Армейский призыв

 
ПРИЗЫВ.   
После пышных праздничных домашних проводов, похожих на свадьбу, нас, глупых юношей, одетых в старенькое тряпье, собрали на сборном пункте. Военком произнес речь, и нас под конвоем повели на вокзал. 
Поезд тащился суток трое, поскольку, забитый только призывниками, больше стоял на запасных путях, чем ехал. Заботливые родители снабдили своих чад приличными запасами водки, поэтому многие подробности у многих, естественным образом выпали из памяти.
Наконец поезд прибыл в город Кёнигсберг, поскольку название «Калининград» нисколько не подходило тогда к этому сугубо прусскому городу.
В этом городе был большой сборный пункт, куда свозили юных балбесов с разных концов страны. Больше всего этот пункт напоминал тюрьму, а тюрьма больше всего подходила к одежде этих несчастных. И порядки были явно тюремными. Свирепые сержанты первым делом изъяли у растерянных и запуганных бедолаг всю водку, все деньги, все сигареты и все ценное. И научили строиться в колонну. Эту науку будущие защитники освоили в первый же день, потому что при построении, которых было в этот день не меньше полусотни, каждый раз, удивительным образом(!),  кто-то попадал в строй последним. И тогда этого последнего сержанты обвиняли в срыве построения, и оно начиналось заново. Никто не желал быть последним, потому что это грозило всеобщим возмущением, и даже избиением. Так что к ночи озябшие, задерганные, голодные, уставшие призывники летели на построение, сбивая друг друга с  ног.
Потом был отбой. Всех заводили в казармы, разрешали лечь спать. Спали, конечно, на голых нарах, дрожа от холода. Но не больше часа! Как только все засыпали, объявлялся подъем, срочное бессмысленное построение. И строй стоял на морозе час, два. Потом снова в казарму, и снова подъем. И так всю ночь. Утром чай и хлеб, после невыносимо долгого ожидания, и снова весь день построения. И никакой информации.  На четвертый день была унизительная медкомиссия, на которой измученные, запуганные, раздавленные голые юноши стыдливо подходили к врачам женского пола, которые были не более любезны, чем озверевшие сержанты. И только после этого – распределение по военным учебным частям.
 Весь этот процесс казался бессмысленным жестоким идиотизмом. И только много времени спустя стало ясно, что этот идиотизм - психологическое насилие, призванное уничтожить личность, чувство собственного достоинства. Из юношей целенаправленно готовили бездушных зомби, для которых единственным сознательным действием было "выполнить приказ". Иногда из армии возвращались нормальные люди, которым удалось сохранить собственную индивидуальность, которые научились в армии хитрить, играть роль послушной жертвы. Однако многие парни так и остались раздавленными, озлобленными и жестокими. Таким всегда в России найдется место в "правоохранительных органах", где они могут жестоко мстить миру и гражданам под защитой "закона". 
 
Под конец этой унизительной обработки нас с моим другом детства разлучили, хотя мы все время были рядом, документы всегда сдавали одновременно. Только он был на полголовы ниже меня. Наверно это и сыграло роль. Я попал в морскую авиацию, а он в морской флот.
Нас отвезли поездом в город Пионерск. Там была школа для подготовки специалистов для морской авиации.
Мою роту разделили на четыре взвода. Мой взвод завели в учебный класс. Офицер спросил, были ли у кого либо переломы рук, ног или сильные ушибы.
Неделю назад я едва не сломал руку, спрыгнув на ходу с грузовика. И рука еще сильно болела. Опасаясь тяжелой работы, я признался в этом. Оказалось, отбирают стрелков-радистов для летного состава! Нужно было всего лишь отстучать простую фразу вслед за инструктором, и я мог легко отстучать любую из предложенных фраз. Но меня не вызвали. И уже не позволили исправить мою ошибку. Я потерял вторую возможность попасть в летный состав, куда стремился с детства.


Казарма, в которой нам предстояло жить полгода, изучая оборудование самолета, была построена немцами добротно и прочно. Жить в ней было довольно комфортно,  хотя в первый же день я имел глупость передразнить сержанта – литовца, который говорил с чудовищным акцентом. И нажил себе врага. Уже через минуту он потребовал повторить фразу, которую он только что сказал, а я не смог. Тогда он вывел меня из строя, и влепил наряд вне очереди. А утром, сразу после подъема, было построение. Все матросы были в отвратительных армейских трусах, и только один я оказался в аккуратных трикотажных плавках. Сержант вывел меня из строя, отчитал, велел надеть "уставные" трусы. И с этого дня я из нарядов не вылезал наверно около месяца.
Служба медом не казалась. Ежедневный бег вокруг военного городка в мороз и в слякоть, выгрузка обмерзших бревен или намертво замерзшего угля из вагонов на станции, ежедневная муштра на плацу. И бесконечно долгие уроки в классах измученных матросов, которых морил сон, и с которым невозможно было бороться, и, лично для меня - постоянное враждебное наблюдение сержанта и череда нарядов вне очереди, которыми он меня регулярно награждал. Кроме очередных.
Разговоры в кубрике у вечно голодных матросов часто касались еды. Я рассказал, что в четвертом классе добровольно голодал семь дней. Это была правда, я выдержал такой эксперимент из любопытства, начитавшись книг. Меня подняли на смех. Тогда я заключил пари со всем взводом, что выдержу три дня без еды. Призом мне будет какая-то доля от каждой приходящей матросам посылки от родителей. Подозреваю, что меня заложили сержанту под конец срока, когда уже всем было ясно, что пари я выиграл. Во время ужина третьего дня сержант сказал, что сгноит, если я не съем ужин при нем. Тем не менее, авторитет я заработал, и матросы вскладчину купили мне торт, который мы все вскладчину и съели.   
Однажды старшина нашей роты (всегда одетый с иголочки, подтянутый, суровый, жесткий) на ежедневном построении спросил, есть ли среди нас бывшие строители. Я так устал от внеочередных нарядов, от преследований сержанта, которого я так опрометчиво против себя настроил, и у меня быстро-быстро закрутились в мозгу шестеренки, я мгновенно сообразил, что хуже уже не будет,  и выскочил из строя: «Я!». «Профессия?» - спросил старшина. Об этом я не подумал, и шестеренки завертелись еще быстрее. В жизни не работал на стройке, и не знал ни одной профессии строителя. Но слово всплыло из подсознания, и почти вовремя. «Маляр!!!». «Встать в строй. Кто еще?» Вышли еще двое. Старшина велел нам троим зайти к нему в кабинет, и распустил роту. Старшина сказал, что наша задача – сделать ремонт в квартире. И заниматься этим мы будем каждый день после обеда. Как раз в то время, когда вся школа с отвращением маршировала на плацу!
Мы вышли от старшины, не веря в свою удачу! И тогда я признался этим парням, что понятия не имею, что и как делают строители. К моему удивлению, их это даже обрадовало, они заулыбались, я почувствовал симпатию. «Вот и прекрасно! Без работы мы тебя не оставим» - с иронией сказал строитель-виртуоз.
На следующий день после обеда в казарму зашел полковой замполит и забрал нас с собой в штаб. Беседовал с нами вполне дружелюбно, сообщил, что получил квартиру в городе и желает привести ее в порядок, чтобы весной поселить в ней семью. В штабе нам выдали пропуска, и замполит повел нас в свою квартиру. Квартира была однокомнатная. Коридор, кухня, ванная и комната. Он сказал, что торопиться не нужно, и если ему понравится наша работа, мы сможем сами выбрать себе место дальнейшей службы из нескольких вариантов.
В квартире был некоторый строительный инструмент, и какие-то материалы. И парни сразу же взялись за работу. А я старался, как мог, быть им полезным. Потом пришел замполит и принес нам батон колбасы и буханку хлеба. Нам эта колбаса показалось невиданным деликатесом! Замполиту наверно так понравился наш восторг, что потом он иногда приносил даже вино, и с нами выпивал. Ему нравилась и наша работа. И мы старались. Но всплыли и другие привилегии. Теперь мы могли без надзора прогуляться по городу, нас всегда пропускали на проходной.
Однажды, уже недалеко от проходной, мы встретили офицера. Было уже темно. Мы все трое, как учили, перешли на строевой шаг, и браво отдали честь по всем правилам строевой науки. И только тогда разглядели, что это уставший железнодорожник в замызганной фуражке.
 Сержанты стали проявлять к нам невероятную вежливость, чуть ли не заискивали. Мой сержант-литовец даже снизошел однажды до беседы со мной, и впоследствии сам предлагал мне выбрать очередной наряд из нескольких вариантов. Вероятно, он ожидал от меня мести за предвзятое отношение. Напрасно ожидал. У меня нисколько не испарилось понятие о чести, и я с детства считал низостью закладывать друзей и врагов.
 Наверно так мы наслаждались службой больше месяца. Однако ремонт следовало заканчивать, чтобы не испортить себе репутацию. Замполит сдержал слово, мы все трое выбрали службу в Латвии, в Риге по его же рекомендации. И нашей работой он остался доволен. Мы, конечно, понимали, что со стороны замполита это явное злоупотребление служебными полномочиями. Однако этот офицер был неплохим молодым человеком. И главное, вместо бессмысленной муштры мы делали нечто полезное.
Самое приятное место для несения очередного наряда была кочегарка при теплице для офицерской столовой. В котле нужно было поддерживать установленное давление пара. Вахта начиналась с растопки, и заканчивалась утром чисткой топки от шлака. Я выбрал для себя эту вахту, и был очень доволен своим выбором. Брал с собой книгу, и отдыхал от службы. (Читать на вахте, естественно, запрещалось). Каждую ночь дежурный офицер проверял все наряды в произвольное время. Чтобы не быть захваченным среди ночи врасплох, я посыпал скользкую тропинку в снегу шлаком. И когда офицер ступал на эту тропу, его шаги были слышны всему гарнизону. Я спокойно успевал спрятать книгу, закрыть клапан, чтобы поднять давление на манометре – если огонь давно потух, взять в руки веник, или тряпку, напустить на себя бодрый рабочий вид
 А еще нашел способ тайно проникать в теплицу, чтобы сорвать с ветки офицерский помидор или огурчик.
Весной всю школу стали готовить к майскому параду. Мы ходили строем на военный аэродром и там ежедневно по четыре часа отрабатывали передвижения парадных рот. За время службы ноги уже так привыкли отбивать строевой шаг, что эта муштра не казалась трудным делом и даже стала нравиться. Только ботинки не выдерживали строевого шага и разваливались на ногах чуть ли не каждую неделю.
На генеральные репетиции парада нас дважды возили поездом  в Кенисберг. 9 мая погода испортилась, пошел снег. И тепловоз забуксовал на подъеме. Всех нас вывели из вагонов, и заставили толкать наш поезд! И мы его вытолкали! Но при этом все перемазались сажей, как черти. И помыться, все конечно, не успели. К тому же, опаздывали на этот парад. Поэтому с грохотом, всем полком, бежали от вокзала до центра, и только испортили всю совковую бутафорию воинского парада.  Хотя были подготовлены к нему лучше остальных воинских частей.
В этом же месяце всех отправили в места постоянной службы. А тех, кому повезло, включая и нас троих «виртуозов – строителей» отвезли в прекрасный город Ригу, в красивую воинскую часть, похожую на курорт, с длинным мудреным названием.
Нас разделили на три эскадрильи и поселили в спортзале. Поэтому стычек со старослужащими почти не было. Еще и потому, что пока не были демобилизованы старослужащие предыдущего, 46 года призыва, которые держали 47 год в руках, и снисходительно симпатизировали нам, 48 года призыва.
Служба здесь была несравненно легче, чем в учебке. Утром подъем, умывание, пробежка на стадионе, завтрак. Потом строем, похожим на толпу, шли (иногда бежали) через приятный лес на аэродром. И там до обеда и после, строили капониры для самолетов. Капонир – это две высоких насыпи, между которыми хитро прятался бомбардировщик ИЛ – 28. Эти насыпи мы обкладывали дерном и стелили для самолетов металлическое покрытие.
Работа была скучноватой, но нетрудной.
Офицеры здесь были гораздо дружелюбней с матросами. Старшина нашей эскадрильи Василий Винцеев не был склонен к чрезмерным пакостям, если не попадать к нему в немилость. Однако я всю жизнь умел попадать в немилость к начальству.

После того, как почти всех матросов 46 года рождения демобилизовали, нас из спортзала переселили в казарму. Самых хулиганистых матросов 46 года оставалось еще человек десять. (этому призыву пришлось еще служить по три года). Моим соседом по койке оказался один из этих "стариков", матрос Будукин. И каждый вечер мы с ним подолгу тихо беседовали. Я впитывал каждое его слово! Он рассказывал о всяких армейских хитростях, куда ходить в увольнения, куда ходить в самоволку, как не попадаться начальству, что расположено в окрестностях, где можно искупаться в пруду, как добраться до морского пляжа, где ночью можно добыть клубнику, помидоры и яблоки. А также, где в Риге расположены танцевальные площадки, на которых можно знакомиться со студентками ВУЗов. Множество чрезвычайно полезной информации я от него узнал. Моим сослуживцам стало понятно, что я владею слишком ценной информацией, поэтому полезно иметь такого приятеля. Так что со мной старались не ссориться.
  Я узнал, что в части когда-то был духовой оркестр. А я со школы умел играть на трубе.
И тогда я познакомился с лейтенантом, начальником клуба. Он же заведовал и полковой библиотекой, и мы быстро нашли с ним общий язык. Лейтенант показал мне инструменты, предложил найти желающих участвовать в оркестре, и обещал оказывать поддержку. Мне удалось найти пять человек, которые немного умели играть на различных инструментах, и еще нескольких, желающих научиться (или увильнуть от службы). Тогда лейтенант вручил мне ключ от музыкалки, поговорил с замполитом полка, и мы официально получили немного времени для репетиций. Замполит сердито заявил, что если через месяц мы не сыграем на полковом смотре, то разгонит нас к чертовой матери. Перед смотром мы уже по собственному почину демонстративно маршировали по дорожкам всем оркестром под собственные марши. Смотр состоялся под музыку, нас заметили и подарили некоторые привилегии. Я не только руководил оркестром, но и стал лидером небольшой группы, поскольку имел много тайной информации, благодаря матросу Будукину.
К нашему оркестру прибились двое гитаристов, которые предложили создать эстрадный оркестр. Идея понравилась. Через некоторое время у нас стало что-то получаться. Играли на слух.
Однажды было объявлено, что к нам в часть приедут артисты - группа цыган. К этому времени многие матросы уже обзавелись подружками, которые иногда приезжали на автобусах из Риги на свидание. На автобусе до Риги было минут десять, и автобусы ходили регулярно. И на концерте был не только весь полк, но и много городских девушек. На стадионе с давних времен осталась эстрада. На этой эстраде цыгане и выступали. А после концерта у кого-то возникла идея организовать танцы под музыку нашего эстрадного оркестра. Идею поддержали и молодые офицеры, которые жили через дорогу от гарнизона, в военном городке.
Офицерам и пришлось уговаривать начальство разрешить танцы в на стадионе. И этот праздник состоялся. Играли мы, конечно, отвратительно, но кого это интересовало! Про танцы в воинской части в субботу и в воскресение прознали многие девушки студентки, они  украсили стадион своими прекрасными лицами, пестрыми платьями, улыбками, смехом.
В наш гарнизон приехали четверо офицеров из других частей для обмена опытом. У меня отобрали ключ от музыкалки, поскольку в ней поселили этих офицеров. Через неделю офицеры уехали, а четыре койки с постелями так и остались в музыкалке. И никоим образом эти постели мне не мешали! Не мешали они и нашим репетициям, когда ключ мне вернули. Так у меня появилось уютное любовное гнездышко для общения с моей подругой Зоей, когда она оставалась на ночь. Иногда она даже оставалась на две-три ночи. И поэтому однажды я полночи тайно проводил в музыкалку телефонный провод от кабинета директора клуба, чтобы вахтенный матрос мог меня вызвать в случае ночной тревоги.
 Уж не помню, как сумел навлечь на себя гнев моего старшины Винцеева, однако это случилось, и он обещал ставить меня в наряд каждую субботу. И обещание выполнил. 
 

Полковой камбуз.

Это история о моих отношениях с другими женщинами.
Однажды, во время службы в армии, в доисторические времена, мой старшина Василий Винцеев сильно меня невзлюбил. Наверно я что-то такое брякнул в строю, а Вася обладал идеальным слухом и был весьма злопамятен. Коварно подловил меня на каком-то пустяке, и легко придумал для меня наказание. Он каждую субботу ставил меня в наряд на камбуз.
А каждую субботу на нашем полковом стадионе разрешались танцы, на которые из столицы Латвии (до которой было всего 10 минут на автобусе) приезжали прекрасные латышские девушки!
 Полковой камбуз - это 20 часов непрерывной тяжелой работы для несчастных матросов, попавших в наряд. И в нем обитала заведующая столовой - здоровенная рябая бабища, вся в крапинку. Ее лицо очень напоминало круглую армейскую мишень, которую нам однажды показали на единственных за всю службу стрельбах. Мишень была с двумя попаданиями от малокалиберных пулек чуть выше десятки.
 Под конец тяжелой уборки огромной столовой эта Сивилла набирала на камбузе в большую кастрюлю полбочки воды, поднимала ее, как пушинку, выливала ее в амбразуру, и так  четыре раза подряд. Потом мы тряпками всю эту воду должны были убрать с цементного пола под ненавистным мстительным взглядом двух свинцовых малокалиберных пулек. Дама ненавидела матросов.
 И я с ней сцепился. И тогда она возненавидела меня лично, и уж точно применила ко мне весь свой арсенал трудотерапии. И тогда я возненавидел ее.
Ходили слухи, что она ворует продукты, и ее габариты косвенно это подтверждали. Однажды я стоял вахту на КПП. С нами был старший сержант. Я посвятил его  в свой план, и он обещал не мешать.
Я ждал бабищу, как любимую девушку на первое свидание! Я сканировал нужный сектор с великой надеждой и великим нетерпением. И вот она появилась: тяжелая поступь, как у каменного Командора, и в могучих рябых руках центнер продуктов! Я вытянулся во фрунт и подобострастно впустил ее на проходную. И тотчас заблокировал дверь.
"Покажите, что у вас в пакетах!" Потребовал я. Бабища взревела утробным басом. Я ткнул ее носом в перечень обязанностей вахтенной службы матроса на КПП,  и стал звонить дежурному по части. И тут бабища заскулила натуральным бабьим голосом.  Куда девался командирский зычный бас!  Офицер примчался в минуту!   И мы втроем сели писать протокол задержания. Офицер позвонил в штаб, там приказали привести заведующую вместе с продуктами и с протоколом.
 Ее не уволили, вероятно, армия остро нуждалась в рябых вороватых дамах. Но с тех пор матросы стали для заведующей роднее внуков, полы в столовой стали мыть разумным образом, и каждую вахту она для них жарила большой квадратный противень картошки!

После двух субботних нарядов на камбузе, когда на полковом стадионе проходил праздник любви, моя мысль заработала особенно интенсивно. Я вспомнил случай, когда меня искусал рой пчел. Я тогда весь опух. Я решил спровоцировать пчелу на доброе дело. В субботу утром поймал крылатую труженицу на стадионе, посадил ее на руку. Пчела добросовестно ее ужалила. Перед нарядом нам разрешалось поспать. Когда меня разбудили, даже сам испугался: руку разнесло до локтя. Тогда я испугал этой рукой дежурного по части офицера. Дежурный отправил меня в санчасть. Там наложили шину, повесили руку на шею и назначили назавтра поездку в госпиталь на рентген, поскольку по моей легенде выходило, что у меня сильный ушиб или перелом. Полковник-профессор изучил снимок, выяснилось, что у меня сильный ушиб. Ночевал я в госпитале, а утром убедил врача отпустить меня в часть с освобождением от службы. Освобождение мне дали на три дня и еще трижды его продлевали благородные трудолюбивые пчелки.  Я славно отдохнул девять дней. Старшина Винцеев подозрительно на меня посматривал, когда я блаженно болтался без дела с забинтованной рукой.
 
У меня были близкие отношения с нашей буфетчицей, которые возникли еще раньше, чем появилась Зоя. Она жила в военном городке через дорогу, и я мог бывать у нее почти каждую ночь. Однажды она пригласила меня на свой день рождения. Днем покинуть часть было довольно сложно, но поскольку нашего старшину никто не видел, я ускользнул из части с большим букетом с полковых клумб, которые мы сами и выращивали. Старшина Винцеев с женой оказался в гостях у моей Наташи! Мы оба были в крайнем изумлении, но он промолчал. И позволил сидеть за столом, как будто ничего и не случилось. А я радовался тому, что не снял бинт с руки, как вначале намеревался. Я не стал долго испытывать терпение старшины, и скоро раскланялся со всей компанией. После этого застолья старшина стал относиться ко мне дружелюбно-насмешливо, и на камбуз меня больше не назначал. Возможно, по просьбе рябой заведующей камбуза, которую моя личность ставила в "неловкое" положение.
 Должен напомнить бывшим воинам, что у матроса в тумбочке может лежать строго ограниченный список предметов, а под матрасом и под койкой не должно быть ничего. Конечно, в музыкалке в пианино, которое мы использовали вместо одежного шкафа, у меня была гражданская одежда для самоволок, и много чего еще. А под койкой висели спортивные беззвучные тапочки, в которых я и бегал по ночам в самоволки. Их ни разу не нашли.
  В укромном месте за полковым штабом я обнаружил несколько рейнских колес. Это такой спортивный снаряд, его часто используют артисты цирка, а также пилоты для тренировки вестибулярного аппарата. Я получил разрешение от командира эскадрильи привести их в порядок и перегнать на стадион. Я быстро освоил способ управления этим устройством, и привел в изумление всех встречных,  когда перегонял их на стадион, катясь внутри этой конструкции по дорожкам гарнизона.  И потом я отвоевал себе право катиться в рейнском колесе, когда весь взвод бежал утром по стадиону. И даже опережал бегущих, поскольку каждый оборот колеса составлял почти 7 метров. А бегать никогда не любил, (только в самоволку).
Километрах в трех за лесом, располагалось село. Там был пруд с маленьким пляжем, куда я водил друзей купаться по информации матроса Будукина.
А дальше был большой колхозный сад. И однажды ночью мы вчетвером отправились в этот сад воровать яблоки. Вели мы себя очень тихо, опасаясь сторожа. Нагрузили яблоками матрасовку, так что едва этот большой мешок дотащили до музыкалки.
А наутро было построение, и командир полка сообщил, что в эту ночь было ограбление колхозного сада, был избит сторож, и это сделали военные. Было ясно, что не только мы в эту ночь наведались в сад. Сторожа мы и в глаза не видели. А запах спелых яблок стоял в полковом клубе, такой, что мне пришлось просить у заправщиков авиационный керосин, чтобы хоть немного перебить запах яблок. Весь день мы ожидали разоблачения. После ужина мы расставили посты, чтобы нас не увидели, и унесли все яблоки далеко в лес. Потом выяснилось, что сторожа избили пьяные солдаты стройбата, взвод которых прикомандировали к нашей части. Сторож их опознал.
В полку было три эскадрильи. Мы обслуживали древние уже в те годы самолеты ИЛ-28 - первый советский реактивный бомбардировщик. Экипаж каждого самолета состоял из трех человек: пилот, штурман, стрелок-радист (и я легко мог стать одним из них). Обслуживали самолет также три человека: техник, механик, электромеханик.
В августе весь полк на военно-транспортном самолете отправили на грунтовой аэродром в Эстонию. Мы привезли с собой палатки военного образца, и под руководством офицеров в тот же день построили палаточный городок для всего полка.
Километрах в трех от аэродрома  была эстонская деревня Койги, в которой был магазин. В этом магазине побывали несколько матросов, но купить водку, ради которой и был отправлен десант, не смогли. И тогда я потребовал у матроса Лолеп, чтобы он научил меня вежливым эстонским словам. Водка меня не особенно интересовала, но мои сигареты заканчивались, и мы вдвоем с приятелем отправились в деревню. По пути встретился одинокий хутор. Было жарко, хотелось пить, а во дворе виднелся колодец. Мы потоптались возле калитки, но войти не решились, чтобы не рассердить хозяев. Уже собрались уходить, но из дома вышла сердитого вида старушка, подошла к калитке. Я поздоровался по- эстонски, жестами попросил воды. Старушка молча побрела обратно. Мы долго гадали, принесет - не принесет. Она принесла глиняный кувшин молока. Мы бы предпочли воду, но оценили благородный жест хозяйки, и вылакали весь кувшин с благодарностью. Оказалось, что нисколько она и не сердитая.
В магазине было человека три кроме продавщицы. Я громко поздоровался по-эстонски. Крестьяне уставились на нас, как на инопланетян. Дальше можно было говорить по-русски, нас прекрасно понимали, особенно, когда я попросил эстонский ликер "Вано Таллин" и продавщица спокойно выдала все, что мы просили, кроме ликера, которого не было. И без возражений мы получили две бутылки водки. Люди всего лишь желают толику уважения, и тогда вы будете вознаграждены.
В гарнизоне по вечерам было скучно. И никто за матросами особо и не следил. "А куда вы отсюда денетесь" - думали офицеры, в то время как сержанты потихоньку цедили водку в лесу. Мы втроем решили выяснить, как проводят теплый субботний вечер эстонцы. Мы отправились в деревню, которая к нам уже немного привыкла. Мы знали, что в Койги есть клуб, но были приятно удивлены, когда узнали, что сегодня в клубе танцы. Под живую музыку. Музыкант в летах что-то играл на аккордеоне, а публика чопорно сидела вдоль стен, и никто не танцевал. Парней было с десяток, девушек побольше. И все чего-то ждали. Наше появление вызвало тихий переполох, а мы тупо стояли у двери, и чувствовали себя незваными гостями. Все же я углядел красивую эстонку и поймал ее взгляд. И понял, что она не удивится, если я подойду.
Мне казалось, что мы все трое как будто в масках, именно здесь, в этот момент, я не чувствовал себя собой. Я был чужой не только этим людям, я был чужой для самого себя. Что-то подобное чувствовали и мои приятели. И этот чужой подошел к девушке и пригласил ее на танец. Прибалты редко выражают яркие эмоции. Девушка спокойно приняла приглашение. И мы вдвоем танцевали, пока играл аккордеон. Я говорил с ней, и приходил в себя. Ее звали Лейла. Она неплохо знала русский язык, и все было прекрасно, но она приехала к родственникам из Пярну, и назавтра уезжает. До города Пярну было километров 40. Рядом с Лейлой сидела женщина, вероятно, ее родственница. После третьего танца она наверно подумала, что уже недалеко и до поцелуев. Они ушли, но Лейла вручила мне листок бумаги с адресом. Мы переписывались до конца года, пока образ высокой стройной типичной эстонской красавицы не стерся из моей памяти.
 Возвращение в Ригу было почти праздником. Мы соскучились по нашим девушкам, по красивому городу, по нашему гарнизону.
 Время от времени некоторое количество матросов отправляли в городскую комендатуру для несения караульной службы. В основном мы несли караул на гауптвахте, и очень не любили становиться тюремщиками. Но однажды я попал в буквально сказочное место. Это был какой-то казенный республиканский архив, но располагался он в здании знаменитого Домского собора. Меня привели в большое помещение и оставили в нем на всю ночь. Это был огромный зал замысловатой архитектуры с высокими потолками, с широкими лестницами и с балюстрадами вдоль стен. Там были массивные дубовые стеллажи, а на стеллажах лежало множество фолиантов. Это были огромные книги, некоторые наверно высотой в метр и толщиной сантиметров тридцать! Тяжелые обложки были окованы медью, некоторые даже с застежками и замками на них. Огромные страницы были заполнены рукописными текстами, вся эта обстановка и эти фолианты дышали глубокой древностью. Я бродил по гулкому темному залу, как привидение, трепетно дотрагивался до этих книг, пытался даже разобрать слова чужого языка, выведенные искусной рукой древнего писца. Я понимал, что в этих книгах мало информации, в них были лишь религиозные тексты. Но религия всегда старалась подавлять прихожан пышностью храмов, одежд, ритуалов. И церковные фолианты также были призваны поражать воображение.
В конце службы я в третий раз потерял возможность поступить в военно-воздушное училище, поскольку мне с приятелем назначили десять суток гауптвахты за драку с солдатским патрулем. От драки мы не пострадали, также мы не попали и на гауптвахту, потому что туда было слишком много «желающих» - просто не было свободных мест. Однако о рекомендации в училище не могло быть и речи, так мне сказали в штабе. Также сказали, что не выдадут воинский билет до Камчатки, куда я стремился. И поэтому я вернулся домой.