Я объявляю свой дом
Безъядерной зоной!
Я объявляю свой двор
Безъядерной зоной!
Я объявляю свой город
Безъядерной зоной!
Я объявляю свой...
«Безъядерная зона»,
Виктор Цой
Маленький, но отчетливо видный «гриб» висел над горизонтом на юге. Его «шляпка» белёсым пятном выделялась на необычайно чистом и голубом небе. Нависавшие утром грозовые облака испарились, словно их и не было — только где-то далеко на севере можно было рассмотреть тонкую тёмно-серую полоску.
Даня сидел на краю крыши, болтая ногами, и любовался небом. Вниз уходила двадцатиметровая пропасть, на дне которой под звуки сирены суетились люди. Кто-то судорожно ломился в подвалы, кто-то изо всех сил пытался выехать со двора, покрывая, должно быть, всех окружающих трёхэтажным матом. А мальчик никуда не спешил. По этой же причине он не боялся так вот сидеть, свесив ноги в пустоту. Ему всю жизнь хотелось сделать что-нибудь эдакое, но страх смерти всякий раз останавливал его. А теперь-то бояться нечего. Смерть — она вон, на горизонте.
Опершись на слегка отведённые назад руки, Даня обернулся на папу. Папа сидел вместе с соседом, отцом Катьки, на рубероиде и писал на листиках. Рассчитывал что-то. Мальчик вслушался в негромкий разговор отцов.
— ...из всего, что находится в южной стороне, самая логичная цель — Минск… тогда исходя из размера гриба… эх, был бы инструмент поточнее… — говорил папа. Наверное, он был прав — он ведь не зря секретный ракетчик.
— Да я тебе и на глаз скажу, точнее тут незачем, — ответил дядя Виталь, отобрал у папы ручку и, вытянув руку, отложил на ней большим пальцем размеры тучи. Дане вдруг вспомнился способ из какой-то видеоигры, когда по размеру облака в сравнении с пальцем можно было определить, находишься ты в зоне поражения или нет. Понятно было, что они не находятся — живы ведь еще — но интереса ради… Всё равно Катька где-то мешкается.
Мальчик вытянул руку с оттопыренным большим пальцем и прищурился, «наводясь». Гриб оказался раза в два больше пальца. Врут, значит… Тут за спиной заскрипела лестница.
— Па, мама уже звала! — послышался девичий голос.
— Не спеши, Кать, Семён Василич сказал, время у нас еще есть! Позови лучше сюда, а то она с соседями не попрощалась.
Торчащая из люка лохматая головка энергично кивнула, спряталась и прокричала:
— Ма-а-ам! Иди сюда-а! Будем с Неверцевыми прощаться! — затем лестница вновь скрипнула, и девочка вмиг оказалась на крыше. Строго говоря, это уже была не совсем девочка, хотя еще и не девушка. Дане вдруг подумалось, что будь у них у всех время, они с ней могли бы стать кем-то большим, чем просто друзьями…
Катька села рядом, тоже свесив ноги, и протянула мальчику бинокль. Бинокль оказался довольно увесистый, рука даже немного дрогнула от неожиданности. «Не хватало еще его уронить», подумалось Дане; он вцепился в черный пластиковый корпус изо всех сил и, помедлив секунду, прижал окуляры к глазам. Увидел общежитие колледжа через дорогу — все окна, как и у них в доме, вынесло ударной волной. Но это и без бинокля видно… Взглянул чуть правее. На башне костёла из красного кирпича ярко сиял крест. Это сияние слепило глаза, и Даня поскорее перевёл взгляд дальше, в сторону гриба. Мыльно.
— Тю, забыла! Тут еще фокус надо настраивать… — ответила Катька, отобрала у мальчика устройство, взглянула в него сама, покрутила настройку резкости. — Во, теперь отлично! Ого, обалдеть!..
Даня принял вновь протянутый бинокль и всмотрелся в теперь уже резкую даль. И правда, выглядело красиво. Огромное даже на таком большом расстоянии облако потрясающе клубилось; края шляпки постепенно сползали вниз, а сам гриб медленно смещался в сторону на своей «ножке», уходившей за горизонт.
В спину вдруг ударил резкий порыв ветра. Приглушенное восклицание отцов заставило детей обернуться — и проводить взглядами исписанный листок в клеточку, лавирующий на воздушных потоках. Папа грустно посмотрел на улетевшие бумажки, затем махнул рукой и отпустил оставшиеся черновики, прижатые коленом.
— Фиг с ними, пусть летят… — произнёс он, разогнулся и подошёл к краю крыши; присел рядом с Даней, просительно протянул руку. Бинокль перекочевал к нему.
— Уже сносит… — папа ещё секунду смотрел на тот же гриб, что рассматривали они с Катькой, а потом перевёл взгляд куда-то влево, на восток. Там на первый взгляд было чисто, но опытный глаз нашел отклонения от нормы. — По Москве тоже вдарили… причем серьёзно так… — бормотал он. — Над Киевом отсюда не увидеть, но, думаю, тоже…
Мужчина глубоко вздохнул и опустил бинокль. Даня увидел в его глазах едва заметную слезу. Это было неожиданно и странно. Папа всегда был сильным; даже когда умерла мама, он держался. А тут… Мальчику была понятна причина папиных слёз, но сам он почему-то не испытывал ничего — будто они поменялись силой. Ему казалось, что в такие моменты люди должны оплакивать свою жизнь — родных, близких, достижения, планы... Но ничего подобного на ум Дане не приходило. Наверное, он ещё не дорос до того возраста, когда начинаешь строить собственные планы. Или просто не было повода задуматься. Школа-кружок-домашка-телек — такой ежедневный цикл Даньку вполне устраивал, а всякие книжки из папиной библиотеки помогали скучными вечерами.
Нет, понятно, совсем бесчувственным он себя не ощущал. Конечно, ему было жалко друзей, соседей… папу. Но они почти все были здесь, и не было похоже, что они грустят. Тем более, Дане всегда казалось, что умереть вместе с близкими — самый лучший вариант. Тогда никому не придётся их оплакивать.
Катя ткнула мальчика локтем в бок и указала на костёл.
— Красивый, правда?
Костёл и правда был красивый, особенно сейчас, освещенный ярким солнцем. Теперь, без бинокля, крест сиял не так ослепительно, и на здание можно было смотреть вполне спокойно — разве что высокие деревья мешались кое-где. Несмотря на приличные размеры, оно не выглядело массивным, тяжеловесным даже снаружи. А уж изнутри… Даня был пару раз в самом костёле, когда семья Катьки с папиного разрешения брала его с собой. Стены были окрашены в приятный светлый оттенок, а потолок украшали захватывающие дух фрески, стрельчатыми «окнами» будто уносившиеся далеко вверх, к Небесам…
Данику на глаза вдруг попалась группа людей, слегка поспешно, но уверенно шедших откуда-то с той стороны костёла — видно, со стоянки. Они поднялись по лестнице и скрылись в дверях.
— Кать, а зачем они идут в костёл? — вслепую ткнув соседку, спросил он, не отрывая взгляда от входа. Катька ненадолго задумалась, но ответить не успела — заговорил папа.
— Хороший вопрос, Дань. Хороший… И сложный, — отец достал из кармана мятую пачку сигарет, взял одну, закурил.
— Ну почему же сложный? — спросил откуда-то из-за спины дядя Виталь. — Чтобы встретиться с Богом последний в их жизни раз.
Катькин папа появился в поле зрения — подсел к дочери; непонятно когда взятый у наблюдателей бинокль теперь болтался у мужчины на шее. Он протянул остальным сидящим листок, на котором карандашным наброском запечатлел «гриб». Гриб выглядел почти как настоящий.
— Красиво, — похвалила отца Катька, беря рисунок в руки; затем передала Дане. А тот — сразу папе. Смотреть на гриб больше совсем не хотелось. Папа повертел листик, нервно поворочал сигарету в зубах. Протянул обратно, но дядя Виталь махнул рукой, и папа, криво ухмыльнувшись, отпустил лист. Они проводили глазами медленно удаляющееся белое пятнышко.
Пятнышко мотнулось влево, и Даню обдало едким дымом. Катька рядом с ним надрывно закашлялась, и папа, вспомнив, что у их соседки астма, с глухим ругательством сплюнул недокуренную сигарету вниз.
— Прости, Кать, — пробормотал он, пихая в рот новый цилиндрик. Взглянул на остальных и ответил на немой укор: — Просто во рту подержу, не буду закуривать.
Помолчал, а потом спросил:
— А всё-таки? Неужели нельзя потратить последние минуты своей жизни более продуктивно?
Виталь усмехнулся.
— Например, как мы?
— Например, как мы, да. Насладиться красотой смерти, изобретенной человеческим разумом…
— Так ведь это — как и сам разум — лишь производная от Творения. Причём не самая хорошая и продуктивная.
Папа пожал плечами.
— Хорошая, плохая… Какая уж теперь разница.
— Это да, теперь разницы никакой, — согласился Виталь. — Разве что в том, как использовать оставшееся время. Знаешь, — он слегка повернулся в их сторону, — в наших текущих условиях уже ничего не имеет значения, кроме того, что мы считаем главным.
Папа грустно хмыкнул.
— Это всё не имеет смысла…
Помолчали.
— Забавно… Насколько быстро потеряло в цене всё, чем мы занимались. — Виталин взгляд словно бы затуманился, и мужчина снова стал смотреть вдаль. — Работа, карьера, все эти праздники, конкурсы, выезды... На фоне вечного забвения это всё кажется пустым и бессмысленным. Но был ли тогда смысл вообще что-либо делать?..
За их спинами едва слышно захрустел рубероид. Рука тёти Наташи, Катькиной мамы, тронула дочку за плечо; та радостно улыбнулась и активно заёрзала, пытаясь подвинуть папу. Потом отсела обратно, и меж ними спустились в пропасть босые женские ноги. Женщина приветственно улыбнулась остальным и положила голову на плечо мужу.
Папа грустно хмыкнул.
— И как, есть?
Виталь улыбнулся.
— Есть, если ты делаешь всё это, чтобы быть Спасённым.
Папа поморщился, как от зубной боли.
— Это всё слишком эфемерно.
— А разве может быть что-то не-эфемерным при оглядке на смерть?
Катька заёрзала, затем спросила, прерывая родителей:
— Пап, а что такое «эфемерный»?
Отец потрепал дочку по голове и ответил:
— Эфемерное — это, Кать, что-то, что очень быстро закончится — а может, вообще только нам кажется.
Девочка кивнула, задумалась о чём-то. И вдруг произнесла:
— А разве вечная жизнь может быть эфемерной?
Даня удивленно поглядел на Катьку — такие вопросы от неё он не ожидал. Дядя Виталь тихо хмыкнул:
— Воистину, устами младенца... — и уже громче, опережая готовую обидеться на «младенца» дочку, продолжил: — Нет, вечная жизнь эфемерной быть не может.
— Значит, мы скоро встретим Язика?
Лицо Катькиного отца слегка погрустнело.
— Обязательно...
Даня недоумённо смотрел на соседей. Катькин братик ведь умер уже несколько лет назад, как они его встретить собрались?
— Так ведь он же… — открыл было мальчик рот, чтобы спросить, но подавился словами от резкого отцовского тычка в бок. Впрочем, смысл вопроса был ясен. И в ответ заговорила тётя Наташа.
— Не парься, Семён, все нормально. Если уже не сейчас такое спрашивать, то когда… Мы, Даня, верим, что после телесной смерти душа человека остаётся жить в единении с Богом. А душа — это наша личность. Получается, что после смерти тела можно повстречать даже тех, кто умер раньше тебя.
Сердце Дани забилось чаще. Он и раньше слышал что-то подобное, но тогда эти слова для него мало что значили — ведь смерть была так далеко. Но теперь они зазвучали совершенно по-новому. Они стали вдруг очень много значить для мальчика. И, словно боясь спугнуть что-то, Даня полушёпотом спросил:
— И маму тоже?..
Тётя Наташа улыбнулась.
— И маму.
Папа неправдоподобно громко кашлянул.
— Это всё, Даня, не имеет никаких доказательств…
Дядя Виталя осуждающе посмотрел на него.
— Семён, ну хоть перед смертью оставь ты свой скептицизм… Допусти хоть малую возможность положительного исхода. Хотя бы сейчас.
Повисла тягостная тишина. Где-то внизу выла сирена, искусственной птицей заливаясь на притихшие окрестности. Даня пытался осмыслить рассказанное ему, но мысли стали неповоротливыми, как большие ватные облака.
— Знаете, — вдруг заговорил Катькин папа, — если бы мне представилась возможность такой переоценки ценностей чуть раньше, чем перед смертью, я бы, наверное, жил сейчас совсем по-иному… — он кашлянул и встал. — А впрочем, это всё пустое. Пора нам, пожалуй.
Вслед за ним поднялись и остальные. Вновь повисло неловкое молчание.
— Может, всё же с нами?.. — не особо надеясь, спросила тётя Наташа. Даня почувствовал, как папа покачал головой. Дядя Виталь грустно кивнул.
— Что ж… Тогда — до встречи, — произнёс он и едва заметно показал глазами вверх. Подошёл к ним, протянул папе руку, и они обнялись.
Прощально обнимаясь с Катькой, Даня вдруг впервые за эти долгие минуты почувствовал грусть. На глаза даже навернулись слёзы, поэтому он быстро отвернулся и стал смотреть на гриб. За спиной загремела лестница. Затем где-то внизу, сквозь мертвенно воющую сирену, пробился звук двигателя. Из-за края крыши показалась машина; она выехала со двора, повернула на перекрёстке и остановилась прямо напротив входа в костёл. Из неё вышли три фигуры, две высокие и одна пониже, и неторопливо стали подниматься по лестнице, пока не скрылись в дверях. Даня проводил их глазами и грустно спросил:
— Пап, как думаешь, мама и правда живая?
Папа тяжело вздохнул, раскурил наконец сигарету. Даню обдало дымом, он, не сдержавшись, кашлянул. Мужчина, словно опомнившись, достал цилиндрик изо рта, секунду посмотрел на него; затем, пробормотав: «А, к чёрту их», отправил сигарету в полёт. Крепко обнял Даню, и они стали смотреть вдаль. Затем в папиной руке вдруг появилась мамина фотография — старая, ещё, наверное, со свадьбы.
— Не знаю, Даня. Давай будем считать, что с ней всё хорошо?
— Давай.
И они стали смотреть уже на маму. А потом их тела вдруг отбросили очень яркие тени...
Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством и заботами житейскими, и чтобы день тот не постиг вас внезапно,
ибо он, как сеть, найдет на всех живущих по всему лицу земному;
итак, бодрствуйте на всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих бедствий и предстать пред Сына Человеческого.
Лк 21, 34-36