Повесть
Глава 1
В середине февраля 2022 года в западных землях Украины стало по-весеннему тепло. Растаял снег, работники коммунальных служб, предвидя раннее сокодвижение, начали облагораживать густые кроны городских деревьев. В магазинах появились пакетики с семенами цветов и овощей. Близилась весна, хотелось поскорей переодеться в легкую одежду, переобуться в туфельки. Мне приснился странный сон: будто я иду по городу, смотрю на небо, а там вместо облаков – огромное количество растерянных людей, молодых и старых. Они парили в воздухе и весь этот сюрреализм напоминал картину Марка Шагала.
Ранним утром 24 февраля 2022 года на Украине началась война, под артиллерийские обстрелы попали украинские военные базы и аэродромы. Российская армия начала наступление с востока. Нельзя сказать, что войну восприняли как какую-то нелепую случайность или неожиданность. Последние восемь лет, начиная с 2014, украинская армия непрерывно воевала с ополченцами Донецкой и Луганской области. Эти два региона Украины решили отделиться после очередного киевского Майдана, свержения режима Януковича и прихода к власти команды Порошенко. Донбасс поддержала Россия, Украину – США и западная Европа. Восемь лет шло бессмысленное кровопролитие, от которого страдали исключительно украинцы. Националиста Порошенко сменил еврей Зеленский, а отношение к Донбассу осталось прежним. В двух отделившихся областях Украины гибли мирные жители, а остальная часть населения страны жила как прежде – украинцы возмущались несправедливо высокими тарифами, новыми налоговыми поборами, коррупцией и вводимыми дискриминационными законами. С Донбассом воевали контрактники, которые тоже, время от времени, устраивали забастовки по поводу невыплаты им заработной платы. Зеленский, придя к власти, поначалу хотел остановить кровопролитие, но потом передумал. Запад неплохо финансировал войну, поэтому президент решил не отказываться от миллионных поступлений. При Зеленском приняли закон о продаже земли, тот самый закон, о котором украинские олигархи мечтали почти тридцать лет, начиная с 1991 года. Земли украинцев скупила команда Зеленского и друзья из Израиля. В планы украинской власти не входил военный конфликт с Россией. Однако, не желая отказываться от американского военного финансирования, руководство Украины продолжало обстреливать Донбасс, который за восемь лет войны превратился в российский регион. В одно не очень прекрасное зимнее утро терпение России лопнуло, российская армия перешла в наступление. Вместо снега на украинскую землю посыпались ракеты и снаряды. Всего за неделю русские военнослужащие оттеснили украинские батальоны с юга и некоторых восточных областей и приблизились к Киеву. Команда Зеленского и все олигархи убежали за границу. В Киеве остались горожане, так и не сумевшие избавиться от своей городской беспечности, а еще студенты и иностранцы. Власть в столице перешла в руки мэра города Кличко и к командирам территориальной обороны. Не желая отдавать Киев, украинские военные поставили возле многоэтажек зенитные установки и танки и начали стрелять в подошедшую вплотную к столице российскую армию. Русские солдаты ответили – на город полетели реактивные снаряды. Правда, перед обстрелом россияне предупредили киевлян о своих планах – горожане успели спрятаться в подвалах и бомбоубежищах.
Российская армия окружила Киев, в городе началась паника. Киевляне слишком поздно поняли, что правильнее – не сидеть и ждать, а убегать, но украинская территориальная оборона решила никого не выпускать за границы города. Горожане очутились в положении заложников. Украинские военнослужащие, желая продемонстрировать всему миру свою стойкость и храбрость, стреляли по превосходящим силам русских, при этом цинично прикрываясь мирными жителями. Студенты писали своим мамам, что им страшно, в городе под артиллерийскими обстрелами рушились здания, к тому же активизировались мародеры с автоматами Калашникова. Погибали люди, никто не знал, что делать. Президент Зеленский, убежавший в Польшу, агитировал запуганных войной горожан бросаться с коктейлями Молотова на российские танки, врал о том, что вскоре украинцам поможет Запад. Запад и вправду помогал, переводил на счета государства крупные суммы денег, которые тут же оказывались в руках Зеленского. Никакие западные самолеты-истребители на помощь окруженному Киеву не летели, никакие западные танки к ним не шли. Киевлянам оставалось лишь сдаться или умереть.
Запад, воспользовавшись ситуацией и войной на Украине, решил экспроприировать счета и недвижимость спесивых российских олигархов, давно обосновавшихся в Европе и США. Россия поняла, что терять ей больше нечего, самое страшное уже случилось – у элиты и богатых россиян отобрали западные активы – дорогие яхты, элитную недвижимость в американском Майаме и на французском Лазурном берегу. Русским оставалось лишь воевать до победного конца, чтобы наказать упрямых украинцев за неповиновение и свои проблемы. Началась настоящая мясорубка. Украинцы всё никак не могли принять кардинально изменившуюся действительность, по-прежнему размахивали желто-синими флагами, выкрикивали майдановские лозунги. Против них воевали не только русские, но и те самые донецкие и луганские, которые за восемь лет войны потеряли всё – дома, работу, своих родных, женщин и детей. Вчерашние аутсайдеры беспощадно уничтожали артиллерийским огнем жилые районы, в которых окопались Вооруженные Силы Украины вместе со своей военной техникой. Правильнее было бы в этой ситуации сдаться, но Зеленский, понимая, что в случае поражения потеряет всё, приказал украинцам стоять насмерть. Запуганные люди, не в силах что-то изменить, попрятались в подвалах. Я в Твиттере и Фейсбуке написала, что в этой ситуации, по всем правилам войны, украинцы имеют право сдаться. Меня то ли не читали, то ли не понимали. Украинцы сидели в бомбоубежищах разрушаемых домов и вместо того чтобы поднять белый флаг выкрикивали: «Смерть врагам!». Лично мне подобное упрямство казалось бессмысленным и нисколько не героическим.
Умирать за Зеленского я была не готова. Россия начала военную операцию против Украины, так как ей не понравилась проводимая Зеленским политика милитаризации и национализации. Российская армия стала уничтожать украинскую военную технику и лидеров нацистского движения. Я никогда не пела гимны Бандере, наоборот, на протяжении всех восьми лет военного противостояния возмущалась в социальных сетях по поводу фашистской политики, проводимой украинскими президентами. Возможно, мои записи в интернете мало кто из украинцев читал. Все были заняты построением своего светлого европейского будущего. Никого из жителей Украины не смущал тот факт, что это будущее строилось на крови донецких и луганских. Украинцам казалась, что проводимая античеловеческая и антигуманная политика Порошенко, а потом и Зеленского – тот самый правильный путь, по которому надобно идти в Европу. Прошло восемь лет геноцида Донбасса, а в Европейский Союз украинцев так никто и не принял. Зато на Украине началась кровавая бойня. Учитывая превосходство российской армии, правильнее всего было сдаться. Однако поднять белый флаг украинцы были не готовы. Все боялись своё украинское руководство, а, возможно, отказывались принимать новую реальность. Лично я все эти восемь лет ждала каких-то перемен. Правда, никак не ожидала, что очередной государственный переворот на Украине устроит российская армия. Всё, что происходило в моей стране, начиная с 1991, напоминало какое-то безумие. Несправедливость возводилась в ранг государственной идеологии, и никто из граждан Украины не возмущался. Я помню совсем другую Украину и другую жизнь.
Глава 2
Родилась я, Катерина Морозова, в СССР в 1971 году, а через двадцать лет после моего рождения Союз Советских Социалистических Республик, продержавшийся 69 лет, распался. Не стало целой страны, но остались люди, которые первые десять лет не понимали, что происходит вокруг. Жизнь после 1991 года изменилась до неузнаваемости – в новом обществе появились новые порядки, и поначалу везде царила вседозволенность и безнаказанность. Совсем иначе жилось в советский период. Моё детство и юность – это последние двадцать лет существования СССР. Я не знаю, как было во времена кровавого террора 20-х годов. В моё время не было сталинских репрессий 30-х, голода и войны 40-х, коммунистического энтузиазма 50-х и 60-х. В последние годы жизни Советский Союз был тихой и мирной страной, где люди спокойно жили, ни за что не переживая. Никто ни на кого не доносил, не было репрессий, арестов, в партию коммунистов вступали только ради карьеры. Всех волновали вполне приземленные вопросы: как насобирать деньги на легковой автомобиль, где достать считавшиеся красивыми импортные вещи. Квартиры раздавали бесплатно, лечили тоже бесплатно, некоторым даже удавалось отдыхать в южных санаториях бесплатно.
Я, как и все люди, плохо помню себя в детские годы. Родители отправили меня к бабушке в село почти сразу после моего рождения. Помню, мне было около полугода. Стояла дождливая осень. Мама, Елена, поручила моему 23-летнему отцу, Игорю, доставить меня живой и невредимой к своим родителям, жившим в Волынской области. Мы ехали на автобусе, поезде, а потом снова на автобусе. Спустя сутки приехали к бабушке с дедушкой. Прошло шесть месяцев после моего рождения, а мой папа так и не научился пеленать детей. Бабушка, Нина Ивановна, рассказывала, что чуть не умерла, впервые увидев меня. Я была кое-как замотана в пеленку, из-под которой торчали мои босые ноги. Бабушке в тот момент было чуть больше 40, она еще работала в колхозе. Дедушке, Василию Петровичу, тоже до пенсии было далеко, он был местным почтальоном.
Первое мое детское воспоминание такое – сижу в бабушкином доме в комнате на диване и раскладываю игрушечные тарелочки и чашечки, синенькие такие, в белые горошки. В окно сквозь кружевной тюль пробивается луч солнца, а за дверью разговаривают взрослые. Как меня вынянчили, не помню. Бабушка рассказывала, что оставляла меня полугодовалую на столе перед окном, а сама занималась своими привычными делами: доила корову, кормила свиней, кур, уток. Я, наверно, тихо сидела, подпертая по бокам подушками, никуда не ползла, просто смотрела в окошко и ждала, когда ко мне придет кто-то из взрослых. Бабушка и дедушка нянчились со мной по очереди. Ведь им приходилось еще и на работу ходить. Правда, дедушка мог развозить почту в любое время суток, а у бабушки, работавшей в колхозе, поздней осенью были своего рода каникулы – колхозные поля пустые, урожай собран, зерно обмолочено.
О селе мне хочется написать много чего интересного, но не буду нарушать хронологию событий, итак, все по порядку. Я – в городе, мне около трех лет и я лежу в своей кроватке в спальне детского сада. Комната большая, площадью около 40 квадратных метров. Огромные окна во всю стену занавешены бежевыми шторами, поэтому в спальне всё равно светло, ведь белый день на дворе. Я не могу заснуть, потому что громко плачет маленький мальчик с кудряшками на голове. Он не слушался воспитательницу, плохо себя вел, всем мешал спать и за это его наказали. Воспитательница поставила его посредине спальни, сняла ему трусики и сказала так стоять. Я спряталась под одеяло и в щелочку смотрела на голенького плачущего мальчика. Спустя несколько минут наказание закончилось. Воспитательница разрешила мальчику надеть трусики и лечь в кроватку.
Мне было четыре года, когда родилась моя младшая сестренка Оля. Как-то раз я с мамой и сестрой гуляла в парке около Доски почета, на которой висели фотографии лучших коммунистов нашего города. Оля мирно спала в своей коляске, а я катала эту белую коляску по бетонным плитам, которыми была вымощена дорожка в парке. Что-то пошло не так, и моя сестричка оказалась на земле. Помню, подбежала мама, подняла Олю, сестренка даже заплакать не успела. Падение на бетон вреда моей Оле не принесло. Она выросла очень умной, лет в десять получила первый взрослый разряд по шахматам.
В середине 70-х вся наша семья уехала из теплого западно-украинского городка в Сибирь. Мой папа решил немного поработать на заводе, которым руководил его отец, мой дедушка Павел Васильевич. Помню, летели мы в Сибирь на самолете, сестренку, закутанную в ватное одеяло в белом пододеяльнике, положили в какой-то сетчатый лоток, прикрепленный то ли к перегородке-стенке, то ли к впереди стоящему сидению. В Сибири мы жили у дедушки. У него была огромная квартира, всем досталось по комнате. Мама сидела дома с детьми, папа работал на заводе. В квартире было прохладно и скучно, я вечно носилась из комнаты в комнату, а однажды забежала к деду в кабинет. Павел Васильевич, двухметровый здоровый мужик, стоял на голове, подняв ноги кверху, хотя ему тогда было около 55 лет. Дед принялся кричать, что я без стука вошла в его комнату, а я испугалась и спряталась в тумбочку мебельного гарнитура, который стоял в гостиной. В квартире было много мебели и пустых полок, просто рай какой-то для любителей поиграть в прятки. Меня потом долго искали, а когда нашли, отругали. В Сибири мы прожили недолго. Холодный сибирский климат никому из нашего семейства не подошел, мы все начали болеть и кашлять, а вскоре вернулись в свою теплую Украину.
В 7 лет я пошла в школу. Причем не в обычную, а самую лучшую в городе, специализированную, в которой с первого класса учили английскому языку. Мою первую учительницу звали Александрой Александровной. Ее все любили: и дети, и родители. На ее столе всегда было много конфет, яблок, печенья. Всем детям хотелось угостить классную руководительницу чем-то вкусным. Причем угощения клали на стол исподтишка, пока учительницы не было в классе. Александра Александровна каждый раз заставляла детей забирать свои дары. Она была ровесницей нашим матерям, худенькой, среднего роста женщиной с добрым лицом и прической бабетткой, сооруженной из каштановых волос. Помню, под конец урока, пока оставалось несколько минут до перемены, классная руководительница читала нам книжки. Много разных, но я запомнила одну – «От двух до пяти» Корнея Чуковского. Это что-то вроде детских анекдотов. Александра Александровна читала нам смешные истории из жизни малышей и каждый раз на последней фразе начинала смеяться. Мы, дети, словно попугаи, подхватывали ее настроение и тоже заливались звонким смехом. Александра Александровна учила нас три года, потом взяла себе новый класс и через пару лет неожиданно умерла, говорили, от рака.
После уроков все школьники бежали домой. Родители, как правило, были на работе, часов до 6 или 7 вечера. Тогда с этим было строго, за прогулы и тунеядство могли даже в тюрьму посадить. Я открывала дверь своим ключом, что-то ела, а потом бежала через весь город в Дом пионеров в свой любимый кружок юных натуралистов и кормила черепаху. Таких, как я первоклассников и любителей природы, было человек пятнадцать. Мы возились с животными и птицами, а потом шли в класс и слушали рассказы о тиграх-людоедах, медведях-людоедах и других животных-людоедах. Эти истории нам, детям, рассказывала руководительница кружка юных натуралистов – маленькая, худенькая, молоденькая и очень жизнерадостная девушка.
Вечерами, пока на улице было тепло, все дети гуляли. Я жила в спальном районе, где в ряд, параллельно и перпендикулярно друг другу стояло несколько десятков многоэтажных домов. Из всех этих 5-этажек и 9-этажек под вечер выбегала целая орда детей. Мы даже не знакомились друг с другом, просто выходили во двор и сразу начинали играть. Правда, было одно негласное правило – все играли только со своими сверстниками. Возраст определяли на взгляд или по росту. Дети постарше не принимали в свои игры малышей, даже если это были родные братья или сестры. Помню, совсем маленькие выносили во двор свои куклы или машинки. Школьники младших классов, в основном мальчишки, носились по улицам, играли в догонялки или прятки. Девочки прыгали в классики или резиночки. Пионеры любили играть в «Море волнуется – раз» или «Вожатый, вожатый, подай пионера!». Поздней осенью в дождливую погоду дети сидели по подъездам, просто болтали. Зимой гуляли во дворе, лепили из снега снеговиков, катались на санках, лыжах или коньках. В моем дворе не было ни горки, ни катка. Я любила кататься на коньках. В поисках хорошего льда и катка часто забредала в чужие дворы или на близлежащие школьные стадионы. Не раз, ничего не говоря родителям, отправилась одна или с кем-нибудь из детей покататься на коньках на озеро, которое находилось сразу за городом. Однажды даже провались под лед, правда, возле самого берега. Помню, как поздним зимним вечером возвращалась домой с прогулки и громко цокала лезвием коньков по бетонным ступенькам своего подъезда.
Лет в 13-14 у меня появился настоящий друг, вернее, подруга Ира. Во дворе с ребятами играть уже было неинтересно. После школы я бежала к Ире домой. Мы о чем-то болтали или просто лежали на диване. Родители, как обычно были на работе до 7 вечера, нам никто не мешал. Ира была большой поклонницей итальянских, французских и индийских фильмов, причем 70-х годов. Она обожала всех заграничных актеров, покупала в киосках союзпечати их фотографии, знала имена кинозвезд наизусть. У нее дома откуда-то были старые иностранные глянцевые журналы с фотоснимками таких звезд, как Софи Лорен, Брижит Бардо, Катрин Денёв. В наших городских кинотеатрах середины 80-х как раз показывали заграничные кинокартины 70-х годов, не новые, а почему-то десятилетней давности. Ира не пропускала ни один фильм с участием своих любимых звезд. Я, как верная подруга, обязана была всюду ходить с ней за компанию. Мы даже смотрели фильмы, на которые детям до шестнадцати лет вход был запрещен. Правда, ничего крамольного в тех запрещенных картинах не было. В советских кинотеатрах никогда не показывали фильмы со сценами секса или насилия.
Нам было по пятнадцать. Мы специально переодевались во взрослых тетенек, чтобы попасть на запрещенные заграничные фильмы: надевали мамины сапоги на каблуках, мамино пальто или шубу, рисовали стрелки у глаз и были похожи на иностранных актрис 70-х годов. Весь этот маскарад с переодеванием имел одну заветную цель – нам нужно было обмануть билетершу. Дело в том, что в те времена билетеры в кинотеатрах были, как сейчас охранники на проходной. Огромные толстые тетеньки внимательно следили, чтобы на запрещенные фильмы не прошмыгнул никто младше 16 лет. Нам с Ирой всегда удавалось обмануть бдительную билетершу. Сейчас понимаю, что выглядели мы как-то слишком уж нарядно и торжественно для обычного дневного сеанса кино. Никто из зрителей, кроме нас, так не наряжался. Нарядно советские люди ходили разве что на концерты в Дом культуры, но не в кинотеатр. Помню, в середине 80-х годов мой отец работал в местном горкоме партии и ему часто приносили пригласительные на концерты украинских звезд. Посмотреть на приезжих артистов любила моя мама, иногда она брала с собой меня. В наш небольшой городок приезжали разные певцы и певицы, даже те, которых показывали по телевизору. Помню, на концерты женщины всегда надевали красивые вечерние платья и стеклянные бусы, а на своих головах сооружали громоздкие прически. В кинотеатр никто, кроме меня и Иры, не наряжался.
Благодаря своей подруге я стала настоящей фанаткой кино. Я тогда не понимала, почему моя Ира так любила кинотеатры. Дело в том, что у нее дома не было телевизора, а на кино она тратила свои карманные деньги. Ира всегда следила за афишами, которые рисовали местные художники и вывешивали перед входом в кинотеатр. Печатных плакатов тогда не было. Как только появлялся какой-то новый, вернее, старый, десятилетней давности, заграничный фильм, она тут же звонила мне, и мы шли на первый, еще дневной сеанс. Нужно было успеть сходить в кино до того, как родители придут с работы. Я, после возращения с дневного сеанса, сразу забывала сюжет фильма, переключалась на что-то другое, ведь по телевизору каждый день показывали много всего интересного. Ира, наоборот, какое-то время жила в мелодраматической атмосфере увиденной в кинотеатре кинокартины. Помню, как она мучилась, подбирая на пианино ноты «Шербурских зонтиков». Еще моя подруга откуда-то знала много историй из жизни иностранных звезд. Я не помню, что конкретно она рассказывала – что-то о дорогих автомобилях и яхтах, мехах и драгоценностях. Я слушала все эти сказки о красивой жизни и в моей голове возникали странные ассоциации. Например, в детстве я не любила ездить на легковом автомобиле, меня всегда укачивало. Однажды отец договорился с водителем, чтобы он на своей легковушке отвез меня с сестрой из города в село к бабушке, из одной области в другую. Меня ужасно тошнило, машина постоянно останавливалась, я всю дорогу держала наготове целлофановый пакет. Похожая ассоциация в моей голове рисовалась и по поводу яхт. Как-то раз мама взяла меня с собой на Чёрное море, хотя обычно на летние каникулы нас с сестрой отправляли в село к бабушке и дедушке. На море мы катались на белом экскурсионном катере. Все отдыхали, смотрели на волны, и только одна я страдала – меня укачало, я еле живая вернулась с экскурсии. Я слушала свою Иру, описывающую красивую жизнь актрис, а про себя думала, что подруга у меня больная на всю голову. Ира и вправду болела, но не психическим отклонением, а туберкулезом. Каждое лето она ездила в санаторий лечиться. Мне мама не разрешала с ней общаться, но мне в те годы тяжело было что-либо запретить. В старших классах я с Ирой поссорилась, вернее, она не захотела со мной дружить. Рассорились мы из-за парня. Ира влюбилась в десятиклассника и на переменках бегала им любоваться. Мне приходилось бегать с ней за компанию. Однажды этот красавчик откуда-то взял номер моего домашнего телефона, позвонил мне и позвал на свидание. Я сразу же перезвонила Ире и всё рассказала, потом почему-то оказалась виноватой и подлой. Больше мы не дружили. В кинотеатры с тех пор я не ходила. Фильмы смотрела дома, обычные, советские. Родители вечером возвращались домой, и всегда включали телевизор. У нас был цветной «Электрон». Телевизор работал до поздней ночи, даже если его никто не смотрел. Я помню сериал про Штирлица, комедии Гайдая, фильмы с участием Высоцкого, Миронова, Абдулова, Боярского. Летом на каникулах обычно показывали «Гостью из будущего» и «В поисках капитана Гранта». Правда, все три летние месяцы я с сестрой жила в селе у бабушки. Я знала, что существуют пионерские лагеря для детей, но ни меня, ни мою сестру туда не отпускали.
Глава 3
В село к бабушке с дедушкой мы приезжали, как правило, в начале июня, сразу после школьных экзаменов. Первым нас, гостей из города, встречал раскидистый куст жасмина, который рос сразу возле калитки. Летние каникулы начинались со сладковатого жасминового аромата. Наш приезд был настоящим праздником для бабушки и дедушки. Радовался и пес Барсик, и всё кошачье семейство, успевшее за девять месяцев нашего с сестрой отсутствия многое забыть. Пока взрослые разговаривали, мы с Олей бежали осматривать бабушкин сад и огород. В начале июня еще всё было зеленое – и клубника, и вишни, и яблоки.
Мое утро в селе начиналось в часов двенадцать. Раньше полудня ни я, ни моя сестра никогда не просыпались. Я вставала, выходила во двор, умывалась прохладной водой из висевшего на улице чугунного рукомойника. Потом начинала ревизию всех кастрюль на кухне. Бабушка готовила несколько блюд, как правило, молочную кашу, борщ или суп, вареники с мясом, картошкой, сыром. Наготовив всего на целый день, она уходила полоть постоянно зарастающие сорняками грядки. Я наливала себе в тарелку кашу, заедала ее варениками, заодно делилась завтраком с трущимися о ноги котами и собакой Барсиком. Потом садилась на велосипед и отправлялась кататься по селу. Иногда за мной увязывалась младшая сестра Оля. Мы носились по проселочным дорогам взад и вперёд, просто так без всякой цели. К обеду приезжали домой. В это время возвращались с работы бабушка и дедушка. Мы всей семьей садились за стол обедать. К обеду обязательно готовили салат из свежей зелени, растущей на огороде. Потом мы вместе с бабушкой или дедушкой бежали на луг забирать свою корову Чайку. Животное доили, а мне с сестрой обязательно наливали по кружке парного молока. После обеда бабушка давала нам какую-то работу, например, выполоть от сорняков несколько грядок кукурузы или свеклы. Иногда мы ходили с дедушкой на луг переворачивать свежескошенное пахучее сено.
В середине июня на огороде подрумянивалась клубника. Я запрыгивала на грядки ранним утром, когда еще листья были мокрые от росы, срывала первые, слегка покрасневшие ягодки, немытыми отправляла их в рот. Бабушка ругалась, просила подождать пару дней и дать клубнике созреть. Через неделю все ягоды дружно становились алыми. Бабушка растирала клубнику с сахаром и сметаной и заставляла нас есть это, похожее на современный йогурт, блюдо, причем с белым хлебом или ванильными булочками. Вскоре начиналось настоящее клубничное изобилие. Ягод было так много, что из них несколько дней подряд бабушка варила сладкое варенье.
После клубники созревали вишни, тоже сначала по одной, а потом – все дружно. Вишневые деревья росли у самой дороги. Они чудом уцелели – бабушка отвоевала их у дорожников, когда-то расширявших в селе дорогу. Деревьев было около двадцати штук, каждое давало по одному или двум ведрам урожая. Из вишен варили кисло-сладкое варенье, делали вишнёвку, такую настойку из забродивших в сахаре ягод. Иногда вишни отправлялись на базар. Помню, как однажды дедушка собрался в районный центр продавать ягоды и взял с собой меня. Мы сели в пазик, маленький переполненный желтый автобус. Целый час тряслись по ухабистой дороге и, в конце концов, приехали в город, чтобы продать два ведра спелых сладких вишен сорта Морель. Дедушка сразу запросил за них самую высокую цену. Покупатели ходили между базарными рядами, подходили к нам, пробовали наши вишни и уходили. Я боялась, что мы не продадим ягоды и потащим их назад в село. Где-то через час к нам подошла покупательница со своими вёдрами и купила все наши дорогие вишни. Вырученные за ягоды деньги мы тут же потратили. Дедушка купил мне новые туфли в школу, а еще – городской копчёной колбасы, несколько буханок черного хлеба, дрожжи и пару килограмм помидоров.
После вишен созревала желтая алыча, яблоки «Белый налив», красная и чёрная смородина, малина, крыжовник. Всё это фруктово-ягодное изобилие появлялось не только у нас, но и в заброшенных сельских садах и лесах, вернее, небольших лесных островках, разбросанных среди широких волынских полей. В середине лета у наших велосипедных прогулок появлялась практичная цель. Мы с сестрой садились на велосипеды, наматывали километры, чтобы насобирать где-нибудь в лесу или заброшенном саду фруктов и ягод.
Село, в котором жили бабушка с дедушкой, хочется назвать деревней. Дома в нём были все деревянные, построенные сразу после окончания войны, в 50-х годах. В селе жило человек пятьдесят, не больше. Дома, выкрашенные белой известью или масляной краской, были разбросаны вдоль ветвящейся, словно дерево, дороги. Обычно в каждом хозяйстве был не только дом, но и летняя кухня, сарай. Сосед от соседа жил на расстоянии 50, 100, а иногда и 500 метров. В каждом хозяйстве был свой сад, огород, небольшой лесок. Несколько домов пустовало – хозяева умерли или переселились в более цивилизованные села, где был газ и водопровод. В бабушкиной деревне в 70-х и 80-х годах печь топили дровами, воду носили из колодца, а газ был разве что в баллонах, которые развозили по селам работники газовой службы.
Мои родные бабушка с дедушкой жили в деревянном доме на 45 квадратных метров под крышкой из почерневшего серого шифера. Стены были выкрашены масляной краской: сверху и до середины – светло-коричневой, от середины и до земли – бордово-красной. Оконные рамы и двери во всём селе обязательно красили в небесно-голубой цвет. Напротив дома стояла летняя кухня – небольшая комната, в которой каждый день, вернее, каждое утро, топилась дровами печь. Бабушка готовила на печи еду на весь день нам, а также кашу и картошку – свиньям. Днем мы подогревали кушанья на газовой плите, работавшей от баллона. С правой стороны от летней кухни и дома находился кирпичный сарай, в котором обитали куры, коровы, свиньи, кролики и другая живность. За сараем был ров, вырытый в 60-х годах ещё во времена мелиорации, то есть работ по осушению местного болота. Летом в этой канаве было до полуметра воды. Уровень поднимался разве что весной в период весеннего таяния снега, а иногда после сильных затяжных летних дождей. В детстве я почему-то не любила отдыхать в селе, а сейчас, на десятый день войны, вспоминаю своё прошлое, и мне оно кажется настоящим раем.