I
- Это какой по счёту звонок был? – интересуется у общественности длинноносая женщина, попивающая ядовито оранжевый апельсиновый сок в буфете. Она предпочла бы быть длинноногой, но природа распорядилась иначе. Отчасти поэтому она редко улыбается.
- Только второй, - деловито сообщает дружелюбный толстяк в безвкусно подобранном к его лоснящемуся лицу твидовом пиджаке. Вытирает со лба пот салфеткой. Зовёт буфетчицу, - Эй, милочка! Ещё сырной нарезки. Прелесть как вкусно и ужас как мало.
«Милочка», которую за тридцать лет работы в столичном театре оперы и балета как только не именовали, приносит заказ. Забирает засаленные банкноты. У посетителя жирное всё: от волос до туфель. Боров поднимает с тарелки тонюсенький кусочек нарезки, прозрачность которого позволяет разглядеть сквозь него лепнину на стенах объекта культуры и большую хрустальную люстру в вестибюле. Натренированным движением сгребает лепестки сырного букета и отправляет их в рот все одновременно. Чавкая, продолжает беседу:
- Часто здесь бываете?
- Реже, чем хотелось бы, - вздыхает длинноносая. – У нас в городе театра нет. Пять часов тарахтела в вонючем плацкарте, чтобы посмотреть на знаменитую приму Колыбкину. Боюсь опоздать после антракта.
- Не волнуйтесь. Успеем. Признаться, немного вам завидую. Соприкоснуться с нашей Людочкой - этим изящным чудом хореографии – невероятно волнительно. Как впервые в жизни увидеть радугу или … или попробовать фуа-гра, - облизнулся обжора, все умозаключения которого рано или поздно сводились к еде. – Дорогуша, ещё колбасную нарезку, будьте любезны. Три порции в одну тарелку.
- Вы правы. Первые два акта оставили восхитительное впечатление. Классик словно о ней писал. Она – мимолётное видение, гений чистой красоты. Затмевает собой всех. Крадёт внимание. Ни на кого на сцене не смотришь, даже когда она только-только показывается из-за кулис. А вы с ней лично знакомы?
- Не более, чем все постоянные зрители. Колыбкина мало кого узнает при встрече, зато она для многих – часть семьи. Людмила делает мир лучше. Так обыденные слипшиеся макароны становятся вкуснее с добавлением в них пикантного томатного соуса, - облизывается чревоугодник.
- Тоже мне – попрыгунья стрекоза, - влезает в разговор мужчина с лицом, помятым, как магазинный чек перед отправкой в мусорный бак. – Поскакала, поплясала, а зарабатывает, небось, как два вместе взятых токаря первого разряда у нас на заводе.
- Не позорь меня, Николай! Просила же молчать. Не обращайте на него внимания, - шикает на спесивца его спутница, нервно поправляя огромный бант на старомодном вельветовом платье.
- А что я такого сказал? Это тебе хотелось поглядеть на великую приму. Только ты не так её называла. В толк не возьму, она Улыбкина, или всё-таки Колыбкина?
- Фамилия Людмилы - Колыбкина, - снисходительно поясняет пухляш, - Улыбкиной её стали называть с лёгкой руки журналистов, подметивших, с какой благородной, невозмутимой грацией нашей приме удаются самые замысловатые танцевальные элементы. В постановке, которую имеем честь наблюдать, прима исполняет и партию Одетты, и партию Одиллии. Изображая Чёрного Лебедя, она делает 32 фуэте – поворота на одном месте. И в воздухе зависает, буквально нарушая законы физики. А её улыбка – часть совершенного мастерства. Как легчайшие воздушные сливки на верхушке аппетитного торта. Буфетчица, душа моя, принесите-ка ещё два … нет, три бутерброда с красной икоркой.
- Мы ползарплаты за билеты отдали. А сидим у чёрта на куличках. Я не то, что улыбки не увижу, а и свистопляску на сцене скорее придумаю, чем сумею разглядеть. Зато пятна на лысине впереди сидящего старикашки вижу как в микроскоп – в высоком разрешении.
- Осмелюсь спросить, - вклинивается в монолог любительница апельсинового сока, - Зачем вы вообще пришли на балет, если не испытываете блаженного трепета перед искусством?
- Эта, - кивает на супругу, - Платье выгулять решила. Двадцать лет висело без дела. А меня подкупила коньяком, - указывает на стопку тёмно-янтарного напитка перед собой, - Только не сказала, что так всё в театральной столовке дорого. Я вместо этой мелкой тары мог купить бутылку пусть не элитного, но вполне съедобного коньячка. Или даже … две целых и одну вторую поллитровку водочки.
- Ты гляди! На дроби перешёл, а как с сыном математику учить так он к наукам не способен! – резонно возмущается благоверная.
- Что не говорите, а у примы Колыбкиной не жизнь, а сказка, - гасит длинноносая семейный скандал на этапе возгорания, - Представляете, не ходишь каждый день на опостылевшую работу, а порхаешь над сценой в невесомом полёте. Получаешь деньги, славу, обожание тысяч поклонников. Мужчины стелются у твоих ног. Выбирай – не хочу.
- И делать ничего не нужно, - поддерживает нерадивый супруг на выдохе после того, как опрокинул стопку алкоголя. – Дрыгай себе ногами туда-сюда-обратно. А ставочка начисляется. Красота!
- И всегда в блеске софитов, - мечтательно прижимается к мужу женщина. – Работа мечты.
Раздаётся третий звонок. Все спешат в зал, чтобы не опоздать на продолжение постановки.
До перерыва казалось, что гениальнее играть невозможно. Но, представьте себе, прима делает это! В каждом её движении столько природного, не наигранного изящества, что её танец кажется стихией – естественным, неудержимым ураганом чувств. Когда действие балета заканчивается и всех его участников с оркестрантами купают в овациях, на сцену выходит ведущая артистка – прима Колыбкина. Свет в зале выключают, направив на своё главное достояние тонкий, золотистый луч прожектора. После длительных, восторженных аплодисментов и бесконечных выкриков «Браво!», луч начинает таять, и перед тем, как закрываются кулисы, в таинственном полумраке в воздухе на мгновение остаётся одна лишь искренняя, лучащаяся счастьем обворожительная улыбка.
- Ну как вам? – спрашивает семейную чету толстяк, наткнувшись на тех в гардеробе.
- Блестяще! – повышает голос на эмоциях женщина.
- Ладно, красиво. Соглашусь, что в этом что-то есть, - меняет гнев на милость работник завода.
- Согласится он. Ага, конечно. Даже слезу пустил, когда вся эта драма с разбитой любовью разыгралась. Не ожидала от него.
- Ещё придёте на балет? – вопрос адресован лично смущённому открывшейся правдой мужу.
- Если приду, то со своим коньяком.
- Дельная мысль, - ухмыляется собеседник. – Хорошего вечера.
II
Прима возвращается домой далеко за полночь. Первым делом принимается набирать в ванну холодную воду. Тем временем направляется к холодильнику, в котором две трети пространства забито формочками для льда. С монотонным позвякиванием наполняет четыре ведёрка блестящими прозрачными кубиками. Высыпает в воду. В предвкушении облегчения сбрасывает одежду и погружается в спасительную влагу. Холод на мгновение пронизывает тело миллионом крошечных иголок. Вскоре это ощущение проходит, забирая с собой болезненную усталость мышц. Колыбкина мычит от удовольствия. Жалко, долго расслабляться нельзя. Чревато воспалением.
Придя в себя после водной процедуры, возвращается к холодильнику. Достаёт шпинат, хлеб и ветчину. Тут же – прямо у кухонного стола – стоят весы. Взвешивание показывает сорок три с половиной килограмма. Балетная математика гласит, что идеальный вес артистки высчитывается нехитрой формулой: рост минус сто двадцать два. При её сто шестьдесят пяти сантиметрах роста, больше сорока трёх кило набирать нельзя – грозит потерей формы. Если даже допустят до верхних поддержек, то коллегам мужчинам тяжело будет поднимать бегемота в балетной пачке. Хлеб и ветчина возвращаются на полку. Съедается лишь шпинат. Достаточно вкусно, если закрыть глаза и представить, что ешь жареную курицу.
Звонит телефон. Людмила точно знает, что это мать. Та безошибочно высчитывает свободную минуту в графике дочери. Это совсем не значит, что женщины близки. Скорее наоборот. Их общение – дань общественным нормам, жертва божествам человеческой морали. Говорят меньше минуты – просто обмениваются сухой выжимкой информации: сколько подарили цветов, как долго не отпускали со сцены, что за сплетни ходят в кругу богемы. Родительница – сама в прошлом неудавшаяся балерина – травма крестообразных связок колена символично поставила крест на многообещающей карьере. Поэтому в жизни дочери она доигрывает свои несыгранные роли, уменьшает громкость крика собственных нереализованных амбиций.
Колыбкину-младшую поставили к балетному станку в четыре годика. С тех-самых пор термины гранд-батман, сотэ и кабриоль от преподавателей она слышала значительно чаще, чем родительские напутствия. По этой же причине слово «поддержка» для неё означает элемент дуэтного танца, а не эмоциональная вовлеченность в состояние души близкого человека.
С семи лет был специализированный интернат для одарённых детей. Только так можно было претендовать на величие в будущем. Конечно, никаких гарантий. Это лишь давало возможность когда-то получить возможность, простите за тавтологию.
С двенадцати лет свои двери перед подающей надежды девочкой распахнуло хореографическое училище. Здесь её и заметил директор театра, в котором она сейчас блистает. Вот только сказочной истории о бедной девочке, проснувшейся принцессой, не было. Зато была ежедневная работа до седьмого пота, в спутниках у которой числились растяжения, вывихи, кровавые мозоли и пожизненный сбой гормонального цикла.
Больше года пришлось пробиваться в кордебалет. Ещё пять лет была частью массовки, каждый участник которой считал себя вправе занять место ведущих артистов балета. Конкуренция жуткая. Конечно, до осколков стекла в пуантах и умышленного причинения увечья никто не опускался, но кружок сплетников и завистников активно процветал, пополняясь всё новыми членами по мере приближения Людмилы к заветной цели.
В то время ей приходилось репетировать по десять часов ежедневно. Без выходных. И снова никто не давал никаких гарантий того, что труды окупятся.
Впрочем, ей повезло. Точнее, не повезло тогдашней приме. Проблемы с суставами отправили её на пенсию по инвалидности. Профессиональное заболевание. Колыбкина оказалась в списке претенденток первой. И тут выяснилось страшное! Оказывается, забраться на трон куда проще, чем на нём удержаться. Чтобы тебя заметили в ансамбле, нужно стать в плане хореографии на две головы выше ведущих артисток, а надев корону примы приходится быть на четыре головы выше конкуренток, которые моложе и старательнее. А это уже совсем новый уровень самодисциплины и двенадцать часов репетиций в сутки. Снова здравствуйте, натёртые до мяса мозоли, срезать которые нельзя, во избежание появления новых.
Колыбкина всегда знала, что у неё талант. Но дар - это всего лишь слабо поблескивающий глубоко на дне алмаз, а гениальность - это река говна, которую приходится сожрать, чтобы добраться до драгоценности и предъявить на неё права.
Людмила задумывается о том, что после «Лебединого озера» у них в репертуаре «Жизель». Нужно завтра же начинать готовиться к новой роли. Освежить в памяти основные пассе и па-де-де. И, конечно же, вжиться в роль. О чём это балет? Разумеется, о любви. Как любой другой любимый зрителями сюжет. Нашу приму всегда хвалили за невероятную правдоподобность в выражении этого чувства на сцене. Неизвестно почему, Колыбкина прекрасно умеет играть любовь, но совсем не умеет любить. Романы случались. Много раз. Но непременно заканчивались взаимным разочарованием. Покорённые поклонники влюблялись в образ, а не в личность. Им нужна была грациозная, вечно приветливая царевна, а не живой, настоящий человек со своими страхами и недостатками. В жизни прима совсем не подарок. Она говорит только о своей работе, порой нуждается в том, чтобы побыть наедине с собой, по ночам её часто мучают приступы никтофобии – боязни темноты – из-за чего она всегда спит со включённым светом. К тому же, артист – самая лживая профессия на свете. Не зря в древности их хоронили за оградой кладбища вместе с разбойниками и самоубийцами. Во всех отношениях она рано или поздно непременно ловила себя на мысли, что казаться счастливой с данным мужчиной ей куда приятнее, чем действительно быть с ним счастливой. Иначе говоря, отношения превращались в роль. Продолжать их было неуважительно и к себе, и к партнёру.
Единственная любовь, которая случилась в её жизни, – сцена. К счастью, это чувство было взаимным. Ни один самый красочный оргазм не сравнится с тысячным залом, час не отпускающим тебя за кулисы после представления. Однажды ей пришлось пропустить пару месяцев из-за небольшого повреждения. Самое длинное, бесцельное время в её жизни. Доходило до физической ломки. Хотелось прямо посреди ночи бежать в театр. Наверное, так влюблённые неудержимо мчатся сквозь все мыслимые и немыслимые препятствия навстречу друг другу.
Ей льстит прозвище Улыбкина. Значит, хрупкую иллюзию непринуждённости удаётся поддерживать. Зрители должны думать, что всё даётся легко. По взмаху волшебной палочки. Знание правды разрушит сказку, за которой люди и приходят в театр. Отсутствие секрета убьёт сакральность происходящего. Это как ребёнку узнать, что в костюме деда мороза скрывается алкаш Семёныч из соседнего подъезда.
Людмила пытается уснуть. Не получается. Мешает ноющая боль в ногах – словно каждую мышцу наматывают на стремительно вращающееся сверло дрели. Колыбкина достаточно опытная артистка, чтобы научиться жить с болью. Великая Майя Плисецкая однажды очень точно подметила суть состояния здоровья профессиональной балерины: «Если у меня ничего не болит, значит – я умерла».
Прима принимает снотворное. Снова приходится вдвое увеличивать дозу – прежняя давно не спасает от бессонницы, а утром нужно быть в форме. Ах да, совсем забыла о главной тренировке.
На потолке висит огромное зеркало. Колыбкина внимательно всматривается в него и начинает улыбаться. Доведённая до автоматизма мимика быстро настраивается на счастливый беззаботный вид. Но, всё равно, каждый день нужно закреплять навык на уровне рефлекса. Мышцы лица уже настолько привыкли к этой форме, что та стала для них естественной. Так женщина и засыпает, медленно проваливаясь в сон. Человек уходит в небытие. В реальном мире остаётся лишь её очаровательная улыбка.