Помню: середина семидесятых. Село под Черниговом. В школе урок украинского. Учителю во время урока потребовалось стереть с доски написанное. Он говорит:
- Гриша, сходи смочи тряпку, а не:
- Грицько, трэба помочити тряпицю. На перемене все говорят по-русски, только гэкают. Вот и весь украинский.
Дон Карлос:
- Юрий, середина восьмидесятых, село под Черниговом, школьник из РСФСР не в силах понять местное наречие, нужен переводчик. Притом, что в самом Чернигове, кроме русской, другой речи в то время не было, с местным акцентом конечно. Бабушка родом из Екатеринослава, тоже не понимала сельских бабушек из под Чернигова, говорила что с её точки зрения это не украинский язык. Вот такая соловьиная мова.
- Дон, конечно, школьники села из-под Чернигова понимали наречие своих бабушек, которое, по словам бабушки родом из Екатеринослава не было украинским языком. Поэтому они не считали украинский своим и предпочитали говорить между собой по-русски и в том числе потому, что этого говора не хватало, чтобы выразить современные понятия. Но, если поинтересоваться русской диалектологией, окажется, что многие из великорусских говоров тоже требовали переводчика и отличались от русского литературного языка не меньше, чем белорусский и украинский. В конце двадцатых годов в Нерчинске у моего отца была нянька родом из рязанской деревни. Когда она начинала говорить по-своему ее никто не понимал. "Коты покрысаю".