Сегодня писатель Апполон Семенович Медовый лег спать рано. Относительно рано; еще до полуночи. Приняв ароматную ванну с лавандовым экстрактом, он откинулся на подушки и предался воспоминаниям. Лежа в кровати, при свете ночника он думал и анализировал, как провел этот день. «День, как день, а вот вечерние часы, доподлинно, прошли не без пользы», — хмыкнул мысленно Апполон Семенович.
Вечерами сочинитель предпочитал обретаться в литературном клубе среди собратьев по перу. Вот и сегодня он сначала издали поздоровался с двумя маститыми и признанными мэтрами: Нильским-Задунайским, крепким мужчиной средних лет, и его худощавым соавтором Волковым, молодым, но ранним в вопросах лести и благоговения перед авторитетами. Затем Аполлон Семенович пожал руку главному редактору журнала «Зов природы» Нюткину, мужчине солидному, крупных форм и благочестивому семьянину, к которому изредка можно было подъезжать с предпраздничными новеллами, славящими руководство разных полезных для литераторов организаций. На этой платформе стоял Нюткин сам, вся команда его редакции и внештатных сотрудников. «Но это так, мелкий заработок на хлебушек без масла», — считал Апполон Семенович.
Обойдя всех знакомых в клубе, коих нашел в этой зале в добром здравии, Апполон Семенович не погнушался и маленьким закусочным уголком а-ля фуршет по-шведски, где он вынужденно «откушал» вместе с закусками свежие вирши поэтессы Верочки Лялиной, алчно уписывающей пирожные с кремом одно за другим. Надо сказать, что Верочка Лялина выглядела и сама как лакомый кусочек сказочного тортика, — местами круглая, местами тонкая с осиной талией. Ах, мечта! Сладкая женщина?! По-видимому, кулинария ее не портит. Поскольку время приближалось к раннему задушевному ужину, то в клубе литераторов уже подавали красненькое и беленькую, а к ним приличные холодные закуски, как то рыбные и мясные, а также пирожки с капустой и картошкой. После такого праздника желудка можно было совершенно не беспокоиться о домашней снеди для себя любимого. Опять же экономия!
Апполон Семенович, склонный к полноте по причине наследственности и время от времени посещающий тренажерный зал и теннисный корт (для очистки маминой совести), выглядел не толстым и не худым, но весьма бодрым и физически нормальным в свои-то годы, кои приближались к тридцати пяти. Убежденный холостяк сидел в нем крепко-накрепко, несмотря на намеки сослуживцев, что давно пора ему обзавестись «домашней музой». Он, как бы стесняясь, соглашался, с ироничной улыбкой кивая по три раза головой каждому коллеге: «Да-да-да, ты прав, брат. Я подумаю над своим поведением. Хи-хи». Но как только Апполон Семенович представлял рядом с собой «домашнюю музу» — женщину хорошей комплекции, в цветочно-пестром байковом халате и извечными бигуди на голове, ему сразу же становилось невыносимо дурно. «Обойдется до поры, до времени», — говорил он, успокаивая свою совесть и матушку, когда та вспоминала о затворничестве любимого сына. «Как только издам книгу о чем-нибудь вечном и красивом — пусть это будет, например, «Колизей», — я тут же женюсь. А что? Первые одиннадцать глав уже написаны. Осталось еще половина. Честное слово. Не волнуйся, дорогая мама»! — заявлял будущий мэтр и сбрасывал звонок телефона.
— Уфф, да-да, я непременно женюсь, но только не сегодня, не тридцатого декабря! Вот придет Новый Год, а уж там посмотрим, — потягиваясь в кровати, прошептал Апполон Семенович, повернулся на бок и тут же уснул.
***
Сон и реальность также как Моцарт и Сальери — две вещи несовместные, известно всем. Но…, но всегда есть исключение из правил. Пока Апполон Семенович спал, его сосед по лестничной клетке студент Дэн Морозов возился с новой «Матрицей» и в качестве вводных данных запутывал очередную порцию фотонных кубитов сна и реальности. Дело было за малым — найти какого-нибудь добровольца. Недолго думая, гениальный изобретатель воскликнул:
— С наступающим Новым Годом, господин писатель, — и направил раструб свежеиспеченной установки на стенку писателя Апполона Семеновича Медового. — А что очень символично?! Пусть почувствует дух уходящего старого года и всего былого, причем именно накануне смены эпох!
Не то, чтобы Дэн Морозов недолюбливал или не питал нежные чувства к писателям, но памятуя о толстенных томах для обязательного чтения в стенах школы, он страстно мечтал отомстить хоть одному из них «…за бесцельно прожитые годы».
Не без содрогания от возможных последствий изобретатель опустил рубильник до упора. Низко и протяжно загудел трансформатор Теслы, мигнула зеленым глазом лампочка индикатора тока, громко клацнуло реле времени. Волосы на голове гения встали дыбом. Континуум вздрогнул. Стенка подернулась рябью, словно материю прошили насквозь потоки Хроноса, меняя координаты атомов на инверсные. Время потекло хаотично, где-то вспять, где-то по кругу, где-то не понятно как.
В предвкушении чего-то необычного Дэн Морозов сел напротив экрана, куда проецировалось все, что происходило с соседом в виртуальной реальности, и стал снимать исследовательское видео. Любой эксперимент требует подтверждения.
***
…писателю снились перипетии персонажей из недописанной книги «Колизей». Действие происходило во времена оны. Императоры, гордые и надменные, мелькали в видениях Апполона Семеновича Медового так быстро, что он не успевал их рассмотреть и выбрать, — кто же, кто же, ну кто же? — достоин стать главным героем его книги. С одной стороны, он уже назначил главным на роль императора Древнего Рима и целых одиннадцать глав развлекался с ним. Но с другой стороны, его терзали смутные сомнения: «А не сделать ли крутой поворот в повествовании? Взять и назначить на главную роль придворного летописца, срисовав его образ с себя любимого? Чем не сюжет?!»
Апполон Семенович не то спал, не то грезил; он увидел себя сидящим за мраморным столом причудливой формы с узорчатой резьбой. Быстрым размашистым почерком он являл бумаге имена Цезаря Гая Юлия, Нерона, Октавиана Августа, Марка Аврелия, всех кого помнил из учебника по древней истории. Рядом с именем он «начертывал» абрис очередного императора и досадливо морщился: «Все не то, не так, не те и не эти»! Литератор несколько задумался: «Интересно, как бы меня величали в те времена? Ну не греческим богом Апполоном, ясное дело, скорее, римским богом Фебом, но благозвучнее и очень по-итальянски лучше бы выбрать имя Фабио. Почему бы и нет? Я летописец Фабио Римский. Звучит»! Был такой среди анналистов или нет, он не помнил, но как знать, если прошлое не всегда непредсказуемо, а зависит от правящего клана? Ведь далеко не секрет, когда новые правители, приходя к власти, переписывают историю страны заново. Так было с историей Руси от Михайло Ломоносова, которую переписали немецкие «якобы летописцы», так было не раз и потом.
***
«Великий Рим — кладезь ума и славы, во времена римского перцепса Тита Флавия Веспасиана, гениальнейшего из всех правителей, славится во всем мире уже на протяжении одиннадцати поколений императоров. Возведение амфитеатра Колизея, в живописной долине между лесистыми холмами: Палатинским, Эсквилинским и Целиевым, по велению императора Веспасиана заняло восемь несладких лет. Мудро и дальновидно задумано перцепсом и сотворено архитекторами, чтобы рядом с лесами, где царят долгоживущие оливы и фундук, создать грандиозной амфитеатр, который прославится на века», — с трудом сочинитель вымучил еще один параграф в анналах и отложил гусиное перо в сторону.
Сочинитель с наслаждением потянулся, хрустя суставами, не без труда встал из-за все того же мраморного стола, запахнул войлочную (шерстяную) тогу плотнее — утренняя свежесть принесла с моря холодный соленый ветер и сырость, — и выглянул из арочного окна. В теплое время года он обычно переезжал жить в порт Остию, что лежит всего-то в полутора часах езды на легкой колеснице от Римского Форума и свободно раскинулся в устье реки Тибр.
В этот момент сочинитель чувствовал себя достойным летописцем для великих хроник Римской Империи. Сочинитель, называющий себя Фабио Римским, много лет честно служил при дворе императора анналистом, каждый год добавляя в исторические книги Великого Рима все важные события при дворе Веспасиана. «Хроники для правящей элиты писать — это вам, господа патриции, не жук чихнул»! — подумалось ему. Летописец старался отразить историю не столько красиво, сколько, по возможности, правдиво, чтобы будущие потомки смогли отличить истину от вымысла, а доподлинное событие от предания старины глубокой. Однако литератор понимал, что со временем анналы приходят в негодность, а монахи, скрипторы или каллиграфы, при аббатствах порою добавляют в текст личное понимание и чувства, тем самым затуманивают ясность исторической истины. Но что поделать? «О темпора, о морес»! — пробормотал сочинитель, запомнившуюся фразу, которая нечаянно вынырнула из глубин подсознания.
***
Изобретатель Дэн Морозов судорожно листал учебник по истории Древнего Рима, сверяя ментальные события на экране с известными хрониками. Что-то не срасталось порою. То ли Апполон Семенович неважно знал историю, то ли дошедшие до современности источники были нечаянно искажены монахами скрипторами (в связи с многочисленными повторами), то ли так непредсказуемо работал мозг сочинителя. «Впрочем, все три причины могут иметь место одновременно. Слабым местом в хрониках всегда оставался перевод с языка на язык», — вздохнул Дэн Морозов.
Стройный как кипарис студент, угрюмо смотрел на экран, грыз подсоленный сухарик черного бородинского хлеба и запивал крепким квасом. Он мечтал о пирожках с картошкой и баночке килек в томатном соусе.
— Какое сегодня число? До стипендии еще три дня. Эх, хорошо бы продать мою «Матрицу» в НИИ Мозга в Питере!
«Матрица» Дэна Морозова исправно гудела и что-то там излучала, воздействуя на биохимические реакции в нейронах Апполона Семеновича. Сон и реальность причудливо переплетались в мозгу сочинителя.
***
Сочинитель глядел в туманную сиреневую даль, быстро таявшую на горизонте. Из окна донесся порыв ветра с запахом пенных волн и тины. В ярко-синем небе одна за другой таяли далекие искорки звезд. Розово-золотистый рассвет неспешно занимался над красными крышами уютных домиков. С высоты «пиано нобиле», великолепного этажа многоэтажной инсулы, где сочинитель Фабио Римский арендовал четырехкомнатное жилье, он с удовольствием созерцал этот «ситта ди маре» Остия и его окрестности, простиравшиеся до песочно-желтого брега морского.
На пристани, несмотря на раннее утро, теснился пестрый народ. Большей частью это были плебеи: рыбаки с сетями, полными богатым уловом, торговцы-перекупщики, кухарки с корзинами и мальчишки-прислужники, всегда готовые к мелкой работе. На отдельных мостках Фабио Римский разглядел две шеренги воинов, сопровождавших важного господина, следом за которым несли тяжелые кованые медью сундуки с подарками для римских патрициев.
Поодаль на рейде стояли военно-торговые корабли, квинквиремы, с пятью рядами длинных весел. «Очевидно завтра-послезавтра во что бы то ни стало состоится представление в амфитеатре. Надо бы не пропустить», — подумал сочинитель. Квинквиремы опять переполнены живым товаром для Коллизея: дикими зверями, сильными рабами и пленными воинами для гладиаторских боев. Он присмотрелся внимательнее, закрываясь от нестерпимо яркого восходящего светила ладонью. На корме ближайшей квинквиремы виднелась навесная галерея с балюстрадой, где в походе обычно подвешивалась шлюпка, вроде бы и не особенно надо-то, но так на всякий «пожарный» случай. «Оно и понятно. Мало ли что в море бывает. А ну-ка шторм или глубоководный монстр-кальмар всплывет и нападет на корабль»?! — мысленно поежился летописец. Сейчас шлюпки с обоих кораблей спустили на воду. Казалось, что звук от плеска весел долетал до ушей сочинителя, но, возможно, ему просто казалось. Утренний город просыпался и возрождался к новой жизни.
Работорговцы везли в лодках юных дев и зрелых женщин для прислуги в богатые дома, крайне необходимые, как в портовом городе Остии, так и в Риме. Высаживая на берег, их затем толпой гнали пешком (так дешевле) до самого невольничьего рынка. Оттуда новые хозяева разбирали живой товар и развозили по личным поместьям, кто в лодках по Тибру, кто в повозках на лошадях. Картина для римского жителя была привычная, чему летописец Фабио Римский ничуть не удивился…
***
Свежее пополнение в отряде гладиаторов сулило новое представление в Колизее. Император Веспасиан любил масштабные зрелища сам и приучал к этому сенат, дворцовую рать и римлян. Перцепс понимал, что дать народу «Хлеба и зрелищ» выгоднее, нежели силой подавлять смуты плебеев или восстания рабов, случись это в Риме или далеких провинциях. Вместе со своей свитой правитель занимал обычно несколько рядов в партере амфитеатра. Зрители рангом ниже поднимались выше, но дальше от арены, а уж простые граждане ютились и вовсе на самых верхних ярусах амфитеатра. От занимаемого места эмоции не страдали, рев трибун во время зрелищ долетал не только до первых рядов, но и до ушей гладиаторов. Фабио Римский предавался мечтам, предвкушая новое представление в Колизее, как его уединение нарушили.
— Хозяин, не изволите выпить воду из родника и съесть горячую куропатку? — спросила служанка Рапа и смиренно поклонилась.
Босоножка неслышно вошла в библиотеку, где работал сеньор литератор Фабио Римский. Созерцание морского брега некстати прервалось, а мысленные фантазии улетучились. Летописец дернулся от неожиданности и недовольно отвернулся от окна, но тут понял, что проголодался. Глянул придирчиво на поднос: серебряный кувшин, блюдо с поджаренной дичью, горка вареных бобов в оливковом масле и пышная гороховая лепешка, — порадовали очи. Все это было густо приправлено пряными травами, тмином, шафраном и зирой, источало соблазнительные запахи. Сглотнув слюну, он небрежно кивнул служанке.
— Да-а. Хорошо было бы прибыть в Колизей задолго до представления, да еще с соратниками анналистами пообщаться, — сказал вслух летописец.
***
От обилия еды, которую Дэн Морозов увидел на экране, он чуть не захлебнулся слюной:
— Однако хорошо живут сочинители в любые времена! Мне что ли написать что-нибудь стоящее? «Триста спартанцев» уже написаны, да и «Гладиатор» тоже, недавно фильм видел. А жаль, я бы уж развернулся. Вот напишу про мою установку «Матрицу» и приключения литератора в Древнем Риме (если, конечно, хватит запала).
***
Тем временем ментальное кино продолжалось. Сочинитель разговаривал сам с собой. Слуги должны были лишь внимать речам сеньора и слушать, не встревая в беседу «умного с умнейшим». Девушка, молча, поставила еду на маленький деревянный столик для трапезы, стоявший поодаль от окна рядом с тахтой, облепленной подушками.
— Хозяин желает вина?
— Принеси таз с ароматной водой и апельсинами, — мрачно приказал он. — Где я, по-твоему, должен вымыть руки?
— Простите, сеньор, забыла. Я мигом, — ответила Рапа и стремглав выбежала из библиотеки.
— Неряха! — донеслось вслед. — Шербет и вино не забудь! О, боги, где моя Муза? Не-ет, пока солнце не в зените, я непременно схожу на невольничий рынок, вдруг какая-нибудь златовласая наяда тронет мое сердце?! О, кара миа, кара миа, где ты! Справедливо говорит мой друг поэт Светоний: «Так жить нельзя»!
Дождавшись ароматной воды и омыв, наконец-то, белые и изнеженные руки, летописец Фабио Римский принялся за скромный и почти диетический завтрак. Поглощая еду, он размышлял между делом о том, что император, будучи всего двадцати восьми лет от роду, уже стал очередным римским прицепсом. Везет же некоторым! «До этого же, — летописец вгрызся в тушку куропатки — «наш пострел везде поспел», — легко взбежал вверх по карьерной лестнице. Надо признать».
Летописец Фабио Римский хлебнул из чаши лимонный шербет.
— Где, моя Муза? Скоро мне дрожать у трона прицепса и зачитывать ему хроники о жизни правителя Великого Рима. Что писать? Ума не приложу. Ладно, Фабио, спокойствие, только спокойствие! Думай!
Что я знаю? Крутое восхождение к трону Веспасиана-старшего, мужика с простым крестьянским лицом, словно вытесанное топором, — куда ж деться от происхождения его? — было хоть и непростым, но весьма успешным. Семена от крестьянки и воина дали ожидаемые всходы. Его отцу, Веспасиану-старшему, во времена оны пришелся по душе путь легионера.
Юноше Веспасиану-младшему лавры отца легионера также не давали покоя, и он пошел по его стопам. На боевых колесницах, запряженных ретивыми жеребцами, рубил бравый легионер врагов Римской империи налево и направо. Запах ржавого железа от багровых клинков, брошенных на землю, витал над полем битвы. Он пьянил молодую кровь, возбуждая чувство зверя — ненасытного голодного волка в отаре овец; заставлял мчаться на колеснице вперед и вперед. Легионер Веспасиан-младший никогда не оглядывался назад, чтобы увидеть поверженного врага. Зачем? Главное в сражении — сегодня Виктория, завтра Глория!
Фабио Римский зажмурился от удовольствия, жуя один за другим фиолетовые бобы и макая их в гранатовый соус. Что же мне действительно занести в анналы, а что оставить для преданий или сплетен? Этот легионер, бывалый вояка, примерил на себя разные шкуры: эдила и претора, командира легиона и консулата. Жестоко подавив восстание иудеев, Веспасиан-младший гордо поднял голову, глядя вскользь и свысока на толстых и зажравшихся сенаторов, и неожиданно для Сената вскоре накинул на плечи мантию проконсула. Вот вам всем!
В народе перцепса Тита Флавия Веспасиана-младшего прозвали «горячим, наглым и рьяным». Но с вершины Олимпа проконсулу Веспасиану это только приятно щекотало нервы. Не мешкая, он приступил к политике. Интригами не гнушался, хотя был в них не очень силен. И вот наступило долгожданное завтра, о котором потомок простого воина грезил с детства. Однажды утром Веспасиан-младший проснулся в постели римским прицепсом. Ев-вива! Вопреки всем правилам и законам, несмотря на не кристально чистое нецарское происхождение, он достиг трона, став императором Великого Рима. Эти измышления летописец Фабио Римский поспешил, пока ничего не выпустил из памяти, записать на папирус, а уже после с легкой совестью отправился на невольничий рынок, прихватив с собой слугу Шику, который нес корзину с фруктами и амфору с колодезной водой.
Эх, красотки и молодки там радовали глаз покупателя. Фабио Римский неспешно прохаживался вдоль ряда женщин: медленно-медленно туда и еще неторопливее обратно. Он заглядывал им в глаза, проверял зубы и оценивал комплекцию. Полная будет склонна к перееданию, на одной еде придется потратиться не в меру. Худышку не найдешь в постели, кожа да кости кого порадуют? Хорошо бы найти женщину фигуристую и приятную как сверху, так и снизу. Одна из прелестниц дерзко стреляла в него глазами, из-под шелковой накидки.
— Как тебя зовут? — спросил Фабио Римский, с удовольствием оглядывая ее покатые плечи и упругую грудь, двумя круглыми яблочками, выпиравшую под туникой.
— Я Лала, родом из Вероны.
— Как попала сюда?
— За долги в лавке. Не смогла их выплатить бакалейщику, вот он и обратился к Фемиде.
— А что ж через ложе не захотела отдать?
— Тот бакалейщик был не только облезлым и плешивым, но и чересчур старым. Он сказал, что женщины и любовь его давно не тревожат; другое дело — деньги.
— Ух, ты?! Вона как! Пойдешь ко мне жить, Лала из Вероны? Я как бы ничего еще, мужчина в соку, не обижу, а? — Фабио Римский подозвал слугу Шику с корзиной и предложил красавице спелый гранат.
— Пойду, сеньор хороший, да и гранаты я люблю. Они хорошо утоляют жажду, — кокетливо засмеялась Лала, взяла фрукт и, отколупнув ногтем толстую кожуру, понюхала его. — Если обещаешь также утолять и мою жажду.
— Непременно, свет очей моих, — Фабио Римский повернулся к работорговцу. — Эй, любезнейший, сколько просишь за эту женщину?
***
Долго ли коротко блаженствовал народ, но, в конце концов, римский прицепс занялся… налогами. В туманной юности он упрекал отца, когда тот обложили налогом обычные нужники. Сейчас правитель Веспасиан-младший лишь усмехнулся:
— Воняет ли монета из прибыли от городских нужников мочой? Никак нет. Мой отец, ты был прав. Деньги не пахнут!
— Символичная история, хорошо бы отразить это в хрониках, — поклонился перцепсу литератор.
— О, не стоит беспокоиться, мой анналист, по столь незначительному поводу, — заметил Веспасиан. — Налоги народ не любит, да и потомки не оценят.
— Ты прав, мой мудрый перцепс, — ответил литератор и поспешил удалиться.
Раз или два в месяц литератор приезжал в столицу, чтобы показаться на глаза императору и сообщить ему о новых записях в анналах.
— Ев-вива! Наконец-то, римляне дождались спектакля в Колизее. «Сегодня, сегодня назначен гладиаторский театр»! — радовались горожане, заслышав глашатая на площади пьяцца-дель-Пополо.
Фабио Римский, когда пришел в Колизей, между сменой сцен на арене, на ухо поведал о чудачествах перцепса с налогами другу Светонию. Поэт и хроникер не погнушался историей и как только добрался до свитков, записал этот эпизод в свои анналы «О жизни двенадцати цезарей», со временем издав их под именем Транквилла.
***
Солнце едва достигло зенита, но амфитеатр уже был заполнен до отказа. Тент, дающий благотворную тень, следовал за пожеланиями императора и его свиты. Зрители, предвидя жаркий день, загодя принесли шербет и сочные фрукты. Впрочем, архитектура Колизея вполне способствовала свободному движению воздуха.
Взоры людей устремились к арене, где раздвинули пол верхнего настила, и бассейн заполнялся морской водой с живыми рыбами и водяными чудовищами. Первым актом спектакля перцепс Веспасиан пожелал видеть навмахию, гладиаторское морское сражение, — инсценировку некогда реального сражения между персами и афинянами. Устроители представления не поскупились и для флотилий обоих противников на воду спустили шестьдесят пять боевых кораблей малой формы. Литератор Фабио Римский, будучи глубоко сухопутным в душе человеком, с удовольствием созерцал баталию: поднятые и спущенные паруса, синхронные махи гребцов и быстрый ход кораблей. А нешуточное сражение могучих бойцов, гладиаторов, пытающихся удержаться на качающихся палубах со стороны как «персов», так и «афинян», привело его в неописуемый и животный восторг. Толпа на трибунах неистовствовала: горланила, визжала, кричала, потрясая кулаками и топая ногами. Кто-то болел за персов, кто-то за афинян, из-за чего среди зрителей вспыхивали короткие потасовки, но их стражи порядка быстро пресекали.
Фабио Римский увидел, как морской бой неожиданно сместился в одну сторону бассейна ближе к трибунам, в то время как на второй половине водоема прямо над водой соорудили деревянный помост для травли зверей и обычных сухопутных гладиаторских боев. Теперь все виды баталий происходили на арене Колизея одновременно.
— Перцепс, — прошептал на ухо императору советник Август, бывший старший легионер, некогда боевой соратник правителя, — бойцов, сильных, дерзких и жестоких в играх участвует несколько тысяч человек. Славно, если эта сила управляема, а ну как иначе?!
— Опасаешься мятежа? — вздрогнул Веспасиан; неприятный холодок пробежал по спине.
— Толпа не предсказуема, да и мы не боги. Вели, о, мудрейший, стянуть к театру регулярные войска. Мало ли что может быть. Виктория и глория без хорошо обученных воинов не бывает.
— Добро, мой советник, а число легионов оставляю на твое усмотрение.
Большой праздник в Колизее продолжался три дня. Римляне были счастливы; они забыли о налогах и делах насущных, о чем сочинитель Фабио Римский честно упомянул в анналах.
***
Внезапно «Матрица» изобретателя Дэна Морозова чихнула и задымилась. Сон и реальность разъединились, писатель Апполон Семенович Медовый проснулся у себя дома. Рядом на соседней подушке раскинула медно-цветные кудри женщина.
— О, боже, что скажет мама? — с ужасом прошептал описатель. — Ты кто?
Апполон Семенович потряс женщину за руку, качнул с боку на бок и разбудил-таки. Она повернулась и удивленно подняла брови:
— Здрастье, пупсик, ты со своей книгой о Колизее, совсем рехнулся. Родную жену не узнал! А ведь, еще вчера ты называл меня своей музой, — рыжей, мягкой и пушистой — не узнал?
— Поэтесса Верочка Лялина? Не может быть!
— Уже не Лялина, а целый год как Вероника Медовая.
— Вот это метаморфозы выкидывает моя память! Куда время летит?! Целый год, триста шестьдесят пять дней — где все это? — Апполон Семенович тщетно протирал кулаками сонные глаза.
— Ты ж мой, фантазер и сочинитель Фабио Римский. Заснул, проснулся, Новый год! Не заметил — промелькнули эпохи над головой. Кстати, вчера звонили из редакции, твоего «Колизея» приняли к изданию. Но ты спал, и потому сообщаю утром. Поздравляю!
— Истинно, метаморфозы! — прошептал сочинитель.