АФАНАСИЙ И МАРИЯ
- Еще раз придешь к нам, собак спущу!
- Спускайте. Приду.
- Тьфу ты! Холера тебя забери!
Иосиф Клементьевич сплюнул в сердцах. Решительным жестом захлопнул калитку.
Афанасий вздохнул. Пошел прочь.
Ростом, статью он был похож на тургеневского Герасима из рассказа «Му-Му». Только разговаривал. Иногда.
Вдруг калитка снова распахнулась.
- Дурак ты стоеросовый! Она ж тебя у первого цыгана на коня выменяет! – крикнул хозяин с веселой злостью.
Афанасий не обернулся.
Он знал это. Как знал уже и то, что Мария замуж не собирается. Не только за него, вообще ни за кого. Что в свои восемнадцать лет больше всего на свете любит коней. Только их.
Год назад на коне он ее и увидел.
В соседнее местечко Кунево они, Афанасий и его отец, Василий Степанович, привезли выполненные заказы: два изготовленных ими сундука и несколько резных ларцов. Раздали их. Получили деньги. Ехали, довольные, на своей подводе по местечку, мимо крепких домов, цветущих садов. И вдруг…
На повороте к реке вышла им навстречу шумная компания.
Возглавляли ее двое на конях. Брат и сестра Федюковские.
Мария раскраснелась, поправляла ладонью пряди волос, выбившиеся из-под косынки. Вся светилась от какой-то мстительной радости. Победно, гордо смотрела перед собой.
У ее брата Игната было совсем другое настроение.
Он сидел на коне в разодранном на груди, испачканном грязью мундире, со ссадинами на лице, скрючившись и сморщившись то ли от острой боли в сломанном ребре, то ли от стыда и обидных реплик в его адрес. Веселая гурьба парней и девиц лупила по его спине картечью острот.
- Орёл! Хорошо летел!
- Что, Игнат? Обдурила тебя сеструха?
- Точно! Как мальца какого-то!
- Видали, как она его ловко заманила?! Сама от оврага на всем скаку в сторону ушла, а Игнаха – кубарем! в грязь! в крапиву!
- Тоже мне! Нашел с кем в скачках тягаться! С Маруськой! Она ж не в дому живет, на конюшне!
- Эт ты, кавалерист, еще легко отделался! Мог бы и шею сломать!
- Не, братцы! Там, в кавалерии, их с карачек вставать учат! А вот скакать…
- Да пошли вы, - огрызался Игнат, оттирая глину с георгиевского креста, - брешут, как собаки…
Афанасий натянул поводья. Притормаживая, направил лошадь вправо. Остановил повозку у плетня. Неотрывно смотрел на разрумянившееся лицо Марии, ее светящиеся радостью карие глаза. Как же она была хороша! Как смеялись ее босые ножки! Как шутил ветерок с подолом ее алого сарафана!
«Вот бы такая, разгоряченная, счастливая, скакала ты на свидание со мной!» - вдруг подумалось ему.
- Фонась! Ты заснул, чи шо? - крикнул отец. – Трогай!
Поехать - то он поехал.
А вот сердце его в Куневе осталось.
Засылали сватов. Получили отказ.
Мария, та вообще, как только услышала про сватов, вскочила на своего Голубчика и рысью – в прилесок! Старшие Федюковские тоже посчитали такой брак невыгодным: семье Садовых трудно было соревноваться с их, известной во всей округе семьей в достатке.
Казалось бы, все: смирись, столяр, плотник, сундучных дел мастер!
Куда там…
Афанасия, словно красной тряпкой быка, алым сарафаном Марусиным раздразнили! Его тянуло в Кунево. Он стал наведываться туда по делам и без дел. Передавал кареглазой насмешнице всякие гостинцы через младших сестер. Дежурил неподалеку от ее дома в надежде хоть мельком увидеть.
Над ним смеялись оба местечка.
Он ничего не слышал. Никого не слушал.
Однажды Афанасий поехал в город за лаком, красками, гвоздями, другой нужной мелочью. Пробыл там четыре дня: помог сестре Фросе крышу покрыть. Вернувшись домой, заводя под уздцы во двор лошадь, услышал голос старшего брата, Ивана.
- Фонь! В Кунево заезжал?
- Нет, - ответил Афанасий, ища его взглядом.
- Что так? Испугался? – Иван неторопливо слезал по лестнице с крыши.
- Чего мне пугаться? – спросил Афанасий.
- Ну как же. Тиф там начался.
- Тиф?
Афанасий посмотрел на брата, словно что-то вспоминая.
Стал не снимать – сбрасывать с повозки ящики, мешки. Звякнула разбитая бутылка.
- Эй, бешеный! Осторожней! – крикнул ему Иван.
Но тот, не говоря ни слова, вскочил на опустевшую повозку, ударил коня кнутом и помчался в сторону Кунева.
Возле дома Федюковских Афанасий привязал дрожащими руками поводья к стволу березы. Стал колотить кулаками в калитку, пинать ногами ворота.
Калитка открылась. Он увидел хмурого, осунувшегося отца Марии.
- Опоздал ты, Фонька, - сказал он, глядя на лошадь, отгоняющую хвостом мух.
Афанасий сжал кулаки. Его глаза предательски увлажнились. Федюковский продолжал сухо.
- Одного у нас Бог забрал, другую забирает. Гриша вот сгорел. Доктор сказал, и Маруся не выживет.
Афанасий сглотнул комок, подступивший к горлу.
- Выживет, - сказал он.
- Ты меня слушаешь али нет? – Федюковский перевел на него взгляд. – Доктор городской сказал. Не выживет она.
- Выживет, - повторил Афанасий.
- Ты и впрямь блаженный, - Федюковский стал закрывать калитку.
Афанасий удержал ее рукой.
- Иосиф Клементьевич, пустите меня к ней, Христа ради.
- Зачем?
- Я ее выхаживать буду. Она выживет.
Федюковский посмотрел на него долгим взглядом.
- Да иди… Выживет, тебе достанется. А не выживет…
- Выживет, - еще раз сказал Афанасий и вошел во двор.
Он стал дежурить у постели Марии.
Если сестры и мать сменяли друг друга, то Афанасий был при Марии неотлучно.
Мария горела. У нее участился пульс. Жар сменял озноб. А потом снова жар иссушал кожу, боль выкручивала суставы, мышцы. Она никого не узнавала. У нее начался, как сказал доктор, второй продолжительный приступ, после которого...
Афанасий вытирал пот с лица Марии, смачивал в уксусном растворе повязку на лоб, давал ей пить лекарства с ложечки. Когда Марию тошнило, придерживал над тазом голову, а потом обмывал лицо. Она смотрела сквозь него. Она смертельно устала.
Иногда, если Мария забывалась и дремала, Афанасий тоже прикрывал глаза. Но стоило ей пошевелиться или застонать, он тут же склонялся над ней.
Тем временем Федюковский велел Петру, одному из своих сыновей – а у него с Соломонидой их было двенадцать – отвезти повозку Афанасия в его местечко. Через какое-то время повозка вернулась назад, уже с Петром и с Иваном, братом Афанасия. Иван привез от своей матери, Анны Тимофеевны, икону Казанской Божьей матери с окладом из речного жемчуга. Передал ее Афанасию. Тот поставил икону на стол у окна.
Прошло три дня.
В ночь на четвертый день Иосиф Клементьевич проснулся в поту. И хотя жара у него не было и он сразу успокоился, заснуть так и не смог. Он посмотрел на кровать жены. Она была пуста. Тогда он встал, обулся и пошел в другую часть их большого дома, к комнате Марии.
Жена стояла у дверей этой комнаты.
В щелочку у порога пробивалась полоска света от горящего фитиля керосиновой лампы.
Увидев мужа, Соломонида Аксентьевна прижала палец к губам, чтобы он шел тихо. Указала на дверь. Оттуда слышался голос Афанасия. Федюковский подошел. Прислушался.
- …а потом, Марусенька, мы обвенчаемся. И будем жить долго-долго. Я тебя жалеть, любить буду. Подарки всякие дарить. Ты что любишь больше всего? Ты говори. Я тебе все-все найду, что захочешь. У нас знаешь, какие красивые детки будут… Ты не слушай доктора, он дурак. Он же не знает, что я тебя люблю больше жизни, что нам Бог поможет. Ты только борись, слышишь? Цепляйся каждым пальчиком за жизнь! Нам врозь, Марусенька, нельзя. Если Бог меня не услышит и заберет тебя к себе… я тоже здесь не задержусь, туда пойду, за тобой. Но он услышит… Обязательно услышит…
Жена взяла Федюковского за руку. Сильно сжала ее. Они отвернулись друг от друга, чтобы скрыть брызнувшие из глаз слезы. Осторожно ступая на половицы, пошли на свою половину.
На шестые сутки Мария открыла глаза.
Впервые за эти дни, когда ее тело и все существо горели в огне, осознанно посмотрела перед собой. В рассветной полумгле комнаты трудно было что-то разглядеть. Тогда она, словно вспоминая что-то важное для себя, прислушалась. Ей захотелось услышать голос, который ей снился, к которому она привыкла. Ждала, что он сейчас вернется, зазвучит и все объяснит.
Но голос не возвращался.
А вот какой-то свет хотел к ней пробиться, приблизиться.
Тогда она напрягла изо всех сил зрение…
И разглядела чей-то лик.
…Однажды после какого-то праздника, застолья я провожал на автобусную остановку свою пожилую тетку. Говорили о родне. Она спросила:
- А ты знаешь, как твой дед взял бабушку в жены?
- Нет.
- Ее не отдавали за него. Потом был тиф, и она заразилась. А он возьми да выходи ее. И они поженились.
Я хотел расспросить тетку о подробностях. Но она их не знала. Подошел ее автобус, и она уехала.
Больше о той истории расспрашивать было некого.
С тех пор я стал мысленно рисовать для себя картины прошлого и постепенно поверил, что тогда, в 1912 году, в Хмельницкой области или волости все было именно так.
На Домбрабадском кладбище в Ташкенте на мраморном надгробии могилы, где покоятся дед Афанасий и бабушка Мария, под их фамилией – Садовых - выбиты слова: «Любившим от любящих».
Ну, нельзя же было, в самом деле, написать:
«Упрямым от упрямых».