«Не торговал мой дед блинами,
не ваксил царских сапогов...»
Пушкин.
«Мне самому не нравится, что я – Горохов», - говорит какой-то персонаж у Чехова. Вот и мне не нравится, что я – Тартаковский. Ни герой Чехова, ни я, не имеем в виду свою национальность. Звучание фамилии не нравится. Уберите в моей лишний, повторяющийся слог – получше.
Но был поэт Тарковский и режиссер, его сын, и целая династия владельцев дагестанского феода Тарки – шамхалы Тарковские. Да и в этом варианте – не нравится.
Есть фамилии необыкновенно выразительные. Самая-самая из них (мне так кажется) -Хлестаков. Вслушайтесь: какая безоглядность и безалаберность. Чичиков – хуже. Фамилия явно взятая напрокат: Чичикян, Чичикашвили, Гигинишвили, Хачикян...
Мой читатель из Бонна немец Рихард Japs (Япс?) прислал мне (желая меня обрадовать!) выборку Тартаковских, живущих в Германии. С полсотни, не меньше.
Хлестаковых, я так думаю, - ни одного. Фамилия уникальная, значимая, гениально найденная.
Знаю, что корень моей фамилии от польского (или галицийского): тартак – пилорама. Таких еврейских фамилий на Волыни и в Черкащине завались. Дед мой по отцу владел, кажется, лесным складом, старший брат отца уже при советской власти тоже, вроде, занят был лесным делом...
Лестнее, если бы Тартаковский - от библейского Тартака: «Аввийцы сделали себе Нивхаза и Тартака...» – идолов, отвратных древним евреям (4-я Царств, 17\31). Представить только, в предках моих - некое исчадие зла!..
Но это не так.
Обе мои жены, бывшая и нынешняя, отчего-то охотно перешли на мою. Недовольные своими украинскими? Или из уважения к мужу? Или - потому что так принято? Мне это, во всяком случае, льстило.
У меня слишком часто жизнь шла кувырком. Раз восемь я поневоле рисковал жизнью, был на краю. Хотя рисковость мне вовсе не свойственна.
По природе домосед, но вот подолгу живал в семи городах: в Бердичеве, Самарканде, Киеве, Херсоне, Москве, в немецких - Дессау и Мюнхене. В Киеве даже дважды.
Всякий раз исторические сдвиги, к которым я никак не был причастен, сдвигали мимоходом и меня – когда-то с родителями, потом одного, потом с женой и детьми. Ну, не то чтобы сменил семь жизней, но ступени позади всякий раз обрушивались.
И от предков, и даже от родителей, меня отделяет пропасть. Порыться в воспоминаниях и в сохранившихся старых фотографиях меня побудило совершенно случайное событие.
Дело в том, что с 1967 года, с Шестидневной арабо-израильской войны, я всё равнодушнее отношусь к откровенным юдофобам (привычные антисемит, антисемитизм – неправомерно употребляемые понятия). Меня раздражает скорее снисходительное отношение к евреям, а также паточная, чрезмерная юдофилия, подчеркивающая, что мы все же не такие, как все, другие. Я так не считаю.
Сочувствие к малым сим? Но надо сказать, мы в глазах окружающих выглядели не вполне презентабельно: «Евреев любить трудно, но надо» Лев Толстой.
Ведом ли этот принцип кинорежиссёру А. Кончаловскому? Он ему, однако, следует.
Открытое письмо Андрону Михалкову-Кончаловскому.
«Где бы мы свой самолет ни вели,
Где бы ни плыли и где бы ни шли,
Где бы ни строили мы города,
ИМЯ ЗАВЕТНОЕ с нами всегда»
И.т.д. и т.п.
Сергей Михалков, 1938 год.
Однажды, желая похвалить моего отца, мастер участка Тарас Мищенко сказал:
- Вы, хоть и еврей, Самуил Аврумович, а какой хороший человек!
Папа рассказывал, что не знал, как ему реагировать: обидеться? поблагодарить? выругаться?.. Потом сообразил, что надо бы рассмеяться. Но было как-то не до смеха.
Вот и мне было как-то не до смеха по прочтении Ваших сентенций в "Литературной газете" (№ 4'1999). Цитирую:
"Еврей-дворник" - это ходило как самый короткий и смешной анекдот. Не было таких - евреев-дворников".
И далее о том, какие-де мы, евреи, белоручки.
Что, впрочем, Вы снисходительно нам прощаете.
Мой отец после войны был в Киеве дворником дома № 27 по улице Глубочица. До того он работал сапожником, после того - шорником известного в Киеве завода им. Артема; уже выйдя в конце пятидесятых на пенсию - ремонтником оборудования и смазчиком. Шорник на заводе не лошадей снаряжал (умел и это). Он сшивал истертые, постоянно рвавшиеся ременные и канатные передачи трансмиссий.
Не скрою (как скрывал когда-то в казенных автобиографиях): до войны папа преподавал математику в еврейской школе Бердичева, в военных лагерях (близ города был обширнейший укрепрайон) и в ремесленном училище.
Но предпочел расстаться с "идеологической" (даже на ниве математики) должностью: брезговал.
Дядя (муж маминой сестры) Самуил Рабинович был на том же заводе Артема (весь околоток там работал) такелажником - устанавливал и перемещал самое трудноподъемное цеховое оборудование - станки, прессы, краны.
Пережив в 18-м году страшный гайдамацкий погром, он ушел в т.н. красные партизаны, был схвачен петлюровцами в начале 20-го года и расстрелян (!).
Недобитый, он выполз ночью из ямы и спасся.
На всю жизнь у него остался мучительный тик лица, что мешало связной речи.
Он, как рассказывала тетя Роза, "записался в партию", но сам в 1938 году (!) положил на стол заводского секретаря партбилет и, не сказав ни слова, вышел. Тетя предполагала, что партдеятель предпочел замолчать этот совершенно уникальный поступок (его самого бы обвинили в "недооценке воспитания рабочих кадров")...
У моего двоюродного брата (по отцу) Абрама Тартаковского работа была полегче: грузчик московского "Детского мира". В детстве он перенес гнойный менингит, был психически нездоров, но все же мобилизован в 41-м и демобилизован - контуженный и обмороженный на Волховском фронте.
Другой двоюродный брат Илья был отозван из армии как специалист по танковым двигателям. Работал без малого полвека главным механиком оборонного предприятия, уже на пенсии - механиком авиапорта.
Вот и вся мужская родня, которую я застал.
Сам я куда более подхожу под "типичность" в Вашем понимании. Был исключен в 1951 г. из Киевского университета «за космополитизм» (Ваш папа тогда припечатывал «нашу братию» в своих пьесах и баснях). Уцелел потому, видимо, что готовилась республиканская спартакиада, и спортсмены были в цене.
Окончил затем с отличием Высшую Школу тренеров при Киевском институте физкультуры, но не пожелал "закрепиться по распределению" в Херсоне, где не было крытого бассейна, и тренеру по плаванию с октября по апрель приходилось вести чуждую ему акробатику.
Три года трудился в Киеве на тяжёлых физических работах: в протяжном цехе кабельного завода и в прессо-сварочном – мотоциклетного.
Шесть лет потом жил бомжем в Москве - 1955-1961 г.г. - не только без угла, но и без прописки, т. е. права проживания.
Москва, культурная столица, нужна была мне тогда не меньше, чем Вам, номенклатурному дитяти. Но здесь, вроде бы, уместна другая Ваша сентенция: "Замечательное свойство - выживаемость евреев".
Рецепт, вероятно, прост: пьют меньше. Добавлю из собственного опыта: ночуя на вокзалах, надо быть особенно брезгливым и чистоплотным. В моральном отношении тоже. Что в этом специфично еврейского, не знаю.
Бомжи есть повсюду, вот и в Германии, где живу теперь, - тоже. Особенность советского бомжества в том, что заболеть нельзя было: для поликлиники и больницы требовался штамп в паспорте. Пришлось не болеть.
(Много позже свою оригинальную систему выживания опубликовал в книге "Акмеология" /М. 1992 г./).
"Великий еврейский прагматизм и умение считать деньги, и знание, как их приумножать", - отмечаете Вы даже с умилением.
Сошлюсь опять же на свой опыт. Сам себя я привык считать типичным евреем, и дети мои еще при советском режиме записывались евреями, хотя выбор у них был... Так вот, не «прагматизмом» ли объясняется то, что я никогда даже не подавал документы на вступление в ССП, считая позором подобные "союзы"?
Не «умение ли считать и приумножать деньги» заставило меня и жену с 1967 г. отказаться участвовать в каких бы то ни было советских "выборах". Нас стошнило тогда от циничной антиизраильской лжи.
(Вы, кстати, ставили в то время верноподданническую "Сибириаду").
Я и жена работали, уже имели неплохое жилье (как многодетная семья), любили друг друга, были счастливы и не помышляли об эмиграции. Впрочем, вскоре меня отлучили от литературных заработков: издательство вернуло уже одобренный сборник из опубликованных ранее повестей "Мокрые паруса" и "Пешая одиссея", Мосфильм расторг договор по фильму "Карьера" (режиссер Б. Яшин)...
Правда, прямых репрессий не было. Я вернулся к тренерской работе. Писал «в стол» и лишь с 1989 г. начали выходить главные мои книги.
Не обладая, видимо, «нашим прагматизмом», Вы предпочли в это время эмигрировать. И пишете в своих воспоминаниях, как «пришлось» вертеться и приспосабливаться в заокеанском Голливуде, не раз заклейменном, кстати, Вашим отцом.
Еще Вы подметили - "заботу, чтобы еврей женился на еврейке". Да, у ортодоксальных иудеев только так. Но у каких фундаменталистов иначе? Тогда как у меня жена - русская, первый зять - русский, второй - башкир, третий – молдаванин, невестка - еврейка. Младший сын, думаю, тоже выберет пару только по любви.
А вот итог Ваших размышлений:
"Российские евреи - своеобразная порода... Они всю жизнь прожили в условиях особой обласканности, защищенности какими-то связями, знакомствами, ходами к нужным людям. Им тяжко жить там, где привычные для них механизмы уже не нужны, где надо работать - тяжело работать. Не случайность очереди у советского консульства в Израиле: многие захотели вернуться обратно".
"Литературная газета" Вам, Андрон Сергеевич, тут крепко подсобила. В том же номере (13 полоса) опубликовано письмо некоего М. Гуревича, эмигрировавшего в Израиль и почти сразу вернувшегося обратно. Броский заголовок: "ВОЗВРАЩЕНЕЦ".
Не грех процитировать: "В стране, "текущей молоком и медом" (хотел бы я посмотреть на эти загадочные для меня места), я познавал жизнь в сельскохозяйственной коммуне, гордо именуемой кибуци (так в тексте. - М.Т.), работал на тракторе, корабле еврейских пустынь, побыл немного непотопляемым авианосцем американского империализма, проще говоря, служил в армии, валялся на больничной койке, жил в Иерусалиме, ваял (!) статьи в местные русскоязычные газеты, подключал кого ни попадя к Интернету... Когда-то я был крут. Но теперь это уже позади. Теперь я вернулся ОТТУДА (выделено автором. - М.Т.)... Я просто вернулся домой. Кто сможет в детройтах и палестинах заменить вам дядю Васю с третьего этажа, у которого, к счастью, руки растут из того места, из которого требуется, чего, правда, не скажешь о голове, но ведь она-то вам взаймы, надеюсь, не нужна".
Словом, "ЗАГОЛИМСЯ!" - и все тут. Вот и голова «дядивасина» (иначе говоря, русская культура) уже без надобности; нужны руки, которые пахали бы на этого откровенного захребетника и циника.
Такое откровение со смаком опубликует любое «патриотическое» издание. Почему бы не объявить чью-то мерзость типичной для целого народа!..
А еврейское государство закладывалось и воздвигалось руками и мужеством прежде всего выходцев из России. Они орошали пустыню и осушали болота, создавали образцовые сельскохозяйственные кибуцы, защищали страну. Пять войн на протяжении жизни одного-двух поколений, - шутка ли!..
Эмиграция - сначала уцелевших узников гитлеровских лагерей смерти, затем евреев из арабских стран, затем советских евреев, - все это уже очередная страница стремительной истории такого древнего и такого юного государства...
Мой старший сын Костя в восемнадцать лет уехал туда. Тоже пришлось не сладко. Работал в хозяйстве кибуца Дегания, в охране завода, в цехе прессовщиком... Почти всегда в вечерние смены и по ночам. Днем - учился в Тель-Авивском университете. Теперь он специалист-химик, был призван в армию...
Думаю, он более типичный еврей, чем вышеупомянутый М. Гуревич, хотя мама у него - русская.
Как и всякий народ, евреи отнюдь не святы. Больно бывает слышать критику в свой адрес, но порой она справедлива. И важно еще - из чьих она уст.
Я думаю, Андрон Сергеевич, Виктор Петрович Астафьев (не один он) более типичный русский, чем Ваш папа и Вы сами. Немаловажно и то, что он - фронтовик. Его нашумевшая некогда отповедь (1986 год) московскому литератору Натану Эйдельману не вызвала во мне антипатию. Можно понять, горечь и сарказм русского писателя, крестьянского сына: "В своих шовинистических устремлениях мы можем дойти до того, что пушкиноведы и лермонтоведы у нас будут тоже русские, и, жутко подумать, - собрания сочинений отечественных классиков будем составлять сами..."
Он говорил не о творцах великой культуры, среди которых немало евреев, а о прилипалах, среди которых нашего брата, к несчастью, тоже хоть пруд пруди. Он взглянул на проблему в профиль, предпочтя не заметить другую ее сторону. Нравится это мне или нет, в конце концов, это заслуженное им право.
Подумайте, есть ли у Вас такое моральное право, Андрон Сергеевич.
Засим кланяюсь".
(Опубликовано: "Литературная газета", 1 марта 1999 г.)