
Это было лишь подобие пения.
– Ух, ты – выкатил с притворством глаза Гоша и милостиво произнёс – Может же жара дать! – Хотя до этого сколько раз говорил ему: «Федь, не порть песню!»
И здесь Серёга воскликнул:
– А про нашу «Отраду» забыли? 
Николай взглянул на парней, улыбнулся, и взмахнул руками:
– А ну, все вместе!
И все грянули хором:
– «Отра-да-а!»
И Серёгин слабый голос влился в этот хор.
Послышался на всю округу гогот молодых парней, так что от этого весёлого гула чайки, наверное, вздрогнув, вскрикнули над морем.
Николай скомандовал:
– А ну веселее шевелитесь. В путь! – и двинувшись, проговорил – Хорош наш пляж. Посмотрим, что за пляж «Дельфин»? Говорят, на нём выбросилась на берег дельфиниха, а дельфин всё звал её. А когда понял, что она мертва, то и сам выбросился на берег
У Сёмы сползла с лица улыбка и он задумчиво сказал:
– А что, может быть! Я где-то читал, что дельфины живут в море, а умирают на суше. Красиво это, но только что-то не верится.
– Выдумки всё это, не верь! – категорично заявил Фёдор, переместившись, обойдя Серёгу, по цепочке опять ближе к Гоше, – Дельфины, как всё в природе, нормально умирают. Где живут, там и умирают. Человек насочинял про них всякое. И про этих дельфинов – выдумки. Не ломай голову, Сёма, над глупыми вопросами. Так можно договориться, что у дельфинов, есть любовь.
–  Федя, ты за мою голову, не беспокойся! Дельфины – животные умные, но ещё малоизученные. И всякого можно от них ожидать.
Николай поддержал его, ведя ускоренным шагом команду по склону:
– А может, у них и есть какие-то чувства, раз такую легенду сочинили? Нет дыма без огня. Ещё мало мы знаем о них.
Сёма ухватился за эту мысль: 
– Что-то может и есть. Они ведь, побольше нас на Земле живут и очень даже в сравнении с некоторыми человеческими особями, поразвитей и говорят, язык у них свой есть. И очень может быть, что они наши прародители. А то мне на счёт обезьян сомнительно, что мы от них произошли? 
– Вроде, верно говоришь! – засмеялся Гоша – Только ошибочка есть в твоих рассуждениях. Когда они вылезли из воды и увидели нас неразумных остолопов, ещё в шерсти, да с камнями в руках, то схватившись за голову, опять попрыгали в море. Так что Сёма, вероятнее – от обезьян мы произошли! А вообще, по мне – жуткая эта история с дельфинами. Про смерть она, а не про любовь. Никакой романтики. Так что мы не знаем, как и что на самом деле?
– А, мне кажется – заговорил Серёга по-юношески горячо – Что эта история не о смерти, а о любви! А у людей любви часто не хватает. И вообще…
Фёдор, ехидно улыбнувшись, оборвал его восторженный возглас:
– Что ты понимаешь в любви? Молоко на губах не обсохло, а туда же. Николай, замедлив шаг, приостановился:
– Вот ты, Федя, любишь поучать братишку. Узнает он ещё, что такое любовь. Всё у него впереди. Он сейчас в море влюблён, – и приветливо улыбнулся Серёге.
Гоша, неожиданно звонко пропел:

У моря, у синего моря
Со мною ты, рядом со мною.

И все опять вместе подхватили:

 Дельфины, дельфины – другим морям,
Расскажите, как счастлив был я!

На поющих парней оглянулось несколько спускающихся к морю отдыхающих. А какой-то белобрысый мальчишка помахал им рукой и, заложив два пальца в рот, свистнул, что есть силы, как Соловей-разбойник. Навёл тоже шороху.
И снова команда быстрым шагом устремилась к пляжу «Дельфин». Серёга, немного отстав, задержался. Вдохнул утреннюю свежесть, эту синь, расплескавшуюся перед ним и, махнув на прощание тельняшкой дальней белой точке парусника, маячившего в море, поспешил за парнями.
Впереди, на их пути появилась неглубокая балочка, словно шрам прорезавшая землю, плотно заросшая низкорослым кустарником. Команда нырнула в неё, обдало их ещё прохладой, и сквозь заросли шиповника и тёрна парни выскочили по тропинке по другую сторону балки. Серёге это всё напомнило родные края. Сейчас выскочишь из балки, а вокруг степь и кузнечики поют, заливаются, а вдали виднеются терриконы.
Но вместо степи перед ним открылось море. Потянуло свежим ветерком, в котором смешались и терпкий запах трав, и солоноватый моря, и так явственно в воздухе послышалось стрекотание кузнечиков.
Южное солнце постепенно набирало силу и скоро зной навалится своей незримой мощью на землю. А вдали всё заманчиво синело море. Его дыхание доносилось к ним уже лёгким, отдалённым шумом.
Родной дядька Серёги, служивший во флоте и заразивший его морем, говорил:
– Всё там широко и вольно. Дышать просторно.
От него, загоревшись мечтой о море, он из шахтёрского края попал в Одессу: творить свою моряцкую судьбу.
И теперь Серёга дышал всей грудью и над ним распростёрлось всей своей ширью, такое же, как море синее небо.
И вот под этим распростёртым над землёй бездонным небом команда спешила к новому месту вахты. Торопились к нему и тропинки, которых на склоне здесь было не счесть. Вились, сплетаясь друг с другом, как верёвочки.
У самого пляжа, приветливо сверкнул на солнце ручеёк, сбежав вниз по склону из неглубокой лощинки.
Ручей, мчался вниз, как мальчишка и замедлил свой бег лишь у пляжа, пробивая неглубокое русло в песке к морю и, наконец, поблёскивая на солнце, слился с ним.
Глядя на него, подумал Серёга:
– Он достиг своей цели, добежал до моря, журча и подпрыгивая. И я достигну всего, что задумал. Стану настоящим моряком!
Протянувшаяся продолговатой подковой широкая полоса пляжа «Дельфин», обрамляя голубую, поблёскивающую на солнце бухту, предстала во всей красе перед взором парней. И первые пляжники уже загорали на отливающем желтизной песке. 
У плоского мыса, обрывающегося у пляжа, парни увидели спасательную станцию. Казалось, что прямо из неё выходил пирс и вонзался, словно нож, в море.
Гоша посетовал:
– Парни, долго ли куковать нам на этом лысом мысу?
– А тебе не всё равно, где нести вахту? Море везде одинаково – спокойно возразил Сёма. – И чего это ты заныл? Не похоже на тебя.
Фёдор, недовольно ухмыльнувшись, поддержал Гошу:
– И, правда, гол как сокол этот мыс. Хотя нет. Он, как голова у грифа, которого я видел в зоопарке.
Гоша, не оценил его поддержку и, поблёскивая своими весёлыми, чёрными глазами, выпалил: 
 – Так вот куда ты водишь гулять жену! – и опять некстати заржал.
– Вот дурак! Что ни скажи – всё ему ржачка. Я же о другом... Мне главное, чтоб катер был на ходу и в полном порядке. И всякие тут не подкалывали меня.
Но никто уже на их пререкания не обратил внимания, устремившись к спасательной станции.
Николай уверенно шагал впереди, хотя этот маршрут он проходил впервые. У него всегда была твёрдая походка человека, знающего, куда ему идти. Хотя на этом склоне, поросшем степным разнотравьем – то пологому, то более крутому, наверху которого находились: стадион «Динамо» и Одесская киностудия – заблудиться было невозможно.  Здесь везде было только море и пляжи.
А солнце щедро заливало своими лучами золотой пляж, лежащий, как на ладони, перед ними, лаская там каждую песчинку. Ни одного места здесь не было, не облюбованного им. Как серебряная цепочка искристо переливался под его лучами ручей. Пляж можно было бы назвать с полным основанием «Солнечным», но он уже имел имя.
– Вот и «Дельфин»! – радостно воскликнул Серёга.
– Наконец-то дошли, – пробурчал Фёдор.
Сёма, который был на голову выше Фёдора, обернулся, глянул на него сверху вниз и с хитрецой ласково улыбнулся:
– И чего ты сегодня такой серьёзный и недовольный? Не выспался? Тут может быть, делов – невпроворот, а ты с утра бурчишь. Главное – дошли и вовремя. Нервы береги, не растрачивай их попусту. Дома ещё пригодятся! Теперь я понимаю, как хорошо быть не женатым. Никаких забот. И всегда при тебе хорошее настроение. Не то, что у женатиков.
– Ну, вот опять начинается. Женатик! Мне, развестись, что ли, чтоб вы отстали от меня? – забурчал Фёдор. – А кто вам мешает жениться? Гуляки! Гоша, а ты ж вроде собирался?
Николай повернувшись, подмигнул Гоше, мол, теперь держись.
Гоша и, правда, затевался с женитьбой. Даже приводил к ним на спасалку в «Отраду» смазливую евреечку с огненной гривой волос. Это его знакомство с ней произошло от большой любви к музыке. Все удивлялись, откуда он, помимо известных песен, знал ещё столько арий из оперетт. А Гоша просто частенько посещал музыкальный театр, где в то время блистал знаменитый Михаил Водяной. Оттуда он пополнял свой репертуар и там же познакомился со своей невестой. Она была учительницей пения. Эта девушка всем понравилась и даже ворчуну Фёдору. Он ещё тогда не женат был и решил своеобразно подкатить к ней:
– А меня петь поучите? А то я некоторые ноты, особенно высокие, не беру.
У Гоши глаза на лоб полезли:
–  Ах, ты певец! Твоим обучением я сам займусь. Это ж какие ты нотки не берёшь? Петушиные, что ли? Этому мы быстро обучим.
А Фёдор стушевавшись, неловко ответил:
– Да что ты зацепился? Я пошутил! А тебе повезло, Гоша. Рядом огонь-девка. Не обожгись!»
Гоша только усмехнулся:
– Ничего, не обожгусь,– и весело взглянул на Фёдора – Что завидки берут? Не трогай мою жар-птицу.
Тот смутился и примолк.
Невеста лишь слабо улыбнулась на эту шутливое неуклюжее сравнение Фёдор её с огонь-девкой, а, что она жар-птица ей понравилось.
Она была со всеми вежлива. Интеллигентная такая, прежде чем сесть, белым своим платочком протирала сиденье в кубрике. Все переглядывались, снисходительно лыбились и галдели, расспрашивая: «Расскажи, красавица, про себя. Откуда ты взялась такая жар-птица?»
Выяснилось, что она не только поёт, но и на скрипке играет.
Серёга только раз и слышал в живую скрипку на ярмарке.
Он помнит, как играл цыган, прижав подбородком скрипку, раскачиваясь в такт музыке. Мелькал смычок. Пройти мимо было невозможно. Они тогда с отцом остановился возле него послушать. А цыган виртуозно извлекал звуки из скрипки и своей неистовой игрой притягивал к себе народ. Вокруг стояли люди, слушали музыку и бросая в шапку монеты, при этом цокали языками: «Здорово как, чёртяка, наяривает!»
А в конце, когда собрался вокруг цыгана его где-то промышлявший табор, он ещё зажигательней заиграл, так что цыганки выпорхнули в людской круг.  Замелькали разноцветные юбки в неистовом танце. Зазвенели чаще монеты, бросаемые в шапку.
Скрипка изливалась и брызгала свои горячие звуки, словно искры в толпу. Цветастые юбки были, как живые, будто это огненный шлейф метался в кругу. А одна цыганка так заразительно кружилась, обворожительно поглядывала, что один из мужиков не выдержал, выскочил в круг, и пошёл, широко разведя руки, как бы желая её поймать. Начал назойливо вокруг неё пританцовывать, кружить.  Но тут музыка резко оборвалась, и юбки, будто яркие бабочки, сложили крылья. Праздник кончился. Растерянный мужик остался в центре круга, а цыгане, забрав деньги, шумно ушли с ярмарки. И так стало жалко оборванной мелодии, что Серёга удивлённо и разочарованно взглянул на отца, а тот тихо произнёс: «Бывает, сынок, и песня обрывается».
Серёга надеялся, что рыжая невеста Гоши: придёт как-то к ним на спасательную станцию со скрипкой, и сыграет что-нибудь такое же зажигательное, проникновенное и эта мелодия уже не оборвётся. Но и она, как оказалось, оборвалась...
После знакомства Гоши с её родителями девушки у него всё разладилось. Наверное, оказался он там не ко двору. И на скрипке он не умел играть, и совсем другой нации оказался – смесь хохла с молдаванкой, да ещё и простой моряк. И теперь Гоша отбивался от всех, шутя и отнекиваясь: «Ну, нетушки! У нас Сёмка ещё не женат, а он на целый месяц старше меня. Ему первым положено жениться, как старшему. Я уже попробовал».
Неженатого Николая он не задевал, хотя тот не на месяц, а на целых четыре года был старше его.
«Субординацию соблюдайте», – учил их толстенький «КЭП», вот и соблюдали.
– Слушайте! – вскрикнул вдруг Гоша и лукаво посмотрел на Серёгу. – А может, сначала юнгу нашего женим, а потом уж сами? А что? – И он попытался, придав голосу хрипотцу, спеть под Высоцкого:

Где мои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
А где мой чёрный пистолет?
На Большом Каретном.

Все засмеялись. А Серёга отчего-то засмущался, хотя и здесь Гоша приврал: – ему недавно исполнилось восемнадцать лет, и жениться он не собирался – это уж точно.
Сёма засмеялся:
– Спасать надо парня от вас. Разошлись.
А Фёдор в ответ на слова Сёмы прохрипел, наверное, не хотел, отставать от Гоши, показывая, что он тоже неплохо знает Высоцкого:

Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души,
Спешите к нам!

И расплылся в улыбке:
– Это про подводников. Наша морская братия.
Гоша, сделав кислую рожу, вздохнул:
– Подводники подводниками, но мне кажется, вот она, настоящая песня женатика: «Спасите наши души!». Слышишь, юнга? Ладно, наслаждайся Серёга, пока своей вольной, холостой жизнью. Не будем женить тебя, раньше времени в клетку сажать.
– Парни, кончайте балаган! – скомандовал Николай. – Пришли!
Вот и спасательная станция. Это незамысловатое строеньице, состоящее из поблёкшего под солнцем зеленоватого вагончика без колёс и надстроенного над ним наблюдательного пункта с рындой-колоколом, прилепилось к откосу, слегка оживив его сиротливую неприглядность. На выгоревшую от солнца деревянную стену – прибит был большой с потускневшей краской бледно-розовой щит, на котором висели спасательный круг, багор и другие противопожарные принадлежности. Впритык к нему стоял красный ящик с песком.
Гоша постучал ладонью по стене вагончика:
– Ждут нас номера люкс.
Внутри вагончика было всего два небольших помещения. Одно из них побольше – дежурное со всем спасательным скарбом, а второе – радиоузел, который сразу занял Сёма и уже прислушивался к эфиру, а там звуки, голоса, но он в этой кутерьме мастак разобраться.
В дежурном помещении спасательной станции стоял сбитый из досок давно не крашенный стол, на нём лежали видавший виды потёртый морской бинокль и ещё небольшое надколотое по краю зеркало, видимо, кем-то из предыдущей команды, используемое для бритья. На стене висела аптечка, на стеклянной дверце которой красовался красный поблекший крест, – единственное, что было здесь цветное. В углу помещения стоял бачок с водой, на его крышке – помятая металлическая кружка.
На небольшой танкетке, растопырившей металлические боковины, словно руки, возле помещения «спасалки», одиноко застыл спасательный катерок. Из-под него в море сбегали рельсы.
Приступили к делу. Медленно и осторожно ручной лебёдкой спустили катер на воду. Пришлось Серёге не одному, а с Гошей, с немалым усилием сдерживать, пытающуюся вырваться из рук рукоятку лебёдки. Трос до предела натянулся под тяжестью катера, и казалось, вот-вот зазвенит и оборвётся. Но катер тихо сполз в воду и трос расслабился.
Фёдор, взобравшись на катер, деловито стал возиться с двигателем. Дотошно всё осматривал, как основательный семьянин, не терпящий беспорядка в доме. Протирая двигатель, ворчал:
– Что за хозяин здесь был? Руки поотбивать бы ему!
На спасательной станции «Отрада» его катер блестел каждой деталькой. Был он самой последней модификации, даже с небольшой удобной рубкой, а этот – видно давнишнего выпуска, ещё и весь замызган мазутом.
Но вот старый двигатель катера, видимо, уже не первой починки, вначале зачихал, и потом ровно затарахтел.
Фёдор, облегчённо вздохнув, вытер ветошью пот со лба:
– Слава богу! Заработал.
Гоша, вдруг как-то осторожно, подойдя к Фёдору, вкрадчиво спросил:
– Федя, ты случаем не китаец?
Тот оторопело на него посмотрел, – опять чудит Гоша.
– Ты не смотри на меня, а посмотри на себя в зеркало. Только китайцы на лбу пишут всякие иероглифы. Избранный, древний народ, много чего придумал. И обязательно пишут машинным маслом. Это наверно, оберег для женатиков?
– Ты, хунвейбин безмозглый, уйди, а то я тебя точно сегодня зашибу! Как мне надоели твои дубовые шуточки! – вспылил всё-таки Фёдор и помчался в «спасалку» взглянуть на себя в зеркало. И там, в самом деле, увидел масляное пятно на лбу, ещё и размазанное ветошью.
Серёга слил ему на руки воду из кружки, и он, покряхтывая, видно, от досады на себя за то, что зря вспылил, начал смывать пятно.
– А ещё обижался! – деланно посетовал Гоша, забирая со стола бинокль. – Я ему доброе дело сделал, а он – «убью».
Фёдор как-то виновато улыбнулся и с укоризной произнёс:
– Но можно ж было бы по-другому сказать, – вытирая лицо снятым с гвоздика полотенцем. 
Вскоре он ушёл на катере в море и замелькал вдали его полосатый тельник.
Вахта, начавшись с такого небольшого курьёза, затем пошла спокойно и размеренно.
На берегу вблизи станции лежал завалившийся на бок ялик. Серёге нравились такие лодки: удобные и устойчивые, не боящиеся волнения на море. Предыдущая команда не удосужилась даже выставить его на деревянный помост, сбитый из толстых реек.
Серёга с Гошей, у которого на шее уже болтался бинокль, стащили ялик к воде.
Довольный собой Гоша напевал:

Моряк вразвалочку
Сошёл на берег,
Как будто он открыл
Пятьсот америк...

Спустив ялик на воду, он хлопнул Серёгу по плечу, напутствуя с улыбочкой:
– Семь футов под килем! – и посмотрел на него сквозь бинокль – Большой ты человек! Большого плавания тебе!
Серёга, отмахнувшись от него, мигом сел на вёсла. Семь не семь футов, а на глубине, куда он сейчас выйдет за волнорез на ялике, метра два, а то и больше будет. Волнение охватывало его душу, будоражило чувства, когда он взялся за гладкие ручки вёсел. Радует, манит море. Всё так здорово в восемнадцать лет! И мечтается о большом и значительном, особенно о дальних плаваниях, пусть даже пока на вёслах простой спасательной лодки. А что, и на лодках отправляются в кругосветку. Море загадочно влекло его юное сердце в мир, полный необыкновенных приключений.
В воде уже плескались, плавали отдыхающие. И видно было, что люди постарше держались ближе к берегу, а молодые с восторгом, с гиком наперегонки поплыли к волнорезу.
Серёга уже заплыл на лодке за буйки. Опустил вёсла, взглянул на берег.
Заметил, как Гоша с лёгкостью бывалого моряка взметнулся наверх по ступенькам лесенки деревянного трапа к наблюдательному пункту. Взбирался он по-кошачьи, ловко, придерживая болтающийся на груди бинокль.
А Сёма, как и положено, уже в наушниках, напряжённо прислушиваясь к эфиру, склонился у рации. И радиоволны, обтекая, наверно, входили в него. Он внимательно прослушивая просеивал эфир. Это с виду тот просто шумит и спокоен. Но неожиданно может его прорвать сигнал – SOS. Сёма всегда начеку. А выдержки ему не занимать. Он бывший боксёр.
– Терпение и труд всё перетрут – любил он повторять.
На их станции, в «Отраде», висели на стене его боксёрские перчатки. После вахты у него с Гошей бывали поединки. Но Гоша быстро сдавался. Не просто было увернуться от точных ударов Сёмы. И Серёга пробовал с ним биться. Не раз пытался пробить его оборону, но это ему не удавалось. Сёма терпеливо несильными точными ударами отбрасывал его от себя. А если б он нанёс решающий удар? Но их сражение было со стороны – одно баловство. А удар Сёмы был приличным. Пришлось видеть его в действии. Вытянули как-то пьяного из моря. Чуть тот не захлебнулся. Оклемался и с кулаками полез на всех, осоловело кричал:
– Не таких валил! Зачем тащили? Я просоленный до костей моряк, не то что вы тут береговые, мелководные салаги. Я – в воде не тону, в огне не горю! – и вдруг, с дури, прыгнул на Сёму.
Вот тут-то он и получил сокрушительный удар. Сразу отрезвел, и сбежал со спасалки, поджав хвост.
А Николай в это время дежурства сосредоточенно, не отвлекаясь, готовил легководолазное снаряжение. Его худощавое, смуглое, словно отточенное морскими ветрами лицо было суровым. Но это на первый взгляд. Улыбка сразу преображала его: лицо становилось открытым и приветливым. Несмотря на разницу в возрасте, Серёга сошёлся с ним как-то по-особенному близко. Ему, по сути, ещё мальчишке, по воле судьбы оказавшемуся одному в чужом городе, казалось, что он уже давным-давно его знает. Что-то родственное ощущалось между ними, и Николай почему-то по-свойски звал его братишкой. Может, в шутку, а может, и нет, но Серёге это было приятно.
Что он знал о Николае? По правде говоря, ничего. А впрочем, от ребят узнал, что он в свободное время пишет картины с морскими пейзажами. Но никогда на вахте, да и после неё он не видел его с мольбертом. Наверное, это была его сокровенная тайна. Писал картины он для души, а не напоказ.
А на пляж в «Отраду» рано по утрам приходил художник – худощавый старичок с длинными седыми волосами. Раскладывал мольберт и, вглядываясь подолгу в море, увлечённо живописал. В это благословенное время первых лучей и первозданной тишины, не нарушаемой никем, кроме крика чаек, видимо, пробуждалось в нём вдохновение. Николай иногда подходил к нему, а Серёга вот не решился. О чём-то они говорили, потом отходили от мольберта, рассматривая издали рисунок на холсте. Художник, делая редкие мазки, что-то рассказывал Николаю. Серёге очень хотелось услышать, о чём они говорят. Для него самого живопись было тайной за семью замками. Он так и не подошёл к ним. Не решился.
Но в другом месте к более молодому художнику он подошёл. Это было в парке Дюка. Серёга жил тогда рядом с парком и в дни вахты спешил пораньше с утра через него выйти к остановке трамвая, чтоб успеть вовремя на работу.
Парень, увлечённо рисующий у дюковского пруда белого лебедя на воде, его и не заметил. Серёга остановился возле художника и заворожённо смотрел, как из-под его кисти, словно по мановению волшебной палочки, проявлялся пруд и на нём белая точка одинокого лебедя. Говорили, что он ждёт свою лебёдушку. Серёге почему-то хотелось, чтоб художник нарисовал на картине и эту лебёдушку, будто бы она уже прилетела. Но художник этого не делал. Как он не ждал, лебёдушка на холсте всё не появлялась. А Серёга всё равно неотрывно любовался картиной, увлёкшись перевоплощением под кистью привычного ему мира в волшебство и тогда чуть не опоздал на вахту.
Ему очень захотелось обязательно, научиться так же вдохновенно рисовать и чтоб у него был свой мольберт. А рисовать, конечно, он будет море, как Николай.
Море тихо плескалось, шурша за бортом лодки. Он подналёг на вёсла, пройдясь вдоль волнореза. Показалось, что-то блеснуло ему в глаза. Это Гоша, должно быть, навёл на него бинокль. Серёга вгляделся, и, правда, увидел, как тот с наблюдательного пункта помахал ему рукой. Серёга тоже ему махнул, мол, всё нормально. Гоша был отличный, отзывчивый парень, хоть и шебутной и пусть подтрунивал над всеми, но это так – безобидно. С ним нигде не заскучаешь и не пропадёшь. Узнав, что Серёга остался без жилья, Гоша предложил ему, пока не найдёт квартиру, пожить у него. Деньги, сказал, не надо давать, он сам заплатит из своих за жильё и без отдачи ему. Но он, приехавший из Измаила, сам жил в тесной комнатёнке на квартире, снимая её у зажимистой бабки, и Серёга не стал его стеснять, да и с деньгами не хотелось Гошу напрягать. Вот такой он был товарищ и весёлый, и участливый. Любил при случае рассказывать всякие истории. И придумывал их как видно на ходу, и где только он не бывал и в чём только не участвовал! Но уже в жизни, а не в придуманном рассказе как-то сам попал всамделишную переделку на их глазах.
Долго потом вспоминали этот случай.
На дежурстве, при начинающемся шторме, из наблюдательного пункта Серёга заметил человека, мелькающего среди бушующих волн и довольно далеко отплывшего от берега. Видно было, что тот уже выбивался из сил. Серёга забил тревогу. Звук рынды потонул в шуме волн. Шторм набирал силу. Разыгрался уже до трёх баллов. Срочно на катере вышли в море. На нём пошли Николай, Гоша и, конечно, за штурвалом катера был Фёдор.
Серёга тогда остался наверху, на наблюдательном пункте. В бинокль ему был виден, прыгающий на волнах, как мячик, катерок. Вот он остановился: бросили за борт якорь. Но судёнышко сильно болтало на волнах. Николай, уже облачённый в легководолазный костюм, спрыгнул за борт. Долго не было заметно никакого движения. Потом у края борта катера зашевелился Гоша, и стало видно, как он помогает Николаю поднять обессиленного пловца. А шторм всё усиливался, катерок ходил ходуном. Когда вытащили пловца и повели в рубку к Фёдору, вдруг волна легко подняла на свой гребень катерок, и он, застыв на мгновение, провалился вниз между волн. Нахлынувшей волной сбило всех с ног и Гошу поволокло к борту катера, а с ним спасаемого пловца. Но Гоша успел намертво схватиться за стойку борта, удержав спасённого. Насколько б хватило его сил, чтоб так удержаться – неизвестно, если б не подоспевший Николай.
Схватив Гошу одной рукой и, подстраховав другой спасаемого, он остановил падение обоих за борт. Правда, сорвал мышцы руки, которую некоторое время носил на чёрной перевязи, перекинутой через шею.
А Гоша хоть и благодарен был, а всё-таки подшучивал:
– Скажите: с какого вы разбойничьего судна, товарищ пират? Не «Отрадой» ли оно зовётся? – и приговаривал – Спасибочки, что не отдали на съедение акулам. Правда, что-то тяжёл я оказался. Всё, теперь перехожу на диету! – а трогая мускулы Николая, неподдельно восхищался: – Ну и силища! Одной рукой двоих спас. Одним махом семерых побивахом! 
Но это всё потом было.
А тогда и начальник спасательной станции, наш «КЭП», дородный мужчина в тесной для него капитанской форменной фуражке, тоже суетился, ожидая их прихода с моря:
– Ну чего они там мешкают? Сейчас ещё немного потянут – и сами потонут. Шторм ждать не любит. Пять баллов обещали синоптики! – и всё бубнил, – Потонут, а мне отвечай. И катер новый разобьют.
Шторм и правда разыгрывался не на шутку.
И понятно было его беспокойство. Чувствовалось, как сильно он нервничал. Всё время судорожно доставал из кармана скомканный платок и, приподнимая фуражку, вытирал обильно льющийся пот со лба: «Не хватало ему ещё и утопленника! А это уже – ЧП! Снимут, ведь, с должности и не посмотрят на прошлые заслуги».
Но катер, наконец, начал приближаться к берегу, и чуть не доходя до него – остановился. Фёдор опасался близко подходить, чтоб на мели судёнышко большой волной не перевернуло. Катер болтало, как ореховую скорлупку. Все бросились к нему, и даже начальник, на бегу потеряв форменную фуражку. Почти по пояс в воде, осторожно подвели катер к берегу, придерживая его равновесие изо всех сил.
И всё хорошо закончилось. Пловец был спасён и катер цел. И даже фуражка КЭПа была спасена Гошей.
После этого рокового для него случая, Гоша стал относиться к Николаю с особым уважением, хоть и подшучивал. Но это было в его натуре. А начальник начал к Гоше относиться тоже с не меньшим почтением за спасение казённого имущества – форменной фуражки с крабом. Гоша ведь тогда расстарался и словил в волнах фурагу КЭПа.      
Теперь он это почтение с ехидцей принимал, и за глаза шутил:
– Смирно, я теперь зам КЭПа, – но, правда, ворчал: – Премию лучше б выписали, а может, и надбавку к зарплате дали б. А то в следующий раз не полезу казённое имущество спасать. Поплачет тогда начальство.
Лодка под Серёгой плавно покачивалась. А солнце всё сильнее пригревало спину. Серёга не расслаблялся, внимательно следил за порядком на воде. А вот и нарушитель. Гибкая стройная девушка, перескочив через волнорез, уверено и легко заплыла за буй. Вот беспечная! Так недалеко до беды. Почему считают те, кто хорошо плавает, что не могут утонуть? Часто, как раз они, не рассчитав силы  – тонут.
Из рупора радиорубки донеслось: «За буи не заплывать!»
Девушка на это не среагировала.
Серёга направил к ней ялик и строго предупредил:
– Девушка, вернитесь обратно! За буи заплывать нельзя.
Она, повернувшись к нему, игриво улыбнувшись, спросила:
– А я чего-то нарушила? – и беззаботно рассмеялась – Можно я с вами покатаюсь и заодно отдохну? А то я что-то устала, – и бесцеремонно схватилась за борт.
Серёга оторопел, покраснел как рак и выдавил из себя:
– Не положено. – Но делать нечего, разрешил держаться. А сам бормочет себе под нос: – Зачем же заплывать, раз сил своих не рассчитываете?
Девушка услышала его слова и лукаво взглянула:
– А может, я хотела с тобой познакомиться.
Совсем засмущавшись, Серёга подумал: «Какая навязчивая!»
Отбуксировав девушку к волнорезу, он под её весёлым взглядом уплыл за буи. А она влезла на волнорез и ещё ему вслед помахала рукой.
Отчего-то разволновавшись, он разогнал лодку по свободной воде, и резко тормознул ялик, по-морскому табаня одним веслом. Эффектно развернулся на все сто восемьдесят градусов. А сам краем глаза взглянул, не смотрит ли на него девушка с волнореза. Но её там уже не было: видно, кто-то другой привлёк её внимание.
Подежурив на рейде, Фёдор ушёл на катере к берегу. Отдохнёт, перекусит и снова в море.
Обед есть обед. Гоша скоро его тоже сменит на воде, и он тогда потрапезничает в обнимку с биноклем на наблюдательном пункте.
Серёга понаблюдал, как Фёдор причалил к берегу, как степенно вышел. С наблюдательного пункта его окликнул Гоша и тот направился к нему. Сейчас будут вместе обедать, поделившись по-дружески, тем, что есть у каждого и развязывать придётся Фёдору Гошины замысловатые узлы. И обязательно, зубами. Фёдор, как ни старался Гоша, все его узлы всё равно развязывал. Им по большому счёту не узлы были нужны.
Серёга этот ритуал уже знал. Вот шутники, забавляются друг с другом. Не заскучаешь. А ведь те узлы и их постоянные шутки – всё ради незамысловатого, дружеского общения, которое ничем не заменишь. Вот такая у них спайка.
Солнце выставилось в зените, щедро раздаривая свои горячие лучи по всем уголкам пляжа и уже изрядно припекало спину Серёге. Он поглядел ещё раз, где же Гоша с Федей? Но они уже разошлись, как всегда, наверное, посмеиваясь друг над другом. Хотя Гоша был на своём посту. Да и Фёдор уже отчалил. Пошёл бороздить на катере акваторию моря вдоль пляжа.
Наконец-то и Серёга причалил к берегу.
Гоша встретил его какой-то странной улыбкой:
– А ты, оказывается, ловелас!
– Кто-кто? – удивлённо переспросил Серёга.
– А никто. – И, не убирая с лица улыбочки, Гоша, садясь за вёсла, пропел:

Помнишь ли ты,*
Как счастье нам улыбалось?
Лишь для тебя
Сердце пылало, любя.

Только когда он отчалил, Серёга понял, что он имел в виду, пропев этот куплет. Вот глазастый, – узрел девушку.
– Всё хорошо, братишка? – встретил его вопросом Николай.
Он кивнул головой:
– Всё – о’кей!
– Эй, американец! Где нахватался таких словечек – не из «Золота Маккенны»?– выглянув из радиоузла, усмехнулся, Сёма.
Верно. Недавно в городе прошёл в прокате фильм «Золото Маккенны» и все парни были в восторге от него. Серёга этот фильм уже пять раз смотрел – приключение, так приключение! И песни красивые.
Прихватив свой нехитрый обед – «тормозок», как отец его называл, беря в забой на шахте, он взобрался по трапу наверх к наблюдательному пункту.
Прежде всего, Серёга оглядел в бинокль горизонт. Не преминул взглянуть и на отчалившего Гошу, любуясь его чёткими движениями рук и корпуса, его слаженными гребками вёсел. Он быстро выплыл за буи, осмотрелся и спокойно пошёл вдоль волнореза, теряясь в солнечных блёстках морской воды.
Положив на стол бинокль, и усаживаясь на скамью, Серёга неловко задел головой рынду, и она жалобно и мелодично дзинькнула. Он придержал её рукой. Гладкая металлическая поверхность была горячей, хотя рында находилась в тени. И этот звук отозвался у него внутри. Запела душа при виде морского простора. Он его всегда манил. Вот так, когда он поплывёт в дальнее плавание, будут бить склянки.
К обеду воздух  стал раскалённым. Палило невыносимо и дышать, казалось, было нечем; состояние в природе – как перед надвигающимся дождём. Но небо оставалось чистым; лишь чайки, оглашая воздух криками, рассекали белыми полосками небесное синее пространство.
Серёга, опять обхватив рукой тёплый прорезиненный корпус бинокля, приложил его плотно к глазам, прошёлся взглядом по акватории моря и неожиданно для себя перевёл его на пляж. Может быть, хотел найти ту весёлую незнакомку? Замелькали загорелые тела, и вдруг в объектив попала склонённая над книжкой фигурка девушки. Проскочив взглядом мимо, снова навёл на неё бинокль. Волосы распущены, ну точно как у Ассоль. Сердце заколотилось. Вспомнился фильм «Алые паруса» с Анастасией Вертинской. Этот фильм Серёга смотрел несколько раз ещё в школе.
– Красивая артистка! – он вспомнил, как сказал это  Валерке, с которым недавно подрался за школой из-за Кати.
А тот фыркнул:
– Ничего особенного. Наши девчонки лучше.
Катя, конечно, симпатичная девчонка, но не Вертинская. И ей – ни Валерка, ни он – были не нужны. Они это не сразу, а позже поняли. Ещё её рыцарь сердца не появился. Но это уже в прошлом.
А эта девушка на пляже наверняка красивая и романтичная – не то, что та, навязчивая. Вот бы подойти к ней и познакомиться... Но он на вахте, да и духу, пожалуй, не хватило бы запросто так подойти к незнакомой девушке и заговорить. Посмотрел ещё раз внимательно на неё через объектив бинокля, надеясь: а вдруг она повернётся. Но девушка-Ассоль увлечённо читала. Лица не было видно. А жаль.
«Что же она читает? Может «Алые паруса»? – строил он догадки. – А как было бы хорошо назначить ей свидание в парке Дюка, у пруда с белым лебедем! Может, уже и лебёдушка к лебедю прилетела. Собрались люди, любуются ими. И было бы их так же двое, как и лебедей.
Но время не ждёт, мечты в сторону. Скоро надо будет Серёге сменять Гошу. Пора приступать к незамысловатой трапезе. Есть в его «тормозке» и сайка с аппетитно поджаренным косым надрезом, и любительская колбаса, нарезанная розовыми кусочками. Он всё это купил у толстой добродушной продавщицы.
Там, наверху, у спуска к пляжу «Отрада», был небольшой магазинчик, типа забегаловки, в который он всегда заходил по пути на вахту. И даже знал, как зовут громкую, но приветливую продавщицу. Знал потому, что местный пьянчужка Жорик с утра уже околачивался у неё и всё клянчил:
– Клав, а Клав, Дай взаймы чекушку. Не выкаблучивайся. Я ж голову даю на отсечение, что к вечеру деньги принесу. А может, тебе книги нужны? Недорого отдам. А лучше в обмен. Натуробмен: ты мне чекушку, а я тебе книги. У меня есть полное собрание сочинений Толстого. Самого Льва Толстого! А может, тебе «Двенадцать стульев» принести? Но только под залог. Она не продаётся. Жалко мне с этой книгой расставаться. Давай я тебе «Золотого телёнка» принесу: у меня два экземпляра. Я тебе слегка зачитанный принесу, без обложки, и за так, но там все страницы на месте. И зачем тебе, правда, обложка. Слово важнее.
Клава ни за что не соглашалась.
– Слово у него важнее. Плати и уходи.
– А ты всё же подумай, – клянчил Жорик – Вот на Толстом, я тебе честно скажу, муха не сидела.
Тётя Клава ему в ответ, как всегда, громко, – она тихо говорить и не умела:
– Жорик, а Жорик! Слушай! Ты меня удивляешь. Скажите, пожалуйста, он книги читает! Так если ты такой учёный, чего же тогда такой глупый? Да на них, на книгах твоих, не то, что муха не сидела – там и твоя рука не лежала, и глаза ни строчки не видели. Жорик, ты ж должен знать, раз ты такой начитанный, про то, что «утром деньги, а вечером стулья». Понял?
Жорик щурился, пыхтел и понимал, что ничего он здесь задарма не получит. Он уже до этого напрашивался в грузчики к ней и испытал на своей шкуре, что это такое. Ноги его петляли, пару банок с повидлом разбил, так что и из этой затеи ничего не вышло.
Но всегда под конец, с наигранной обидой, он пускал в ход последний аргумент:
– Чекушки ей жалко. А может, я не за чекушкой, а поговорить по душам приходил – и гордо уходил.
И покупатели привыкли к Жорику, как к постоянному атрибуту магазина – ну как, допустим, к вывеске. Вот как без неё? Без неё и не знаешь, что это – магазин или сарай. И вся премудрость. Получается: хлеб есть, колбаса есть и даже чекушка, а Жорика – нет. Значит, и магазина нет! И нет без их незлобивой перепалки той атмосферы, которой невольно дышали покупатели, лишь только миролюбиво улыбаясь.
Хотя находились и ворчуны:
– Тебе, что – библиотека здесь?
И всё же, в конце концов, было непонятно: то ли он за чекушкой приходил, то ли и правда к ней, к тёте Клаве, на свидание.
А тётя Клава, после того как он уходил, не могла успокоиться, всё бурчала, словно выговаривая в ответ ушедшему своё – недосказанное:
– Сам не знает, зачем он приходит. Как эти Жорики мне надоели! У меня самой такой Жорик был, да, слава богу, сплыл.
Когда подходила очередь Серёги, тётя Клава, нарезав колбасу, при завёртывании в бумагу, обязательно подкидывала из нарезки пару лишних кусочков, приговаривая как-то странно, на «вы»: «Ишьте, ишьте на здоровьице!» – а ему другое, жалостливое слышалось: «Ишь ты, ишь ты, какая худорба!»
И вдруг снизу у спасательной станции послышался плачущий, взволнованный девичий голосок:
– Помогите!
Он вскочил, и рында от удара его головой опять жалостливо зазвенела.
– Бедная голова – схватился он за неё – Так все мозги из неё вышибу и в кругосветку не схожу.
Серёга выглянул из наблюдательного пункта, не та ли девушка-Ассоль, увиденная им в бинокль, прибежала? Но это была не она.
Девчушка лет пятнадцати, шмыгая курносым носиком, всхлипывала:
– Я ключ от квартиры потеряла... Помогите найти! Ой, что я родителям скажу?
– Не плачь, расскажи толком! – заторопился к ней Николай выходя из дежурки. 
– Я ныряла с волнореза, – она показала рукой в сторону моря, – и как нырнула, и так глубоко, что дно руками достала, – словно хвастаясь, добавила – Я так ещё никогда не ныряла! – и снова перепад в настроении: – Вынырнула, а ключика уже на шее нет. Дяденька, – обращается она срывающимся голоском к Николаю, на что он, ещё не имеющий за плечами и тридцати лет, слегка улыбнулся, а она вдруг радостно и сбивчиво залепетала: – Я знаю место, где уронила ключик. Он же висел у меня на позолоченной верёвочке! Я её в киоске наверху, где бижутерию продают, купила. Она в воде будет блестеть!
Даже суровое лицо Николая посветлело, расплывшись в улыбке:
– Так бы сразу и сказала. Будет блестеть. Теперь точно найдём.
– Правда? – радостно захлопала в ладошки девчушка, но в глазах её всё же виднелась тревога.
– А зачем, скажи, было вешать ключик на верёвочку? – удивлённо и наигранно строго спросил Николай. – Не проще было бы вместе с вещами оставить?
– Так как же его оставишь с вещами? Украдут. – И девочка посмотрела на него укоризненно, как на непонятливого ребёнка – Как бы я тогда домой попала. Дяденька он блестит. Вы его обязательно найдёте.
– Сёма, – приказал понарошку Николай выглянувшему из радиоузла радисту, – Передай всем кораблям, проходящим мимо, «SOS». Пусть обходят акваторию. А то недалеко до беды. Ослепнут от золотой цепочки и в берег врежутся. А тут пляж. Люди купаются – и поворчал для вида – Надо, наверно, запретить цепочки на пляж носить.
– Так точно! – Сёма приложил к непокрытой голове руку – Будет объявлено «SOS» – и скрылся в радиорубке.
– Вот вы шутите... – надула губки девочка. – А если б украли его с вещами, тогда бы совсем мне было не до шуток. Мне б такое родители устроили – на всю жизнь бы запомнила. А вы ещё не нашли ключ, а уже дразнитесь.
Николай, посерьёзнев, примирительно сказал:
– Не обижайся и не переживай, найдём твой золотой ключик.
Девчушка впервые открыто улыбнулась:
– Это я так просто говорю, дяденька, и совсем не обижаюсь. Но всё же волнуюсь за ключик. И вовсе он не золотой, а простой.
Николай не стал облачаться в легководолазный костюм, а надев маску с трубкой, нырнул с пирса, и поплыл к предположительному месту потери, показанному девочкой.
Через некоторое время, он нырнул. Девочка не отрывала взгляда от того места, где спасатель исчез под водой. Нетерпеливо теребила кончики своих мокрых волос. Наконец, Николай появился из воды. Сдвинув маску на лоб, улыбаясь, прокричал:
– Радуйся плакса! Нашёлся твой ключик.
В руках Николая блеснула на солнце бижутерия, и так же засияла на лице девочка солнечная улыбка. Не успел он выйти на берег, как она схватила ключик – её носик весело вздёрнулся вверх – и, выкрикнув: – Спасибо! – подпрыгивая от радости, убежала, исчезнув так же неожиданно, как и появилась.
Первый день дежурства на пляже «Дельфин», кроме этого забавного случая с девчушкой, больше никаких событий не принёс.
Ночевать Серёга остался на спасательной станции. Деваться ему было некуда. Из квартиры, его выставила хозяйка, а нового жилья он ещё не нашёл. Ох, эти хозяйки: вечно им кажется, что они продешевили. Вещи Серёги лежали в кубрике на пляже «Отрада».
Ночевать он устроился на деревянном топчане. Заснуть никак не мог. Лезли в голову всякие мысли, и больше всего о матери оставшейся одной, думал с горечью об отце, так рано ушедшем из жизни. Погибшем так неожиданно при очередном завале в забое. Хотя смерть, как сказал крёстный: – любит приходить, когда её не ждут.
Но время, оно тоже не ждёт. И вот он уже на море. Вспомнилось Серёге, как ещё подростком заимел тельняшку, доставшуюся от родного дядьки, когда-то служившего во флоте, и как забредил морем. Отец был не против:
– Моряцкая профессия, мужская, сродни шахтёрской, – говорил он. – Только мы большую часть жизни проводим под землёй, а моряки – в море. И там и тут нужна выдержка. А выдержка, сынок, залог крепкого характера.
Тельняшка для Серёги до сих пор ещё пахла маминой стиркой, степным ветерком, овевающим терриконы, но уже с ощущаемым солёным привкусом. 
Вечер у моря прохладный, и он надел её. «Так что не один Фёдор прирос к тельняшке» – подумал он с улыбкой.
Лежать он больше не мог и вышел на пляж, вдыхая солоноватый, йодистый запах ночного моря.
Его потянуло на самый край пирса. Море спокойно и сонно плескалось под ним. Тёмные небеса словно притихли, склонившись над морем, и в этом покое мерцали бесчисленные звёзды. Вдали поблёскивали огоньки кораблей, рыбацких шхун, прогулочных катеров, стоящих в немом ожидании утра. И никого не было вокруг. Только он, эта тишина и море. Душа его ликовала от мерцающего простора, и вдруг неожиданно для себя Серёга негромко запел, нарушив ночную тишь:

Моряк вразвалочку
Сошёл на берег,
Как будто он открыл
Пятьсот америк.

Вспомнил Гошу, его слова, что он ловелас, улыбнулся, и пропел:

Девчонки ахали
И вслед глядели.
Всегда нам кто-то смотрит вслед
В семнадцать лет.

Его голос становился всё тише и тише, а море что-то в такт песни нашёптывало ему набегающей волной, легко ударяясь о пирс. Серёга присел на край и задумался: «Правильно ли он живёт? Правильно ли, что уехал от матери? Но мама его сама отправила искать свой путь. Он же не может всё время быть под маминым крылом, ему и свои крылья надо обретать»
Припомнились слова отца: «Живи по уму сынок и не останавливайся на полпути».
Он вздохнул. «А я разве живу по уму? Я живу по мечте. А её разве умом измеришь? Но точно, отец, обещаю, что не остановлюсь я на полпути».
И ещё многое он передумал в этот поздний час.
В котором часу он лёг спать, не помнит, но встал на удивление выспавшимся и отдохнувшим, только на душе почему-то было немного тревожно.
Новый день начался с лёгкого волнения на море.
Первыми на дежурстве появились Николай и Сёма, а чуть позже подошли Фёдор с Гошей.
Гоша громко крикнул ему, будто он глухой:
– Как спалось? Девчонок не приводил?
В ответ Серёга улыбнулся:
– Оглушил похлеще шторма! Девчонок волной смыло. И не до девчонок.
– А что так кисло? – Гоша толкнул его в бок. – Давай, раскачивайся. Настраивайся. Денёк будет весёленький. Видишь, волна уже заиграла. А я тебе сайку с кефиром принёс. Фёдор колбаски купил. Так что отъедайся. А работы сегодня хватит. Ещё привет тебе от продавщицы Клавы. Приказала тебя откормить. Так что мы займёмся тобой.
Сёма прослушал сводку и объявил по пляжу штормовое предупреждение. Людей почти не было. Только старик прохаживался с маленькой, беспричинно тявкающей собачкой и дамочка в широкой шляпе застыла у берега, раздумывая, раздеваться ей или нет. Ветерок с моря набирал силу. Но люди всё же постепенно стекались на пляж. Видно всех сбило с толку палящее с утра солнце и никто не обратил внимания на маленькие тучки у горизонта, и окутывающую всё живое духоту. Воздух, словно наэлектризовался.
Катер не стали спускать. Получили ведь серьёзное штормовое предупреждение. Это тебе не один или два балла. Уже при волнении чуть больше четырёх бесполезно было держать такую скорлупку на воде, как этот катер, не дай бог, шторм разобьёт его о пирс. А то и хуже: сорвёт такое небольшое судёнышко и унесёт в море, как это было на соседней спасательной станции, и тогда его ищи-свищи.
– Бережёного бог бережёт, – как живому, тихо проговорил Фёдор.
похлопывая по боку катер.
Ялик на всякий случай приготовили, стащив с помоста, но держали всё-таки подальше от берега. При этой волне он ещё мог пригодиться. А волна уже набирала силу. Шторм надвигался медленно и глухо.
Прошли по берегу, предупредив ещё раз отдыхающих, что купание запрещено.
Спасательные круги и бухты были наготове. Сёма вновь и вновь ещё раз оповещал отдыхающих о запрете купания. Но ветер уже срывал его голос и нёс в море. Погода менялась на глазах и не в лучшую сторону.
Только Гоша, не смотря ни на что, не унывал и был сегодня весёлым, как после удачного свидания.
Он неожиданно доверительно шепнул Серёге на ухо:
– Скоро женюсь. Утру нос Фёдору. Погуляешь ещё у меня на свадьбе.
Энергия его переполняла. Он сделал разминку, пару раз метнув спасательный круг на случай, если придётся его бросать для спасения человека, а может всё ещё просто в нём играл молодецкий задор, после вчерашнего приятного вечера. 
Серёга тем временем в бинокль осмотрел акваторию моря. Тучи, превратившиеся в большие лохматые набухшие ватные комья, ползли почти по поверхности моря, подбираясь к пляжу. Некоторые из отдыхающих уже потянулись по склону назад в город, превратившись на тропинках в малых мурашей, ползущих вверх. Ушёл старик с собачкой, которая настойчиво стала тянуть его с пляжа. Ушла поспешно и дама в шляпе, которую с неё сорвало ветром и чуть не унесло в море. Какое ж тут купание.
А море всё наливалось глухим тёмно-синим цветом. Небо постепенно затягивалось тучами. Солнце ещё проглядывало изредка сквозь разрывы в небе, но его свет желтоватого беспокойного оттенка придавал пляжу угрожающий и настораживающий вид. Стало мрачно. И во всей этой мрачности была какая-то зловещая тайна, непостижимая человеческим умом.
Серёга внимательно оглядел пляж. Среди оставшихся, была в основном немногочисленная молодёжь и ещё пара мужиков собутыльничала на пирсе, свесив с него ноги. Несколько человек ещё прогуливались вдоль моря, поглядывая с опаской на него. 
Влюблённая пара сидела, укутавшись в подстилку, и, как под гипнозом, не отрываясь, смотрела на набирающую силу стихию. Море пенилось и начинало уже яриться. Влюблённые вдруг подскочила и с гиком стали танцевать, у самой кромки воды. Ноги им захлёстывала волна. Взбудоражила, как видно, молодых эта скрытая, но уже ощутимая сила природы. Обдаваемые брызгами волн, охваченные необъяснимой шальной радостью, девушка с парнем прыгали, как танцующие индейцы. Так, наверно, бывает перед остро волнующей опасностью. Пара отскочила от крутой набегающей волны, потеряв равновесие, со смехом повалилась в мокрый песок. Оставшиеся на пляже наблюдали за ними с восторгом, их так и подмывало поддержать танец. Этот танец, ожививший пляж, смягчил и тревогу Серёги. Он улыбнулся сам себе, проникнувшись светлым чувством умиротворения, мол, не всё так страшно.
Но ненадолго хватило этого настроения. Волнение на море всё усиливалось. И будто нарастающий гул вдали пробивался. Стало тревожно. Что тому морю какие-то чувства? Оно живёт само по себе, в своей стихии, не поддающейся никаким человеческим законам.
Надвигалась резкая перемена в природе. Волны угрюмо, с грозным шипением, с бесновато крутящейся струёй набегали на песчаный берег и стремительно, оголяя его, уносили с собой частицы песка в море. И так с яростью повторяя вновь и вновь свой неукротимый набег, подбирались всё ближе к ялику. О пирс ударялся уже шквал волн, и, разбившись об него, они разлетались острыми брызгами во все стороны, на мгновение делая море невидимым под своей сплошной водяной завесой. Из радиорубки Сёма раз за разом постоянно предупреждал:
– Купаться запрещено. Всем покинуть пирс!
Несколько человек, только что наслаждавшиеся грохотом и биением волн о каменную грудь пирса, вымокшие до нитки, начали быстро с него уходить.
Первыми с пирса ушли собутыльники, им для хорошего настроения хватило выпитого, а побывать под штормовым шквалом и быть смытыми в море – это не входило в их планы.
Засидевшаяся парочка, наконец, поднялась и устремились по склону прочь, подальше от грохочущего моря. За ним и потянулись некоторые отдыхающие. Без людей пляж, постепенно сиротел. Осталось несколько беспечных людей. Видно, только те, кто ещё не знает, какую опасность представляет рассвирепевшее море. А волны с каждым разом всё дальше и дальше накатывались на берег, словно соревнуясь друг с другом в своей прыти.
Ялик пришлось поставить на помост и закрепить, чтобы его не снесло в море. И вдруг с неба рванул неожиданный, как из опрокинутого ведра, плотный дождь, с каплями величиной с горошину. Брызнул он резко, испугав оставшихся отдыхающих, но, ударившись всей мощью о склон, вдруг так же вмиг стих. Этого хватило, чтобы тропинки размокли и уходящие, и влюблённая пара заскользили по склону, словно на катке.
Дождь, неожиданно слетевший с небес, покуражившись, исчез. Но волны с нарастающим грохотом всё обрушивались на пирс. Летели каскады брызги и клочья пены.
И вдруг Серёга увидел, бегущего с пирса к ним мужчину, и что-то кричащего. На груди у него болтался фотоаппарат. Увидели его и на спасательной станции. Мужчина махал им руками, будто призывал к себе. Серёгу, как ветром снесло с наблюдательного пункта и он, догнав Николая, помчался с ним навстречу мужчине. Приблизившись, они расслышали охрипший, срывающийся его голос:
– Спасите мою девочку! Доченьку мою...
Выяснилось, из невнятного прерывающегося его рассказа, что, несмотря на предупреждение, они с дочкой не спешили покидать пирс. Девушка лет семнадцати, танцевала недалеко от края пирса, играя наивно с опасностью. А отец, беспечно фотографировал этот её танец и она была волной сбита с ног. Её, как пушинку подхватило, и смыло в яростное бушующее море. Отец бросился за ней, пытаясь схватить, но было поздно: всё произошло в одно мгновение. Девушка, по словам отца, отличная пловчиха, попыталась было сопротивляться стихии, но волна с невероятной силой потянула её в открытое море и перебросив через волнорез, крепко взяла её в свой плен.
Сёма сообщил по рации о ЧП. Вызвали скорую. Гошу попросили, забрать отца, – не дай бог, чтоб не бросился спасать дочку. Серёга с Николаем, кинулись на край пирса. Не мешкая, они спрыгнули с пирса и, сопротивляясь настырности, с которой волна, набегающая на бетонную глыбу, тянула их назад, вырвались с трудом из её тисков и поплыли в открытое море.
Волны теперь с какой-то зловещей радостью тянули Серёгу с Николаем, всё дальше и дальше от берега. Что есть силы, работая руками и ногами парни стремились настигнуть девушку. И вот, наконец, увидели, её мелькающую голову.
Она ещё держалась на воде. Измождённая борьбой со стихией, она была в полной растерянности, но движения её были ещё осмысленны. Почувствовав, что помощь рядом, она крепко схватилась за Николая и её вмиг покинули силы. Ему стоило немалых трудов успокоить её и освободиться от цепкого захвата. Прихватив девушку поплотнее рукой за предплечье, он на боку поплыл к берегу, приказав ей держать голову повыше, чтоб не захлебнулась. Она, немного придя в себя, подчинилась его воле.
Серёга поплыл за ними и через некоторое время предложил сменить Николая. Тот отказался, но предупредил:
– У тебя впереди нелёгкая задача: – поможешь нам перескочить через волнорез.
Казалось, что волнорез совсем близко, но это было вводящее в заблуждение впечатление. На воде ощущение расстояния всегда обманчиво.
Они понимали, что в этой вспененной морской круговерти надо было быть предельно сконцентрированными. Волна так и норовила накрыть их с головой и выдавить остатки воздуха из лёгких, которого и так не хватало в этом солёном бурлящем мороке. У девушки в глазах при каждом грозном накате волны проскакивал страх, но она цепко держалась за Николая, доверившись ему.
И вот загудело, волна резко приподнялась перед ними и они поняли, что это она вздыбилась перед плитами волнореза. Серёга представил, как угрожающим валом нависают волны над волнорезом, то оголяя его до оскалившихся неприглядной наготой бетонных плит, то обрушиваясь на них всей своей мощью, словно желая их раздавить. Может, он в своём воображении и преувеличивал, насмотревшись фильмов о морских стихиях, но волна, и правда, круто поднявшись перед волнорезом, закрутилась и повела себя совсем не так, как они предполагали, откинув их вдруг назад. Тем не менее, на лице у Николая было невозмутимое спокойствие и это Серёгу успокаивало и настраивало на борьбу. И то, что они достигли волнореза, уже вселяло надежду на лучший исход их сражения с бушующим морем.
На гребне волны вид мелькнувшего берега ещё больше обнадёжил Серёгу. Наверное, уже и кто-то из парней плывёт к ним навстречу с той стороны.
Но волнорез преодолеть, как оказалось, было не так легко. Вначале они надеялись, что только бы поймать момент наплыва и по ходу, пока волна не откатилась назад, ощутив под ногой плиту, оттолкнуться от неё и перевалить на ту спасительную сторону волнореза. Но бетонная плита была покрыта слизью водорослей, ещё и мелкой ракушкой. Ноги скользили, их резали острые края ракушек. И девушка к тому же отяжелела. Что-то видно в ней надломилось. От первого восторга спасения, к ней вернулся стойкий страх, пробившийся в её округлившихся, тревожных глазах.
Волна снова подхватила их. Напрягшись, парни превратившись в натянутую струну мускулов, начали ловить момент, чтобы сделать последнее усилие и вырваться из её жёсткого объятия. И когда, казалось, были уже совсем у цели, волна забурлила, крутанула, подбила ноги, и потянуло их опять в море. Девушка вскрикнула, испугавшись, присутствие духа её окончательно покидало.
При очередном тугом напряжённом наплыве волны, собрав все силы, они снова яростно ринулись через волнорез. И тут Серёга, напрягшись всеми мышцами, когда волна ещё не захлестнула плиту волнореза, что есть мочи толкнул девушку с Николаем на ту сторону волнореза, и они перевалили его. А сам, схваченный потоком волны на откате, на мгновение был прижат к плите, как ему показалось, многотонной раздавливающей толщей воды. И в следующий момент его потащило назад в море, но тут он ударился коленом о металлическую скобу на бетонной плите, успев в последнее мгновение вцепиться за неё мёртвой хваткой.
Но главное было сделано. Девушка спасена. На душе Серёги стало покойно. Страх притупился.
Но его ещё болтало во все стороны на скобе, как беспомощную водоросль; острые ракушки исполосовали до крови всё тело. Рука на скобе занемела, но ему пока хватало сил держаться за железку. Второй рукой он всё пытался нащупать хоть какой-нибудь выступ на глыбе, но ракушечник и скользкие зелёные водоросли не давали возможности зацепиться. Он ждал подходящего момента для рывка. 
Но опять проскочил этот нужный момент. Волна его снова накрыла и всё смешалось: море, небо и стало нечем дышать.
Дыхание спёрло, напомнив вдруг ему, что он такое похожее чувство уже испытывал. И в памяти на мгновение всплыло..., как, он, забравшись в заброшенную шахтёрскую забойку, еле оттуда выбрался и ему там, так же не хватало воздуха.
Тогда они с ребятами, набродившись по шахте, поиграв в «жучка», устав от своей бесцельности, заспорили что-то о мужском характере. Кто-то сказал, что характер надо в драке проявлять, а он сказал, что везде надо его иметь. А раз везде – придумали быстро испытание.
Пацаны решили, что тот, кто глубже всех залезет в забойку, дойдёт по штреку глубже всех до бокового ответвления, и в полной темноте пройдёт по нему хоть десяток шагов, – тот и есть с крепким настоящим характером – шахтёрским!
Испытывать себя пошли все, и даже самый маленький из пацанов, шестилетний Васька, с волосами, выгоревшими добела. Теперь он впереди, как фонарик, маячил в полутьме. Но скоро Васька отстал.
И вот он и самый отчаянный мальчишка, его соперник Валерка, с которым они были влюблены в Катю, спустились глубже всех в забой. Он быстро оторвался от Валерки, войдя первым в боковой проход, и решил пройти подальше, чтоб наверняка победить. Проход был заполнен кромешной тьмой, и только слабый тусклый свет сзади подсвечивал путь. Но и он скоро вовсе ослаб. И в этой почти непроглядной темноте, увлёкшись азартом состязания, он прошёл слишком далеко, наверное, сам себе что-то доказывая. Неожиданно почувствовал, как прохладная липкая тьма охватила его и, стиснув грудь, будто перекрыла дыхание. Заброшенная забойка давно не вентилировалась. Он попал в мало проветриваемый «карман» и испугался. Надо скорее отсюда выходить. Стал хватать воздух, как рыба, выброшенная на берег, и ощутил вдруг, что ноги стали ватными. Но взял себя в руки, вспомнив слова отца:
– Кто не верит в себя, тот уже заранее проиграл – и, это придало ему силы, цепляясь за шероховатую стенку, он стал медленно продвигаться обратно на тлеющий вдали свет.
Чем ближе он подходил к основному штреку, тем явственнее и чётче слышал отдалённые голоса ребят, зовущие его. Валерка, вернувшись назад, видимо, сообщил, что он уже ушёл по боковому проходу и пропал. И ребята кричали в проём забойки во всё горло: «Вылезай! Серёга, – ты победил!»
Дышать стало легче, и он уже увереннее шёл на голоса пацанов и на свет, замаячивший чётче впереди. Но почему-то этот свет приближался очень медленно. И, ему показалось, что уже не дойдёт и что он застрял навечно в этом проходе. Но это была временная слабость, луч света вдруг полыхнул, будто ослепил его и он оказался в главном штреке. Обессиленный, присел у стены. А голоса всё настойчивее звали его, и вот он видит – кто-то спускается к нему. Это был Валерка. На четвереньках он пополз ему навстречу.
На лице у Валерки отразилась радость и он по-братски обнял его:.
– А мы думали, что тебе всё, хана!
Не успели вылезть на поверхность, как услышали незлобную ругань подбегающего к ним рабочего с шахты:
– Ёлы-палы! Вы что, дурни, смерти захотели? Нашли во что и где играть! – И, он пригрозил ему: – Вот скажу отцу, задаст он тебе трёпку! – А потом, смягчив тон, спросил: – Цел хоть?
Он в ответ лишь кивнул. Пацаны понуро стояли вокруг.
Васька поканючил:
– Дядь Петь, ну всё ж хорошо обошлось!.. – Видимо, это малой и бегал за знакомым из шахтных рабочих.
А сам он жалобно попросил:
– Папке только не говорите...
Пацаны начали его одобрительно хлопать по плечам, и тут, словно от этих хлопков Серёга, очнувшись, вернулся окончательно к действительности. Всего-то несколько мгновений забытья, а оказалось, целый кусок жизни пролетел перед глазами. Но в этот момент он снова был придавлен крутой тяжёлой волной и вот она начала отползать. И взъярилась в нём такая злость на себя за своё бессилие, что, собрав в кулак остатки воли, в этот короткий промежуток времени, когда его безжалостно ещё не потянуло назад в море, рванувшись, он перекинулся, со всем своим отчаянием, за волнорез. Внезапно сквозь неутихающий, тревожный шум моря, ему снова послышались слова отца, сказанные незадолго до трагической гибели в шахте:
«Что не убивает, сынок, то делает нас сильнее».
И он вздохнул полной грудью:
– Спасибо, папа! Я это понял только сейчас.
Волна, сбитая волнорезом, уже была не так страшна, хотя немного ещё крутила его своим буруном. Серёга поплыл к берегу, почувствовав вдруг, как неимоверно он устал, и так захотелось опереться на дно. Оно было хоть и неглубоко, но ещё недосягаемо для него.
От усталости он еле двигал ногами и руками. Но тут его подхватили Гоша с Сёмой, и он вмиг оказался на берегу. По телу дробно забил колкий дождь. А Серёгу вдруг пробил озноб и от пережитого навалилась слабость.
– Давайте быстрее его в дежурку! – пробасил, подбежавший Фёдор.
И парни, дрожащего Серёгу, у которого зуб на зуб не попадал, уложили в спасалке на топчан. Набросали на него какой-то одежды и чей-то бушлат. Дали отхлебнуть из кружки что-то горячее, резко пахнущее валерьянкой, приговаривая:
– Кутайся посильнее, спасатель. Согревайся. Главное, чтоб не заболел. А то, что мы без тебя будем делать? Мореплаватель!
И Серёга провалился в забытьё, в котором всё боролся с неистовым морем.
Но как-то внезапно очнулся весь в поту, словно вынырнул из пучины.
Фёдор стоял над ним:
– Пропотел – значит, всё нормально. Лихоманка не взяла. Может ему водки дать? Чтоб окончательно потом прошибло? – спросил у ребят.
Серёга смотрел растерянно.
Николай приложил руку к его лбу:
– Температуры нет, братишка. Не надо водки. Очухается и так. А то испортите мне парня.
Гоша весело добавил:
– Будет жить, сказал старшой. – И стал смазывать его царапины йодом, отчего Серёга застонал и окончательно пришёл в себя и удивлённо огляделся. Ему казалось, что он очень долго пробыл в забытьи, а получается, ещё даже не закончилась вахта. Все парни были на месте и к тому же по-братски беспокоились о нём.
Сёма наклонился над ним, заглянул в глаза и ободряюще хмыкнул:
– С крещением, моряк!
И от этих слов на душе у Серёги стало хорошо. Он ощутил какую-то твёрдость в душе.
Этот день ему показался таким длинным, словно он прожил в нём целую жизнь. А может, так и было?
Ночь была беспокойной. Он всё ещё боролся со стихией.
А ранним утром всё в природе было безмятежно и покойно. Ребята пришли пораньше, приступили к вахте, а ему дали возможность отдохнуть, прийти в себя.
Завтра, сообщили – их сменит новая вахта. Так что будут сутки у него на отдых, чтоб прийти окончательно в нормальное состояние.
Он остановился на берегу, вглядываясь в море, словно пытаясь что-то там отыскать.
Неспешно, плавно скользя в синеве небес, покрикивали чайки над морским раздольем. Серёга, прикрыв тельняшкой на теле свои раны, всё смотрел вдаль, проясняющуюся от утренней дымки. И ему легко дышалось от этого вольного простора.
Море, как дитя, набаловавшись штормом, было теперь тихим, смирным и безропотным, словно отдыхало от своих неуёмных игрищ.
А был ли шторм? Бухта была гладкой, ровной, словно мамина гладильная доска.
«Жаль, мама далеко – вдруг с грустью подумал он – Ей сейчас там, наверное, тяжело одной. Но она не побоялась доверить мне самому решать свою судьбу, лишь перекрестила на дорогу и пожелала удачи». Он с горечью вспомнил, когда уходя, он обернулся, и увидел, как мама украдкой смахнула слезу, как вслед слабо улыбнулась, И ему тогда так невыносимо захотелось вернуться. Будто почувствовав его настроение, она решительно махнула ему, будто так провожая окончательно в собственное плавание.
«Мама, прости!» – мысленно обратился он к ней: «Я вернусь и заберу тебя  – В цветущих акациях город у Чёрного моря.* – как бывало пел неунывающий Гоша, обожающий оперетты». 
Бирюзовая поверхность моря убегала ровной гладью за горизонт, где, окутанная тишиной, терялась в неведомых далях. Серёга стоял заворожённый этим безмятежным спокойствием и чувствовал себя, несмотря на грусть, счастливым. И пусть вчерашние раны на теле ещё побаливали и напоминали о прошедшем дне, но ему было сейчас спокойно и хорошо. Так бывает, когда ты принял какое-то важное для себя, в своей жизни решение.
А решение одно, которое он даже вслух произнёс:
– Заберу маму, как только начну зарабатывать. И она будет ждать меня из плавания в этом цветущем городе.
Вдруг немногочисленные отдыхающие на пляже зашевелились и обратили взоры к морю.
Вахтенный прокричал с наблюдательного пункта:
– Дельфины! Дельфины!
О, какая удача! В бухте у берега резвилось несколько дельфинов. Они, будто почувствовав, что на них смотрят люди, начали игриво выделывать неимоверные замысловатые пируэты, поблёскивая гладкими мокрыми спинами на солнце, так что дух захватывало. Дельфины снова и снова взлетали, их тела искрились в воздухе, а солнце, блестя в каплях, разбрызгиваемых плавниками, словно тоже дарило людям свою улыбку. Дельфины продолжали игру: взлетая ввысь, застывали там на мгновение и, вновь ныряя, пропадали в глубине моря, чтоб опять взлететь к небу. Радость, принесённая на их плавниках, вселялась в людей, и они, незнакомые, улыбались друг другу.
А солнце сияло, рассыпалось на блёстки, словно продолжало играть с дельфинами. Путаясь в плавниках дельфинов и обтекая лучами их гладкие ловкие тела, оно, наверное, радовалось не меньше людей. Всё в природе слилось в гармонии красоты и любви. Юное сердце Серёги трепетало, как плавники дельфинов.
Но вдруг ему опять взгрустнулось. Вспомнилось вчерашнее испытание. «Где же вы были вчера, морские спасатели?»
Но тут же сам усмехнулся своим нелепым мыслям.
Прошептал:
«Ты же выплыл! Посмотри: они, как дети, радуются жизни. И мама говорила: – Умение радоваться жизни и есть счастье. Ни в какой беде не унывать – и отец завещал.
Он огляделся вокруг себя, и неожиданно его осенила такая простая, и ясная мысль:
– Они же приплыли на свой пляж «Дельфин» и радуются, наверное, и солнцу и песку, и мне, и всем людям.
Люди, собравшиеся у кромки пляжа, стояли со счастливыми, просветлёнными лицами. Только природа может дарить такое ощущение счастья.
Но и люди, словно возвращая ей в ответ, тоже дарили улыбками эту свою радость дельфинам и всему окружающему их миру. Вот и подумай – Кому же нужна эта радость больше: дельфинам или людям?

Но всё это уже позади. Время неумолимо и как за волной, за ним не угнаться. Серёга усиленно готовился к экзаменам в мореходку.
А спасённая девушка приходила. Принесла ему цветы и тёплые слова благодарности. Она даже поцеловала его в щёчку.
«Хорошая такая – красивая, а может это она читала на пляже книгу и была похожа на Ассоль? – решил – Поступлю в мореходку, стану настоящим мореманом, заберу маму к себе и буду искать свою Ассоль.
А с Николаем тогда в конце вахты у них был доверительный разговор. Он подошёл к нему и попросил, чтоб он звал его теперь просто Колей – братом, и ещё сказал:
– Пока на ноги не станешь, братишка, хватит тебе, как сироте, ночевать по спасательным станциям. Сегодня же пойдём ко мне жить. И мама моя тебя ждёт. А вещи твои я уже перенёс.
Серёге стало неудобно и он залепетал несуразное:
– Я же вас стесню. Неудобно как-то, Коля! И денег у меня сейчас нет, чтоб за квартиру платить.
Николай его прервал:
– Денег не надо. Живи у нас спокойно, как дома. А поступишь в мореходку, тогда в «экипаже» будешь жить, как вся морская братия – и предупредил наперёд – Но в гости, чтоб не забывал заходить. Смотри!
Парни тоже одобрили:
– Ты Серёга будешь за Колей, как за каменной стеной. А мы из тебя сделаем настоящего моряка. Поможем! А выучишься, станешь просоленным морем и ветрами капитаном, не забывай нас. Может, кого возьмёшь в свою команду. 
Серёга засомневался:
– Прямо уж сразу капитан. Когда это будет? И зачем говорить, что я кого-то забуду. Я ещё, не знаю, всё ли у меня получится?
Сёма хлопнул его по плечу:
– Терпение и труд всё перетрут. Всё получится! Ты же принял морскую купель. Крещение прошёл!
А Фёдора понесло поучать:
– Станешь капитаном, выбирай жену такую, чтобы тебя верно ждала! Жена моряка – это тоже призвание.
Гоша хмыкнул:
– Как камбала лежала, чтоб на одном месте, пока ты её не передвинешь.
Фёдор замахнулся на него:
– Вот всё сразу перепортишь.
И улыбки этих суровых, дружных парней его вахты, легли теплом на сердце Серёги.
В тот день они с Колей, прежде чем уйти, ещё долго сидели на берегу. Сидели рядом, провожая угасающий закат, меняющий окраску от багрового цвета до нежно розового. Всё как в жизни: от тёмного к светлому. И такое молчаливое единение было между ними, что душа в Серёге будто тихо звенела. Словно это мелодичный звук рынды в нём всё ещё отдавался.
Он вздохнул.
Коля обнял его просто, по-братски:
– Что вздыхаешь? Всё будет нормально, братишка. Надо верить в себя. А ты это уже доказал!
Они снова замолчали, ощущая обретённую близость. И такая трепетная потаённая тишина их окружила, что Серёга понял: тишина – это не просто тишь, безмолвье, а это когда тебя понимают без слов.


Постскриптум

Прошло время. Жизнь порой поворачивает не так, как мы планируем.
Всякое пришлось Серёге пережить и многое передумать.
И жил теперь он далеко от Одессы, но никогда о ней не забывал. Мать заболела, и он вернулся к ней. Донбасс стал его отеческим пристанищем.
Не прерывал связь он и с друзьями.
Но 2014 год всё перечеркнул. И потерялась связь. Разорвалась.
И страшная, непостижимая ни умом, ни сердцем боль потрясла его.
Многострадальный Донбасс призвал его в ряды защитников. И он ему никаким врагам не отдаст.
А после потрясения, ужасной трагедии в доме Профсоюзов, притихла, застонала Одесса. Словно чайка с подбитым крылом.
И всё так стремительно менялось. Корёжило, изменяло суровое время до неузнаваемости людей.
Недоумевал он, где же те одесситы, которые не делили людей по происхождению и языку? Почему приняли нацистскую идеологию?
И понимал: сжигают заживо не только людей, но и их души. Некоторые скукоживаются и черствеют. А иные превращаются в зверей.
Эта обугленная чёрная метка дома Профсоюзов, останется на теле Одессы, возможно, на века. Она ещё аукнется будущим поколениям.
Серёга не знает судеб: Коли, Фёдора, Сёмы, Гоши, но верит, что их не сломила через колено нацистская пропаганда.
Дай бог, чтоб они живы были.
И шепчет Серёга:
– Братишки, я с вами!