В один из тёплых дней весенних,
Под Сталинградом крепко бит,
Хромал в толпе военнопленных
Артиллерист ефрейтор Шмидт.
Сияло солнце, пташки пели.
Природа набиралась сил.
И Шмидт под звонкий шум капели
Снег с грязью пополам месил.
А ведь не так давно солдата
От возбужденья била дрожь.
Ефрейтором как он, когда-то
Был сам Адольф – германский вождь!
И Шмидту с грустью вспоминались
Победы тех, прошедших лет.
Когда так весело шагалось
По русской выжженной земле.
Ну, а сегодня отчего-то
Влажны арийские глаза.
И по щеке шершавой Отто
Скатилась горькая слеза.
Он вспоминал свою деревню
Как Клару нежно обнимал…
Тут у развалин церкви древней
Им объявили всем привал.
Оправка, отдых и просушка.
Ну, и конечно, туалет.
Вдруг выбирается старушка
Из-под руин на белый свет.
Глаза, как выцветшее небо
Взгляд словно в вечность обращён
Ефрейтору краюху хлеба
Кладёт на грязную ладонь
- Все на земле под Богом ходим!
Поешь касатик, не спеши!
Всегда считали в нашем роде,
Что хлеб полезен для души.
Расстанешься с солдатской долей.
И где-то там, на склоне лет
Забудешь ты войну с неволей,
Но не забудешь этот хлеб!
От ветерка косынка сбилась
У ней над волосом седым
И вмиг старушка растворилась,
Верней, растаяла как дым!
А Шмидт, запив из медной фляжки
Кусок, что прожевать не мог,
Вдруг вспомнил на солдатской пряжке
Простую надпись «с нами Бог».
И мысль последним актом драмы
Пришла бодрящая как душ:
Пусть русские закрыли храмы,
БОГ не оставил русских душ.
И вслед другая в сильном страхе
Он от неё сойдёт с ума!
Что с немцами бог лишь на бляхе
А в душах их одна лишь тьма!
Спускался вечер сине-тусклый,
Белели пятнышки берёз.
И Отто Шмидт жевал хлеб русский.
Солёный от немецких слёз.