Нестор, Сильвестр и другие...

   Ныне выходит много книг по русской истории. Переизданы «классические» труды авторов XIX века. Идёт волна литературы, которая ранее звалась научно-популярной, а сейчас претендует на исторические открытия или «новые взгляды», на поверку, иногда оказывающиеся старыми и давно отвергнутыми. Кто-то выводит культуру человечества из никогда не существовавшей Лемурии, кто-то – из Гипербореи. Известный историк посылает Александра Невского в мифическое царство пресвитера Иоанна, а отчаянные дилетанты выводят татар из чешских Татр. Вновь всплывает на поверхность изъеденный раками труп «норманнской» теории. Однако, несмотря на всё, есть и положительный эффект этих публикаций – люди живо интересуются историей своего отечества.
   Но вот тут, в начале нашей истории, и «классиков» и энтузиастов-любителей подстерегает одна дорожка, уводящая в сторону. Эта тропка проложена трудами одного из редакторов Повести временных лет, который сам еле выбрался с неё на столбовую дорогу. К сожалению, следующие по ней историки забираются иногда совсем в болото, потом с великим трудом вылезают из него, а затем убеждают всех, что именно по этому болоту проехал обоз русской истории. Давно пора бы разобраться с этим и повесить в нужном месте хорошо видимый «кирпич».
   Речь идёт о фрагменте Повести временных лет, по обычно проставляемой хронологии относимому к 859 – 879 г.г. от Р.Х. (6367 – 6387 от сотворения мира по летописи). Это именно тот фрагмент, который содержит рассказ о призвании варягов и о Рюрике. Наши «классики» (от Карамзина до Ключевского), конспективно изложив Предисловие Нестора, мимоходом отбросив Кия с братьями (как «легендарных и, следовательно, несуществующих»), именно отсюда полагают начало русской истории. И у многих современных авторов он снова возникает в том же качестве исходного пункта. Вот только разные авторы читают и трактуют его по-разному, порой диаметрально противоположно. Уже это должно нас насторожить. Сколь можно доверять тексту, в котором каждый вычитывает своё?
   Чтобы ответить на сей риторический вопрос, нет иного пути, кроме как, не спеша, не увлекаясь, ещё раз подробно рассмотреть этот фрагмент, дабы выяснить степень его достоверности. При этом необходимо, во-первых, сопоставить его с контекстом и с другими источниками, содержащими сведения об этом времени, и, во-вторых, с реалиями IX века, насколько мы можем их реконструировать. Потому что, что возможно, то и может быть, а что невозможно, того и не может быть, какой бы древний или авторитетный историк об этом не писал.

Кто? Когда? Как?

   Прежде, чем заняться самим текстом, выясним, как он включён в контекст, когда и кем.
   Итак, имеем три классических вопроса детективного жанра. Начнём с последнего вопроса. А для этого посмотрим, что написано перед данным фрагментом, и что – после него.
   В предыдущем тексте летописи, который, по традиции, приписывается Нестору, заявлено начало хронологии и намечено последующее изложение. Нестор связывает дату похода Руси на Царьград, взятую из греческого хронографа, с началом княжения в Киеве князя Олега, рассчитанным по русским сведениям о длительности княжений его преемников. (Цитаты даются по основной версии ПВЛ списка Лаврентия с добавлением из ипатьевского списка; курсивом даны годы от РХ по современным изданиям).
   «852. В год 6360, индикта 15 день начал Михаил царствовать. И стала прозываться Русская земля. О сем ибо уведали, яко при сем царе приходила Русь на Царьград, яко же пишется в летописании греческом. Тем же отселе почнём и числа положим. От Адама и до потопа лет 2242… (опускаем библейскую хронологию) А от Александра до рождества Христова лет 333. А от Христова рождества до Константина лет 318, от Кон­стантина же до Михаила сего лет 542 года. А от первого лета Михаилова до первого лета Олега, русского князя, лет 29. А от первого лета Олега, когда он сел в Киеве, до первого лета Игоря лет 31. А от первого лета Игоря до первого лета Святослава лет 33. А от первого лета Святослава до первого лета Ярополка лет 28. А Ярополк княжил лет 8. А Владимир княжил лет 37, а Ярослав княжил лет 40. Так же, от смерти Святослава до смерти Яро­слава лет 85; а от смерти Ярослава до смерти Святополка лет 60.   
   Но мы к прежнему возвратимся и скажем, что сделалось в лета сии. Яко же прежде начали с первого лета Михаила, и по ряду положим числа.» (Дата 852 г., видимо, ошибочна, но это не существенно для последующих рассуждений). Далее, после 5 лет перечисленных, но не отмеченных никакими событиями, имеем сообщение, вероятно, из византийского или болгарского источника. «858. Михаил царь пошёл с воинами брегом и морем на болгар. Болгары же, видя, яко не могут противостать, просили креститься и покорилися грекам…». Затем следует рецензируемый фрагмент, а после оного и двух «пустых» лет следует рассказ о походе Олега на Киев: «882. Выступил в поход Олег, взяв с собою много воинов… И пришли к горам Киевским…».
   Итак, видим, что в первоначальном тексте Нестора заявлено начало истории Русского государства от Олега, рассказ о котором должен был следовать за рассказом о царствовании византийского императора Михаила III по византийским хронографам. И Рюрик, и рассказ о призвании варягов в «аннотации» Нестора отсутствуют. Либо эти сведения Нестору неизвестны, либо он полагает их не относящимися к своей повести. 
   Редактирование текста Нестора проявляется уже в последнем предложении статьи 852 года, которое выше выделено курсивом. Это предложение имеет иную структуру, чем предыдущие, и оно относит нас не к концу княжения Ярослава  Мудрого в 1054 г., а к концу княжения Святополка II (1113 г.), преемником которого был Владимир II (Мономах). Внимательное чтение показывает, что основной текст, помещённый между 859 и 879 годами, по стилю и языку резко отличается от приведённой выше цитаты из Нестора. Столь же резко отличен он и от следующих статей о княжениях Игоря и его преемников, которые, в свою очередь, по текстологическим признакам, явно принадлежат иному автору – не Нестору и не Сильвестру.
   Отсюда видно, что данный фрагмент вставлен другим автором-редактором в более ранний текст средины XI в. после 1113 г. При этом, вопреки заявленному заголовку ПВЛ, автор которого обещал рассказать «кто в Киеве начал первее княжить и откуда Русская земля стала есть», действие резко переносится в Новгород. В повесть неожиданно вводятся новые, не объявленные в программе, действующие лица: Рюрик с братьями, Аскольд, Дир, варяги, северные народы – чудь, весь и др. Возврат к первичному повествованию происходит через сообщение, что Рюрик поручил Олегу своего малолетнего сына, позднее отождествляемого с Игорем Киевским, отцом Святослава. Невероятность этого отождествления и ошибочность причисления киевских князей к никогда не существовавшей династии Рюриковичей я показал в предыдущей статье (МГ, 2007, № 12). Так упомянутый редактор внедрил в первоначальную летопись свою версию, чем основательно запутал изложение и сбил с толку многих историков.
   Ответ на вопросы «когда» и «кто» содержится в самой летописи, в приписке от 1116 г. «Игумен Сильвестр (монастыря) Святого Михаила написал книгу сию Летописец, надеяся от Бога милость принять, при князе Володимере, княжащу ему в Киеве, а мне в то время игуменом быть у Святого Михаила, в 6624, индикта 9 лета. А кто прочтёт книгу сию, то помяни меня в молитвах».
   Дата этой записи согласна с предварительным выводом, сделанным выше. Следовательно, данная вставка, скорее всего, принадлежит Сильвестру и вписана спустя более 250 лет после событий, о которых идёт речь. Авторство Сильвестра следует понимать условно. Он, видимо, действительно написал «книгу», но это не значит, что он был первым летописцем и написал её всю «от и до». Он был переписчиком и редактором более ранней рукописи, а также автором нескольких «включений» в текст Нестора, дополнений и комментариев. В XVIII – начале XIX в. считали, что ПВЛ принадлежит одному автору. Татищев думал, что она полностью написана Нестором. Потом историки пришла к выводу, что сохранившиеся летописи суть своды, содержащие сведения из разных источников, принадлежащие разным авторам. Эти своды неоднократно переписывались и редактировались, причём редакторы имели разные взгляды и тенденции. Поэтому разные фрагменты летописи имеют разную достоверность. И прежде, чем возводить некое историческое построение, должно оценить прочность положенных в его основание «краеугольных камней». Если такой «камень» не выдерживает нагрузки проверкой, вся постройка скособочится и рассыплется.
   Мы видим, что указанный фрагмент есть вставка, отнюдь не принадлежащая первоавтору, сделанная гораздо позже описываемых событий, происходящая из неизвестных источников и входящая в противоречия с контекстом. В качестве «краеугольного камня» этот фрагмент явно не годится. Принимать его за начало нашего летописания, подгонять под него другие сообщения и отбрасывать всё, несогласное с ним, не следует. Напротив, сам этот фрагмент подлежит критической проверке и может быть принят лишь в той части, в какой он такую проверку выдержит.
   Я не привожу текст «вставки Сильвестра» целиком, во-первых, потому, что он есть во всех изданиях летописи, и, во-вторых, потому, что ниже он будет полностью разобран «построчно». Этот разбор начнём с хронологии, с анализа дат, помещённых между 852 и 882 г.г.

Если это хронология…

   Кто-то из летописцев XI в. замыслил первоначально недатированные или разрозненно датированные записи превратить в ежегодный список событий. Видимо, так было вернее и удобнее считать годы. Те старые годы, для которых не найдено было конкретных событий, только обозначались – по православной  традиции – от сотворения мира (СМ). По исчислению Нестора следовало отсчитать 29 лет от первого года царствования Михаила до прихода Олега в Киев. Что и было сделано. Увы, из 29 отсчитанных лет в основной летописной версии 22 пустых! А ведь это годы непосредственно предшествующие утверждению древнерусского государства!
   Среди содержательных записей выделяются две группы. В 1-ю входят: приведённая выше запись 858 г.; запись 866 г. о походе руси на Царьград; запись 868 г. о начале царствования византийского императора Василия; запись 869 г. о повторном крещении болгар. Эти 4 записи объединяются: 1) отнесением их к конкретным византийско-балканским событиям, даты которых могут быть проверены по другим письменным источникам; 2) происхождением их и их датировок из греческих или болгарских хронографов; 3) краткостью и лаконичным стилем. Вместе с «пустыми» годами эти записи охватывают 26 из 29 перечисленных лет. Единственная из этих записей, относящаяся к русской истории, есть запись 866 г., которая только и даёт возможность связать русскую хронологию с христианским летоисчислением. Эта запись – наиболее пространная из всех четырёх, но пространность её получается, большей частью, за счёт приписки о чуде, которую обсудим позднее. Все эти записи по содержанию, происхождению и стилю объединяются с «аннотацией Нестора» и должны быть приписаны ему же. Т. о., они принадлежат исходному тексту, а не «вставке Сильвестра». Это подтверждается прямым хронологическим согласованием, относящим поход руси к 14-м году царствования Михаила III, что и есть отправной пункт хронологии по  Нестору.
   Итак, весь материал, добавленный Сильвестром, укладывается всего в 3 года! Особняком стоит запись о смерти Рюрика. Все прочие события, упомянутые во вставке, втиснуты в 2 года – 859 и 862, разделённые 2-летним пустым промежутком. Какие же события отнесены к этим датам? 
   859 г. отмечен так: «Варяги из заморья взимали дань с чуди и со славян, и с мери, и с всех кривичей, а хазары брали с полян и с северян, и с вятичей». Сию запись некоторые авторы пытались объявить чуть ли не началом датированной русской истории. Ключевской многозначительно, но несколько неуклюже называет её «начальный конец нити». Но он же заметил, что её нельзя отнести к определённому году. Сбор дани не эпизод, а долговременное явление. Крайне маловероятно, что в некоем году варяги и хазары одновременно впервые пришли за данью. Ещё менее вероятно, что сведения об этих событиях, происходивших в независимых, удалённых друг от друга областях Руси, были кем-то соединены и синхронизированы. Совсем невероятной следует признать запись современника об этих синхронных событиях, да ещё с византийско-христианской датировкой. Столь же невероятно сохранение памяти об этом в устном предании на протяжении 250 лет (когда уже не осталось ни хазар, ни варягов), да ещё с точной датой и подробным перечнем племён-данников. Т. о., датировка этой записи поставлена наугад. 859 г. никак не может быть принят за достоверную дату какого-то конкретного события. Использовать эту дату, как некий исходный пункт хронологии нельзя.
   В 862 г. события развиваются стремительно. В один год помещаются: изгнание варягов; междоусобица; посольство к Рюрику; прибытие оного; распределение его братьев по городам; их смерть (спустя 2 года!); рассаживание наместников Рюрика по городам Руси; уход Аскольда и Дира в Киев; их утверждение там. Из этого списка видно, что при самой плотной упаковке перечисленные события займут не менее 5 – 6 лет. Например, упомянутая усобица должна быть достаточно затяжной, чтобы её участники пришли к мысли пригласить третейского арбитра, да ещё договорились бы о едином кандидате. Раздача Рюриком городов своим ставленникам, видимо, произошла уже после смерти братьев Рюрика и не мгновенно. Вообще, состояние путей сообщения и весь темп жизни IX века в лесной, редконаселённой области делают такое сгущение событий невероятным. Не спасает положение и допущение Ключевского о том, что эти события отнесены к промежутку 860 – 862 г.г. Никаких опорных точек для хронологии в этой записи нет. Отсюда следует, что весь текст от 862 г. первично был сплошным недатированным рассказом о событиях, занявших изрядное время. Помещение его редактором в 862 г. вполне произвольно, так что и эта дата совершенно бессмысленна. А ведь от неё отсчитывали 1000-летие Руси! 
   Что касается смерти Рюрика в 879 г., то и эта дата ничем не подтверждается. Видимо, редактор использовал сведения о том, что Рюрик княжил 17 лет. Таких сведений нет ни в летописях основной версии, ни в Новгородской летописи, ни в опубликованном Татищевым отрывке из рукописи Иоакима. Эти 17 лет упомянуты в хронографе конца XVII в., содержащем текст, называемый «Сказание о Словене и Русе и городе Словенске»; историки-классики это Сказание игнорировали или объявляли поздней фальсификацией. Поскольку Сильвестр поместил приход Рюрика в 862 г., ему пришлось поместить его смерть в 879 г. (если не наоборот).
   Все три «абсолютных» даты, которые Сильвестр занял событиями, произошли только из его задачи вставить своё добавление в данный интервал времени. Он не мог вставить его после имевшихся уже записей Нестора, т. е. после 869 г. – тогда княжение Рюрика «наползло» бы на княжение Олега. Он не мог поместить свой рассказ до 852 г., т. к. только с этого года начиналась датировка событий в рукописи Нестора. Неловко было и поместить его в пустые годы 852 – 857, ибо при этом княжение Олега пришлось бы сместить много раньше, а Игорь Рюрикович не дожил бы до приписываемых ему походов. Наконец, этот рассказ нельзя было по объёму времени и событий уместить в один пустой 867 г., или в 2 – 3-х летний «пробел» перед 866 годом. Если бы Сильвестр сам проставлял даты, он бы позаботился более правдоподобно распределить события по годам. Однако, расположение внесённых дополнений показывает, что Сильвестр не был первоавтором летописной хронологии, но получил её от предшественников, и в её канву вставил свои добавления. Так мы получили то, что имеем.
   Некоторое значение может иметь лишь относительное указание смерти братьев Рюрика «по двою лет» и косвенное определение длительности княжения Рюрика в 17 лет.
     Итак, вся датировка событий русской истории «по Сильвестру» недостоверна и не может служить даже хронологической канвой. Если это хронология, то я – китайский император.

Текст и контекст. 

   Вначале попробуем составить общее представление о тексте вставки, читаемом по рукописям основной версии – Лаврентьевской, Ипатьевской, Радзивилловской и согласных с ними. За исходную чаще принимается первая из них. Но сначала Татищев, а затем историки XIX века, выяснили, что летопись Лаврентия, хотя и наиболее древняя из дошедших до нас, ни наиболее полная, ни наиболее исправная. Уместен вопрос: ограничились ли её редакторы только вставкой неких сведений, или же ещё какие-то записи были исключены из первого варианта либо заменены другими?
   Сравнение с другими списками, не повторяющими вполне точно основную версию, показывает, что такие исключения в Лаврентьевском списке есть. Татищев, Соловьёв, Ключевской, Шахматов, Гедеонов, Иловайский и другие историки обнаружили в иных, более поздних списках, сведения, которых у Лаврентия нет. Для IX века это сведения: о правлении у славян Гостомысла и его отца Буривоя; о войне последнего с варягами; о подробностях приглашения Рюрика; о постройке оным крепости в Ладоге; о переходе Рюрика в Новгород; о возмущении новгородцев во главе с Вадимом против Рюрика; о бегстве некоторых новгородцев в Киев от Рюрика; о войнах Аскольда с полочанами, печенегами, хазарами и пр.; о гибели сына Аскольда в войне с болгарами; о голоде в Киеве и нашествии саранчи; о бегстве некоторых киевлян от Аскольда в Новгород и др. 
   Уже из этого краткого перечня видно, как много выпущено и «выскоблено» переписчиками списка Лаврентия. Трудно установить, какие из перечисленных сведений отсутствовали и в тексте Нестора, какие остались неизвестны Сильвестру, какие были им опущены или чем-то заменены. Но вывод ясен: данный фрагмент основной версии сильно отредактирован и не содержит многих сведений, известных древним писателям и сохранившихся в иных версиях летописи. 
   Выше мы уже говорили о непосредственном контексте вставки, предваряющим её «аннотацией Нестора» и заключающим её рассказом о походе Олега в Киев. Полезно, однако, рассмотреть и более широкий контекст, где мы обнаружим кое-что наводящее на размышления.
   Начнём, так сказать, с «послетекста» по той же основной версии. Первое, что привлекает внимание – это отсутствие в «послетексте» каких-либо записей о хазарах вплоть до сокрушения Хазарского каганата Святославом (исключение – косвенный намёк на хазар в статье об Олеге). Это весьма странно, учитывая, что известие о хазарской дани поставлено в самом начале «вставки Сильвестра». Основная версия ничего не говорит ни о какой мести «неразумным хазарам» и, вообще, ни о каких их взаимоотношениях с Русью до 964 г. 
   Варягам повезло больше. Они присутствуют в повествовании вплоть до смерти Ярослава, когда как-то вдруг пропадают. Но примечательно, что во всех событиях X – XI в.в. 1) варяги не являются народом или племенем; 2) за ними не стоит никакое государство или общий правитель; 3) варяги не проявляют никакой политической инициативы и приходят на Русь только по призыву князей, исполняя роль наёмного пешего войска. Варяги названы в нелетописном историческом источнике – в «Русской правде». И там они упомянуты не как иноземное племя, а в том же ряду, что и княжьи мужи, огнищане, смерды – т. е., как представители сословия. И это дополнительно освещает текст Сильвестра, касающийся варягов. 
   Третья примечательная особенность «послетекста» – в нём напрочь отсутствуют Рюрик и «Рюриковичи». Среди русских князей X – XI в.в. это имя не встречается, пока не произошло внедрение в летопись рассматриваемой вставки. Называя своих сыновей в честь славных предков, киевские и другие князья к этому имени не прибегают. В нелетописном источнике – «Слове о законе и благодати» – митрополит Илларион, обращаясь к Ярославу Мудрому, уважительно перечисляет его предков, но Рюрика не упоминает, хотя это было бы весьма уместно. И в этом контексте вставленный рассказ о Рюрике выглядит чужеродным включением.
   Не менее поучителен разбор предыдущего контекста. Здесь мы находим краткую запись древнего предания о Кие и основании Киева. Этот текст, после длинного отступления и отнюдь не органично, непосредственно перед «аннотацией Нестора» продолжен рассказом о приходе хазар и о дани мечами. Автор рассказа не понимает, что такая дань с лесостепных земледельцев IX века совершенно не реальна. Меч был ценным оружием воина, необходимым ему. Воин свой меч не отдаст, а мирные селяне не держат в хозяйстве ненужных мечей, предпочитая топоры и рогатины. Археологи указывают, что мечи у полян VIII – IX в.в. были редкостью, нельзя было найти их в каждом «дыме». Этот автор не имел представления и о государственном устройстве Хазарии, заменяя кагана некими «старцами». Вообще, вся эта история есть басня, взятая из чужеземного источника не ранее 965 г. и приспособленная к случаю. Заканчивается она нравоучительной концовкой со ссылкой на ветхозаветную притчу о фараоне и Моисее. А это уже могло быть вписано не ранее XI в., когда в русском летописании стали участвовать люди, хорошо знающие Библию.
   Примечательно, что два рассказа о хазарской дани разделены «аннотацией Нестора», т. е. один из редакторов как бы подстраивался к другому. Редакторов было двое, ибо при втором упоминании указан другой размер дани. Следовательно, либо Сильвестр уже нашёл в рукописи предшественника рассказ о хазарах и попытался к нему привязаться, либо он присочинил и первый рассказ. Второе менее вероятно по отмеченной причине.
   Что касается варягов, то они упомянуты в «предконтексте» только в этнографическом обзоре. Когда же летописец переходит непосредственно к истории восточных славян, то никаких варягов он не упоминает и никакого значения в русской истории им не придаёт. Варяги появляются только в указанной выше записи Сильвестра, приуроченной к 859 г. Отсюда видно, что Киев и Киевская Русь существовали до варягов и помимо варягов.

С чего бы начать? 

   Поразмыслив над этим вопросом, Сильвестр начал свою вставку абзацем (или фразой – как поставить знаки препинания, которых тогда не было), где умудрился объединить ранее названных хазар с варягами, которым предстояло войти в повествование. Начало этой записи дано выше. Приведём её всю: «Имали дань варяги из заморья на чуди и на словенах, на мери и на всех кривичах. А козаре имали на полянах, и на северах, и на вятичах; имали по беле и веверице от дыма». 
   Сам выбор этого зачина ясно указывает на автора-редактора, жившего уже в эпоху развитого феодализма. Он не представляет существования племён, которые никому не платят дани. А если и представляет, то всё же выполняет социальный заказ правящих верхов – утвердить, что все племена Восточных славян (и не только славян) издревле обязаны платить дань князьям.
   Подробный разбор этого абзаца начнём с хазар (козар).

О хазарах, девицах и веверицах. 
 
   Повествователь приписывает хазарам сбор дани с обширной территории, включающей значительную часть Приднепровья, бассейны верхнего Дона, верхней и средней Оки. Насколько это реально для данных конкретных местностей и для средины IX века?
   Отметим, что упоминаемые области полян, северян и вятичей в IX веке оставались преимущественно лесными. Но сбор дани захожими степняками в незнакомых, обширных, лесных областях без дорог и городов, с населением, рассеянным по сельцам и заимкам и не имеющим общего управления, практически невозможен. Требуется уйма времени и огромный расход  сил, чтобы отыскать и обшарить все разрозненные селения, связанные лишь лесными тропами, а то и только водным путём. Весьма сомнительно, что хазары переправлялись за Днепр. Они были народом сухопутным, не плавали ни по соседней Волге, ни по Каспию. Вряд ли они могли преодолеть Днепр без помощи прибрежных жителей и их плавсредств, а уж при сопротивлении киевлян – тем более.
   Исторические источники подтверждают эти соображения. Из них видно, что у наших летописцев  размеры Хазарского каганата к северу и к западу сильно преувеличены.
   Арабский автор Х в. Ибн-Хаукаль пишет: «Город этот (столица хазар – Итиль) не имеет ни многих селений, ни пространного владения». Другие хазарские города, о которых он говорит, находятся ещё дальше от упомянутых земель – на Северном Кавказе.
   Другой арабский автор того же времени – Аль-Масуди, по дошедшим до него сведениям, пишет, что «рукав моря Найтас» (имеется в виду Дон) соединяется с «Хазарской рекой» (Волгой). Далее он сообщает, что здесь хазарским царём поставлены «люди, которые удерживают приходящих этим морем, а также приходящих сухим путём». Речь явно идёт о рубеже Дона и Волго-Донском перешейке. «Приходящие» же – это тюрки-гузы со среднего Дона и русь, поднимавшаяся в ладьях с Азова. Отсюда видно, что упомянутый рубеж был реальной границей Хазарии на северо-западе, а народы, жившие за ним, хазарам не подчинялись и вели себя агрессивно. «Иногда выступает им навстречу хазарский царь, – пишет Аль-Масуди – когда поставленные им люди слишком слабы».
   Византийский император Константин Багрянородный (в средине Х в.), в согласии с Аль-Масуди, пишет о пограничной хазарской крепости Саркел на Дону (Белая Вежа русских летописей), «в которой сидит ежегодно сменяемый воинский отряд в 300 человек». Это сообщение вполне достоверно, т. к. саму эту крепость построил по просьбе хазар византийский строитель Петрона для обороны границ Хазарии от печенегов как раз ок. 835 г. Крепость эта располагалась в большой излучине среднего Дона.
   Следует ещё учесть, что в те века Хазария вела напряжённую борьбу с наступавшими из-за Кавказа мусульманами, а порой вступала и в распри с Византией. Так что каких-то крупных сил для экспансии в далёкие славянские земли у неё не оставалось. Гарнизона в 300 человек, помещавшегося в Саркеле, для такой экспансии явно мало. Тем более, что подобный поход должен был проходить через земли сильных и враждебных хазарам тюркских степных племён (гузов и печенегов). Ни византийские, ни иные достоверные источники, ничего не говорят ни о каких походах хазар западнее Дона. Из сказанного видно, что стратегия Хазарии на этом направлении была оборонительной. Можно допустить отдельные наскоки хазарских отрядов на пограничные славянские селения, но представление о «хазарском иге» над обширными землями восточных славян и о регулярном сборе с них тяжкой дани следует признать совершенно неверным.
   Рассмотрим, кстати, и вопрос о размере этой дани. Что «бела» есть белка, кажется, все согласны. «Веверице» же не повезло. В некоторых переводах она является серебряной монетой. Никаких аргументов за это нет, кроме сомнительной параллели с более поздним и тоже сомнительным сообщением эпохи Святослава. Следует согласиться с теми историками, которые, опираясь на данные археологии и нумизматики, говорят о крайней неразвитости монетного обращения на Руси в IX в., да и много позже. Ввиду этого такой перевод должен быть отклонён.
   Отдельные комментаторы, ссылаясь на Радзивилловскую летопись, читают вместо «по беле и веверице» – «по белой девице» и указывают на помещённый тут же рисунок с означенными «белыми девицами». Здесь, однако, налицо просто ошибка средневекового переписчика и его иллюстратора, не понявших исходный текст. Сразу скажем, что фольклорный эпитет «белая» здесь неуместен (обычно писали «красная»). Далее отметим, что при такой дани данники вымерли бы в три поколения из-за отсутствия тех самых «белых девиц». Наконец, в данной исторической обстановке, подобная дань ещё менее вероятна, чем дань монетой. Если – допуская невероятное – хазары всё же распространили бы свои чрезмерные грабительские покушения на славянские земли, они получили бы в ответ партизанскую войну с истреблением сборщиков дани, неизбежно вынужденных рассыпаться по обширной, незнакомой и враждебной земле. Если же славяне были столь робки, как хотят их представить некоторые писатели, то они просто ушли бы от неприятного соседства подальше в леса. Места было много, а при свойственном славянам подсечно-огневом земледелии постоянные переселения были обычны. Так что, давайте решительно отбросим вымышленных «белых девиц».
   Предлагали считать «веверицу» горностаем. Это реальнее, чем монеты и девицы, но всё же маловероятно. Горностай – мелкий и редкий хищный зверёк. Он ведёт скрытный ночной образ жизни, охота на него сложна и мало добычлива. В средние века горностаевые мантии носили императоры и короли. На самом деле, в слове «веверица» кириллическое «в» следует читать как греческое «;». Итак, получим – «беберица», т. е. бобрица. Бобер – обычная в русском языке форма. Словообразование «бобрица» совершенно то же, что и для других пушных зверей: лисица, куница и др. Германское название бобра – biber, польское – buber. Английское beaver указывает, что в германских и славянских языках были переходы в произношении о ; е и б ; в.  Бобер – крупный, заметный зверь, который был широко распространён в русских лесах. Ещё более заметны его жилища – «хатки». Охота на бобра достаточно проста и добычлива. Его тёплый мех пользовался всегда большим спросом. Такова разгадка «веверицы». И никаких «белых девиц»!
   Что же касается самого размера дани – «по белке и по бобрице», то он вполне реален и обычен для Киевской Руси времён Сильвестра, и был им просто экстраполирован на IX век.
   Итак, информационная ценность известия о хазарской дани, включённого во «вставку Сильвестра», – нулевая, а то и отрицательная (ибо создаёт превратное представление о масштабах и возможностях Хазарского каганата).

А вот и варяги!...

   Столь же критично надо подойти и к сообщению о дани варягам. Сразу вызывает недоверие обширность территории, которую варяги, якобы, обложили данью. Эта территория простирается от Западной Двины до Ростова Древнего, от устья Нарвы до среднего Днепра. Некоторые комментаторы допускают, что «всех» поставлено ошибочно переписчиком вместо названия народа «весь» (вепсы). Тогда мы допускаем распространение варягов ещё далее на восток, до Белоозера. Отметим, что вся территория эта сплошь покрыта лесами и болотами. В IX веке она была редко населена и почти не имела устроенных дорог. Дальние перемещения здесь возможны были лишь по рекам, летом – на лодках, зимой – на санях по льду. Чтобы попасть из бассейна одной реки в бассейн другой, надо было очень хорошо знать гидрографию местности, иметь сведущих проводников. При отсутствии общего для этих разноязыких племён правительства, варягам пришлось бы в поисках дани рыскать по всем селениям, о невероятности чего было сказано в примере с хазарами.
   Охватить столь обширную и бездорожную область единой властью и правильным сбором дани под силу лишь устроенному государству, хорошо освоившему местность и с достаточным войском. Но нет никаких данных о существовании какого-то варяжского государства или правительства, как и о предварительном захвате и освоении варягами этих земель. Сказано было и то, что в более поздние времена варяги не проявляли политической инициативы и не покушались обложить данью сколько-нибудь обширные области. Перечисление племён-данников происходит из того же социального заказа. Сильвестр пытается утвердить права «Рюриковичей», производимых им от варягов, на всю северо-западную Русь, а заодно на власть над чудью, мерянами и вепсами. Да и военные силы варягов никогда не были столь велики, чтобы обеспечить эффективную «оккупацию» всех указанных земель. Ярослав, собираясь воевать со Святополком, «…собрал… варяг тысячу, а прочих воинов 40000». Возможно, в каких-то предприятиях киевских князей участвовало и больше варягов (скажем, 2 – 3 тысячи), но отношение их числа к числу мобилизованных новгородцев весьма показательно.
   Также совершенно неясно, с чего это варяги вздумали собирать дань с этих племён? Ни о каком внезапном возникновении «варяжского государства», таким образом заявившего о своих претензиях, ни о каком широкомасштабном завоевании ничего в летописи не говорится. Летописец-редактор пытается создать впечатление, что так испокон веков повелось. Мол, некогда, неизвестно откуда, вдруг явились варяги и сразу обложили всех данью. Так что вы, господа новгородцы и прочие, не ерепеньтесь, а платите князьям дань, потому что так всегда было…
   Ах, да! Есть указание, откуда взялись варяги – из заморья. Указание, однако, весьма неопределённое. Морем в Древней Руси называли и большие озёра, и это словоупотребление сохранилось и поныне. Помните: «Славное море, священный Байкал…»? Морем называли славяне и Ладожское озеро, и даже Ильмень – Словенское море. Может, варяги всего-то Ильмень и переплыли? 
   Кстати, из Балтики приплыть прямо в Новгород нельзя – мешают пороги на Волхове. Обнести посуху на расстояние несколько километров драккар в 25 – 30 тонн весом силами его команды (50 – 60 человек) практически невозможно. Перекатить на катках? Но надо ещё те катки приготовить, а главное – проложить годную дорогу для них! И в любом случае надо снимать мачту, вёсла, руль, выгружать весь груз, да ещё необходимый для морского плавания балласт (тонну камней или свинцовых грузов). А потом всё это ставить и накладывать… А энтузиасты-туземцы с умилением и восторгом приходят на помощь явившимся за данью варягам… Или всё-таки не приходят, а пускают в них стрелы из засады и по ночам поджигают вытащенные на берег суда? 
   Но, даже допустив, что варяги пришли с Балтики, «из-за моря» вовсе не обязательно означает Скандинавию. Это значит лишь, что к варягам плавали морем. Т. е., они могли быть и с побережья славянского Поморья (немецкое «Померания»), и с Курляндского полуострова, и даже из Рижского залива. Делать из столь скудной информации однозначный вывод о приходе варягов из Швеции или Норвегии, право, несерьёзно.
   Более того, во всех последующих известиях о варягах они не выступают мореплавателями. Как уже сказано, они поставляли русским князьям наёмное пешее войско. В связи с этим отметим, что все деяния норманнов происходили на морских побережьях, и норманны не любили удаляться от моря. Появление норманнов-викингов в Ростове, Смоленске или на Белоозере следует отнести только к богатому воображению фанатичных норманистов. Отсюда вытекает, что варяги русских летописей отнюдь не тождественны норманнам.
   Как ни грустно, приходиться признать, что и «установочная» фраза о варягах не содержит ничего определённого и ничего достоверного. Единственное, что можно из неё извлечь, это сам факт существования неких варягов, имевших какое-то отношение к делам в северо-западной Руси. В сущности, вся запись от 859 г., с критической точки зрения, – пустышка.

Изгнание варягов.

   К предыдущей записи примыкает по сути, но отнесено к 862 г. следующее примечательно безличное предложение: «Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами в себе володеть». О ком речь? Видимо, имеются в виду перечисленные выше племена. Тут сомнительность предыдущего известия возводится в квадрат. Только что все эти народы покорно позволили варягам обложить себя данью. Но не прошло и трёх лет, как они дружно восстали и выгнали пришельцев. И это изгнание произошло на всей упомянутой обширной территории. Кто организовал это восстание? Кто руководил им столь успешно? Как удалось объединить усилия разноязыких, разрозненно живущих племён, не имевших общего управления, да ещё синхронизировать их выступление? Откуда взялись необходимые силы, если пару лет назад их не было, как не было, судя по тексту, и никакого сопротивления пришельцам? Ответов на эти вопросы в тексте нет, и найти их, не выходя в область фантазий, нельзя. Мы видим, что данное сообщение, будучи буквально понятым и сопоставленным с предыдущим, описывает исторически невероятную ситуацию.
   Сходно, но чуть подробнее, сообщает об изгнании варягов новгородский летописец: «…давали дань варягам от мужа по зимней белке, а которые (варяги) жили среди них, совершали насилия над словенами, кри­вичами, мерей и чудью. И восстали словене, кривичи, меря и чудь против варягов и изгнали их за море.». Но поставленные выше вопросы остаются.
   Есть только одна возможность, допускающая, что за всем этим стоит некая реальность. Следует резко сократить заявленный масштаб событий и предположить, что речь идёт о каком-то локальном эпизоде, подробности которого были неизвестны Сильвестру. Последнее естественно, если учесть удалённость оного писателя от описываемых событий во времени и в пространстве и отсутствие у него подробных письменных источников.
   А такие источники в XI веке были, хотя и остались неизвестными киевскому летописцу. В частности, это летопись первого новгородского епископа Якима (Иоакима) (в Новгороде в 991 – 1030 г.г.). Отрывок из поздней копии этой летописи стал известен Татищеву и был переписан им, прежде чем оригинал был утрачен за смертью хранителя. Следует резко отмести подозрения о том, что этот отрывок был сочинён первым русским историком. О личности Татищева достаточно свидетельствует то, что, будучи обвинён клеветниками в лихоимстве (в эпоху, когда  взяточничество и казнокрадство процветали), он сам потребовал судебного разбирательства, и был полностью оправдан суровым петровским судом. Но наши историки-классики игнорировали находку Татищева, ссылаясь на то, что это поздний список, подвергшийся сильному редактированию (хотя тем же недостатком страдают и рукописи основной версии). На самом деле, они избегали рассматривать летопись Якима по существу, боясь обрушить еле держащееся чучело норманнской теории. Список Татищева действительно был переписан с летописи Якима довольно поздно, но в интересующей нас части о варягах он восходит к безусловно древним и достоверным источникам. Позднейшая правка здесь минимальна. Приведу соответствующую цитату по тексту Татищева (я ограничился минимальной правкой грамматических форм и синтаксиса).
   «По смерти Владимира и матери его Адвинды, княжили сыновья его и внуки до Буривоя, иже девятый был по Владимире. Имена же сих осьми неведомы, ни дела их, разве в песнях древних воспоминают. Буривой, имея тяжкую войну с варягами, много побеждал их и обладал всею Бярмиею до Кумени. После же, при оной реке побежден был, всех своих воев погубил, и едва сам спасся, идя во град Бярмы, иже на острове сей крепко устроенный, где же князи подвластные пребывали. И там, пребывая, умер. Варяги же, абие пришедши, град Великий и прочие овладели, и дань тяжкую возложили на словен, русь (!) и чудь. Люди же терпя тугу великую от варяг, послали к Буривою, и испросили у него сына Гостомысла, да княжит во Великом граде. И когда Гостомысл принял власть, абие варягов бывших овых избил, овых изгнал, и дань варягам отрек, и, шедши на них, победил. И град во имя старейшего сына своего Выбора при море построил, учинил с варягами мир, и бысть тишина по всей земле.»
   Этому тексту свойственны  следующие примечательные черты.
1) Здесь мы имеем развёрнутый и последовательный рассказ, опирающийся на достаточную информацию, в отличие от текста Сильвестра, скупо передающего смутные слухи.
2) Текст не содержит никаких противоречий, исторических анахронизмов, невероятностей и легендарно-мифологической примеси (чудес, вмешательства богов и проч.).
3) Стиль изложения не содержит заметных следов более позднего редактора.
4) В отличие от безличного текста Сильвестра, здесь мы находим имена конкретных личностей, их деяния и взаимоотношения. Приводимые имена нельзя голословно объявлять вымышленными.
5) Также мы находим конкретные географические указания, термины топонимики, хотя отождествление их на современной карте требует дополнительного исследования.
6) Изложенные события вполне вероятны, расположены в естественной последовательности, соответствуют историческим реальностям эпохи и географическим данным.
7) Пространственные границы событий не столь широки и расплывчаты, как у Сильвестра. События сосредоточены вокруг Великого града – предшественника Великого Новгорода. Из рассмотрения изъяты обширная область кривичей, удалённые земли мерян и вепсов, видимо, и часть земель чуди. Т. о., и временное господство варягов, и восстание против них касаются, в сущности, одного города с пригородами. Впрочем, размах описанных военных действий, естественно, выходит за пределы пригородной области.
8) Нет речи о каком-то объединении или интернациональном восстании разноязыких и разрозненных народов. Население рассматриваемой области этнически славяно-русское, с прибавлением чудского элемента, прижившегося в городе и оставшегося в соседних пригородных селениях.
9) Упомянутая дань (явно не «по белке с дыма»), не была давней и традиционной, а была просто обычным ограблением побеждённых. Когда терпение оных иссякло, они нашли способ исправить положение, на чём и кончилось их «данничество».
   Из всего сказанного следует важный вывод. Автор этого рассказа (Яким) не только жил в местности, где происходили описываемые события, и не только был на 100 лет ближе к этим событиям во времени, но и основывался на источниках, ещё более древних и близких к событиям IX века (возможно, и письменных). По признакам древности, подробности и достоверности следует решительно предпочесть рассказ Якима изложению Сильвестра.
   Ещё важнее та общая картина, которая изображена Якимом. Северо-западные славяне отнюдь не были робкими и покорными, готовыми платить дань любым «находникам». Не были они и дремучими лесовиками, недотёпами, не способными к самоуправлению. Города и князей они имели и до варягов. Из возникшей неприятной ситуации они быстро нашли верный выход и удачно разрешили спор в свою пользу. Последующее становление и укрепление новгородской государственности при Гостомысле – вполне самобытное, и происходит отнюдь не от варягов.
   Вот почему норманисты старательно игнорировали сообщение Якима – Татищева. Оно полностью уничтожает основной тезис Шлецера – Байера и их эпигонов: неспособность славян к самоуправлению и норманнское происхождение русского государства. Недостаточная осведомлённость Сильвестра и неясность его изложения позволяли норманистам вдоволь фантазировать. Потому Лаврентьевская летопись со вставкой Сильвестра и была объявлена ими непререкаемой истиной, не подлежащей критике.
   Что же касается самого изгнания варягов, то сообщение Якима вполне достаточно объясняет его. На помощь жителям Великого града пришёл Гостомысл с дружиной, к нему присоединились восставшие горожане и селяне, и варяги отступили, на чём и кончилась «дань». Читатель, знакомый с летописью, несомненно вспомнит, что подобная ситуация возникла в Новгороде при Ярославе, когда новгородцы перебили распоясавшихся варягов из наёмной княжеской дружины.

И встал род на род… 

   Знаменитая поэтически-драматичная картина Рериха была вызвана следующим абзацем «вставки»: «И не было в них правды, и встал род на род, и была в них усобица, и воевать начали сами на себя. И решили сами в себе: „Поищем себе князя, иже бы володел нами и судил по праву"».
   И здесь опять – безличные предложения, неизвестно к кому относящиеся. Приходится думать, что имеются в виду всё те же, однажды перечисленные племена. И вот имеем странную ситуацию: только что эти племена сообразили объединиться, совместно изгнали варягов и тут же перессорились, вплоть до междоусобной войны. Из-за чего же? 
   Страна была населена не густо, места всем хватало. Охотничьи и рыболовные угодья были издавна поделены по соглашению, а если возникала потребность в их переделе, то для того были определённые правила, как раз во избежание военной распри. При родовом строе, который тогда господствовал на сей территории, хозяйство было почти натуральным, экономических причин для жестокой вражды не было. Не сложился ещё военно-феодальный класс, для которого война была обычным способом обогащения. Фанатичная нетерпимость мировых религий к инаковерующим ещё не затронула эти земли. Могла иметь место кровная месть, но для её завершения и прекращения тоже существовали веками установленные обычаи. Да и не могла кровная месть охватить сразу все эти племена. Наконец, при обширности страны и отсутствии дорог, просто невозможно было вести в быстром темпе широкомасштабные войны столь сильного напряжения, что они сразу стали бы для всех нестерпимыми (а всё это Сильвестр укладывает в один год!).
   И вдруг, все эти люто враждующие народы не только сразу и дружно замиряются, но ещё и приходят к общему решению. Войны продолжаются, но где-то на нейтральной территории собирается наспех выбранный Совет федерации – депутаты от словен, кривичей, чуди, мери и проч., идёт плодотворная дискуссия на нескольких языках и принято (единогласно!): «Поищем себе князя». Да ещё и на кандидатуре все сошлись! Ситуация до смешного неправдоподобная.
   Явная цель сего абзаца – утвердить необходимость княжеской власти. Уже замечено историками, что зачин его имеет параллели в византийских хронографах и Ветхом завете, относящиеся совсем к другому времени и месту. Сильвестр просто не знал толком, как всё было, и присочинил причину поисков князя в подражание известному литературному образцу. Обращаясь же к рассказу Якима, мы видим совершенно противоположную картину: благополучное княжение Гостомысла «и бысть тишина по всей земле». Далее Яким сообщает: «Сей Гостомысл был муж елико храбр, столико мудр, всем соседям своим страшный, а людям его любим, расправы ради и правосудия. Сего ради, все окольные чтили его, и дары и дани давали, покупая мир от него. Многие же князи от далеких стран приходили морем и землею послушать мудрости, и видеть суд его, и просить совета и учения его, яко тем прославился всюду».
   Это подтверждает и «Сказание о Словене и Русе» (ПСРЛ, т. 33): «Земля же Русская тогда свергла с себя ризы сетованные и паки облеклася в порфиру и виссон. И к тому уже не вдовствуя, ниже сетуя, но паки по сем же и детей расплодя, и на многие лета опочивая, пребывши с премудрым Гостомыслом». Заметим, что Гостомысл упоминается и в других источниках (в т. ч., иностранных) и отнюдь не является вымышленным лицом или мифологическим героем. Княжение Гостомысла, видимо, было долгим и ориентировочно приходится на середину IX в. Некоторые авторы, неохотно признавая его существование, пытаются его «разжаловать», называя «посадником», хотя во всех текстах он определённо назван князем. Но этим авторам норманистами велено утверждать, что никаких князей на Руси до Рюрика, конечно же, не было.
   Мы видим, что весь цитированный абзац «вставки» совершенно не соответствует историческим реалиям и социальной психологии эпохи, и опровергается другими свидетельствами. Никакой достоверной информации он не содержит и является лишь примером неудачного сочинительства, создающего совершенно превратную картину событий. Бессмысленно рассматривать его варианты и толкования, а тем более делать из этого некие выводы.

Кто, кого, куда и за кем посылал? 

   Далее Сильвестр опять безлично пишет: «И пошли за море к варягам, к руси. (Сице бо звались те варяги – русь, яко те другие зовутся свеи, другие же урмане, англяне, другие – готы, тако и си.) Рекли русь, чудь, словене, и кривичи, и вси: „Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Да пойдите княжить и володеть нами". И избрались 3 брата с родами своими, и пояша по себе всю русь, и пришли. Старейший Рюрик сел в Новегороде, а другой Синеус – на Белеозере, а третий в Изборске  – Трувор. (И от тех варяг прозвалась Русская земля, новгородцы. Те суть люди новгородцы – от рода варяжского, прежде бо были словене)». Здесь я намеренно сохранил архаизм первоисточника и избегал сомнительных переводов-толкований некоторых мест. В скобках выделены отчётливо видные комментарии Сильвестра, о которых сразу скажем, что они соответствуют представлениям редактора, жившего в начале XII в., и живых варягов не видевшего.
   Мы уже сказали о неопределённости «заморья». У сухопутного писателя-киевлянина «заморье» соответствует сказочному «тридевятому царству» и названо за отсутствием точных указаний места. Добавим, что и глаголы использованы сухопутные: пошли, пришли. Из повести Якима видно, во-первых, что варяги жили по соседству с Великим градом. Во-вторых, войны Буривоя с ними явно сухопутные. Буривой укрывается от варягов на острове. Если бы варяги были норманны, приплывшие на своих драккарах, то спасаться от них на острове также неуместно, как египтянину с берегов Нила спасаться от налетевших бедуинов в песках Сахары. Из тех же соображений мы отклоняем финское происхождение варягов по Татищеву – тогда выйдет, что Буривой укрывался от варягов-финнов в самой Финляндии, где Татищев помещает Бярмы.
   Теперь рассмотрим отношения терминов «варяги» и «русь». Из комментария видно, что для Сильвестра «варяги» – не  этнический термин, не народ. Это – сословие, профессия, распространённая среди нескольких народов. Сам термин «варяги» пришёл к западным европейцам из Византии после 1-го крестового похода. Так в конце XI в. называлась наёмная личная охрана императора (;;;;;;;;;). Но в Византию и название, и сами варяги пришли из Руси. Это произошло в конце Х века, когда Владимир «сплавил» в Царьград нанятых варягов, ставших ему неудобными. Позднее в эту охрану стали вступать выходцы из Англии и Скандинавии. Эти-то варяги и были понаслышке известны Сильвестру. Отсюда и происхождение его комментария, где разношерстные византийские варяги смешаны с русскими. Происхождение этого слова из русского языка вполне разъяснено у Даля: «Варяга – провор, бойкий, расторопный человек. Варять – упреждать, опереживать, предварять, предостерегать, оберегать. Варяти – беречь, стеречь». Можно простить незнание этого Карамзину, жившему ранее Даля, но это незнание весьма странно для историков 2-й половины XIX в., которые поленились или не захотели полистать Толковый словарь русского языка. Впрочем, они были озабочены поиском варягов в Скандинавии! 
   Отсюда просматривается истинная цель приглашения варягов. Варяги просто нанимались как вооружённая сила. Вместо того, чтобы непроизводительно утруждать себя охраной своих пределов, предки новгородцев поручали это профессионалам на взаимно выгодных условиях. Этим часть варягов «приручалась» и использовалась против «диких» варягов, силы которых тем самым уменьшались. Нет, непросты были граждане Великого града! Под таким углом и должно рассматривать весь эпизод с призванием варягов.
   Что касается пресловутого обращения „Земля наша велика и обильна" и т. д., оно не имеет никакого значения. Оно просто повторяет начало древнеанглийского предания, проникшего на Русь с женой Владимира Мономаха – Гидой, дочерью Гарольда. Это – просто перевод речи бриттов, обращённой к вождям саксов и приводимой у древнеанглийского историка Видукинда «terra lata et spatiosa et omnium rerum copia referta» (лат.). Конечно, никакой стенограммы переговоров с варягами не велось, и невозможно думать, что речи послов были точно запомнены и сохранялись в устном предании 250 лет. Да и не такими умилительно-просительными словами велись переговоры. Всё это обращение сочинено Сильвестром, так что не стоит и обсуждать, можно ли переводить «наряд» как «порядок», и был ли тогда на Руси порядок.
   Во втором комментарии Сильвестр запутался и запутал тех историков, которые сами этого хотели. Мы избежим путаницы, если поймём, что приглашали русских варягов, т. е., наёмных воинов из соседних славянских земель. С ними и пришло распространение названия «Русская земля» на приильменские земли. Невозможно производить новгородцев от пришлых варягов генетически, ибо из текста ясно, что они жили и до варягов, но носили племенное название «словене». Не было и никакого изменения языка – новгородцы всегда говорили по-русски.
   Ещё более в этом абзаце путаницы с понятием «русь». Вначале некие многонациональные послы идут к руси. В следующем предложении русь включена в число послов, которые неведомо к кому обращаются. Переводчики тут опять поправляют «вси» на «весь» (вепсов), что вполне возможно. Вторая поправка переводчиков состоит в замене начала предложения: «Рекли руси чудь, словене и пр.». Это согласно с первым предложением, но тогда во главе послов оказывается чудь, что выглядит неестественно. Если же читать, как написано, и понимать, что русь и прочие обращаются к варягам, то варяги тогда – не русь, вопреки объявленному. Вообще, вся эта фраза, воспринятая буквально, производит комическое впечатление. Все перечисленные племена скопом идут в дальнюю страну и хором обращаются к варягам, собравшимся по этому поводу в одном месте, вызывая самозванцев. Далее о братьях-варягах сказано: «пояша по себе всю русь». Древнерусское «ять» примерно означало современное «взять». Если этот оборот толковать так, что братья взяли с собой всю русь, то это противоречит более конкретному и не столь всеобъемлющему указанию, что они пришли с родами своими. Неужто вся русь состояла из трёх родов? И неужто вся русь переселилась в Новгород, никого не оставив на прежнем месте? Другие комментаторы толкуют, что братья-варяги взяли под себя всю русь. Но они же и сами – русь, как только что было сказано. Русь подчинила себе русь? Опять абсурд. Я не вижу разумного объяснения этого оборота, как и отмеченного выше противоречия. Возможно, Сильвестр от переутомления выражался невнятно и неточно. Возможно, это – ошибки переписчика при копировании неразборчивого текста. В любом случае эти выражения не могут быть использовано для каких-то умозаключений. 
   Впрочем, одно заключение можно сделать с достаточным основанием. Сильвестр определённо подчёркивает, что варяги Рюрика – не шведы, не англичане и не принадлежат к другим известным ему балтийским народам. От этого положения он нигде не отступает и не даёт никаких оснований считать его (или Нестора) «первым норманистам», как пытались утверждать некоторые «классики». Увы, до сих пор по страницам энциклопедий и учебников продолжают гулять «шведский конунг» Рюрик и «норвежский воевода» Олег. 

Гостомысл, Рюрик и другие.

   Теперь, чтобы отдохнуть от логики и научности, нарисуем живописную картину. В своём доме, на берегу фиорда (или шхеры), пирует с роднёй и дружиной «шведский конунг» Рюрик. Прибежавший с моря раб докладывает ему, что приплыли некие чужеземцы, вроде как с посольством, и хотят говорить с конунгом. Послов зовут в дом, усаживают по чину за стол, наливают им, угощают. Но вот перешли к делу. Посольский переводчик на русско-шведском жаргоне излагает, что вот-де слыхали они, будто конунг ныне не у дел, и не хочет ли он за приличное вознаграждение покняжить на Руси?
   Конунг, первым делом, начинает расспрашивать, где это – Русь и как туда добраться. Тут выясняется, что путь не близкий; на реках (на Неве и Волхове) – пороги; море, озёра и реки в тех краях замерзают, чуть ли не на полгода. Тут лица викингов становятся кислыми – они привыкли плавать по незамерзающим морям. Дальше – больше. Выясняется, что климат на Руси – морозный, полгода длится зима, лежит снег. Это явно не южная Швеция, где круглый год – зелёная трава, а весной цветут яблони и вишни. Оказывается, не так уж и «обильна» страна послов, как они поначалу расхвастались. Почвы – плохие, лесные и болотистые, урожаи – скудные. Объясняться с местными жителями викингам будет трудно, потому что на весь Новгород найдётся едва 3 – 4 переводчика, которые кое-как гуторят по-шведски. А послы ещё намекают, что надо будет послать отряды в какой-то Изборск, да ещё и на Белое озеро. Воевода конунга недовольно хмыкает и крутит головой. Тут Рюрик, малость подумав, напрямик спрашивает: «Сколько?». Послы жмутся, переглядываются, наконец, старший говорит: «Триста гривен в год!».
   Цифра эта – не художественный вымысел. Именно столько, по арбитражу Олега, платили новгородцы варягам в X – XI в.в. ради спокойствия на границах. Много ли это?  Именно столько – 300 гривен – Владимир в разовом порядке раздавал в Киеве убогим. Деньги, мягко говоря, небольшие.
   Но вернёмся за стол переговоров. Идёт сравнение валютных курсов, тут оказывается, что с золотом у новгородцев – напряжёнка, большую часть дани они хотят платить мехами. Наконец, выяснен эквивалент предложенного жалованья в твёрдой валюте. Рюрик морщится, жуёт усы, говорит: «Ну, ладно, это – мне. А братьям моим, воеводе, кормчим, дружине?». «Это – на всех!» отвечают прижимистые новгородцы. «На всех? – восклицает несдержанный Трувор – Да я за один поход к берегам Франции впятеро больше добуду!». Все точки поставлены, послам наливают по последней и вежливо (или невежливо) дают понять, что у них в Швеции, да и в Дании, дураков нет.
   Я думаю, вполне ясно, что «шведский конунг» Рюрик не пошёл бы княжить в Новгород. Норманны предпочитали плавать по незамерзающим морям, собирать добычу на берегах Прекрасной Франции или благодатного Средиземного моря. Для них восточная Прибалтика была неуютным и бедным углом, где и пограбить-то толком нечего. До Новгорода им было дольше и гораздо сложнее добираться, чем до виноградной Гаскони. Да и новгородцам незачем было отправлять послов в далёкую малоизвестную Швецию, где они никого не знали, где и говорят-то не по-людски. Приглашаемый князь должен был говорить на славянском языке, придерживаться сходных обычаев и верований, знать условия страны, куда его приглашают, и считать их приемлемыми. И уж конечно, не самозванца искали, не наугад выбирали, а обращались к известному человеку, о котором имели положительные отзывы. Вдобавок, ещё желательно было, чтобы его приглашение принесло Великому городу некие выгоды. Из этих соображений и должна была всплыть кандидатура Рюрика. Откуда он взялся, Сильвестр не знал. Но об этом нам подробно рассказывает Яким.
   «Гостомысл имел четыре сына и три дочери. Сыновья его ово на войнах убиты, ово в дому умерши, и не осталось ни единого ему сына. А дочери выданы были соседним князьям в жены. И была Гостомыслу и людям о сем печаль тяжка. И пошёл Гостомысл в Колмогард вопросить богов о наследии. И, взошедши на высокое, принес жертвы многие и вещунов одарил. Вещуны же отвечали ему, яко боги обещают дать ему наследие от ложа его. Но Гостомысл не взял сему веры, ибо стар был, и жены его не рожали. И послал паки в Зимеголы, к вещунам вопросить. И те рекли, яко иметь наследование от своих ему. Он же и сему веры не взял, пребывая в печали.
   Единожды спящу ему о полудни, и видел сон, яко из чрева средней дочери его, Умилы, произросло древо великое, плодовитое и покрыло весь град Великий, от плодов же его насыщалися люди всей земли. Восстав же от сна, призвал вещунов, да изложат ему сон сей. Они же рекли: «От сына её иметь наследование ему, и земля одарится княжением его». И все радовалися о сем, еже не иметь наследование сыну большей дочери, зане негож был. Гос­томысл же, видя конец живота своего, созвал всех старейшин земли от словен, руси, чуди, веси, мери, кривич и дрегович, явил им сновидение и послал избраннейших в варяги просить князя.
   И пришли по смерти Гостомысла Рюрик со двумя братьями и родами их.».
   Яким, безусловно, владеет фактическим материалом. Рассказ его внятен и последователен. Единственный художественный элемент здесь – сон Гостомысла. Можно гадать, видел ли его озабоченный старец, или придумал для убеждения сограждан, или это вставка позднейшего писателя, но это не важно. Выбор Рюрика удовлетворял тем критериям, которые мы выше сформулировали, и потому был одобрен горожанами. Какую-то роль в предвыборной агитации, видимо, сыграли неоднократно упоминаемые вещуны, которые, надо полагать правильно понимали обстоятельства. Заметим, что в эпоху Гостомысла наследственное княжение у славян ещё не утвердилось. Князей выбирали и приглашали, учитывая их возможности, личные и деловые качества.
   Автор «Сказания о Словене и Русе» подтверждает, что выбор Рюрика сделан по желанию Гостомысла. Видимо, у него был тот же источник информации, что и у Якима. Но здесь этот текст менее подробен и подвергся сильной правке в витиеватом верноподданническом стиле, вероятно, в эпоху абсолютизма «Рюриковичей». У первоавтора «Сказания» был ещё какой-то источник, из которого и в основную версию проникли Синеус и Трувор. Эти имена, на самом деле, есть записанные кириллицей со слуха стандартные скандинавские термины, означавшие «с родом и дружиной». Информатор летописца произнёс эти слова по-шведски после упоминания о братьях Рюрика, а летописец, не знавший шведского, принял их за имена братьев и так записал. Реально, это могло произойти не ранее, чем в окружении летописца оказались люди, говорящие по-шведски. Такие люди, скорее всего, были из окружения Ингигерды Шведской, жены Ярослава. Когда Ярослав перебрался из Новгорода в Киев, предание о Рюрике вместе с «Синеусом и Трувором» последовало за ним. Но братья Рюрика, видимо, существовали. Яким упоминает их, но не делает ошибки с именами – он писал до появления шведов при дворе Ярослава.
   Итак, братья Рюрика разошлись в Изборск и Белоозеро. Сам же Рюрик сел в Ладоге (это было известно уже Татищеву). Поэтому в цитате из Сильвестра я выделил Новгород курсивом. Новгород в издания Лаврентьевской летописи вошёл от Карамзина, который опирался на пометку неизвестного читателя на полях поздней Троицкой летописи, вскоре сгоревшей. Это размещение варягов отвечает поставленной им задаче – охране рубежей Новгородчины с севера, запада и востока.
   Почему осталось без прикрытия южное направление? Да потому, что юг был для новгородцев глубоким тылом. Они распространялись на север с юга, точнее, с юго-запада. Экономическая экспансия Новгорода (более всего, ради добычи мехов) направлялась на северо-восток. В тылу у них оставались родственные славянские племена, не представлявшие угрозы. Оттуда же, с юго-запада пришли и варяги. По «Сказанию» Гостомысл посылает за Рюриком «в Прусскую землю». Я подозреваю, что поздний редактор просто заменил «Русскую» на «Прусскую». Этот же редактор, видимо, для вящего превознесения «Рюриковичей», сочинил Рюрику родословную от «рода кесаря Августа». Но даже если оставить «Прусскую», это, опять-таки, к юго-западу от Новгорода.
   Итак, рассказ Сильвестра о призвании Рюрика, за вычетом комментариев и сочинённого обращения послов, даёт крайне мало. Это – лишь «экстракт» устного предания, которое после многих пересказов едва сохранилось в весьма сжатом и неточном виде. За достоверное можно принять только сам факт приглашения Рюрика, его приход и наличие у него двух братьев. Это подтверждают и другие, независимые от основной версии, источники. Но они содержат значительно больше информации и описывают события более правдоподобно. Поэтому, при рассмотрении вопроса о приходе Рюрика им следует отдать предпочтение. «Вставка Сильвестра» скорее показывает меру его осведомлённости, чем является  первичным и надёжным источником в этом вопросе.

Путч или переворот?

   Теперь – следующий абзац «вставки»: «По двою же лет Синеус умер, и брат его Трувор. И принял власть Рюрик.». Я намеренно сохранил архаизм начала. Эта форма встречается и в других местах летописи и не есть точное указание времени. Её современный эквивалент: «через пару лет», что может значить и полтора года, и три, а то и четыре. Далее увидим, что так оно и есть.
   Здесь странно, то, что вдруг, одновременно, умирают молодые, здоровые мужи, живущие в разных городах. Вряд ли их свалила случайная хвороба. Ни о какой эпидемии летописцы не пишут. Вероятность двух несчастных случаев одновременно, да как раз с братьями Рюрика, крайне мала. Следователь заподозрил бы здесь насильственную смерть.
   Опросим других летописцев. «Сказание» никак не проясняет смерть братьев, заканчивая это известие так: «и был Рюрик единодержавен над всею Рускою землею, державствовал лет 17.». «Единодержавен» есть перевод греческого «монарх», и вписано позднейшим редактором. Здесь указан срок княжения Рюрика, с которым согласны даты его прихода и смерти в основной версии.
   Примечательно продолжение этой записи: «Новго­родцы же, видевши Рюриково доброродство и мужественное его остроумие, пророчествовали к себе, глаголюще: «Разумейте, братья, яко непременно имеем быть под единым игом державного обладателя. От сего Рюрика и от рода его не токмо упразднится им самовластие наше, но и рабы им будем». Тогда Рюрик убил некоего храбра новгородца именем Вадима и иных многих новгородцев и советников его. Аще тогда и нечестивы были новгородцы, но по пророчеству их, паче же благоволением Божьим и доныне царствуют ими от Рюрикова семени благородное изращение.».
  Следы позднего редактора здесь явно видны в таких словах, как остроумие, иго, державный, самовластие и др. Заключительная фраза указывает, что сей редактор жил не позже последнего «Рюриковича» – Василия Шуйского. Понятно, что он обязан был восхвалять Рюрика и «Рюриковичей». Вследствие стараний этого редактора начало цитаты весьма комично. Новго­родцы видят угрозу своей свободе и самостоятельности в «доброродстве и мужественном остроумии» князя. Ясно, что эти качества приписаны Рюрику взамен совсем иных, указанных первоначально и не столь похвальных. Это тем более очевидно из дальнейшего текста. «Доброродство и мужественное остроумие» Рюрика выразилось в убийстве Вадима «и иных многих новгородцев». Но должно поблагодарить этого редактора, оставившего в панегирике Рюрику ценное свидетельство о факте. Средневековые редакторы других летописей, писавшие в эпоху усиления власти «Рюриковичей», дошедшей до абсолютной монархии Ивана IV, имели меньше смелости (или хитрости). Сведения о том, что княжение Рюрика протекало не столь идиллически, как надлежало его описывать, не были допущены в последующие списки.
   Свидетельства первоавтора Сказания усиливают подозрения в неестественной смерти братьев Рюрика. Военным людям давно известно, что войска, не имеющие боевой задачи, не занятые плотно службой или работами, деморализуются. Быстрее это происходит в подразделениях, удалённых от высшего начальства. Именно это, видимо, и случилось в Изборске и Белоозере. При отсутствии внешней угрозы, не имея на мирное время устава и дисциплины, без надзора князя и воеводы, варяги в сих городках быстро «расслабились». Возникла типичная ситуация: группа молодых, здоровых холостяков, не обременённых трудами и заботами, по положению своему оказалась господствующей силой в городке. Варяги начали бражничать, обирать горожан, чинить насилия над женщинами. Братья Рюрика, видимо, не уступали своим подчинённым. Вспыхнуло возмущение, и пришельцы были перебиты.
   Мы уже говорили, что именно такая ситуация повела к избиению варягов при Ярославе. То же самое привело к их изгнанию при Гостомысле. Заметим, что варягов Рюрика было не так уж много. Три рода могут мобилизовать от силы три десятка боеспособных парней. Сколько-то варягов, возможно, было нанято дополнительно, но не много, уже из-за скудного финансирования. Если всего Рюрик имел около сотни дружинников, отряды в Изборске и Белоозере не могли превышать 20 – 30 человек. Так что сотня озлившихся мужиков вполне могла расправиться с рассредоточенными, утратившими бдительность и застигнутыми врасплох озорниками.
   Прямого доказательства такого развития событий мы не найдём. Очень постарались позднейшие переписчики изъять саму мысль о возможности успешного восстания против власти. Но другого правдоподобного объяснения преждевременной и одновременной смерти братьев Рюрика нет. С учётом нашего предположения, вернёмся к эпизоду «Сказания». Возможно, в Новгороде варяги вели себя не столь нагло. Начальство было рядом, город был многолюден, горожане помнили о предыдущем изгнании варягов и держались потвёрже. Но поводы для недовольства копились. Самого Рюрика, видно, не устраивало положение наёмного смотрителя Ладожской крепости. Да и жалованье, отпускаемое новгородцами, казалось ему маловатым. Привыкший к военному образу правления, он всё более прибегал к нему, не ограничивался данью оговоренного размера (так же вёл себя Игорь у древлян). Дошедшие слухи об избиении варягов в Изборске и Белоозере, всколыхнули Новгород. Можем лишь гадать, было ли собрано вече, и что оно решило. Но восстание произошло, во главе его встал Вадим. Однако, в Новгороде оставались и сторонники Рюрика, поспешившие известить его и обещавшие поддержку. Рюрик нагрянул в город с дружиной и при помощи местных союзников истребил вождей возмущения и других противоставших ему горожан.   
   Уточнить течение событий помогает Яким. Из его повести рассказ о Вадиме, видимо, изъят и в список Татищева не попал. Минуя этот момент, читаем далее: «Рюрик по смерти братии обладал всею землею, не имея ни с кем войны. В четвертое лето княжения его переселился от Старого в Новый град Великий ко Ильменю, прилежа о расправе земли и правосудии, яко и дед его.». Итак, третий год Рюрика пришёлся на противоборство с Новгородом. Сильвестр об этом не знает или умалчивает. Спор решился в пользу Рюрика использованием военной силы. Произошёл переворот: Рюрик из князя договорного, нанятого, превратился в князя-правителя, который сам себе закон (этакий Ельцин IX века).

Ещё о Рюрике и варягах. 

   Далее Сильвестр пишет: «И раздавал мужам своим грады: тому Полоцк, тому Ростов, другому Белоозеро. (И по тем городам суть находники варяги, а первые населенцы в Новгороде – словене, в Полоцке – кривичи, в Ро­стове – меря, в Белоозере – весь, в Муроме – мурома. И теми всеми владел Рюрик)». Скобками выделен комментарий Сильвестра, что видно из упоминания Мурома, которого в IX в. не было, да и племя мурома тогда новгородцы не знали. Полоцк и Ростов – действительно древние города, они упоминаются уже в русско-византийских договорах начала Х в.
   Сходно пишет и Яким: «И дабы всюду расправа и суд не оскудел, посажал по всем градам князей от варягов и славян. Сам же проименовался князь великий, еже греческий архикратор или василевс, а оные князи подручные. По смерти же отца своего обладал варягами, имея дань от них. Имел Рюрик несколько жен, но паче всех любил Ефанду, дочерь кня­зя урманского, и когда та родила сына Ингоря, дал ей обещанный при море град с Ижорою в вено.» (Ефанда – грецизированная запись западнославянского имени Ванда).
   Начала этих цитат сходны. Сильвестр перечисляет города, которых Яким не называет, но последний приводит подробности, неизвестные Сильвестру. Вывод из обоих сообщений таков: утвердившись в Новгороде, Рюрик подчинил себе и обложил данью его пригороды, ранее имевшие, видимо, широкое самоуправление. Изменился порядок управления землёй. Власть в градах и весях перешла к наместникам князя. Конечно, сии наместники и их наёмные отряды желали получше «прокормиться» с отведённых им земель. Да и сам Рюрик, видимо, наложил тяжёлую руку на городские доходы – ведь власть, обычно, нужна властителю, как средство обогащения. Впрочем, позволительно усомниться в распространении власти Рюрика на далёкие от Новгорода и населёнными иными племенами Полоцк и Ростов. Скорее, как и в других подобных случаях, мы имеем здесь заявку на право «Рюриковичей» XII в. владеть этими городами.
   По Якиму Рюрик – сын варяжского князя. Ранее же Яким сообщал, что дочери Гостомысла были выданы за соседних князей. Отсюда видно, что варяги были соседи ильменских словен. Но вряд ли можно считать соседями Новгорода шведов. Это опять показывает, что норманисты ищут варягов не там. Примечательно, что по смерти отца Рюрик стал князем и у варягов. Это означало, во-первых, расширение пределов княжества, и, во-вторых, подчинение, по крайней мере, части варягов Новгороду. Подчеркнём, что с этого момента варяги платили дань Новгороду, а не Новгород варягам, как полагали иные авторы XIX в., писавшие о «варяжском гарнизоне» в Новгороде (прямо, оккупационные войска!). Кстати, и самые рьяные норманисты не решаются утверждать, будто шведы платили дань Новгороду, либо Швеция входила в Новгородское княжество Рюрика.
   Последний абзац «вставки Сильвестра», относящийся к Рюрику, не даёт почти ничего фактического. Большую часть его составляет комментарий. После этого упоминания Рюрик практически исчезает из летописания, являясь лишь на миг в 879 г, чтобы тут же умереть.

Об Аскольде и Дире, которые никогда не княжили вместе.

   Сильвестр предполагал сохранить текст Нестора о походе Руси на Царьград, и ему надо было привязать к этому тексту свою вставку о Рюрике. Вот как он это сделал: «И было у него 2 мужа, не племени его, но боярина. И те испросились ко Царьграду с родом своим. И пошли по Днепру, и, идучи мимо, узрели на горе градок. И спросили: „Чей се градок?". Оные же рекли: „Были три брата – Кий, Щек, Хорив, иже сделали градок сей и изгибли. И мы сидим, род их, платяще дань козарам". Асколдъ же и Дир остались в граде сем, и много варягов совокупили, и начали владеть польскою землею.». И далее Аскольду и Диру приписывается известный поход на Царьград.
   Здесь, во-первых, вводятся и мимоходом объединяются Аскольд и Дир, причём поименованы они уже в конце абзаца. Во-вторых, утверждается приоритет Новгорода над Киевом (Киев для Сильвестрова информатора – «градок»). В-третьих, говорится, что Рюрик сел в Новгороде ранее, чем Аскольд и Дир – в Киеве, и что оные были у него подручниками. Далее упоминаются вскользь Кий, Щек, Хорив, дань хазарам (для связи с предыдущими текстами), а киевляне-поляне выставлены этакими обиженными недотёпами, коими кто хочет, тот и владеет.
   Сразу скажем, что возникшее отсюда и распространившееся далее представление о совместном княжении Аскольда и Дира должно быть решительно отвергнуто. Одновременное княжение двух князей в одном городе полностью чуждо политической жизни Руси X – XII в.в. Это в апогее удельного периода изредка один город назначался двум князьям, но правил в нём только один из них, а второй лишь получал свою долю доходов. Ошибка Сильвестра произошла от дошедшего до него обрывка предания, где говорилось, что до Олега в Киеве княжили Аскольд и Дир. Это было понято в смысле совместного и одновременного княжения, что совершенно исключено.
   Что же знают об Аскольде и Дире другие летописцы? Новгородская летопись младшего извода относит поход на Царьград Кию и его братьям, а затем уже пишет: «…после тех братьев, пришли два варяга и назвались князьями; одному было имя Аскольд, а другому – Дир. И княжили в Киеве и владели полянами, и воевали с древлянами и уличами.». Рассказ о Рюрике в этой версии следует после рассказа об Аскольде и Дире, которые с ним никак не связаны.
   А вот что сообщает Яким: «Славяне, живущие по Днепру, зовомые поляне и горяне, утесняемы были от казар, иже град их Киев и прочие овладели, емлюще дани тяжки и поделиями изнуряюще. Те прислали к Рюрику передних мужей просить, да пошлет к ним сына или иного князя княжить. Он же дал им Оскольда и воев с ним отпустил. Оскольд же, пошедши, овладел Киевом, и, собрав воев, повоевал первее козар, потом пошёл в лодьях ко Царюграду, но буря разбила на море корабли его. И возвратяся, послал в Царьград ко царю.». Здесь уже видна тенденция выводить всех князей от Рюрика. Но главное, что Дира Яким не знает.
   В других списках находим разрозненные дополнительные сведения об Аскольде, где он упоминается иногда один, иногда «в упряжке» с Диром. Но нигде не упоминается один Дир. Западноевропейские источники не знают ни того, ни другого. Византийцы также не знали имени предводителя нагрянувшей на Константинополь руси. Некоторые авторы считают это достаточным, чтобы объявить Аскольда и Дира неисторическими личностями. Им, видите ли, нужен европейский сертификат, удостоверяющий историчность русских князей.
   Дира, однако, знает уже упомянутый Аль-Масуди, который пишет: «Первый из славянских царей есть царь Дира. Он имеет обширные города и многие обитаемые страны. Мусульманские купцы прибывают в столицу его государства…». Аскольда же восточные авторы не знают. 
   Не вдаваясь в дискуссию о достоверности источника, необходимо отметить, что в Велесовой книге Аскольд и Дир отделены, причём второй предшествует первому.
   История Аскольда и Дира требует отдельного исследования, и здесь этому не место. Для нашей же темы отметим, что Сильвестр знает о них крайне мало. Его сообщение составлено из смутных слухов и домыслов. Он не знает подробностей, приводимых в других источниках. Вряд ли Аскольд (и Дир, которого там не было) отпросился у Рюрика сразу в Царьград, о положении и богатстве которого в Новгороде тогда толком не знали. Не зная вождя упомянутого Нестором похода, Сильвестр приписал руководство им Аскольду и Диру, хотя любой военный человек сразу скажет, что два предводителя в одном походе – глупость, ведущая к провалу всего предприятия. Заметим, что, возможно, Сильвестру принадлежит приписанный к описанию похода рассказ о чуде. Современник и свидетель событий, патриарх Фотий, не говорит ни о чуде, ни о буре, сокрушившей русские корабли. Из его свидетельства видно, что русь, исполнив возмездие и ограбив окрестности Царьграда, благополучно удалилась.
   Этим, собственно, исчерпывается текст «вставки», не считая сообщения о смерти Рюрика.

Многозначительно «пустые» годы.

   Мы рассмотрели, в сущности, всё, что вписал Сильвестр в летопись Нестора. Но интересно и то, о чём он не пишет. Он не сообщает нам ничего за 12 «пустых» лет (867 – 879 по его хронологии).
  Он оставил Рюрика княжащим в Новгороде, имеющим полную власть и владеющим обширной землёй в 862 г. Тут бы князю и развернуться, показать себя. Но о последующей деятельности Рюрика Сильвестр умалчивает. У других авторов об этих годах мы находим столько же,  т. е., почти ничего. Освещённое ими время княжения Рюрика охватывает 5 – 6 лет. Сообщения летописцев о Рюрике кончаются утверждением его в Новгороде и назначением наместников в другие города. Во всё последующее время ни в какой княжеской деятельности Рюрик не замечен. Ничего не говорится о его сыновьях от нескольких жён. Неизвестны обстоятельства его смерти и место захоронения. А ведь летописцы весьма внимательно относятся к этому моменту. Мы знаем, что Игорь был убит и похоронен под Коростенем. Олегу приписывают 4 могилы – 2 в Киеве, в Ладоге и ещё «за морем». Точно указаны могилы Аскольда и Дира. В «Сказании о Словене и Русе» указано место погребения Гостомысла, а у Якима – место смерти Буривоя. А тут – полное молчание! Карамзину пришлось порыться в малоизвестных списках, чтобы дознаться, что Рюрик умер и был похоронен в г. Корела (на Неве). А ведь, казалось бы, летописцы должны были соревноваться в поисках подробностей о жизни, делах, смерти и наследниках «основателя династии»! 
   Надо ещё сказать, что Рюрик явился в Новгород мужем в расцвете лет. Он не мог быть слишком молод, т. к. имел взрослых младших братьев. Он не мог быть и пожилым, ибо незадолго до смерти произвёл младшего сына. А поскольку княжил он не очень долго, то и умер отнюдь не старым.
   Молчание летописцев о «пустых» годах может иметь два объяснения. Первое: княжение Рюрика было гораздо короче, и он просто не успел ничего более сделать. Второе: события второй (большей) половины его княжения были таковы, что сообщения о них оказались политически неуместны в панегирике. Впрочем, одно не исключает другого.
   Соберём вместе то, о чём многозначительно умалчивают летописцы, и то немногое, что они говорят о конце его княжения.
   1) Нестор не знал Рюрика и не включил его ни в генеалогию киевских князей, ни в хронологию.
   2) 17-летний срок княжения относительно мал, в сравнении со сроками княжения Ярослава, Владимира, Олега и других князей, умерших своей смертью и не согнанных с престола.
   3) Оценка возраста Рюрика говорит о том, что умер он не от старости и не от дряхлости.
   4) Неизвестны ни имена старших сыновей Рюрика, ни их судьба.
   5) Ни старшие сыновья, ни Игорь Рюрикович не наследовали новгородского стола.
   6) Игорь был отдан на попечение не старшим братьям, а родственнику по матери – Олегу.
   7) Рюрик умер и был похоронен вне Новгорода, в сущности, в захолустье.
   8) В Новгороде не было ни культа Рюрика, ни его могилы, ни каких-то памятных мест.
   9) Князья не давали имени Рюрик свои сыновьям, пока в летописание не была внедрена «вставка», а в Новгороде это имя так и не прижилось.
   10) В былинном эпосе Рюрик отсутствует.
   11) В дошедших до нас летописях сведения о событиях русской истории за 867 – 879 г.г. изъяты.
   Всему этому есть только одно убедительное объяснение. Княжение Рюрика отнюдь не продолжалось на той мажорно-оптимистической ноте, которой кончается рассказ о нём у Сильвестра, да и в других списках, отредактированных в XII – XVI в.в. Недовольство Рюриком в Новгороде возобновилось, и он был изгнан. Новгородцы, по их выражению, «показали ему путь». Призвание и изгнание князей было обычной политической практикой на Руси до создания централизованного государства. В Новгороде этот обычай был особо силён; он отмечается с призвания Гостомысла, и только Иван III решительно пресек его. Т. о., эта версия событий вполне укладывается в контекст исторической реальности. Допускаю, что какие-то пункты выше не вполне точно сформулированы, а другие требуют более досконального основания. Некоторые из них могут получить иные объяснения. Но принципиальным противникам предложенной версии я предлагаю объяснить все перечисленные пункты одной иной версией, согласной с историческими реалиями. Тогда возникнет возможность плодотворной дискуссии. А пока позвольте считать, что так оно и было.
   Изъятие рассказа об «отставке» Рюрика произошло в эпоху, когда князья и цари стремились задавить всякую выборность и утвердить вполне наследственный порядок передачи власти (прямо, как нынешние «единороссы»!). Летописное сообщение не только ставило под сомнение их генеалогию, но делало прецедент изгнания князя общеизвестным, и освящённым древним обычаем. Допустить такое в пишущуюся историю власти, конечно, не могли. И на протяжении пяти последующих веков переписчики и редакторы тщательно изымали упоминания об этом прецеденте из новых копий. Попробовали бы сохранить!
   Какова роль Сильвестра в утверждении легенды о Рюрике? Судя по всему, сей рассказ дошёл до него из Новгорода. Но новгородский источник плохо знал дела в Киеве. Отсюда – смешение Игоря Рюриковича с Игорем Киевским, соединение Аскольда и Дира, пренебрежительное упоминание Киева, сомнительные сведения о хазарах и т. п. Сильвестру пришлось потрудиться, чтобы вставить этот рассказ в более раннюю летопись, согласовать его как-то с хронологией Нестора и с контекстом. Думается, что источник Сильвестра был близок к княжескому двору, что было важной причиной признать его авторитетным. Вероятно, работа Сильвестра велось под присмотром митрополита и самого князя, и ему что-то было велено писать, а о чём-то умолчать. Игумен же был человек смиренный и зависимый, а монастырь его питался от княжеских щедрот…

Необходимое примечание

   Не хотелось бы направлять критику не по адресу. Некоторые авторы, следуя гипотезе Шахматова, приписывают вставку о Рюрике монаху Киево-Печерского монастыря Никону (ум. 1088). Тогда все промахи во «вставке» относятся на его счёт. Но эту гипотезу вряд ли можно принять. Прежде всего, потому, что по стилю и языку «вставка» резко отличается от более достоверно приписываемых Никону сообщений из Тьмуторокани, где Никон находился в изгнании в 1061 – 1073 г.г. Затем, следует учесть, что, как показано выше, «вставка» сделана позднее «аннотации». Тогда последнюю нельзя отнести к Нестору, который жил позднее Никона. При этом и замысел, и само исполнение «Повести временных лет» следует приписать какому-то предшественнику Никона и отнести в эпоху Ярослава. Вероятность этого a priori не исключена, но тогда роль Нестора становится гораздо менее значительной, и обозначение его авторства в списках ПВЛ выглядит необоснованным. Т. о., гипотеза о том, что автором «вставки» является Никон, осложняет и запутывает вопрос о формировании ПВЛ, ведёт к противоречиям и несоответствию с текстом. Поэтому, до выявления новых фактов и аргументов, автором «вставки» будем считать Сильвестра.

Конец цитаты.

   Итак, мы закончили рассмотрение «вставки Сильвестра». Каковы же итоги?
   Прежде всего, ещё раз напомним, что Сильвестр в этом фрагменте пишет о событиях, происшедших за 250 лет до него в области, где сам он не бывал.
   Анализ показывает, что никаких письменных источников у Сильвестра не было. Он лишь кратко изложил дошедший до него недатированный, скупой, неточный рассказ новгородского источника от информатора, вероятно, близкого к княжеской семье. Этот рассказ он дополнил своими комментариями, догадками, дополнениями, связывающими его с контекстом, и, возможно, слухами киевского происхождения. В своих личных комментариях он исходил из своего смиренно-монашеского мировоззрения, из окружающих его исторических реалий и представлений XII века, экстраполируя всё это на IX в. Вследствие указанного происхождения, в тексте выдвинут тезис о приоритете новгородского очага русской государственности перед киевским. Фрагмент написан с продиктованной отчётливой тенденцией – утвердить необходимость княжеской власти, а также «безальтернативность» и незаменимость киевского княжеского рода, происходящего «от самого Рюрика». Расположение записей Сильвестра по годам крайне сомнительно, и его даты не могут быть использованы для положительных выводов. Некоторые места текста неприемлемы с точки зрения исторических условий IX в., географических соображений, а также социальной и индивидуальной психологии. Имеются противоречия между текстом «вставки» и контекстом летописи, противоречия с другими летописными источниками, противоречия внутри самого текста. В текст не допущены сведения о второй, большей части княжения Рюрика и обстоятельствах его смерти. Фрагмент в целом мало информативен, наивен по изложению, примитивен по языку и стилю.
   Информации, которая была бы одновременно достоверной, подробной и не содержащейся в других источниках во «вставке» нет. Весь текст, пересказанный Сильвестром, не может рассматриваться как исходный пункт какого-либо построения (как и отдельные элементы его).
   Отсюда вытекает, что при изучении русской истории IX в., особенно истории Северной Руси, предпочтительней исходить из источников более подробных и более близких (в первичном варианте) к месту и времени событий. Это – летопись Якима – Татищева, Сказание о Словене и Русе, Новгородская летопись и др. Конечно, эти источники (особенно Новгородская летопись, грешащая многими ошибками) требуют столь же критического подхода, т. к. и они подверглись редактированию. Есть также возможность по крупицам выбирать сведения, не удержавшиеся в списке Лаврентия, из других списков основной версии. Эту возможность историки давно используют, но некоторые из них избегают опираться на такие сведения, потому что их нет у Лаврентия. В этой совокупности найдёт своё место и «вставка», но уже не как главный и непререкаемый источник.
   Приведённая критика не означает, однако, полного «аннулирования» труда Сильвестра. Он выполнил свой труд, исходя из имевшегося у него материала, в тех условиях, в которые был поставлен судьбой. Он правильно указал на сословный смысл термина «варяги» и на русское происхождение варягов Рюрика, так что напрасны попытки норманистов зачислить его в свои союзники. Главное, что он всё же внедрил в официальное летописание рассказ о событиях IX в. Если бы это не было сделано, летописи основной версии начинали бы рассказ о Русском государстве с Олега, т. е. на 20 лет позже. Быть может, этот рассказ был бы в чём-то вернее имеющейся версии, но ранняя история Новгорода отсутствовала бы в нём. И позднейшие историки, опираясь на рукописи основной версии, с ещё большим упорством отрицали бы все источники, содержащие более ранние сведения о Руси. Впрочем, тогда, возможно, не возникла бы и «норманнская» теория. Но в её возникновении повинен не Сильвестр, а его русско-немецкие интерпретаторы XVIII в.
   И пусть читатели, дочитавшие летопись до 1116 г. по Р.Х., помянут в молитвах покойного игумена, как он просил.



    Из книги Александра Волога "Ранняя Русь",Глава 4