Лето улыбалось прямо в глаза, а май был перелистнут наотмашь. Смуглянка Кулёма сидела по-турецки высоко в небе и улыбалась стрижам. Они, в свою очередь, тоже подвисали время от времени у неё перед лицом, быстро-быстро барахтая крыльями в воздухе: «Что? Видишь, мы какие стремительные? Восхищаешься?» В глаза глядели! У Кулёмы со стрижами всегда была явно какая-то кармическая связь.
…
Смуглое лицо Кулёмы прорезалось слегка бестолковыми зелёными глазами, когда в ленте вакансий (о да, она её мотала) промелькнуло объявление: «Срочно требуется музыкант». Ах ты, Боже мой! Бестолковость в глазах сменилась презрением: «Велика зарплата для моих хрупких плеч!» И глаза снова стали считать стрижей.
Однако в графе «Оставить отклик» оставила странную отписочку: «Я ознакомилась с вашим предложением». Кто дёрнул?.. А дёрнула большая, генетически обусловленная, тяга к приключениям. А что? А вам слабо уйти с насиженного места в никуда, чтоб заново обретать себя, смыслы, ориентиры, врагов, друзей, впечатления, наплевав на поехавших в маразме старушек-начальниц? Стариков-начальников у Кулёмы в судьбе не было. А старушки-начальницы – это такое дрянцо, что хочется взвыть по-волчьи: «У-у-у». Шутка ли – джаз им не пошёл!
Когда ты делаешь шаг – остаётся след, всё приходит в резонанс. Поэтому, прежде чем сделать шаг или другое резкое движение, – поспи, попой, помолчи, посчитай до 101 раза. Кулёму выдернули из её неба со стрижами. Некая одышливая женщина в трубку убеждала, что у них лучший сад в городе, что он, мол, основан ещё тогда-то-притогда-то (почти сразу же после сотворения мира). Кулёмина златокудрая голова в это время смекала, сколько лет голосу? По одышке и слабоокрашенному тембру – голос толстого человека. Время пребывания на Земле – свыше 60 лет. Толстых она на дух не переносила: есть в толстяках что-то подавляющее, помимо килограммов. Что? Наверное, их желание ходить по земле, а не летать в небе. И это подавляет. Земля – жилище для толстых телом и умом. Кулёму стаскивали на землю, уговаривали прийти к ним в роскошный сад, чтобы последний, видимо, стал ещё милее, белее, румяней, веселее…Тем более Кулёма же «ознакомилась» с их объявлением.
Встреча была идеальной. На заметку наивным и утончённым душам, носящимся в небе как стрижи: НИКОГДА! НИКОГДА НЕ ВЕРЬТЕ МЕДОРЕЧИВЫМ ЛЮДЯМ! Садик в тот день был смочен летним дождём, травы вокруг него благоухали мёдом, почва – мокрой почвой, даже лужи вокруг сада были милы – изящные эдакие зеркальца, которые раскидала неведомая модница-великанша, когда узнала, что есть кто-то покрасивее неё. Вокруг зданий садика (два корпуса были объединены коридором-надстройкой) величаво высились сказочно-красивые ели, усыпанные оранжево-песочными крупными шишками. В тёмно-зелёной густоте хвои это выгляделофантастически-красиво.
Внутри тоже была красота: широкие окна в полный рост, ковры, дорожки, мебель мягкая в коридорах, столики, стульчики – те самые, с хохломским узором в красно-жёлто-чёрном камуфляже. Вааааау… Оооо-у-у-у. Ее-ээ…
Одышливая женщина – заведующая садиком, была именно такой, какой и представляла её себе смуглая Кулёма– толстой, бутылконогой, очень велеречивой. «Почему же вы к нам сразу не пришли?» – сетовала она, распыляя комплименты диве Кулёме. Она, мол, и красавица, и умница, и её так долго тут искали. «Да как же они вас могли отпустить?» – с искренним изумлением сказала она то ли себе, то ли методисту с грязными липкими волосами, собранными в куцый хвостик сзади. «Как они могли меня НЕ отпустить», – хохотнула про себя смуглая кудрейка, вспомнив свой последний день во дворце детского творчества.
Методист сразу не понравилась распрекрасной, кудрявой, пахнущей тонким парфюмом Кулёме: шла от её замогильного молчания какая-то недобрая волна, как от нежити. А чутьё её (Боже, мелодика слов-то какая! Чутьё-её!) никогда не обманывало. И, обговаривая зарплату на берегу, музыкант осталась полностью довольна: высшая категория сохраняется, и зарплата ни капли не меньше, чем во дворце… Здесь заведующая подмигнула методисту… Ну не спроста же убегал оттуда музыкант до Кулёмы, ох, не спроста!И спустя месяц она поняла значение этого перемигивания – её обманули и с зарплатой, и с сохранением высшей категории. Но сначала всё было безоблачно.
Началась новая жизнь. Лето, казалось, сильно болело горячкой. Оно изматывало людей, обдавая своим жаром, как огнедышащий дракон. Дети, цветы жизни, гуляли в панамочках, кепочках и возвращались в стены садика все розово-красные. Кулёма вдруг почувствовала, что ей и тут неплохо: дети полюбили с первой минуты, более стойкие и эмоционально отстранённые – с сорок девятой. Обычно они гроздьями накидывались на музыканта, когда она появлялась с синтезатором под мышкой в той или иной группе. Но понемногу начались и странности.
Как-то музыканта вызвали в кабинет заведующей и обрисовали ей свои требования по части музыкальных пристрастий детского сада. Им-де нужны к 1 сентября добротные музыкальные номера на межрегиональный конкурс. Малыши, которые в этом возрасте поют всё на одном звуке, как шмели, должны, мол, выступить на сцене РДК и занять 1 место в предстоящем конкурсе. Причём очень важно, чтоб выступили какой-то одной целой группой, а не отдельными сольными номерами. Также нужно поставить танцы, заварганить драматургию, чтоб не стыдно было-де и на кремлёвском мероприятии выступить.
Кулёма мягко заверила, что сольные номера она могла бы поставить с конкретными детьми, а вот группой… это невозможно. Но заведующая и методист были неумолимы в этом вопросе: надо к 1 сентября забабахать супер-шмупер-номер, от которого бы у всех зрителей волосы встали дыбом – не меньше (а у лысых – уши). Всё чаще заведующая распыляла вокруг себя спиртовой раствор: ковидные времена, но… стойкий запах перегара всё же ощущался сквозь стену спиртового распыления.
Когда летом знойным стоит тишина над медовыми полями, а ты лежишь среди клубники и всматриваешься в мир под ногами, можно слышать гул пчёл, шмелей. Именно так гудят маленькие дети в детских садах, когда поют группой песни. И вот это гудящее облако нужно отшлифовать до номера, достойного межрегионального конкурса. Невозможно с первой ступени прыгнуть на верхнюю десятую или двадцатую. Как это вдолбить в головы глубоких непрофессионалов в музыке?
Много раз кудрейковатый музыкант пыталась проникнуть к методисту на аудиенцию – расспросить о специфике музыкальных занятий в саду, выяснить в конце концов расписание занятий, их длительность. Но это оказалось практически невозможным. Методист всегда была на вайбере, как на сильном допе, и не могла с него соскочить.
Однажды Кулёма всеми правдами и неправдами всё-таки вытребовала у неё сетку расписания. В другие разы методист была на телефоне и резко отвечала:
– Мне сейчас некогда! Я потом вами вплотную займусь.
Однажды методист вымыла и покрасила голову. Сразу десять лет сбросила одним махом и оказалась 77-летней на вид женщиной. Она вызвала к себе Кулёму и выцветшим голосом на верхних частотах попросила сделать сетку музыкальных мероприятий на сентябрь.
– Нужно затронуть фольклор. Например, встреча у тётушки Олды, – проговорила она, буравя через очки музыканта, потом вдруг как-то дрыгнулась и резко спросила: – Почему вы без маски?! Где ваша маска?!
– Там! – так же резко ответила Кулёма. Она очень не любила, когда на неё повышали голос. Чувство собственного достоинства – это не гордость житейская, это данность.
Методист дёрнулась, наклонившись внезапно, как от удара в поддых, судорожно достала из стола своей белой и толстой рукой маску и протянула Кулёме. Та отметила, что резиночки по краям растянуты, как будто,маску сняли с ушей как минимум слона.
– Знакомство с фольклором… В гостях у тётушки Олды, – повторила методист уже спокойно, голосом черепахи – если б черепахи умели говорить, они бы разговаривали именно так: вяло, с сипотцой, медленно, как бы засыпая или издыхая.
– У кого?
– Вы как будто из глуши какой-то! – попыталась сыронизировать методист.
– Я просто не знала, что Олда – это персонаж фольклорный, – недоумевала Кулёма. Видимо, методиста так правнуки называют – Олда. И она решила блеснуть жаргонизмом. Но что-то невпопад.
В другой раз Олда (с тех пор она была Олдой) поинтересовалась, как идёт подготовка к постановке сказки «Репка».
– Это ведь мюзикл будет?
– Мюзикл?! Да они ещё разговаривать не умеют. Как-нибудь что-нибудь покажем, конечно, – ответила Кулёма.
– Как-нибудь нам не надо. Нужно будет позвать на просмотр все группы. И чтоб песня была в спектакле.
«Совсем Олда кукарекнулась», – глядя ей в глаза, размышляла музыкант.
Малыши предложенной Олдой для подобного эксперимента группы были не все говорящими. Кто-то из них пускал сквозь зубы пузыри из слюней, кто-то просто качался на стульчике и мычал во время занятий. Одна девочка впивалась зубами в плечо рядом сидящего узкоглазенького малыша и издавала урчащие звуки.Мальчик хныкал, ему не хотелось, чтоб его жевали. Двое из этой группы умели говорить. Одного Кулёма назначила дедом, а вторую – бабой. Остальные должны были просто выбегать по команде Кулёмы и под её повествование «впрягаться» в вытягивание репки. Репкой же была пухлая девочка.
–Она что, решила, что у меня группа вундеркиндов? – ужаснулась воспитательница и добавила, что она на днях уйдёт в отпуск, слава Богу. И отвечать за провал уж точно не будет.
Ещё был педсовет. Заведующая села посреди спортивного зальчика, поставив перед собой вазу с астрами. То и дело женщина делала некрасивые жесты – встряхивала длинной юбкой, лежащей на полу, как бы давая подышать толстому туловищу. Это очень странно смотрелось. Но то, что произносилось, было куда странней. Манера говорить у заведующей была точь-в-точь как у методиста Олды: сипло-вяло-стонуще-нудящая. Она распекала всех воспитателей. Стыдила. Один – в одном был виноват, другой – в другом непотребен, третий – идеален. Ах, да, это же дочь заведующей.Вот она - умница.
В повестке стоял вопрос о том, что садик – самый ужасный по сбору урожая на огороде. «На каком огороде?! – промелькнуло у музыканта в голове. –Я в дурдоме, что ли?!»
– Это надо же! Огурцы все завяли!– подвывала заведующая.–В других садах урожайность великолепная! А томаты какие! Бычьи сердца! Целое ведро в саду Nсняли! И баклажаны, и чего там только нет! А у нас?! Ну что, разве трудно ведро-другое воды принести раз в день? Окопать, прополоть, что это– что-то запредельное?? Нет! Это ваша прямая обязанность!
Воспитательницы-женщины сидели,словноприбитые пыльным мешком, и покорно выслушивали свои обязанности: они должны в 7 утра быть на месте, вскапывать огороды вокруг сада и при этом следить за детьми, и получать ничтожные деньги.
Кулёма была здесь же, вместе с остальными, на скамейках и явно ощущала бредовость происходящего. Заглянув мельком в лица воспитателей, она убедилась, что всё нормально. Сад теперь не только сад. Он, мол, ещё и огород, который надо женщинам-воспитательницам по весне вспахивать, поливать, от сорняков беречь и выращивать урожай…
В очередной раз проветрив свою юбу до пола, заведующая поднялась и объявила, что педсовет закончен.
Между тем Кулёма снова и снова наводила мосты с одной организацией. И уже получила положительный отзыв. Тем более она уже была обманута в зарплате и потихоньку собиралась покинуть этот еловый оазис.
Все воспитатели на её занятиях по музыке сидели с блаженными улыбками, как на концерте. Приходили, оставив свои хлопоты и нянечки, умильно слушали, подперев руками свои добрые морщинистые личики. Впрочем, были и молодые нянечки с явным отсутствием интеллекта.
Кулёма и играла, и пела, и детей любила и жалела. Один малыш с небесно-голубыми глазами так радовался на уроках, так громко пел! Однажды он высоко подпрыгнул на стульчике и потом рухнул вместе с ним. Малыш очень испугался и заплакал. Плакал оттого, что радость так резко сменилась падением и все другие малыши это падение видели. Плакал маленький неудержимо. Кулёма его обняла и сказала, что она сама недавно на лестнице так же упала прямо с синтезатором – и то не заплакала. Она, конечно же, приукрашивала.
Все говорили ей, что зря она себя решила «загубить» здесь, в детском саду, откуда все музыканты убегают, и уже все со счёта сбились, сколько их тут было. «Да ёлы-палы. Снова я влипла?!» –задалась вопросом кудрейка, читая отзывы о детском саде на его официальном сайте. Отзывы были красноречивы, нечего сказать. А вот нельзя было кудрявой башке раньше их додуматься прочитать, нет?!
Одна воспитательница вскользь упомянула свою подругу, которая не могла отсюда уволиться, так как ей просто не отдавали трудовую книжку под разными предлогами: то придите после обеда, когда бухгалтер будет, то сейчас бухгалтер на больничном и сто других причин.
–Ну теперь-то вас в оборот возьмут. Все мероприятия навешают.
Эти слова показались Кулёме жутковатыми.
Устраивали ей и проверки. Спрятали пульт от телевизора, в который на занятиях по музыке вставляют флешку с песнями.
– Ой… А куда же он делся? А как же вы урок-то проведёте теперь?– деланно спрашивала воспитательница.
Музыкант на то и музыкант, чтоб уметь улавливать фальшь во всех интонациях человеческого голоса. О, по интонации можно читать человека как книгу.
–Да ничего страшного. Я и на синтезаторе сыграю. Другое дело, танцевать придётся вам. У меня же руки будут на клавишах, –улыбнулась кудрейка фальшивой воспитательнице.
И сыграла, и дети спели, как рой пчелиный. А в это время из спальной в группе выплыла заведующая. Вроде как по делам сидела всё занятие там, в тишине. Кулёме весело стало, и она помахала ей в ответ.
Время от времени, пробегая с синтезатором мимо настежь распахнутой двери заведующей, музыкант слышала:
– Ой, зайдите ко мне, пожалуйста.
Та заходила и слышала:
– Какая же вы красивая девушка! Ну как у нас идёт подготовка к межрегиональному конкурсу? Пока никак? А вы берите детей прямо с тихого часа и занимайтесь сколько угодно. Нам нужен номер! Креативный! Чтоб первое место занять.
«Первое с конца», –договаривала про себя музыкант.
Как-то спросила она воспитательниц групп, можно ли брать детей на репетицию во время тихого часа – так, мол, заведующая просит. Те крутили пальцем у виска и делали квадратные глаза. Заведующая, мол, не в себе.
…
Однаждыкудрейка принесла сценарий праздника ко Дню Знаний Олде (так музыкант теперь маленьким язычком звала методиста).
– Меня сейчас не трогать!–взревела женщина, едва Кулёма открыла дверь в кабинет, в окна которого так мирно стучали оранжевые крупные шишки раскидистой ели.
Кулёма больше её не трогала, даже когда та звала. Как-то Олда окликнула её на лестнице. Музыкант с синтезатором под мышкой спешила на занятия в одну из групп. Во время пандемии не разрешалось собирать детей в музыкальном зале – нужно было ходить по группам самой.
– Кулёма Дуфуньевна… Вы ко мне?
– Нет, я на занятия, – с безразличием ответила та.
На другом занятии, танцуя перед детьми и показывая движения к песенке, музыкант сказала, обращаясь к воспитателю группы (той, что прятала пульт от экрана):
– Ухожу я от вас, Сусанна Хасановна.
Сказала и засияла улыбкой.
Она уволилась. Ей долго не хотели отдавать трудовую книжку. Заведующая сильно прибухивала. Далеко разносился крепкий аромат. Язык заплетался. «Боже мой, дальше без меня, садик-адик», – прощалась с ней мысленно Кулёма.
Вырвалась.
А всё же… Жизнь состоит из впечатлений. Ну не будь этого садика, вроде бы не отточилось бы что-то в душе, а отточенная душа – это красиво. А вообще- Господь пастырь мой.