Кроме астрологии, которой я впоследствии сильно увлёкся, я продолжал ходить на антропософские лекции. Они проходили в двух местах: на квартире у Шагена, а также в Русском театре имени Станиславского по воскресеньям для всех желающих. Кроме вводного курса (так называемая нулёвка) были ещё лекции по, так называемой, христологии; это был такой антропософский взгляд на Библию, и на нашу человеческую Эволюцию, на Духовный мир, который нас окружает (Ангелы, Архангелы и так далее). Эти лекции были намного сложней для моих молодых неокрепших мозгов, но я всё равно их с большим удовольствием посещал, скромно внимая сию премудрость. Опять же, я это делал под руководством своей кузины Беллы, которая меня в те голодные годы подкармливала не только духовно; я частенько заходил к ним в гости, где кормился разными вкусностями. Её мама, тётя Ира, была единственной родной сестрой моего папы. Она прекрасно готовила и любила всех подкармливать, будучи доброй и хлебосольной женщиной. Тёте Ире тогда было ровно семьдесят лет, - она родилась в 1924 году и была старше моего папы на четыре года. Её раннее детство прошло в Ставропольском крае, и поэтому она прекрасно владела русским языком, - по-армянски она говорили значительно хуже, впрочем, как и мой папа. Они с моим папой были наполовину поляки, наполовину армяне, при этом, русский язык для них был родным…
Мой папа был в хороших отношениях со своей сестрой, хотя они часто спорили на медицинские темы. Тётя Ира проработала всю жизнь детским врачом, а её родной брат был геологом; но при этом, моего папу всегда интересовала медицина в её шарлатанском непрофессиональном аспекте. Я про это уже немного писал: про то, что в моём папе всю жизнь дремал такой вот знахарь, который не любил врачей, считая их профессию ненужной; кроме, конечно же, хирургов, - и кардиолога Николая Амосова он боготворил и почитал. Возможно, у него этот интерес к медицине возник после того, как он начал терять физическую форму и у него появился живот (в молодости он был худым и привлекательным мужчиной), ведь все мы хотим продлить своё активное физическое существование на Матушке-Земле. И я писал, что мой папа не доверял официальной медицине, и любил читать всякого рода литературу, которую в СССР распространяли при помощи самиздата. И самым любимым его автором был американец Поль Брегг, с его «Чудо голодания». А тётя Ира ко всей этой литературе относилась отрицательно, как настоящий советский врач, и считала своего брата немного чокнутым. Тут я бы с ней согласился, - мой папа не знал меры и любил экспериментировать, в том числе он это делал на мне, когда я был юным пловцом. Мой папа считал, что раз в неделю надо сутки голодать, и какое-то время, я помню, мне приходилось весь день до вечера не употреблять еды. Я относился к этому с интересом, но, слава Богу, эксперименты эти долго не продлились. Зато он каждое утро мне делал морковно-яблочный сок, и я выпивал пол-литра, что очевидно было крайне полезно для моего растущего организма. И, возможно, это дало мне силы на всю оставшуюся жизнь…
В советские времена, мы иногда (где-то раз в месяц) торжественно ходили к нашим родственникам на званные обеды-ужины. Любимой фразой тёти Иры, которую я хорошо запомнил, была: «Кушайте, чего вы не кушаете!» Тётя Ира тоже, как и мой папа, унаследовала польскую гордыню. Тётя Ира гордилась своим абсолютным музыкальным слухом, который, к сожалению, никак не реализовался в реальной жизни. С польской стороны её бабушка, была профессиональной оперной певицей (возможно, я это уже писал, но напишу ещё раз), и она погибла во время бомбёжки Варшавы во вторую мировую войну. Тётя Ира не пела и не музицировала, но зато она прекрасно готовила, хотя, иногда пересаливала; и мой папа, возвращаясь с этих обильных ужинов, тяжело вздыхал и жаловался жене, что долма опять была пересолена. Мой папа считал, что соль и сахар – это белая смерть, и поэтому он часто покупал финскую фруктозу, изюм и мёд (как замена сахару). И тут он был, несомненно, прав. Домой, с этих обильных ужинов, мы обычно возвращались пешком. Это занимало где-то полчаса времени. Тётя Ира, понимая сложный характер своего брата, часто ехидно у моей мамы спрашивала: «Нелли, как вы с ним живёте?» Моя мама с ней были в хороших отношениях, и моя мама вообще ни с кем практически не ссорилась (кроме моего вспыльчивого папы), будучи женщиной умной и всё-понимающей. Возможно, что я немного унаследовал эту мамину черту, - я тоже очень не люблю конфликты и громкие крики.
У тёти Иры была собака, которую она больше всех любила. Собаку звали Бешка, - она была маленькая и очень голосистая. Кормила свою любимицу тётя Ира с ложечки, как ребёнка, усадив к себе на колени и подвязав ей слюнявчик, и это было смешно. Бешка была совершенно домашним существом, как какая-нибудь кошка… А больше всего мне нравились тёти ирины очень вкусные торты, особенно «Наполеон», и им я больше всего радовался. Мой папа наблюдал за мной, чтобы я не съел лишнего, и чтобы не отравил своей организм избытком сахара. Сам же он тоже был сладкоежка и, довольно жадно, поедал кулинарные произведения своей сестры. У нас в семье тортов особо не пекли, и моя мама не любила с этим возиться, - она, в основном, готовила борщи и салаты. Так что в своём советском детстве я не голодал, как впрочем, и большинство жителей нашего СССР, где построили развитой социализм с довольно человеческим лицом. Возможно, где-то люди в это время и голодали, но только не в Ереване. Мужем тёти Иры был врач-профессор Грант Арамович, который был довольно молчалив, но любил иногда пошутить. У них были сын Саша и дочь Белла, и все они стали врачами. И что самое интересное, они были внешне больше похожи на моего папу, то есть на своего дядю. А мой папа имел довольно крупный с горбинкой узкий аристократичный нос, который мы, его три сына, совсем не унаследовали. Так что у нас в Ереване были родственники врачи, и не просто врачи, а врачи-рентгенологи. В детстве я не понимал что это такое, а потом немного понял…
В 1994 году тётя Ира уже была на пенсии, как и моя мама, и эта пенсия у них была ужасно мизерная, впрочем как и у всех пенсионеров на постсоветском пространстве. Трагизм этого состояния я тогда не очень и понимал, будучи недалёким и мало-интересующимся такими низменными вещами молодым человеком, который больше летал в астрально-лунных мирах, чем ходил по земле. Мне тогда казалось, что до этой пенсии я вряд ли доживу и совсем не думал ни про рабочий свой стаж, ни про трудовую книжку. А что толку в этом, если и моя мама, и тётя Ира усердно проработали всю свою жизнь на благо умершей державы. Можно сказать их всех жестоко обманули. В Москве наблюдалась грустная картина, как московские бабушки чем-то там торгуют у метро, чтобы прожить в те суровые дико-капиталистические годы. Это моей московской тётушке Эле повезло, что дочь её оказалась в Америке, и посылала ей тяжело заработанные доллары, - а работала она тогда в какой-то техасской кофейне, и постоянные клиенты, которым нравилось, как она варила кофе, ей оставляли щедрые чаевые. И кузине Юле тоже повезло, что ей не пришлось работать на более позорной работе, - в каком-нибудь невадском борделе, и обслуживать толстых потных дальнобойщиков. Хотя, тогда бы и долларов этих было бы больше, но эта профессия мало-уважаемая в нашем пуританском обществе, которое почему-то считает, что это страшное дно. И в той же Америке, на этом дне оказалось огромное количество наших девушек, которым не повезло. Хотя, некоторые потом поднялись и вышли замуж за нормальных американцев; и стали жить вполне хорошо, и питаться здоровой пищей, и бегать по утрам, и с грустью вспоминать свою далёкую холодную Родину, в которой продолжают страдать миллионы соотечественников в мрачной нищете и в беспробудном пьянстве…