Тот год в Фанагории выдался ужасным. Знойный суховей иссушил землю так, что вся она глубоко потрескалась и превратилась в безжизненную пустыню. Пересохла вода даже в криницах (так в Фанагории называют колодцы), жажда мучила всё живое. Без влаги посевы погибли на корню, трава дотла выгорела в степи. Горячий словно из жаровни ветер гонял по просторам жёсткие, как спутанные пучки проволоки, шары растения перекати-поле, отчего древесный шорох скрипуче разносился тут и там, напоминая звук нищенствующего странника, шаркающей походкой печально передвигающегося по земле и задевающего заскорузлыми лохмотьями за колючки сухого репейника. На клубящемся мареве зноя то ли мерещилось наваждение, то ли выплывало в действительность видение – измождённый покалеченный старик с суковатым посохом, спотыкаясь, уныло бредёт наугад, слепо не разбирая дороги…
Пыльный дух надсаждал дыхание, аж нестерпимо скребло в пересохшей глотке. Нигде не видно было ни единой живой души. Суслики и те от зноя попрятались глубоко в норах. Только в белесой будто выцветшей на солнце небесной вышине, распластав чёрные крылья, медленно кружил стервятник, хищно высматривая добычу.
Падёж скота неизменно сопутствовал природной аномалии. Скелеты обглоданных животных решётками рёбер жутко белели кругом в изобилии. Черепа с рогами и без оных жалко взывали пустыми глазницами и оскаленными зубами к безучастной вечности. Тяжёлый трупный смрад стоял нестерпимо, как на заброшенной скотобойне. Положение усугублялось тем, что гибельный год принёс напасть и населению расположенной в этих местах казачьей станице Безымянной. С мором станичного поголовья нагрянула и эпидемия неизвестной болезни, безжалостно поражая поселенцев, особенно малых детей и стариков, скоропостижно унося их в могилу. Денно и нощно не прекращался детский плач. Бабий вой по погибшим младенцам рвал душу на части. Положение таково, что мёртвые не позавидуют живым…
Суров казачий быт и станица всегда подвержена риску нападения многочисленных недругов. Поскольку казачество было призвано стеречь рубежи родного отечества, то и располагались их поселения кордонами на границах Российской империи. Вот и Безымянка форпостом обосновалась на фанагорийской земле среди враждебных черкесских племён. Дикие горцы совершали опустошительные набеги – грабили чужаков, захватывали пленниками и затем продавали их в рабство туркам, грекам и другим соседним народам. Казаки отвечали черкесам тем же.
Военно-хозяйственный уклад жизни у степных рыцарей сложился исходя из существующих реалий. И они свыклись с этим. Труднее всего было выживать, когда свирепствовал голод.
Именно такая жестокая участь постигла безымянцев. Истерзанное несчастьями население собралось на площади возле хаты станичного атамана Пешты. Народ безутешно роптал, разуверившись в божьей милости, ибо никакие истовые молитвы не возымели успеха. Необходимо было предпринимать какие-то кардинальные меры, дабы исправить невыносимое положение.
На волевом лице станичного предводителя, с облупленным от жгучих солнечных лучей носом и упрямо топорщащейся русой бородой, застыло выражение крайней озабоченности и даже безысходности. Уставившись светлым оком в одну точку, он устало внимал слёзным воззваниям собравшихся, и надтреснутым тембром монотонно внушал:
– Я молюсь непрестанно Христу и взываю к заступнице Богородице, чтоб спасла нас. Да только напрасно всё. Чем-то мы крепко прогневили Господа, и он посылает кару. Молитесь и вы все о пощаде.
– А ты бы лучше спросил ведуна какая на то причина, – выдвинулся вперёд из толпы рябой казак с дерзким отчаянным взором.
– Уже отправил Чаплыгу к схимнику Никодиму. Старец живёт в скиту на далёких болотах. Дня через три, надо думать, прибудет сюда. Нужно подождать.
Делать нечего, значит, придётся ждать. Угрюмая масса, тихо ропща, медленно принялась расходиться по домам. А атаман погрузился в думу…
***
Пешта по-цыгански значит – малыш. Так атамана родители нарекли при рождении. Хотя теперь это был крупный, дородный мужчина, косая сажень в плечах. Правда, при ходьбе припадал он на левую ногу, поэтому предпочитал передвигаться верхом на коне. Силу в руках имел недюжинную, поскольку сызмальства закалил их железом. Когда воспитывался в таборе, помогая кузнецу дяде Лачо, приобщился таким образом к ковальскому ремеслу. Отец Харман был главой табора – цыганским бароном, а мать Ружа – обычной цыганкой: весёлой, шумной и яркой. В единственном чаде своём они, как говорится, души не чаяли, посему и рос Пешта без забот и особых проблем. Вот только природа по какой-то своей прихоти выделила его непривычной в цыганской среде внешностью. Был он голубоглазым блондином со светлым оттенком кожи. Впрочем, это нисколько не мешало пребывать на равной ноге со смуглыми своими сородичами. У самих цыган это странное обстоятельство не вызывало недоумения, ибо в подобных случаях они весьма толерантны и принимают в своём обществе любого, лишь бы уважал их традиции. Тем более, когда такой белой вороной является сын их барона. Так и воспитывался хлопец в таборе наравне с другими обитателями, не заботясь вопросами расовой идентичности.
А однажды во время цыганского праздника Симпетра (святого Петра) в табор приехали гости из расположившейся по соседству другой кочевой общины. Веселье у костра длилось всю ночь, застолье было обильным и хмельных напитков хватало с избытком. Ромы куражились напропалую, отдаваясь веселью со всей присущей их ментальности страстью. Под звон гитарных переборов плясали до упада. Звучали зажигательные песни. Раскатистый смех и темпераментный гомон не стихали до рассвета. К тому моменту Пешта уже достиг подросткового возраста. У цыган мальчик рано осознаёт себя мужчиной со всеми принятыми в этом статусе правами. То есть, он может позволить себе жениться, выпивать наравне со взрослыми, запросто распоряжаться собственным досугом. Также и ответственность за свои поступки он несёт в полной мере.
Уже начало светать, когда в той группе, где веселился Пешта, один из гостей, запальчиво сверкнув очами, неожиданно бросил в его сторону небрежно:
– Безродный сын бесплодных родителей!..
Пешта вскипел на обидные слова в свой адрес, схватился с обидчиком в потасовке. Но драчунов быстро усмирили, развели по разным сторонам. Хмель не должен застить рассудок. А там и гулянье подошло к концу. Пришельцы покинули расположение чужого табора и отправились восвояси.
После этого случая задумался Пешта о том, что значили слова того цыгана. Пусть сам и привык к цыганскому образу существования, но иное своё обличье стало наводить на подозрительные размышления. Различие во внешности с сородичами с тех пор не давало покоя. Он действительно, как бельмо на глазу, выделялся в цыганской общине. Это стало поводом объясниться с матерью. Но Ружа заверила сына в подлинности его цыганского происхождения. Она горячо убеждала, как безумно обожают с Харманом своё единственное чадо, и что ради счастья его готовы на любые жертвы.
– Мой сын, я жизни не мыслю без тебя! – закончила мать душевные излияния.
Пешта осознавал, что не был обделён искренней родительской любовью. Они его пестовали, пожалуй, чрезмерно. Ему не было отказа ни в чём. Это так. Но всё равно что-то необъяснимо тревожило душу. И парень обратился к гадалке Рузанне, чтоб поворожила ему на судьбу. За ней укрепилось убеждение, будто её пророчества абсолютно точны и всегда сбываются.
– Бриллиантовый, всю правду тебе поведаю. Как звёзды сложились тотчас расскажу, – засуетилась цыганка.
Ворожея разбросала карты и по ним прочитала судьбу Пешты. Из её прорицания следовало, что грядущее готовит отроку трагические испытания. Будто бы он убьёт своего отца, изнасилует родную мать и ложе будет делить с собственной дочерью.
Пророчество произвело на беднягу глубокое впечатление. Об этом проклятии судьбы он с тех пор никогда не забывал. Табор продолжал по своему обыкновению кочевать на воле и там кипела привычная жизнь.
Как-то раз ввечеру Пешта с дядей Шуко приметили проехавшую мимо них по дороге семейную пару в тарантасе с впряжённым в хомут резвым коньком. Правил конём молодой возница с рабским клеймом, выжженным на челе. У заядлого конокрада Шуко алчно загорелись глаза. Он знал толк в добрых конях и много их поворовал на своём веку. Разве мог такой поклонник фортуны упустить предоставленный шанс?
На свою беду перед наступающими сумерками путники решили именно здесь заночевать. Отъехав совсем недалеко, они распрягли коня и, стреножив, пустили свободно пастись поблизости. Разожгли костёр и расположились отдыхать. Цыгане незаметно подкрались к ним и подождали, когда те заснут. Потом принялись освобождать от пут стреноженного скакуна. Тот, чувствуя чужаков, встревоженно заржал. Его хозяин кинулся к ворам. Он набросился на Шуко и повалил его. Мужчина оказался дюжим казаком и быстро стал расправляться с похитителем. Налётчику туго пришлось и его неминуемо ждала смерть от руки крепыша, который уже решительно вынимал саблю из ножен. В этот самый момент подоспевший Пешта расторопно подскочил сзади и коварным ударом ножа в спину порешил здоровяка.
Тем временем возница бросился наутёк к ближайшему лесу. Шуко кинулся в погоню за ним. Жена казака принялась голосить по погибшему мужу. Тут Пешта разглядел при отблесках пламени костра, что женщина очень привлекательна собой и на ней искусной работы, исполненные в виде еловых шишек, серебряные серьги. Распалённый похотью цыганёнок живо набросился на казачью жёнку. Прежде всего сорвал с неё серьги, которые после подарил матери. И пока старший его товарищ гонялся за возницей, насильно овладел красоткой.
Потом появился раздосадованный Шуко, он так и не догнал резвого беглеца. Забрав коня и кое-что из имущества жертв, грабители поспешно ускакали прочь. Это стало первым серьёзным делом, в котором довелось участвовать юному Пеште. Хороший куш им обломился тогда. Он почувствовал вкус к шальному риску и капризной удаче!
И вот, словно в стремительной реке, время течёт безвозвратно в Лету. Годы летят, и наш герой достаточно возмужал. Всё бы ничего, да только ему совсем не давало покоя страшное предсказание гадалки. И, чтобы избежать предначертанной участи, решил покинуть табор и промышлять редким ремеслом кузнеца. Скитаясь по свету, забрёл в станицу на Фанагории. Станица была бедная, на неё постоянно нападали черкесские племена: грабили, убивали, захватывали пленников.
Там радушно приняли пришлого, тем более, что он владел ковочным мастерством. К тому же ещё был искусным наездником. На праздниках в рукопашных единоборствах и конных состязаниях неизменно одолевал соперников-казаков. В одной из стычек с черкесами он прикончил в одиночку троих горцев. С тех пор Пешта стал верховодить в вылазках на черкесов. Случилось ему даже подбить соратников на набег в ближайшее поселение черкесского племени шапсугов. В яростной схватке на их речке Псекупс, что означает «голубая вода», казаки захватили любимого сына шапсугского князя Алийхана. В результате состоявшихся переговоров князь выкупил своего отпрыска за большой табун лошадей и обет впредь никогда не тревожить набегами Безымянку.
Всегда вылазки казаков во главе с Пештой оказывались удачными, захватывалась богатая добыча. Станица зажила успешно. Так станичники выбрали на казачьем Круге своим атаманом цыгана.
После гибели прежнего станичного предводителя Каюды, его место занимал шурин – брат жены по прозвищу Чаплыга. Но он оказался непопулярен в народе, при нём станица претерпела жалкое существование. Пешта проявил себя в делах гораздо успешнее! Вскоре цыган взял в жёны приглянувшуюся ему дочь погибшего в схватке с разбойниками атамана Каюды, которая родилась уже после смерти отца и у неё рано умерла мать, а воспитал сиротку её дядюшка Чаплыга. При новом атамане-цыгане, доводясь теперь тому родственником, этот дядюшка был наделён особым доверием, пользовался всяческими почестями и в добыче от набегов имел приличную долю.
Так и пребывало в благополучии станичное общество последние годы. И вдруг, надо же, небо внезапно обрушило гнев свой на Безымянку!..
***
На третий день в сопровождении атаманского посыльного явился слепой Никодим. Это был ветхий согбенный старче с клюкой, увенчанный белоснежной косматой гривой волос и взлохмаченной бородой. Облачённый в грубое рубище. Атаман приступил к беседе с отшельником. Он непременно хотел выяснить причину бедствий, охвативших станицу. На что ведун ответствовал:
– Над Безымянкой висит проклятье из-за совершённого убийства.
– Какого убийства? – пожелал уточнить Пешта.
– Я имею ввиду убийство бывшего атамана Каюды.
– Но причём тут станичники, когда, говорят, его убили разбойники? – искренне недоумевал вопрошающий.
– Нет, это вовсе не так. Убийца скрывается среди вас, – огорошил ответом прозорливый слепец.
Наступило тревожное молчание. Люди подозрительно косились друг на друга. Кто же мог оказаться этой затаившейся сволочью? – безмолвный вопрос повис над сбитым с толку народным скопищем. Затянувшуюся тишину прервал решительный глас атамана:
– Тогда, отче, назови его имя. А я клянусь перед обществом, что строго накажу душегуба.
От чего-то на такое предложение мудрый старец замешкался с ответом. Явно какая-то причина послужила препятствием. Никодим лишь смиренно пробормотал невнятное, мол, на всё воля божья…
Каюда был лихим атаманом и его уважали при жизни. С желанием непременно восстановить справедливость и избавить станицу от проклятия, Пешта озаботился судьбой своего предшественника на столь ответственном посту. Он сурово обратился к вольнице:
– Пусть скрывающийся среди вас злодей сам добровольно сознается. Тогда будет помилован и просто изгнан из Безымянки. Если же не покается принародно, то я всё равно его выявлю. И в этом случае пусть не рассчитывает на пощаду. Казнь будет жестокой!
Как ни внушительно прозвучали слова Пешты, никто не спешил с покаянием.
В другой раз атаман обратился к провидцу:
– Ведь ты, старче, общаешься с богами и посвящён во многие тайны, не ведомые прочим смертным. Скажи, знаешь ли ты кто убийца?
Слепой затворник надолго задумался. Атаман терпеливо ждал ответа на свой вопрос. Он жаждал докопаться до истины.
– Лучше не знать тебе правды, – категорично изрёк наконец святоша.
Разгневанный казачий батька в сердцах грозно напустился на старца:
– Значит, тебе, старик, известно имя злодея! Назови его, ведь это твой народ взывает к справедливости. И ты плоть от плоти его. Неужто нет в тебе сострадания от постигших его бедствий?
– Нет, я не стану называть имя виновного, – непоколебимо стоял на своём упорствующий упрямец.
– Тогда ты соучастник, раз покрываешь преступника, – отрубил окончательно вышедший из себя от бесплодных попыток в дознании народный вожак. – Имей ввиду, я расправлюсь с тобой, старый хрыч, как с сообщником злоумышленника.
Смиренно потупив голову, древний старичок молвил:
– Тебе ли меня стращать! Я и так на ладан дышу в ожидании воли господней. Вот-вот призовёт к ответу за земные грехи. Запомни, сыне, гнев не способствует здравому рассудку. Судить справедливо можно только опираясь на факты.
Осознав ограниченность своей власти воздействовать на старика, зарвавшийся атаман сбавил пыл. Но с досадой добавил:
– Ты жалкий шарлатан, Никодим, а вовсе не вещий провидец.
Обиженный несправедливой оценкой дедок в запале парировал:
– Окстись, атаман! От гнева тебе отказывает здравый смысл. Словно слепец ты не видишь, что происходит вокруг тебя. Меня называешь шарлатаном. Между тем, родители твои почитали меня и находили мудрейшим.
– Мать моя Ружа и отец Харман цыгане и не могли обращаться к тебе. Ты лжёшь! – ещё больше вознегодовал Пешта.
– Я имею ввиду твоих настоящих родителей… – больше не сдерживая себя, единым махом выпалил Никодим.
– Что ты этим хочешь сказать?
Старец спохватился за непроизвольно сорвавшиеся с языка слова, но было уже поздно – сокровенное вылетело из уст. И он закончил:
– А больше я ничего тебе не скажу…
В сопровождении пса-поводыря слепой Никодим покинул лобное место.
***
В глубоком раздумье атаман удалился в свой курень. Жена его Настасья, видя мужа в расстройстве чувств, подступилась к нему с расспросами:
– Любый, что случилось? Почему сумрачен, как грозовая туча?
В дружной чете между возлюбленными сроду не было никаких недомолвок. И Пешта поведал милой о своей кручине:
– Да вот, что-то в последнее время напасти стали преследовать меня. Тут ещё вспомнилось давнее пророчество цыганки, будто убью я своего отца, изнасилую родную мать, а ложе разделю с собственной дочерью. Чтоб не случилось худшее, пришлось покинуть родной табор.
– Ха-ха! – рассмеялась Настасья. – Не верь этим оракулам. Мне тоже когда-то одна колдунья предрекла, что выйду замуж за собственного отца и рожу от него двух деток. Как видишь, это не сбылось. Отец давно мёртв. А с тобой у нас растут малыши – сыночек с дочкой.
– Как всегда, ты, пожалуй, права, моя лада, – убеждённый приведённым доводом, согласился Пешта.
– Ты выброси из головы пустые тревоги, – посоветовала жена.
На что атаман, тяжко вздохнув, отозвался угрюмо:
– Тут ещё этот схимник Никодим волнует народ утверждением, будто убийца твоего отца находится среди станичников. Он знает и какую-то скрытую от меня тайну в моём происхождении. Наотрез отказался в это меня посвящать. На сей счёт у меня самого давно имеются сомнения.
– Ну что ты всякой чепухой забиваешь голову? Мало что ли забот насущных?
– Это не чепуха, здесь всё серьёзно. И я страстно жажду добраться до той истины – почему совсем не похож на цыгана?
– Ну да, в этом чуде действительно кроется какая-то загадка, – согласилась казачка.
– Ещё перед вольницей я сегодня в горячке поклялся во что бы то ни стало выявить убийцу твоего родителя. Эх, был бы только хоть какой свидетель того преступления, а то и зацепиться не за что.
Подумав немного, Настасья вдруг вспомнила:
– Когда матушка была жива, она говорила, что караим Ахметка, тот самый раб, который служил возницей у отца, сбежал от расправы во время нападения разбойников.
– Это тот Ахметка, что гоняет табун на дальний выпас?
– Он самый и есть.
– Так что ж ты об этом молчала?
– Не было у нас прежде речи о том.
– Сейчас же отправлю дядюшку твоего за пастухом. Пусть тотчас доставит его ко мне на допрос.
И атаман ушёл покликать Чаплыгу, чтоб отправить его с поручением на дальний выпас.
***
Вернувшись в свою просторную усадьбу, атаман в томительном ожидании бесцельно слонялся по двору. На коровьем базу снова встретился с кормящей телёнка Настасьей. Ему не давал покоя ураган несущихся в голове мыслей. Хотелось скорее побольше узнать подробностей о гибели Каюды. И он подступился с новыми расспросами:
– Настёна, когда погиб твой отец?
– Сим летом как раз минул тридцатый годок.
– А место не назовёшь, где всё случилось?
– Как маменька сказывала, всё произошло на таманском тракте, возле ракитовой рощи, за которой развилка дорог, ведущих в земли армян и понтийских греков.
Услышав такое, Пешта осёкся вдруг на полуслове. Готовый было прозвучать из уст новый вопрос так и остался при нём. В сознанье внезапно всплыл тот памятный случай, когда он с дядей Шуко крал коня. Странным образом дело было тоже тридцатилетней давности, летней порой, и в том же месте на таманском тракте. Только там, говорят, нападавших была целая шайка. А цыгане орудовали вдвоём.
И он всё, как есть, рассказал тут же жинке. Оставалась надежда, может всё же на нём не висит грех убийства тестя. У жены стал допытываться, как выглядел покойный атаман Каюда.
С горестным вздохом бедняга призналась:
– К сожалению, я появилась на свет через девять месяцев после смерти отца и никогда его не видала.
Про себя же она сдержала, что мать до конца жизни очень сокрушалась об упомянутом Пештой украшении – утраченных в той трагедии старинных серебряных серьгах в виде еловых шишек, доставшихся ей по наследству от в бозе почившей любимой бабуси. Из признания любимого выходило, что это он овладел её матерью…
Такого сокрушительного удара судьбоносного рока в благополучно текущей семейной жизни атаманская жёнка никак не ожидала. Одна лишь мысль – сохранить затухающий домашний очаг – обуяла сознание. В её понимании сложилась полная картина мерзкой ситуации, в которой Настасье отводилась печальная роль. И это было ужасно!
Но женщина всегда остаётся хранительницей семейного уюта и борется за него до конца, невзирая ни на какие преграды. Так и наша казачка со всей присущей ей страстью бросилась отстаивать собственное право на счастье. Она поняла, что и в её случае пророчество колдуньи оказалось верным: родной отец стал любимым супругом и в порочном браке они завели детей.
Ей ничего не оставалось, кроме как отговорить наречённого суженого от продолжения расследования. Горячо убеждая Пешту, Настасья молила и зарекала его всеми святыми, иначе неминуемо большое горе будто обрушится на семью. Но где там! Строптивец решил непременно выяснить тайну собственного происхождения. Он прямо горел этой мыслью. Что последует вслед за этим, ему недосуг было озаботиться.
Итак, атаман с нетерпением ожидал возвращения Чаплыги с Ахметкой. И тут воспалённое воображение в раздумьях навело на личность доверенного порученца.
– Ну кто же тот коварный убийца, скрывающийся среди казаков? – изводил себя навязчивой мыслью казачий батька. – В таком случае, самое верное – выяснить кому всего выгоднее смерть атамана.
И Петша пошёл дальше в расследовании:
– После гибели Каюды, его шурин Чаплыга перехватил атаманскую булаву. Так вот, значит, кто использовал с выгодой подвернувшийся случай! Факт, что он и есть пусть не участник, но несомненный организатор убийства. Вот тебе и родня. Выходит, и я пригрел на груди змею. Голова идёт кругом и надо во всём разобраться, чтоб дознаться кто такой сам я, где пророчества врут и что напоследок недосказал Никодим.
Относительно Чаплыги догадкой своей Пешта тут же поделился с Настасьей. Та немедленно взвилась осой в праведном гневе:
– Ишь ты что умудрил! Белены что ли объелся намедни? Такое совсем невозможно. За дядюшку я головой поручаюсь…
Она снова принялась отговаривать благоверного от дальнейших попыток дознаться до истины. Но труды её оказались напрасны. Муж упорно, одержимый смутной надеждой, следовал цели. Он во что бы то ни стало решил выяснить тайну своего происхождения и выявить скрывающегося убийцу.
***
В эту самую пору к атаманской усадьбе прискакал запылённый, усталый от дальней дороги, всадник. Это был пожилой цыган, посланец из табора. Пешта узнал в нём доверенного человека своего отца. Дядька Николо принёс печальную весть: скончался их цыганский барон Харман и табор отправил гонца к наследнику, чтобы тот возглавил осиротевшую общину. Но как было возвращаться обрёкшему себя на изгнание беглецу, когда другая часть пророчества Рузанны в отношении матери Ружи дамокловым мечом висела над любящим сыном.
– Нет, нет! Пока не могу я туда вернуться, – решил для себя настырный наследник цыганского вождя.
А тут как раз на горизонте показался протянувшийся к небу пыльный шлейф от несущихся во весь опор к станице двух верховых. Это Чаплыга с Ахметкой спешили на суд атамана.
На лобном месте тут же собрались станичные обитатели. Решался насущный вопрос – как положить конец затянувшейся божьей каре. Казачий главарь, строго вздёрнув брови, вопрошал представшего перед ним трепещущего пастуха:
– Скажи-ка, басурман, почему ты позорно сбежал, когда злодеи убивали твоего хозяина Каюду-атамана?
– Бачка, их много там было и все вооружены. А рабу кроме плети, чтоб погонять лошадей, ничего не полагается.
– Может ты просто струсил и позорно бросил хозяина на погибель?
– За мной погнались три или четыре лиходея с острыми саблями. Я едва от них спасся благодаря темноте и до утра таился в роще. Потом с маткой Олесей пешие целый день пробирались домой.
– Кого из бандитов ты помнишь? Как выглядели они?
– Была тёмная ночь, да и многие годы с той поры минули. На старости лет разве память былое удержит.
Раскосые глазки караима подозрительно бегали туда-сюда, избегая пристального атаманского взгляда. Да и дрожащие ручки допрашиваемого выдавали его волнение. Что-то явно скрывал от суда татарин.
– Что-то утаиваешь от меня, собака, – стукнул грозно могучим кулаком Пешта по деревянной колоде, к которой обычно привязывали наказываемых плетьми нарушителей.
– Что ты, что ты, бачка, – трусливо косясь на колоду, залепетал престарелый невольник. – Разве осмелюсь тебя я обманывать.
– Вот сейчас подвергну тебя пытке калёным железом. Станешь разом тогда посговорчивей.
Зная великодушие казаков над поверженными врагами, хитрец мигом пал на колени и, обхватив атаманские ноги, бросился подобострастно целовать кожаные голенища ичиг. По смуглой его физиономии обильно текли ручьями притворные слёзы. Навзрыд он молил о пощаде. Раб не понаслышке знал крутой нрав казачьего головы. В жестоком враждебном мире милосердие почиталось за слабость. Ну а длинный язык никогда не доводил до добра. Слабому и бесправному лучше держать его за зубами, тогда есть надежда, что останешься цел. И Ахметка неуклонно следовал этому правилу. Он стоял на своём, жалобно подвывая:
– Видит бог… я совсем не виновный… за весь век не причинил зла никому…
Пара казаков, завернувшие пастуху за спину руки и готовые поволочь его в кузницу для пристрастного дознания, легко подхватили трясущееся тело с земли. С округлившимися в страхе очами на огорчённом лице, раб представлял собой жалкое зрелище. Между тем, безучастная к постороннему горю толпа, хладнокровно ожидала расправы. Языческий обычай – задобрить разгневанное божество, принося ему сакральную жертву, с давних пор сохранялся в привычках не очень давно принявшего христианство вольного степного народа. Десятки взоров холодными тесаками вонзились в обречённого на страшную экзекуцию.
– Побойтесь бога, православные… безвинного караете за напраслину… воздастся вам за жестокость… – не унимаясь, орал пастух. – Позвольте хоть молвить последнее слово!..
Кивком атаман дал знать подручным, чтоб отпустили горемыку.
Захлёбываясь и сбиваясь, тот тараторил поспешно:
– …это матка Олеся наказала молчать… теперь расскажу, что там было на самом деле… с ней цыган совокуплялся и она забрюхатела от насильника… а бачка Каюда стар был и от него не могло быть потомства… чтобы скрыть свой позор, его жинка приказала молчать мне… потому и определила в пастухи, чтоб подальше от всех…
– Пёс, как смеешь нести напраслину на порядочную казачку? – полетели со всех сторон возмущённые возгласы.
– Так кто убил Каюду? – прерывая гомон толпы, грозно вопрошал казачий предводитель.
– А тот молодой насильник. Пока атаман боролся со вторым цыганом, этот воткнул ему нож в спину.
Встрепенулся вдруг цыганский посланник и, презрительно сплюнув, возопил в неистовом гневе, обратив к караиму горящий взор:
– Говоришь, зла не причинил людям! А меня ты помнишь? Я узнал тебя, окаянный лжец.
– Откуда этот цыган тебя знает? – Пешта строго задал Ахметке вопрос.
– Право, бачка, вижу его впервые, – завопил пуще прежнего бедолага.
– Врешь, прохвост! – возмущался заезжий цыган. – Я сейчас тебе нечто напомню. Дело было в тумане, ну очень давно. Оба мы тогда молоды были. Табор наш кочевал прямо в этих местах. И приткнулся на отдых в лесу на опушке.
– Я не знаю о чём, говорит этот ром, – прерывая говорящего, пытался откреститься от знакомства несчастный обвиняемый.
– Продолжай говорить, цыган, – приказал атаман. – Твою речь я готов дослушать.
– Ну так вот, – погрузился Николо в минувшие дни. – Сей презренный и жалкий тип с младенцем на руках воровато проник к нам в табор. Чужака я заметил, когда он, хоронясь за кустом, подзывал меня знаками к себе. Мы тихонько сошлись под туманным покровом за колючей стеной ежевики. Торг позорный состоялся меж нами тогда. Продал он мне завёрнутого в холстину младенца.
Бог не дал нашему барону детей и с женой своей Ружей они страстно мечтали о собственном чаде. Я решил предоставить им счастье! За десять греческих драхм серебром сговорились мы с торгашом и на том завершили сделку. И торговец живым товаром тут же тихо исчез, растворившись в тумане бесследно. Ну а я, с любопытством ткань развернув, в тот же миг обомлел на месте. Ноги мальчика были туго связаны сыромятным ремнём, отчего на всю жизнь сохранилось увечье – хромота на левую ногу.
Рассказчик, расстроенный грустным воспоминанием, прервав свою пламенную речь, принялся нервно раскуривать затухшую трубку.
– Не томи, уважаемый, долго меня, продолженье поведай истории, – с умоляющей интонацией в голосе, просил проявивший горячий интерес Пешта.
– Потом, хоронясь от цыган, я барону тайно ребёнка принёс. Он несказанно обрадовался, но строго предупредил скрывать от всех откуда в его семье появился наследник. С тех пор Харман беспрекословно доверял мне в своих делах. И это всё, что у меня было сказать!..
Наступило тягостное молчание. Каждый из присутствующих был глубоко подавлен услышанным. Тяжкий грех – воровать чужих детей. А тут не цыган занимается подлым делом. Без того о ромалах ходят мистические слухи, сея суеверный страх в людях. Однако не они в данном случае виноваты. Общество ждало какой приговор вынесет их атаман. Им неведомо было отчего Пешта, вдруг понурясь головой, словно впал в задумчивый ступор.
Долго дума витала в его голове. Аж станичника ждать утомились. А затем встрепенулся казачий главарь и расправил широкие плечи. Зычно гаркнув: «Внимание! Слушать меня!» – обратился к народной громаде.
– Прежде всего, дядя Николо, слава тебе от меня за твоё благородство! – растроганный душещипательной историей, крепко обнял цыгана прослезившийся атаман. После медленно повернулся к испуганно сжавшемуся пастуху и, окинув тяжёлым взглядом, отчётливо приказал:
– Теперь твоё право слова! Что скажешь в своё оправданье?
Жадно глотая воздух, как выброшенная на берег рыба, обречённый на презрение паскудник яростно кинулся прояснять со своей стороны не предвещающую ничего хорошего для себя ситуацию, дабы в последнем усилии правдивым словом выгадать себе хоть какую-то милость:
– Всё началось с того, что в пору появления на свет атаманского первенца, вокруг бани, где повитуха принимала роды, бегал станичный дурачок Митрошка и как оглашенный всё время вопил: «Возрадуйся, батька Каюда, сыночку!.. Это смерть твоя предстаёт!.. Караул, православные, родного отца прикончит малютка!..»
Что с блаженного взять? Хотя, говорят, сам бог глаголет его устами!
Тем не менее, кошмар одолел отца. Мечется Каюда по ночам беспокойно. Не выходят из головы Митрошкины предреченья. А как вдруг окажутся вещими!.. Мрачнее кромешной ночи с тех пор ходит по земле атаман. С женой Олесей у них часты стали размолвки. Нередко с распухшим от слёз лицом она выходит на люди. И в одно туманное утро хозяин приказал мне запрячь тарантас. Я беспрекословно выполнил его волю. А он неожиданно протянул мне завёрнутого в холстину младенца и велел отвезти подальше в дремучий лес и там его бросить. Звери лютые чтоб не оставили и следов лиходейства. На том и дело с концом!
И чтобы станичники батьку не осудили, было объявлено о внезапной кончине дитятки. На станичном погосте поспешно захоронили в саван завёрнутого соломенного куклёнка.
– Ты и решил, шельмец, выгадать на продаже младенца! – презрительно прозвучал из толпы яростный обличительный голос.
В тот же миг в кающегося плута полетели грязные комья.
– Уймитесь, сирые! Он спас от верной гибели ангельскую душу! – набожно целуя нательный крестик и осеняя себя крестным знамением, мудро изрёк атаман. – Волей своей милую пастуха!
– Любо!.. Любо, батька!.. – громом взорвалась ликующая вольница, от души радуясь справедливости принятого решения.
***
Всё понял Пешта про себя! Потрясённый полученным знанием, он осмысливал своё положение. Кем теперь ему приходятся самые дорогие люди? Родная дочь стала женой. Дети одновременно превратились и во внуков. Всё перепуталось в голове. Цыганские родственники оказались чужими людьми. Собственноручно убил отца, надругался над матерью. Неумышленно, словно слепой, весь погряз в пороках.
Это вовсе не Никодим слепец. Он зорче нас всех. Сам я не вижу совсем ничего, будто пелена застит зренье. Вот и преданнейшего Чаплыгу обидел напрасным подозрением. О небо, за что мне послало проклятье? Столь тяжек ниспосланный тобою гуж! Душа надрывается в стонах от происков коварного рока…
Понурясь буйной своей головой, атаман одиноко побрёл к себе. Утешенья искать в семейном лоне. На пороге его встретила встревоженная баба-приживалка. Она сказала, что видела, как хозяйка в расстройстве чувств, с расцарапанным заплаканным лицом, забежала в дом и скрылась в опочивальне. Там кинулась к брачному ложу и в исступлении искромсала его кинжалом. При этом волосы рвала на себе и горько причитала: почто решили первенца сгубить родные мать с отцом?.. а сын убил отца и дочь использовал для гнусных побуждений!.. будь проклята осквернённая постель, где дочь одарила родного отца детьми…
А потом баба видела, как Настасья взбиралась на высокий утёс за околицей.
Пешта кинулся к каменной громаде, подгоняемый страшным предчувствием. На месте ему предстала ужасающая картина. У подножья скалы безжизненно распласталось окровавленное тело любимой. Из разбитой о камень головы обильно сочилась кровь, густо забрызгав растрепавшиеся волосы. Остановившийся остекленевший взор был неподвижно устремлён в небо, будто взывая в последней мольбе к владычествующему на небеси. Разметавшиеся по сторонам руки, казалось, в последнем порыве готовы обнять мир. Рядом валялся окровавленный обломок расколовшегося костяного гребня из причёски покончившей с жизнью счёты…
Что несчастному горемыке осталось в этой жизни? Когда судьба расколота на кусочки, не остаётся желания её продолжать. Тошно видеть после всего пережитого опостылевший мир. Он в рыданьях пал на бездыханное тело и, воздев длани к небу, голосил о пощаде. Он взывал к милосердию Господа, мол, зачем подвергает безжалостному страданью жестоко истерзанную плоть?
– Я жалкий слепец, недостоин божьего света! – в отчаянии выкрикнул в небо Пешта. С этими словами он схватил окровавленный обломок гребня и с неистовством стал его острым концом тыкать себе в глаза. Брызнула кровавая мутная жижа и потекла по щекам и бороде, липко капая на землю…
Когда к месту подоспели станичники, жалкий слепец с обезображенным ликом, вытянув перед собой руки, брёл им навстречу. Он бормотал, как завороженный:
– Возмездие за грех родителей, решивших прикончить младенца!..
Ошеломлённые случившимся безымянцы в угрюмом молчании взирали на своего атамана. Ни от кого не прозвучало слов утешения. Велик груз грехов за душой его. Каждый думал: так вот кто причина всех бед! Как-то разом забыли все сколько благодаря Пеште станица приобрела. Так устроены люди и секрета нет в том, что винят даже друга, коль случилась напасть. Собственное благополучие – прежде всего! А там хоть трава не расти. И только Чаплыга обнял несчастного и сквозь слёзы участливо молвил:
– Приди в себя, о Пешта горемычный! С собой, сердешный, что ты сотворил? Пойдём домой и вместе предадимся скорби.
И отвечал ему страдалец ослеплённый:
– О горе мне! Подобный срам не примет мир. Дозволь мне выплакать горе в одиночку. Позорней события не знает земля: от моего семени пошли дети и внуки – единой крови. Ужасна моя участь. Я порожденье чудовища, замыслившего убить родное дитя. Мой друг Чаплыга, один ты мне остался верен. Заботу проявляешь о слепце. К тебе обращаюсь с последней просьбой. Моих осиротевших деток поручаю твоему благородному сердцу.
К мирянам прозвучал покаянный глагол:
– Простите мне, станичники! С позором не могу жить среди вас. Себя я обрекаю, как и клялся, на изгнание за убийство атамана-Каюды. Прощайте навсегда. А мне дорога – скитаться по степи, неся свой тяжкий крест. Пусть до конца исполнится божья воля.
Ушёл слепец в неведомые дали. Разносит ветер звук его шагов. И степь хранит трагедии той память, в веках неся: расплаты тяжек гуж!..
Журнал "Футарк" №2.8; №2.9; №2.10; №2.11