Глава 32. Сергеич (Николай Смирнов 4) / Проза.ру

   Каждый год в мае я привозил маму из города в деревню на лето. Приезжали мы ранним утром, открывали ещё не отошедший от зимней промозглости дом, я снимал щиты с окон, затапливал маленькую печь, и изба постепенно наполнялась теплом и уютом. Распаковались привезённые вещи, всё расставлялось и раскладывалось по привычным местам.
   Первым нас проведать, являлся наш родственник Николай Сергеевич Косяков, по-деревенски – Сергеич. Это было уже традицией. Как сейчас вижу его шумное появление в доме, в затрапезной, застёгнутой не на все пуговицы фуфайке, в литых резиновых сапогах, в видавшей виды ушанке на голове. И вот уже из кухни, где мы с мамой только что попили чаю, слышу его громкий, бодрый, несмотря на ранний час, голос:
- С приездом, Николаевна! Ну, как доехали, дома-то всё ли в порядке?
   Забота о нашем благополучии у Сергеича, конечно же – скорее, повод. Пользуясь случаем, ранний гость надеется пропустить у нас пару стопок. Эта процедура – тоже своего рода традиция. На столе появляется припасённая для такого случая ещё с осени бутылка. Сергеич наливает себе стопку, выпивает, не морщясь и не закусывая, а только занюхивая корочкой хлеба. Получается у него это так вкусно и солидно, что невольно подумаешь: может, действительно, по утрам, лучше пить не чай-кофе, а взбадривать себя рюмкой водки?
   Сергеич рассказывает о новостях в деревне, весенних огородных заботах и, становясь всё оживлённее, за разговором пропускает вторую стопку. Закусывает слегка кусочком хлеба и кружочком колбасы. При своей устойчивости к спиртному он запросто мог бы уговорить и всю бутылку, однако, ждут дела, которых весной на селе особенно много. Гость благодарит хозяйку и встаёт из-за стола.
   Личность Сергеича была настолько характерна для деревни, что я всегда был склонен считать его живым символом Завала. Находясь вдали от деревни и вспоминая о ней, всегда представлял прежде всего Сергеича.
   Мужское население нашей деревни в конце шестидесятых, начале семидесятых годов состояло из девяти человек.
   Четверо из них были фронтовиками, имели ранения. Но распространяться о боевом прошлом у них было как-то не принято. Хотя помню, учитель Степан Евгеньевич, воевавший в партизанском отряде, как-то даже выступал с воспоминаниями у нас в школе. Больше всего запомнился его рассказ о том, как партизаны, страдая от голода, ели ёжиков.
Сергеич тоже был фронтовик, носивший на себе отметину войны. Немецкая пуля вошла ему в руку повыше локтя и вышла из груди недалеко от сердца. Шрамы были хорошо видны, когда он летом снимал рубашку.
Об обстоятельствах ранения он вспоминал неохотно. Говорил только, что при выгрузке эшелона на них неожиданно наскочили немецкие автоматчики. Получалось, что до фронта он даже не доехал, и дальнейшее участие в войне его, восемнадцатилетнего паренька, ограничилось больничной койкой.
   Ещё помню, он рассказывал, как они испытывали автоматы на убойную силу – наш и немецкий. Было это, видимо, во время его нахождения в резервном или учебном подразделении. Стреляли в дерево. Пуля из немецкого автомата ствол прошивала насквозь, а наша застревала…
   Для поколения, к которому принадлежал Сергеич, судьба его во многом типична. Обычный русский паренёк, выросший в деревне, в здоровой крестьянской среде. К 1941 году ему не исполнилось ещё и семнадцати лет. Такие, как он, ребята, только что окончившие школу, были надеждой села, её будущим. Кто же мог знать, что им уже на исходе войны придётся проливать кровь, и отдавать свои молодые жизни. Сергеича и его сверстников забрали, когда до победы оставалось совсем немного. Страна, напрягая силы в борьбе с врагом, задействовала последние людские ресурсы. На фронт уходили восемнадцатилетние…
      От ранения Сергеич оправился как раз к концу войны. В дальнейшем на здоровье, судя по всему, оно почти не сказывалось. Я знал его всегда бодрым, энергичным, полным сил.
   До войны он окончил курсы работников лесного хозяйства, получив профессию лесника. По этой же стезе пошёл и вернувшись с фронта после госпиталя.
   Он приходился двоюродным братом маме. По престольным праздникам наши семьи ездили друг к другу в гости. В Берелеве, где мы тогда жили, праздновался Ильин день – второе августа. Наверное, с тех пор я и запомнил Сергеича. Осталось в памяти, как он удивлял деревенскую ребятню меткой стрельбой из рогатки, раз за разом попадая в пустой скворечник, висящий на черёмухе.
   За праздничным столом Сергеич сразу овладевал общим вниманием, становясь, что называется, душой компании. Хотя он довольно сильно заикался, это не мешало ему быть неистощимым на анекдоты, прибаутки, а когда подвыпившее застолье запевало, и тут слышнее других был его сильный баритон.
   С ответным визитом мы приезжали к Косяковым девятого июля. В этот день в деревне Завал чествовалась икона Тихвинской божьей матери.
   Гостить у Косяковых я любил. У них во всём ощущалось присутствие в хозяйстве мужчины, добытчика. И угощенья были поразнообразней, и пироги покрасивей, чем у нас. Хотя справедливости ради скажу, что моя мама была хорошей хозяйкой, умела собрать стол и по части пирогов была мастерицей.
   Быт семьи Косяковых был обычным для деревни – со скотиной, приусадебным огородом и со всеми заботами и хлопотами. И всё же семья среди других в деревне выделялась. Сергеич не был колхозником, и принадлежность к лесному ведомству отдаляла его от колхозной подёнщины. Жена Вера числилась в колхозе, но и она трудилась в конторе бухгалтером, а не на полевых и прочих работах.
Обремененному хозяйством деревенскому мужику нечасто удаётся выкроить время для рыбалки или охоты, но Сергеичу в этом плане было легче. Правда, рыбалкой он особенно не увлекался, был всё-таки «лесным» человеком. Лес он любил и знал не только в силу своей должности. Простирающийся за деревней на многие километры сосновый бор с клюквенными и брусничными болотами был для него, местного уроженца, - как открытая книга. Приезжавшие летом дачники, люди солидные, состоятельные искали с Сергеичем дружбы, ходили с ним на охоту, устраивали застолья. Охота, повадки дичи, охотничье снаряжение – тут он, охотник с детства, мог любому дать дельный совет.
Нередко для обхода своих лесных владений он уходил с ружьём за плечами на дальние делянки, мог ночевать в деревнях за десятки километров от дома.
Такая бесконтрольная свободная жизнь мужа не могла, разумеется, нравится жене Вере. Поводом для упрёков могла быть малейшая недоработка мужа в домашнем хозяйстве.
Отношения супругов – тема деликатная, а семейная жизнь часто скрыта от посторонних глаз. Но неблагополучие в семье Сергеича секретом в деревне не было. Нельзя сказать, что жил он с женой, как кошка с собакой, но время от времени случались у них скандалы. Характер у Веры был не из лёгких, и мужем она редко была довольна. Тем не менее, одарила она его четырьмя дочками.
   Конечно, Сергеичу хотелось наследника. Многочисленное женское потомство вызывало у него досаду, давая мужикам повод для шуток.
- Не сдавайся, Сергеич – в следующий раз жена точно парня родит. Клади на ночь под подушку топор, и всё будет в порядке!
И Сергеич не сдавался. Последний раз Вера забеременела уже далеко не молодой. Но родила опять девку.
Как уже сказано, фронтовое ранение в дальнейшем практически не сказывалось на его здоровье. У меня есть фотография начала шестидесятых, на которой изображён Сергеич, только что вернувшийся из леса с охотничьими трофеями. Выглядит он на удивление молодым - худощавым и даже стройным. Было ему тогда около сорока лет. Со временем он заматерел, стал кряжистым, но оставался поджарым без намёка на живот.
В Сергеиче ещё чувствовался молодой задор, и он был не прочь проявить, его. Чаще всего случалось это после застолья. Подвыпив, он вызывал на поединок желающих померяться силой. Среди сверстников, как правило, таковых не находилось. Он начинал подначивать молодых. Если желающий находился, Сергеич вставал в боевую стойку и приглашал: «Ну, самурай, принимай бой!».
   Как-то я был свидетелем одного такого поединка. Вызов принял, впрочем, без особой охоты, приехавший к соседу в гости капитан дальнего плавания, мужик на вид бравый, значительно моложе Сергеича. Противоборство их закончилось быстро. Схватив соперника за руки, Сергеич так мотнул его в сторону, что тот не устояв, рухнул, как подкошенный.
Такое молодечество у него сохранялось до пожилого возраста. Весной он открывал купальный сезон в деревне, первым бросаясь в ещё прохладную реку под восторженные визги детворы. С приезжими дачниками устраивались состязание в стрельбе, и Сергеич здесь был, конечно же, вне конкуренции.
   Я учился в Костроме и начал заниматься борьбой. В деревне тренировался с гирями. Прослышав об этом и как-то понаблюдав за моими занятиями, Сергеич одобрительно заметил:
- Ты этим делом, я смотрю, занимаешься серьёзно.
      Как-то в новогодний вечер мы с ним и с его дочерями пошли гулять по деревне после обильного застолья. И тут в Сергеиче взыграла молодость.
- Ну, самурай, принимай бой!, - произнёс он своё обычное и, расставив руки, двинулся на меня.
   Увильнув от его медвежьих объятий, я провёл бросок через бедро, и Сергеич, мелькнув валенками в воздухе, ткнулся головой в сугроб. Поднялся, отряхнулся от снега и приставать больше не стал, видимо, что-то для себя уяснив.
Он был обременен теми же насущными заботами о пропитании, об устройстве деревенского быта, что и другие мужики в деревне. Никогда не отказывал в помощи маме, когда у неё возникала нужда в мужских руках - забросить копну сена на поветь, осенью забить ягнёнка на мясо…
   Сельская жизнь - хочешь, не хочешь, приземляет, оставляет мало времени для каких-то других интересов.    Сергеичу с его живым характером явно не хватало среды для общения, для проявления своей натуры. Думаю, именно это, в конце концов, и сыграло в его жизни роковую роль.
Где он мог ещё проявить себя, кроме нечастых застолий? Должность лесника давала возможность заняться охотой. Охотником он был страстным. Всегда вычищенная и смазанная двустволка, нож с костяной ручкой, патронташ, набитый патронами, висели у него на стене в пятистенке в ожидании его выхода на лесные угодья.
Как-то осенью он выследил медведя, который выходил кормиться на дальнее овсяное поле. Хотя охота на этого зверя была запрещена, Сергеич не смог обуздать охотничий азарт. Несколько ночей не смыкал глаз, затаившись в перелеске на краю поля, и уложил-таки косолапого из своей двустволки…
Пригласил меня похвастаться охотничьей удачей, которая не каждому выпадает, и отведать медвежатины. Отварное красное мясо мне не понравилось, больше всего впечатлила мохнатая лапа с когтями величиной с человеческий палец.
   Эпопея с медведем вышла Сергеичу боком. Кто-то пронюхал и донёс на него начальству. Пришлось уплатить крупный штраф, весьма чувствительный для семейного бюджета. Но Сергеич, мне думается, ничуть не пожалел о содеянном.
Деревенская жизнь в глубинке, требующая для своего поддержания постоянного напряжения – это испытание. Особенно для мужика с заложенным в нём природой активным началом. Глушить себя только работой и только этим довольствоваться – может не каждый. Не случайно есть такое понятие – отдушина. Без неё, без отдушины, душа вянет и черствеет. Знаю немало примеров, когда человек, казалось бы, со здравым, созидательным отношением к жизни со временем сгибался под унылым грузом сельского существования, утрачивал душевное равновесие, опускался. А душа – она выплёскивалась, когда удавалось расслабиться за бутылкой.
Не знаю, когда это случилось с Сергеичем. Материально жизнь у него в семье всё больше налаживалась. Они с Верой получали более чем приличные пенсии. Разлетелись из родного гнезда повзрослевшие дочери, зажили своими жизнями. Казалось бы, живи да радуйся на старости лет. Но что-то свербило в душе, лишая покоя. С годами подспудно накапливалась усталость от жизни. Думаю, именно это объясняет дальнейшее поведение Сергеича, наблюдаемое мной со стороны.
   До выхода на пенсию его, видимо, всё-таки спасала работа, обязанности лесника позволяли отлучаться из дома, отвлекаться от бытовой рутины. Требовалась какая-то самодисциплина, была потребность держаться в тонусе. Не раз встречал Сергеича, едущего на велосипеде, неспешно крутящего педали. Прямая осанка, во всём облике солидность и основательность, словно бы в руках у него не велосипедный руль, а баранка автомобиля…
   А потом жизнь его сузилась до размеров домашнего хозяйства. Корова, овцы, однообразные огородные дела…И он начал искать отдохновение в спиртном.
   Не знаю, понимал ли Сергеич сам, что с ним происходит, но пребывал он в постоянной депрессии. Это было заметно даже постороннему взгляду. Всё чаще, приходя к нему домой, заставал его храпящим на диване. Жена безнадёжно махала рукой: «Опять наклюкался»...
Отношения с Верой, и раньше не мирные, теперь окончательно испортились. Происходящее с мужем она, разумеется, не понимала. Да и как было его понять, почти ежедневно взбадривающего себя «допингом».
Кажется, здоровье у Сергеича, несмотря на возраст, не убывало, а устойчивость к спиртному, похоже, только возрастала. Теперь ему для достижения нужной «кондиции» требовалось не меньше бутылки сорокаградусной в день.
В ответ на брюзжание жены он на седьмом десятке завёл шашни на стороне. Почти в открытую сошёлся с замужней женщиной из деревни, такой же «скучающей», как и он. Но и это тоску не разгоняло.
У Сергеича, судя по всему, не просто пропал стимул к жизни – она его стала тяготить. Тогда, видимо, и стали у него возникать мысли о самоубийстве.
Человеку нормальному трудно понять душевное состояние, того, кто задумал добровольно уйти из жизни. До какой же степени должно дойти ощущение бессмысленности, безнадежности жизни, отвращение к реальности, чтобы заглушить природный инстинкт самосохранения.
Сергеич был не из тех, кто делится своими мыслями и переживаниями. Да и не с кем было делиться. Решение уйти из жизни, видимо, зрело в нём подспудно в промежутках между пьянками. И дошло до критического порога.
   Как-то жена Вера в панике прибежала к дачнику соседу, который, к счастью, оказался дома.
- Валера, помоги! Сергеич удавиться собрался…
Сосед подоспел вовремя – Сергеич только успел набросить петлю на крюк. Вдвоём с Валерой жена с трудом уговорила мужа отказаться от задуманного.
Была и вторая попытка, когда его чуть ли не буквально вытащили из петли. И после неё Сергеич не одумался, всё больше утверждаясь в своём страшном решении уйти из опостылевшей жизни. Третью попытку вовремя пресечь не успели…
Вспоминая Сергеича, думаешь о том, скольких же погубила эта деревенская жизнь, скольких засосало вязкое болото обыденщины. Казалось бы, человек сам устраивает свою жизнь, сам определяет судьбу. Лично я придерживаюсь такой точки зрения, и подтверждающих примеров знаю много. Люди уезжают в город, находят там достойное место. Но почему же те, кто остается, оказываются обречёнными на вымирание? Вопрос непростой, и не всё здесь зависит только от самого человека.