Планета Тотенгам, город Ван-Мера
Район Питаль (Железнодорожный), здание Территориального управления Внутренней безопасности
28 сентября 2331 года.
С официальной точки зрения в здании находится только новостной портал «Corporate dawn», тот самый, что прикрывает работу сотрудников управления «П». Здесь, на Тотенгаме, на Кадулле, на Баграде, и, конечно же на Сварге. Портал работает официально, он выпускает огромную новостную ленту, кучу осторожной аналитики, огромное количество фотоматериала, а в его редакционной политике официально заявлено – мы фокусируемся на хороших новостях. «Построено», «восстановлено», «работает», «вновь функционирует». Плохие новости они подают тоже, но официально фокусируются именно на «позитиве». Чтобы все живущие на корпоративных планетах могли после рабочего дня залезть туда и увидеть, что в общем и целом их труд приносит плоды. В общем, «Corporate Dawn» фокусируется на позитиве, не отрицая негатив.
Впрочем, любопытный человек (именно человек!), таким раскладом наверняка заинтересуется. Все 19 этажей заняты одним новостным изданием? Серьёзно, что ли?! Ведь только мизер из их контента создаётся здесь. Фотографы и корреспонденты получают свои материалы на местах, и аналитики, чтобы не витать в облаках, пишут свои заметки тоже не здесь, в относительно безопасном, богатом и светлом городе. Терруправление внутренней безопасности выручает бесконечный азадийский пофигизм которым, увы, начали заражаться люди. «Меньше знаешь – лучше спишь», «не задавай лишних вопросов», «тебе что, больше всех надо, что ли?». Территориальные управления работают негласно, и они используют, эксплуатируют, можно сказать, нежелание разобраться и понять, что есть что. До тех пор, пока это «что» не завоняет, и не будет представлять огромную угрозу, как те же здания вербовочных центров наёмников в Даксиме, с которыми покончили в августе.
Сейчас идёт следственный процесс, за которым пойдёт процесс судебный. И оба эти процесса будут интересными, в кавычках и без кавычек. Больше 5.500 задержанных, шутка ли? И число задержанных в Даксиме растёт с каждым днём. Каждый день идут аресты полицейских чинов больших и малых - эти чины получали взятки, иногда прямо помогали «охранным агентствам» в их преступной деятельности. И ведь вся эта орава станет подсудимыми. Будет действительно «интересно», потому, что азадийцев судят одни суды по одним законам, а людей - другие суды по другим законам. И как будет выглядеть такой воистину градиозный Процесс пока, кажется, не знает никто.
Итак, пока идёт следствие. Елизаров – человек наблюдательный, у него отличная память, немудрено, что его показания, соображения и мысли представляют для следователей огромный интерес. Потому, что прямо сейчас стараются принять взвешенные решения по очень непростому вопросу – что делать дальше? Чтобы дело не доходило до операций такого масштаба, когда прямо в городской застройке детонируют противокорабельные ракеты. Детонируют и вспыхивают, как поэтически их назвал координатор той операции, ложные солнца.
Максима допрашивают и опрашивают уже восемь часов подряд. Конечно, с перерывами на покушать, попить чайку и прочее. Когда допрос перешёл в опрос, на него пришёл чиновник из Минэка. Американец, может быть канадец, он вежливо спросил у остальных, можно ли ему сесть не на кресло, а на стол? Мол, думается ему так лучше, а ему и всему Минэку определённо есть о чём подумать. Макс, и другие агенты, работающие в Даксиме, язык оббили – жалование полиции мизерное, если не считать какой-то энтузиазм, который не может быть бесконечен, то и коррупция в таких условиях неизбежна. Министерство экономического развития может похвастаться определённым успехом – они сделали северное полушарие Тотенгама относительно процветающим. Вложили деньги, эти деньги сработали, и очень скоро они понемногу начнут возвращаться в бюджет. Чиновник из Минэка слушает, так сказать, откровения Максима и подумает, насколько возможно распространить применённую модель на Сварг. Она здесь, на южном полушарии планеты сработала не очень, а там? Не будет ли сразу «парад планет»…несколько совпадений сразу – обезвреживание беспрецедентной по численности преступной группировки, беспрецедентного суда, и беспрецедентных по объёму безвозвратных вложений из бюджета? Макс видит раздумья этого чиновника, растирающего большим пальцем щетину на подбородке и сразу вспоминает, кажется, Шекспира. «Быть или не быть, вот в чём вопрос». Раздумья человека из Минэка закончились, у него есть к Максу ОЧЕНЬ непростой вопрос.
- Господин Елизаров, как вы думаете, какой процент полицейских в Даксим-Друва коррумпированы?
- Хороший вопросик…
- Вы не будете против, если мы снова включим запись? Запишем ваш ответ, сможем спокойно его послушать.
- Записывайте, чё уж там, если для пользы дела.
Чиновник снова переглянулся с большим начальником из ГУВБ, но уже с меньшим удивлением. Офицер ГУВБ многозначительно пожал плечами, в этом жесте действительно много. Макс ведь прямо сейчас продолжает осваивать школьную программу, в том числе ключевые литературные произведения. Он ещё не дошёл до реализма в литературе, внутренний мир Елизарова во многом сформирован литературой, где есть однозначное добро и зло, а не оттенки серого. Он всё ещё остаётся идеалистом, старающимся нести Свет в Царство Тьмы, поэтому подобные обороты из его речи исчезнут нескоро. Если уж вспомнить о реализме, можно сказать, что они исчезнут либо уже после его отставки, либо в тот момент, когда его убьют.
- Коррупция… Слушайте, я тут буду долго рассуждать!
- Рассуждайте долго, никаких проблем. Можете чайку глотнуть.
- Спасибо, даже забыл, что тут и чаёк передо мной.
Вот смотрите, коррупция… Я со своим умом всё как понимаю – взятки можно выбивать, можно их принимать, это разная коррупция просто потому, что у одних копов к вопросу взяток «активный подход», у других «пассивный».
Я разъясню, что я имею в виду. Вот берут полицейский наряд, двоих, их ставят на дежурство на Эстакаде. И вот они твёрдо решили заработать. Они ещё до смены модифицировали свой как бы эталонный скоростомер, чтобы он завышал или занижал показания. Ведь на магистральной дороге есть не только максимально допустимая, но и минимально допустимая скорость, это же не нужно объяснять? Вот они на дежурстве, едут в потоке или стоят на обочине, и выдёргивают из трафика отдельные машины. И действуют по обстановке. Могут угрожать, кстати, если водитель будет «наглым» и сразу скажет – ребята, я скоростной режим соблюдал, может у вас с оборудованием что-то не то? Вот то, что я называю «активным подходом».
Ещё пример. Вы взяли и открыли заведение. Столовку, кафе, ресторанчик или бар. Копы понаблюдали за вами, увидели, что вы не разорились, у вас появилась прибыль. Они приходят и говорят – вы «хорошо живёте», если хотите жить дальше, то платите им столько-то. Они не тупые, у вас будут с ними «переговоры», потому что они понимают – разорять вас их данью бессмысленно, ведь так они потеряют «источник дополнительного дохода». То, что я сказал – примеры «активного подхода» к коррупции, выбивания, требования взяток.
Теперь другой пример. Допустим, вы подрались с соседом и сломали ему пару рёбер. Приехали копы, всё зафиксировали, и вас обязали сидеть дома и выезжать только к следователю перед тем как вас этапируют на суд, или дело закончится примирением сторон когда всё решается немного по-другому. Сам следователь от вас ничего не требует. Но вы можете задать ему прямой вопрос – какова цена? Цена закрытия дела, они вообще могут удалить всю информацию из архива, вплоть до отметки о вызове наряда на место происшествия. Сам следователь от вас взятку может не взять, он отправит вас потолковать с начальником. И то уже обозначит сумму. Иногда они…могут полностью закрыть дело, даже если это поножовщина со смертельным исходом. Цена будет соответствующая, но, тем не менее такое тоже возможно, особенно если убитый был одиноким и никто не будет «бухтеть» и «выбухать».
Ещё не забывайте, как я сам это называю, «перекрёстное опыление». Коррумпированные же не только те копы, которые непосредственно берут мзду? У тех же дорожных патрулей есть свои начальники, и подчинённые будут их задабривать. Деньгами, билетами на космоплан, чтобы из города выбраться. То есть старшие чины прекрасно знают, что вытворяют младшие. Старшие чины могут даже требовать от младших брать взятки и отдавать им какую-то долю…
Слуште, вы задали сложный вопрос… На него нужно отвечать в разрезе чинов, возрастных категорий, довоенного социального статуса. Я уж подустал, щас я не готов чертить вам кучу таблиц с разбивкой, хоть в принципе я готов вам сделать такие таблицы. Но только на свежую голову…
- Господин Елизаров, кажется, нам пора заканчивать мучить вас. В самом деле, как ещё можно назвать подобное? Я отпишусь в Министерство, уверен, они разрешат мне остаться, чтобы увидеть ваши таблицы и услышать ваши уточнения. Вам надо отдохнуть.
- Спасибо… Я и забыл, как вас звать то?
- Дэвид.
- Дэвид, пара-тройка мыслей перед тем, как я закончу и уеду. Копов, абсолютно не приемлющих взятки мало, может одна двадцатьчетвёртая часть, не больше. Это…юнцы. Их все называют «зелень», в прямом и переносном смысле. В прямом потому что у них кожа зелёная. В переносном…вам вроде и так должно быть понятно. Они закончили воевать в Армии, остались служить ещё, ведь служба в мирное время казалась им раем, относительно пережитого. Не убивают? Не убивают. Кормят за счёт бюджета? Кормят. Вообще зашибись – никаких расходов, только жалование капает на банковский счёт. Теперь они вышли в отставку, устроились служить в полицию и с порога заявили своему непосредственному начальнику – никаких взяток мы требовать не будем и откажемся их брать. Точка. А их непосредственный начальник скажет им, что посмотрит, сколько они продержатся с такими убеждениями. Насколько им хватит накопленной финансовой подушки, насколько быстро они её проедят. И как быстро они поймут, что на их жалование и военную пенсию они смогут снимать квартиры только в самых дешёвых доходных домах с дырявой крышей.
Вторая мысль. Дэвид, скажите, вы же видели азадийцев только на видео, да? Пообщайтесь с ними и убедитесь в их гнилой «идеологии». Их довоенная «идеология» сводилась к тому, что не страшно совершать преступления, главное не попадаться. Вот с этим я не знаю, что можно сделать. Вправлять им мозги? Даже с людьми такое не всегда получается, что уж говорить о существах родившихся в XV веке, когда лошадей вообще не было на североамериканском континенте. Вы понимаете, что наши порядки в в их жизни не длиннее мимолётной вспышки?
Некоторых копов, как мне кажется, вы уже не переделаете, даже если они будут получать доплаты напрямую из Бюджета Объединённых территорий. Сколько волка не корми… У меня уже голова болит, извините.
- Конечно. Господин Елизаров, позволите последний вопрос? Без протокола.
- Валяйте…
- Вы такую долю используете, одна двадцатьчетвёртая…
- А-а, понял. Дэвид, мы, люди, в смысле, празднуем дни рождения. У меня есть два дня рождения и я не праздную не один из них. Первый – когда я родился в клинике Посёлка Максвелла на Венере. Второй – когда мне полностью обнулили память. Две точки отсчёта. Весь 2325-й год я провёл на Нассаме, я был «второклашкой» именно там. Можете себе представить, моей «учительницей младших классов» была возрастная азадийка?
Я не знаю с чем можно сравнить такой «экспириенс». Азадийцами можно восхищаться и их можно ненавидеть. Ведь мой второй день рождения будет осенью, с точки зрения второй системы отчёта мне будет только 8 лет. И я мечусь между двумя крайностями, никак не могу определиться…
Я разглагольствовался. Моя…женщина использует именно такие доли. Одна третья, одна шестая, одна двенадцатая. Этот ряд можно и дальше продолжить – одна двадцатьчетвёртая, одна сорок восьмая, одна шестидесятая. Мне уже пора признаться себе, что Тина – моя женщина. И вроде бы легче, когда говоришь это не только себе, но и кому-то ещё.
***
Подземная парковка – более чем обычное явление для корпоративных планет. Не только для корпоративных – плотность населения того же Палеша тоже немаленькая, там есть густонаселённые города, дорожная сеть, и такие же подземные парковки, чтобы личные или служебные машины не занимали место на поверхности.
Бронированный блокпост также должен рождать вопросы, что же тут находится. Но азадийцы увлечены либо личным обогащением либо семейным благополучием, и такие «лишние вопросы» их не волнуют. На блокпосте охрана в броне, что, мягко говоря не очень типично даже для медиакорпорации.
Водитель-охранник ГУВБ везёт Елизарова в его новый временный дом. Пока они движутся по подземным тоннелям, обилие которых тоже довольно характерно для корпоративных городов. Но городов не всех. На двипах Нассама царствуют пешеходы, и азадийцы не сразу перешли у господству автомобилей на воздушной подушке. Здесь, в Ван-Мера, и Уттаре на Сварге действует негласный принцип – земля для пешеходов, тоннели и эстакады – для авто. По тоннелям они будут ехать пока не закончится плотная застройка, только после этого водитель и пассажир увидят естественный, а не искусственный свет.
Макс – единственный пассажир, и он едет справа от водителя. Водитель в первую очередь человек, об этом полезно помнить. И неважно кто он, носит ли броню, погоны или прочие знаки отличия военной службы.
- А вы…Дитрих, да?
- Да.
- Дитрих, вам несложно говорить?
- О чём?
- О чём угодно. Просто отвлеките меня, пожалуйста.
- Ладно. Я не пойму этот город, хоть вы меня убейте. Такой огромный, а…а-аа…народу на улицах мало.
- Дитрих, у города было три фазы его существования. Первая фаза – довоенная. Я не знаю, когда сюда докатилась Война, могла докатиться не сразу, и тут ещё десятилетия делали хорошую мину при плохой игре. Посмотрите, скажем, население города в 2150-м или в 2200-м. Я полагаю, будет миллионов тридцать.
Вторая фаза – послевоенная, до осени 2326-го. Пара лет послевоенного дурмана, и здесь тоже было немало горожан. Третья фаза – прямо у нас на глазах. Она началась после исхода десятков миллионов беженцев и продолжается до сих пор. От довоенного населения города осталась треть, может немного больше. Остались те, кто все пережил и решил, что их место именно здесь.
Вот наконец они и выехали на поверхность и, можно сказать, увидели мартовское солнце. На Нассаме нет времён года так же как и на Аннатале, азадийцы «познали» времена года на Палеше. Но год они разделили всего на два сезона – «Движение к теплу» и «Движение к холоду». Сейчас «Движение к теплу», которое продлится почти полторы тысячи лет – год на Тотенгаме длинный из всех известных и людям и азадийцам. Погода будет меняться, но человек даже за всю жизнь на заметит на Тотенгаме потепления или похолодания.
- Дерьмо!!! Как я ненавижу пробки! Не пойму, почему ремонтировать дорогу нужно днём?!
- Дитрих, кто ремонтирует дорогу? Люди?
- Нет, эти. Синекожие.
- А чё тогда вас удивляет? Азадийцы не то, что не любят день, это для них самое отдыхательное время. Днём ветра сильнее дуют, днём они предпочитают спать а не работать. Мы же не на Земле в конце концов.
- Точно. Не на Земле. Мы в полутора километров от дороги, которую местные называют хордой. Растолкуйте мне, что за хорда, если вы в курсе жизни синекожих.
Водитель – немец или австрияк. Между ними нет большой разницы, но они не любят когда их путают, и, возможно, именно от них азадийцы почерпнули фразу «мы лишь обозначаем различие». Водитель называет азадийцев синекожими…Не самое плохое название, многие называют их куда хуже. Когда дело доходит до вопросов жизни и смерти, людям важно лишь то, кто убил. Для матерей, чьих детей убили азадийцы, они будут убийцами до скончания их жизни. Матерям и жёнам не интересен общий контекст, и их можно понять. Им бесполезно объяснять, что детей или мужей убивали женщины, хотевшие сохранить жизнь собственных детей – голос крови самый опасный, самый громогласный, заглушить его очень сложно, если возможно вообще. А все попытки рождают вопрос – ты за «нас» или за «них». И вариант, что я за истину, вдов или скорбящих матерей, мягко говоря, может не устроить. Поэтому, ладно – синекожие, значит синекожие.
- Дитрих – дорога от космопорта к морю – самая важная на этой планете. Поэтому здесь как - есть окружная, или кольцевая дорога вокруг Ван-Мера. И есть та самая главная дорога. Она начинается от грузовых складов космопорта и идёт до Ван-Праядви, если мне не изменяет память. В горах полно горно-обогатительных комплексов, и там полно съездов к ним. Но после них это огромная трасса, по которой шли большегрузы прямо до космопорта. Они и сейчас там идут, а также такси, которые везут людей от космопорта к Ван-Праядви или Ван-Гарбер. Так что Ван-Мера со своей дорожной сетью отдельна, а эта трасса – отдельно. У них разный трафик и пересекаться им ни к чему. Дитрих, вы же должны знать о Северной Минской Хорде.
- Доходчиво объяснили, спасибо.
- Было бы за что.
У Ван- Мера есть три выезда на ту самую трассу «космопорт-море». Есть выезд в сторону космопорта, есть выезд в сторону моря, и есть выезд в сторону лесов. Конечно, здесь не земные леса с земными деревьями, цепляющиеся к словам азадийцы могут прицепиться к самому слову «деревья» или «дерево». Подкованные могут пойти дальше, они скажут, а вы знаете, что пальмы – не деревья? Макс живёт в лесах, и там его спросили, что он вкладывает в понятие дерево. Елизаров учит биологию не первый год и он ответил следующим образом – я считаю деревом любое крупное и многолетнее растение.
Дорога после развязки резко «усыхает», хорошо, что первые 45 километров на ней вообще есть двойной чугунный разделитель. Потом он закончится просто потому, что по дорогам будут сновать только небольшие грузовики с продуктами, коих не слишком много. Азадийским «селянам» не нужны города, им вообще не нужно практически ничего. У них есть вода, есть еда, и есть их вторые половинки, на этом их потребности заканчиваются. В села они бегут от корпораций, биржевых сводок, бегут точно зная, что их продукция буде востребована во все времена. Мясо мелких зверьков и водоросли, выращенные на мелководье. Во времена Войны многие деревни перешли в полностью закрытый режим, ведь они привыкли обходиться даже без электричества и водоочистки. Когда вся «движуха», «веселуха» закончилась, перед деревнями появлялись люди без оружия и говорили совсем немного – «Всё закончилось. Вы можете верить нам или нет, мы настаивать не будем». Именно такие деревни в местных «лесах» - те самые затерянные миры, о которых Макс говорил Тине после того как повязали их «Даксимского Потрошителя». Максим полюбил те деревни с первого взгляда, с того момента как он познакомился с Бригадиром Затейниковым лицом к лицу, и ему ответили взаимностью сразу же. Но это не мир Дитриха, который родился где-нибудь в Вене, Линце, Гамбурге, Ганновере, Берлине или Мюнхене. Сейчас, когда над дорогой смыкаются кроны деревьев, он чувствует себя неуютно.
- Дитрих, а чё вы так? Синекожие, азадийцы, в смысле, они не кусаются. Хотя могут, если припечёт.
- Ну я не знаю…тут же как…
- Тут всё обыденно и понятно. Вы едете аккуратно, вы не мешаете грузовичкам, вывозящим тушки копчёных или тушёных головоруков. Понимаете…чем меньше народу… У нас говорят, тем больше кислороду. У них, чем меньше народу, тем больше порядка. Нет, порядки нормальные и понятные, особенно когда вы не считаете себя центром мироздания. Вот взять слово Закон. Я спросил свою Тину, как она понимает слово Закон, и как переведёт его обратно.
- Тина что – ваша баба?
- Баба?...
Когда водитель назвал Тину «бабой», у Макса пропало всякое желание общаться с ним. Такие манеры и обхождение лечит только время. Конечно, ситуацию можно немного подтолкнуть – попросить старосту деревни встретить Максима, чтобы водитель убедился что деревня в которой живёт Максим – точно не пристанище каких-то последних каннибалов.
***
Малое поселение Ван-Шарова
На Тотенгаме тоже (как это ни странно) работает и существует фотосинтез. У «травы» и у «деревьев» длинные синие листья, они осыпаются постоянно, и все лесные дороги выглядят красиво и, по людским меркам, довольно романтично. Перед началом деревни большое разворотное кольцо, прямо таки усыпанное синими листьями. Этот «листопад» не прекращается ни на секунду, и водитель не выдержал – вышел из машины и подобрал с бетонной плиты несколько осыпавшихся листьев. Здесь не окутанный легендами Шварцвальд, но, чёрт его дери, такая красота! Дитих забыл, что его ждут в гараже, он будто оказался прямо на сценических декорациях роскошной театральной или кинопостановки. Водитель поднимает листья один за другим синие листья и не заметил «синекожего». Хотя старосту деревни правильнее называть «голубокожим» за его кожу цвета морской волны.
- Максим Валерьевич, вы вернулись?
- Да, господин староста, я вернулся. Всё как обычно – что происходит и как нам дальше быть.
Староста не называет Макса «высокопочтенным», хотя, вроде бы как должен. Он «филонил» всю войну, даже не представляет, что пережили воевавшие и, по правде говоря, не хочет представлять. Имперские солдаты пытавшиеся проникнуть сюда бесследно исчезали, но ему стыдно думать о том, что дети рождались прямо под имперскими обстрелами, и их первыми жизненными навыками были удушающие приёмы. Обращение к Елизарову по имени и отчеству – компромисс. В этом обращении явно есть уважение, и Максим даже не пытался обсуждать этот момент. Взаимное преклонение голов – такой же компромисс. Староста уважает Елизарова, а Маским не будет попрекать старосте, что тот не вывел всю деревню на тропу войны с оккупантами. Всё уже кончено, сейчас не время, чтобы выяснять отношения. Им всем нужно жить дальше.
Дитрих, водитель-охранник ГУВБ, встал. Он видел этот краткий обмен репликами между человеком и «синекожим», и решил, что ему самое время ретироваться. Никакого варварства здесь не наблюдается и у него будет время осмыслить две фразы. Забота «синекожего» об абсолютно чуждому ему человеке, и нежелание Елизарова погружать старосту с головой в свои проблемы. Не только свои проблемы, как совсем несложно догадаться. Машина ГУВБ уехала, и староста продолжил свою речь, когда они с Максимом остались один на один.
- Максим Валерьевич, к Вам приехала наша сестра, она заявила, что вы ей не безразличны.
- Тина приехала сюда? Вы её, надеюсь, впустили? Вам-то должно быть ведомо, что одному ну как то не очень…
Староста преклонил голову перед Елизаровым сильнее обычного, значит тот дважды согласен с ним. Тину не могут физически выпереть отсюда. Ей могут устроить обструкцию, сказать «таким как ты не место здесь», «убирайся отсюда, корпоративная дрянь». И так далее, и тому подобное. А она всё это, возможно, выдержала, если жители села не поняли – старые времена прошли и почти абсолютная власть корпораций пала. В этом селе почти все когда-то были «корпоративной дрянью» и они, вполне возможно, всё же сдержались.
Максим закрыл глаза, он вертит головой стараясь забыть «преприятнейшие» разговоры о полицейской коррупции. Вспомнив симфонии Бетховена он вертит головой, будто только движениями головы возможно дирижировать симфоническим оркестром.
Тина здесь, рядом, Елизаров чувствует, как она погружается в его разум. Буквально несколько секунд, и он чувствует её прикосновения. Она дотрагивается до его рук, аккуратно берёт своими пальцами Максима за подбородок и он чувствует её горячий поцелуй. А ведь для Тины это унижение. «Упасть» до уровня немощного человека и сделать для него всё так, как хочет он. Что может быть ещё большим унижением? Наверное, только публичный поцелуй где-нибудь на Нассаме, например на Шакшише или Индуджи прямо перед студгородком или прямо перед академическими корпусами. Максим действительно устал, он просто не понимает, насколько ему пошли навстречу. Но он, как может, очень старается.
- Как здорово, что ты здесь, а ?! Меня ведь просто…
- Что с тобой сделали?
- Что сделали, то сделали. Давай пойдём домой? Ну, в очередной дом, мои дома меняются уж очень часто…
После такой горячей встречи Елизаров неспособен никуда идти. Он берёт её в руки в свои, целует их ни говоря ни слова. Ведь при всей его усталости он не может не понимать, как много потребовалось от Тины чтобы добраться сюда к нему. Заплатить за билеты неимоверные суммы. Искренне, без корпоративного гонора расспрашивать всех, какие прибыли люди, и которых из них стараются спрятать. Голова Максима ещё затуманена, и он просто тянет Тину за собой, тянет к тому дому, который он временно может считать своим. На крытой террасе есть кресло, рассчитанное на большие нагрузки, Елизаров уже сел в него и влечёт Тину к себе.
«- Тиночка, сядь мне на колени.
- Я ведь…
- Ты не лёгкая, я знаю.»
Максим пытается вспомнить январь, может быть февраль 2327-го. Тогда Армия не ещё не приобрела такую зловещую репутацию, и отвоевавшие офицеры с детскими глазами были как магниты для девушек. Тина весит в полтора раза больше чем человеческие девушки, после того как она отъелась на Земле рыбой-форелью. Своим весом она отдавила Елизарову ноги, но он всё равно хочет прижать её к себе. Ведь сейчас Тина - едва ли не единственная, кто хоть как то отделяет Елизарова от «значимых общественных процессов».