В комиссии Государственного Совета решался вопрос об отказе в высшем образовании неимущему и среднему сословию. Причина –– в шестиклассных реальных училищах не преподают латинский и греческий языки. По мнению членов Совета, нельзя быть финансистом, юристом, врачом и т. д., не изучив греческий и латинский, как это делается в Европе.
Никто не подумал, сколько талантливой молодежи останется за порогом науки лишь потому, что нет средств обучаться в классических гимназиях, где латинский и греческий обязательные предметы. Девять членов Совета выступили против реформы, цесаревич их поддержал, –– и всё же реформа о среднем образовании вступила в силу. Начались возмущения и жалобы. В Петербург приехал попечитель Закавказского округа Я. М. Неверов, просить пощады от греческого языка.
–– Мы почти лишены лекарей и ветеринаров, отчего и людям и скоту приходится очень плохо: болезней тех и других некому лечить. Некоторые местности прямо обратились к наместнику с просьбой дать лекарей. Но где же их взять, когда и во внутренних губерниях России их недостаточно. Надобно приготовлять докторов, а нет доступа без греческого языка.
Ему ответили, что уступок не будет.
–– Пусть и холера, и оспа, и скотские падежи разгуливают, лишь бы греческий язык существовал? –– вспылил Неверов.
Он ничего не добился.
«Ныне правят всем царедворцы, –– негодовали преподаватели университетов. –– Если бы они были сколько-нибудь умны, они правили бы не так. Это пошлые и ничтожные люди. Их государство или отечество, как говорил князь М. М. Щербатов еще во время Екатерины, есть двор, а их идея — сиденье на своих местах. Как преступны все эти мелкие души! Пугают нигилистами. Но ведь даже людей серьезных и степенных такие реформы доведут до нигилизма. Общество не позволит дурачить себя. А если позволит, то пусть живет, как стадо баранов!»
Но вряд ли хоть что-то из гневных речей, раздававшихся по России, доходило до государя, и вряд ли ему было до них –– он упивался любовью. Рождение сына сделало его подкаблучником Долгорукой.
Императрица слегла: ребенок родился в Зимнем дворце, и счастливый отец присутствовал при родах.
Члены царской семьи роптали, Долгорукая распространялась, что только она заботится о государе:
–– Никто не давал себе труда избавить его от сквозняков. Его кровать была жестка, как камень; я заменила её на кровать с пружинным матрасом и заботилась, чтобы постель согревали... Он был тронут до слез проявлением внимания.
Близкая подруга её повествовала:
–– Александр посвящает Екатерину в сложные государственные вопросы. Иногда метким замечанием она помогает государю найти правильное решение.
«Видел я ее не раз на больших придворных балах: стройная, худая, вся усыпанная бриллиантами, с прическою в мелких завитках, она показывалась как бы нехотя, была любезна, говорила умные речи, всматривалась пристально и проницательным взглядом, скорее, недоговаривала, чем говорила –– можно было подумать, что она хочет сказать: “Я с вами говорю потому, что это принято, что это –– долг, до вас мне нет никакого дела”» (С. Д. Шереметев).
В отношениях между отцом и старшим сыном появилась угрожающая трещина: Александр II вдруг увидел, что его добродушный сын неуступчив. На стороне императора были его братья, на стороне Александра –– его братья.
С. Ю. Витте сожалел, что Долгорукая не погибла в железнодорожной катастрофе, когда в Одессе начальник станции, не дожидаясь его поезда, в котором он вёз Долгорукую, пустил другой. «Мы еле-еле не столкнулись с этим поездом. Сколько раз после я думал: ну, а если бы наш поезд меньше даже чем на одну минуту опоздал бы? Ведь тогда произошло бы крушение, и от вагона, в котором ехала Долгорукая, остались бы одни щепки, и какое бы это имело влияние на будущую судьбу России, не исключая, может быть, и 1 марта?»
Отвлекаясь от проблем, цесаревич играл в оркестре, состав которого увеличился до двадцати восьми человек. Собирались в Адмиралтействе, в зале музея, и репетировали едва не до ночи. «Вечером у Минни играли в 16 рук на фортепьянах, а я отправился в музыкальное собрание».
XXVIII
В январе 1873-го умер в изгнании Наполеон III. В Зимнем дворце был лицемерно объявлен двухнедельный траур, но готовились к встрече германского императора. Генералам было приказано переменить красные штаны на любые другие, поскольку красные заимствованы были у французской армии. Столице придали вид немецкого города, чтобы великий Вильгельм как бы и не выезжал из Пруссии. Перемена генеральских штанов, замена головного убора солдат прусскими касками, прусские флаги на домах и проч. — все должно содействовать этому. Не было конца разговорам и толкам о предстоящей встрече. Шли беспрерывные сборы и репетиции войск. Александр II готовился поднести императору саблю, украшенную бриллиантами.
Цесаревич устал от постоянного «фон». Воскликнул радостно, увидев генерал-майора Козлова: «Ну, наконец-то!» И сразу завоевал огромную популярность среди армейского офицерства, изнывавшего от засилья немцев.
Россия явственно приближалась к социально-политическому кризису. Ширились студенческие беспорядки, поступали тревожные сведения о революционных террористических группах, готовящих покушения на императора и членов его семьи.
В разгар подготовки к визиту славного Вильгельма, цесаревич получил письмо Ф.М. Достоевского, которое во многом было созвучно его мыслям. Федор Михайлович писал, что своих врагов правительство само создает себе своими ошибками.
Германский император прибыл в Петербург 15 апреля. Город имел такой праздничный вид, какого не бывало в самые знаменательнейшие дни народных торжеств. Дома украсились германскими флагами и коврами, всё было с иголочки, улицы превращены в цветники, мчались, как сумасшедшие, экипажи с прусскими генералами и офицерами. И толпы восторженных, восхищенных обывателей, которым никто никогда не сумеет внушить, что существует достоинство.
На Дворцовой площади оркестр из 2300 музыкантов встретил Вильгельма гимном «На страже Рейна». Кайзер и царь обнялись и заплакали. (После разлуки царь записал: «Я так к нему привязался, что без него я одинок»).
25 апреля газета «Голос» опубликовала статью о процессе между титулярным советником Анучиным и графом Адлербергом –– тем самым, который «сосватал» Долгорукую государю и занимался с ней денежными махинациями. Анучин был прав, но Сенат решил дело в пользу Адлерберга. «Замечательно! –– высказывались даже в высших кругах. –– Полное неуважение к закону тех самых людей, которые призваны охранять закон».
«Вестник Европы» получил предостережение за статью «Переделка судебных уставов».
«Вот и благодетельные наши реформы! –– вздыхали журналисты. –– Суды уже подорваны; земские учреждения давно в параличе, а печать чуть не в худшем состоянии, чем была в николаевское время. Испугались реформ те самые, которые их произвели. Они ожидали, что из реформ возникнет сообразная с их желаниями жизнь; что нравы тотчас изменятся к лучшему, промышленность и земледелие процветут, богатство потечет по всей стране рекою. Все эти золотые сны не оправдались. Главная задача реформ совсем не в том состоит, чтобы насладиться благами, элементы которых в них заключаются, а в том, чтобы сделать эти блага возможными».
Авантюрист Адлерберг был министром двора, император ему поручал пополнение банковских счетов Долгорукой, которая завела собственный салон, и когда императрица уезжала, была некоронованной государыней.
«Я впервые услышала ее голос и была поражена его вульгарностью, –– оставила воспоминание графиня Александра Толстая. –– Она говорила почти не открывая рта и, казалось, слова ее выскакивали сквозь нос. Лицо ее было овечье, и ощущалась небрежность ко всем».
В конце октября, в бархатный крымский сезон, Долгорукая осчастливила государя еще одним ребенком –– дочерью. Увеличение числа незаконных отпрысков сильно обеспокоило царственное семейство, но Александр Николаевич каждый раз впадал в страшный гнев при малейшем намеке на необходимость порвать с Долгорукой.
Минни в этом году отдыхала в Дании, куда съехались вместе с детьми ее братья и сестры. Уклад жизни здесь был гораздо проще, чем в России. По воскресеньям любой гражданин мог гулять в парках старинных замков; в театрах отсутствовали перегородки, отделявшие ложу от ложи; почтенные посланцы иностранных держав катались при свете фонариков на деревянных карусельных львах и находили нормальным увидеть, что тут же катаются слуги. Датская газета «Политикен» сообщала: «Вчера король на своем велосипеде нечаянно налетел на лоток продавщицы пряников, извинился и заплатил десять крон. Неужели наш король так беден, что не смог заплатить больше?»
«Мы проводили чудное время в Дании с моими кузенами, –– вспоминал свое детство Николай II. –– Нас было так много, что некоторые спали на диванах в приемных комнатах.
Мы купались в море. Я помню, как моя мать заплывала далеко в Зунд со мной; я сидел у нее на плечах. Были большие волны, и я схватился за ее курчавые короткие волосы своими обеими руками, и так сильно, что она крикнула от боли. Нашей целью была специальная скала в море, и когда мы ее достигли, мы были оба одинаково в восторге».
В Дани Минни давала волосам волю, но в Петербурге их подбирала и прикрепляла шиньон.
Александр не любил многолюдное датское общество. «Читая твои письма и видя эту массу дядюшек, тетушек, двоюродных братьев, сестер, принцев и принцесс, я радуюсь, что меня там нет! Уж эта мне родня! Просто повернуться нельзя, вздохнуть спокойно не дадут, и возись с ними целый день».
Но в Англию все-таки съездил с женой.
Александра –– старшая сестра Минни –– была замужем за наследным английским принцем; со вторым сыном королевы Виктории была помолвлена сестра цесаревича, красавица Мария Александровна, от которой принц Эдинбургский был без ума.
Виктория относилась к России высокомерно, и молодые супруги не стали задерживаться.