"в армии нет слова "с****или", в армии есть слово "п***бал" (народная мудрость)
Порой бывает так, что какое-нибудь особенно сильное впечатление надолго оставляет свой след в нашей памяти. О чём-то похожем вам могут рассказать некоторые пасечники (если вы не торгуетесь с ними на рынке). Так честный хозяин пчёл может поведать о том, что бессмысленно пробовать несколько сортов мёда кряду, так как послевкусие первой ложки сохраняется на долгое время. Таким образом вся последующая дегустация будет не столь объективной. Для того же, чтобы распробовать действительный вкус мёда, нужно выждать порядочное время между ложками с разными сортами и выпить некоторое количество воды.
Подобное может произойти где угодно, например, в магазине одежды, на рынке, а то и в галерее. Когда впечатление о какой-нибудь полюбившийся вещи или картине, затмевает все последующие.
Так однажды в известном музее, я, как водится, прошёл сквозь скопление саркофагов и мумий, глядевших на посетителей отсутствующим взглядом, просеменил через ряды разбитой и уцелевшей керамики, пошаркал в длинных коридорах повыцветших гобеленов, и, наконец, очутился в светлом воздушном зале скульптуры.
Я подходил то к сонму резвящихся ангелов, то к воителям и воительницам, то к табунам лошадей самых разных пород, то к грациям и танцовщицам, то к богиням и богам всех мастей. И наконец подошёл к ней, к той статуе, которую давно заприметил, но свидание с которой откладывал, каким-то образом предчувствуя силу чувств, вложенных в неё творцом. Эта статуя стояла почти в самом центре зала, но из-за природной нерешительности я долго нарезал круги вокруг неё, перед тем как отважился подойти. Не замечая меня, равно как и других посетителей, она продолжала тянуть голые длани к небу. Этот порыв казался одновременно жадным и ленивым, объединял страдание и радость, был стремительным и неумолимым. Вся девушка целиком: её поза, движение, линии в которые сложилось хрупкое неприкрытое тело были отраженным вдохновением этого единого порыва – стремления в небо. Было сложно оторвать взгляд от силы этого порыва, искусно оформленного в мрамор, поэтому, уйдя через некоторое время, я не сразу осознал то, что совсем забыл узнать автора и название произведения.
Я снова обошел часть приглянувшихся мне ранее статуй. Казалось было невозможно сравнивать окрылённых ангелов и прочих небожителей, изображенных безусловно искусно, но несколько приземлённо со статуей в центре. Пожалуй, эта загадка и могла бы называться искусством.
В тот день я также видел немало удивительных картин и других творений, но стремление, запечатлённое в мраморе, невольно заставляло то и дело сравнивать своё впечатление, а потому моё суждение было предвзятым, разбавленным, пристрастным.
Да и в жизни за пределами картинных галерей бывают ровно такие же случаи. Так одним весенним, но по-летнему солнечным днём мне довелось прогуливаться по одной из зарубежных столиц. Белоснежные стены Капитолия, ослепительные под щедрым солнцем, прелестно сочетались с небесной лазурью и ровно выстриженными изумрудными газонами, простиравшимися на столько, на сколько хватало взгляда. Уже зелёные деревья, отчего-то старающиеся избегать певчих птиц, тем не менее были довольно приветливы к многочисленным белкам. Иностранный говор и улыбающиеся лица вокруг лишь усиливали приятное впечатление от поездки. На сердце было легко и безоблачно. Разнообразие планов (обычных планов, обычного путешественника) украшало утро так, как украшают новогоднюю ёлку ёлочные игрушки.
День, как и многие из предшествующих ему, казалось так же превратиться в кавалькаду впечатлений и моментов радости, сменяющих один другого. Но волей случая меня занесло к одному из многочисленных фонтанов. Обычно эти фейерверки жизни утешают уставшего путника своей размеренностью и красотой, но мой фонтан оказался отнюдь не таким. Я смотрел на творение неизвестного мне архитектора, и не видел ровным счетом ничего, ни одной детали, ни единой струйки воды. Мои глаза сами по себе сократили обзор градусов до двадцати. Я видел серый асфальт, подбегающий к фонтану, часть ограждения бассейна, что была сделана из тёмного не то мрамора, не то гранита... и прелестное создание в кружевном зелёном платье по фигуре. Стройные ножки, сложенные так, как это умеют леди, выглядывали из-под платья лишь для того, чтобы загореться на солнце каким-то таинственным светом, и тут же нырнуть в лёгкие босоножки.
- "Мало ли! Подумаешь!" – сказали бы мне мои многочисленные подруги (наследие детства), закатив красивые глаза.
Признаться, я бы и сам в водовороте своего путешествия, едва ли бы повёл отсутствующим усом, когда время - uno hoste meus, а говоря проще - враг номер один. Когда порой даже в ресторан забредёшь только чтобы попутно перевести дух, когда бывает, что времени на еду и вовсе нет. Где же в таком водовороте найти время на дела сердечные, которые так редко меня интересовали.
Впрочем, тогда у фонтана был случай особый. Лицо девушки буквально было завешано роскошными русыми волнистыми волосами необычайной длины. И делала она это нарочно, едва справляясь с объемными прядями непослушных распущенных волос. Незнакомка то и дело тонкими пальцами словно палочкой дирижёра пыталась совладать с ними и завешаться от солнца, благодушно бросающего в неё нити своих лучей. Она явно что-то рассматривала, чуть склонившись к предмету своего интереса, держа его в одной руке, отдыхающей на коленях. Это нечто было сокрыто тайной, покачивающихся в лёгком ветре волнистых прядей. И каким чудесным было её изобретение, ведь, регулируя плотность великолепной завесы, незнакомка могла добиться нужного освещения за ней.
Необычность девушки выловила меня из реки размеренности бытия на крючок с наживкой интереса со вкусом тайны.
- "Кто она такая? И что, чёрт побери, так живописно рассматривает?" – мучали меня два вопроса.
Мне бы только увидеть её лицо, узнать имя, - отчего-то эти два пункта с галочкой выполненного действия всегда были лучшими моими доспехами, надежно защищающими от стрел хитроумного Амура, - и убраться бы поскорее от этого невидимого фонтана, журчание которого я тем не менее отчетливо слышал.
Поблизости не было ни её подруг, ни фотографа, проморгавшего лучшие кадры того дня, поэтому, никого не стесняясь, обуреваемый желанием действовать, я начал нарезать круги вокруг фонтана. Ноги сами несли меня, казалось, всякая власть над ними была потеряна. Они ускорялись, отдаляясь от девушки, и замедляли бег тем сильнее, чем ближе подходила моя маленькая планетарная орбита к новому светилу. Порой я всё же останавливался то тут, то там, делая вспотевшими от волнения руками попытки фотографий, впрочем, не решаясь повернуть объектив в ту сторону, которая меня больше всего интересовала. Ни за что на свете, не отважившись бы заговорить с незнакомкой, даже, пожалуй, под пытками, я наконец решил, что пора проваливать восвояси. Метров двести мой шаг был несколько прыгающим. Всё ещё непослушные ноги то и дело норовили устремить носки в сторону диаметрально противоположную моему движению, но вскоре это прекратилось, и, казалось, можно было наконец вздохнуть спокойно.
В тот день я зашел в какой-то музей, в какую-то галерею, посетил несколько каких-то парков, и даже поучаствовал в феерии музыкального повествования известной группы...
Первое впечатление.
И кто только выдумал эту чушь? Моё поначалу безоблачное утро в одночасье было заколдованно и превращено в бельмо на глазу, сквозь которое волей-неволей приходилось смотреть на все последующие события.
Любое хоть сколько-нибудь приятное приключение, омрачалось сравнением с видением у фонтана. Что могло сравниться с ней? Новая монополия в моём сознании. Множество улыбок того дня было невольно сломано мрачными мыслями, навеянными сравнением. А ведь виной всему была моя нерешительность. Что мне стоило подойти, заговорить о какой-нибудь, ну хотя бы, чуши? Увидеть ну если не некрасивое, то хотя бы вполне обычное лицо, услышать если не скрипучий или низкий, то хотя бы нормальный голос. Глупо откланяться и забыть этот забавный случай через пару часов. Казалось, что листок, не вырванный вовремя из блокнота сердца, оставил оттиск на пустых страницах. Странным было и то, что по какой-то причине, интуитивно, или скорее всего попросту мечтательно, незнакомка, царившая в моём сознании, короновала себя самыми высокими качествами прекрасного.
Первые несколько дней и ночей после первой мимолётной встречи она не выходила из головы. После чего в один из бессонных часов я решил отыскать незнакомку. Это было априори глупой затеей, но сколько глупостей не делал человек окрылённый известным ангелом?
Я вернулся в город нашей встречи, тем самым изменив свой изначальный маршрут, и неделю прожил там в поисках. Так началось моё трёхмесячное скитание по неродной стране. Пожалуй, я был похож на муравья-древоточца, зараженного грибом-паразитом. Споры этого вредителя приказывают жертве забыть про свою семью, про размеренную жизнь и отправляться на поиски идеальных условий для продолжения рода. Одно радует в этой печальной истории – обычно жизнь муравья угасает в тёплом местечке, что ближе к солнцу.
Подобным образом и я, не жалея ног, бороздил чужие дороги, погоняемый глупой затеей. Что хотел, чего искал я и сам смутно сознавал, да и уверенности, казалось, ничуть не прибавилось. Но то самое первое впечатление было настолько сильным, что у меня не хватало духу не потакать желанию вновь повидать незнакомку. Пожалуй, было глупостью обращаться к детективам, что в сущности я мог им поведать? "Удивительно длинные волнистые волосы" никчемная примета для расчетливого сыщика, и в то же время такой яркий запоминающийся образ для меня.
Наконец, я вернулся в Нью-Йорк, какая, в конце концов, разница где вести поиски? Теперь мне казалось, что с тем же успехом можно отправиться на родину, вернуться к своему делу.
Часто я заходил в Центральный парк, одно из упоительных мест большого города. По многу раз изучив изгибы каждой из его тропинок в известных поисках, мне нравилось оказаться в тени огромных дубов, густо заселённых белками, на маленькой лавочке по соседству с памятником детскому писателю и водоёмом правильной формы. Писатель любил держать одну из своих книг о жизни утёнка, и, пожалуй, не зря, ведь рассказам об утятах отводится отдельная полка в книжных магазинах Америки. Вокруг памятника, на руках и коленях писателя постоянно возились дети, и это мирное полное забав зрелище было настоящей отрадой в редкие минуты отдыха. Уже несколько пар ботинок не выдержали моего испытания, и наши пути разошлись. Так и тогда, взглянув на свои запыленные обутки со стоптанной подошвой, я, вновь засобиравшись в путь, решил, что можно дойти до сорок седьмой или до двадцать второй и подыскать им замену.
Едва я добрался до Молла или Центральной аллеи, как небо над головой заволокли тяжёлые тучи, хотя солнце всё ещё поблескивало вдалеке. Через пару минут скрылось и солнце. На землю обрушился небывалый ливень. Он был такой резкий, что, казалось, кто-то наверху огромными руками резко выжал тучу, чтобы смыть все пылинки с зелёных листьев деревьев. Дождь длился всего несколько минут, но я изрядно вымок, несмотря на то, что удалось добежать до укрытия. Словно волна на побережье водяной шторм хлынул и отступил.
Пройдя Молл, я остановился на перекрёстке перед зоопарком, чтобы пропустить автомобили и многочисленные велосипеды. Судя по движению на дороге можно было сказать, что никто и не заметил дождь.
- Извините, - окликнули меня на английском с акцентом, - вы не подскажете мне как пройти к Грейт Хилл?
О, русский язык, пусть даже закравшийся в иностранный акцент, как приятно слышать тебя в устах незнакомцев! Соскучившись по родине в своих никчемных скитаниях, на меня буквально дыхнуло ароматом берёзового веника от звуков родной речи.
- Вы там ещё не были? – уточнил я по-русски с невольной улыбкой.
- Вы русский!? - рассмеялась собеседница в ответ. - Нет, пожалуй, только там и не была, но мне говорили...
Несмотря на неблизкий путь, я вызвался проводить незнакомку. Мне показалось, что она только что приехала и, может быть, сможет поделиться со мной какими-нибудь новостями. Впрочем, я первым делом сознался, что Грейт Хилл совсем not great, на тот случай если девушка (как и я когда-то) надеялась забраться куда-то высоко ради отличного вида. Также, как водится, я заглянул в лицо новой знакомой, узнал имя. Она назвалась Софой, именем, так любимым на нашем юге, и вызывающими ассоциации с какой-нибудь мягкой итальянской софой, сделанной по заказу королевы.
- Софа, вы несильно вымокли? Нам придётся изрядно пройтись к вашему холму. Впрочем, можно попробовать взять карету – предложил я.
- Что вы, я совсем не вымокла, - добродушно рассмеялась она, - разве что волосы. Я готова пройтись.
Она попыталась поправить непонятное нечто на голове, и вновь отжать спутанный на затылке большой комок, с которым, казалось, поиграл разъярённый котёнок.
- А дождь и, правда, был какой-то удивительный! – заметила девушка. - Пока я пряталась под деревом, мне показалось, что это какой-то маленький Зевс впервые учится управляться с дождём, - лукаво вспорхнула Софа ресницами. - Нет, ну, действительно, было похоже, что этот шкодник вдруг специально полностью повернул рубильник, так что его воспитательница забранила его, и они вдвоём едва уняли этот бурный поток воды.
- Пожалуй, вы правы, - заметил я, улыбаясь не в силах нарадоваться случайной встрече с русской душой.
В тот день мы поведали друг другу о своих приключениях и о многом другом. Софа рассказала о своём родном городе (она была из Ростова) и, не переставая, расспрашивала о том о сём. Оба мы умолкали лишь для того, чтобы выслушать друг друга. В моей голове сама собой выстраивалась огромная очередь из вопросов, их было не меньше чем в голове у любого ребёнка, и могло показаться, что тот день был первым, когда я появился на свет. Да и своей словоохотливости я дивился не меньше, впрочем, мои подруги с рождения – Скромность и Нерешительность, казалось, ненавидели остальных моих друзей и всегда куда-то прятались в их обществе. Софа в свою очередь так же расспрашивала меня обо всём подряд. Наши вопросы к друг другу не были хаотичной вакханалией из какой-то викторины, мы постепенно узнавали друг друга, и минута за минутой естественный интерес разрастался и ветвился всё больше, всё шире охватывая нашу жизнь. Впрочем, некоторые вопросы от Софы мне никогда никто не задавал, их было множество, вот один из них:
- Надо же, я много летала, - вдруг на мгновение умолкла Софа, - но только сейчас задумалась, что даже не знаю отчего летают самолёты… А вы знаете? – поинтересовалась она, когда наш разговор затронул тему перелётов.
И когда я рассказывал ей, всё что знал об интересующем её вопросе из своих наблюдений, книг и прочего, она могла порой взглянуть на меня с искренней благодарностью и спросить: “почему раньше никто об этом мне не рассказывал?”
Мы перебрали с ней множество самых различных тем от географии до ботаники, от литературы до музыки и живописи, затронули несветские темы религии и политики. Она расспрашивала меня об индейцах (казалось бы, давно всеми забытых), а я рассказывал ей, всё что знал из богатой библиотеки отца. Она интересовалась какие чувства во мне вызывало то или иное событие в жизни, и часто впервые рассказывая об этом, и даже впервые анализируя то или иное, казалось, я вновь переживал свой опыт и в целом превращал свою историю в такой опыт. И всё это по мановению волшебной палочки её интереса, не столько ко мне в тот день, но и к жизни вокруг.
Софа и я хорошо провели время в тот день. Живой диалог лишь украсил прогулку по знакомым местам, утопающим в зелени огромного парка. На обратном пути, почувствовав к ней дружеское расположение, я решил поведать ей о своих глупых поисках.
- Если ты считаешь эти поиски "глупыми" – прекрати их, но если ты их продолжишь, то, пожалуй, не следует их так называть, – только и сказала она, сочувственно вздохнув.
Солнце, почти всю дорогу следившее за нами, то сквозь широко раскинутые ветки деревьев, то из-за небоскрёбов вдалеке, наконец, скрылось за бесчисленными домами справа.
К концу прогулки мне казалось, что мы с Софой стали друзьями, и я предложил зайти куда-нибудь поужинать, но она сказала, что у неё остались неотложные дела. Мы обменялись контактами, и мне было приятно думать, что когда-нибудь мы вновь прогуляемся вдвоём.
Ночь была на удивление спокойной, бессонница совсем не мучала. Собираясь выйти позавтракать, я решил, что, пожалуй, стоит на время приостановить свои поиски, остаться в Нью-Йорке ещё на неделю, а после возвращаться домой. И лишь в случае очередных приступов наваждения, может быть, продолжить мистические поиски на родине.
- "Странное дело", - подумалось мне, - "я вчера совсем не сравнивал Софу... с ней".
После встречи у фонтана более трёх месяцев назад, мне не доводилось вот так запросто гулять с незнакомкой, как это было вчера, но порой я встречался с друзьями и проводил с ними время. Образ на этих встречах, если и отступал, то изредка и ненадолго. А вчера словно пропал вовсе.
Я решил, что может быть переболел и довольный отправился вниз. После завтрака, наверное, стоило подумать о кино или театре, чтобы усыпить сознание и закрепить успех забытья.
Внизу меня окликнул подобострастный, как и весь сервис в Америке, клерк. С пластмассовой улыбкой мне была вручена записка следующего содержания:
"Здравствуй и прощай, мой глупый. Если ты уже три месяца ищешь потерянный в прошлом образ, то весь смысл этого лишь в самом поиске. Ведь если ты, несчастный, отыщешь свою незнакомку, то найдёшь её другой. Любая девушка – каждый новый день новое существо, как река, как жизнь. Та разница какую ты обнаружишь станет твоим горем. Что ж. Я желаю тебе не найти её НИКОГДА!
p.s. она держала в руке доллар, найденный неподалеку. если тебе всё ещё интересно."
Что и говорить о моём состоянии! По ощущениям мне почудилось, что я за какую-нибудь минуту прожил с десяток жизней. Впрочем, на удивление с холодной головой я направился прямо в офис к детективам. Контакты, которые мне дала Софа накануне, конечно были пустышкой, ещё вчера она вынесла этот суровый вердикт моей участи.
Два месяца спустя я нагнал Софу на перекрестке. С довольно короткими волосами (чуть выше плеч) она, действительно, казалась другим, к тому же более высоким, человеком. По-прежнему волнистые волосы, казалось, немного надулись от трюка парикмахера и выглядели ещё пышнее. Светофор на другой стороне улицы отсчитывал время, через которое мы с Софой могли пойти либо рядом, либо порознь, что-то вроде двух минут.
- Я, кажется, знаю, из-за кого вы сменили прическу, - начал я, не отводя глаз от красного таймера, боясь того, что, если взглянуть на беглянку, уверенность, дрессируемая последние месяцы, вновь подведёт.
- Нет, не думаю, - ответила Софа, чуть выждав. – Я сделала это просто так. Решила проведать одного друга... он слепой, и ему ровно никакого дела нет до моей новой прически.
- Тем не менее, она очень подходит к вашему лицу, - мельком покосился я на Софу.
- Лица моего, он то же не видит.
- Какая жалость, - заметил я.
- Жалость плохое чувство.
- Не страдает ли ваш друг глупостью? Вы не замечали?
- Ммм, - задумалась Софа, - насчет глупости не уверенна, но, кажется, он безграмотный, представьте себе – совсем не умеет читать!
- Должно быть вы очень добросердечная, иначе зачем вам дружить с таким человеком?
Таймер продолжал отчет: десять, девять, восемь...
Софа взяла меня под руку.
- Не знаю, - сказала она, чуть отворачивая голову. - Просто никто как он не умеет рассказывать мне о самолётах.
Мы оба рассмеялись, заглянув друг другу в глаза, и начали вместе переходить дорогу. Я чувствовал, как водители многочисленных машин, замерших перед нами, восхищённо рассматривали мою спутницу.
- Мне казалось, что никто больше не ходит под руку, - невольно вырвалось у меня.
- Да, - вздохнула Софа, сильнее прижавшись ко мне, - но мои родители всегда ходили только так.
1,5.10.21