Глава пятая
Тёплым по-летнему днём все планы Владимира вдруг поменялись и вместо командировки, он завёл разговоры об отпуске. Решив отправиться к Южному берегу Крыма, в места его детства. Людмила, представив совместный с ним отдых, который пройдёт с непременными, затяжными застольями, окончательно, утвердившись во мнении, что на него не следует тратить своего драгоценного летнего времени, которого и так не осталось.
Да и сам Крымский ландшафт, когда-то увиденный ею, не произвёл на неё подобающего впечатления и воспринялся скученным, как, если взялись уменьшить в масштабах Кавказское побережье , с которым Крым не шёл ни в какое сравнение. И не колеблясь, она засобиралась домой для встречи с младшей из дочерей - Джейн, которой в сентябре предстояло уехать на сессию.
Наутро они отправились за билетами, Владимир, которому по здоровью аллергика, средиземноморский климат в Крыму более благоприятствовал, не стал возражать против планов Людмилы, сообщив, что после отпуска, он первым вернётся в Москву до прилёта Людмилы, она согласилась, надеясь, побыть с родными дома подольше.
Но, сначала она совершит перелёт в Краснодар , а затем после встречи с сестрой, она отбудет в родной свой город, у моря, в Сочи».
Несмотря на разгар сезона и середину лета, в столице по-прежнему сохранялась прохлада. Подъехав к аэропорту, открыла боковую дверь и вышла из салона машины.
Ощутив, как потянуло наружной сыростью и вместе с тем, неприязненно зябко, «оделась легко, я всё - таки вылетаю на юг, да…, - с долей оптимизма, она решила немного потерпеть, - но, ничего обойдусь в плаще, демисезонные вещи утяжеляют багаж», подумав так и немного успокоив себя. Набрав воздух в лёгкие и, глубоко вздохнув, выдохнула.
«Неужели, теперь я свободна», - ощутив в себе лёгкость, подобно птице, скинувшей петлю и воспарившей ввысь, к белой пушистой равнине, взирая с облачной дали на исчезающий мегаполис, с каждой секундой он уменьшался, теряясь из вида вместе со всеми проблемам, превращаясь в окружающий пар.
«На душе становилось спокойней, и в эти минуты, казалось, что после набора лайнером высоты, она освободилась не только от тяжести но, и от неощутимой связующей нити со всем этим городом и его обитателями», - подумав так, она с облечением посмотрела перед собой на поволоку за стёклами иллюминатора: В густом тумане плывут облака. Людмиле потянула за шторку окна, закрывшись от яркого света, она погружалась в безмятежное, состояние сна. В её голове бродили приятные мысли, «что совсем недолго осталось до встречи с сестрой, самой близкой и дорогой её сердцу», - и, в этом охватившем волнении задремала.
Самолёт снижался, скоро колёса коснулись земли…, проехав, махина затормозила на одной из бетонных полос. За иллюминаторами Пашковский аэродром, она встала, взяла свои вещи, недолгое ожидание, подали трап, пассажиры постепенно спускались. Следуя за пассажирами покинув аэробус, вошла в длинный автобус, добралась до здания аэропорта города Краснодара, открыв двери, в столице Кубани.
- Систер, моя дорогая, - так шутливо Людмила называла сестру, - Ах, если б ты знала, как же приятно тебя обнимать! – Я так по тебе скучала, не представляешь, а через два дня буду и с дочкой…, а там красота, море!
Людмила расцеловалась с сестрой, - как ты моя родная, может, поедем вместе, как раньше на море и там поплаваем?
- К сожалению, у меня не получится, помимо работы, немного пишу. Сейчас в основном виды города и на заказ портреты. А у тебя, какие планы на летнее время? – она вопросительно смотрела, в ожидании чего-то особенного, Людмила часто удивляла сестру далеко идущими планами, широтой своих взглядов, непредсказуемостью, так несвойственной многим, живущим только бытовыми заботами.
На что разочарованно отозвалась, - Да, какое там лето, оно подходит к концу и всего лишь пара недель с вами на юге и всё. Трудно в двух словах обо всём; сама знаешь, занимаюсь с детьми и время от времени хожу в дом литераторов, в литературные клубы, посещаю музеи.
- А недавно была в «Музее Востока» , впечатлений масса, - при этих воспоминаниях глаза её оживились, - пожалуй, будь такая возможность, стала бы, коллекционером.
Людмила обожала историю искусств и живопись как таковую, и тут вернувшись к картинам в Музее Востока, заметив, - особенное впечатление от смешанной техники на картинах с гуашью. Почему – то в последнее время у нас работают в основном маслом и реже, я не говорю о тебе – акварелью.
- Заметно, что акварель становится наиболее привлекательной в среде зарубежных коллекционеров, недавно в салоне приобрели несколько моих акварельных работ, они полетели в Израиль, - похвалив, сестра продолжала: - Акварельные рисунки сложнее хранить, кстати, мне нужно завтра подкупить кое-что для работы. Да, я так и не поняла, как там Владимир, он что, собирается в Крым ?
- Это и хорошо, пусть летит. Знаешь, он вообще меня удивил, сказал, что у меня достаточно собственных средств, представляешь «куркуль», подсчитывает, сколько я зарабатываю, не учитывая, что у меня учится дочь, не представляю, как долго при таком отношении буду там с ним или в зависимости от устройства там на работу. Она замолчала, немного задумавшись.
- Максимум до окончания временной регистрации по Москве, - а после небольшой заминки, она шутливо сказала, - И всё же, моя художница, я собираюсь одну из твоих работ маслом приобрести, а кроме того подарок за мной.
С утра Людмила с сестрой сходили на рынок, а по дороге обратно, они щебетали между собой, обсуждая, что на душе наболело:
- Странно видеть тебя такой, ты всегда сохраняла стройность, а сейчас не в обиду скажу, в этот момент Людмила подумала: «Кто ещё скажет мне правду, как не самые близкие и родные», а сестра продолжала, - почему – то, ты погрузнела.
- Ты абсолютно права, моя Веста, - грустно кивнув, решив поделиться с сестрой, - а, я вот, не знаю, что происходит со мной, бывало, сидела и на диете, по паре недель; ничего кроме ананасов с бананами, да ещё кроме этих аптечных гранул, залитых кефиром. Представляешь и неделями я ничего другое не ела.
- Кроме прочего, признаюсь, бывало, такое не важное состояние, находясь в его московской квартире, голова моя раскалывалась, не могла обойтись без пилюль. Замечу, болит практически постоянно. Вот, нахожусь у тебя, состояние у меня совершенно другое. Надеюсь, на то, что на море пройдёт, ну и опять же…, Савелий - опять названивает, собирается в пансионат к морю.
- Да, ну столько лет, ни как в покое тебя не оставит. Не возьму в толк, живёт в своём городе со своей экс женой, так, что от тебя ему нужно? Ничего у него не меняется, непонятно; зачем тебя теребить?
- А, помнишь, как он отозвался о моём романе, о моём романе: «О ле промесс – Обещания»?
- Собирательница «грибов», ещё додумался дать твою рукопись прочитать секретарше, как он мог, поступил так поступить, как-то бесчеловечно, вероятно, не имеющий своего мнения. И не удивительно, он таким и остаётся, поэтому до сих пор им манипулирует его «бегемот» - его бывшая, так называемая экс супруга также над ним всё «куражится», а он якобы исстрадался ревностью к тебе, до чего отвратительно, ну, а ты ему веришь?
- Ревность, - отвечая, Людмиле припомнилось, как недавно звонил ей в Москву, - да мне и самой интересно, а где же, ей место, да и тем более, когда я проживаю с мужчиной? Смешно…, только подумать, как вспомню, что раньше я боялась его огорчить, верность блюла, чтобы не потерять его, дорогого единственного, спрашивается, а кого, кто мне спокойно звонит, когда я с мужчиной? Вот и вся его страсть, когда я живу, сама по себе в квартире какого- то непонятного научного деятеля, - перескочив в разговоре, коснувшись здоровья, - А возможно, что в этой квартире, как на морской свинке, на мне проводятся опыты. Однако, что толку говорить …о том, могу только предположить, ощущая последствия, или впору догадываться, когда от неизвестных его воздействий в московской квартире, раскалывается голова.
И с возмущеньем сказала:
- А что – Савелий? Он в курсе моих отношений с другим мужчиной и, не смотря на всё, он меня любит …. Очень!
Эти два дня в столице Кубани с сестрой, пробежали галопом. А, по приезду к себе, в южный городок Краснодарского края, Людмилу стал беспокоить разрыв отношений дочери с парнем. Естественно то, что произошло и не могло сложиться иначе; когда все только кому не лень, например: Бабушка Джейн, вмешивались в отношения дочери, вот та же, бабушка, овдовев, быстро нашла себе утешенье. А кроме неё и подруга дочери, недавно гостившая у них, внесла свою лепту, сама она не способна наладить свои отношения, тем не менее, оказала давленье на дочь.
Прошло несколько дней, с тех пор, как Людмила вернулась домой. Немного придя в себя, после знойного дня на пляже, Людмила приготовила свежезаваренный чай, на кухне запахло с жасмином, ей нравилось утолять жажду чаем с ароматом цветов. Вскоре с работы вернулась и Джейн, доверительная обстановка за чашкой чая с приятной вечерней прохладой, располагала и к разговору и к откровению.
И в одну из таких минут, в окружении материнских забот, в гармонии вечера и покоя, дочь призналась ей в том, что сильно её беспокоит, поделившись своим состоянием, как оказалось, что после разрыва её отношений, она ощущает грусть и томящее одиночество.
- Наверно, теперь ничего не изменить? – спросила она, глаза блестели от слёз.
- Ну, почему же, не изменить, Джейн, нельзя опускать руки! - воскликнув в сердцах, Людмила продолжила: - У людей, всегда есть возможность поговорить. Вопрос совершенно другой, в понимании: Хотят ли, эти люди, разбираться между собой, отбросить обиды, сесть вместе и поговорить обо всём, быть откровенными. Да и ты могла бы ему позвонить?
Людмила посмотрела в широко открытые глаза дочери, которые словно, искали поддержку, - Конечно, я помогу тебе, Джейн, попрошу твоего близкого друга к нам зайти, поищем тому подходящий повод, ну…, договорились?
- Спасибо, мамка моя, знаю, он тебе не откажет, я не могу и представить, как бы всё обернулось, не будь тебя рядом!
- Не волнуйся, мой ёжик, - с лаской в голосе пропела Людмила, одновременно гладя её, проведя вдоль светлых дочерних волос, залюбовавшись утончённостью черт лица и хрупкой девичьей фигурой. Теперь она вновь обратилась с нежностью к Джейн, стараясь её успокоить, - я постараюсь, всё решено; я с ним созвонюсь, - пообещала, дочь утвердительно кивнула ей головой. – И, сразу, предложу зайти его к нам, надеюсь, он согласиться на такой вариант, когда ты вернёшься с работы, так как он тебе?
Соглашаясь, с улыбкой, как будто пряча глаза, пролепетала: - Подходит!
Успокоившись, Джейн ушла спать, оставив её одну у настежь открытых окон, внимающей штормящему, в тёмной дали морю, с его еле уловимыми звуками, бурлящей волны. До пятого этажа доносились приятные слуху раскаты, проникая из издалека, словно громады чёрной воды нашёптывая, что-то хотели сказать.
В одиночестве, она занялась самоедством, обвиняя и укоряя себя за происходящее с дочерью, признавая неправильность выбранных целей, не понимая, как это её угораздило довериться этому человеку: «Ну, почему я не могу пригласить детей в Москву и что он за человек, этот Владимир! Кроме столичных связей, у него не одна квартира но, там всё не для меня, ему безразлична и судьба моей Джейн.
Ах, ну, да и в этой единственной, где мы и живём здесь, мы в зависимы Камиллы, я даже не могла оформить в ней временную регистрацию, всё, что связано с ней, в том числе и сама квартира, бросается к ногам его дочери, как и он сам.
Чего не сказать о его приятеле, Алевтины; семья одного из её сыновей занимает квартиру его коллеги Владимира, – а, что же, касается моих дел то, другой из его приятелей, холостяк, помог мне, с оформлением столичной регистрации в одной из его квартир.
Кошмар, с кем я связалась? Тем более, зная какой способный и образованный парень у Джейн и как молодой паре проблематично выживать в межсезонье, с неминуемым отсутствием стабильного заработка. Однако я оказалась не способной помочь своей дочери и чему теперь удивляться когда «семейная лодка Джейн тонет, натолкнувшись на рифы и камни, словом на быт и отсутствие денег».
К большой радости, дочь со своим парнем возобновили свои отношения, вскоре они помирились, и душа матери успокоилась. Теперь нередко, освободившись от мелких домашних хлопот, Людмила уходила на пляж, проводя у моря свободное время. Временами, ей нравилось забрести подальше от всех, от надоевшего люда в Москве, от шума людей впритык отдыхающих, друг возле друга, почти пробегая мимо людей, загорающих в тени навесов как скопленье тюленей, лишь мимолётно окинув распластанных на шезлонгах.
Проворно, соскользнув с бетона набережной на камни, прибавляя шаги по галечной полосе в сторону дикого пляжа, чтобы вдали от всех погрузиться в прохладу волны, совершать заплывы, любоваться яркими склонами гор. Наблюдать, как зелёная даль неспешно меняет цвета, с зеленой лазури на фиолетовые, вглядываться в тона дальнего плана, в прищуре глаза и замечать, как скалы вдали меняют оттенки, плывущие в жаре перспективы.
Вечерело. В раскалённом воздухе, сливались нечёткие очертания, призрачные силуэты сиреневых гор с бирюзой моря. Ветка полотна железной дороги, всё уменьшалась, растворяясь, пока не исчезла совсем. Даль становилась размытыми, большим пятном, тонущим в сизом тумане.
В этих нарастающих сумерках еле заметною точкою, ускользая с берега, неторопливо она направлялась домой: возвращаясь от таинственного творца, терпеливо ваявшего с каждым днём линии тела, оттачивающего фигуру, одаривая лёгкостью.
Проводя дни на природе и на морском берегу, она не стремилась ни к каким встречам, не вспоминая и своего бывшего любовником, оставляя Савву и все минувшие отношения с ним в прошлом, но словно какое- то шестое чувство, твердило ей, что он уже здесь, на отдыхе.
В один из вечеров, она спустилась на набережную, чтобы поплавать. В наступающих сумерках, мягкий свет у фонарей отбрасывал тени, морские просторы словно манили к себе: «Вот, скоро взойдут первые огоньки звёзд, следом созвездия, Стрельца, Лиры, Большой, Малой Медведиц…». Над морем наблюдался закат, берег покидали колонии чаек, казалось, пляж опустел, дойдя до причала, Людмила остановилась, сначала бросила пляжную сумку, затем принялась раздеваться.
- Ты давно уже здесь?
Людмила узнала голос мужчины, она обернулась:
- Примерно неделю.
Савелий:
- Почему ты мне, не звонишь?
Она отшутилась:
- Ждала, когда похудею.
Иронично ответив, взглянула на Савву, отметив, как лицо его потускнело; кожа с каким-то желтоватым оттенком, а некогда стройная фигура обрюзгла.
- Смеёшься, впрочем, ты так всегда…, в твоём стиле. Русалка, красивая — этого у тебя не отнять, - провел по её руке и вкрадчиво и как всегда умело принялся «плести свои сети»:
- Не представляешь, сколько здесь симпатичных «кобылок» но, разве они могут сравниться с тобой, знаешь, я всё искал тебя, все глаза проглядел.
- Неужели?
А он с упрёком:
- Тебе ли, понять, как я ждал, я даже подумал, что ты уже не приедешь.
- Да, а зачем? Разве ты не мог по — другому, зачем ты мне об этих кобылках, принизить или дать мне понять, мою мало ценность, когда кругом выбор!
Подёрнув плечом, тем временем, размышляя: «Досадно, когда в один день становится ясным, что совершенно напрасно, я столько времени увлекалась мечтой, оправдывая, практически обожествляла, а в ответ что? Он только и старался принизить: Полунамёками…, глядите, вот он последний мой шанс…, ну, о чём, о каком шансе, если ничего не менялось и, словно в подтверждение мыслей, ответила:
- Так, стоит ли, вас беспокоить?
Его возмутило, - Мы стали на вы?
Она, подумав: «да, замечено, правильно понято, мы стали чужими», но вслух отвечает:
- А на днях я видела вас.
Отворачивается от него, смотрит на берег…, темнеет, в тишине опустевшего пляжа звуки волн становятся громче, слышнее крутится галька. Жара постепенно спадает и с вечерним бризом подступает прохлада. Людмила встаёт, берёт полотенце, начиная менять бельё на купальник, её ничто не смущает; у воды темно и безлюдно.
Савва приближается к ней, - позволь, я тебе помогу?
Берёт за конец полотенца и оборачивает им Людмилу, сначала прижимая ткань к ней, сооружает вокруг что — то, подобное ширме. В вечернем свете из-за туч проглядывает луна.
- Подглядываешь?
Людмила замечает его улыбку и продолжает:
- Нет, не обращаюсь на вы, просто видела на днях, тебя с твоей дочерью. Вы по дороге спускались с Марицей, я шла за вами, позади вас. Неужели ты не заметил меня?
- Правда, не видел.
Людмиле не верится: «Врёт, как всегда, время людей не меняет, его скользкий стержень остался», искоса посмотрев..., продолжает:
- А, мне показалось, что ты только сделал вид, что не видишь, ведь ты при дочери скрываешь свои связи, что разве не так?
Савелий тут же, оправдывается:
- Да, нет, тебе показалось, - придвинулся вплотную к Людмиле, она пожала плечами.
- Пожалуй, я сбегаю в корпус, на ужин, если не возражаешь, я зайду за тобой.
Смотря, как удаляется силуэт Саввы, она стояла и думала: «Опять он меня «разводит», ну не верится, чтобы он изменился.
А между тем, она вернулась домой, села на кухне у большого окна с видом на море, темно, «так же, растворялся закат, - вспоминалась его ярко - красная точка, тонувшая у самого горизонта. «Стемнело, а луна, казалось, сегодня играет то, появится среди туч то, снова исчезнет ». И как обычно, достав с навесного шкафчика чашечку, навела немного растворимого кофе, затем, пила его медленными глотками, затем пошла было в комнату. Но, тут в её дверь постучались, - странно, неужели звонок не работает?
Из кухни прошла в коридор, посмотрела в глазок; на лестнице темнота, спросила:
- Кто, там?
За дверью послышался голос то, был Саввы.
- Открой, это я…
Открывая дверь, поправляет светлые пряди волос.
Входя, он передаёт Людмиле пакет с шампанским и фруктами, она оглядывает его: Он в пёстрой рубашке, застегнутой на все пуговки, на нём брюки, а не летние шорты, более уместные для прогулки с купанием.
- Ну, ты и оделся в такую жару. В голове не укладывается: К чему такой маскарад?
В глубине коридора, из дверей соседней комнаты выглядывает Людмилина дочь, следом за ней, её парень.
- Дядя Савелий, вы снова, на отдыхе?
Савва протянул руку для приветствия парню Джейн, задерживает её на пару секунд.
- Савва, очень приятно...
Савелий улыбается, фокусирует взгляд на Людиной дочери с изящной тонюсенькой фигуркой как у статуэтки, а затем он смеётся, - Ах…, ха, ха…, ты стала…, такой красивой.
Тем временем, следуя в комнату, Людмила замечает ему:
- Да, не упускаешь возможности расположить с первого взгляда. Что сказать, практики у тебя
не отнять. Ты мастер, производить впечатление...
Савва следует за ней из прихожей, затем сидя в комнате на диване, он ждёт; пока Людмила уложит в пакет бокалы к шампанскому, собираясь эту провизию захватить с собой к морю.
Вот они идут рядом с ним. С каждым шагом, спускаясь всё ниже, по череде длинных ступеней, ведущих к заветному берегу пляжа. В ночи слышнее шум волн, в тоже время, чувства разом нахлынули, но она старательно сдерживает порыв…, чтобы не схватить его за руку.
- Как долго, бесконечными днями в Москве, я тосковала по любимому Чёрному морю… Порой, мне хотелось всё бросить и вернуться обратно...
На небе появляются первые звёзды, сияет «полярная». Людмила приподнимает голову, взгляд обращён к небу, смотрит и продолжает:
- Сидеть у самой воды и ночами слушать прибой, под этим необъятным чёрным шатром..., - любуется тёмною далью в редких огнях. - Как божественна ночь, ты не находишь?
- Да, юг и море, с женщиной, что сродни разве, что со звездой, - говоря, он словно обволакивает слова бархатом голоса.
Она ему замечает, - Странно, и почему это ты отстранился?
Людмила смотрит, на дистанцию между ними, - Не понимаю несоответствия слов и поступков.
Так, что мы, как пионеры? теперь будем держаться за руку,
- Извини, пока я поднялся, немного вспотел…, нужно обсохнуть.
- Ну и, правда, на тебе рубашка «облипла»! Вижу, да…, здорово же, ты располнел, что это…, неужели живот?
- Заметно? - опомнившись..., отмахивается:
- Да, ладно тебе, лишь бы, критиковать...
Людмила цитирует фразы детских стихов, Корнея Чуковского:
…Ну и брюхо, Что за брюхо — замечательное! …Не стерпел такой обиды Бегемот, убежал за пирамиды..., заметив, смущение Саввы, безудержней хохоча, декламирует, - И ревёт, Барм алея, Барм алея Громким голосом. Зовёт…»
Но подозревает, что не Барм алей, а где — то притаилась дочь Саввы, Марица. Интуиция сигналит…, какой-то подвох, ничего не хочется говорить, нужно ли, портить вечер, этими выяснениями?» Слышится всплеск волн, они идут рядом, вот и бетонная набережная освещение прямо слепит. Прикрывая глаза, смотрит вдаль, вглядываясь ниже, в сторону темной широкой полосы гальки, следуя к воде, спускаются по ступенькам. С набережной идут по каменистому берегу, но кое-где и песочек. Босой, несёт босоножки и, подходя к самой кромке воды, останавливается, глядя в темноту горизонта, обращается к догоняющему с пакетами Савве:
- Да, вид дали, так меня и манит.
Раздевается, оставшись в пятнистом леопардовом мини наряде. Завязывает бретельки купальника, ступая на ощупь, входит в воду по пояс, стоит с минуту, медленно погружается в море, плывёт. А там так и сидит, не снимая брюк и рубашки Савва, она уплывает, полуобернулась, глядя как там, на берегу мельчает в одиночестве силуэт.
Наплававшись вдоволь, Людмила выходит:
- Ощущаю прилив сил, такой подъём настроения, лёгкость, - немного отряхнув капли, - а волны, игривые, наслаждение!
Он, как завороженный смотрит на блестящие капли воды, сползающие блестящими ящерками с мокрых прядей к бюстгальтеру и ниже, заигрывая с воображением, отражением света и снова погружая в водоворот эротических представлений фантазии: Лунный загар разливался по очертанию женской фигуры, придавая блеск коже…, переливаясь по её телу, притягивая его взгляд и дразня…
- Я слепну!
Людмила стоит в раздумье, пока не переодевая купальника: «Савва ты всегда и был слеп, не видя ничего кроме себя, самовлюблённый, стареющий ловелас, вероятно, мнишь себя каким - то, плейбоем».
- А сейчас, что происходит…, разыгралась любовь, интересно, какая? - у ног чуть плещется море, ещё минута и она уплывёт…
Тут Савва запел, открывая шампанское.
- В сиянии ночи лунной её…, я увидал…, - затягивает в голос Арию, Надиры:
- Звёзды в небе мерцали над задремавшею землёй, вытягивает:
- И…, снявши покрывало, вдруг предстала предо мной…, - передаёт Людмиле бокал.
Людмила останавливается, берёт бокал, отпивает пару глотков, в то время как он протяжно:
- О…, где же ты…, мечта…
- Мечта рядом, - она пьёт шампанское, затем возвращает ему бокал, задумавшись. «А голос у Саввы, обволакивает, ни дать ни взять: Евгений Терновский..., ну, что удерживает меня здесь, вблизи него, разве понять ему? Что со мной происходит…, стремление: иссушать чаши слёз вместе с вином, что в этом бокале…, иссушить, иссушить, …убить все желания…, напрочь. И не видеть, не видеть его..., сидит, как истукан, не чувствуется в нём ни мужской экспрессии ничего. В светлых глазах его отражение ночи и ничего, и ничего больше, словно пустышки, залитые белым вином, какой – то весь он застывший»
В размышлении, Людмила подходит к морю, заходит в воду, ощутив приятную, обволакивающую её прохладу и пока она только по пояс.
- Сегодня не только луна, смотри, - жестом руки к звёздному небу:
- Млечный путь обвил звёзды, видишь над нами, взгляни…
Оставив на берегу его, заплывает метров на семь вглубь, проплыв вдоль берега, ориентируясь на фонарный свет с набережной, плывёт обратно.
Выходя, едва удерживается, чтобы не упасть, ступает по скользкой гальке, осторожно проходит вперёд, под ногами мелкие камни. Снимает купальник, переодевается, испытывая Савву, что словно упырь вылупился, думая про себя: «пусть сдерживаться…, или он хочет всё и сразу, не он так говорил?»
В то время, Савва смотрит на море, вслух замечая:
- По прогнозам ожидается шторм. А, как хочется окунуться и завтра. Тебе повезло — у тебя всегда есть море!
- Савелий, о чём ты, я больше года в Москве! — восклицает, в попытке внести, хоть какую — то ясность, думая: «неужели кто – то мешает окунуться сейчас?»
- Ты же Русалка, обласканная вихрями, неповторимыми нежностями, каплей радости морской Любви! Как же ты оставляешь необычные ласки черноморской природы?
В то время как Савва несёт бессмыслицу, Людмила смотрит в сторону тёмного горизонта, почти, что не слушая. «Пусть побрешет, как пёс на луну, всё равно не остановишь, слова, как слюни, потоком»:
- Тебе могли бы все, завидовать! Может, Я не прав, но каждому свое! А больше всего хочется, чтобы у тебя в жизни всё получилось!
Отпив глоток шампанского, продолжил:
- Всегда вспоминаю, каждые двенадцать месяцев в году, проведенные с тобой — сказка! - ставит бокал и разламывает персик.
- По-простому, скучаю о незабываемых впечатлениях — о тебе и о море.
- Это то, да…, - оборвала его, - скучаешь и, только и хочешь, однако ты живёшь, удобной …, для тебя жизнью… ты не понимаешь меня, вернее…, не хочешь и вряд ли, хотел.
- Любовь Моя, Ты создана, для того чтобы тебя любить, а не для того, чтобы тебя понимать!
Людмила, немало изумившись такому откровение Саввы, «белиберде», слов, не удерживается, возражая:
- Иного ответа и не ждала. А я то, думала, любить — это значит не просто смотреть друг на друга и, не только смотреть но, и думать в одном направлении!
Голос Саввы становится громче.
- Это ты моя любовь, в этой жизни меня не понимаешь!
- От чего же?
С возмущением, она замечает, - А не ты ли, писал: «Не представляешь, как я по тебе соскучился; быстрее, мне хочется в твои нежные объятия и тебя…, Любить, любить, любить…, Не вылезая с кровати….
В то же время, Людмила понимает всю бесполезность слов, когда тебя не желают услышать.
- Только мне интересно, как такое возможно, а возможно ли, если ты второй год приезжаешь с Марицей, - при этом интенсивно стряхивая воду с волос, продолжает:
- Думаешь, я буду и дальше прятать по кустам от твоей дочери или ходить как пионеры за ручку?
Смотрит в упор.
- Как ты там выражаешься: «Ну, что я могу сказать? Больше не буду вмешиваться в Вашу Личную Жизнь!»
- Да, ты и не вмешивался, когда я боролась за наследный дом отца…, да, разве понять тебе, сколько лет, я во всём отказывала себе, сколько мытарств по инстанциям, думала, где же нам с тобой жить... Смешно? А, что слышу?
Повторяет его знаменитые фразы:
- А дальше: Извините, приеду в Ваши края, я обещаю, Вас не потревожу! - одновременно смеётся, но не над ним, больше над его образом в своём представлении и продолжая, отвечая вместо него: - А, зачем и ни к чему, дома теперь нет...
Но он, словно не слышит:
- Вы же несравненная, даже с природой! Ваша фигура экзотически сексапильна. Невозможно удержаться нормальному мужчине.
Людмила смеётся громче то, ли шампанское ударило в голову, тут ей становится на душе легче, хотя она перестала, как прежде расстраивается, и зацикливается на нём, плакать в подушку, ежеминутно хватать телефон, столько лет изводя себя то, в надежде, а то в ожидании: «а вдруг его смс?»
- Не начинай!
- И вот, наконец, я, - начинает смеяться: Ах…, ха, ха…, прозрела. - Ах, ха…, - смеётся безудержней, глядя в темноту моря. В то время, взгляд устремился к мыслимой точке, едва видимой линии вдали темноты горизонта, думает: «Такое бывает, когда понимаешь, что человек этот, не тот за кого его принимают — он пустота…».
Вместо плача, Людмила смеётся, словно в детстве, когда заходишься смехом до слёз, яснее, яснее осознавая: «Что, что всё это было напрасно; напрасно ждала перемен в отношениях с Саввой и не год, а годы, семь лет, блуждая в его обещаниях…, в нём, ведь, реальный образ его - не фантазия!»
Отходя в сторону, чтобы не забрызгать его «камуфляж», она принимается интенсивнее сушить волосы, наклоняя торс, отводя голову, стряхивает капли воды, крутит резче голову, разбрызгивая по сторонам капли: «словно то не брызги, а его лживые фразы и нужно стряхнуться от болтовни».
Вскоре они покинули затемнённое место, выйдя на освещённую набережную, прошли мимо ряда белых шезлонгов, что под навесами и тут замечают на одном из этих шезлонгов Савину дочь, Марицу, которая вероятно давно наблюдает, а с ней какой - то из местных парней.
Тут Савва приблизился к дочери и почти, прокричал:
- Что ты тут делаешь?
Долговязая девушка, продолжая, как ни в чём не бывало сидеть, закинув ногу за ногу, практически полулежа и в ответ, огрызаясь:
- Да то, что и ты, а что? - только то, усмехаясь, облокотившись о спинку шезлонга, не собираясь оправдываться перед сердобольным отцом.
- Марица, в номер, быстро, ты слышишь?
«Однако дочь у него оказалась не промах, давая понять всем своим видом, что она никуда не поторопится».
И с пренебрежением, указывая на Людмилу, заявляет:
- А, это — кто?
Людмила решила уйти, следуя прямо вперёд вдоль набережной и не оборачиваясь, нет желания видеть ни Савву, ни его дочь. Он так и остался стоять у освещённого лежака, где Марица с каким - то парнем из местных. «Дочь - то, успевает, знакомиться». За спиной слышится грубый голос, Марицы, обернувшись, видит, как дочь отчитывает папашу и указывает на неё.
На пути к дому, идя вверх по ступенькам, она размышляет: «Хороший вопрос задаёт его дочь: «Кто она ему?» Да, джентльмен, он даже не потрудился представить, что это…, как что…, нормальное поведение «хама» и, если он не у бывшей жены под каблуком то, явно у дочери.
Сзади послышались шаги, её уже догоняет Савва, Людмила остановилась, видя, как он запыхался и приближается к ней, смеётся.
- Смешно?
- Живёшь, значит в летнее время на даче, выращиваешь там, розы, тебе там спокойно и хорошо одному.
Уточняет:
- Как ты там сказал, живёшь так, как тебе нравится и…, никто не теребит твои нервы? Ну…, да…
Людмила прошла несколько шагов по короткой дорожке, до возвышения, до ступенек, отняв свою руку, остановилась.
- Ты можешь идти сразу к дочери, я не хочу быть виновной в разборках, да и она, она здесь чужая…, да, мало ли, что случится?
Обняв его напоследок, только то и посмотрела на бледность лица его с подёргиванием правого века, видя, что колеблется:
- Нет…, нет лучше …, иди, а я тоже пойду, пойду одна, так на душе спокойней.
А, он:
- Не обижаешься? …До сих пор не пойму, почему Тебя ЛЮБЛЮ!!!!!!
- Какая разница, ступай…, иди — проводи дочь в номер.
Поворачивается лицом к ступеням, следуя вверх, слыша, как за спиной стихают шаги, вот и стихли, а на слуху стрекот цикад и сверчков, стрекочущих из густых зарослей пожелтевшей августом зелени; с освещённых пятен на склонах, что вдоль ступенек, она поднимается и поднимается, достигнув деревянного храма: Святых царских мучеников, а за спиной продолжает играть на полуночной свирели сверчок…, вот и освящённые ясли у храма…, в ночной тишине льётся и льётся полуночный стрекот…
Следующими днями в квартире продолжили раздаваться трели звонков, Савелий не унимался, звонил и звонил. Она то, выключала свой телефон, словно говоря с ним: «Вот же, пристал, ну смысл попусту колыхать воздух…, Нечего и надеяться, здесь не цирк, нет места в моей квартире, и никаких встреч, какие встречи, довольно! И рассуждая с собой: Ты ведь приехал не ко мне, а на отдых. Смотрите и дальше за дочерью, возможно, что скоро приедете с внуками. Если только повстречает такого же, муженька, кому понравится тотальный контроль…
А я, ни причём? Не собираюсь, в квартире дочери, доставлять неудобства. Зачем, мне тревожить Джейн, у неё непременно должно быть тоже своё пространство. Мне радостно с дочерью…тогда, как Вы…, А Вы Савелий Сергеевич, наверно, продумали всё заранее и о том, где место Ваших свиданий.
Зачем, ну, зачем он снова звонит по ночам, теребя понапрасну всем нервы. И эти его ненормальные сцены, зачем, для чего, эти пустые слова, ведь ясно, все его обещания не двинутся с места, слизко всё…, как желе…», - память не унималась, телефон звонил, всё оживляя…
Измотав себя нескончаемой чередой навязчивых мыслей о нём и будоражащими память звонками, она направилась в сторону дикого пляжа; хотелось: побыть среди чаек, уйти подальше туда, в безлюдье, и только слушать, слушать лишь шум волн.
Спустившись от железнодорожной платформы, под проходящую ниже платформы арку, затем пройдя под платформой тоннель со стекающим ручейком с гор, где было довольно скользко, она вышла к полосе гальки дикого пляжа. Подойдя ближе к воде, разделась, затем долгое время лежала у самой кромки, слушая переливы воды, журчание переката камней, удары отлетающих брызг, внимая непрерывным звукам волны.
И так, прикрывая от солнца глаза, погружаясь в себя, распластавши в стороны руки, она лежала довольно долго, ощущая всплески прохладных брызг, а после, ближе полудню, когда солнце припекло сильней, совершила долгий заплыв.
В пору, когда нужно было возвращаться обратно, Людмила, как всегда, поднялась по прислонённой к бетонному полотну деревянной лестнице, выше склона, от полотна платформы, пересекала железно дорожные рельсы, проделывая путь свой обратно, возвращаясь, домой, преодолев череду ступенек, ведущих вверх до парка, пересекла кипарисовую аллею.
Бетонная плиточная дорожка аллеи, пролегала вдоль сетки ограждения спортивных площадок для игр; футбола, волейбола и бадминтона и кортов для тенниса, которых летом не видно из-за буйной листвы и хвои вечнозелёных деревьев, однако, звуки ударов мяча по ракетки, по мере приближения к ним становились отчётливей.
«Туда – сюда, от занятий в семьях к будням, к безразличному мне мужчине, занимаюсь совсем не тем в замкнутой траектории передвижений, я стала, как теннисный мячик; а где же место для счастливых событий?
Сколько я стучалась в закрытые двери правосудия, и только лишь потому, что влюбилась в этого «козла». А он, ничуть не заботился о моём с дочерью благополучии, скорее о своей бывшей семье, ни обо мне, прилагавшей усилия, что скиталась по дворцам, так называемого правосудия, тратя время в борьбе с мошенниками, засевшими в наследном мне доме, доме отца.
Ведь где мы могли бы, с Саввою жить…, столько усилий, но видимо Бог не дал испортить мне жизнь окончательно. И только вспомнилась фраза, оброненная экс возлюбленным: «А, если бы у тебя был дом то, я бы давно жил там с тобой». Однако, все эти проблемы, расходы, годами были только на мне.
«А он, не видит, как становится отражением его внутреннего безобразия, которое всплывает, как какие-то фекалии, грязь из памяти, выходя, как из трубы.… Стоит только вспомнить все эти скандальные годы, какие-то его претензии, наглеца, живущей где - то и портившего другим нервы…, нет, не отвечу, стоит только ответить и вновь начнётся…
Какое мне дело, пусть…, считает, что неотразим, неужели он не видит, как годы изменили в прошлом стройную фигуру атлета, и в кого он превратился, козлоподобный герой - любовник. Как же, мне жаль, что омрачала, свою должную быть прекрасной жизнь, вместо того, чтобы наслаждаться радостью дня; месяцами ждала его, вздрагивая по ночам, тревожась и огорчаясь, не дай бог приснится…, что разлюбил.
Но, всё это было раньше, а теперь, что? Помнится недоумение: Когда возвращаясь с пляжа, пройдя через парк, миновав бассейн и повернув за угол, увидела пару, мужчину лет шестьдесят и девушка под двадцать пять, перед собой в метрах пяти, они спускались вниз по дороге, в направление моря. Тут я пригляделась к мужчине, с перекошенной спиной, больше в правую сторону, с лысиной, блестевшей на солнце: Человек этот, сопровождал девушку, со светлым цветом волос, по дороге девушка спорила с ним. Выглядел он, ссунутым стареющим дачником, с заметно выпирающим брюшком под тонкой рубашкой, но он, кого – то напомнил мне... Лицо его, казалось бледным, оттенком подобным старой бумаге но, что – то в нём было от Саввы, и только почти догнав его, задержалась, пропуская у поворота машину, остановилась в сомнении, чтобы не подойти, решая дилеммы, глядя вслед и гадая: «он это или не он?»
«А теперь вот он, мой герой с остатками нервов, чуть слово не то, буря истерик. Скажите мне милый мой Савва, Савелий, на кого Вы потратили годы, Вашу энергию добывая ваше «бабло», ну, а ко мне какие Ваши претензии? Так почему Вы несёте мне этот бред? Вы оба как молочные братья, что ты, что Сысоев ещё тот великий герой, герои созвездий…, стрельца.
А, что говорить, если и этот гусар со временем, совсем иную песню запел. Ну, кто они, будто животные, которых ничего, кроме похоти, абсолютно не трогает? – сокрушалась Людмила. - И ведь бывает, когда, остановишься среди круговорота будней и дел, как ни странно, вдруг понимаешь, что всё это…, просто не, то…, не то, что нужно и куда я вылетаю, в столицу…, к кому?»
;