В этот санаторий я приезжал рано утром. Я уже несколько раз был здесь, потому что тут хороший врач глазной, и оборудование современное, и много процедур, и душ Шарко, и подводный душ, и массаж, и ванны разные, и пиявки. И питание интересное в двух залах. Один зал – по социальным путевкам, а другой зал – вип, для тех, кто за свой счет отдыхает. Я относился к этой категории. Там меню такое же заказное, но сверх того – салаты, и винегрет, и капуста соленая, и морковь по-корейски, и помидорчики, и огурчики, свежие и соленые, а также выпечки много, типа шведского стола.
Я приехал рано утром. Администратор приходит попозже, когда завтрак начинается. Когда администратор зашла в свой кабинет, я выждал какое-то время и попросил разрешения войти. Она меня узнала.
– Здравствуйте! Вот ключ от забронированной комнаты. 512-й номер. Оставьте паспорт. Вы еще успеете позавтракать, – она взяла специальный бланк, на котором написала ФИО, номер комнаты, зал – вип, расписалась, поставила печать. – Это отдадите диетсестре.
Я поднялся на пятый этаж на лифте, принял душ, переоделся и пошел в столовую. Диетсестра меня узнала, спросила:
– Привезли новые книжки?
– Да, есть новенькое, занесу.
Она мой активнейший читатель, прочитала все мои книги.
– Пойдемте, покажу ваш столик. Сегодня и завтра, как обычно, дежурное меню.
На столике лежал только один прибор. Очевидно, соседи по столику уже позавтракали. Я пошел посмотреть, что осталось на шведском столе. Позавтракал. Зашел к администратору. Она отдала мне историю болезни, и началась беготня.
Сначала глазной кабинет. Врач осмотрела мои глаза при помощи специального медицинского оборудования и выписала процедуры. Затем – терапевт. Та послушала, замерила давление, дала направление на анализы и на процедуры, которые потом мне пришлось бегать самому согласовывать с процедурными медсестрами. Во время этой беготни я встретил Надежду, культмассового работника. Она поинтересовалась, надолго ли я приехал и смогу ли завтра выступить. Я не возражал.
– С восьми до девяти. Часа хватит?
– Уложусь, больше не надо.
Когда пришел на обед, за моим столиком сидели пожилые мужчина и женщина и красивая молодая женщина. Для моего возраста все женщины моложе меня – красивые. С тридцати пяти до пятидесяти лет все женщины для меня – на одно лицо. И за сорок лет женщина кажется мне симпатичней, чем какая-нибудь двадцатилетняя пигалица, накрашенная-перекрашенная.
Соседи по столику уже приступили ко второму блюду. Я поздоровался, назвал себя. Они ответили тем же. Последней представилась молодая женщина:
– Полина.
Мужчина спросил:
– Откуда вы?
– Из Краснодарского края, из провинциального городка Новокубанска.
– А мы с женой из Петербурга, культурной столицы.
Полина промолчала.
Я снял крышку с супника и застыл в нерешительности, не зная, куда ее положить, потому что весь стол был заставлен. Полина сказала:
– Давайте я за вами поухаживаю.
Взяла поварешку и налила из супника мне супа. Я поблагодарил ее, пожелал всем приятного аппетита и приступил к обеду. Пожилая пара быстрей закончили. Взяли по яблоку с вазы и ушли. Мне показалось, что их интерес ко мне сразу пропал, когда они узнали, откуда я.
Вечером на ужин все пришли почти в одно время. По внутреннему радио объявили, что сегодня вечером будет кинофильм, в 21.00 начнется дискотека, а завтра в культурной программе с семи-тридцати до восьми вечера – местный исполнитель на баяне, после чего в 20.00 начнется встреча с петербургским прозаиком, членом Российского союза писателей, автором одиннадцати книг. Мои петербургские соседи по столику отреагировали на объявление одобрительно, мол, культурная столица везде должна задавать тон. Я промолчал.
На следующий день я включился в лечебный процесс и после обеда вздремнул, по старой привычке. Наступил час ужина. Во время ужина в вип-зал вошла Надежда, поздоровалась, пожелала приятного аппетита и стала объявлять предстоящие вечерние мероприятия, подошла к нашему столику, положила руку мне на плечо:
– А в двадцать часов будет встреча с петербургским прозаиком, руководителем литобъединения «Проза на Васильевском»… Леонид Петрович, – дает мне микрофон, – скажите что-нибудь.
Я поднялся, поклонился, сказал:
– Приглашаю всех, расскажу о своем творчестве и с удовольствием отвечу на ваши вопросы. Приходите, пожалуйста.
Надежда пошутила:
– А вы-то сами не забудете прийти?
– Нет, не забуду.
Она ушла. Я посмотрел на петербургских соседей по столику. Они сидели с открытыми ртами. Когда шок прошел, мужчина произнес:
– Так вы же сказали, что вы с Новокубанска.
– Да, я в Новокубанске родился. А сейчас живу в Петербурге. Вы же спросили, откуда я.
Полина смотрела на меня горящими, как уголь, черными глазами. Непонятно, что они выражали. Пожилые почувствовали себя как будто обиженными и ушли. Полина задержалась, хотела что-то спросить. Я уткнулся в тарелку, всем видом показывая, что мне сейчас не до разговоров. Сказал:
– Приходите в гостиную. Это на втором этаже.
– Я знаю.
Я пришел пораньше, захватил с собой книги. Надежда уже была на месте, настроила микрофон, приготовила два стула и стол. Я разложил книги на столе. Стали подходить люди, листать. В 20.00 Надежда объявила начало встречи. Я сразу сказал, что я не профессиональный писатель. Инженер. Имею ряд изобретений.
– По роду деятельности писал в основном инструкции по наладке и эксплуатации оборудования. А художественную литературу стал писать поздно. У меня, как я говорю, рассинхронизированы рука и голова. Я пытался когда-то что-то писать в прозе, но получалось так, что рука отстает от мысли, и я это дело бросал, потому что мысль уходит вперед, а рука не успевает записать. Но однажды получилось так, что я зашел в магазин, увидел диктофон, купил, дома стал надиктовывать рассказы, а потом устный текст преобразовывал в письменный на компьютере. Поскольку взялся я не за свое дело, ведь книгоиздание – это целая наука, на первой книге я и обжегся, но потом приспособился, и в этом году вышла уже одиннадцатая моя книга. Я пишу в основном о людях, которых знал, с кем работал, дружил. Позвольте, я вам прочту рассказ какой-нибудь.
И стал читать на память рассказ «Последний ученик». В зале стояла тишина. Смотрю, несколько человек даже взялись за платочки, так им стало жалко героиню рассказа Елену Владимировну.
– Если есть вопросы, спрашивайте, – предложил я, закончив читку.
Одна женщина, сидевшая во втором ряду, подняла руку:
– Можно спросить?
– Да, конечно, – я подошел ближе, поскольку со слухом у меня не все в порядке.
– Это реальный человек?
– Да, это реальный человек. Фаворская Елена Владимировна. К сожалению, мы, дети, оболтусы, не оценили сразу нашего учителя.
Эта женщина встала, подошла и поклонилась со словами:
– Спасибо тебе за этот рассказ. Я Заслуженный учитель. Можно мне купить у вас книгу, где рассказ?
– Да что вы, зачем покупать, я не продаю, я дарю.
Взял книгу, подписал, подарил. Меня просили прочесть еще. Я прочел рассказ «Досмотр». Когда закончил, смотрю, некоторые опять платочками глаза утирают, потому что публика – в основном пожилые люди, которые знали не понаслышке о том, о чем рассказ. Кто-то сказал:
– У вас что, все такие рассказы, на такой ноте?
– Нет, не все, – ответил я и прочел еще рассказы «Туфелька» и «Царапина на машине».
Время пролетело быстро. В девять часов Надежда объявила, что встреча закончена, и добавила:
– Но Леонид Петрович будет здесь три недели, и мы его попросим еще раз выступить.
Я сказал:
– Хорошо, не буду возражать.
Обступили стол, стали просить продать книги, я отвечал:
– Я не продаю, а дарю, если вы сами прочтете и дадите прочесть родственникам и друзьям.
Я стал подписывать и раздавать книги. Некоторые все равно стали класть деньги на стол, несмотря на мои отказы. Надежда взяла пакетик, собрала деньги и сунула мне со словами:
– От денег отказываться нельзя.
– Ну, спасибо, – сказал я.
В общем, книги мои разлетелись.
Тем временем, когда я выступал, Полина сидела в первом ряду, и что-то в ней притягивало мой взгляд. И почему-то она была в кофточке с длинным рукавом, хотя в гостиной было жарко, а все в футболках. И на следующий день я заметил, что она опять в кофточке с длинным рукавом.
В субботу утром у меня была только одна процедура – ингаляция. После нее я поехал в центр города на ярмарку. Сначала прошелся вдоль прилавков, ничего не покупая. Я был как-то в Таиланде, поторговался на базаре и ничего не купил, и мне сказали, что у таиландцев есть поверье, что если не просто спросил, а поторговался, то надо покупать, иначе навлечешь на себя какое-то проклятье. Поэтому я просто смотрел на ценники. Зашел в рыбный ряд, нашел балык сома, не устоял и сразу купил сомятины. Дальше был ряд колбасных изделий. В основном женщины за прилавками, но был и мужчина, я подошел к нему, поздоровался и говорю:
– Мне бы сальца, шмаленного соломой.
– Сколько вам?
– Шматок.
– Хорошо, – отрезал шматок с полкилограмма. – Что еще?
– Колбасы и буженины.
Вдруг раздался рядом голос:
– Что, санаторная еда не устраивает?
Я оглянулся, это Полина.
– Да нет, это просто деликатесы.
– Ну да, деликатесы, вредные для фигуры.
– В моем возрасте уже ничего не повредит. А вы что тут ищете?
– Я просто смотрю. Приценяться боюсь, а то не удержусь. Наверное, я фруктов возьму.
– Правильно, я и пойду за фруктами.
Мы прошли по фруктовому ряду. Я взял винограда, персиков и очищенных грецких орехов. Полина тоже взяла, что ей надо. Я предложил поехать на такси. Вернулись к обеду.
Продукты, принесенные с ярмарки, я положил в холодильник, сало – в морозилку. Принял душ, поменял рубашку на футболку. Не удержался, отрезал кусочек сомятины и без хлеба скушал. Конечно, жирноват, но очень вкусно. Затем спустился в столовую. Полина ждала меня у входа. Поинтересовалась:
– Очевидно, дегустировали покупки?
– Да, вы правы, продегустировал балык.
В выходные обычно в санатории народу мало. До двенадцати часов в субботу те, у кого истекали сроки путевок, уезжали. И многие отдыхающие ездили на экскурсии в субботу и воскресенье. Поэтому и меню в субботу было поскромней, но вполне приличное.
Полина спросила:
– Какая у вас дальнейшая программа?
– Программа у меня послеобеденная обычная. И вот почему. Я длительное время работал в Индии, где температура днем достигала 45-ти градусов. Там режим был такой: до двенадцати – работа, с двенадцати до шестнадцати – перерыв, и дальше опять работа. В перерыве я успевал и пообедать, и поспать. Причем выяснилась такая зависимость: если я спал днем полтора часа, то я чувствовал себя бодрым, отдохнувшим и умом, и телом, но если я просыпался через час или через два, то такой бодрости не чувствовал, как будто не отдохнул, к тому же голова болела. Я попробовал при помощи будильника проверить, и выяснил, что период нормального сна у меня составлял полтора часа, либо три, либо четыре с половиной, то есть время, кратное полутора часам. Поэтому я устанавливал будильник так, чтобы проспать полтора часа, или три, или четыре с половиной, или шесть часов. За пять лет командировки я привык к такому режиму, но когда вернулся в Союз, начался кошмар. Отгулял положенный после возвращения отпуск, вышел на работу и в первый же день, когда я после обеденного перерыва на заводе, сел за свое рабочее место, я ничего не мог с собой поделать: у меня закрывались глаза, голова клонилась, это было ужасно. Я вставал, ходил, но только присаживался – опять. Если ко мне кто-то подходил, я смотрел ему в лицо, а глаза закрывались, я боролся с собой, мне было стыдно, но невозможно было что-то сделать. Пытался после обеда ходить в цех, и это не помогало. Однажды я зашел к начальнику механического цеха, у нас приятельские были отношения, он был один в своем кабинете, я сел, в разговоре у меня закрылись глаза, и я впал в дремоту.
– Ты чего мучаешься? – говорит он. – Иди вон ко мне в комнату отдыха, час вздремни.
Я воспользовался его советом. У него в комнате отдыха был диван с подушкой. Я прилег и отключился. Проснулся через полчаса, чувствуя бодрость и свежесть, как будто спал полтора часа. Вышел. Друг спрашивает:
– Ты что так рано?
– Ты знаешь, все нормально. Можно и завтра я воспользуюсь твоим кабинетом?
– Да пожалуйста, приходи хоть каждый день.
На следующий день я пришел и поставил будильник на полчаса. Проснулся через полчаса, причем перед звонком будильника, и опять чувствовал себя прекрасно. И в ближайшие выходные я стал проверять дома, как действует моя привычка, приобретенная в Индии. Да, оказалось, что для нормального дневного сна мне достаточно полчаса, а потом период возрастает до полутора часов. Если же полуторачасовой интервал сна нарушался, я вставал разбитым. В общем, после обеда у меня здесь в санатории – тихий час. Но у меня еще есть проблема. Не поможете ли вы, Полина, мне ее решить?
– Что ж, если смогу, пожалуйста, – ответила она.
– Дело в том, что продукты, которые я сегодня приобрел на ярмарке, надо продегустировать. Мне надо знать, когда лучше вас пригласить на дегустацию: до ужина или после ужина.
Ее черные глаза блеснули.
– Я бы посоветовала – после вечерней прогулки.
– Это можно понимать как согласие на приглашение?
– Да.
– Тогда договорились.
После обеда я пошел в сетевой магазин, находившийся через дорогу. Взял хлеба, половинку черного, половинку белого, баночку горчицы, упаковку огурчиков на подложке, помидорчиков черри, коробку конфет и три разных пирожных. Потом зашел в винно-водочный отдел, взял бутылку белого и бутылку красного вина. Вернулся в свой номер и лег отдохнуть на полтора часа. Проснулся, принял душ. Помыл фрукты, овощи, разложил по вазам и тарелкам.
Перед ужином Полина опять ждала меня у входа в зал. Поужинав, мы, не сговариваясь, пошли прогуляться на набережную. Она сказала, что прочитала несколько моих рассказов.
– Вы говорили на встрече, что ваши герои – реальные люди. А мне показалось, что это люди вымышленные и сюжеты частично вымышленные.
– А чем вам это не понравилось?
– Взять, к примеру, рассказ «Фиктивный брак». Нереально, чтобы девочка с шести лет была так влюблена, а герой рассказа несколько раз отвергал ее любовь, и тем не менее она…
– Вы знаете, – перебил я, – не буду вас ни в чем разубеждать. Скажу вот что. В Ленобласти тоже есть отделение Российского союза писателей. В центре современной литературы и книги, что на набережной Макарова в Питере, проходят совместные встречи двух отделений, областного и городского. Там я познакомился с поэтессой, не буду называть ее имени. Мы обменялись с ней книгами. Она мне подарила сборник своих стихов, а я ей книгу с рассказом «Фиктивный брак». Через две недели состоялась очередная встреча со свободным микрофоном. Она подошла ко мне:
– Надо срочно поговорить.
– Ну что ж, пошли в зеленую гостиную, поговорим.
Она со слезами на глазах:
– Леонид Петрович, вы откуда это взяли? Это же с меня списано. Абсолютно все так и было, как в рассказе «Фиктивный брак». Как вы это узнали? Ведь я никому ничего не говорила.
Вот так поэтесса мне призналась, что я как будто с ее жизни списал этот рассказ, хотя там совершенно другая героиня. Поэтому переубеждать я вас не буду. Но я писал об одной женщине, а оказывается, такая же судьба была и у другой женщины. Я помню, как в девяностые годы на нашем телевидении вдруг появились сериалы, такие как «Богатые тоже плачут» и «Санта-Барбара». В семьях проходили коллективные просмотры. Народ обсуждал каждую серию на работе. Я вначале не понял, почему такой интерес, а когда стал смотреть, то нашел, что сериалы сделаны на основе событий, случающихся с каждым, а режиссер отлично это срежиссировал, откуда и интерес. А у меня в рассказе, возможно, получилось случайное совпадение. Я описываю то, что считаю интересным.
Мы сидели, смотрели на море, солнышко клонилось к горизонту перед нашими глазами. Краешек солнца коснулся моря. Солнышко медленно-медленно уходило в воду. Солнечная дорожка бежала к нам. И вдруг – раз, стало темно. Через какое-то время зажглись фонари. Это юг. Я в Питере редко закаты наблюдал, зато на рыбалке часто восходы наблюдал. Там восход происходит медленно, постепенно, а здесь – быстро, как и закат. Мы пошли в здание. Я спросил Полину, когда ее ждать.
– Мне надо двенадцать минут.
– Хорошо, через двенадцать минут жду.
Я поднялся к себе, стал готовиться к приему. Достал балык. Взял кусочек белого хлеба, тонким слоем намазал горчицей. Отрезал балыка кусочек точно по размеру хлеба. Мне показалось одного такого бутерброда мало, я сделал еще и потом взялся за сало и колбасу. В это время раздался стук, я крикнул:
– Войдите! – вошла Полина. – Присаживайтесь. С чего начнем?
– С рыбки.
– С белой или красной?
– Белой.
Я налил вина. Она взяла бокал:
– За твое творчество!
Первый раз она меня назвала на ты. Мы чокнулись и приступили к поглощению бутербродов. Через какое-то время Полина сказала:
– Как будто дома побывала: казацкой еды покушала.
Я тоже перешел на ты:
– Расскажи о себе.
Ее черные глаза сверкнули. Она взяла бокал с красным вином, пригубила.
– Рассказывать особо нечего. Я деревенская. Хотя у нас не деревни, а хутора. Я росла на хуторе. Хуторская девчонка. Хутор наш был с традициями. Говорили, что он был еще в средние века как застава против печенегов, половцев. У нас была школа-восьмилетка. Там преподавал учитель, старый-старый казак. Когда ему стало уже тяжело в школе преподавать, он ушел на пенсию, но вел факультатив. На его факультатив собиралась чуть ли не вся школа. Он рассказывал про исконный казацкий быт, обычаи, как зарождалось казачество во время татаро-монгольского ига и как казаки служили царю и отечеству, а потом оказались классовым врагом при советской власти. Мы с интересом слушали старого казака. Сожалею, что я не записывала ничего, и это осталось только в моих воспоминаниях.
Мои предки были атаманами. У моих родителей был большой дом с отдельными постройками, где содержались куры, гуси, индюки, свиньи, коровы. Сколько я себя помню, лет с пяти мне приходилось работать, кормить скот, полоть сорняки, косить траву. Когда заканчивались полевые работы, осенью и зимой наступал какой-то передых, но за скотом и птицей нужен уход круглый год. В общем, все время в работе.
Восемь классов я закончила с отличием и пошла в девятый класс в станице. Жила у родственников и тоже помогала по хозяйству, как и у себя дома. После школы решила поступать в педагогический и поехала в областной город. Там родственников не было, я устроилась в общежитие. В комнате были еще две девочки. Одна одного со мной роста, метр-семьдесят, а другая, по имени Раиса, – под два метра. Все хуторянки. Мы вместе поступили в институт и подружились. Каждая ездила на свой хутор и привозила оттуда продукты, картошку, сало, мед.
Раиса нашла работу. Она познакомилась с одной женщиной, которая была няней маленького мальчика, а мать его держала кооперативное кафе. Ребенок был непослушным, и эта няня решила уволиться.
– Я с матерью ребенка договорилась, что мы будем заниматься с мальчиком, – говорит нам подруга.
– Но мы же учимся.
– Ничего страшного. Один день ты будешь работать, Поля, а мы за тебя лекции запишем, на следующий день я буду, и так будем чередоваться. Давайте попробуем. Оплата такая. Тем, кто в институте, – бесплатное двухразовое питание в кафе: обед и ужин, а на завтрак она будет давать продукты отдельно.
Мы согласились. Вечером пошли домой к этой женщине. Ребенок уже спал. Квартира двухкомнатная. Запущенная. В глаза бросалась грязь кругом. Вещи разбросаны. Договорились, как и говорила Раиса: будем работать за питание. Тот, кто дома, будет и питаться здесь вместе с мальчиком, а другие, которые в институте, будут приходить в кафе два раза, а на завтрак хозяйка даст продуктов. Бросили жребий, и выпало, что мне первой завтра приходить к шести часам. Хозяйка в шесть уже в кафе и торчит там до девяти вечера.
Я пришла к шести утра. Она показала, где какие продукты, и ушла. Мальчик спал. Такой бардак, что надо бы прибраться. С чего начать, не знаю. Решила – с полок. На кухне все забито продуктами, макаронами, кашами, где-то уже завелись насекомые. Я все выставила из ящиков и полок, помыла с мылом. Хорошие продукты сложила обратно, а порченые отложила в сторону.
Когда проснулся мальчик, я одела его, умыла, причесала, а он на меня удивленно и молча смотрел. Я напевала, читала на память сказки Пушкина. Он прислушивался и слушался меня. Что ни скажу – он делает. Сели кушать, он вначале крутил головой, отталкивал ложку, а я стала читать сказку Пушкина, и он прислушивался и не сопротивлялся, а я, пользуясь моментом, его кормила.
Пошли погулять и поиграть в песочнице. Я набрала в ведерко песка с собой, чтобы отмыть песком посуду дома. Стала готовить обед, ребенку дала игрушки и разговариваю с ним, стихи читаю, а он внимательно слушает. Спокойный такой мальчик. Покормила его обедом, поиграла с ним в кубики и уложила спать, он спокойно улегся.
В это время пришли мои подруги, стали рассказывать, что их накормили в кафе таким борщом, какого они давно уже не ели. На второе гречка, а к гречке и гуляш, и котлета, и шницель свиной. Не могли все скушать. И еще хозяйка сумку с собой дала с продуктами. Они увидели, что я вожусь с посудой, а никаких чистящих средств под рукой нет. Лариска сказала, что у нее есть деньги и она сбегает в хозяйственный магазин. Принесла порошков, и мы в три руки начали наводить порядок, и посуду помыли, и полы помыли, и окна помыли.
Девчонки ушли. Мальчик проснулся. Я стала с ним играть, он нормально себя вел. Вечером я его уложила. И пришла мать. Переступила порог, остановилась, осматриваясь, и говорит:
– Это что, это ты, что ли, все это убрала?
– Нет, это мы все вместе. Приходили Рая с Ларисой. Для этого Лариса за свой счет купила чистящие средства.
– Ну что ж, спасибо, – достала деньги. – На, это за порошки и на все, что надо.
– Спасибо, здесь много.
– Много денег не бывает. Берите. Как мальчик?
– Прекрасно.
Рассказала, что хорошо кушал, дважды гуляли, играли с ним, искупала его. И ушла.
Так началась наша работа нянями. Мы все успевали, хотя пропускали один день каждая.
Прошел почти год. Мальчик заговорил. Мы занимались с ним. И счетом занимались, и буквы изучали с ним, а Раиса стала учить его считать по-английски и по-немецки. Он знал наизусть стихи Пушкина и Лермонтова. Мы втроем обучали его в форме игры, ненавязчиво, и ему нравилось учиться.
Однажды я пришла утром нянчиться, а хозяйка мне говорит:
– Полина, приди сегодня в кафе с мальчиком.
– Во сколько?
– Часов в одиннадцать.
– Хорошо. А что?
– Хочу познакомить с сотрудниками.
К одиннадцати часам я привела мальчика в кафе. Все сотрудники окружили его, стали здороваться. Одна официантка достала конфетку:
– На конфетку. Или тебе развернуть?
– Нет, не надо, я уже позавтракал, а обед у меня будет, – он посмотрел на часы, – через сорок пять минут. Аппетит я не буду портить. Если не возражаешь, я конфету потом съем, – он положил ее в карман.
Ему начали вопросы задавать.
– Ты знаешь какое-нибудь стихотворение?
– Знаю.
– А можешь рассказать?
– Могу. Какое вам рассказать?
– Какое знаешь, такое и расскажи.
– Хорошо. Сказка Пушкина «Руслан и Людмила», – и начал: – «У Лукоморья дуб зеленый; Златая цепь на дубе том…» – все рты пораскрывали, а он продолжил, но потом остановился: – Это длинная сказка. Боюсь вас утомить. Если хотите, что-нибудь покороче расскажу. А хотите Лермонтова?
– Хотим.
– «Немного лет тому назад, Там, где сливаяся, шумят, Обнявшись, словно две сестры, Струи Арагвы и Куры…»
Все были, конечно, шокированы.
– А считать ты умеешь? – спрашивают.
– Да, умею.
– До скольки?
– Цифры, они бесконечны. Если хотите, чтобы я считал бесконечно, то это невозможно.
– До десяти ты можешь сосчитать?
– Конечно могу.
– Сосчитай.
– На каком языке? На русском, на немецком или на английском?
– На английском.
– Пожалуйста, – и сосчитал.
– А на немецком?
– Пожалуйста, – и сосчитал.
– А кто тебя этому научил?
– Мама, – мальчик так ответил по нашей просьбе. Тут он посмотрел на часы и сказал: – Мам, можно мы пойдем с Полей домой? А то у нас скоро будет обед.
Та стояла, вытирала платочком глаза от умиления.
– Да, да, да, конечно.
Мы ушли.
Хотя нас называли хуторянками и колхозницами, мы не были обделены мужским вниманием. В Раису даже влюбился один преподаватель, но он был женат, у него были дети. Ради нее он хотел развестись с женой, бросить семью, но Раиса отвергла его любовь. У нас воспитание было совершенно другое. Семья для нас – это святое. А мне внимание уделял старшекурсник Николай. Хотя он проживал в общежитии, он всегда был в выглаженных брюках, начищенных ботиночках и свеженькой рубашке, гладко выбрит. Иногда заходил к нам на чаепитие по нашему приглашению. Иногда встречались в институте между лекциями.
Очевидно, Коля тоже кому-то нравился. Однажды я дожидалась Раису на выходе, чтобы идти в кафе на обед. Вижу, идут три городские студентки, одна из них развязная хамка, вечно лезла везде без очереди. Увидела меня:
– Это тебя, что ли, Полькой звать?
Я ничего не ответила. Ее подружка ей говорит:
– Да, это та, что прилипла к Кольке.
– Ты, колхозница, если я тебя увижу с Колей, то ты отсюда на карачках поползешь в свой колхоз.
– Не поняла.
– Что ты не поняла? Я тебе поломаю руки и ноги. Имей в виду… – и вдруг скривилась от боли, выгнулась и заорала.
Это Раиса подошла сзади, схватила хамку своей мощной рукой за волосы:
– Ты что, не видишь, что Поля не понимает, о чем ты говоришь. Ну-ка, скажи Поле: «Поля, извини, я беру свои слова назад».
– Да я тебя, колхозница…
Раиса сделала больнее, так что та на колени упала.
– Ну-ка, говори: «Поля, извини, я беру свои слова назад».
– Извини, черт с тобой, беру свои слова назад.
– Нет, ты не сказала еще волшебное слово.
– Пожалуйста!
– А теперь слушай меня внимательно. Если ты приблизишься к Полине или из твоей шайки кто-то ближе, чем на пять метров, я вот эти твои рыжие космы оторву вместе с башкой. Ты меня поняла?
– Да поняла! Отпусти ты …
– Нет, ты скажи: «Раечка, отпусти меня, я больше к Поле не подойду ближе, чем на пять метров». Повторяй, – та повторила, Рая оттолкнула ее. – А теперь пошли вон.
Вот такие были отношения...
После института меня распределили в рабочий поселок городского типа. Лариска попросилась ближе к городу, ее на хутор какой-то распределили, а там, как она выразилась, два алкаша и три старика и даже школы не было, и она потом перебралась в мой поселок на вакансию в школе. А Раиса в другую область почему-то попала.
Когда я приехала в поселок по распределению, пришли в районо, там заведующая лет пятидесяти посмотрела мои документы, спросила, откуда я родом, я ответила, она стала расспрашивать, оказывается, она тоже из нашего хутора. Предложила мне вакансию инспектора районо.
– Пойдешь?
– Да я хотела бы в школе с детьми.
– Так и будешь в школе с детьми. И даже квартиру как молодому специалисту сразу дадут.
В общем, уговорила меня. Я стала инспектором, и мне дали однокомнатную квартиру. Заврайоно прикрепил меня к пожилой женщине, уже долгие годы работавшей инспектором, чтобы та меня всему научила.
Полина прервала рассказ и спросила:
– А в этом доме есть кофе или чай?
– Да. Где желаешь – на террасе или здесь?
– На воздухе.
Мы перебрались на террасу. Там стояли два кресла и столик. Я поставил чайник, принес чашки с ложками, коробку конфет, пакетики с кофе и чаем, а когда принес еще и пирожные, Полина сказала:
– Это перебор уже.
Но тем не менее, пирожное все-таки потом одно съела.
Она высыпала два пакетика кофе в чашку и попросила кипятку только полчашки. Себе я заварил зеленого чая и сел в кресло напротив, приготовившись слушать дальше. Она тщательно размешивала кофе. Сделала глоток, попросила долить кипятка. Сделала еще глоток и продолжила:
– Я изучила все нюансы работы инспектора. Два месяца ездила вместе с пожилой женщиной. Бывали с ней на уроках. Перед Новым годом заведующая районо подписала мне две недели в счет отпуска, а перед этим дала мне конверт с приглашением на вечер на завод сельмаш, объяснив, что сельмаш обычно проводит такие вечера перед разными праздниками, и там бывает интересно:
– Для неженатых и незамужних там проводят лотереи, кому с кем сидеть за столиком, так что не удивляйся, если придется участвовать в таком розыгрыше.
Я пришла на этот вечер. Кто пришел семейными парами, тех пригласили занять свои места по билетам, а незамужним женщинам предложили сыграть в лотерею. Первой подошла к столу с номерками работница завода, вытащила номерок, ведущий объявил цифру, из-за ширмы вышел элегантный молодой человек, поклонился, и они пошли за свой столик. Затем свой билетик вытащила учительница, к ней вышел из-за ширмы мужчина, одетый в костюм принца, поклонился. Когда дошла моя очередь, я вытащила номерок, отдала ведущему, и вдруг из-за ширмы выходит сгорбившийся старик с клюкой, седой, с бородой, в очках, с громаднейшим носом, и говорит:
– Так. Где здесь моя спутница? Ну-ка, девочка, проводи меня, а то я слепой, не вижу, где мой столик.
Все смеются, а я в ужасе, но не растерялась, подала руку, мы прошли за столик.
Ведущий объявил вечер открытым и сказал, что, по традиции, вступительное слово предоставляется самому пожилому участнику, а это как раз этот старичок.
– Как вас называть? – обратился к нему ведущий.
– А называйте меня, детки, дедом Матвеем.
– Дед Матвей, просим вас к микрофону.
Охая и согнувшись, дед подошел к микрофону и клюкой взмахнул, как дирижерской палочкой. Оркестр заиграл мелодию из «Мистера Икса». И вдруг старик выпрямился и начал петь: «Ветви роняют лепестки на песок. Никто не знает, как мой путь одинок… Ну, где же сердце, что полюбит меня?..» Снимает с себя парик, нос. Молодой симпатичный парень. Все аплодируют. Он вернулся за столик.
В общем, вечер прошел интересно. Оказывается, с этим Матвеем мы жили в одном доме, только в разных подъездах. Он проводил меня домой. А на следующий день я уехала на свой хутор. И снова мы увиделись с Матвеем уже после десятого января. Стали встречаться. Иногда к нам присоединялась Лариса, и я видела, как у нее глаза горели, когда она смотрела на Матвея. Он часто приглашал меня в театр в город. У него были свои «Жигули». Лариса напрашивалась в компанию, и иногда он брал и ее, явно с неохотой, как и я. Но подруга есть подруга.
Наступила весна. Я инспектировала одну из школ…
Полина прервалась и попросила:
– Налей мне, пожалуйста, красного вина.
Я налил. Она сделала глоток, помолчала, сделала еще один и продолжила:
– Я инспектировала новую школу в поселке Южном. Вторая половина мая. Тепло. Я стояла у окна в учительской на первом этаже и смотрела на школьный двор. Мне показалось странным, что на территории школы стоит трансформаторная подстанция, правда, огороженная сеткой рабицей. Но дети же, особенно пацаны, ведь точно лазают сюда. Только я об этом подумала, смотрю, мальчик лет восьми-девяти отделился от группы и побежал к этой подстанции. Я наблюдала: куда же он? Там же все закрыто. Нет, вижу, каким-то образом открыл калитку, зашел вовнутрь к шкафу, где распределительный щит и предохранители. Я крикнула из окна:
– Не ходи! Там опасно! – я была в брючном костюме, легко выпрыгнула в окно и побежала, крича: – Не открывай дверь!
Но мальчик уже открыл дверь шкафа, когда я подбегала к нему. Дальше – ничего не помню. Помню только удар по руке ниже локтя, как будто кувалдой, что-то сверкнуло, и такая боль, пронизывающая все тело. Я упала и потеряла сознание. Очнулась в скорой помощи на носилках. Спросила:
– Мальчик?
Врач ответил:
– Не пострадал.
Очевидно, мне что-то вкололи, я опять отключилась. Дальше – все как в тумане. Помню какие-то обрывки. Была то в сознании, то без сознания. То в операционной, то в палате. Кроме меня, в палате лежали еще три женщины, все травмированные. Я лежала на правом боку. Левая рука моя была зафиксирована так, чтобы не касалась тела, я ее не чувствовала. Так прошли остатки дня, ночь. Утром медсестры переложили меня на каталку, отвезли в операционную и что-то делали со мной под наркозом. Я не знала, что у меня там, на плече, на боку, на руке. Мне сказали, что просто обожгло, попала под напряжение.
Я хотела видеть Максима, а он не приезжал. Я терялась в догадках, почему не приезжал. Может быть, он не знает о том, что со мной случилось. Я помнила его рабочий номер и попросила медсестру позвонить. Она ушла, потом вернулась и говорит:
– Я дозвонилась, он сказал, что знает из теленовостей о вашей беде, но что у него сейчас идет совещание и он не может сказать, когда приедет.
Я ждала, что он приедет вечером. Ждала утром, а утром появилась Раиса, подбежала ко мне, заполнила своей энергией палату:
– Что случилось? Я в новостях услышала…
– Вот посмотри.
Я лежала практически раздетая, прикрытая простынкой, левая рука была зафиксирована…
Зашел доктор, спросил, что за посетитель. Раиса ответила, что она подруга и привезла облепиховое масло. Достала небольшой пузырек.
– Это очень ценно, – сказал врач, – но очень мало.
Вошла медсестра, обратилась ко мне:
– Полина Ивановна, там мужчина пришел к вам. Можно его пропустить?
«Это он пришел! – подумала я. – Наконец-то, наконец-то! Я ждала его! Конечно, он не мог раньше прийти, ведь он работал».
– Конечно, конечно, пропустите его, пусть придет.
Я попросила Раису прикрыть меня так, чтобы не видно было моей травмы.
Вскоре в палату вошел какой-то мужчина с мальчиком. Он имел мужественный и суровый вид, но глаза такие добрые-добрые. И у мальчика такие же добрые, нежные глаза.
У мужчины в руках цветы и пакет. Я спросила:
– Кто вы?
– Я отец мальчика Сережи, того, который хотел спрятаться в трансформаторной будке.
Мальчик приблизился и говорит:
– Полина Ивановна, я не знал, что там напряжение. Мы раньше прятались там, раньше там не было напряжения. Полина Ивановна, вы простите меня, я не знал, я не знал, – он взял мою правую руку, лежавшую на кровати, приложился к ней щекой и повторял: – Полина Ивановна, извините меня, я не знал, что там напряжение, я не знал, я не знал…
Отец мальчика стоял, закусив губу, потом сказал:
– Вот, это вам, фрукты. Полина Ивановна, скажите, что нужно. Не стесняйтесь, говорите, я выполню все ваши пожелания.
Раиса взяла фрукты, цветы, положила на тумбочку.
Я ждала Максима, а он сегодня не пришел. Пришел другой мужчина, а я хотела видеть Максима. Я закрыла глаза. Не знаю, как это поняла Раиса, но она сказала мужчине:
– Все, ей надо отдохнуть, – и стала выпроваживать гостя.
Мальчик последний раз прижался к руке:
– Полина Ивановна, простите меня.
– Я прощаю тебя, конечно, мальчик, – проговорила я.
Но я хотела видеть Максима, он был мне очень нужен. Если б он был здесь, не было б у меня этой боли в плече, в боку. Но его не было.
Раиса ушла вместе с этими гостями, ее долго не было, а я лежала и думала, почему Максим не приехал, неужели так на работе сложно, что он не мог выбраться, здесь всего-то ехать не больше полутора часов на машине, а он не приехал. Почему? Может, что-нибудь случилось? Нет, он приедет, он обязательно приедет.
Вернулась Раиса, а с ней две медсестры, спросили, могу ли я встать. Оказалось, что я могу встать, они поддерживали меня и проводили в другую палату. Раиса взяла со столика цветы, пакет с фруктами. Другая палата оказалась для одного больного. Я удивилась. Раиса объяснила:
– Митрофан Иванович оплатил и пообещал достать облепихового масла.
Здесь стояла такая же кровать со всякими приспособлениями, очевидно, для травмированных. Я улеглась. Медсестра зафиксировала мою руку, так чтоб она не касалась бока.
Я ждала Максима, а он не появлялся. Раиса как могла меня отвлекала от худых мыслей.
На другой день пришло письмо от Ларисы. Я стала читать и не могла понять, что она пишет. Она писала, что узнала о моем подвиге из теленовостей и из газеты: «Да, ты настоящий герой, я даже прочитала своим ученикам в школе статью, – писала Лариса. – Но ты понимаешь, геройство геройством, а потерять руку в таком возрасте – это, конечно, тяжело. Но ты не очень-то отчаивайся. Знаешь, война многих изуродовала, люди жили и трудились без рук, без ног. Ничего страшного, что у тебя ампутируют руку. Тебе дадут инвалидность. Ты можешь взять из детдома девочку на воспитание. Конечно, с одной рукой тебе будет тяжело. А выйти замуж практически невозможно с одной рукой. Ты правильно, как у нас говорят, дала Максиму от ворот поворот. Он добрый, внимательный, он встречался бы, конечно, какое-то время с тобой. Но представляешь, какая травма была бы тебе и ему, если б вы шли по улице, а сзади кто-нибудь говорил бы: такой видный мужчина, а эта однорукая к нему как-то привязалась. Это, конечно, травмировало бы твою психику, а также сказалось бы на психике Максима. Он же не может быть тебе посудомойкой. Он молодой, здоровый, красивый. К нему бы молодые, красивые девушки приставали, это тебя раздражало бы, ты бы стала ревновать. Поэтому ты правильно решила никаких дальнейших отношений не иметь. Мы с ним вчера вечером за чаем беседовали, Максим сказал, что ты немножко неправильно действовала, поэтому попала под шаговое напряжение, а если б действовала правильно, то можно было бы обойтись без этой страшной травмы. А теперь вот, видишь, как получилось, будешь однорукая. Но особо не отчаивайся. Я не могу приехать, сама понимаешь, у меня класс, конец года, к тому же мне предложили поехать в лагерь воспитательницей, надо готовиться, но я буду тебе писать, так что ты не отчаивайся».
Я читала и не понимала, о чем она пишет. Почему они за чаем обсуждали с Максимом мой поступок? Почему он не со мной? Почему он не приехал? Я не знала. Мне хотелось выть самым настоящим образом. Он просто меня предал. Мне жить не хотелось. Мне приходили мысли о том, чтобы покончить собой, наглотавшись таблеток или еще каким-нибудь образом. Но в детстве моя верующая бабушка, православная крестьянка, часто говорила мне, что самоубийство – это самый тяжкий грех, поэтому самоубийц даже не хоронят на кладбище вместе со всеми. Наверное, меня это удержало. Жить мне не хотелось. Меня предали мой друг, которого я любила, которого я ждала, и моя подруга.
Я всю ночь проплакала, но так, чтоб меня не слышала Раиса, которая спала тут же в палате на раскладушке. Я, стиснув зубы, вытирала слезы.
Утром – процедуры. Врач сказал, что все будет хорошо, облепиховое масло помогает. Проверил мою руку, пытаясь понять, чувствую я ее или нет. Я не чувствовала руку.
Так прошло несколько дней. Меня возили в операционную, что-то там подшивали. Мне было безразлично.
Максим так и не приехал. Лариса присылала письма, я их не читала, выбрасывала.
Однажды ночью я опять не спала, мне выть хотелось. Я поняла, почему волки воют. Наверное, от тоски. Я сжала зубы и вдруг заметила, что кулак на левой руке тоже сжался. Я посмотрела на левую руку, стала разжимать кулак, он разжимается. Потом опять его сжала. Он сжимается. И я чувствую пальцы!
Я дождалась утра. Поднялась Раиса. Я попросила:
– Раечка, позови доктора.
Я ей показываю:
– Посмотри на руку, – и сжала кулак.
Раиса подскочила, набросила халат и побежала в ординаторскую.
Пришли два доктора. Мой лечащий врач говорит:
– Ну-ка, Полина Ивановна, сожми кулак, – я сжала. Он постучал мне по пальчикам: – Чувствуешь?
– Чувствую.
Я чувствовала свою руку. Доктор обрадовался, сказал:
– Пока не нагружайте руку, – и предложил пройти в операционную.
Что-то со мной опять там долго делали под наркозом. Когда я отошла от наркоза в палате, я увидела, что рука моя прибинтована к шине. Доктор зашел, сказал:
– Пока не нагружай руку, не сжимай, не разжимай кулак.
– Хорошо.
На следующий день он, наоборот, попросил сжать и разжать кулак.
Потом меня опять оперировали, что-то разрезали, подшивали. А мне было все безразлично. Максим не приезжал.
Митрофан Иванович приходил дважды в неделю. Приносил все так же фрукты, овощи, ягоды в большом количестве, так что Раиса раздавала часть в другие палаты. По воскресеньям он приходил вместе с мальчиком, который смотрел на меня своими добрыми глазками, иногда подходил, брал мою руку и так вот стоял. Большей частью молчал. Поздоровается, попрощается.
Время шло. Рука моя начала нормально функционировать. Бок зажил. Осталось только предплечье, требуя процедур раз в три дня. Встал вопрос о выписке. Я не хотела возвращаться в свой поселок. Я боялась встретить Максима. Не знаю, как бы я себя повела при встрече. Нет, это было бы тяжело.
Я не знала, куда податься. На хуторе никого уже не осталось. И вдруг Митрофан Иванович предлагает:
– Сколько можно в палате лежать? У меня большой дом, два входа, две комнаты пустуют. Они оборудованы. Ванная, душевая кабина, туалетная комната. Доктор сказал, что может осматривать на дому, а на процедуры будете приходить в больницу, то есть можно перейти на амбулаторное лечение.
Раиса тоже стала меня уговаривать, и я согласилась, попросила Раису привести мне вещи. Я не хотела возвращаться в свою квартиру, потому что в том же доме жил Максим, которого я боялась встретить. Раиса с Митрофаном Ивановичем съездили на его машине за моими вещами. И я переехала.
В самом деле, у Митрофана Ивановича был дом с двумя входами. Один вход – в гостиную, из которой проход на кухню и в другую часть дома, где жил он с сыном в двух комнатах с отдельным туалетом. Как я потом выяснила, он специально подготовил для меня жилое помещение, где я смогу провести реабилитационный период, за что я ему очень благодарна.
Митрофан один воспитывал сына. Жена умерла при родах. Ему помогала пожилая женщина, убирала, готовила, следила, как могла, за сыном. Я взяла на себя обязанность следить за уроками. Утром я готовила завтрак Сереже, провожала его в школу. Познакомилась с учительницей. Та сказала, что Сережа часто приходил, не выучив уроки и не очень внимательный, рассеянный на уроках, иногда делает ошибки по невнимательности.
Я решила заняться Сережиным воспитанием, но ненавязчиво. Он любил в футбол играть. После школы я его встречала, он играл в футбол, а потом мы шли домой, я его спрашивала, сколько раз он ударил по воротам, а он: «Не помню». – «А сколько твоих мячей поймал вратарь? Сколько не сумел поймать?» Он тоже этого не помнил. Я ненавязчиво ему еще и другие вопросы задавала и заметила, что вскоре он уже помнил, сколько раз он ударил по воротам и что вратарь не сумел отразить его два или три удара.
По пути я задавала ему самые разные вопросы на внимательность. Как-то проходили мимо грузовика, водитель копался в моторе, я спросила у Сережи, как называется человек, который управляет машиной. Он ответил: шофер. «А ты бы мог быть шофером?» – «Мог бы». – «Тогда реши такую задачу. Представь, что ты шофер. Тебе надо привезти с базара два ящика помидор, два ящика огурчиков, три ящика картошки, один ящик лука и один ящик морковки. Сколько шоферу лет?» Он стал считать ящики и насчитал девять. Спрашивает: «Правильно?» – «Нет, неправильно». Он опять пересчитал. Я говорю: «Ящиков – да, девять, а я что спросила?» – «Как что спросила?» – «Вопрос-то как стоял? Сколько шоферу лет? А ты ящики зачем-то считал». – «Откуда ж я могу знать, сколько шоферу лет?» – «Я же сказала, представь, что ты шофер и тебе надо привезти…» Тут-то он и стал понимать, что надо внимательно слушать условия задачи.
В другой раз я показала ему фокус с пальцами, который часто показывают детям, когда большой палец прячется, а потом выбрасывается. Он говорит: «И я так могу». – «А теперь смотри. Видишь вот этот палец? Если ты сейчас просчитаешь десять шагов по-немецки, то у тебя этого пальца не будет». А он точно так же, как и я, держит большой палец вверх и спрашивает: «Как не будет?» – «Да, у тебя этого пальца не будет». Он так на меня посмотрел с опаской. Говорю: «Давай считай». Он пошел и считает: «Айн, цвай, драй, фир, фюнф… – смотрю, второй рукой взялся и держится за палец. – Зекс, зибен, ахт, нойн, цейн… Нет, вот он, вот он!» – «Что?» – «Вот палец у меня есть!» – «А почему он не должен у тебя быть? У всех людей по пять пальцев». – «Но ты же сказала, что у меня не будет этого пальца». – «Какого?» – «Вот этого». – «А я разве сказала, что этого пальца? Я показывала вот этот, мой, палец. Как он вдруг у тебя, мой палец, окажется?»
Таким вот образом я пыталась развить его внимательность. Однажды подкармливали голубей. Отошли, а я спрашиваю, сколько было голубей белых, сколько сизых. Вначале для него это было сложно, а потом, постепенно он стал делать успехи.
Уроки, естественно, мы делали все, даже немножко больше, чем задавали в школе. Читали много, особенно по вечерам. Я ему читала, и он сам читал. В шахматы играли. В общем, я вот так занималась воспитанием мальчика.
Мне дали группу инвалидности. Я не хотела возвращаться в свой поселок. Попросила Митрофана Ивановича – он съездил, отвез документы, заявление о том, что я ухожу с работы в связи с инвалидностью. Устроилась в школьную библиотеку.
Рука у меня уже работала нормально. Врач периодически заходил, осматривал, говорил, какие мне упражнения делать, раз или два раза в неделю приглашал в больницу, что-то там подправляли мне. В конце концов, рука восстановилась полностью, пальцы стали функционировать нормально.
Я работала в библиотеке. Сережа приходил ко мне в библиотеку, делал там уроки, иногда просто оставлял портфель и, когда погода хорошая была, шел играть в футбол. Мы подружились с ним. И вот однажды он мне говорит:
– Полина Ивановна, а можно я вас буду мамой называть?
Для меня это было неожиданно. Спрашиваю:
– А почему?
– У всех детей мамы есть и ведь вы тоже мне как мама. Ведь вы же меня спасли. Это значит, что я второй раз родился. Выходит, вы моя мама.
На эту логику я ничего не могла сказать. Я обняла мальчика, сказала:
– Да, сыночек.
И он стал называть меня мамой.
В тот вечер мы ужинали все вместе, я, Сережа и Митрофан Иванович. Мальчик говорит:
– Мама, я уже покушал, можно я пойду отдыхать?
Я посмотрела на Митрофана Ивановича, у него широко раскрылись глаза, он смотрит на нас.
– Мамочка, я пойду?
– Да-да, иди.
Прошло три дня. В воскресенье приехала в гости Раиса. Мы обедали. Во время обеда Митрофан Иванович достал коробочку с кольцом и сказал:
– Полина, будь настоящей мамой Сереже, а мне женой, – и подал мне коробочку.
Я не знала, что ответить. Надо сказать, я не рассматривала Митрофана Ивановича в роли будущего мужа. И потом, на то, что у меня осталось на руке, на плече, на боку, было страшно смотреть. Я не могла представить, что какой-то мужчина увидит эти шрамы на моем теле. Я испугалась. Он заметил мое замешательство и сказал:
– Полина, я не тороплю с ответом. Когда будет готов ответ, вы скажете.
Раиса молча смотрела на это. Когда мы остались одни, она говорит:
– Поленька, такого человека еще поискать надо. Думай.
– Хорошо.
На другой день утром Митрофан Иванович сказал, что ему надо в командировку, но я поняла, что это просто уловка, он хочет оставить меня одну. Его не было неделю. Я не знала, как поступить. Я любила еще Максима, я мечтала о нем, вспоминала его каждый день. Не знаю, на что я надеялась. Я любила его. А сейчас всю неделю я думала о Митрофане Ивановиче и дала согласие быть ему женой, а Сереже мамой, кем уже и была мальчику. Мы с ним так подружились.
Когда он заканчивал четвертый класс, то уже знал программу пятого класса, и специальная комиссия разрешила ему пойти после четвертого сразу в шестой класс. А когда он был уже в десятом классе, случилась беда, Митрофан Иванович попал в аварию. Пьяный шофер на грузовике выскочил на встречку, произошло столкновение лоб в лоб, Митрофан Иванович погиб. Конечно, это была очень большая потеря для Сережи, для меня.
У него был бизнес. На нашей свадьбе были три его друга, все с женами, и Раиса со своим женихом. И когда его не стало, один из друзей пришел ко мне и сказал:
– Полина Ивановна, я возьмусь вести бизнес, пока Сережа подрастет. Я в курсе всех дел Митрофана Ивановича. Если хотите, буду держать и вас в курсе.
Я вначале отказалась, но не настойчиво, и постепенно он стал меня вводить в курс дела, не только меня, но и Сережу. Мальчик закончил школу, поступил в экономический. На практике у него был бизнес отца. После института женился, живет в Москве, а я в этом южном поселке. Бизнесом не занимаюсь, занимается Сергей. То, что ему нужно, он перевел в Москву, а остальное отдал в управление другу отца. Можно сказать, что я превратилась в рантье. Вот такая у меня история. Налей мне, пожалуйста, красного.
Я налил ей красного. Когда она рассказывала, я смотрел на ее личико и видел, как из ее черных глаз капали слезы, как будто черные жемчужины выкатывались из глаз, скатывались по лицу, падали на стол и разлетались уже не черными, а светлыми брызгами. Я смотрел, не перебивая, на это милое, чистенькое личико, такое нежное, и на эти черные слезы.
Она, как бы очнувшись, взяла салфетку и опять попросила налить красного. Я налил. Она встала.
– Засиделась я что-то у тебя.
Я подошел к ней, взял ее за руки и сказал:
– Останься.
Она покачала головой.
– Нет, не сейчас.
Я проводил ее до ее номера, вернулся к себе. А утром, проходя мимо ее номера, я увидел, что горничная убирает постель. Я спросил, где Полина Ивановна, и услышал в ответ, что она неожиданно уехала.
Вот так произошло мое знакомство с Полиной, чьи черные слезы я запомнил навсегда.